Страница:
— Помню-помню…
— Ни на что они не годны и не способны. Как тыловые и вспомогательные подразделения — да. А воевать… Да мы бы их так вместе с поляками и сербами шуганули, — они бы до самого Парижа с Брюсселем летели б. А японцы еще бы добавили…
— А почему — «Белый Корпус»? Туда что, только белых принимают на службу?
— Нет. Белый — цвет Закона и Порядка. Вот и все. И потом, мне не нравится термин «иностранный легион». Есть в этом что-то подлое…
— Это на самом деле твоя частная армия?
— Нет, конечно. Они помогают мне, когда необходимо. А поскольку управление армией у нас совершенно не бюрократическое… — Майзель усмехнулся. — Воевать с нами никто не может и не смеет. По-настоящему воевать. В том числе и НАТО.
— Да. Наслышаны мы про вашу армию…
— Дюхон, у них был такой фиговый расклад… Они могли только в Албании плацдарм создать. И нигде больше. И это значило — НАТО на стороне Албании. А мы… Мы бы отовсюду свалились. В считанные часы. А им… Пока согласуют в своих Брюсселях… Пока через парламенты финансирование протащат… Пока пацифисты вволю наорутся и натопаются… Как воевать-то с такими хвостами?! Так что прикинули они хрен к носу и решили: а пес с ними, с этими албанцами, пускай сами разбираются… Вот мы и устроили образцово-показательные выступления.
— А американцы-то что?!
— Они получили от нас неопровержимые доказательства, — во-первых, отсутствия «геноцида», а во-вторых — намерений УЧКистов [46] и их контактов с шейхами и аятоллами. И штатники сказали — о'кей, ребята, разберитесь с этим дерьмом, у нас других дел по горло. А без Америки НАТО — это воздушный шарик на веревочке, а не военный блок. С британцами величество тоже договорился, как вы можете догадаться, он там все кнопочки знает. Ну, и ваш покорный слуга, конечно же, не сидел без дела…
— Ты, похоже, просто кайфуешь от этого всего…
— Обязательно. За веру, царя и отечество, — вперед, чудо-богатыри! — Майзель весело оскалился.
— А первая война? Там было далеко не все так однозначно…
— Да. Это так. Это правда. К сожалению. Но, выбирая между плохим и очень плохим, мы выбрали родственников. И не ошиблись, кстати. И они нашли путь к примирению — через монархию.
— Разве это была не твоя идея?
— Идея и техническое обеспечение — наши. А вот решение — их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.
— А не проще ли было отпустить?
— Куда отпустить, Танюша? Кого?
— На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода — это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…
— Или отобрать его у тех, кто уже построил, — Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. — Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода — это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода — убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.
— Ты надеешься дожить? — усмехнулся Андрей.
— Обязательно, — опять оскалился Майзель. — Я ужасно здоровый, заметил, нет?
— А русские?
— И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко — а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, — едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, — и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, — и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.
— Пока ты его выметешь…
— Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния — дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.
— Я знаю. Тебе… Нам нужно будет опереться на что-то, когда он… — Андрей замялся, — уйдет. А ничего нет. Ни общества, ни политиков, ни хозяйственников…
— Я думаю, ты не совсем прав, дружище, — покачал головой Майзель. — Есть такой замечательный мидраш [47] на эту тему… Некий иудей, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные веревками, стоял у ворот Вавилона, когда мимо проезжал знатный ассирийский вельможа. Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваша милость, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на кедр или камфарное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так, что лучник не успевает и прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого и колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится прилагать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого… Так и с вами, друзья мои. И с русскими… Люди есть, нужно просто сдуть с них мусор…
— Не будешь же ты, в самом деле, оккупационную администрацию для этого учреждать…
— Не хотелось бы, — кивнул Майзель.
— А из меня премьер-министр — как из говна пуля…
— Ну, это не совсем так. На премьера ты в своем нынешнем виде, конечно, не тянешь. Но ты можешь вырасти, потому что у тебя есть организаторская жилка и руководящий потенциал. Однако я не жду от тебя формирования теневого правительства, Андрей. Это бессмысленно на данном историческом этапе. И пойми, — героических поступков я от тебя тоже не жду. Каждый на своем месте приносит больше пользы, чем на чужом… А героев, которые будут брать штурмом гэбню и президенцию, я найду тоже.
— Один вопрос меня гложет, Дан. Почему ты сам занимаешься со мной? Ты бы мог это поручить своему Фонду… Или посольству…
— Стыдно, Корабельщиков. Ты же умный. Пошевели мозгой.
— Сдаюсь…
— Ты мой друг. Я за тебя отвечаю. И мне дороги все, кого я люблю. Тех, кого я люблю, я не могу никому поручить. А вас я люблю, ребята. И поэтому вы должны знать — не фонд и не посольство стоят за вами. Не Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Не «Golem Interworld». А я. Сам. Ты думаешь, я только королей и императоров люблю? Я люблю всех моих людей. И они платят мне тем же. И поэтому у нас получается что-то… Потихонечку, по чуть-чуть, мы вытащим из дерьма этот шарик, Дюхон. Вместе.
— Даник… Господи… Как тебя хватает на это?!
— Не знаю, Танюша. Как-то… Я очень хочу. Хотеть — значит мочь… — Майзель допил свое вино и кинул в рот несколько виноградин. И усмехнулся: — Ну, так, ребятишки. Закончили сопли пускать. У тебя есть кое-что в запасе, Андрей. Давай. Времени до утра порядочно.
— Это касается Брудермайера. Я говорил, Таня, ты помнишь? Они последнее время стали часто встречаться с людьми из Исламской конференции. И пошли такие упорные слухи про то, чтобы из диалога, христианско-иудейского, сделать триалог, так сказать. Они денег хотят, Дан. Думают, что смогут с шейхов тянуть, как с немецкого правительства и с Герстайна. У Герстайна проблемы какие-то, денег меньше стало заметно. А так… Ласковое теля… Только не выйдет. Если пустят эту братию туда, конец диалогу настанет, а «триалога» не выйдет. Только антисионистские резолюции. Нужно это прекратить. Это не сам Юлиус, понимаешь? Вернее… Он человек совершенно в таких вещах наивный…
— Я знаю, Андрей. Типичная проекция. Интеллигентско-христианская. Мы такие продвинутые и толерантные, и с этими мы сейчас побеседуем, и настанет во человецех мир, благоволение и сплошное вообще воздухов благорастворение… Только вот это вряд ли. Сможешь эту тенденцию свернуть?
— Один — нет. С другими — смогу. Но… А зачем ты им денег дал?
— Меня попросил Рикардо, и…
— Рикардо?
— Понтифик, Танечка. Они с Его Святейшеством… на ты?
— Обязательно.
— Вот, — Андрей сделал такое движение головой и руками, — «а кто бы сомневался».
— Убиться веником. Кошмар.
— Ты что-то начал…
— Да. Они с понтификатом какую-то совместную комиссию должны финансировать, так чтобы это побыстрее устроить… Ну, и, кроме того, тебе немножко тыл обеспечить.
— То есть…
— Мои люди намекнут твоему другу Юлиусу, что нужно продвигать молодежь из новой Европы. Считай, что ты уже в президиуме, Дюхон.
— Тьфу, блин… Зачем я тебе что-то говорю?! Ты сам все знаешь и сам все сделаешь…
— А вот это опять вряд ли, — усмехнулся Майзель. — Я и так разрываюсь на куски, дружище. Что же, мне и в совете вашей Лиги заседать? Нет уж. Сами. Примите и прочее. Считай, что с этим мы решили. Но это опять не главное. Я жду.
— Есть одна идея… — Андрей вздохнул. Посмотрел на Татьяну и продолжил лишь после того, как она кивнула отчетливо и однозначно: — Тебе словосочетание «Беларуская Народная Республика» что-нибудь говорит?
— Была такая страна…
— Она и есть, Дан.
— Да? Давай дальше.
— Слушай, — по тому, как загорелись у Корабельщикова глаза, Майзель понял, что главное — вот оно. — Эта страна была признана Францией, Германией, Чехословакией, Италией, Великобританией и Соединенными Штатами. Потом большевики аннексировали территорию и создали там советскую республику, но БНР никто не отменял официально. То есть и страна, и акты о признании суверенитета существуют и теоретически продолжают действовать, понимаешь?
— Я пока не очень понимаю, к чему ты клонишь, но это неважно. Ты закончи мысль, а потом увидим. Чего я не пойму, я спросить не постесняюсь. Итак?
— В общем, с одной стороны мы имеем государство в таком, если можно сказать, «отложенном» состоянии. Примем это как одно из условий. С другой стороны, мы имеем, после всех этих референдумов и прочей дребедени, которую нагородил Лукашенко, непризнанный парламент и непризнанного де-юре президента страны, возникшей явочным порядком в результате большевистской агрессии на месте страны настоящей… Чего ты скалишься?!
— Вот уж службишка так служба, дорогой ты мой дружище, — тяжело вздохнул Майзель. — Ладно. Дальше.
— Законодательный орган БНР — Народный Совет, Центральная Рада БНР…
— В Канаде. Знаю. К сути, к сути давай, Дюхон.
— У БНР нет граждан. То есть Рада — это и все граждане, собственно говоря.
— Верно. И?
— Надо сделать граждан.
— Это тяжелая работа, дружище, — расплылся в ухмылке Майзель. — Даже если мы все бросим и будем заниматься только этим, — ого-го, знаешь, сколько времени потребуется? И не думаю, что Танюша будет в большом восторге от твоего участия в этом трудном и длительном, хотя и чертовски приятном процессе…
— Прекрати паясничать.
— Уже, как говорит мой начальник СБ. Я тебя внимательно.
— Надо провести такую… подписку на гражданство. Причем не просто подписку… Надо людям паспорта раздать. Красивые и настоящие. В которых какие-нибудь ясные и торжественные слова написаны. С «погоней». Но не просто бумажки… А чтобы люди знали, что этот паспорт — их пропуск в будущую жизнь, без Луки и всей его гопы. Что суверенитет страны будет только гражданам принадлежать, а всем остальным придется доказать, что они достойны быть ее гражданами. И чтобы по этим паспортам хотя бы в Чехию пускали…
— И желательно по дипломатическому коридору, — Майзель откинулся на стуле, сложил на груди руки и, кивнув несколько раз, улыбнулся, заговорщически подмигнул Андрею: — Вот ты чем, на самом деле, хочешь заниматься, оказывается. А диалоги всякие — это так, зарядка для хвоста. Я так и думал. Дюхон, ты гений. Это чертовски красивая схема. Граждане — выборы — новая страна. Лукашенко висит нигде. Новое государство получает дипломатическую поддержку, приглашает нас убрать с дороги узурпатора… Здорово. Схема принята.
— Вот так вот. Принята. Отлично.
— Хочешь, чтобы я с тобой поспорил? Поискал слабые места? А вот это вряд ли. Это не моя работа. Я сейчас позвоню министру иностранных дел, пускай он организовывает юридическую и дипломатическую экспертизу твоей схемы. Я ее принял и завтра обрисую Вацлаву. А через несколько дней, когда экспертиза скажет свое веское слово, мы поручим МИДу собрать команду специалистов и отловить всех чертей, которые спрятались в деталях. И ты получишь — на этой стороне — полную и безоговорочную поддержку. Но только при одном условии.
— Каком?
— Что на той стороне ты мне покажешь граждан. Не мертвые души, а граждан. Хотя бы десять процентов населения, не считая чад и домочадцев.
— Так это ясно…
— Хорошо. И это, насколько я понимаю, самое трудное.
— Правильно ты понимаешь, — вздохнул Корабельщиков. — И не один день потребуется. Может, и не один год…
— Обязательно. Но мы же для этого и собрались тут. А? Один вопрос.
— Да?
— Знаешь, почему именно ты?
— Знаю.
— Отлично. Я слушаю.
— Потому что я ни в каких партиях не состою, никаким комитетам не подчиняюсь, ни с кем ничего не подписывал и никому ничем не обязан. А иначе и финансировать меня было бы затруднительно весьма, и под колпаком…
— Не продолжай, друг мой, — Майзель откинулся и с интересом посмотрел на Андрея. — Ты просто молодец. Ты самую суть ухватил. Ты не тусовщик. И поэтому всех их построишь. Я в тебя верю, Андрей.
— То есть зачет я получил, — усмехнулся Корабельщиков.
— Получил.
— Мальчики…
— Что?
— А это не называется — вмешательство во внутренние дела суверенного государства?
— Тебе твой муж ясно сформулировал — нет суверенного государства, есть шайка бандитов, запугивающая и грабящая население некоей территории, с которой ушли оккупанты. Власти нет, страны нет, один разбой под красно-зеленым флагом. Контрабанда оружия, наркотиков, беженцев-нелегалов, — Майзель, не мигая, смотрел на Татьяну так, что у нее мурашки по коже побежали. — Нет моральной проблемы, Танечка. Есть много-много технических проблем и чертова уйма работы по их решению. Сейчас и начнем.
— Прямо сейчас?!
— Обязательно, — оскалился Майзель, достал телефон и начал листать номера в памяти.
— И что, ты можешь вот так, среди ночи, разбудить министра?!
— Если он спит, то разбужу. Ты знаешь, какая у него зарплата? Какой коньяк он пьет? В каких компаниях и с кем проводит время? И какие цыпочки его на всяких саммитах и симпозиумах по спинке гладят? За все надо платить, Танюша. Мы наших чиновников холим и лелеем. Платим им умопомрачительные деньги. Позволяем им расслабляться и наслаждаться на всю катушку. Но и спрашиваем с них за это не по-детски. И много работаем с ними, чтобы они понимали свой и наш маневр. Они солдаты, даже если на них генеральские мундиры. И знают, что если они нас подставят, то мы, не мешкая и не чинясь, моментально намажем им лоб зеленкой. Только так это работает. Так что, если надо, и среди ночи встанут, и с девочки слезут за пять секунд до кончины.
— И нельзя никак до утра подождать?!
— Нет. Потому что это война.
— Ты все время воюешь?!
— Обязательно.
— С кем?!
— С врагами. С лукашенками. С чучмеками. Со всяким дерьмом, которое называет себя оплотом либерализма и демократии, а само только и знает, что набивать себе мошну, отбирая у людей последний заработанный грош. А когда мы их победим, придется воевать с кем-нибудь из бывших друзей, которые сочтут, что при раздаче слонов недостаточно детально учли их интересы. Покой нам только снится, Татьяна.
— Ты…
— Я чудовище. Я знаю. Что выросло, то выросло.
Он кивнул Татьяне и переключился на министра, ответившего так быстро, что стало понятно, — нет, и не ложился еще. Говорил он довольно долго, минут, наверное, десять, если не больше. Корабельщиковым ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать за Майзелем, расхаживающим по кухне, словно огромный и смертельно опасный хищник. Теплокровный, но… Татьяна поразилась, как легко льются из него слова на чужом языке, с каким, судя по всему, почтительным и деловитым вниманием слушает его собеседник. Майзель не доказывал и не просил — тон у него был совсем спокойный и при этом вполне директивный. Закончив разговор, он сложил телефон и с удовлетворенной усмешкой посмотрел на гостей:
— Ну, так. Завтра в восемь мы с Корабельщиковым едем в МИД. Думаю, до вечера вряд ли управимся. А то и до ночи… Бой покажет, однако. Танюша, ты с Сонечкой будь, как дома, играйте, купайтесь, смотрите кино и так далее. Если захотите в центр, погулять или за покупками, вызовите такси, расплатишься картой, у нас это просто, — он протянул Татьяне кусочек пластика с ее фотографией на оборотной стороне. — Распишись только, не забудь. С культурной программой придется немного подождать. Если успеем, вечером поедем в гости к величествам, дети поиграют… А теперь идемте, покажу вам ваши покои…
— А ты?
— А у меня полно работы, дружище, — усмехнулся Майзель. — Сейчас самое время с посланником в Канаде пообщаться…
— А когда ты спишь?
— Я не сплю. Меня это отвлекает от дел.
— Ты шизик.
— Я Дракон, — усмехнулся Майзель. — Гей шлуфэн [48] , ребята. Утро вечера мудренее…
Он погасил свет в той части дома, где разместил Корабельщиковых, а сам ушел на кухню. Ни Андрей, ни Татьяна заснуть не могли…
— Корабельщиков… Ты уверен, что это он?
— Это он, — вздохнул Андрей. — Эти словечки, ужимки, интонации, что-то еще, что я не могу передать словами… Это, безусловно, он.
— Но мутировал он просто чудовищно.
— Да? Может быть. Но только это в нем всегда сидело. Да хотя бы то, что все это в Праге… Давно еще, Таня… Так давно это было… Он сказал тогда — это не мой мир… Я чуть не упал тогда, когда это услышал… Интересно, как этот… Похоже, что этот — его… Он сам все это сделал таким… Как это вышло, Таня?!
— Он делал, что мог. И что не мог — все равно делал… И мы тоже, Андрюшенька… Мы тоже должны…
— И ты?
— И я. С тобой, вместе…
— Ну, может… Танечка… Тебе страшно?
— Очень. Иди ко мне, Андрюшенька…
— Здесь?! Сейчас?!
— Здесь и сейчас, мой кораблик…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АПРЕЛЬ
ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК — ЛЕТНИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. АПРЕЛЬ
ПРАГА, МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ. АПРЕЛЬ
МИНСК. АПРЕЛЬ — ДЕКАБРЬ
— Ни на что они не годны и не способны. Как тыловые и вспомогательные подразделения — да. А воевать… Да мы бы их так вместе с поляками и сербами шуганули, — они бы до самого Парижа с Брюсселем летели б. А японцы еще бы добавили…
— А почему — «Белый Корпус»? Туда что, только белых принимают на службу?
— Нет. Белый — цвет Закона и Порядка. Вот и все. И потом, мне не нравится термин «иностранный легион». Есть в этом что-то подлое…
— Это на самом деле твоя частная армия?
— Нет, конечно. Они помогают мне, когда необходимо. А поскольку управление армией у нас совершенно не бюрократическое… — Майзель усмехнулся. — Воевать с нами никто не может и не смеет. По-настоящему воевать. В том числе и НАТО.
— Да. Наслышаны мы про вашу армию…
— Дюхон, у них был такой фиговый расклад… Они могли только в Албании плацдарм создать. И нигде больше. И это значило — НАТО на стороне Албании. А мы… Мы бы отовсюду свалились. В считанные часы. А им… Пока согласуют в своих Брюсселях… Пока через парламенты финансирование протащат… Пока пацифисты вволю наорутся и натопаются… Как воевать-то с такими хвостами?! Так что прикинули они хрен к носу и решили: а пес с ними, с этими албанцами, пускай сами разбираются… Вот мы и устроили образцово-показательные выступления.
— А американцы-то что?!
— Они получили от нас неопровержимые доказательства, — во-первых, отсутствия «геноцида», а во-вторых — намерений УЧКистов [46] и их контактов с шейхами и аятоллами. И штатники сказали — о'кей, ребята, разберитесь с этим дерьмом, у нас других дел по горло. А без Америки НАТО — это воздушный шарик на веревочке, а не военный блок. С британцами величество тоже договорился, как вы можете догадаться, он там все кнопочки знает. Ну, и ваш покорный слуга, конечно же, не сидел без дела…
— Ты, похоже, просто кайфуешь от этого всего…
— Обязательно. За веру, царя и отечество, — вперед, чудо-богатыри! — Майзель весело оскалился.
— А первая война? Там было далеко не все так однозначно…
— Да. Это так. Это правда. К сожалению. Но, выбирая между плохим и очень плохим, мы выбрали родственников. И не ошиблись, кстати. И они нашли путь к примирению — через монархию.
— Разве это была не твоя идея?
— Идея и техническое обеспечение — наши. А вот решение — их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.
— А не проще ли было отпустить?
— Куда отпустить, Танюша? Кого?
— На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода — это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…
— Или отобрать его у тех, кто уже построил, — Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. — Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода — это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода — убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.
— Ты надеешься дожить? — усмехнулся Андрей.
— Обязательно, — опять оскалился Майзель. — Я ужасно здоровый, заметил, нет?
— А русские?
— И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко — а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, — едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, — и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, — и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.
— Пока ты его выметешь…
— Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния — дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.
— Я знаю. Тебе… Нам нужно будет опереться на что-то, когда он… — Андрей замялся, — уйдет. А ничего нет. Ни общества, ни политиков, ни хозяйственников…
— Я думаю, ты не совсем прав, дружище, — покачал головой Майзель. — Есть такой замечательный мидраш [47] на эту тему… Некий иудей, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные веревками, стоял у ворот Вавилона, когда мимо проезжал знатный ассирийский вельможа. Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваша милость, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на кедр или камфарное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так, что лучник не успевает и прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого и колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится прилагать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого… Так и с вами, друзья мои. И с русскими… Люди есть, нужно просто сдуть с них мусор…
— Не будешь же ты, в самом деле, оккупационную администрацию для этого учреждать…
— Не хотелось бы, — кивнул Майзель.
— А из меня премьер-министр — как из говна пуля…
— Ну, это не совсем так. На премьера ты в своем нынешнем виде, конечно, не тянешь. Но ты можешь вырасти, потому что у тебя есть организаторская жилка и руководящий потенциал. Однако я не жду от тебя формирования теневого правительства, Андрей. Это бессмысленно на данном историческом этапе. И пойми, — героических поступков я от тебя тоже не жду. Каждый на своем месте приносит больше пользы, чем на чужом… А героев, которые будут брать штурмом гэбню и президенцию, я найду тоже.
— Один вопрос меня гложет, Дан. Почему ты сам занимаешься со мной? Ты бы мог это поручить своему Фонду… Или посольству…
— Стыдно, Корабельщиков. Ты же умный. Пошевели мозгой.
— Сдаюсь…
— Ты мой друг. Я за тебя отвечаю. И мне дороги все, кого я люблю. Тех, кого я люблю, я не могу никому поручить. А вас я люблю, ребята. И поэтому вы должны знать — не фонд и не посольство стоят за вами. Не Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Не «Golem Interworld». А я. Сам. Ты думаешь, я только королей и императоров люблю? Я люблю всех моих людей. И они платят мне тем же. И поэтому у нас получается что-то… Потихонечку, по чуть-чуть, мы вытащим из дерьма этот шарик, Дюхон. Вместе.
— Даник… Господи… Как тебя хватает на это?!
— Не знаю, Танюша. Как-то… Я очень хочу. Хотеть — значит мочь… — Майзель допил свое вино и кинул в рот несколько виноградин. И усмехнулся: — Ну, так, ребятишки. Закончили сопли пускать. У тебя есть кое-что в запасе, Андрей. Давай. Времени до утра порядочно.
— Это касается Брудермайера. Я говорил, Таня, ты помнишь? Они последнее время стали часто встречаться с людьми из Исламской конференции. И пошли такие упорные слухи про то, чтобы из диалога, христианско-иудейского, сделать триалог, так сказать. Они денег хотят, Дан. Думают, что смогут с шейхов тянуть, как с немецкого правительства и с Герстайна. У Герстайна проблемы какие-то, денег меньше стало заметно. А так… Ласковое теля… Только не выйдет. Если пустят эту братию туда, конец диалогу настанет, а «триалога» не выйдет. Только антисионистские резолюции. Нужно это прекратить. Это не сам Юлиус, понимаешь? Вернее… Он человек совершенно в таких вещах наивный…
— Я знаю, Андрей. Типичная проекция. Интеллигентско-христианская. Мы такие продвинутые и толерантные, и с этими мы сейчас побеседуем, и настанет во человецех мир, благоволение и сплошное вообще воздухов благорастворение… Только вот это вряд ли. Сможешь эту тенденцию свернуть?
— Один — нет. С другими — смогу. Но… А зачем ты им денег дал?
— Меня попросил Рикардо, и…
— Рикардо?
— Понтифик, Танечка. Они с Его Святейшеством… на ты?
— Обязательно.
— Вот, — Андрей сделал такое движение головой и руками, — «а кто бы сомневался».
— Убиться веником. Кошмар.
— Ты что-то начал…
— Да. Они с понтификатом какую-то совместную комиссию должны финансировать, так чтобы это побыстрее устроить… Ну, и, кроме того, тебе немножко тыл обеспечить.
— То есть…
— Мои люди намекнут твоему другу Юлиусу, что нужно продвигать молодежь из новой Европы. Считай, что ты уже в президиуме, Дюхон.
— Тьфу, блин… Зачем я тебе что-то говорю?! Ты сам все знаешь и сам все сделаешь…
— А вот это опять вряд ли, — усмехнулся Майзель. — Я и так разрываюсь на куски, дружище. Что же, мне и в совете вашей Лиги заседать? Нет уж. Сами. Примите и прочее. Считай, что с этим мы решили. Но это опять не главное. Я жду.
— Есть одна идея… — Андрей вздохнул. Посмотрел на Татьяну и продолжил лишь после того, как она кивнула отчетливо и однозначно: — Тебе словосочетание «Беларуская Народная Республика» что-нибудь говорит?
— Была такая страна…
— Она и есть, Дан.
— Да? Давай дальше.
— Слушай, — по тому, как загорелись у Корабельщикова глаза, Майзель понял, что главное — вот оно. — Эта страна была признана Францией, Германией, Чехословакией, Италией, Великобританией и Соединенными Штатами. Потом большевики аннексировали территорию и создали там советскую республику, но БНР никто не отменял официально. То есть и страна, и акты о признании суверенитета существуют и теоретически продолжают действовать, понимаешь?
— Я пока не очень понимаю, к чему ты клонишь, но это неважно. Ты закончи мысль, а потом увидим. Чего я не пойму, я спросить не постесняюсь. Итак?
— В общем, с одной стороны мы имеем государство в таком, если можно сказать, «отложенном» состоянии. Примем это как одно из условий. С другой стороны, мы имеем, после всех этих референдумов и прочей дребедени, которую нагородил Лукашенко, непризнанный парламент и непризнанного де-юре президента страны, возникшей явочным порядком в результате большевистской агрессии на месте страны настоящей… Чего ты скалишься?!
— Вот уж службишка так служба, дорогой ты мой дружище, — тяжело вздохнул Майзель. — Ладно. Дальше.
— Законодательный орган БНР — Народный Совет, Центральная Рада БНР…
— В Канаде. Знаю. К сути, к сути давай, Дюхон.
— У БНР нет граждан. То есть Рада — это и все граждане, собственно говоря.
— Верно. И?
— Надо сделать граждан.
— Это тяжелая работа, дружище, — расплылся в ухмылке Майзель. — Даже если мы все бросим и будем заниматься только этим, — ого-го, знаешь, сколько времени потребуется? И не думаю, что Танюша будет в большом восторге от твоего участия в этом трудном и длительном, хотя и чертовски приятном процессе…
— Прекрати паясничать.
— Уже, как говорит мой начальник СБ. Я тебя внимательно.
— Надо провести такую… подписку на гражданство. Причем не просто подписку… Надо людям паспорта раздать. Красивые и настоящие. В которых какие-нибудь ясные и торжественные слова написаны. С «погоней». Но не просто бумажки… А чтобы люди знали, что этот паспорт — их пропуск в будущую жизнь, без Луки и всей его гопы. Что суверенитет страны будет только гражданам принадлежать, а всем остальным придется доказать, что они достойны быть ее гражданами. И чтобы по этим паспортам хотя бы в Чехию пускали…
— И желательно по дипломатическому коридору, — Майзель откинулся на стуле, сложил на груди руки и, кивнув несколько раз, улыбнулся, заговорщически подмигнул Андрею: — Вот ты чем, на самом деле, хочешь заниматься, оказывается. А диалоги всякие — это так, зарядка для хвоста. Я так и думал. Дюхон, ты гений. Это чертовски красивая схема. Граждане — выборы — новая страна. Лукашенко висит нигде. Новое государство получает дипломатическую поддержку, приглашает нас убрать с дороги узурпатора… Здорово. Схема принята.
— Вот так вот. Принята. Отлично.
— Хочешь, чтобы я с тобой поспорил? Поискал слабые места? А вот это вряд ли. Это не моя работа. Я сейчас позвоню министру иностранных дел, пускай он организовывает юридическую и дипломатическую экспертизу твоей схемы. Я ее принял и завтра обрисую Вацлаву. А через несколько дней, когда экспертиза скажет свое веское слово, мы поручим МИДу собрать команду специалистов и отловить всех чертей, которые спрятались в деталях. И ты получишь — на этой стороне — полную и безоговорочную поддержку. Но только при одном условии.
— Каком?
— Что на той стороне ты мне покажешь граждан. Не мертвые души, а граждан. Хотя бы десять процентов населения, не считая чад и домочадцев.
— Так это ясно…
— Хорошо. И это, насколько я понимаю, самое трудное.
— Правильно ты понимаешь, — вздохнул Корабельщиков. — И не один день потребуется. Может, и не один год…
— Обязательно. Но мы же для этого и собрались тут. А? Один вопрос.
— Да?
— Знаешь, почему именно ты?
— Знаю.
— Отлично. Я слушаю.
— Потому что я ни в каких партиях не состою, никаким комитетам не подчиняюсь, ни с кем ничего не подписывал и никому ничем не обязан. А иначе и финансировать меня было бы затруднительно весьма, и под колпаком…
— Не продолжай, друг мой, — Майзель откинулся и с интересом посмотрел на Андрея. — Ты просто молодец. Ты самую суть ухватил. Ты не тусовщик. И поэтому всех их построишь. Я в тебя верю, Андрей.
— То есть зачет я получил, — усмехнулся Корабельщиков.
— Получил.
— Мальчики…
— Что?
— А это не называется — вмешательство во внутренние дела суверенного государства?
— Тебе твой муж ясно сформулировал — нет суверенного государства, есть шайка бандитов, запугивающая и грабящая население некоей территории, с которой ушли оккупанты. Власти нет, страны нет, один разбой под красно-зеленым флагом. Контрабанда оружия, наркотиков, беженцев-нелегалов, — Майзель, не мигая, смотрел на Татьяну так, что у нее мурашки по коже побежали. — Нет моральной проблемы, Танечка. Есть много-много технических проблем и чертова уйма работы по их решению. Сейчас и начнем.
— Прямо сейчас?!
— Обязательно, — оскалился Майзель, достал телефон и начал листать номера в памяти.
— И что, ты можешь вот так, среди ночи, разбудить министра?!
— Если он спит, то разбужу. Ты знаешь, какая у него зарплата? Какой коньяк он пьет? В каких компаниях и с кем проводит время? И какие цыпочки его на всяких саммитах и симпозиумах по спинке гладят? За все надо платить, Танюша. Мы наших чиновников холим и лелеем. Платим им умопомрачительные деньги. Позволяем им расслабляться и наслаждаться на всю катушку. Но и спрашиваем с них за это не по-детски. И много работаем с ними, чтобы они понимали свой и наш маневр. Они солдаты, даже если на них генеральские мундиры. И знают, что если они нас подставят, то мы, не мешкая и не чинясь, моментально намажем им лоб зеленкой. Только так это работает. Так что, если надо, и среди ночи встанут, и с девочки слезут за пять секунд до кончины.
— И нельзя никак до утра подождать?!
— Нет. Потому что это война.
— Ты все время воюешь?!
— Обязательно.
— С кем?!
— С врагами. С лукашенками. С чучмеками. Со всяким дерьмом, которое называет себя оплотом либерализма и демократии, а само только и знает, что набивать себе мошну, отбирая у людей последний заработанный грош. А когда мы их победим, придется воевать с кем-нибудь из бывших друзей, которые сочтут, что при раздаче слонов недостаточно детально учли их интересы. Покой нам только снится, Татьяна.
— Ты…
— Я чудовище. Я знаю. Что выросло, то выросло.
Он кивнул Татьяне и переключился на министра, ответившего так быстро, что стало понятно, — нет, и не ложился еще. Говорил он довольно долго, минут, наверное, десять, если не больше. Корабельщиковым ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать за Майзелем, расхаживающим по кухне, словно огромный и смертельно опасный хищник. Теплокровный, но… Татьяна поразилась, как легко льются из него слова на чужом языке, с каким, судя по всему, почтительным и деловитым вниманием слушает его собеседник. Майзель не доказывал и не просил — тон у него был совсем спокойный и при этом вполне директивный. Закончив разговор, он сложил телефон и с удовлетворенной усмешкой посмотрел на гостей:
— Ну, так. Завтра в восемь мы с Корабельщиковым едем в МИД. Думаю, до вечера вряд ли управимся. А то и до ночи… Бой покажет, однако. Танюша, ты с Сонечкой будь, как дома, играйте, купайтесь, смотрите кино и так далее. Если захотите в центр, погулять или за покупками, вызовите такси, расплатишься картой, у нас это просто, — он протянул Татьяне кусочек пластика с ее фотографией на оборотной стороне. — Распишись только, не забудь. С культурной программой придется немного подождать. Если успеем, вечером поедем в гости к величествам, дети поиграют… А теперь идемте, покажу вам ваши покои…
— А ты?
— А у меня полно работы, дружище, — усмехнулся Майзель. — Сейчас самое время с посланником в Канаде пообщаться…
— А когда ты спишь?
— Я не сплю. Меня это отвлекает от дел.
— Ты шизик.
— Я Дракон, — усмехнулся Майзель. — Гей шлуфэн [48] , ребята. Утро вечера мудренее…
Он погасил свет в той части дома, где разместил Корабельщиковых, а сам ушел на кухню. Ни Андрей, ни Татьяна заснуть не могли…
— Корабельщиков… Ты уверен, что это он?
— Это он, — вздохнул Андрей. — Эти словечки, ужимки, интонации, что-то еще, что я не могу передать словами… Это, безусловно, он.
— Но мутировал он просто чудовищно.
— Да? Может быть. Но только это в нем всегда сидело. Да хотя бы то, что все это в Праге… Давно еще, Таня… Так давно это было… Он сказал тогда — это не мой мир… Я чуть не упал тогда, когда это услышал… Интересно, как этот… Похоже, что этот — его… Он сам все это сделал таким… Как это вышло, Таня?!
— Он делал, что мог. И что не мог — все равно делал… И мы тоже, Андрюшенька… Мы тоже должны…
— И ты?
— И я. С тобой, вместе…
— Ну, может… Танечка… Тебе страшно?
— Очень. Иди ко мне, Андрюшенька…
— Здесь?! Сейчас?!
— Здесь и сейчас, мой кораблик…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АПРЕЛЬ
Майзель с Андреем вернулись действительно только после пяти вечера. Корабельщиков плюхнулся в кресло и стал отфыркиваться:
— У-пф… Столько я в жизни еще не болтал… А что, все по-русски тут у вас разговаривают?!
— Нет, ну, что ты… Это же беларуский департамент просто.
— А министр?
— Министр, по-твоему, где учился? — усмехнулся Майзель. — На Луне?
— Нет, я понимаю…
— Хорошо, что понимаешь. Танюша! Сонечка! Собирайтесь. Едем во дворец.
— Может, не надо?
— Надо, Вася, — печально вздохнул Майзель. — Надо…
— Зачем?
— Ребенку скучно. И я еще с величеством должен с глазу на глаз пообщаться… С тобой вместе.
— Я больше не могу-у…
— Надо, Вася. Величество тебя будет спрашивать, отвечай кратко, четко, по существу. Чего не знаешь, так и говори — не знаю. Для разыскания незнаемого разведка приспособлена. Ну, с Б-гом…
— У-пф… Столько я в жизни еще не болтал… А что, все по-русски тут у вас разговаривают?!
— Нет, ну, что ты… Это же беларуский департамент просто.
— А министр?
— Министр, по-твоему, где учился? — усмехнулся Майзель. — На Луне?
— Нет, я понимаю…
— Хорошо, что понимаешь. Танюша! Сонечка! Собирайтесь. Едем во дворец.
— Может, не надо?
— Надо, Вася, — печально вздохнул Майзель. — Надо…
— Зачем?
— Ребенку скучно. И я еще с величеством должен с глазу на глаз пообщаться… С тобой вместе.
— Я больше не могу-у…
— Надо, Вася. Величество тебя будет спрашивать, отвечай кратко, четко, по существу. Чего не знаешь, так и говори — не знаю. Для разыскания незнаемого разведка приспособлена. Ну, с Б-гом…
ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК — ЛЕТНИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. АПРЕЛЬ
Вацлав с семьей уже перебрались сюда, поближе к природе — игравшие в парке девочки, увидев Майзеля, оставили воспитательницу, помчались навстречу и с радостным визгом повисли на нем. Сонечка спросила театральным шепотом:
— Мама… А они настоящие принцессы?!
— Да, дочуша. Настоящие.
— Настоящие-пренастоящие?!
— Обязательно, милая, — подтвердил Майзель. — Настоящее не бывает. Давайте знакомиться, — Каролина, Агата, Анна, Ярослава. А это — Сонечка. Она совсем по-чешски ни словечка не говорит, так что, девушки, только по-русски…
— По…???
— Каролина хорошо говорит по-русски, да, детка? — Майзель погладил старшую девочку, уже совсем большую, лет двенадцати, по голове, — та, кивнув, улыбнулась Татьяне и, взяв Сонечку за руку, убежала с ней и остальными назад. — Просто потрясающие способности к языкам у нее… Другие девицы-то попроще будут, но тоже ничего.
— Просто рехнуться можно…
— Но не нужно. Пошли дальше знакомиться…
Когда Вацлав V заговорил с ним по-русски, Андрей не то чтобы не удивился, — не отреагировал просто. Слишком много было впечатлений за последнее время. Его величество выказал недюжинную осведомленность в беларуских делах, а вопросы задавал так, что Корабельщикову отвечать на них было легко и приятно. Судя по всему, король его ответами и настроением остался доволен:
— Весьма рад был пообщаться с вами, Андрей Андреевич. Как вам известно, мы очень заинтересованы в положительном развитии событий у вас. Можете в полной мере рассчитывать на наше участие и поддержку, — Вацлав поднялся и протянул Андрею руку.
— Я сделаю, что могу, — сказал Андрей, пожимая руку короля.
Они попрощались, — тепло, как показалось Корабельщикову, — и Майзель повел его назад в парк.
— Он правда остался доволен? — ревниво спросил Андрей.
Майзель кивнул:
— Обязательно. Как он тебе?
— А-а-а… Что я могу сказать?! Крышу срывает…
— Глыба, — улыбнулся Майзель. — Матерый человечище…
— И размер…
— И размер соответствующий. Наше, Дюхон, — значит, отличное, — и он подмигнул Корабельщикову. — Мне еще с ним надо пошушукаться, я распорядился, чтобы вас покормили.
— Ты и тут распоряжаешься?!
— Ну, я, практически, член семьи, — довольно осклабился Майзель и снова скрылся в глубинах дворцовых покоев.
— Где ты выкопал этого парня? — спросил Вацлав, стоявший у окна, выходившего в сад, когда Майзель вошел.
— В Минске, величество, — он пожал плечами и улыбнулся. — Это мой школьный приятель…
— Я не хочу тебя раньше времени хвалить, — улыбнулся Вацлав в ответ, — но парень мне понравился. Начинаем?
— Начинаем, величество.
— А ведь не собирались сейчас.
— Просто никого не было. А теперь появился. Если человек хочет и может что-то сделать, надо дать ему шанс. А?
— Обязательно, — усмехнулся Вацлав. — Давай, действительно, рискнем. Откроем Беларуский фронт… Завтра скомандую собрать людей, посмотрим, какие есть идеи, что сделано уже, что нужно. Ты тоже будь, это же твоя малая родина. Может, понадобишься.
— Обязательно. Я дал указание Фонду развернуть программы для молодежи, с выездом сюда, в Карлов университет, и в Польшу, в Литву. Сетка вещания готовится, мощности подтянем…
— Свернем?
— Свернем, величество, — оскалился Майзель. — Впереди Россия, а отступать некуда…
— Мама… А они настоящие принцессы?!
— Да, дочуша. Настоящие.
— Настоящие-пренастоящие?!
— Обязательно, милая, — подтвердил Майзель. — Настоящее не бывает. Давайте знакомиться, — Каролина, Агата, Анна, Ярослава. А это — Сонечка. Она совсем по-чешски ни словечка не говорит, так что, девушки, только по-русски…
— По…???
— Каролина хорошо говорит по-русски, да, детка? — Майзель погладил старшую девочку, уже совсем большую, лет двенадцати, по голове, — та, кивнув, улыбнулась Татьяне и, взяв Сонечку за руку, убежала с ней и остальными назад. — Просто потрясающие способности к языкам у нее… Другие девицы-то попроще будут, но тоже ничего.
— Просто рехнуться можно…
— Но не нужно. Пошли дальше знакомиться…
Когда Вацлав V заговорил с ним по-русски, Андрей не то чтобы не удивился, — не отреагировал просто. Слишком много было впечатлений за последнее время. Его величество выказал недюжинную осведомленность в беларуских делах, а вопросы задавал так, что Корабельщикову отвечать на них было легко и приятно. Судя по всему, король его ответами и настроением остался доволен:
— Весьма рад был пообщаться с вами, Андрей Андреевич. Как вам известно, мы очень заинтересованы в положительном развитии событий у вас. Можете в полной мере рассчитывать на наше участие и поддержку, — Вацлав поднялся и протянул Андрею руку.
— Я сделаю, что могу, — сказал Андрей, пожимая руку короля.
Они попрощались, — тепло, как показалось Корабельщикову, — и Майзель повел его назад в парк.
— Он правда остался доволен? — ревниво спросил Андрей.
Майзель кивнул:
— Обязательно. Как он тебе?
— А-а-а… Что я могу сказать?! Крышу срывает…
— Глыба, — улыбнулся Майзель. — Матерый человечище…
— И размер…
— И размер соответствующий. Наше, Дюхон, — значит, отличное, — и он подмигнул Корабельщикову. — Мне еще с ним надо пошушукаться, я распорядился, чтобы вас покормили.
— Ты и тут распоряжаешься?!
— Ну, я, практически, член семьи, — довольно осклабился Майзель и снова скрылся в глубинах дворцовых покоев.
— Где ты выкопал этого парня? — спросил Вацлав, стоявший у окна, выходившего в сад, когда Майзель вошел.
— В Минске, величество, — он пожал плечами и улыбнулся. — Это мой школьный приятель…
— Я не хочу тебя раньше времени хвалить, — улыбнулся Вацлав в ответ, — но парень мне понравился. Начинаем?
— Начинаем, величество.
— А ведь не собирались сейчас.
— Просто никого не было. А теперь появился. Если человек хочет и может что-то сделать, надо дать ему шанс. А?
— Обязательно, — усмехнулся Вацлав. — Давай, действительно, рискнем. Откроем Беларуский фронт… Завтра скомандую собрать людей, посмотрим, какие есть идеи, что сделано уже, что нужно. Ты тоже будь, это же твоя малая родина. Может, понадобишься.
— Обязательно. Я дал указание Фонду развернуть программы для молодежи, с выездом сюда, в Карлов университет, и в Польшу, в Литву. Сетка вещания готовится, мощности подтянем…
— Свернем?
— Свернем, величество, — оскалился Майзель. — Впереди Россия, а отступать некуда…
ПРАГА, МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ. АПРЕЛЬ
Майзель провожал Корабельщиковых тоже сам, — только на этот раз вместе с Гонтой Богушеком, начальником своей личной службы безопасности, немолодым, за пятьдесят, кряжистым, усатым мужиком с типичным взглядом битого мента, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Сонечка обняла на прощание Майзеля за шею, посмотрела внимательно в глаза:
— А ты к нам в гости приедешь, дядя Даник?
— Нет, милая. Никак не получится. А вы ко мне обязательно. И еще много раз.
— И ты меня опять к принцессам играть повезешь?
— Повезу. Весело тебе было?
Сонечка кивнула несколько раз.
— Ну, вот и чудесно.
— А ты за мной будешь скучать?
— Буду, милая.
— И я буду за тобой скучать, — она вдруг поцеловала Майзеля в щеку, он даже вздрогнул от неожиданности, — и улыбнулась, засияла глазищами…
Майзель смотрел вслед лайнеру, пока тот не скрылся в ослепительном небе. И только после этого повернулся к Богушеку:
— У тебя много народу в Минске?
— Нет. Пара человек. Зачем мне там люди? Так, на всякий случай… Есть Фонд, посольство, разведка… Всегда можно порешать вопрос, ежели что возникнет…
— Скажи, чтобы делали все, что этому парню потребуется.
— Не вопрос.
— Я люблю этих ребят, Гонта. Не спускай с них глаз…
— А ты к нам в гости приедешь, дядя Даник?
— Нет, милая. Никак не получится. А вы ко мне обязательно. И еще много раз.
— И ты меня опять к принцессам играть повезешь?
— Повезу. Весело тебе было?
Сонечка кивнула несколько раз.
— Ну, вот и чудесно.
— А ты за мной будешь скучать?
— Буду, милая.
— И я буду за тобой скучать, — она вдруг поцеловала Майзеля в щеку, он даже вздрогнул от неожиданности, — и улыбнулась, засияла глазищами…
Майзель смотрел вслед лайнеру, пока тот не скрылся в ослепительном небе. И только после этого повернулся к Богушеку:
— У тебя много народу в Минске?
— Нет. Пара человек. Зачем мне там люди? Так, на всякий случай… Есть Фонд, посольство, разведка… Всегда можно порешать вопрос, ежели что возникнет…
— Скажи, чтобы делали все, что этому парню потребуется.
— Не вопрос.
— Я люблю этих ребят, Гонта. Не спускай с них глаз…
МИНСК. АПРЕЛЬ — ДЕКАБРЬ
Вернувшись в Минск, Андрей с головой окунулся в новую для себя игру, которая нравилась ему все больше. Первым делом Корабельщиков позвонил Павлу:
— Привет, Паша. Андрей Андреевич. Узнал?
— Так точно, — радостно и по-военному отрапортовал Павел. Так радостно, что Андрей улыбнулся. Он уже имел на руках тоненькую папочку, в которой уместился весь нехитрый и недлинный жизненный путь младшего сержанта ВДВ в запасе Паши Жуковича.
— Отлично. Когда выходной у тебя?
— Сейчас!
— Через полчаса в «Макдоналдсе» на Бангалоре. Будь поближе к входу, — Андрей сложил телефон.
Павел сидел за столиком, подпрыгивая от избытка чувств. Андрей вошел, сел, улыбнулся скупо:
— Работать будешь?
— Буду, Андрей Андреич. Не сомневайтесь.
— Привет, Паша. Андрей Андреевич. Узнал?
— Так точно, — радостно и по-военному отрапортовал Павел. Так радостно, что Андрей улыбнулся. Он уже имел на руках тоненькую папочку, в которой уместился весь нехитрый и недлинный жизненный путь младшего сержанта ВДВ в запасе Паши Жуковича.
— Отлично. Когда выходной у тебя?
— Сейчас!
— Через полчаса в «Макдоналдсе» на Бангалоре. Будь поближе к входу, — Андрей сложил телефон.
Павел сидел за столиком, подпрыгивая от избытка чувств. Андрей вошел, сел, улыбнулся скупо:
— Работать будешь?
— Буду, Андрей Андреич. Не сомневайтесь.