Страница:
— Но… зачем?
— Мой план, господин Корабельщиков. Мой план. А знаешь, кто первыми поверил?
— Кто?
— Японцы. Ярухито. И приказал… участвовать. И все Мицубиши и Мацушиты — они просто выстроились во фрунт. И мы с их мощностями такого уже наворотили… И еще наворотим… И если кто-то думал, что японский император — это просто такая туристическая достопримечательность… — Майзель вдруг рассмеялся.
— Чего ты хохочешь?!
— Мы с ним встретились первый раз лет девять… Да, девять лет назад. Он прилетел, едва только успев натянуть на себя корону. Тогда, помнишь эту жуткую историю с захватом императорского лайнера во время визита в Египет, когда едва ли не все члены семьи погибли… Конечно, культура мщения сыграла свою роль. Обязательно. Но не главную… Они поняли, что если и дальше будут киснуть в болоте пацифизма, их всех вырежут. Всех. И он мне подарил меч, сделанный специально для меня, почти такой же, как и Вацлаву, и роскошное, совершенно невероятной красоты издание «Протоколов сионских мудрецов» на японском с параллельным переводом на чешский. Он был так трагически серьезен и так хотел в компанию, что у нас с Вацлавом просто не повернулся язык ему отказать…
— Не может быть… «Протоколы»?! Что за бред!…
— Конечно, бред. Но не для японцев, во всяком случае. Корпоративное государство, где не принято задавать вопросы. Идеальный инструмент. Этот парень просто помешан на истории. Ты слышал, наверное, что японцев некоторые исследователи считают одним из потерянных израильских колен…
— Слышал, конечно.
— Ну, вот. А связать атаку с этим фактом и выстроить в нужном направлении идеологическую политику было, поверь, гораздо проще, чем это может показаться на первый взгляд.
— Но почему…
— Потому, — он развернулся к Андрею таким невероятным движением, что Корабельщикову захотелось сделать шаг назад, — только что он видел спину и затылок Майзеля, и вдруг сразу, без перехода — лицо и глаза, прожигающие насквозь из-под слегка прищуренных век. — Потому, что он — император, а не демократическая подзаборная шавка. И думает не о том, как набить себе мошну потуже, а о судьбе своей страны и своего народа. И он первый понял, что мы будем рулить этим шариком. И что лучше и выгоднее быть с нами, чем против. Хотя бы потому, что мы — хорошие парни. Так что все опять просто…
— Погоди. И все-таки, я не понимаю, — почему американцы не забрали у тебя деньги!? Им же это ничего не стоило…
— Абсолютно ничего, — Майзель улыбнулся совершенно как черт.
— Но?
— Все дело в человеческом факторе. Понимаешь? Мысль уже была. И она была высказана. И люди ее усекли.
— Какие люди?
— Те самые, которые должны были забрать.
— Ты их купил?
— Фу. Андрей. Такие дела на коррупции не выстроишь. Тут совсем другое. У меня чутье на людей. Понимаешь?
— Ну… Очень приблизительно. И где теперь эти люди?
— Уже второй год, Дюхон.
— Что?
— Второй год они — президент и его команда.
— Ах ты, Господи…
— У них столько дел, Дюхон… Им нужно разжевать и проглотить около полусотни миллионов мигрантов из Латинской Америки. Которые продолжают туда ехать. Они понимают, что быть жандармом в одиночку невозможно. Это во-первых. А во-вторых, у них не было никогда настоящего друга, равного им не по мощи даже, а по духу, по напору… А теперь есть…
— Ты?
— Ну, нет, конечно. Не я. Вацлав. Мы все. Ну, и я, по мере сил… Им нужен друг. Настоящий друг, с которым можно и поспорить, и поругаться, но друг, а не европейские спесивые болтуны, которые думают, что они что-нибудь понимают в том, что творится. Не противник. Не так называемый противовес. Не лягушатники какие-нибудь, что хотят любым способом нам помешать, все равно как, лишь бы не так, выбью себе глаз, пусть у тещи будет зять кривой… Да и вообще… Вы думаете, Америка — это бейсбол и кока-кола? Черта с два. Я поэтому их там и нашел… Это страна людей, которые верят в Б-га. Триста миллионов человек. И ты думаешь, им может не понравиться то, что мы делаем?! И им это нравится. Мы вместе, Дюхон. И потом… Взять хоть самую завалящую голливудскую поделку… Это же наш портрет в интерьере. И там хорошие парни вовсе не нянчатся с плохими. А волтузят их так, что кровь и сопли во все стороны разлетаются… Америка во многих местах связана по рукам и ногам, — обязательствами перед союзниками, собственными экономическими проблемами… А мы… Мы только в одном с Америкой расходимся. Америка тоже считает демократию неудобством, но терпит это неудобство. А мы нет. Мы законченные отморозки. Анфан террибли [15] . Что с нас взять?
— Но с прошлой администрацией ты… вы бились не на шутку.
— Обязательно. С демократами, общечеловеками, которым подавай права, а обязанности сдайте в утиль, по-другому нельзя. Если бы не христианские фундаменталисты и эти ребята, которые теперь команда, было бы совсем плохо. Но мы прорвались, как видишь.
— Н-да. Высоко тебя закинуло… А как насчет соответствия средств и целей?
— Элементарно. Цель должна быть благородна, а средства должны быть адекватны ситуации. Или мне надо было рассказывать Престону и прочим, что дети в Африке голодают? Как это делают всякие штафирки из ООН? Шалишь, братец. Я же не идиот…
— Насколько мне известно, ты не занимаешься благотворительностью…
— Это не так. Я просто добиваюсь координации и концентрации усилий. А когда семьдесят три миссии и сто двенадцать постов милосердия требуют, чтобы я немедленно выделил им деньги на океан горохового супа, которым они смогут три раза в день целый год кормить всю Африку, или на закупку сильно поношенного барахла в Германии, или на издание стомиллионным тиражом брошюрки про светлый жертвенный подвиг какого-нибудь исусика, после прочтения которой, по их замыслу, все должны немедленно таковым воодушевиться, перековать на орала все мечи и броситься строить оросительные каналы… Такие просьбы или, тем паче, требования, я обязательно посылаю вместе с их авторами к черту. Я не настолько выжил из ума, чтобы выбрасывать деньги на ветер. У нас и стратегия, и тактика совсем другие. Мы прогрессоры, а не монахи. Мы вбрасываем средства и ресурсы тогда, когда точно знаем, как и на что они будут потрачены. Тогда и там, где наши люди контролируют местную ситуацию… Мне всех очень жалко и всем сразу очень хочется помочь, но это невозможно. А они думают, я от жадности.
— А объяснить?
— Что? Кому?! Это же олухи царя небесного, исусики, за редким исключением. И почти все эти исключения, кстати, уже ко мне перебежали, — усмехнулся Майзель.
— А «Golem Foundation» в Минске?
— Ну, дружище… Ты меня удивляешь. Например, ты через Фонд нашелся. У нас много всяких дел. И ситуацию в Минске мы тоже будем контролировать. Будет вам и белка, будет и свисток. Главное — не суетиться.
— По-моему, ты сумасшедший…
— Обязательно. Как же без этого? Только я гораздо опаснее всех сумасшедших, вместе взятых. Потому что мой удивительно детальный и превосходно систематизированный бред имеет тенденцию становиться реальностью. И мне, поверь, это нравится.
— Ну, еще бы… Но почему — Чехия? Почему не Венгрия, не Польша, с ее морскими границами и портами? Или Австрия? Не Минск, наконец?! Я помню, как ты болел Прагой, но это же не повод…
— Ну, отчего же… Это как раз повод. И даже, можно сказать, причина… Да и все остальные не лишние. И венгры, и поляки… Но чехи… Потому, что мой план должен был опереться на что-то. И этим чем-то должна была стать в меру развитая страна в Европе, с транзитной экономикой, нуждающаяся в стратегических инвестициях и готовая взять деньги у кого угодно. Страна, населенная образованными, европейски мыслящими, в меру законопослушными людьми. Страна с определенными традициями национального достоинства и национального самосознания. Страна с более или менее однородным этническим составом населения. И эта страна не должна была быть большой. Нельзя в обозримые исторические сроки обустроить большую страну, такую, как Россия, например… И это должна была быть непременно страна, понимаешь, дружище?! Не фирма, не концерн, не транснациональная корпорация… А именно страна. Страна, элита которой будет меня поддерживать, полностью понимая мой — и свой — маневр. А еще лучше — страна, где я сам смогу создать такую элиту. И я должен был в этой стране спасти от чего-нибудь такое количество людей, чтобы они поняли, что иметь своего ручного Дракона не опасно, а совсем наоборот. При этом мне нужно было каким-то образом сделать так, чтобы не быть для них совсем уже чужеродным элементом, этаким пришельцем ниоткуда… Легенда о Майзеле плюс отличный чешский сыграли свою роль.
— И твоя одержимость Прагой…
— Обязательно. Приятно, что ты это помнишь. И чешская ситуация наделась на мой план, как перчатка. Все произошло, как по нотам. Даже фантастическая идея с учреждением монархии прошла как по маслу…
— И от чего ты их всех спас? Если я могу это узнать…
— Конечно, можешь. Я спас их от честной бедности. От доли побирушек на побегушках у Евросоюза. От участи грантососов и «демократии переходного периода». От участи страны, не имеющей стратегических портов и природных запасов энергоносителей. От эмиграции и эскапизма. От первоклассной литературы, которая никому не нужна, потому что нечего есть, и черножопых драг-пушеров [16] в косынках, штанах с ширинкой до колена и украшенных золотыми велосипедными цепями. От пьяных слез о неудавшейся судьбе. От приграничной проституции и торговли детьми, от вахтовой сезонной работы за полцены и контрабанды сигарет в Германию и Австрию. От рабства в транснациональных монополиях, директора которых выплачивают себе многомиллионные якобы зарплаты, обращаясь при этом с остальными, как с мусором… Я спас их… Впрочем, ты, наверняка, слабо представляешь себе, о чем это я…
— Вполне представляю. Мы с тобой одни и те же книжки читали, помнишь? Ты говоришь о том, что могло бы быть… О реальности, которая не стала реальностью. Очень красочно, кстати, говоришь…
— Потому что вижу обе реальности, Андрей, — со странным выражением в голосе сказал Майзель. — И ту реальность, что не состоялась, я вижу иногда так… А эта реальность состоялась. Я ее состоял, понимаешь? Для себя, для них… Больше того. Я нашел им короля, в котором они души не чают. И дальше — мы с ним вместе делали дело… Мы дали им возможность ездить, куда они хотят, с паспортом, при виде которого у всех подряд рука сама тянется к голове, чтобы отдать честь. Мы сделали их вооруженным народом, в дом к которому теперь не вломиться, не рискуя получить промеж глаз очередь из автомата, а то и из чего покруче. Мы вернули им гордость и отвагу времен Пшемысла Оттокара и святого Вацлава. Мы послали их во все концы света учителями, врачами, пастырями человеческих стад и неуязвимыми воинами, вытаскивающими из пламени ада детей и женщин… Ну, конечно, я все это сам люблю и даже посильно участвую. Мне самому это страшно нравится. Но им тоже. И это только начало. Пример. Понимаешь?
— Здорово. А для меня в твоем Плане с большой буквы тоже имеется место?
— Обязательно. Обязательно, Дюхон. И ты — один из очень немногих, кого я спрошу, хочешь ли ты…
— А что? Обычно не спрашиваешь?
— Теперь уже нет. Я теперь повелеваю. Привычка, — Майзель горько вздохнул и развел руками.
— Отпад, — усмехнулся Андрей. — И что?
— Я не хочу обсуждать это здесь. Поедем в Прагу, там договорим.
— Ты что, действительно из-за меня сюда примчался?
— Обязательно.
— Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный…
— Я просто жутко сентиментальный. Дракон и крокодил — близкие родственники, если я правильно понимаю. Поехали.
— Чего ты так туда рвешься? Что тебя там ждет? Или кто?
— Там — моя страна, дружище, — серьезно, безо всякой улыбки сказал Майзель. — Моя сказочная страна и мой волшебный город. Там мои люди, которых я сделал гордыми и счастливыми. Там мой король и моя королева. Там моя жизнь, которую я живу второй раз… А мы ведь так любим то, что создали своими руками… Собирайся, поехали!
— А… У меня вообще-то самолет из Франкфурта послезавтра…
— Перестань. Полетишь от меня. Билет оставь секретарю, пусть они сами разбираются.
— Мы что, на машине поедем?
— Да тут езды три часа до Праги. Самолетом помедленнее будет, с посадкой-высадкой… Да и люблю я прохватить с ветерком, благо техника позволяет… Давай, Дюхон, я что, уговаривать тебя должен?
— Да и в мыслях не было, — Андрей стал собирать вещи. — Что прямо сейчас?
— Мое время — это чьи-то жизни, Дюхон. Не деньги, деньги — говно… Поэтому поспеши.
Они попрощались с Брудермайером и Гертрудой и сели в машину. Андрей поразился, как подхватило его сиденье — как будто специально под него отформованное. Майзель показал, как подвинуть кресло вперед.
— Ну, с Б-гом…
— А охрана? — спросил Корабельщиков.
— Какая охрана? — удивился Майзель.
— Ты что, один приехал?!
Он усмехнулся:
— Мне не нужна никакая охрана, Андрей. Меня охраняет моя репутация ужаса, летящего на крыльях ночи, и дипломатический иммунитет. И вообще, два раза в одну воронку — так не бывает. Меня разик убили уже, помнишь? Все мелкие неприятности давно в прошлом, дружище… Ты готов?
АУГСХАЙМ — ПРАГА. МАРТ
ПРАГА. МАРТ
— Мой план, господин Корабельщиков. Мой план. А знаешь, кто первыми поверил?
— Кто?
— Японцы. Ярухито. И приказал… участвовать. И все Мицубиши и Мацушиты — они просто выстроились во фрунт. И мы с их мощностями такого уже наворотили… И еще наворотим… И если кто-то думал, что японский император — это просто такая туристическая достопримечательность… — Майзель вдруг рассмеялся.
— Чего ты хохочешь?!
— Мы с ним встретились первый раз лет девять… Да, девять лет назад. Он прилетел, едва только успев натянуть на себя корону. Тогда, помнишь эту жуткую историю с захватом императорского лайнера во время визита в Египет, когда едва ли не все члены семьи погибли… Конечно, культура мщения сыграла свою роль. Обязательно. Но не главную… Они поняли, что если и дальше будут киснуть в болоте пацифизма, их всех вырежут. Всех. И он мне подарил меч, сделанный специально для меня, почти такой же, как и Вацлаву, и роскошное, совершенно невероятной красоты издание «Протоколов сионских мудрецов» на японском с параллельным переводом на чешский. Он был так трагически серьезен и так хотел в компанию, что у нас с Вацлавом просто не повернулся язык ему отказать…
— Не может быть… «Протоколы»?! Что за бред!…
— Конечно, бред. Но не для японцев, во всяком случае. Корпоративное государство, где не принято задавать вопросы. Идеальный инструмент. Этот парень просто помешан на истории. Ты слышал, наверное, что японцев некоторые исследователи считают одним из потерянных израильских колен…
— Слышал, конечно.
— Ну, вот. А связать атаку с этим фактом и выстроить в нужном направлении идеологическую политику было, поверь, гораздо проще, чем это может показаться на первый взгляд.
— Но почему…
— Потому, — он развернулся к Андрею таким невероятным движением, что Корабельщикову захотелось сделать шаг назад, — только что он видел спину и затылок Майзеля, и вдруг сразу, без перехода — лицо и глаза, прожигающие насквозь из-под слегка прищуренных век. — Потому, что он — император, а не демократическая подзаборная шавка. И думает не о том, как набить себе мошну потуже, а о судьбе своей страны и своего народа. И он первый понял, что мы будем рулить этим шариком. И что лучше и выгоднее быть с нами, чем против. Хотя бы потому, что мы — хорошие парни. Так что все опять просто…
— Погоди. И все-таки, я не понимаю, — почему американцы не забрали у тебя деньги!? Им же это ничего не стоило…
— Абсолютно ничего, — Майзель улыбнулся совершенно как черт.
— Но?
— Все дело в человеческом факторе. Понимаешь? Мысль уже была. И она была высказана. И люди ее усекли.
— Какие люди?
— Те самые, которые должны были забрать.
— Ты их купил?
— Фу. Андрей. Такие дела на коррупции не выстроишь. Тут совсем другое. У меня чутье на людей. Понимаешь?
— Ну… Очень приблизительно. И где теперь эти люди?
— Уже второй год, Дюхон.
— Что?
— Второй год они — президент и его команда.
— Ах ты, Господи…
— У них столько дел, Дюхон… Им нужно разжевать и проглотить около полусотни миллионов мигрантов из Латинской Америки. Которые продолжают туда ехать. Они понимают, что быть жандармом в одиночку невозможно. Это во-первых. А во-вторых, у них не было никогда настоящего друга, равного им не по мощи даже, а по духу, по напору… А теперь есть…
— Ты?
— Ну, нет, конечно. Не я. Вацлав. Мы все. Ну, и я, по мере сил… Им нужен друг. Настоящий друг, с которым можно и поспорить, и поругаться, но друг, а не европейские спесивые болтуны, которые думают, что они что-нибудь понимают в том, что творится. Не противник. Не так называемый противовес. Не лягушатники какие-нибудь, что хотят любым способом нам помешать, все равно как, лишь бы не так, выбью себе глаз, пусть у тещи будет зять кривой… Да и вообще… Вы думаете, Америка — это бейсбол и кока-кола? Черта с два. Я поэтому их там и нашел… Это страна людей, которые верят в Б-га. Триста миллионов человек. И ты думаешь, им может не понравиться то, что мы делаем?! И им это нравится. Мы вместе, Дюхон. И потом… Взять хоть самую завалящую голливудскую поделку… Это же наш портрет в интерьере. И там хорошие парни вовсе не нянчатся с плохими. А волтузят их так, что кровь и сопли во все стороны разлетаются… Америка во многих местах связана по рукам и ногам, — обязательствами перед союзниками, собственными экономическими проблемами… А мы… Мы только в одном с Америкой расходимся. Америка тоже считает демократию неудобством, но терпит это неудобство. А мы нет. Мы законченные отморозки. Анфан террибли [15] . Что с нас взять?
— Но с прошлой администрацией ты… вы бились не на шутку.
— Обязательно. С демократами, общечеловеками, которым подавай права, а обязанности сдайте в утиль, по-другому нельзя. Если бы не христианские фундаменталисты и эти ребята, которые теперь команда, было бы совсем плохо. Но мы прорвались, как видишь.
— Н-да. Высоко тебя закинуло… А как насчет соответствия средств и целей?
— Элементарно. Цель должна быть благородна, а средства должны быть адекватны ситуации. Или мне надо было рассказывать Престону и прочим, что дети в Африке голодают? Как это делают всякие штафирки из ООН? Шалишь, братец. Я же не идиот…
— Насколько мне известно, ты не занимаешься благотворительностью…
— Это не так. Я просто добиваюсь координации и концентрации усилий. А когда семьдесят три миссии и сто двенадцать постов милосердия требуют, чтобы я немедленно выделил им деньги на океан горохового супа, которым они смогут три раза в день целый год кормить всю Африку, или на закупку сильно поношенного барахла в Германии, или на издание стомиллионным тиражом брошюрки про светлый жертвенный подвиг какого-нибудь исусика, после прочтения которой, по их замыслу, все должны немедленно таковым воодушевиться, перековать на орала все мечи и броситься строить оросительные каналы… Такие просьбы или, тем паче, требования, я обязательно посылаю вместе с их авторами к черту. Я не настолько выжил из ума, чтобы выбрасывать деньги на ветер. У нас и стратегия, и тактика совсем другие. Мы прогрессоры, а не монахи. Мы вбрасываем средства и ресурсы тогда, когда точно знаем, как и на что они будут потрачены. Тогда и там, где наши люди контролируют местную ситуацию… Мне всех очень жалко и всем сразу очень хочется помочь, но это невозможно. А они думают, я от жадности.
— А объяснить?
— Что? Кому?! Это же олухи царя небесного, исусики, за редким исключением. И почти все эти исключения, кстати, уже ко мне перебежали, — усмехнулся Майзель.
— А «Golem Foundation» в Минске?
— Ну, дружище… Ты меня удивляешь. Например, ты через Фонд нашелся. У нас много всяких дел. И ситуацию в Минске мы тоже будем контролировать. Будет вам и белка, будет и свисток. Главное — не суетиться.
— По-моему, ты сумасшедший…
— Обязательно. Как же без этого? Только я гораздо опаснее всех сумасшедших, вместе взятых. Потому что мой удивительно детальный и превосходно систематизированный бред имеет тенденцию становиться реальностью. И мне, поверь, это нравится.
— Ну, еще бы… Но почему — Чехия? Почему не Венгрия, не Польша, с ее морскими границами и портами? Или Австрия? Не Минск, наконец?! Я помню, как ты болел Прагой, но это же не повод…
— Ну, отчего же… Это как раз повод. И даже, можно сказать, причина… Да и все остальные не лишние. И венгры, и поляки… Но чехи… Потому, что мой план должен был опереться на что-то. И этим чем-то должна была стать в меру развитая страна в Европе, с транзитной экономикой, нуждающаяся в стратегических инвестициях и готовая взять деньги у кого угодно. Страна, населенная образованными, европейски мыслящими, в меру законопослушными людьми. Страна с определенными традициями национального достоинства и национального самосознания. Страна с более или менее однородным этническим составом населения. И эта страна не должна была быть большой. Нельзя в обозримые исторические сроки обустроить большую страну, такую, как Россия, например… И это должна была быть непременно страна, понимаешь, дружище?! Не фирма, не концерн, не транснациональная корпорация… А именно страна. Страна, элита которой будет меня поддерживать, полностью понимая мой — и свой — маневр. А еще лучше — страна, где я сам смогу создать такую элиту. И я должен был в этой стране спасти от чего-нибудь такое количество людей, чтобы они поняли, что иметь своего ручного Дракона не опасно, а совсем наоборот. При этом мне нужно было каким-то образом сделать так, чтобы не быть для них совсем уже чужеродным элементом, этаким пришельцем ниоткуда… Легенда о Майзеле плюс отличный чешский сыграли свою роль.
— И твоя одержимость Прагой…
— Обязательно. Приятно, что ты это помнишь. И чешская ситуация наделась на мой план, как перчатка. Все произошло, как по нотам. Даже фантастическая идея с учреждением монархии прошла как по маслу…
— И от чего ты их всех спас? Если я могу это узнать…
— Конечно, можешь. Я спас их от честной бедности. От доли побирушек на побегушках у Евросоюза. От участи грантососов и «демократии переходного периода». От участи страны, не имеющей стратегических портов и природных запасов энергоносителей. От эмиграции и эскапизма. От первоклассной литературы, которая никому не нужна, потому что нечего есть, и черножопых драг-пушеров [16] в косынках, штанах с ширинкой до колена и украшенных золотыми велосипедными цепями. От пьяных слез о неудавшейся судьбе. От приграничной проституции и торговли детьми, от вахтовой сезонной работы за полцены и контрабанды сигарет в Германию и Австрию. От рабства в транснациональных монополиях, директора которых выплачивают себе многомиллионные якобы зарплаты, обращаясь при этом с остальными, как с мусором… Я спас их… Впрочем, ты, наверняка, слабо представляешь себе, о чем это я…
— Вполне представляю. Мы с тобой одни и те же книжки читали, помнишь? Ты говоришь о том, что могло бы быть… О реальности, которая не стала реальностью. Очень красочно, кстати, говоришь…
— Потому что вижу обе реальности, Андрей, — со странным выражением в голосе сказал Майзель. — И ту реальность, что не состоялась, я вижу иногда так… А эта реальность состоялась. Я ее состоял, понимаешь? Для себя, для них… Больше того. Я нашел им короля, в котором они души не чают. И дальше — мы с ним вместе делали дело… Мы дали им возможность ездить, куда они хотят, с паспортом, при виде которого у всех подряд рука сама тянется к голове, чтобы отдать честь. Мы сделали их вооруженным народом, в дом к которому теперь не вломиться, не рискуя получить промеж глаз очередь из автомата, а то и из чего покруче. Мы вернули им гордость и отвагу времен Пшемысла Оттокара и святого Вацлава. Мы послали их во все концы света учителями, врачами, пастырями человеческих стад и неуязвимыми воинами, вытаскивающими из пламени ада детей и женщин… Ну, конечно, я все это сам люблю и даже посильно участвую. Мне самому это страшно нравится. Но им тоже. И это только начало. Пример. Понимаешь?
— Здорово. А для меня в твоем Плане с большой буквы тоже имеется место?
— Обязательно. Обязательно, Дюхон. И ты — один из очень немногих, кого я спрошу, хочешь ли ты…
— А что? Обычно не спрашиваешь?
— Теперь уже нет. Я теперь повелеваю. Привычка, — Майзель горько вздохнул и развел руками.
— Отпад, — усмехнулся Андрей. — И что?
— Я не хочу обсуждать это здесь. Поедем в Прагу, там договорим.
— Ты что, действительно из-за меня сюда примчался?
— Обязательно.
— Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный…
— Я просто жутко сентиментальный. Дракон и крокодил — близкие родственники, если я правильно понимаю. Поехали.
— Чего ты так туда рвешься? Что тебя там ждет? Или кто?
— Там — моя страна, дружище, — серьезно, безо всякой улыбки сказал Майзель. — Моя сказочная страна и мой волшебный город. Там мои люди, которых я сделал гордыми и счастливыми. Там мой король и моя королева. Там моя жизнь, которую я живу второй раз… А мы ведь так любим то, что создали своими руками… Собирайся, поехали!
— А… У меня вообще-то самолет из Франкфурта послезавтра…
— Перестань. Полетишь от меня. Билет оставь секретарю, пусть они сами разбираются.
— Мы что, на машине поедем?
— Да тут езды три часа до Праги. Самолетом помедленнее будет, с посадкой-высадкой… Да и люблю я прохватить с ветерком, благо техника позволяет… Давай, Дюхон, я что, уговаривать тебя должен?
— Да и в мыслях не было, — Андрей стал собирать вещи. — Что прямо сейчас?
— Мое время — это чьи-то жизни, Дюхон. Не деньги, деньги — говно… Поэтому поспеши.
Они попрощались с Брудермайером и Гертрудой и сели в машину. Андрей поразился, как подхватило его сиденье — как будто специально под него отформованное. Майзель показал, как подвинуть кресло вперед.
— Ну, с Б-гом…
— А охрана? — спросил Корабельщиков.
— Какая охрана? — удивился Майзель.
— Ты что, один приехал?!
Он усмехнулся:
— Мне не нужна никакая охрана, Андрей. Меня охраняет моя репутация ужаса, летящего на крыльях ночи, и дипломатический иммунитет. И вообще, два раза в одну воронку — так не бывает. Меня разик убили уже, помнишь? Все мелкие неприятности давно в прошлом, дружище… Ты готов?
АУГСХАЙМ — ПРАГА. МАРТ
Из города они выехали под нежным руководством ласкового женского голоса навигационной системы, проецировавшей карту маршрута на нижнюю часть ветрового стекла. Андрей только слышал про такие штуки, но никогда не видел. Едва они выехали на автобан, как сумасшедшее ускорение вмяло Андрея в сиденье. Его поразило, что в салоне было неправдоподобно тихо, — говори хоть шепотом, только музыка шла фоном. Майзель несся в третьей полосе движения, время от времени перебрасывая скорости подрулевым переключателем.
— Сколько ты там жмешь? — Андрей даже не успевал толком рассмотреть автомобили, отлетавшие справа назад.
— Чуть поменьше двухсот пятидесяти… Быстрее тут не поедешь, — печально вздохнул Майзель и с усмешкой покосился на Андрея. — Не бойся, дружище. Этот танк и не такое выдержит…
— А полиция?
— Какая полиция, Андрей?! Я же Дракон…
— Тьфу ты… Я жить хочу, у меня семья!
— Не бздеть!!! — рявкнул Майзель и притопил газ.
Андрей в ужасе зажмурился.
Он классно ехал. Несмотря на скорость, — классно. Андрей сам неплохо водил машину. Но много ли на «шестерке» продемонстрируешь… А это был, конечно, автомобиль с большой буквы. Под стать водителю… Что там у него под капотом, Корабельщикову даже думать не поворачивалось. Потому что это ускорялось одинаково с любой скорости и совершенно бесшумно.
Он украдкой наблюдал за Майзелем. Когда они догоняли какой-нибудь «Фиат» или «Фольксваген», Майзель, усмехаясь, сбрасывал скорость и ждал, пока дядечка или тетечка уйдут в правый ряд. Дистанцию держал очень уважительную при этом. Но когда впереди оказывался «Ягуар» или «Порше», или, не приведи Г-сподь, «Феррари», которым стоило лишь чуть замешкаться с перестроением — начинался спектакль. Майзель повисал на бампере у бедняги и включал всю звуковую и световую сигнализацию сразу. Это было слышно даже внутри.
— Что ты творишь? — не выдержал Андрей, когда это случилось в пятый или в шестой раз.
— Что?
— Ты понимаешь, что. Зачем?!
— Мне нравится пугать подонков, — оскалился Майзель.
— Откуда ты знаешь, что за рулем обязательно подонок?!
— Потому что люди ездят на автомобилях, а не на мешках с деньгами.
— А ты?! Это — что?!? — Корабельщиков от избытка чувств врезал кулаком по обшивке дверцы. — Это не мешок, это — поезд с деньгами!!!
— Диалектика в действии, дружище… Да, ты прав. Но я работаю, это мой инструмент. Мои инструменты всегда самые лучшие.
— А они?! Они, может быть, тоже работают?!
— На «Феррари»? — Майзель усмехнулся. — На «Феррари» нельзя работать, Дюхон. И тот, кто это утверждает с умным видом, — подонок. Он парит тебе мозги. Я езжу на машине, потому что воздухом дороже и дольше на эти расстояния. Мое время — это жизнь. Чья-то жизнь. Поэтому я пропускаю маленьких людей, которые торопятся по своим важным, — на самом деле важным, — маленьким делам. В аптеку. В магазин. На работу. В гости к друзьям. Прокатить с ветерком любимую девушку. Я могу подождать, потому что это их мир, их жизнь… А эти, на «Порше» и «Феррари»… Ты видел когда-нибудь человека, который разбогател на работе, Дюхон? И я не видел. Я просто пытаюсь напомнить этим скотам, кому они обязаны своими игрушками в полмиллиона долларов.
— Не смеши меня. Человеку свойственно желание разбогатеть. Это нормально…
— Да. Нормально. Когда, кроме стремления разбогатеть, есть еще страх Б-жий. Только тогда человек знает, как все это свести воедино, чтобы получилось что-нибудь путное. А когда нет… Тогда они покупают себе всякое дерьмо и начинают просовывать его людям под нос, — смотрите, какой я зупэрмэнш [17] , как я вас всех обставил… Ну, это вряд ли. Не боишься Б-га — будешь бояться кого-нибудь, кто поближе. Меня, к примеру.
— И боятся?
— Боятся и ненавидят. И я от этого кайфую, дружище. Им полезно иногда увидеть в зеркало заднего вида — Дракона. Чтобы помнили…
— Они платят налоги.
— Они не платят налогов. Налоги платят владельцы «фордов» и «тойот». А эти только притворяются, что платят. Притворяются, что хотят поделиться своим богатством. Притворяются благотворителями и меценатами, перекупая друг у друга картинки маслом за сотни тысяч, за миллионы, прикрываясь наукообразными бреднями об искусстве. Строят дворцы, привинчивая к каждому стулу табличку со своими именами и титулами. Называют собой, любимыми, премии. Хотят, чтобы их любили за это. Только вот это вряд ли. От меня — не дождетесь.
— Они строят не только дворцы.
— Потому что кладут в штаны от страха. Не оттого, что хотят. А потому, что им до тошноты страшно.
— А ты? Ты не строишь дворцов?
— Я строю больницы, Андрей. И университеты. И не сижу в президиумах, и не хожу на тусняки, и не купаюсь в лучах якобы заслуженной славы, и не раздаю визиток с золотым обрезом и всякой чушью вроде «маркиз де Крыжополь, барон фон Кузькин»…
— Ты не маркиз? И не барон?
— Нет.
— Почему?
— А зачем?
— Приятно.
— Мне плевать на это, Андрей. Стоит мне только захотеть, я стану князем, графом, маркизом, бароном и кавалером всех на свете орденов сразу. И за право пошить мне парадный камзол в кровь передерутся все дизайнеры в Париже и Милане. Только мне на это плевать, вот в чем дело.
— И визиток у тебя нет?
— Зачем мне визитки?!
— Разве драконы так себя ведут?
— Обязательно. Если они настоящие… И еще. Я еврей, Дюхон. Кроме всего остального. Я знаю, знаю, — Ротшильд, твой Герстайн хотя бы… Они тоже из этих, на «Феррари». А я — нет. Мне это не нужно.
— Но почему? Почему?!
— Потому что сказал Всевышний пророку своему Моше: пусть забудут меня и имя мое, но пусть ходят моими путями. Вот что главное, Андрей…
Когда подъезжали к границе, он куда-то позвонил и что-то сказал по-чешски. Андрей и по беларуски-то умел не так чтобы уж очень, а чешский вообще плохо понимал, гораздо хуже, чем польский. Что-то там, кажется, про границу и было сказано… И пролетели они через эту границу так, что Андрей только зубами клацнул:
— А документы?…
— Какие еще документы?! Я же Дракон…
— Вот псих… А дороги тут у вас получше… — прямо от самого автоматического пункта сбора дорожного налога начиналась роскошная и гладкая, как стекло, шестиполосная автомагистраль, по которой Майзель понесся совсем уже сломя голову.
— У нас тут все получше. А дороги мы строим со скоростью пятьсот метров в час.
— Это как?!
— А так. Технологии, дружище. Умеют мно-о-ого гитик…
— Ага. Понял, не дурак. Дурак бы не понял…
— Не обижайся. Я же не инженер, чтобы разбираться в нюансах. Мое дело — поставить задачу, подобрать команду и проследить за правильным и своевременным выполнением. Я — начальник, друг мой. Понял?
— Так я и говорю же — не дурак…
— Сколько ты там жмешь? — Андрей даже не успевал толком рассмотреть автомобили, отлетавшие справа назад.
— Чуть поменьше двухсот пятидесяти… Быстрее тут не поедешь, — печально вздохнул Майзель и с усмешкой покосился на Андрея. — Не бойся, дружище. Этот танк и не такое выдержит…
— А полиция?
— Какая полиция, Андрей?! Я же Дракон…
— Тьфу ты… Я жить хочу, у меня семья!
— Не бздеть!!! — рявкнул Майзель и притопил газ.
Андрей в ужасе зажмурился.
Он классно ехал. Несмотря на скорость, — классно. Андрей сам неплохо водил машину. Но много ли на «шестерке» продемонстрируешь… А это был, конечно, автомобиль с большой буквы. Под стать водителю… Что там у него под капотом, Корабельщикову даже думать не поворачивалось. Потому что это ускорялось одинаково с любой скорости и совершенно бесшумно.
Он украдкой наблюдал за Майзелем. Когда они догоняли какой-нибудь «Фиат» или «Фольксваген», Майзель, усмехаясь, сбрасывал скорость и ждал, пока дядечка или тетечка уйдут в правый ряд. Дистанцию держал очень уважительную при этом. Но когда впереди оказывался «Ягуар» или «Порше», или, не приведи Г-сподь, «Феррари», которым стоило лишь чуть замешкаться с перестроением — начинался спектакль. Майзель повисал на бампере у бедняги и включал всю звуковую и световую сигнализацию сразу. Это было слышно даже внутри.
— Что ты творишь? — не выдержал Андрей, когда это случилось в пятый или в шестой раз.
— Что?
— Ты понимаешь, что. Зачем?!
— Мне нравится пугать подонков, — оскалился Майзель.
— Откуда ты знаешь, что за рулем обязательно подонок?!
— Потому что люди ездят на автомобилях, а не на мешках с деньгами.
— А ты?! Это — что?!? — Корабельщиков от избытка чувств врезал кулаком по обшивке дверцы. — Это не мешок, это — поезд с деньгами!!!
— Диалектика в действии, дружище… Да, ты прав. Но я работаю, это мой инструмент. Мои инструменты всегда самые лучшие.
— А они?! Они, может быть, тоже работают?!
— На «Феррари»? — Майзель усмехнулся. — На «Феррари» нельзя работать, Дюхон. И тот, кто это утверждает с умным видом, — подонок. Он парит тебе мозги. Я езжу на машине, потому что воздухом дороже и дольше на эти расстояния. Мое время — это жизнь. Чья-то жизнь. Поэтому я пропускаю маленьких людей, которые торопятся по своим важным, — на самом деле важным, — маленьким делам. В аптеку. В магазин. На работу. В гости к друзьям. Прокатить с ветерком любимую девушку. Я могу подождать, потому что это их мир, их жизнь… А эти, на «Порше» и «Феррари»… Ты видел когда-нибудь человека, который разбогател на работе, Дюхон? И я не видел. Я просто пытаюсь напомнить этим скотам, кому они обязаны своими игрушками в полмиллиона долларов.
— Не смеши меня. Человеку свойственно желание разбогатеть. Это нормально…
— Да. Нормально. Когда, кроме стремления разбогатеть, есть еще страх Б-жий. Только тогда человек знает, как все это свести воедино, чтобы получилось что-нибудь путное. А когда нет… Тогда они покупают себе всякое дерьмо и начинают просовывать его людям под нос, — смотрите, какой я зупэрмэнш [17] , как я вас всех обставил… Ну, это вряд ли. Не боишься Б-га — будешь бояться кого-нибудь, кто поближе. Меня, к примеру.
— И боятся?
— Боятся и ненавидят. И я от этого кайфую, дружище. Им полезно иногда увидеть в зеркало заднего вида — Дракона. Чтобы помнили…
— Они платят налоги.
— Они не платят налогов. Налоги платят владельцы «фордов» и «тойот». А эти только притворяются, что платят. Притворяются, что хотят поделиться своим богатством. Притворяются благотворителями и меценатами, перекупая друг у друга картинки маслом за сотни тысяч, за миллионы, прикрываясь наукообразными бреднями об искусстве. Строят дворцы, привинчивая к каждому стулу табличку со своими именами и титулами. Называют собой, любимыми, премии. Хотят, чтобы их любили за это. Только вот это вряд ли. От меня — не дождетесь.
— Они строят не только дворцы.
— Потому что кладут в штаны от страха. Не оттого, что хотят. А потому, что им до тошноты страшно.
— А ты? Ты не строишь дворцов?
— Я строю больницы, Андрей. И университеты. И не сижу в президиумах, и не хожу на тусняки, и не купаюсь в лучах якобы заслуженной славы, и не раздаю визиток с золотым обрезом и всякой чушью вроде «маркиз де Крыжополь, барон фон Кузькин»…
— Ты не маркиз? И не барон?
— Нет.
— Почему?
— А зачем?
— Приятно.
— Мне плевать на это, Андрей. Стоит мне только захотеть, я стану князем, графом, маркизом, бароном и кавалером всех на свете орденов сразу. И за право пошить мне парадный камзол в кровь передерутся все дизайнеры в Париже и Милане. Только мне на это плевать, вот в чем дело.
— И визиток у тебя нет?
— Зачем мне визитки?!
— Разве драконы так себя ведут?
— Обязательно. Если они настоящие… И еще. Я еврей, Дюхон. Кроме всего остального. Я знаю, знаю, — Ротшильд, твой Герстайн хотя бы… Они тоже из этих, на «Феррари». А я — нет. Мне это не нужно.
— Но почему? Почему?!
— Потому что сказал Всевышний пророку своему Моше: пусть забудут меня и имя мое, но пусть ходят моими путями. Вот что главное, Андрей…
Когда подъезжали к границе, он куда-то позвонил и что-то сказал по-чешски. Андрей и по беларуски-то умел не так чтобы уж очень, а чешский вообще плохо понимал, гораздо хуже, чем польский. Что-то там, кажется, про границу и было сказано… И пролетели они через эту границу так, что Андрей только зубами клацнул:
— А документы?…
— Какие еще документы?! Я же Дракон…
— Вот псих… А дороги тут у вас получше… — прямо от самого автоматического пункта сбора дорожного налога начиналась роскошная и гладкая, как стекло, шестиполосная автомагистраль, по которой Майзель понесся совсем уже сломя голову.
— У нас тут все получше. А дороги мы строим со скоростью пятьсот метров в час.
— Это как?!
— А так. Технологии, дружище. Умеют мно-о-ого гитик…
— Ага. Понял, не дурак. Дурак бы не понял…
— Не обижайся. Я же не инженер, чтобы разбираться в нюансах. Мое дело — поставить задачу, подобрать команду и проследить за правильным и своевременным выполнением. Я — начальник, друг мой. Понял?
— Так я и говорю же — не дурак…
ПРАГА. МАРТ
Только теперь Андрею стал понятен масштаб разворачивающегося перед ним урбанистического пейзажа. Город казался бескрайним, — невероятное количество новых сверкающих автомобилей, гигантские змеиные кольца многоуровневых транспортных развязок, залитые ярчайшим янтарным светом перегоны туннелей и скорость, с которой неслись они сквозь все это великолепие, поразили его. Он покосился на Майзеля с некоторым даже ужасом: этот человек… друг его детства и юности… Это было просто невероятно.
— Что, похорошел городишко? — Майзель подмигнул Андрею. — Г-споди всемогущий, как я люблю этот город! Мы его вылизали, вычистили, вытряхнули из него всякую шваль, заново покрасили и вымостили — игрушечка просто! И люди… Это тебе не Нью-Йорк какой-нибудь… Все кабачки и пивнушки на месте, все домики, улочки… Едем ко мне. В Новы Град… Сейчас увидишь…
Они вынырнули из очередного многополосного туннеля, и Андрей, не сдержавшись, ахнул: невероятной красоты конструкции из стекла и металла, обступившие их со всех сторон, удивительно разные и при этом неуловимо похожие, украшенные рекламой и вывесками с названиями мировых компаний на всех мыслимых языках, сверкающие в свете неоновых сполохов и отражающие ослепительно черное, усыпанное звездами небо в зеркальных пространствах огромных окон… Это было действительно не хуже Нью-Йорка или Токио.
— Об-балдеть, Дан… Когда ж ты это успел нагородить?!
— Я старательный.
— А говорят, у вас тут диктатура…
— Совершенно правильно говорят. Диктатура закона, порядка и всеобщего благоденствия. Не похоже на диктатуру, а?
— Нет. В Минске похоже. А здесь…
— У нас просто очень мало осталось от традиционной представительной демократии европейского толка. Больше на Америку похоже. Или Швейцарию.
— А король?!
— А что — король? Король — национальный символ. Главнокомандующий. Верховный арбитр. Король следит, чтобы демократия не мешала людям жить. Когда мы начинали, нельзя было играть в демократию. Это означало бы хаос и отсутствие движения. В такой ситуации только сильная власть может навести порядок. Но только такая сильная власть, которая верит в то, что делает. И мы навели порядок. А чего нам это стоило, и как мы извозились при этом и в чем… Ну, наши проблемы. Мы знали, чего ради.
— А земля чья?
— Моя и его. Десять процентов моих, его — девяносто. Тут раньше была такая, знаешь, лысая горка… Ничего не было. А теперь — Манхэттэн твою налево.
— Ух ты… На хлеб с маслом хватает?
— Не жалуемся.
— Сколько ж тут народу сидит…
— Семь миллионов с хвостиком компаний и фирм. Не физически, конечно, физически — не больше четверти, остальные — представительства и готовые компании оффшорного типа… Два миллиарда чистых денег в год.
— Ах ты ж Боже мой…
— Это только нам с величеством в карман. А налоги все в бюджет идут. Около сорока миллиардов. Плюс зарубежные активы и поступления… Жить можно, Андрюшка. И работать, как положено! А вот там, чуть подальше, штаб-квартиры Монархической Ассамблеи, Пражского Альянса и новый аэропорт. Так вот и живем… А Злата Прага как стояла, так и стоит нетронутая, крышами краснеет и шпилями блестит… Дюхон, это мой город! Ты понимаешь или нет?!
— Честно? Ни хрена не понимаю… Как тебе это удалось?!
— Ах, дружище, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается… Мы начали с самого начала. С кадровой политики. И амнистии.
— Какой амнистии?
— Ну, давай я тебе изложу идею. Так сказать, пунктиром. На самом деле все было, конечно же, гораздо сложнее и драматичнее, но идея была проста, как мычание… Так вот. Мы объявили широчайшую амнистию доходов для сотрудников правоохранных структур, таможенных органов, вообще всего чиновного люда. В некоторых ведомствах мы увеличили зарплату в десять раз… Мы просто сказали: ребята, мы знаем, что вы берете в лапу. Мы ничего не станем у вас отбирать. Мы целый год даем вам на раздумья, как жить дальше. За это время вы должны прийти в отделы внутренних расследований, созданные в каждом ведомстве, и дать подписку о том, что вы начинаете работать честно. После этого вы представляете подробнейшую декларацию об имуществе и банковских счетах, — все это, повторяю, остается в вашем распоряжении — и выкладываете все, что связано с вашими услугами разнообразным преступным сообществам. Тот, кто сделает так, сохранит свой пост, имущество, репутацию в обществе. Параллельно мы собираем досье на всех, и тот, кто не решится прийти добровольно, — ну, ребята, пеняйте на себя, я же предупреждал…
— И результат…
— Ты сам видишь. Нам пришлось уволить чуть больше тысячи человек. Ну, уволить… Это эвфемизм, конечно…
— То есть?
— То есть.
— Нет, — Андрей развернулся на сиденье. — Я слышал, но… Нет.
— Что, похорошел городишко? — Майзель подмигнул Андрею. — Г-споди всемогущий, как я люблю этот город! Мы его вылизали, вычистили, вытряхнули из него всякую шваль, заново покрасили и вымостили — игрушечка просто! И люди… Это тебе не Нью-Йорк какой-нибудь… Все кабачки и пивнушки на месте, все домики, улочки… Едем ко мне. В Новы Град… Сейчас увидишь…
Они вынырнули из очередного многополосного туннеля, и Андрей, не сдержавшись, ахнул: невероятной красоты конструкции из стекла и металла, обступившие их со всех сторон, удивительно разные и при этом неуловимо похожие, украшенные рекламой и вывесками с названиями мировых компаний на всех мыслимых языках, сверкающие в свете неоновых сполохов и отражающие ослепительно черное, усыпанное звездами небо в зеркальных пространствах огромных окон… Это было действительно не хуже Нью-Йорка или Токио.
— Об-балдеть, Дан… Когда ж ты это успел нагородить?!
— Я старательный.
— А говорят, у вас тут диктатура…
— Совершенно правильно говорят. Диктатура закона, порядка и всеобщего благоденствия. Не похоже на диктатуру, а?
— Нет. В Минске похоже. А здесь…
— У нас просто очень мало осталось от традиционной представительной демократии европейского толка. Больше на Америку похоже. Или Швейцарию.
— А король?!
— А что — король? Король — национальный символ. Главнокомандующий. Верховный арбитр. Король следит, чтобы демократия не мешала людям жить. Когда мы начинали, нельзя было играть в демократию. Это означало бы хаос и отсутствие движения. В такой ситуации только сильная власть может навести порядок. Но только такая сильная власть, которая верит в то, что делает. И мы навели порядок. А чего нам это стоило, и как мы извозились при этом и в чем… Ну, наши проблемы. Мы знали, чего ради.
— А земля чья?
— Моя и его. Десять процентов моих, его — девяносто. Тут раньше была такая, знаешь, лысая горка… Ничего не было. А теперь — Манхэттэн твою налево.
— Ух ты… На хлеб с маслом хватает?
— Не жалуемся.
— Сколько ж тут народу сидит…
— Семь миллионов с хвостиком компаний и фирм. Не физически, конечно, физически — не больше четверти, остальные — представительства и готовые компании оффшорного типа… Два миллиарда чистых денег в год.
— Ах ты ж Боже мой…
— Это только нам с величеством в карман. А налоги все в бюджет идут. Около сорока миллиардов. Плюс зарубежные активы и поступления… Жить можно, Андрюшка. И работать, как положено! А вот там, чуть подальше, штаб-квартиры Монархической Ассамблеи, Пражского Альянса и новый аэропорт. Так вот и живем… А Злата Прага как стояла, так и стоит нетронутая, крышами краснеет и шпилями блестит… Дюхон, это мой город! Ты понимаешь или нет?!
— Честно? Ни хрена не понимаю… Как тебе это удалось?!
— Ах, дружище, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается… Мы начали с самого начала. С кадровой политики. И амнистии.
— Какой амнистии?
— Ну, давай я тебе изложу идею. Так сказать, пунктиром. На самом деле все было, конечно же, гораздо сложнее и драматичнее, но идея была проста, как мычание… Так вот. Мы объявили широчайшую амнистию доходов для сотрудников правоохранных структур, таможенных органов, вообще всего чиновного люда. В некоторых ведомствах мы увеличили зарплату в десять раз… Мы просто сказали: ребята, мы знаем, что вы берете в лапу. Мы ничего не станем у вас отбирать. Мы целый год даем вам на раздумья, как жить дальше. За это время вы должны прийти в отделы внутренних расследований, созданные в каждом ведомстве, и дать подписку о том, что вы начинаете работать честно. После этого вы представляете подробнейшую декларацию об имуществе и банковских счетах, — все это, повторяю, остается в вашем распоряжении — и выкладываете все, что связано с вашими услугами разнообразным преступным сообществам. Тот, кто сделает так, сохранит свой пост, имущество, репутацию в обществе. Параллельно мы собираем досье на всех, и тот, кто не решится прийти добровольно, — ну, ребята, пеняйте на себя, я же предупреждал…
— И результат…
— Ты сам видишь. Нам пришлось уволить чуть больше тысячи человек. Ну, уволить… Это эвфемизм, конечно…
— То есть?
— То есть.
— Нет, — Андрей развернулся на сиденье. — Я слышал, но… Нет.