Давыдов Вадим. Год Дракона

   Богушек вздохнул и затянулся дымом. Елена молчала и смотрела на Гонту. Ее всегда до глубины души поражало удивительное внутреннее сходство преступников и полицейских — особенно очень хороших полицейских. Она никогда не могла проникнуть в причину этого сходства. Тот же жаргон, те же повадки… Даже машины им нравятся одинаковые. Она помнила, на каких машинах носились по Праге бандиты, пока Дракон не сожрал их всех. Но где-то была какая-то неуловимая грань, делавшая одних — преступниками, волками, а других — волкодавами. И Гонта был, несомненно, волкодав. Волкодав экстра-класса.
   И Майзель был из той же породы. Только мутант… Елене снова сделалось не по себе.
   — Какой же это ужас, пан Гонта.
   — Ну… Что выросло, то выросло, как говорит Дракон. И вообще…
   — Он на самом деле не приказывал тебе слушать меня?
   — Ему не надо ничего мне приказывать, — усмехнулся Богушек. — Я его мысли безо всяких приказов читаю… Он на тебя вроде как обиделся и сказал что-то в таком духе. Но я-то знаю: милые бранятся — только тешатся. А случись с тобой что, кто виноват будет? Гонта недосмотрел. Так что приказывал он мне или нет, не имеет ровным счетом никакого значения. Я же говорю, я свое дело люблю и знаю…
   — Спасибо тебе, Гонта, — голос Елены предательски дрогнул. — Спасибо, дорогой. Я знаю, ты не меня спасал, ты его спасал…
   — Его… Тебя… Вас, — Гонта посмотрел на Елену в упор. — Ты знаешь, кем я был, когда он меня взял к себе?
   — Догадываюсь. Наверняка коррумпированным полицейским, — Елена вздохнула. — При чем тут сейчас…
   — Нет, — оборвал ее Богушек. — Коррумпированный полицейский… — Он помолчал угрюмо, подвигал челюстью, словно пробуя эти слова на вкус. — И как у вас, интеллигентов, язык-то так выворачивается… Я был мент продажный, пани Еленочка. Ты, пани Еленочка, и вообразить-то себе не можешь, что это… Я был хуже, чем мертвец. Я семью свою по потолку гонял. Я пил, как… Господи Иисусе, как я пил… Я себя ненавидел. Я ненавидел все вокруг. Эту страну… Эту жизнь… Все, понимаешь?! А потом… Потом пришел Дракон и сказал: я тебя проглочу и выплюну новым человеком. Ты снова будешь любить жизнь. Ты будешь гордиться своей жизнью и тем, что ты делаешь. И твои девочки будут любить тебя, как прежде… И стало так, пани Еленочка. Понимаешь?!
   — Понимаю.
   — Нет. Пока нет. Не понимаешь пока… Я тебе скажу. Ты потом поймешь. Может быть… Ты — это он, а он — это ты. Очень просто, пани Еленочка.
   — Скажи мне еще одну вещь, пан Гонта. Зачем он сделал это с Машуковым?
   — С кем? А… Это не он. Это я.
   — Ну разумеется…
   — Ты же такая умная, пани Еленочка, — Богушек посмотрел на нее искоса, усмехнулся. — Я же тебе сказал, что он мне никогда ничего не приказывает. Не нужно мне это. У меня дочка младшая на годок старше, чем ты тогда была. Я тоже спросил было — зачем? А он мне напомнил…
   — О Господи, пан Гонта… Господи… Ладно. Ладно. Хорошо. Ты — отец. Я могу это понять. Но — он?! Он даже в лицо меня наверняка еще не видел тогда…
   — Видел, — безжалостно сказал Богушек.
   — Но почему?!
   — Потому что он за всех людей все чувствует, — глухо проговорил Гонта. — Понимаешь, пани Еленочка? Все, все чувствует, и за всех сразу… Когда же ты это поймешь, наконец?!. И хватит бегать уже от него, Христа ради, он же не пацан, ему же жить надо, да и тебе не шестнадцать…
   — Я не от него бегаю, пан Гонта. Я от себя бегу…
   — Да знаю я, — Гонта, словно решившись на что-то, погасил сигарету и посмотрел на Елену: — Только зря ты это… Пора мне, пани Еленочка. Хозяйство мое ментовское заботы требует.
   — Да… Да, конечно. До встречи, пан Гонта, — Елена улыбнулась прыгающими губами и вышла из машины.
   Богушек развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.
   Елена поняла, что идти никуда не сможет. Усевшись обратно к себе в машину, она положила руки на баранку, уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.
   Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Богушеком. И поняла вдруг, куда поедет сейчас…

ПРАГА, ЮЗЕФОВ. МАРТ

   Она оставила «машинчика» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице ^[66] , и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:
   — Сегодня закрыто, милая пани.
   — Мне… Мне очень нужно туда, — Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. — Пожалуйста…
   — Нельзя, милая пани, — полицейский вздохнул. — Порядок есть порядок.
   — Я… Я не туристка. Я могу показать документы…
   — Нельзя.
   — Пожалуйста, — голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. — Пожалуйста, офицер.
   Он посмотрел на нее, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский вышел из машины:
   — Милая пани, я не могу вас пустить туда. Это может стоить мне работы. Я вижу, что вы не из любопытства туда рветесь, но…
   — И моя журналистская карточка не поможет? — Елена достала пластиковое удостоверение и протянула его полицейскому.
   Он скользнул взглядом по нему безразлично и вдруг, выхватив карточку из рук Елены, впился в нее глазами, словно увидел там магические письмена. И поднял глаза на Елену:
   — Что ж вы сразу-то… Господи… Пани Елена… Сейчас, — он прижал пальцем динамик переговорного устройства в ухе. — Реб ^[67] Пинхас, ответь, сержант Галоун… Реб Пинхас… Да. Это я. Открой, пожалуйста, вход. Я знаю. Открывай.
   Через пару минут дверь распахнулась, и на улицу вышел пожилой хасид, посмотрел на полицейского, на Елену. Офицер что-то шепнул ему на ухо и, улыбнувшись Елене, кивнул и направился к машине. Хасид снова посмотрел на Елену, вздохнул:
   — Чем могу вам помочь?
   — Мне… Мне нужно к могиле его мамы.
   — Чьей?!
   — Да… Майзеля.
   Пинхас долго-долго смотрел на Елену. Потом спросил тихо:
   — Вы разве еврейка, милая пани?
   — Нет, пан… Нет, реб Пинхас. Нет. Я не еврейка. Мне просто очень нужно…
   — Хорошо, — кивнул хасид. — Хорошо… Идемте, я покажу.
   Они довольно долго шли вдоль надгробий, стоявших так тесно, что они казались частоколом из каменных плит. Наконец, Пинхас остановился:
   — Здесь. Когда перевозили их сюда, вы знаете, может, тут уже две сотни лет никого не хоронили… А когда их привезли, тут место свободное было. Как раз для двоих… Вы потом мне стукните в ворота, я вас выпущу…
   Он развернулся и пошел обратно. Елена перевела взгляд… Две одинаковых, совсем небольших плиты черного полированного базальта. Надписи на иврите, — или на идиш? Елена не знала. И латинскими буквами — только имена: Рейзл и Симон.
   Была вторая половина марта. Уже чувствовалось дыхание весны в небе, но было еще довольно холодно, хотя день выдался солнечный и тихий. Елена посмотрела вверх, на ветки по-зимнему голых деревьев, черные на фоне синего неба… Она знала, что на еврейские могилы не носят цветов, только камни, как символ памяти и вечности, но камень она не могла положить, все ее существо восставало против этого. Она достала из кармана дубленки маленькую свечку, зажгла, осторожно поставила на край плиты и отступила на шаг. И почти без сил опустилась на крошечную деревянную скамеечку, так кстати оставленную здесь кем-то.
   — Здравствуйте, пани Руженка, — тихо сказала она. — Простите, что называю вас так… Простите, что буду говорить с вами по-чешски… Я знаю, вы поймете меня… Я столько должна вам сказать… И о стольком спросить… Я так его люблю…

ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ

   Майзель говорил с кем-то по телефону, и вдруг, осекшись, скомкал разговор и вернулся к столу. Вызвал на экран Богушека, спросил быстро:
   — Где она?
   — Ты чего?
   — Гонта.
   — Сейчас…
   Он пристально следил за лицом Богушека. Наконец, тот перевел взгляд со своих мониторов на Майзеля:
   — Она на старом кладбище.
   — Где?!
   — Где-где, — передразнил его Богушек. — Там…
   — Камеры.
   — Уже… — Богушек посмотрел на экран и нажал кнопку, передавая изображение с одной из множества камер наблюдения, расставленных по всему городу, на экран Майзелю. — Как вы меня затрахали своей мелодрамой, если б вы только знали, голубки…
   — Что… что она там делает? — тихо спросил Майзель, опускаясь в кресло. Он догадался уже, — просто не мог еще никак в это поверить.
   — С мамой твоей разговаривает. Что еще она может там делать, по-твоему?!
   — Г-споди, Гонта…
   — Да ну вас всех к черту! — окончательно рассвирепел Богушек. — Не отвлекай меня, у меня дел по горло, понял?!
   Г— споди, подумал Майзель. Г-споди, Ты что задумал, что же Ты такое творишь?!.
   Он долго сидел, прикрыв глаза рукой. Потом поднялся, вытащил телефон и позвонил Вацлаву:
   — Ахой, величество.
   — Говори.
   — Я уезжаю на пару дней в горы с Еленой. Прикрой меня.
   — О, Господи Иисусе… Что опять?!
   Выслушав его, король вздохнул:
   — Езжай, дружище. Езжай…
   — Не говори Марине ничего, хорошо?
   — Добро. Скажи мне, это кончится когда-нибудь?
   — Когда-нибудь, величество. Наверное. Ничего. Я сам виноват. Увидимся в воскресенье…
   — Отставить. Сиди с ней, пока она не оклемается окончательно. Я обойдусь пока без тебя. Обсудим детали позже, тем более, все идет по плану…
   — Звони мне.
   — Не буду я тебе звонить. И всем остальным не разрешу. Понял? И ты не смей звонить. Дышите воздухом и занимайтесь любовью, пока не упадете. Все. Отбой. Счастливо.
   — Спасибо, величество, — Майзель улыбнулся и сложил телефон.
   Потом, отдав необходимые распоряжения, стал ждать Елену.
   Она вошла в кабинет, бросила у дивана портфельчик и опустилась на подушки. Он подошел, сел рядом… Посмотрев на его лицо, Елена вздохнула:
   — Подсматривал? Подслушивал?
   Майзель кивнул:
   — Не сердись. Ты же знаешь… Я просто умираю от страха за тебя, жизнь моя.
   — Ах-ах, — усмехнулась Елена. — И что же теперь делать?
   — Мы уезжаем.
   — Куда?!
   — Какая разница? — он пожал плечами и улыбнулся. — Просто уезжаем. Вдвоем.
   — А как же… а дела?
   — Ты — мое самое главное дело, Елена, — Майзель серьезно посмотрел на нее. — Самое главное. Не только сейчас. Я надеюсь, ты когда-нибудь все же поверишь в это…
   — Мне нужно собраться… Куда мы едем хотя бы?
   — Увидишь. Не нужно собираться, Елена. Поехали.

КРКОНОШИ. МАРТ

   Он ехал удивительно медленно — по сравнению с тем, как он обычно это делал. Елена молча смотрела в окно, Майзель не теребил ее. Она вообще не любила разговаривать в машине, у нее возникало всегда такое созерцательное настроение в дороге, — это Майзель обычно развлекал ее всякими «майсн ^[68] », а Елена с удовольствием слушала и всегда улыбалась… Они ехали на северо-восток, в сторону Крконош, как быстро догадалась Елена.
   Вскоре после того, как они миновали Гаррахов, дорога перешла в настоящий горный серпантин. Елена бывала в этих местах всего два раза в жизни, один раз в детстве с родителями и второй — в гимназические годы. Вечно было не до отдыха… Впереди уже выступали очертания Снежки с шапкой не то тумана, не то низких облаков. Потом дорога стала совсем узкой, потом закончился асфальт и начался укатанный гравий со снегом. Здесь еще было столько снега, сверкающего под весенним солнцем, что на душе у Елены немного поутихло.
   Они остановились у подножия крутого горного склона, на котором стоял большой дом. Это был, как показалось Елене, не новодел, — настоящий дом егеря или лесничего, старый, кряжистый, добротный и сурово-прекрасный. Не роскошный замок и не гламурная вилла. Толстые деревянные колонны, поддерживающие квадрат сруба, нависающего над землей, пологий скат крыши, крытой темным тесом, балкон-терраса, под ней — дровяник и хозяйственный инвентарь, аккуратно разложенный в боевой готовности, лестница наверх… И потрясающая, оглушительная, невероятная тишина, стоящая в густом, как кисель, сладком горном воздухе. Елена, вышедшая наружу из машины, почувствовала, как распрямляются легкие, вбирая в себя живительный кислород.
   Майзель вытащил из багажника какие-то сумки, легко взял их одной рукой, другой обнял Елену за плечи и увлек по заботливо расчищенной в снегу тропинке к лестнице, что вела в дом. Они поднялись наверх, вошли внутрь, и Елена улыбнулась, — именно так она и представляла это себе: огромное помещение без перегородок, могучий дубовый стол со стульями, этажерка с книгами, высокие, едва ли не с нее ростом, подсвечники с толстыми свечами из настоящего воска, П-образный диван и пара кресел, кухонный уголок у окна, и огромный камин с уже разведенным огнем, на полу перед которым — широкое низкое ложе, укрытое ковром из медвежьих шкур.
   — Нравится? — с беспокойством спросил Майзель. Елена кивнула и, протянув руку, подергала его за ухо. Он вздохнул с явным облегчением и улыбнулся: — Ты голодна?
   — Не знаю. А что, ты собираешься меня кормить, если я скажу «да»?
   — Обязательно.
   — Драконище, ты знаешь, что таких мужчин, как ты, не бывает на свете?
   — Знаю, — он печально вздохнул. — Ну, что выросло, то выросло…
   Он не разрешил ей помогать ему. Елена сидела и смотрела, как он режет нежное, в мраморных прожилках, мясо на тонкие, полупрозрачные ломти огромным тяжелым ножом, как жарит его прямо на раскаленной стальной плите, переворачивая деревянной лопаткой и бормоча что-то себе под нос, как режет овощи, засыпает их приправой, заливает оливковым маслом и складывает в огромное стеклянное блюдо, мешает, как несет на стол еду и вино в высоком глиняном кувшине, и такое творилось у нее внутри…
   — Я не люблю мясо, ты же знаешь, — вздохнула Елена.
   — Это не мясо, жизнь моя, — он повернул к ней голову и улыбнулся. — Это лекарство.
   Елена и вправду была дико голодна, и поняла это, только когда Майзель поставил перед ней тарелку с едой. И это было действительно так вкусно… Впрочем, она быстро насытилась, и ей так захотелось спать, что она даже не стала притворяться. И не сопротивлялась, когда Майзель поднял ее на руки и отнес на шкуры…
   Она проснулась, когда за окнами была уже глубокая ночь. Свечи в канделябрах сгорели едва ли не на половину… Майзель лежал рядом с ней, подперев голову рукой, глядел бездумно в огонь, и сполохи пламени освещали его лицо, придавая ему причудливое и странное выражение… Елена потянулась и привлекла его к себе.
   Он отозвался на ее призыв так, словно ждал его всю жизнь. И все было по-прежнему… Он снова перецеловал Елену всю — от пяточек до мочек ушей, и вошел в нее со стоном, от которого у Елены сжалось сердце… Ее почти сразу же унесло взрывом, и потом, через несколько минут, еще… Она искусала ему все пальцы… А потом она почувствовала обжигающе-теплую влагу, затопившую ее лоно. И, ощутив, как он наполняет ее — безнадежно, бессмысленно, бесполезно, напрасно — Елена горько расплакалась у него в руках.
   Он увидел, как слезы покатились у Елены по лицу. И снова испугался так, что ватная слабость поползла от живота к ногам и груди. Так, что он закричал шепотом:
   — Что с тобой, мой ангел?! Тебе больно?! Где больно?!
   — Нет. Мне не больно. Мне очень-очень хорошо. Мне так хорошо, Дракончик… Я… я совсем по другому вопросу плачу…
   — Я не хочу обсуждать это сейчас. И запрещаю тебе. Позже. Позже, мой ангел. Пожалуйста.
   — Хорошо, — согласно кивнула Елена и улыбнулась дрожащими губами.
   Ей самой не хотелось не то, что обсуждать — даже думать об этом. Просто она не могла об этом не думать. С той самой минуты, как у нее началось с Майзелем. С той самой минуты.
   — Тебе в самом деле не больно?
   Мне больно, чудище, подумала Елена, мне очень больно, хоть и не так, как ты подумал, но мне так хорошо, что пусть будет больно, я согласна…
   — Мне хорошо, — повторила Елена и погладила его по лицу.
   — Ты не врешь?
   — Нет.
   Майзель поцеловал ее снова.
   — Дракончик.
   — Что?
   — Я старая.
   — Да. Ты баба-яга.
   — Я серьезно.
   — Обязательно. Я тоже.
   — Смотри. Вот морщинки, видишь? Вот. И вот. И вот тут… А ты… Ты такой… Тебе нужно девочку молоденькую… Семь штук… А меня… Меня после двух разочков можно вешать на веревочку сушиться… А тебе еще хочется… Я же чувствую…
   — Мне тебя хочется, ежичек. Понимаешь? Не других. Не девочек. Не всяких разных. Тебя. Только тебя. Одну. Всегда.
   — Как это получилось?
   — Я не знаю.
   — Тебе хорошо со мной?
   — Мне никогда не с кем не было никак. Я ничего не помню, что было до тебя. Я знаю только тебя, я хочу только с тобой, я ничего другого не хочу и не могу, не хочу хотеть, жизнь моя. С тобой мне так хорошо, что я умираю в тебе каждый раз, ангел мой, понимаешь?!
   — И я… Ну почему же так поздно, Господи, почему?!
   Столько лет, в отчаянии подумала Елена. Столько лет я бегала по всему свету… И ты… Где ты был столько лет?! Боже, как это глупо. Ты даже не увидел бы меня. А я? О, нет, я бы тебя увидела. Даже тогда. Потому что ты всегда был таким. В тебе ничего не изменилось. И я бы тебя ждала. Сколько нужно. Пока бы ты не разглядел меня в толпе. И все бы было совсем иначе…
   Она вцепилась изо всех сил ему в плечи:
   — Ты мой?
   — Да, ежичек.
   — Только мой?
   — Да, щучка.
   — И никогда не будешь больше ничей?
   — Никогда, мой ангел.
   — Можешь завести себе табун разных девочек, черненьких, рыженьких и беленьких. Сколько хочешь, — десять, двадцать, пятьдесят… Только чтобы ты был мой, — не их, а мой…
   — Я не хочу никого, кроме тебя. И никогда не захочу. Сколько раз мне повторить это для тебя, жизнь моя?
   — Ты и сейчас еще меня хочешь?
   — Обязательно.
   — Вот такую?
   — Какую?!
   — Зареванную и кислую? С синяками и морщинами? Все равно хочешь?
   — Я… Г-споди, Елена… да. Да. Хочу.
   — Иди… Не сюда… Сюда…
   — Елочка… Что ты творишь со мной… Тебе же больно…
   — Мне не больно… Или больно… Мне все равно… Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной… Всегда… Везде… Пусть будет больно… Лишь бы со мной… Всегда только со мной… Все, что хочешь… Мой маленький… Ящерка моя… Ты мой… Господи, ты мой…
   Утром Елене никак не хотелось просыпаться. Но она все же просыпалась, — медленно-медленно проступая из сна в явь, и это движение сопровождалось каким-то странным, удивительно приятным чувством… И только проснувшись окончательно, Елена поняла, что это было. Майзель лежал рядом. И спал.
   — Ты спишь… — потрясенно прошептала Елена. — Господи Боже, ты спишь, маленький мой… Ящерка моя зеленоглазая…
   Он услышал ее шепот — и проснулся. И сказал удивленно:
   — Я спал…
   — Это я виновата, — улыбнулась Елена. — Поехали домой.
   — Нет.
   — Да, дорогой. Я в порядке. Тебе нужно к Вацлаву, а я должна извиниться перед Мариной. В конце концов, они ни при чем, это я — идиотка и истеричка. И у тебя столько дел…
   — Мы можем быть здесь, сколько захотим.
   — Поехали, Дракончик. Все уже хорошо.
   — Ты уверена?
   — Обязательно, — Елена поцеловала его в уголки рта мягкими горячими губами, — быстро, словно куснула. — Едем?
   — Ты что-то задумала.
   — Нет. Я с тобой и буду с тобой, пока нужна тебе. Клянусь.
   — Хочешь сказать, что третьей попытки не будет?
   — Не будет…
   Меня просто пугает эта мистика, подумала Елена. Как только я пытаюсь ускакать от тебя, немедленно происходит что-то ужасное. Такое ужасное, что ты еле-еле успеваешь… Я просто не имею права так обращаться с тобой, моя ящерка… Ты ведь ни в чем не виноват… Это я, я во всем виновата. Пусть случится, что суждено. Я и так сделала все, что могла…
   Он вдруг мягко толкнул ее на спину и навис над ней, — Елена увидела, как вспыхнули зеленым светом его глаза и появились белые пятна на щеках:
   — Я не могу без тебя, ангел мой… Твои волосы — мое солнце. Твои глаза — мое небо. Губы твои — вино моей жизни, Елена. А ты… Ты — вся моя жизнь…
   — Сумасшедший, — прошептала Елена, расцветая от его слов. — Сумасшедший мальчишка… Иди… Побудем еще…

ИЗ СООБЩЕНИЙ ИНФОРМАЦИОННЫХ АГЕНТСТВ

   Сомали, 26 марта. ВВС. Боевики военизированной исламистской группировки «Тигры Мухаммада» атаковали сегодня утром конвой беженцев, сопровождаемый подразделением вооруженных сил Намболы, осуществляющей гуманитарную операцию «Врата Эдема». В результате завязавшегося боя нападавшие рассеяны и частично уничтожены. О пострадавших из числа беженцев ничего не сообщается. Представитель вооруженных сил Намболы заявил, что конвой прибыл к месту назначения «с незначительной задержкой».
   Сомали, 27 марта. ВВС. Несколько лагерей группировки «Тигры Мухаммада» были подвергнуты сегодня бомбардировке с воздуха неопознанными самолетами. Эксперты контингента миротворческих сил ООН, дислоцированные в этом районе и прибывшие позднее на место бомбардировки, сообщают о применении т.н. «боеприпасов объемного взрыва», находящихся на вооружении армий стран Пражского альянса. В результате бомбежки территория, занимаемая прежде лагерями, представляет собой, по словам одного из экспертов, «поле мелкой щебенки с примесью биологических останков». Установить количество жертв такой бомбардировки, равно как и идентифицировать тела погибших нет никакой возможности, подчеркнул эксперт.

ПРАГА. МАРТ.

   Молодая женщина-гид, стоя вполоборота к Староместской мостовой башне, от которой протянулся через Влтаву Карлов мост, рассказывала что-то небольшой группке туристов. И вдруг, подняв взгляд вверх, умолкла на полуслове. И люди увидели, как глаза ее заблестели от подступивших слез.
   Майзель и Елена стояли на площадке башни, держась за руки. Солнце, уже опустившееся между колоколен собора Святого Витта, освещало город волшебным золотисто-оранжевым светом. И белый плащ Елены, взметаемый легким ветерком, казался в этом свете золотыми крыльями…
   — Мы пропустили твой день рождения, ежичек.
   — Подумаешь, событие…
   — Это событие. Ты родилась восемнадцать лет назад.
   — Для богатейшего человека планеты считаешь ты просто отвратительно, — улыбнулась Елена.
   — Мне это не мешает, — покачал головой Майзель. — Но подарок у нас для тебя есть…
   — У нас?
   — Да. От меня и от величеств.
   Он протянул ей лист электронной бумаги:
   — Читай, щучка-колючка.
   — Что это?
   — Читай…
   Елена прочла текст несколько раз, прежде чем поняла, что это такое. А когда поняла…
   — Ты… Вы… вы все — ненормальные, — сказала она срывающимся голосом. — Маньяки, психи, средневековые рыцари, драмоделы, мифотворцы, джедаи и дикари…
   Схватив его за лацканы пиджака, Елена встряхнула Майзеля и уткнулась лицом ему в грудь. И вдруг, подняв глаза, проговорила:
   — Что бы я без вас делала…
   Туристы, задрав головы и замерев, смотрели на них.
   — Пожалуйста, не нужно фотографировать, — тихо сказала гид, и в ее голосе сейчас не было ни единого намека на профессиональные интонации. — Чудо нельзя сфотографировать… Чудо можно лишь рассказать… Просто смотрите.
   — Это… они? — спросил один из туристов, послушно опуская камеру.
   — Да. Это они. Наша сказка. Наверное, наша самая чудесная сказка… Дракон… и его Ангел…
   И гид улыбнулась.

ИЗ СООБЩЕНИЙ ИНФОРМАЦИОННЫХ АГЕНТСТВ

   Прага, 30 марта. Третий Канал, «Новости и около». Сегодня состоялось торжественное открытие медицинского и научно-исследовательского центра, заложенного весной прошлого года, — госпиталя Святой Елены. Как известно, госпиталь выстроен и оснащен на средства, предоставленные «Golem Interworld», и личные средства королевской семьи. Госпиталь станет крупнейшим не только в Чехии, но и во всей Европе центром охраны материнства и детства. На открытии присутствовали Ее Величество королева Марина и другие официальные лица. Настоящей сенсацией прозвучало сообщение, что Указом Его Величества Вацлава V на должность президента Наблюдательного совета госпиталя назначена Елена Томанова, известный журналист, писатель и общественный деятель. В своем коротком выступлении на торжественном собрании пани Томанова поблагодарила Их Величества за доверие и выразила надежду, что сумеет его оправдать. Сюрпризы на этом, однако, только начались, сообщает наш корреспондент Данута Витохова. На торжественном обеде по случаю открытия госпиталя Елену Томанову сопровождал Даниэль Майзель, тщательно избегающий, как это хорошо известно, всяческой публичности. Это их первое совместное появление за все время их знакомства и после выхода бестселлера «День Дракона». Наконец-то романтические отношения пани Елены, или, как с легкой руки «Народного Слова» стали ее теперь называть, «Пражского Ангела», и Даниэля Майзеля, получили официальное подтверждение. Комментируя назначение пани Елены на вышеупомянутый пост, Ее Величество подчеркнула в беседе с нашим корреспондентом: «За то время, в течение которого мне довелось близко узнать пани Елену, я могу смело сказать, что мы стали настоящими друзьями. Дружбой с таким человеком можно только гордиться, и я счастлива, что могу с полным основанием делать это». Слухи о том, что пани Томанова стала близким другом Ее Величества, тоже, таким образом, совершенно недвусмысленно подтвердились сегодня.