Страница:
И Елена вдруг поняла. Господи, подумала она, Господи, да что же это со мной, этого не может быть со мной, я не могу, не хочу… Нет. Нет. Хочу. Конечно. Только его. И никого больше. Больше никого, никогда… Никогда. Никогда. Да что же это такое, Господи?!.
Пока Елена ехала, бабочка у нее под сердцем так и не сложила крыльев ни на минуту. Если бы не великолепные тормоза, прецизионная система курсовой устойчивости и точнейший руль новой машины, она, наверное, угодила бы в аварию.
Она влетела в кабинет и с разбега повисла на шее у Майзеля. Пока он нес Елену в постель, раздевая ее и лихорадочно освобождаясь сам от одежды, она чуть не съела его лицо поцелуями. И она была снова такая жаркая и шелковисто-податливая, что он окончательно утратил чувство реальности происходящего.
Крышу сорвало, вспомнил он потом выражение, принесенное Корабельщиковым. Надо же, какое точное… Действительно, он так себя чувствовал, — как дом, у которого вихрем сорвало крышу…
Немного остыв, они снова любили друг друга, но беззвучно и нежно, как бы в полкасания… Потом Майзель перевернулся на спину, и Елена вскарабкалась на него, обняла руками, прижалась сильным, тугим, как тетива, телом, щекоча ему шею мягкими, тонкими волосами. Он чувствовал ее теплую кожу, чувствовал, как плещется в нем маслянистой волной желание…
— Я тебе нравлюсь, похоже, — Елена приподняла голову, и он увидел совсем близко ее влажно сверкающие, пронзительно синие глаза. — Ну давай, попробуй сказать мне это. Ты ведь хочешь сказать мне это, Дракон?
— Да.
— Что «да»?!
— Ты очень красивая, щучка-колючка. Ты очень-очень красивая. Ты красивая, как ангел. У тебя восхитительное тело. Ты такая живая и теплая, что я не могу от тебя оторваться. Ты мой размер. Ты — мой размер везде, понимаешь, елочка-иголочка? Я обожаю твое тело, твои волосы. У тебя чудесные глаза, такого изумительного синего цвета, что я не могу дышать, когда смотрю в них. Я обожаю твой горячий рот, твои губы, твой язык. Твоя улыбка сводит меня с ума… Я люблю твой вкус и твой запах. В тебе так тесно и жарко, что я просто теряю голову. Нет ничего лучше на этом свете, чем заниматься с тобой любовью. Нет ничего важнее, чем заниматься с тобой любовью…
— Господи, кто бы мог подумать, что ты знаешь эти слова… Что ты можешь эти слова…
— Прости меня, Елена.
— Что?!
— Прости меня. Я не мог поступить иначе.
— Скажи еще, что ты больше не будешь.
— Я больше не смогу… Не плачь, Елена. Не плачь. А то Дракон умрет, обожженный твоими слезами… Я хочу тебя…
— Да… О, Господи Боже, не останавливайся!…
Он и в самом деле не мог остановиться, такого с ним еще не бывало, пожалуй что, никогда. Он просто не помнил, чтобы женщина когда-нибудь вызывала в нем такой шквал эмоций. Даже в юности, когда чуть не каждая вторая юбка представляется верхом совершенства и воплощением идеала. И ему впервые за много лет стало по-настоящему тревожно… Да-да, подумал Майзель с неожиданной на себя злостью. Именно так все и должно было случиться. Именно так. А я-то, дурак, уже возомнил, что научился контролировать все и всех на свете. И себя в первую очередь. Я уже так себя убедил, что этого со мной никогда не случится. Выучил, как молитву, и сам в это поверил. И так гордился, что это все не про меня, что меня на это не купишь… Эй, Ты! Ты это специально так все устроил, да?! Вот так решил меня устряпать?! А мне плевать. Понял?! Мне нравится. И не просто нравится, а… Г-споди. Как же это?! Елена, небесноглазый мой ангел… Славянка с капелькой скандинавских и балтийских кровей. И крещеная по католическому обряду. Просто полный абзац по индивидуальному заказу. И что же мне теперь Ты прикажешь со всем этим делать, а?!.
Оставив Елену, сладко посапывающую во сне, как ребенок, Майзель забрался под холодный душ, который слегка остудил его. Осторожно, чтобы не разбудить Елену, Майзель оделся и вышел в кабинет, заказал еду и включил связь — совещание должно было начаться с минуты на минуту. И не было в этом мире ничего, что заставило бы его хоть на миллиметр отступить от заведенного порядка. Почти ничего…
Закончив работу, он вернулся в спальню. Елена сидела с ногами в кресле, закутавшись в давешний голубой халат, и с явным удовольствием смаковала тонкую и длинную венесуэльскую сигару из его запасов, которые он держал на случай прихода гостей, таких, как Вацлав и Квамбинга.
— Привет, елочка-иголочка. Тебе не холодно?
— Не сердись, Данек. Во-первых, у меня кончились сигареты, а во-вторых, это обалденно вкусная штуковина, я никогда ничего подобного не пробовала. Я догадываюсь, ты терпеть не можешь курящих женщин…
— Я многое могу вытерпеть, Елена. В том числе и то, что мне не нравится или не хочется терпеть…
— Да?
— Да.
— Почему?!
— Когда-нибудь объясню… Если тебе так уж непременно хочется курить, кури, пожалуйста. Я тебе целую коробку выдам, пятьсот штук… Но не натощак и не часто. Лишь бы не этот мерзкий сигаретный табак, все равно, что порох курить, как вы можете вообще вдыхать эту мерзость…
— Написать тебе расписку, что я прослушала лекцию о вреде курения? — светски улыбнулась Елена.
— В другой раз, — вздохнул Майзель. — Пойдем, нужно перекусить, чем там нам Б-г послал…
Он опять сидел и смотрел, как она ест, как вонзаются ее зубы в половинку абрикоса, как мелькает во рту ее острый розовый язычок, умеющий доставлять ему такое наслаждение, и улыбался…
Она такая живая, подумал Майзель, чувствуя, как все обрывается у него внутри. Так невероятно хороша, и так непохожа на пластмассовых гламурных овец с фарфоровым оскалом, что таращатся на нас со всех обложек, заставляя живых женщин мучить себя… И зубки у нее едва заметно желтоватые, как у живой женщины, и носик такой смешной, с маленькой раздвоинкой внизу, и веснушки эти, и родинки, и складочки на шее, и там, где в детстве были ямочки на щеках — мимические морщинки теперь, и крошечная оспинка на лбу, и трещинка на нижней губе… Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты… Елена… Ангел мой… А глаза… Г-споди, где же ты нашел для нее такие глаза… Да что же это такое… Я просто свихнулся совсем…
Елена, наконец, не выдержала:
— Что?!
— Ты такая живая, Елена… — снова улыбнулся Майзель.
— Глядя на тебя, можно подумать, что ты и вправду рад.
— Я рад.
— Чему?!
— Кому. Тебе, елочка-иголочка.
— О, Боже… Да перестань же пялиться на меня, как на картину! И вообще, мы что, так и будем жить у тебя в кабинете?
— Ну… У меня есть хижина в Градчанах, но я там редко бываю. Я строил дом по собственным эскизам, но вот жить там почему-то никак не случается. Лень уезжать из офиса… Да и нет там ничего, к чему стоило бы спешить…
— По собственным эскизам?! — Елена даже прекратила жевать. — Ты не перестаешь меня удивлять. Я думала… Я хочу на это посмотреть. И немедленно. Поедем?
— Да ради Б-га…
Они спустились в гараж. Майзель усадил Елену и сел на водительское место. Подстраивая под себя кресло, Елена проворчала:
— У тебя что, нет другой машины, попроще, чем этот монструозный бронетемкин поносец?
— Нет.
— Ты что, серьезно?!
— Вполне. Первое поколение этого бронетемкина, как ты выразилась, мне и Вацлаву, между прочим, не раз и не два жизнь спасал. Есть еще два точь-в-точь таких же экземпляра, на подмену, а больше ничего нет.
— Нет, в самом деле?!. Господи, никак не могу это осознать…
— У меня нет ни времени, ни желания покупать игрушки, — усмехнулся Майзель, выруливая на выезд из «Golem Interworld Plaza». — Я тебе уже говорил, что у меня мало общего с завсегдатаями «Харродс». А ты все никак не уймешься…
— Это профессиональная деформация, — вздохнула Елена. — Не обращай внимания… Нет роллс-ройсов, нет матиссов с ван гогами… Какой ты скучный тип все-таки. От чего ты кайфуешь? От спасения человечества?
— От тебя, — он посмотрел на Елену и озорно подмигнул ей, одной рукой легко управляя автомобилем. — Иногда я копаюсь в UNIXe, чтобы тряхнуть стариной и не утратить квалификацию совсем уж бесповоротно. Я руковожу огромной, сложнейшей системой, которая требует неусыпного внимания. Но я не гламурчик, это не мое, я это не умею и не хочу…
— Не оправдывайся. А еще?
— Не знаю… Музыка… Живопись, — я это не понимаю и не люблю поэтому, особенно современную. Бесит меня эта невротическая пачкотня. Зато я реву, как белуга, когда смотрю «Касабланку» или «Вест-Сайдскую историю»… Или «Летят журавли»…
— Как?! Данек, ты что…
— Правда, правда. Обожаю смотреть старые советские фильмы шестидесятых и семидесятых, особенно редкие, они напоминают мне детство. У меня такая коллекция, какой в русском кинофонде нет, оцифровано по первому классу…
— А русские уверены, что ты ненавидишь Россию…
— Это комплексы. Я родился в Северо-Западном крае… В Беларуси. Это не Россия, Елена, хотя местами похоже… Это ведь тоже было СССР… А Россия слишком сложна и огромна, чтобы просто любить ее или просто ненавидеть. Я мечтаю увидеть в России царя, Елена. Такого, как Вацлав. Тогда они будут с нами. В нашем полку. Я вовсе не жажду воевать со всеми подряд. Да, мы довольно жестко указали им их место. Они это заслужили. За то, что натворили в мире, за шашни с чучмеками, за шестьдесят восьмой хотя бы… Но ненависти к ним нет у меня. И у тебя ведь тоже нет?
— Нет. Я же тоже немножечко, совсем капельку русская. И потом… Они все-таки вышли на площадь [57] .
— Да, — Майзель кивнул и улыбнулся, — такой улыбкой, какой Елена еще ни разу не видела у него. — Семеро смелых. Четверо русских и трое евреев.
— Вот как… Я… Я не знала… Для нас ведь все, кто там, — русские…
— Конечно, — он снова улыбнулся. — Как-то много мистики во всем этом, ты не находишь? Семеро — и трое из них…
— Какой кошмар, Данек. Никто о тебе ничегошеньки не знает, на самом деле…
— Мне некогда рефлексировать на эту тему. Что выросло, то выросло. Помнишь, когда началась заваруха в Югославии в начале девяностых, и мы вместе с сербами показали албанцам небо в алмазах, — русские просто обалдели. Не ожидали от нас такого…
— Никто не ожидал. Особенно штурма Тираны, — Елена нахмурила брови.
— Ну, ежичек… Не начинай. Пожалуйста. Нет ни малейшего настроения, обсуждать с тобой сейчас это. Правда.
— Что-то ты еще про русских хотел сказать…
— Я знаю, после этого у нас там появились друзья. Ну, может, не совсем друзья… Сочувствующие. Они не очень сильны пока, и у нас нет сил к ним тянуться… Мы начали здесь, потому что здесь легче. А русские… Они столько лет не видели настоящей свободы. Они даже не знают, что это такое, как этим пользоваться… Нам было некогда. И коммунизм рухнул так неожиданно и мгновенно, что все растерялись. Не растерялись только корпорации. И вместо учителей и помощников туда рванулись жулики и авантюристы. Вместо плана Маршалла — грабеж и хаос, либертарианский эксперимент над целым народом, черт знает, какой уже по счету. Вместо порядка и народного образования — развал и голодные учителя и врачи. Это мы виноваты. Но мы ведь всего лишь люди. И такое там началось… Ну, ничего. Мы придем и туда тоже. Дотянемся.
— Ты и их хочешь во все это втравить?
— Обязательно. Они будут с нами, Елена.
— Почему ты так уверен?
— Я скажу тебе, почему, — Майзель посмотрел на нее и вдруг, улыбнувшись, заговорил по-русски: — Язык, Елена. Дело в языке. Они будут с нами, потому что на русском языке так мерзко, а то и просто дико звучат имена наших врагов. И Арафата зовут «я сер». И жену его зовут «сука». И помощники его, как на подбор — «махмуд ибал курей», «набил украл», «насралла». И даже Масхадов, и тот, — не «орлан», а «аслан»… — И снова перешел на чешский: — Ты понимаешь, Елена?
— У тебя мифологическое сознание. Ты дикарь. Не просто дикарь, а еще и сентиментальный. Действительно ящер. Динозавр. Реликт. Невероятно, как тебе удалось…
— Что выросло, то выросло. Кстати, мы приехали…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АВГУСТ
Пока Елена ехала, бабочка у нее под сердцем так и не сложила крыльев ни на минуту. Если бы не великолепные тормоза, прецизионная система курсовой устойчивости и точнейший руль новой машины, она, наверное, угодила бы в аварию.
Она влетела в кабинет и с разбега повисла на шее у Майзеля. Пока он нес Елену в постель, раздевая ее и лихорадочно освобождаясь сам от одежды, она чуть не съела его лицо поцелуями. И она была снова такая жаркая и шелковисто-податливая, что он окончательно утратил чувство реальности происходящего.
Крышу сорвало, вспомнил он потом выражение, принесенное Корабельщиковым. Надо же, какое точное… Действительно, он так себя чувствовал, — как дом, у которого вихрем сорвало крышу…
Немного остыв, они снова любили друг друга, но беззвучно и нежно, как бы в полкасания… Потом Майзель перевернулся на спину, и Елена вскарабкалась на него, обняла руками, прижалась сильным, тугим, как тетива, телом, щекоча ему шею мягкими, тонкими волосами. Он чувствовал ее теплую кожу, чувствовал, как плещется в нем маслянистой волной желание…
— Я тебе нравлюсь, похоже, — Елена приподняла голову, и он увидел совсем близко ее влажно сверкающие, пронзительно синие глаза. — Ну давай, попробуй сказать мне это. Ты ведь хочешь сказать мне это, Дракон?
— Да.
— Что «да»?!
— Ты очень красивая, щучка-колючка. Ты очень-очень красивая. Ты красивая, как ангел. У тебя восхитительное тело. Ты такая живая и теплая, что я не могу от тебя оторваться. Ты мой размер. Ты — мой размер везде, понимаешь, елочка-иголочка? Я обожаю твое тело, твои волосы. У тебя чудесные глаза, такого изумительного синего цвета, что я не могу дышать, когда смотрю в них. Я обожаю твой горячий рот, твои губы, твой язык. Твоя улыбка сводит меня с ума… Я люблю твой вкус и твой запах. В тебе так тесно и жарко, что я просто теряю голову. Нет ничего лучше на этом свете, чем заниматься с тобой любовью. Нет ничего важнее, чем заниматься с тобой любовью…
— Господи, кто бы мог подумать, что ты знаешь эти слова… Что ты можешь эти слова…
— Прости меня, Елена.
— Что?!
— Прости меня. Я не мог поступить иначе.
— Скажи еще, что ты больше не будешь.
— Я больше не смогу… Не плачь, Елена. Не плачь. А то Дракон умрет, обожженный твоими слезами… Я хочу тебя…
— Да… О, Господи Боже, не останавливайся!…
Он и в самом деле не мог остановиться, такого с ним еще не бывало, пожалуй что, никогда. Он просто не помнил, чтобы женщина когда-нибудь вызывала в нем такой шквал эмоций. Даже в юности, когда чуть не каждая вторая юбка представляется верхом совершенства и воплощением идеала. И ему впервые за много лет стало по-настоящему тревожно… Да-да, подумал Майзель с неожиданной на себя злостью. Именно так все и должно было случиться. Именно так. А я-то, дурак, уже возомнил, что научился контролировать все и всех на свете. И себя в первую очередь. Я уже так себя убедил, что этого со мной никогда не случится. Выучил, как молитву, и сам в это поверил. И так гордился, что это все не про меня, что меня на это не купишь… Эй, Ты! Ты это специально так все устроил, да?! Вот так решил меня устряпать?! А мне плевать. Понял?! Мне нравится. И не просто нравится, а… Г-споди. Как же это?! Елена, небесноглазый мой ангел… Славянка с капелькой скандинавских и балтийских кровей. И крещеная по католическому обряду. Просто полный абзац по индивидуальному заказу. И что же мне теперь Ты прикажешь со всем этим делать, а?!.
Оставив Елену, сладко посапывающую во сне, как ребенок, Майзель забрался под холодный душ, который слегка остудил его. Осторожно, чтобы не разбудить Елену, Майзель оделся и вышел в кабинет, заказал еду и включил связь — совещание должно было начаться с минуты на минуту. И не было в этом мире ничего, что заставило бы его хоть на миллиметр отступить от заведенного порядка. Почти ничего…
Закончив работу, он вернулся в спальню. Елена сидела с ногами в кресле, закутавшись в давешний голубой халат, и с явным удовольствием смаковала тонкую и длинную венесуэльскую сигару из его запасов, которые он держал на случай прихода гостей, таких, как Вацлав и Квамбинга.
— Привет, елочка-иголочка. Тебе не холодно?
— Не сердись, Данек. Во-первых, у меня кончились сигареты, а во-вторых, это обалденно вкусная штуковина, я никогда ничего подобного не пробовала. Я догадываюсь, ты терпеть не можешь курящих женщин…
— Я многое могу вытерпеть, Елена. В том числе и то, что мне не нравится или не хочется терпеть…
— Да?
— Да.
— Почему?!
— Когда-нибудь объясню… Если тебе так уж непременно хочется курить, кури, пожалуйста. Я тебе целую коробку выдам, пятьсот штук… Но не натощак и не часто. Лишь бы не этот мерзкий сигаретный табак, все равно, что порох курить, как вы можете вообще вдыхать эту мерзость…
— Написать тебе расписку, что я прослушала лекцию о вреде курения? — светски улыбнулась Елена.
— В другой раз, — вздохнул Майзель. — Пойдем, нужно перекусить, чем там нам Б-г послал…
Он опять сидел и смотрел, как она ест, как вонзаются ее зубы в половинку абрикоса, как мелькает во рту ее острый розовый язычок, умеющий доставлять ему такое наслаждение, и улыбался…
Она такая живая, подумал Майзель, чувствуя, как все обрывается у него внутри. Так невероятно хороша, и так непохожа на пластмассовых гламурных овец с фарфоровым оскалом, что таращатся на нас со всех обложек, заставляя живых женщин мучить себя… И зубки у нее едва заметно желтоватые, как у живой женщины, и носик такой смешной, с маленькой раздвоинкой внизу, и веснушки эти, и родинки, и складочки на шее, и там, где в детстве были ямочки на щеках — мимические морщинки теперь, и крошечная оспинка на лбу, и трещинка на нижней губе… Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты… Елена… Ангел мой… А глаза… Г-споди, где же ты нашел для нее такие глаза… Да что же это такое… Я просто свихнулся совсем…
Елена, наконец, не выдержала:
— Что?!
— Ты такая живая, Елена… — снова улыбнулся Майзель.
— Глядя на тебя, можно подумать, что ты и вправду рад.
— Я рад.
— Чему?!
— Кому. Тебе, елочка-иголочка.
— О, Боже… Да перестань же пялиться на меня, как на картину! И вообще, мы что, так и будем жить у тебя в кабинете?
— Ну… У меня есть хижина в Градчанах, но я там редко бываю. Я строил дом по собственным эскизам, но вот жить там почему-то никак не случается. Лень уезжать из офиса… Да и нет там ничего, к чему стоило бы спешить…
— По собственным эскизам?! — Елена даже прекратила жевать. — Ты не перестаешь меня удивлять. Я думала… Я хочу на это посмотреть. И немедленно. Поедем?
— Да ради Б-га…
Они спустились в гараж. Майзель усадил Елену и сел на водительское место. Подстраивая под себя кресло, Елена проворчала:
— У тебя что, нет другой машины, попроще, чем этот монструозный бронетемкин поносец?
— Нет.
— Ты что, серьезно?!
— Вполне. Первое поколение этого бронетемкина, как ты выразилась, мне и Вацлаву, между прочим, не раз и не два жизнь спасал. Есть еще два точь-в-точь таких же экземпляра, на подмену, а больше ничего нет.
— Нет, в самом деле?!. Господи, никак не могу это осознать…
— У меня нет ни времени, ни желания покупать игрушки, — усмехнулся Майзель, выруливая на выезд из «Golem Interworld Plaza». — Я тебе уже говорил, что у меня мало общего с завсегдатаями «Харродс». А ты все никак не уймешься…
— Это профессиональная деформация, — вздохнула Елена. — Не обращай внимания… Нет роллс-ройсов, нет матиссов с ван гогами… Какой ты скучный тип все-таки. От чего ты кайфуешь? От спасения человечества?
— От тебя, — он посмотрел на Елену и озорно подмигнул ей, одной рукой легко управляя автомобилем. — Иногда я копаюсь в UNIXe, чтобы тряхнуть стариной и не утратить квалификацию совсем уж бесповоротно. Я руковожу огромной, сложнейшей системой, которая требует неусыпного внимания. Но я не гламурчик, это не мое, я это не умею и не хочу…
— Не оправдывайся. А еще?
— Не знаю… Музыка… Живопись, — я это не понимаю и не люблю поэтому, особенно современную. Бесит меня эта невротическая пачкотня. Зато я реву, как белуга, когда смотрю «Касабланку» или «Вест-Сайдскую историю»… Или «Летят журавли»…
— Как?! Данек, ты что…
— Правда, правда. Обожаю смотреть старые советские фильмы шестидесятых и семидесятых, особенно редкие, они напоминают мне детство. У меня такая коллекция, какой в русском кинофонде нет, оцифровано по первому классу…
— А русские уверены, что ты ненавидишь Россию…
— Это комплексы. Я родился в Северо-Западном крае… В Беларуси. Это не Россия, Елена, хотя местами похоже… Это ведь тоже было СССР… А Россия слишком сложна и огромна, чтобы просто любить ее или просто ненавидеть. Я мечтаю увидеть в России царя, Елена. Такого, как Вацлав. Тогда они будут с нами. В нашем полку. Я вовсе не жажду воевать со всеми подряд. Да, мы довольно жестко указали им их место. Они это заслужили. За то, что натворили в мире, за шашни с чучмеками, за шестьдесят восьмой хотя бы… Но ненависти к ним нет у меня. И у тебя ведь тоже нет?
— Нет. Я же тоже немножечко, совсем капельку русская. И потом… Они все-таки вышли на площадь [57] .
— Да, — Майзель кивнул и улыбнулся, — такой улыбкой, какой Елена еще ни разу не видела у него. — Семеро смелых. Четверо русских и трое евреев.
— Вот как… Я… Я не знала… Для нас ведь все, кто там, — русские…
— Конечно, — он снова улыбнулся. — Как-то много мистики во всем этом, ты не находишь? Семеро — и трое из них…
— Какой кошмар, Данек. Никто о тебе ничегошеньки не знает, на самом деле…
— Мне некогда рефлексировать на эту тему. Что выросло, то выросло. Помнишь, когда началась заваруха в Югославии в начале девяностых, и мы вместе с сербами показали албанцам небо в алмазах, — русские просто обалдели. Не ожидали от нас такого…
— Никто не ожидал. Особенно штурма Тираны, — Елена нахмурила брови.
— Ну, ежичек… Не начинай. Пожалуйста. Нет ни малейшего настроения, обсуждать с тобой сейчас это. Правда.
— Что-то ты еще про русских хотел сказать…
— Я знаю, после этого у нас там появились друзья. Ну, может, не совсем друзья… Сочувствующие. Они не очень сильны пока, и у нас нет сил к ним тянуться… Мы начали здесь, потому что здесь легче. А русские… Они столько лет не видели настоящей свободы. Они даже не знают, что это такое, как этим пользоваться… Нам было некогда. И коммунизм рухнул так неожиданно и мгновенно, что все растерялись. Не растерялись только корпорации. И вместо учителей и помощников туда рванулись жулики и авантюристы. Вместо плана Маршалла — грабеж и хаос, либертарианский эксперимент над целым народом, черт знает, какой уже по счету. Вместо порядка и народного образования — развал и голодные учителя и врачи. Это мы виноваты. Но мы ведь всего лишь люди. И такое там началось… Ну, ничего. Мы придем и туда тоже. Дотянемся.
— Ты и их хочешь во все это втравить?
— Обязательно. Они будут с нами, Елена.
— Почему ты так уверен?
— Я скажу тебе, почему, — Майзель посмотрел на нее и вдруг, улыбнувшись, заговорил по-русски: — Язык, Елена. Дело в языке. Они будут с нами, потому что на русском языке так мерзко, а то и просто дико звучат имена наших врагов. И Арафата зовут «я сер». И жену его зовут «сука». И помощники его, как на подбор — «махмуд ибал курей», «набил украл», «насралла». И даже Масхадов, и тот, — не «орлан», а «аслан»… — И снова перешел на чешский: — Ты понимаешь, Елена?
— У тебя мифологическое сознание. Ты дикарь. Не просто дикарь, а еще и сентиментальный. Действительно ящер. Динозавр. Реликт. Невероятно, как тебе удалось…
— Что выросло, то выросло. Кстати, мы приехали…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АВГУСТ
Бесшумно качнулись вверх массивные маятниковые ворота, пропуская автомобиль внутрь охваченного глухим забором из необработанного камня пространства, и так же беззвучно и мгновенно рухнули на место. Посередине безупречно ровно подстриженного газона площадью в полгектара, окольцованный гравийной дорожкой, стоял круглый, как колодец, фундамент из того же необработанного камня, что и забор. На фундаменте стоял цилиндр черного зеркального стекла высотой в два человеческих роста и диаметром метров двадцать, покрытый остроконечной, выстланной чем-то вроде черепицы, — да это же фотоэлектрогенераторы, вдруг поняла Елена, — крышей, напоминающей крышу сиамских храмов.
— Вот это да… — выдохнула Елена. — Настоящее логово Дракона…
Неожиданно в фундаменте образовался проем от поднявшихся — снова маятниковых — ворот, и загорелся яркий свет, как в туннеле. Снизив скорость, Майзель направил автомобиль внутрь.
Из гаража они поднялись в дом. Это было подковообразное помещение, причудливо разделенное живописными каменными перегородками, не доходившими до потолка, увитыми искусственным плющом и увешанными сверкающими среди него плоскими экранами. Свет был мягким, и не сразу становилось понятно, где находятся его источники. Середину «подковы» занимали бассейн и маленький японский сад камней. Крыша над ними была прозрачной.
— Что это за музыка?
— Музыка? А, это такое маленькое изобретеньице… Это музыкальный компьютер, простенький совсем. Он постоянно сканирует эфир в поисках голосов и ритмов в соответствии с запрограммированными гармониями, пишет на винчестер и проигрывает потом поблочно. И в машину подгружает…
— Это прелесть.
— Я рад, что тебе нравится…
— И это все? — повернулась к Майзелю Елена, закончив предварительный осмотр.
— Не совсем. Еще автономный блок аккумуляторов в полуподвале, — компьютеры, климатическая установка и охранный комплекс кушают немало, там же — оружейная комната и тренажеры, мастерская, продуктовые запасы на случай долговременной осады…
— В стеклянной башне?!
— Это не стекло, дорогая. Этот материал выдерживает выстрел прямой наводкой из корабельного орудия главного калибра с расстояния в один кабельтов… А инженерный ландшафт так проработан, что подобраться к зданию незамеченным невозможно. Впрочем, для тебя это, наверное, звучит как квадратный трехчлен…
— А вот и нет, — Елена еще раз огляделась. — Конечно, человеческое жилье выглядит несколько по-другому, но мне тут действительно нравится… А кухня здесь есть?
— Конечно, — Майзель жестом показал направление.
Они вошли в кухню, и Елена мысленно ахнула — мечта хозяйки, с огромной плитой, рабочим пространством и мойкой в центре, из матового металла благородного серебристо-серого оттенка.
— Ну, как? Сойдет?
— Я уже сказала, что мне нравится. А ванная?
— Даже две. Сейчас покажу… Раз тебе все тут нравится, может быть, тебе следует перевезти сюда свои вещи?
— Ты думаешь, мне действительно следует это сделать?
— Уверен.
— Ну…
— Я прошу. Пожалуйста.
— Хорошо. Я подумаю над этим.
— Ладно. Ты ведь останешься?
— Я…
Елена не успела закончить фразу, потому что раздалась трель телефонного звонка.
— Извини, — Майзель раскрыл аппарат и поднес к уху: — Говори, величество.
— Ты в офисе?
— Нет. Дома.
— О… Можешь подскочить?
— Я не один. С Еленой.
— Ага… Ладно. Тогда мы с Мариной заедем. Девочки поболтают, и мы обсудим с тобой кое-что. Подлетное время двадцать минут. Пока.
— Жду, величество. Пока.
Елена не слышала всего разговора, но и того, что она услышала, было достаточно:
— Зачем ты сказал, что я здесь?!
— Мне захотелось похвастаться.
— Что за детский сад, Данек… Он вызывал тебя? — Майзель пожал плечами и неопределенно покрутил головой. — Ты мог бы вполне поехать, это наверняка не было бы…
— Ежичек, все. Что выросло, то выросло. Давай посмотрим, чем у нас холодильник богат…
— Он что…
— Их величества будут через четверть часа. Ты знаешь, как кофейный автомат включается?
— Господи, какой невероятно длинный день…
Королевская чета вошла в дом. В этом было что-то трансцендентное — эти люди, особенно Вацлав V, всегда казались ей литературными персонажами, фигурами речи… Но это было не так. Они были настоящие. Оба. Король и его Королева. Елена никогда раньше не видела Вацлава так близко. Она знала, что он — очень крупный мужчина, но в реальности Вацлав производил гораздо более сильное впечатление. Он был удивительно похож на одного из своих прадедов, русского царя Николая Первого. Марина была выше и плотнее Елены, но рядом с мужем казалась просто дюймовочкой.
Вацлав, как будто знал Елену лет сто, поздоровался с ней совершенно по-демократически — за руку, хлопнул по плечу Майзеля и уволок его по направлению к бассейну. Марина, ободряюще улыбнувшись Елене, взяла ее под локоть и увлекла на кухню:
— Пойдем, дорогая. Мужчины будут обсуждать свои дела никак не меньше часа, и наверняка захотят заморить червячка.
— А…
— Можешь просто называть меня по имени, без церемоний. Ты же знаешь, у нас довольно неформальные отношения с Данеком. И раз уж тебя угораздило попасть в нашу компанию, то привыкай.
— Хорошо. Ваше… Марина, можно я задам вам один вопрос?
— Наверняка у тебя масса вопросов, и одним мы, безусловно, не ограничимся. Ныряй, дорогая, — Марина улыбнулась, случайно или намеренно употребив одно из майзелевских словечек. — И не забывай, что мы на «ты».
— Вы… Ты… Ты не удивлена моим присутствием здесь?
— Ну, во-первых, я была предупреждена. А во-вторых… Нет, Елена. Нисколько. Когда вы познакомились, между вами проскочила такая молния… Я думала, меня просто убьет на месте. По-моему, только вы сами этого и не заметили. Неужели не заметили? Ну, он — ладно. Но ты?
— О, Боже, ваше… Марина… Все я почувствовала… Я просто сопротивлялась.
— Зачем?!
— А что, я должна была упасть ему сразу в объятия?!
— Разумеется, нет, дорогая. Извини меня. Я просто ужасно его люблю. Он же такой… Он так переживал…
— Переживал?! Он?! Нет, все-таки мужчины никогда не вырастают…
— Настоящие мужчины, дорогая, — улыбнулась королева, и Елена поняла, что опять угодила в самую точку. — С нами он никакой не дракон, Еленушка. Как и с тобой… Ты же видишь. Какие у него стали глаза…
— Вижу… Господи, да что же это такое…
— Это? Это то самое, дорогая.
— Что?!
— Что вы созданы друг для друга.
— Вот как…
— Со стороны виднее. Поверь мне, я знаю, — королева улыбнулась и погладила Елену по руке, так что Елене захотелось… она даже не могла бы точно выразить, чего. Просто чтобы эта женщина всегда была рядом. — Вот почему, собственно, твое присутствие меня нисколько не удивляет и совершенно не тяготит. Давай-ка приготовим кофе…
Наблюдая, как королева легко ориентируется во всех этих шкафчиках и полочках, Елена испытала нечто похожее на ревность.
— Вы часто здесь кофе пьете все вместе?
— Я эту кухню сама заказывала, — рассмеялась Марина.
— Всегда втроем?
— Иногда вчетвером. Еще Ян бывает здесь, он будущий король, ему нужно иногда кое-что послушать… Я понимаю, о чем ты. Я женщина одного мужчины, Елена. А он — мужчина одной женщины. Как и Вацлав…
Это было сказано так спокойно и точно, что Елена поверила. Поверила безоговорочно и навсегда. И сказала:
— Прости. Я не хотела…
— Конечно. Не должно быть никаких скелетов в шкафу…
Господи, подумала Елена, а мне что же делать с моими скелетами… Как же мне-то тебе это сказать… Наверное, я не смогу никогда… Хотя ты поняла бы. Я чувствую, — ты — ты могла бы это понять…
— Я, кстати, надеялась, что будущей хозяйке тут понравится, — продолжила Марина. — Тебе нравится, Еленушка?
— Да. Но я не чувствую себя здесь хозяйкой.
— Ничего. Все еще впереди, — королева испытующе посмотрела на Елену.
— Тебе, похоже, не терпится меня сосватать, — светски улыбнулась Елена.
— Я не стану тебя разубеждать, — улыбнулась в ответ Марина, — но и торопить тебя тоже не стану. Я очень хочу подружиться с тобой, Еленушка.
— Тебе не кажется, что мы очень разные?
— Мы с тобой? Или ты с Данеком?
— И то… и другое.
— Но это и хорошо. Мы разные. И мы очень похожи. Ты ведь понимаешь, о чем я, Еленушка?
Елена кивнула, чтобы не говорить ничего.
— Я многое поняла, когда мы встретили Данека, — Марина присела к столу, указав Елене на стул напротив. Елена последовала ее примеру. — Я поняла, что некоторые вещи происходят просто потому, что они должны произойти. Мой муж был рожден для того, чтобы стать великим монархом. Его так и воспитали. Была только одна совсем незначительная мелочь: для него не существовало ни одного свободного трона даже в самой отдаленной перспективе. А даже если бы и были такие места… За последнее столетие монархи, за редкими исключениями, превратились скорее в аттракцион для подданных… А он — он бы не смог служить аттракционом для толпы. Он воин, он вождь… Я всегда это знала. Я полюбила его, потому что он так был не похож на светских мотыльков, окружавших меня с самого детства… Я очень люблю его, Елена. Когда мы познакомились с Майзелем, у нас уже было двое детей, и мой муж неотвратимо погибал от невозможности быть тем, кем он рожден был стать. Я ничего не могла с этим поделать. Я не могла его спасти. Его ничто не могло спасти, потому что у него была злокачественная опухоль мозга. И тут появился Данек. Со своим сумасшедшим планом. Невероятным, невозможным, немыслимым в своей несбыточности. Но я — сама не знаю почему — я вдруг поняла: если что и может спасти моего мужа, моего любимого, самого дорогого для меня на земле человека, отца моих детей — это Данек со своим планом. И я кинулась в это. Очертя голову… И Вацлав… И на очередном обследовании мне сказали, что опухоль перестала расти. А потом… Ты помнишь, наверное, тогда Народное собрание настояло на тщательнейшем медицинском освидетельствовании претендента на престол… И при обследовании не нашли даже следа этой ужасной опухоли. Даже следа не осталось, понимаешь ли ты это, дорогая?
— Вот это да… — выдохнула Елена. — Настоящее логово Дракона…
Неожиданно в фундаменте образовался проем от поднявшихся — снова маятниковых — ворот, и загорелся яркий свет, как в туннеле. Снизив скорость, Майзель направил автомобиль внутрь.
Из гаража они поднялись в дом. Это было подковообразное помещение, причудливо разделенное живописными каменными перегородками, не доходившими до потолка, увитыми искусственным плющом и увешанными сверкающими среди него плоскими экранами. Свет был мягким, и не сразу становилось понятно, где находятся его источники. Середину «подковы» занимали бассейн и маленький японский сад камней. Крыша над ними была прозрачной.
— Что это за музыка?
— Музыка? А, это такое маленькое изобретеньице… Это музыкальный компьютер, простенький совсем. Он постоянно сканирует эфир в поисках голосов и ритмов в соответствии с запрограммированными гармониями, пишет на винчестер и проигрывает потом поблочно. И в машину подгружает…
— Это прелесть.
— Я рад, что тебе нравится…
— И это все? — повернулась к Майзелю Елена, закончив предварительный осмотр.
— Не совсем. Еще автономный блок аккумуляторов в полуподвале, — компьютеры, климатическая установка и охранный комплекс кушают немало, там же — оружейная комната и тренажеры, мастерская, продуктовые запасы на случай долговременной осады…
— В стеклянной башне?!
— Это не стекло, дорогая. Этот материал выдерживает выстрел прямой наводкой из корабельного орудия главного калибра с расстояния в один кабельтов… А инженерный ландшафт так проработан, что подобраться к зданию незамеченным невозможно. Впрочем, для тебя это, наверное, звучит как квадратный трехчлен…
— А вот и нет, — Елена еще раз огляделась. — Конечно, человеческое жилье выглядит несколько по-другому, но мне тут действительно нравится… А кухня здесь есть?
— Конечно, — Майзель жестом показал направление.
Они вошли в кухню, и Елена мысленно ахнула — мечта хозяйки, с огромной плитой, рабочим пространством и мойкой в центре, из матового металла благородного серебристо-серого оттенка.
— Ну, как? Сойдет?
— Я уже сказала, что мне нравится. А ванная?
— Даже две. Сейчас покажу… Раз тебе все тут нравится, может быть, тебе следует перевезти сюда свои вещи?
— Ты думаешь, мне действительно следует это сделать?
— Уверен.
— Ну…
— Я прошу. Пожалуйста.
— Хорошо. Я подумаю над этим.
— Ладно. Ты ведь останешься?
— Я…
Елена не успела закончить фразу, потому что раздалась трель телефонного звонка.
— Извини, — Майзель раскрыл аппарат и поднес к уху: — Говори, величество.
— Ты в офисе?
— Нет. Дома.
— О… Можешь подскочить?
— Я не один. С Еленой.
— Ага… Ладно. Тогда мы с Мариной заедем. Девочки поболтают, и мы обсудим с тобой кое-что. Подлетное время двадцать минут. Пока.
— Жду, величество. Пока.
Елена не слышала всего разговора, но и того, что она услышала, было достаточно:
— Зачем ты сказал, что я здесь?!
— Мне захотелось похвастаться.
— Что за детский сад, Данек… Он вызывал тебя? — Майзель пожал плечами и неопределенно покрутил головой. — Ты мог бы вполне поехать, это наверняка не было бы…
— Ежичек, все. Что выросло, то выросло. Давай посмотрим, чем у нас холодильник богат…
— Он что…
— Их величества будут через четверть часа. Ты знаешь, как кофейный автомат включается?
— Господи, какой невероятно длинный день…
Королевская чета вошла в дом. В этом было что-то трансцендентное — эти люди, особенно Вацлав V, всегда казались ей литературными персонажами, фигурами речи… Но это было не так. Они были настоящие. Оба. Король и его Королева. Елена никогда раньше не видела Вацлава так близко. Она знала, что он — очень крупный мужчина, но в реальности Вацлав производил гораздо более сильное впечатление. Он был удивительно похож на одного из своих прадедов, русского царя Николая Первого. Марина была выше и плотнее Елены, но рядом с мужем казалась просто дюймовочкой.
Вацлав, как будто знал Елену лет сто, поздоровался с ней совершенно по-демократически — за руку, хлопнул по плечу Майзеля и уволок его по направлению к бассейну. Марина, ободряюще улыбнувшись Елене, взяла ее под локоть и увлекла на кухню:
— Пойдем, дорогая. Мужчины будут обсуждать свои дела никак не меньше часа, и наверняка захотят заморить червячка.
— А…
— Можешь просто называть меня по имени, без церемоний. Ты же знаешь, у нас довольно неформальные отношения с Данеком. И раз уж тебя угораздило попасть в нашу компанию, то привыкай.
— Хорошо. Ваше… Марина, можно я задам вам один вопрос?
— Наверняка у тебя масса вопросов, и одним мы, безусловно, не ограничимся. Ныряй, дорогая, — Марина улыбнулась, случайно или намеренно употребив одно из майзелевских словечек. — И не забывай, что мы на «ты».
— Вы… Ты… Ты не удивлена моим присутствием здесь?
— Ну, во-первых, я была предупреждена. А во-вторых… Нет, Елена. Нисколько. Когда вы познакомились, между вами проскочила такая молния… Я думала, меня просто убьет на месте. По-моему, только вы сами этого и не заметили. Неужели не заметили? Ну, он — ладно. Но ты?
— О, Боже, ваше… Марина… Все я почувствовала… Я просто сопротивлялась.
— Зачем?!
— А что, я должна была упасть ему сразу в объятия?!
— Разумеется, нет, дорогая. Извини меня. Я просто ужасно его люблю. Он же такой… Он так переживал…
— Переживал?! Он?! Нет, все-таки мужчины никогда не вырастают…
— Настоящие мужчины, дорогая, — улыбнулась королева, и Елена поняла, что опять угодила в самую точку. — С нами он никакой не дракон, Еленушка. Как и с тобой… Ты же видишь. Какие у него стали глаза…
— Вижу… Господи, да что же это такое…
— Это? Это то самое, дорогая.
— Что?!
— Что вы созданы друг для друга.
— Вот как…
— Со стороны виднее. Поверь мне, я знаю, — королева улыбнулась и погладила Елену по руке, так что Елене захотелось… она даже не могла бы точно выразить, чего. Просто чтобы эта женщина всегда была рядом. — Вот почему, собственно, твое присутствие меня нисколько не удивляет и совершенно не тяготит. Давай-ка приготовим кофе…
Наблюдая, как королева легко ориентируется во всех этих шкафчиках и полочках, Елена испытала нечто похожее на ревность.
— Вы часто здесь кофе пьете все вместе?
— Я эту кухню сама заказывала, — рассмеялась Марина.
— Всегда втроем?
— Иногда вчетвером. Еще Ян бывает здесь, он будущий король, ему нужно иногда кое-что послушать… Я понимаю, о чем ты. Я женщина одного мужчины, Елена. А он — мужчина одной женщины. Как и Вацлав…
Это было сказано так спокойно и точно, что Елена поверила. Поверила безоговорочно и навсегда. И сказала:
— Прости. Я не хотела…
— Конечно. Не должно быть никаких скелетов в шкафу…
Господи, подумала Елена, а мне что же делать с моими скелетами… Как же мне-то тебе это сказать… Наверное, я не смогу никогда… Хотя ты поняла бы. Я чувствую, — ты — ты могла бы это понять…
— Я, кстати, надеялась, что будущей хозяйке тут понравится, — продолжила Марина. — Тебе нравится, Еленушка?
— Да. Но я не чувствую себя здесь хозяйкой.
— Ничего. Все еще впереди, — королева испытующе посмотрела на Елену.
— Тебе, похоже, не терпится меня сосватать, — светски улыбнулась Елена.
— Я не стану тебя разубеждать, — улыбнулась в ответ Марина, — но и торопить тебя тоже не стану. Я очень хочу подружиться с тобой, Еленушка.
— Тебе не кажется, что мы очень разные?
— Мы с тобой? Или ты с Данеком?
— И то… и другое.
— Но это и хорошо. Мы разные. И мы очень похожи. Ты ведь понимаешь, о чем я, Еленушка?
Елена кивнула, чтобы не говорить ничего.
— Я многое поняла, когда мы встретили Данека, — Марина присела к столу, указав Елене на стул напротив. Елена последовала ее примеру. — Я поняла, что некоторые вещи происходят просто потому, что они должны произойти. Мой муж был рожден для того, чтобы стать великим монархом. Его так и воспитали. Была только одна совсем незначительная мелочь: для него не существовало ни одного свободного трона даже в самой отдаленной перспективе. А даже если бы и были такие места… За последнее столетие монархи, за редкими исключениями, превратились скорее в аттракцион для подданных… А он — он бы не смог служить аттракционом для толпы. Он воин, он вождь… Я всегда это знала. Я полюбила его, потому что он так был не похож на светских мотыльков, окружавших меня с самого детства… Я очень люблю его, Елена. Когда мы познакомились с Майзелем, у нас уже было двое детей, и мой муж неотвратимо погибал от невозможности быть тем, кем он рожден был стать. Я ничего не могла с этим поделать. Я не могла его спасти. Его ничто не могло спасти, потому что у него была злокачественная опухоль мозга. И тут появился Данек. Со своим сумасшедшим планом. Невероятным, невозможным, немыслимым в своей несбыточности. Но я — сама не знаю почему — я вдруг поняла: если что и может спасти моего мужа, моего любимого, самого дорогого для меня на земле человека, отца моих детей — это Данек со своим планом. И я кинулась в это. Очертя голову… И Вацлав… И на очередном обследовании мне сказали, что опухоль перестала расти. А потом… Ты помнишь, наверное, тогда Народное собрание настояло на тщательнейшем медицинском освидетельствовании претендента на престол… И при обследовании не нашли даже следа этой ужасной опухоли. Даже следа не осталось, понимаешь ли ты это, дорогая?