Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   Но кому я могу доверять настолько, чтобы поручить достать семена чая? И как уговорить китайцев продать их? Они, разумеется, сразу же догадаются о последствиях. И кому доверить перевозку семян? Ни к одному торговцу обратиться нельзя — стоит им только заподозрить что-нибудь подобное, как они тут же мне все испортят! И как теперь привлечь на свою сторону вице-короля Индии, чтобы он не присвоил себе всю заслугу в этом деле?

Глава 5

   Когда два соперника и их секунданты поднялись на ринг, устроенный рядом с флагштоком на Глессинг Пойнте, вся огромная масса зрителей замолчала, затаив дыхание.
   Оба бойца были шести футов роста — огромные парни немногим старше двадцати лет с суровыми лицами. Голова у каждого была гладко выбрита, чтобы противники не смогли схватить друг друга за волосы. И когда они сняли свои грубые рубахи, все увидели одинаково могучие торсы с буграми стальных мускулов и на спинах у обоих старые шрамы, оставленные плеткой-девятихвосткой. Противники были достойны друг друга, и каждый понимал, что ставка высока. Адмирал и генерал лично проследили за отбором бойцов и предупредили их, что ждут только победы. Честь целого вида вооруженных сил легла на их плечи и вместе с нею все сбережения их товарищей. Победитель мог рассчитывать на завидное будущее. Для побежденного будущего не будет вообще.
   Генри Харди Хиббс пролез под единственным канатом и встал в центре ринга, где мелом был отмечен квадратный ярд.
   — Ваше превосходительство, ваше высочество, милорды и ваши милости, — начал он. — Бой до победы. В этом углу — боцман Джем Грам от королевского флота…
   Раздался гром приветственных криков из толпы моряков с восточной стороны ринга и свист и улюлюканье из плотных рядов английских и индийских солдат с западной. Лонгстафф, великий князь, адмирал и генерал сидели в креслах на почетных местах у северной стороны, их окружал караул отборных морских пехотинцев, застывших с бесстрастными лицами. За спиной великого князя стояли два его телохранителя в ливреях, вооруженные и настороженно посматривающие по сторонам. Струан, Брок, Купер, Тиллман, Робб, Торт и все тай-пэны сидели у южной стороны ринга. Позади них теснились торговцы рангом пониже, а также морские и армейские офицеры — все они энергично работали локтями, чтобы пробиться поближе. А поодаль с каждой минутой росла толпа китайцев, высыпавших на берег из лачуг Тай Пинь Шана, они весело переговаривались между собой, смеялись и ждали.
   — А в этом углу — представляющий армию Ее Величества сержант Билл Тинкер…
   И вновь голос его потонул в буре криков. Хиббс воздел руки, и его грязный сюртук отделился от шарообразною брюшка. Когда подбадривания и насмешка стихли, он выкрикнул:
   — Лондонские правила для призовых схваток: каждый раунд кончается с падением одного из участников; перерыв между раундами тридцать секунд, и после гонга дается еще восемь секунд на то, чтобы боец вышел к черте и встал у нее; удары ногами, головой и ниже пояса запрещаются, а также тычки пальцем в глаз. Тот, кто не выйдет из своего угла или чьи секунданты выбросят полотенце, считается побежденным.
   Он с важным видом сделал знак секундантам, которые осмотрели кулаки соперников, чтобы убедиться, что они смазаны соком грецкого ореха, как то полагалось, и в них не спрятан камень, а потом проверили, чтобы на подошвах их бойцовских ботинок было не больше трех положенных шипов.
   — А теперь пожмите руки, и да победит сильнейший!
   Боксеры вышли на центр ринга. Их плечи подрагивали от едва сдерживаемого нетерпения, брюшные мышцы напряглись и стали твердыми, как камень, ноздри раздувались… в нос каждому ударил тяжелый кислый запах пота соперника.
   Они встали на линию и коснулись рук друг друга. Затем сжали гранитные кулаки и замерли в напряженном ожидании, все их рефлексы обострились до предела.
   Хиббс и секунданты нырнули под канат и оставили ринг.
   — Ваше высочество? — сказал Лонгстафф, предоставляя честь Сергееву.
   Великий князь встал с кресла и подошел к корабельному колоколу, установленному рядом с рингом. Он сильно ударил в него, и режущий уши звон прокатился по пляжу.
   Едва лишь раздался звук колокола, боксеры на ринге заработали кулаками. Их ноги — носки строго на линии — словно вросли в землю, похожие на корни могучих дубов. Костяшки кулака Грама врезались в лицо Тинкера, оставив за собой кровавый рубец, а кулак Тинкера яростно влип в живот Грама. Они беспрерывно молотили друг друга, подстегиваемые ревом голосов, а также своей собственной злобой и ненавистью. Их бой был лишен всякого искусства, ни один даже не пытался уклониться от ударов.
   Восемь минут спустя их тела сплошь покрывали багровые синяки, лица были в крови. У обоих были сломаны носы, костяшки пальцев ободрались и осклизли от пота и крови. Противники жадно ловили ртом воздух, их груди вздымались, как кузнечные мехи, рты у обоих наполнились кровью. На девятой минуте Тинкер обрушил на боцмана чудовищный хук правой, который попал Граму в горло и повалил его. Раздались радостные крики солдат и громкие проклятия матросов. Грам вскочил на ноги вне себя от гнева и боли и бросился на своего врага, забыв, что первый раунд закончился, забыв обо всем на свете, кроме того, что он должен убить этого дьявола. Он обхватил Тинкера за шею, и в следующий миг оба бойца, сцепившись, уже пинали друг друга ногами и выдавливали глаза, а армия вопила: «Неправильный удар!» Секунданты бросились на ринг и попытались растащить дерущихся. Между солдатами и матросами, а также их офицерами едва не началась потасовка.
   — Клянусь Господом, — прокричал Глессинг, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз!
   — А кто затеял всю эту свару, клянусь Богом? Раунд-то закончился! — вспылил майор Тернбул, положив руку на эфес сабли. Этот подтянутый тридцатипятилетний офицер был главным магистратом Гонконга. — Вы, значит, думаете, что если вас назначили начальником гавани, это сразу дает вам право прикрывать запрещенный удар?
   — Нет, клянусь Богом! Но только не пытайтесь привнести все величие вашей должности в неофициальные дела. — Глессинг повернулся к нему спиной и начал протискиваться через толпу.
   — Хэллоу, Кулум!
   — Хэллоу, Джордж. Отличный бой, не правда ли?
   — Ты видел, как этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз?
   — По-моему, и его глазу тоже досталось, разве нет?
   — Не в этом дело, клянусь Богом!
   В этот момент полминуты истекли, и бойцы вновь бросились друг на друга.
   Второй и третий раунды были почти такими же длинными, как первый, и зрители знали, что ни один человек не в состоянии долго выносить такую пытку. В четвертом раунде размашистый хук левой достал сержанта пониже уха, и он рухнул на парусину. Звякнул колокол, и секунданты подхватили своего подопечного. Через безжалостно короткие полминуты отдыха солдат встал на линию, обрушил на матроса град ударов, потом обхватил его за грудь и со страшной силой швырнул наземь. Затем снова в угол. Следующие короткие тридцать секунд. — и опять в бой.
   Раунд за раундом. Выигрывая по числу падений, проигрывая по числу падений.
   В пятнадцатом раунде кулак Тинкера дотянулся до сломанного носа Грама. В голове боцмана полыхнул взрыв, ослепив его, он закричал от боли и в панике бешено замолотил руками. Его левый кулак попал в цель, взгляд на мгновение очистился, и он увидел, что его противник раскрылся и тупо топчется на месте, услышал заполнивший весь мир рев голосов, радостных и негодующих, услышал его совсем рядом и при этом словно издалека. Грам выбросил вперед свой правый кулак, стиснув его так, как никогда еще не стискивал. Он увидел, как этот кулак врезался в живот сержанта. Его левая пошла сбоку, обрушилась на лицо противника, и он почувствовал, как какая-то маленькая косточка в его руке вдруг хрустнула, и потом перед ним уже никого не стало. В который раз до него долетело ненавистное звяканье колокола, чьи-то руки подхватили его, кто-то сунул в его разбитый рот горлышко бутылки, он глубоко глотнул обжигающую жидкость, тут же изверг ее обратно, только уже красную от крови, и прохрипел: «Какой раунд, приятель?», и кто-то ответил ему: «Девятнадцатый», и он поднялся на ноги, чтобы еще раз дотащиться до линии, где его опять будет ждать противник, причиняющий ему дикую боль, убивающий его, а он должен выстоять и победить или умереть.
   — Здорово дерутся, а, Дирк? — проревел Брок, перекрывая общий шум.
   — Да.
   — Может, передумаешь и поставишь-таки?
   — Нет, спасибо, Тайлер, — ответил ему Струан, преклоняясь в душе перед мужеством бойцов. Оба находились на пределе своих сил, оба были зверски избиты. Левая рука Грама почти не служила ему, у Тинкера заплыли оба глаза, и он едва мог видеть. — Не хотел бы я встретиться с одним из них на ринге, клянусь Богом!
   — Да, в храбрости они никому не уступят! — Брок рассмеялся, показав сломанные коричневые зубы. — Кто выиграет бой?
   — Выбирай сам. Но готов поспорить, что они не сдадутся до конца, и выброшенных полотенец мы сегодня не увидим.
   — Это верно, клянусь Богом!
   — Двадцать четвертый раунд, — нараспев объявил Хиббс, и бойцы тяжело шагнули к центру ринга, с трудом переставляя будто налитые свинцом ноги, и возобновили схватку. На ногах их удерживала единственно сила воли. Тинкер нанес левой чудовищный удар, который свалил бы быка, но его кулак скользнул по плечу Грама, и сержант поскользнулся и упал. Флот восторженно закричал, а армия зарычала в бешенстве, когда секунданты отнесли солдата в его угол. Тридцать секунд истекли, и армия, затаив дыхание, наблюдала, как Тинкер ухватился за канат и начал поднимайся на ноги. Вены у него на шее вздулись от напряжения, но он все-таки поднялся и, пошатываясь, вернулся на линию.
   Струан почувствовал на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидел великого князя, который знаком подозвал его к себе. Он начал проталкиваться к нему вокруг ринга, напряженно размышляя, сумел ли Орлов, которого он послал «помочь» переезду великого князя на плавучий склад, перехитрить слуг и обнаружил ли он какие-нибудь интересные бумаги.
   — Вы выбрали победителя, мистер Струан? — спросил Сергеев.
   — Нет, ваше высочество. — Струан посмотрел на адмирала и генерала. — Оба бойца делают честь вашим родам войск, джентльмены.
   — Боец от флота полон мужества, клянусь Богом, замечательно, — добродушно произнес генерал, — но, я думаю, у нашего человека хватит сил выстоять.
   — Нет. Наш боец будет тем парнем, который выйдет на линию последним. Но, клянусь Богом, ваш сержант хорош, милорд. Он сделает честь любому командиру.
   — Почему бы вам не присоединиться к нам, мистер Струан? — предложил Сергеев, показывая на свободное кресло. — Возможно, вы могли бы объяснить мне некоторые тонкости призовой схватки?
   — С вашего позволения, джентльмены, — вежливо проговорил Струан, садясь в кресло. — А где же его превосходительство?
   — Он рано ушел, клянусь Богом, — ответил генерал. — Что-то связанное с депешами. Колокол прозвонил снова. Сергеев неуютно пошевелился в кресле.
   — А каково наибольшее количество раундов, отмечавшееся за один поединок?
   — Я видел бой Берка с Бирном в тридцать третьем году, — коротко сказал адмирал. — Девяносто девять раундов. Клянусь кровью Христовой, это была королевская схватка. Фантастическое мужество! Бирн потом скончался от полученных ударов. Но он так и не сдался.
   — Ни один из этих двух тоже не сдастся… они оба так избиты, что уже ничего не соображают, — сказал Струан. — С нашей стороны было бы неразумно дожидаться, когда умрет один из них — или оба, — как вы считаете, джентльмены?
   — Остановить бой? — недоверчиво спросил князь.
   — Суть поединка состоит в том, чтобы испытать силу и мужество двух человек, поставив их лицом к лицу, — продолжал Струан. — Они оба одинаково сильны и одинаково храбры. По-моему, оба доказали, что не зря были выбраны для такой схватки.
   — Но тогда у вас не будет победителя. Это, конечно же, несправедливо, слабовольно и ничего не доказывает.
   — Несправедливо убивать мужественного человека, да, — спокойно возразил Струан. — Только мужество позволяет им еще держаться на ногах. — Он повернулся к остальным: — В конце концов, они оба англичане. Сохраните их для настоящего врага.
   Неожиданный взрыв радостных криков отвлек адмирала и генерала, но не Сергеева.
   — Это звучит почти как вызов, мисгер Струан, — сказал он, улыбаясь с убийственным спокойствием.
   — Нет, ваше высочество, — любезно ответил Струан, — это просто факт. Мы уважаем мужество, но в данном случае победа менее важна, чем сохранение их человеческого достоинства.
   — Что скажете, адмирал? — Рутледж-Корнхилл повернул голову в его сторону. — В словах Струана есть свой смысл, а? Какой у нас теперь раунд? Тридцать пятый?
   — Тридцать шестой, — ответил Струан.
   — Скажем, мы ограничим схватку пятьюдесятью. Кто-то из них должен упасть до того времени — невозможно столько продержаться на ногах. Но если они оба смогут встать на линию в пятьдесят первом раунде, мы бросаем полотенца вместе, идет? Объявим поединок ничейным. Хиббс может огласить это решение.
   — Я согласен. Но ваш человек столько не протянет.
   — Еще сотня гиней на то, что протянет, клянусь Богом!
   — Идет!
   — Хотите пари, мистер Струан? — предложил князь, когда адмирал и генерал сердито отвернулись и замахали Хиббсу: — Называйте сумму и выбирайте бойца.
   — Вы наш гость, ваше высочество, поэтому выбирать первым — ваша привилегия. Если, только вас устроит заклад: один вопрос — проигравший ответит на него сегодня вечером в частной беседе. Искренне, как перед Богом.
   — Что за вопрос? — медленно спросил Сергеев.
   — Любой вопрос, который захочет задать победитель.
   Великий князь испытывал огромное искушение принять вызов, с другой стороны, его пыл охлаждали серьезные опасения. Риск был непомерно велик, но ему казалось, что игра стоит свеч. Он очень многое хотел бы узнать от Тай-Пэна «Благородного Дома».
   — Идет!
   — Кто ваш боец?
   Сергеев без промедления указал на боцмана Грама.
   — Я поставлю свою честь на него! — И он тут же закричал моряку: — Прикончи его, клянусь Богом!
   Раунды шли один за другим. Сорок третий. Сорок четвертый. Сорок пятый. Сорок шестой. Сорок седьмой. Сорок восьмой Сорок девятый. Теперь уже и зрители обессилели почти так же, как сами участники схватки.
   Наконец солдат упал. Он рухнул, как подрубленный дуб, и звук его падения далеко разнесся по пляжу. Боцман, пьяный от боли, все еще слепо размахивал руками, безуспешно отыскивая противника. Потом упал и он, оставшись лежать так же неподвижно. Секунданты оттащили бойцов каждого в свой угол, тридцать секунд миновали, и армия во всю глотку закричала своему человеку, чтобы он вставал, а генерал колотил ладонью по парусине ринга и с раскрасневшимся лицом взывал к Тинкеру: «Вставай, ну, ради Бога, вставай, парень!» Адмирал побагровел, когда Грам заставил себя подняться, и, шатаясь, встал в своем углу. «На линию, парень, давай на линию!» Струан подбадривал сержанта, а великий князь во весь голос, путая английские слова с русскими и французскими, кричал матросу, чтобы тот шел к линии в центре ринга.
   Каждый из боксеров знал, что его противник побежден. Оба кое-как дотащились до линии и стояли там, раскачиваясь, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец оба подняли руки и попытались нанести удар. Но силы окончательно покинули их. Оба упали.
   Последний раунд.
   Толпа безумствовала, потому что было совершенно очевидно, что ни один из бойцов не сможет через полминуты оставить свой угол и вернуться на линию.
   Звякнул колокол, и над пляжем повисла пронзительная тишина. Противники с трудом поднялись на ноги, уцепились за канат и, шатаясь, стояли каждый в своем углу. Моряк всхлипнул и сделал первый мучительный шаг к линии. Потом, после целой вечности, во время которой все следили за ним, затаив дыхание, другой. Солдат все еще стоял в своем углу, дрожа, раскачиваясь, едва не падая. Но вот его нога, описав высокую дугу, передвинулась вперед, и раздался сумасшедший рев: понукания, подбадривания, просьбы, молитвы, проклятия — все слилось в один общий ураган человеческих страстей, когда оба соперника стали дюйм за дюймом продвигаться к цели. Вдруг солдат беспомощно покачнулся, едва не потерял равновесие, и генерала чуть было не хватил удар. В следующую секунду моряка, как пьяного, повело в сторону, и вот уже адмирал закрыл глаза и зашептал молитву, по лицу его струился пот.
   Пляж превратился в ад кромешный, когда оба бойца встали на линию и полотенца полетели через канат. И только когда на ринге началось столпотворение, и люди запрыгали вокруг них, соперники по-настоящему поняли, что схватка закончена. И только тогда позволили они себе погрузиться с головой в пучину кошмарной боли, не представляя, кто из них победитель, кто побежденный, сон это или явь, живы они или мертвы — зная только одно: они сделали все, что могли.
   — Клянусь бородой святого Петра, — произнес великий князь. Он охрип и говорил с трудом, его одежда взмокла от пота. — Вот это был поединок!..
   Струан, тоже покрытый потом и обессилевший, вытащил плоскую фляжку и подал ее князю. Сергеев запрокинул голову и сделал большой глоток рома. Струан выпил вслед за ним и передал фляжку адмиралу, который протянул ее генералу, и они вместе опорожнили ее.
   — Кровь господня, — хрипел Струан. — Кровь господня.

Глава 6

   Солнце уже опустилось ниже гор. но гавань еще купалась в золотистом свете. А Сам отняла бинокль от глаз и встревоженно засеменила к дому от потайного отверстия в стене сада. Она пробежала между грудами камней и огромными кучами земли, которые скоро станут настоящим садом, и торопливо проникла через дверь в гостиную.
   — Мать! Лодка Отца подходит к берегу, — сказала она. — О-ко, он выглядит таким сердитым.
   Мэй-мэй перестала подшивать нижнюю юбку своего бального наряда.
   — Он прибыл с «Китайского Облака» или с «Отдыхающего Облака»?
   — С «Отдыхающего Облака». Вам лучше самой посмотреть.
   Мэй-мэй схватила бинокль, выбежала в сад, нашла крошечное зарешеченное окошко в стене и стала разглядывать море у берега. Она поймала Струана в фокус. Он сидел посередине баркаса, на корме за его спиной трепетал на ветру «Лев и Дракон». А Сам была права. Он действительно выглядел очень сердитым.
   Она закрыла отверстие смотрового окошка маленькой ставенкой, закрепила ее и бегом вернулась назад. — Приберись тут и смотри, чтобы все было хорошо спрятано, — распорядилась она. И когда А Сам небрежно сгребла в охапку бальное платье и юбки, она больно ущипнула ее за щеку. — Не помни их, сладкоречивая потаскушка. Они стоят целое состояние. Лим Дин! — пронзительно выкрикнула она. — Быстро приготовь Отцу ванну и проследи, чтобы чистая одежда для него была аккуратно сложена, да не забудь ничего. Ах да, смотри, чтобы ванна была горячей, если не хочешь нажить неприятностей. Положи новый кусок душистого мыла.
   — Да, Мать.
   — И берегись. Похоже, что гнев Отца ступает впереди него!
   — О-ко!
   — Вот тебе и о-ко! Все должно быть готово к приходу Отца, или вы оба отведаете кнута. И если что-нибудь помешает моему плану, вас обоих ждут тиски для пальцев, и я сама буду пороть вас до тех пор, пока у вас глаза не вывалятся. Убирайтесь!
   А Сам и Лим Дин бросились исполнять ее приказания. Мэй-мэй прошла в свою спальню и спрятала все следы своей работы. Она взяла флакон духов, открыла его, коснулась пробкой за ушами и постаралась успокоиться. О Господи, думала она, мне совсем не нужно, чтобы он был в плохом настроении сегодня вечером.
   Струан раздраженно приблизился к ворогам в высокой стене. Он протянул было руку к дверной ручке, но дверь распахнулась сама собой, и он увидел сияющего Лим Дина, который приветствовал его низким поклоном.
   — Класивый этот закат есть, хейа, масса?
   Струан лишь что-то угрюмо буркнул в ответ.
   Лим Дин запер ворота и стремглав бросился к парадной двери дома, где улыбнулся еще шире и поклонился еще ниже.
   Струан механически взглянул на корабельный барометр, висевший на стене в холле. Барометр был укреплен на шарнире, и тонкий, заключенный в стекло столбик ртути показывал успокоительные 29, 8 дюйма, «ясно».
   Лим Дин мягко прикрыл входную дверь, засеменил по коридору впереди Струана и открыл дверь в спальню. Струан вошел в комнату, пинком захлопнул дверь и запер ее на засов. Глаза Лим Дина закатились под лоб. Он постоял несколько секунд, приходя в себя, затем исчез на кухне.
   — Сегодня кто-то получит порку, — тревожно прошептал он А Сам. — Это так же неизбежно, как смерть и вымогательство.
   — Можешь не беспокоиться из-за нашего варварского дьявола-Отца, — зашептала в ответ А Сам. — Я готова поспорить на твое жалованье за следующую неделю, что через час он у Матери заворкует, как голубок.
   — Идет!
   У двери появилась Мэй-мэй.
   — О чем это вы тут шептались, бездомные шелудивые собаки и нерадивые рабы? — прошипела она.
   — Мы просто молились, чтобы Отец не рассердился на нашу бедную, дорогую, прекрасную Мать, — ответила А Сам, захлопав ресницами.
   — Тогда пошевеливайся, льстивая шлюха. За каждое грубое слово, которое он мне скажет, ты получишь щипок!
   Струан стоял посреди комнаты, не сводя глаз с грязного носового платка, завязанного в тяжелый узел, который он достал из кармана. Гром и молния, что же мне теперь делать, спрашивал он себя.
   После поединка он показал князю его новые апартаменты на «Отдыхающем Облаке». Оставаясь с Орловом наедине, он с облегчением узнал, что тому без всякого труда удалось покопаться в багаже великого князя.
   — Только бумаг там никаких не оказалось, — сказал Орлов. — Я нашел небольшую запертую шкатулку, но вы распорядились ничего не ломать, поэтому я оставил ее как есть. Времени у меня было достаточно — ребята постоянно находили для слуг какое-нибудь занятие.
   — Спасибо. Теперь слушай, никому об этом ни слова.
   — Ты за дурака меня принимаешь! — возмутился Орлов, сочтя свое самолюбие уязвленным. — Кстати, миссис Квэнс и все пятеро детей размещены на малом плавучем складе. Я сказал ей, что Квэнс в Макао и должен появиться завтра с полуденным приливом. Ох, и пришлось же мне попотеть, пока я отвязался от нее с ее расспросами. Она способна исторгнуть ответ даже из морской раковины.
   Струан расстался с Орловом и направился в каюту мальчиков. Детей помыли и переодели во все новое. Вольфганг по-прежнему был с ними, и они не боялись его. Струан сказал им, что завтра они отправятся с ним в Кантон, где он определит их на корабль, отплывающий в Англию.
   — Ваша честь, — произнес вдруг английский мальчик, когда Струан уже собрался уходить, — можно мне сказать вам что-то? Наедине чтобы?
   — Да, — кивнул Струан и отвел его в другую каюту.
   — Мой папа велел передать вам вот это, ваша милость, и никому не говорить, ни мистеру Ву Паку, ни даже Берту. — Фред дрожащими пальцами развязал узелок, все еще болтав шийся на палке, и разложил тряпицу на столе. В ней оказался небольшой нож, тряпичная собачонка и носовой платок, завязанный в еще один основательный узел Он нервно протянул платок Струану и, к удивлению шотландца, повернулся спиной и зажмурил глаза.
   — Что это ты делаешь, Фред?
   — Папа сказал, что я не должен смотреть. И чтобы повернулся спиной, ваша милость, и не видел ничего, — объяснил Фред, еще плотнее сжав веки.
   Струан развязал платок и, разинув рог, уставился на ею содержимое: рубиновые серьги, алмазные подвески, кольца, усыпанные бриллиантами, крупная брошь с изумрудами и множество сломанных, погнутых золотых пряжек с алмазами и сапфирами. На сорок-пятьдесят тысяч фунтов. Пиратская добыча.
   — Что он хотел, чтобы я с этим сделал?
   — Можно мне открыть глаза, ваша милость? Только чтобы я не видел.
   Струан опять завязал платок и спрятал его в карман сюртука.
   — Да. А теперь скажи мне, что твой папа хотел, чтобы я с этим сделал?
   — Он сказал, что это мое… я слово забыл. Оно было… было как-то вроде намс… наст… — Глаза Фреда наполнились слезами. — Я был хорошим мальчиком, ваша милость, но я забыл.
   Струан присел перед ним на корточки и твердо и по-отечески взял за плечи:
   — Не нужно плакать, дружок. Давай-ка подумаем вместе. Это было «наследство»?
   Мальчик поднял на Струана широко раскрывшиеся глаза, словно тот был волшебником.
   — Да. Наследство. А вы как узнали?
   — Не нужно плакать. Ты же мужчина. Не плачь.
   — А что такое настледство?
   — Это подарок — обычно, деньги — отца сыну. Фред долго обдумывал его слова. Потом спросил:
   — Почему мой папа сказал не говорить братцу Берту?
   — Даже не представляю.
   — Что, ваша милость? — переспросил мальчуган.
   — Может быть, потому что он хотел подарить его тебе, а не Берту.
   — А может настледство быть сразу для многих сыновей?
   — Может.
   — А можем мы с братцем Бертом поделить это настледство, если получим такое?
   — Да. Если получите, сможете.
   — Вот хорошо, — сказал Фред, вытирая слезы. — Братец Берт — мой самый лучший друг.
   — А где жили ты и твой отец? — спросил Струан.