Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   — Как ваша рана, ваше высочество? — спросила Шевон.
   — Прекрасно. Я почти что снова здоров благодаря Тай-Пэну.
   — О, я здесь ни при чем, — ответил Струан, смущенный похвалой великого князя. Внизу у паддока он заметил Блора, увлеченно беседующего о чем-то со Скиннером. Интересно, подумал он, не ошибся ли я, поставив на этого парня.
   — Скромность вам к лицу, сэр, — сказала Шевон Струану, грациозно приседая перед ним в коротком реверансе. — Noblesse oblige ^[20], кажется, так это звучит?
   Струан заметил, что Сергеев смотрит на девушку с открытым восхищением.
   — У вас прекрасный корабль, ваше высочество. Русская бригантина водоизмещением в восемьсот тонн несла четыре мачты. И много пушек.
   — Я почту за честь предоставить капитану возможность показать его вам, — ответил Сергеев. — Возможно, мы могли бы поговорить с вами о… его отдельных качествах более подробно. Когда вы будете готовы.
   — Благодарю вас, я с удовольствием принимаю ваше приглашение. — Струан собирался продолжить разговор, но в этот момент к ним подлетел Блор, весь в пыли и запыхавшийся.
   — Мы почти готовы начать, Тай-Пэн… вы выглядите потрясающе, мисс Тиллман… добрый день, ваше высочество, — выпалил он единым духом. — Все ставьте свои деньги на четвертый номер в четвертом заезде, решил скакать на ней сам… ах да, Тай-Пэн, я проверил жеребца вчера вечером. Он взял мундштук, так что мы вполне можем использовать его в следующих скачках… Ваше высочество, позвольте мне проводить вас на ваше место, вы открываете первый заезд.
   — В самом деле?
   — Разве его превосходительство не говорил с вами об этом? Черт по… я хочу сказать, вы бы не согласились это сделать? — Никогда в жизни Блор столько не работал, и никогда еще это не доставляло ему такого удовольствия. — Пожалуйста, пойдемте, я провожу вас. — Он торопливо повел Сергеева сквозь толпу.
   — Приятный молодой человек этот Блор, — заметила Шевон, радуясь, что наконец осталась наедине со Струаном. — Где вы отыскали его?
   — Он сам отыскал меня, — ответил Струан. — И я рад этому. — Его внимание вдруг привлекла перебранка возле одной из палаток. Несколько солдат из оцепления выталкивали за линию какого-то китайца. Большая круглая шляпа свалилась с его головы — и вместе с нею длинная косичка. Это был Аристотель Квэнс. — Извините, я оставлю вас на секунду, — пробормотал Струан. Он торопливо подошел к солдатам и встал перед маленьким человечком, прикрывая его своим огромным телом: — Все в порядке, ребята, это мой друг!
   Солдаты пожали плечами и отошли.
   — О, чугунные тестикулы Громовержца, Тай-Пэн, — задыхаясь, проговорил Квэнс, поправляя на себе одежду. — Ты подоспел как раз вовремя. Храни тебя Господь!
   Струан нахлобучил шляпу ему на голову и увлек его за полог палатки.
   — Какого дьявола ты здесь делаешь? — прошептал он.
   — Я должен был увидеть скачки, клянусь Богом. — Квэнс поправил шляпу так, чтобы косичка падала на спину. — И еще мне нужно поговорить с тобой.
   — Сейчас не время! Морин где-то здесь в толпе. Квэнс съежился.
   — Господи, спаси и сохрани!
   — Вот-вот, хотя зачем Ему это делать, я не представляю. Исчезай, пока тебя никто не видел. Я слышал, она заказала билеты домой на следующую неделю. Если она заподозрит… в общем, сам будешь выкручиваться!
   — Только первый заезд, Тай-Пэн? — взмолился Квэнс. — Прошу тебя. И у меня есть для тебя кое-что важное.
   — Что?
   Квэнс рассказал пораженному Струану о том, что Горт сделал с проституткой.
   — Чудовищно! Бедная девочка при смерти. Горт сумасшедший, Тай-Пэн. Просто сумасшедший.
   — Дай мне знать, если девушка умрет. Тогда мы… ладно, мне еще предстоит подумать о том, что мы предпримем. Спасибо, Аристотель. А теперь тебе лучше исчезнуть, пока еще есть возможность.
   — Только первый заезд? Пожалуйста, ради всего святого! Ты не понимаешь, что это значит для бедного старика.
   Струан огляделся вокруг. Шевон подчеркнуто не замечала их. Он увидел проходившего мимо Глессинга.
   — Капитан!
   Когда Глессинг узнал Квэнса, глаза у него полезли на лоб.
   — Клянусь Юпитером! А я-то думал, что ты давно в открытом море!
   — Окажите мне услугу, хорошо? — быстро заговорил Струан. — Миссис Квэнс стоит сейчас у большого шеста. Не согласились бы вы побыть с Аристотелем, не попадаясь ей на глаза? Лучше всего отвести его вон туда. — Струан указал на теснившихся сбоку от ипподрома китайцев. — Пусть он посмотрит первый заезд, потом отведите его домой.
   — Ну, конечно. Господи, Аристотель, я рад тебя видеть, — Глессинг повернулся к Струану: — Вы не получали вестей от Кулума? Я ужасно беспокоюсь за мисс Синклер.
   — Нет. Но я поручил Кулуму навестить ее сразу же, как только он приедет. Письмо может прийти в любую минуту. Я уверен, с ней все в порядке.
   — Надеюсь, что так. Да, вот только куда же мне проводить Аристотеля после заезда?
   — К миссис Фортерингилл.
   — Вот это да! И как там внутри, Аристотель? — спросил Глессинг, не в силах сдержать своего любопытства.
   — Ужасающе, мой мальчик, до смерти ужасающе. — Квэнс схватил его за руку, и голос его сразу как-то осел. — Я не могу там глаз сомкнуть, и пища отвратительная. Ничего, кроме куэнтуса на завтрак, обед, к чаю и на ужин. Ты не можешь одолжить мне несколько гиней, Тай-Пэн?
   Струан возмущенно фыркнул и отошел.
   — Что такое «куэнтус», Аристотель?
   — Это… э… ну, вроде каши. Струан вернулся к Шевон.
   — Это ваш друг, Тай-Пэн?
   — Есть друзья, которых замечать не политично, Шевон. Она легонько стукнула его по руке веером.
   — Совершенно излишне напоминать мне о политике, Дирк. Я скучала по вам, — нежно добавила она.
   — Вот как, — сказал он, сознавая, что жениться на Шевон было бы легко и очень разумно. Но невозможно. Из-за Мэй-мэй. — Почему вы хотите, чтобы вас написали обнаженной? — неожиданно спросил он и по выражению ее глаз тут же понял, что его догадка была верна.
   — Это Аристотель вам сказал? — Ее голос звучал ровно.
   — Господи милостивый, нет. Он никогда бы этого не сделал. Но несколько месяцев назад он решил подразнить нас. Сказал, что получил новый заказ. На обнаженную натуру. Так почему же?
   Она вспыхнула, прикрылась веером и рассмеялась.
   — Гойя написал портрет герцогини Альбы. Дважды, если не ошибаюсь. Она стала знаменитой на весь свет. Его глаза весело прищурились.
   — Вы воплощенный демон зла, Шевон. Вы действительно позволили ему… э-э… ознакомиться с предметом?
   — Это было его высокое право художника. Мы обсуждали идею двух портретов. Вы не одобряете?
   — Держу пари, что ваш дядюшка — и отец — подпрыгнули бы до небес, узнай они об этом или попади эти портреты в дурные руки.
   — А вы бы приобрели их, Тай-Пэн?
   — Чтобы спрятать?
   — Чтобы наслаждаться.
   — Вы необычная девушка, Шевон.
   — Возможно, я просто презираю лицемерие. — Она пристально посмотрела на него. — Как и вы.
   — Да. Но вы живете в мире мужчин, и некоторые вещи вам просто нельзя делать.
   — Существует так много «некоторых» вещей, которые я бы очень хотела сделать. — Раздались приветственные крики, и лошадей вывели для парада. Шевон приняла окончательное решение: — Наверное, я покину Азию. Не позже чем через два месяца.
   — Это звучит почти как угроза.
   — Нет, Тай-Пэн. Я просто влюблена — но влюблена и в жизнь тоже. И я согласна с вами: ставку нужно делать, когда все участники заезда стоят на линии. — Она стала обмахиваться веером, молясь про себя, чтобы риск, на который она пошла, оправдал себя. — Кого вы выбираете?
   Он не повернул головы, чтобы посмотреть на лошадей.
   — Все ту же молодую кобылу, Шевон, — сказал он.
   — Как ее имя? — спросила она.
   — Мэй-мэй, — произнес он, глаза его струили нежность. Ее веер замер на мгновение, потом размеренные покачивания возобновились.
   — Заезд не проигран, пока победитель не утвержден судьей и не увенчан гирляндой.
   Она улыбнулась и зашагала прочь с высоко поднятой головой, более прекрасная, чем когда-либо.
   Молодая кобыла проиграла заезд. На каких-то полголовы. Но проиграла.
   — Ты так скоро вернулся, Тай-Пэн? — чуть слышно произнесла Мэй-мэй.
   — Да. Скачки мне надоели, и я беспокоился за тебя.
   — Я выиграла?
   Он покачал головой.
   Она улыбнулась и вздохнула.
   — Ну и ладно, не беда. — Белки ее глаз стали красными, золотистая кожа лица посерела изнутри.
   — Доктор приходил?
   — Нет еще. — Мэй-мэй повернулась на бок, поджав ноги, но легче ей от этого не стало. Она убрала подушку, но и это не помогло, поэтому она подтянула ее обратно. — Твоя бедная старая Мать просто стареет, — проговорила она с вымученной улыбкой.
   — Где у тебя болит?
   — Нигде, везде. Мне надо хорошо выспаться, и все пройдет, не беспокойся.
   Он помассировал ей шею и спину, гоня от себя мысли о самом страшном. Он распорядился приготовить свежий чай и легкую пищу и постарался уговорить ее поесть, но у нее совсем не было аппетита.
   На закате в комнату вошла А Сам, она приблизилась к Мэй-мэй и сказала ей несколько слов.
   — Пришел врач. И Гордон Чен, — перевела Мэй-мэй Струану.
   — Хорошо! — Струан поднялся на ноги и потянулся всем телом, затекшим от долгого сидения.
   А Сам подошла к ящичку, в котором хранились драгоценности, и достала оттуда маленькую статуэтку из слоновой кости. Статуэтка изображала лежащую на боку обнаженную женщину. К огромному удивлению Струана, Мэй-мэй показала на различные части крошечной фигурки и потом долго что-то говорила А Сам. Когда она закончила, А Сам кивнула и вышла; озадаченный Струан последовал за ней.
   Врач оказался уже пожилым человеком. Его длинная косичка была тщательно умащена, длинный древний халат протерся до ниток. У него были удивительно ясные глаза; несколько длинных волосков росли из бородавки на щеке. На тыльной стороне тонких рук выделялись набухшие синие вены, пальцы были длинными и тонкими.
   — Прошу прощения, Тай-Пэн, — сказал Гордон и поклонился вместе со стариком. — Это Ки Фа Тан, лучший целитель в Тай Пинь Шане. Мы пришли сразу, как только смогли.
   — Благодарю вас. Прошу вас, проходите сю… — он замолчал, увидев, что А Сам подошла к доктору, низко поклонилась и протянула ему статуэтку, отметив те самые ее части, которые указала ей Мэй-мэй. Сейчас она пространно отвечала на вопросы старика.
   — Что это он, черт возьми, делает?
   — Ставит диагноз, — ответил Гордон Чен, внимательно слушая А Сам и доктора.
   — По статуэтке?
   — Да. Было бы неприлично, если бы он стал осматривать саму госпожу без особой надобности, Тай-Пэн. А Сам объясняет ему, где госпожа чувствует боли. Пожалуйста, запаситесь терпением, я уверен, это лишь легкое недомогание.
   Доктор молча созерцал маленькую фигурку. Наконец он поднял глаза на Гордона и что-то тихо сказал.
   — Он говорит, что это не простой диагноз. С вашего разрешения, он хотел бы осмотреть госпожу.
   Сгорая от нетерпения, Струан проводил их в спальню.
   Мэй-мэй опустила полог кровати. Отделенная от них полупрозрачной тканью, она лежала на широкой постели едва различимой тенью.
   Врач прошел к кровати, встал сбоку от Мэй-мэй и опять погрузился в молчание. Через несколько минут он тихо проговорил несколько слов. Левая рука Мэй-мэй послушно высунулась из-под полога. Старик взял ее в свои руки и пристально рассмотрел. Потом положил пальцы на пульс и закрыл глаза. Пальцы начали легонько постукивать по коже.
   Шли минуты. Пальцы все так же медленно постукивали по ее руке, словно ища что-то, что было невозможно найти.
   — Что он делает теперь? — спросил Струан.
   — Слушает ее пульс, сэр, — шепотом ответил Гордон. — Мы должны стоять очень тихо. В каждой кисти есть девять пульсов. Три на поверхности, три немного ниже и три в самой глубине. Они скажут ему о причине болезни. Прошу вас, Тай-Пэн, будьте терпеливы. Слушать пальцами невероятно трудно.
   Мерное постукивание продолжалось. Это был единственный звук в каюте. А Сам и Гордон Чен не отрываясь следили за доктором, завороженные. Струан беспокойно пошевелился, но не издал ни звука. Доктор словно погрузился в какой-то мистический транс. Потом постукивание вдруг прекратилось, и доктор, будто схватив наконец долгое время ускользавшую жертву, сильно надавил пальцами. В течение минуты он стоял неподвижно, как статуя. Потом он опустил ее кисть на покрывало, и Мэй-мэй молча протянула ему правую руку. Процедура повторилась.
   И опять после многих минут томительного ожидания постукивание внезапно оборвалось.
   Доктор открыл глаза, вздохнул и положил руку Мэй-мэй на покрывало. Он сделал знак Гордону Чену и Струану следовать за ним и вышел из каюты.
   Гордон закрыл за ними дверь. Врач засмеялся тихим нервным смехом и начал говорить спокойно и быстро.
   Глаза Гордона широко раскрылись.
   — В чем дело? — резко спросил Струан.
   — Я не знал, что Мать носит ребенка, Тай-Пэн. — Гордон повернулся к доктору и задал новый вопрос. Старый китаец говорил долго. Потом наступило молчание.
   — Ну, что он сказал, черт возьми?
   Гордон посмотрел на него, безуспешно пытаясь сохранить спокойный вид.
   — Он говорит, что Мать очень больна, Тай-Пэн. Что яд проник в ее кровь через нижние конечности. Этот яд собрался в печени, и печень теперь… — он замолчал, подыскивая слово, — …разладилась. Скоро наступит лихорадка, плохая лихорадка. Очень плохая лихорадка. Потом пройдут три или четыре дня, и снова лихорадка. И снова опять.
   — Малярия? Лихорадка Счастливой Долины?
   Гордон повернулся к старику и перевел вопрос Струана.
   — Он говорит, да.
   — Все знают, что малярию вызывают ночные газы — никакой не яд, проникший через кожу, клянусь Богом, — рявкнул Гордону Струан. — Она не была там уже несколько недель!
   Гордон пожал плечами.
   — Я лишь передаю вам его слова, Тай-Пэн. Я не доктор. Но этому доктору я бы поверил… думаю, вам следует доверять его словам.
   — Как он собирается вылечить ее? Гордон расспросил старика.
   — Он говорит следующее, Тай-Пэн: «Я вылечил несколько человек из тех, кто страдал от яда Счастливой Долины. Все выздоровевшие были сильными мужчинами, они приняли некое лекарство перед третьим приступом лихорадки. Но теперь болеет женщина, и, хотя ей двадцать первый год, она сильна, и дух ее подобен огню, вся ее сила уходит в ребенка, который уже шесть месяцев зреет в ее чреве». — Гордон встревоженно замолчал. — Он опасается за госпожу и за ребенка.
   — Скажи ему, пусть пошлет за этим лекарством и начнет лечить ее прямо сейчас. Не дожидаясь приступа.
   — В этом вся беда. Он не может этого сделать, сэр. У него больше не осталось такого лекарства.
   — Тогда скажи, пусть достанет сколько нужно, клянусь Богом!
   — На Гонконге его нет, Тай-Пэн. Он в этом уверен. Лицо Струана потемнело.
   — Хоть сколько-нибудь, но должно быть. Скажи ему, пусть достанет — я заплачу любую цену.
   — Но, Тай-Пэн, он…
   — Кровь господня, скажи ему!
   Последовал быстрый обмен фразами на китайском.
   — Он говорит, что на Гонконге лекарства больше нет. Что его не найти ни в Макао, ни в Кантоне. Что это лекарство изготовляют из коры очень редкого дерева, которое растет где-то в Южных Морях или в землях по ту сторону океана. То малое количество, которое у него было, перешло к нему от отца, тоже целителя, который в свою очередь получил его от своего отца. — Гордон беспомощно добавил: — Он говорит, он совершенно уверен в том, что лекарства не осталось совсем.
   — Двадцать тысяч тэйлов серебром, если она выздоровеет.
   Глаза Гордона широко раскрылись. Он подумал мгновение, потом быстро проговорил что-то врачу. Они оба поклонились и заторопились к двери.
   Струан достал носовой платок, отер пот с лица и вернулся в спальню.
   — Хейа, Тай-Пэн, — сказала Мэй-мэй; голос ее звучал совсем слабо. — Какой у меня йосс?
   — Они ушли за лекарством, которое вернет тебе здоровье. Так что можешь не переживать.
   Он успокоил ее, как мог, устроил поудобнее на кровати, подождал, пока она заснет, потом обычным тоном отдал слугам необходимые распоряжения — и все это время сердце его сжималось от боли.
   Затем он поспешил на флагман и обратился к главному врачу флота с просьбой рассказать все, что тому известно о коре некоего дерева, которое излечивает лихорадку.
   — Сожалею, мой дорогой мистер Струан, но все это бабушкины сказки. Существует легенда о графине Хинхон, жене испанского вице-короля Перу, которая в семнадцатом веке привезла в Европу какую-то кору из Южной Америки. Кора получила название «иезуитской», иногда ее еще называют «хинная корка». Считалось, что если принимать ее с водой в растолченном виде, она излечивает лихорадку. Но когда ее опробовали в Индии, она не дала абсолютно никаких результатов. Оказалась совершенно бесполезной! Проклятые паписты готовы наобещать что угодно, лишь бы обратить побольше неискушенных душ в свою веру.
   — Где, черт меня побери, могу я достать хоть немного этой коры?
   — Право, не знаю, мой дорогой сэр. В Перу, наверное. Однако чем вызвана ваша тревога? Куинз Таун теперь опустел. Если вы не вдыхаете ночных испарений, то можете не беспокоиться насчет лихорадки.
   — Один из моих друзей только что заболел малярией.
   — А! Что ж, тогда рекомендую укрепиться сердцем и начать с мужественной дозы каломели для очистки желудка. Без промедления. Конечно, обещать ничего не могу. Мы не откладывая поставим ему пиявки.
   После этого Струан побывал у главного армейского доктора, а затем по очереди у всех менее значительных врачей — и военных, и гражданских. Все они говорили ему одно и то же.
   Потом Струан вспомнил, что Уилф Тиллман еще жив. Он тут же отправился на плавучий опиумный склад Купера-Тиллмана.
   Тем временем Гордон Чен вернулся в Тай Пинь Шан и послал за десятью начальниками Триад, бывшими у него в подчинении. Вернувшись от него, каждый из этих десяти человек в свою очередь вызвал к себе десять начальников рангом пониже. Слух о том, что необходимо найти кору какого-то особенного дерева, распространился с невероятной быстротой. На сампанах и джонках молва об этом перелетела через пролив на Кулун, откуда в самом скором времени достигнет деревушек, деревень, больших и малых городов. Выше по побережью, ниже по побережью, в глубине страны. Через несколько часов все китайцы на Гонконге — и Триады, и не Триады — знали, что кто-то ищет кору редкого дерева. Они не знали, кто и зачем, слышали лишь, что за нее назначено огромное вознаграждение. Эти сведения достигли и ушей мандаринских шпионов. Они тоже принялись за поиски коры, но их прельщала не только награда: они понимали, что эту кору, возможно, удастся использовать как приманку, чтобы выявить главарей Триад.
   — Извините, что прибыл без приглашения, Уилф. Я… — Струан замолчал, потрясенно глядя на Тиллмана.
   Тиллман опирался спиной на взмокшую от пота подушку, его лицо цвета старой нестираной простыни страшно исхудало и больше напоминало обтянутый кожей череп, чем лицо живого человека; белки глаз стали грязно-желтыми.
   — Входите, — произнес он едва слышно. И тут Струан увидел, что Тиллман, чьи зубы всегда были такими крепкими, ровными и белыми, стал совсем беззубым.
   — Что случилось с вашими зубами?
   — Каломель. Ее действие на некоторых людей… — голос Тиллмана устало смолк. В следующую секунду в его глазах появился странный блеск: — Я ждал вас. Мой ответ: нет!
   — Что?
   — Нет. Просто нет и все. — Голос набрал силу. — Я ее опекун, и она никогда не станет вашей женой!
   — Я пришел не для того, чтобы просить ее руки. Я лишь заглянул узнать, как вы себя чувствуете и как малярия…
   — Я вам не верю! — Голос Тиллмана задрожал на истерической ноте. — Вы просто надеетесь, что я умру!
   — Какая чепуха! Зачем мне желать вашей смерти?
   Тиллман слабой рукой поднял колокольчик, лежавший на заскорузлом от пота покрывале, и позвонил. Дверь открылась, и в каюту вошел огромный босой негр, раб Тиллмана.
   — Джебидия, попроси массу Куппера и миссис немедленно прийти сюда.
   Джебидия кивнул и закрыл за собой дверь.
   — По-прежнему помыкаете человеческими созданиями, Уилф?
   — Джебидия доволен своей участью, черт бы тебя побрал! Вы живете по-своему, мы — по-своему, грязная ты свинья!
   — Чума на вашу жизнь, проклятый работорговец.
   Второй корабль Струана навсегда запечатлелся в его памяти, и шотландца до сих пор иногда мучили по ночам кошмары: ему снилось, что 6н опять вышел на нем в открытое море. Получив после Трафальгара свою долю призовых денег, он выкупил себя из королевского флота и записался юнгой на английский торговый корабль, бороздивший просторы Атлантики. Лишь когда они были уже далеко в океане, он обнаружил, что капитан занимался незаконной торговлей черным товаром и направлялся в Дакор за грузом рабов. Оттуда корабль пошел через южную Атлантику и штилевую полосу экватора в Саванну; мужчины, женщины и дети копошились в трюме, как черви. Неделя тянулась за неделей. В ушах у него не смолкали их предсмертные крики и плач, нестерпимая вонь душила его. Он был в ту пору всего лишь восьмилетним мальчишкой и ничего не мог поделать. В Саванне он сбежал с корабля. Это был единственный в его жизни корабль, который он бросил.
   — Вы даже хуже тех, кто доставляет вам рабов из Африки, — сказал он голосом, звенящим от едва сдерживаемой ярости. — Вы просто покупаете живую плоть, выставляете ее на помост и подсчитываете барыши. Я видел рынок рабов и знаю, что это такое!
   — Мы хорошо обращаемся с ними! — взвизгнул Тиллман. — Они всего лишь дикари, а мы даем им хорошую сытую жизнь. И это так! — Он откинулся на подушку, собираясь с силами; его лицо подергивалось, он отчаянно завидовал здоровью и силе Струана и чувствовал приближение конца. — Моя смерть не принесет тебе выгоды, да проклянет тебя Господь на веки вечные!
   Струан повернулся к двери.
   — Тебе лучше подождать. То, что я намерен сказать, тебя заинтересует.
   — Меня не заинтересует ничего из того, что можешь сказать ты!
   — Ты называешь меня работорговцем? А как ты сам заполучил свою любовницу, гнусный лицемер? Дверь распахнулась, и в каюту влетел Купер.
   — О, привет, Тай-Пэн! Я не знал, что вы на борту.
   — Привет, Джефф, — ответил Струан, с трудом беря себя в руки.
   Купер взглянул на Тиллмана:
   — Что случилось, Уилф?
   — Ничего. Я хотел видеть тебя и мою племянницу. Вошла Шевон и в изумлении остановилась на пороге.
   — Хэллоу, Тай-Пэн. Вы хорошо себя чувствуете, дядя?
   — Нет, дитя мое. Мне очень плохо.
   — В чем дело, Уилф? — спросил Купер.
   Тиллман слабо кашлянул.
   — Тай-Пэн заглянул ко мне «с визитом». Я решил что это подходящий случай, чтобы уладить одно важное дело. Завтра у меня ожидается новый приступ лихорадки, и я, наверное… в общем. — его тусклые глаза повернулись к Шевон, — я с гордостью извещаю тебя, что Джефф официально попросил твоей руки и я с радостью дал ему свое согласие.
   Шевон побледнела.
   — Но я пока не хочу выходить замуж.
   — Я очень тщательно все взвесил.
   — Я не хочу!
   Тиллман приподнялся на локте, что стоило ему больших усилий.
   — Довольно. Ты поступишь так, как я скажу! — прогремел он. Гнев придал ему силы. — Я твой законный опекун. Я уже несколько месяцев переписываюсь с твоим отцом. Мой брат официально одобрил этот брак, если я окончательно решу, что он послужит к твоей пользе. А я решил, что послужит. Следовательно…
   — Что ж, я такого решения не принимала, дядя. Мы живем в девятнадцатом веке, а не в средневековье. Я еще не хочу выходить замуж.
   — Меня нисколько не интересуют твои желания, и ты совершенно права: мы живем в девятнадцатом веке. Ты обручена. И ты выйдешь замуж. Твой отец и я надеялись, что за это время, пока ты здесь, Джефф сможет оценить тебя. Это произошло. — Тиллман в изнеможении опустился на подушку. — Это в высшей степени достойный союз. И дело это решенное.
   Купер подошел к Шевон:
   — Шевон, дорогая. Вы знаете о моих чувствах. Я и понятия не имел, что Уилф собирался… я надеялся…
   Она отшатнулась от него и нашла глазами Струана.
   — Тай-Пэн! Прошу вас, скажите моему дяде. Скажите ему, что он не имеет права так поступать… он не может обручить меня… скажите ему, что не может!
   — Сколько вам лет, Шевон? — спросил Струан.
   — Двадцать.
   — Если ваш отец и ваш дядя одобряют этот брак, у вас нет выбора. — Он посмотрел на Тиллмана: — Полагаю, вы имеете письменное подтверждение своих слов?
   Тиллман показал на письменный стол.
   — Письмо лежит вон там. Хотя это и не твоего проклятого ума дело.
   — Значит, все законно, Шевон. Вы младший член семьи и обязаны подчиниться воле своего отца. — Струан с печальным лицом повернулся к двери, но Шевон остановила его.
   — Вы знаете, почему меня продают? — заговорила она в порыве отчаяния.
   — Попридержи язык, девчонка! — вскричал Тиллман. — С тех самых пор, как ты сюда приехала, ты доставляла нам одни лишь хлопоты и беспокойство. Пора тебе наконец вспомнить о приличиях и об уважении к тем, кто старше и лучше тебя.
   — Меня продают за долю в деле, — с торечью произнесла она. — За пакет акций компании «Купер и Тиллман».