Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   — В доме. С мамой Берта.
   — А где стоял этот дом, дружок?
   — Рядом с морем. Рядом с кораблями.
   — А название у этого места было какое-нибудь?
   — Ага, оно называлось Порт. Мы жили в доме в Порте, — гордо произнес малыш. — Папа сказал, я должен рассказать вам все, по правде.
   — Давай теперь вернемся в каюту, хорошо? Или есть еще что-то?
   — Да, вот. — Фред быстро связал тряпицу в узелок. — Папа сказал завязать ее как было. Потихоньку. И не говорить никому. Я готов, ваша милость.
   Струан снова раскрыл платок. Смерть господня, что же мне делать с этим сокровищем? Выкинуть его? Этого я сделать не могу. Разыскать владельцев? Но как? Это могут быть испанцы, французы, американцы, англичане. И как я объясню, откуда у меня все эти драгоценности?
   Он подошел к огромной кровати под балдахином на четырех столбах и отодвинул ее от стены. Он обратил внимание, что его новый вечерний костюм был разложен на ней с предельной аккуратностью. Струан опустился на колени рядом с кроватью. В пол был вмурован стальной сейф. Он отпер его и положил узелок вместе со своими личными бумагами. На глаза ему попалась Библия с тремя оставшимися половинами монет, и он вполголоса выругался. Закрыв сейф и заперев его на ключ, он задвинул кровать на место и подошел к двери.
   — Лим Дин!
   Лим Дин появился тут же, преданно посверкивая глазами на сияющем лице.
   — Ванну сильно быстро!
   — Ванна узе готовый, масса! Беспокоица нет!
   — Чай!
   Лим Дин исчез. Струан прошел через спальню к отдельной комнатке, которая предназначалась только для принятия ванн и отправлений естественных надобностей. Робб расхохотался, когда увидел ее на плане. Тем не менее Струан настоял, чтобы это нововведение было построено в точности, как он задумал.
   Высокая медная ванна стояла на небольшом возвышении, от нее через стену был протянут желоб, отводивший воду в глубокую, заполненную крупными камнями яму, которую специально для этого отрыли в саду. Над ванной с потолочного бруса свисало железное ведро с продырявленным дном. К этому ведру тянулась труба от бака с пресной водой на крыше. Труба была снабжена краном. Туалет представлял собой отгороженный со всех сторон закуток со съемной крыш кой, ведро можно было вынимать и использовать его содержимое как удобрение для сада.
   Ванна была уже наполнена. Струан скинул пропахшую потом одежду и с наслаждением вступил в горячую воду. Он лег на спину и расслабился.
   Дверь спальной открылась, и вошла Мэй-мэй. За ней следовала А Сам, неся поднос с чаем и горячими дим сум, рядом семенил Лим Дин. Все они прошли в ванную, и Струан закрыл глаза в немом отчаянии: никакое количество объяснений и увещеваний не могло заставить А Сам понять, что ей нельзя входить в ванную, когда он моется.
   — Хэллоу, Тай-Пэн, — приветствовала его Мэй-мэй с восхитительной улыбкой. Все его раздражение как рукой сняло. — Мы будем пить чай вместе, — добавила она.
   — Хорошо.
   Лим Дин собрал грязную одежду и исчез. А Сам с веселым видом поставила поднос: она уже знала, что выиграла спор. Повернувшись к Мэй-мэй, девушка сказала несколько слов на кантонском, и ее хозяйка расхохоталась, после чего А Сам хихикнула, выбежала из ванной и закрыла за собой дверь.
   — Что, черт возьми, она тебе сказала?
   — Так, женские разговоры! — Он поднял губку, намереваясь запустить ею в нее, и Мэй-мэй торопливо добавила: — Она сказала, что ты очень могучий мужчин.
   — Почему, ради всего святого, А Сам не может понять, что ванна не для посторонних глаз?
   — А Сам очень непосторонняя, не беспокойся. Зачем ты стыдишься, хей? Она так гордится тобой. Тебе нечего стыдиться. — Она сняла свой халат, вступила в ванну и опустилась в нее с другого конца. Затем разлила чай и подала ему чашку.
   — Спасибо. — Он выпил чай, протянул руку и съел один дим сум.
   — Бой был интересный? — спросила Мэй-мэй. Она заметила зажившие шрамы, которые ее зубы оставили на его предплечье, и спрятала улыбку.
   — Превосходный.
   — Почему ты был такой сердитый?
   — Так, без всякой причины. М-м, это вкусно, — сказал он и съел еще один дим сум. Потом улыбнулся ей: — Ты прекрасна, и я не могу вообразить себе более приятного чаепития.
   — Ты тоже прекрасен.
   — Что наш дом? Его профеншуили?
   — Когда будет конкурс платьев?
   — В полночь. Зачем тебе? Она пожала плечами.
   — За полчаса до полуночи ты можешь зайти сюда?
   — Зачем?
   — Я хочу увидеть своего мужчину. Забрать его подальше от этого коровногрудного тараканьего рта. — Ее нога скользнула вперед под водой. Струан дернулся от неожиданности, атакованный в интимном месте, и едва не уронил свою чашку. — Прекрати это и будь осторожнее, черт побери. — Он перехватил ее руку и рассмеялся. — Ну же, будь послушной девочкой.
   — Хорошо, Тай-Пэн. Если и ты будешь осторожен. — Мэй-мэй сладко улыбнулась и оставила свою руку покоиться в его руке. — На меня ты не пялишь глаза, как на ту дьявольскую женчину, хотя я и без одеждов. Что тебе не нравится в моей груди?
   — Она совершенна. Ты вся совершенна. Даже и говорить нечего. А теперь перестань дразнить меня.
   — Так ты придешь на полчаса раньше?
   — Все, что угодно, за минуту покоя. — Сгруан отпил еще несколько глотков из своей чашки. — Ах, да, ты мне не ответила. Дом профеншуили?
   — Да. — Она взяла мыло и начала намыливать свое тело. Но больше не произнесла ни звука.
   — Так да или нет?
   — Да. — Она опять умолкла, излучая восхитительное очарование, бесившее его в эту минуту.
   — Ну, что случилось?
   — Мне ужасающе жаль, Тай-Пэн, но мы прямо на самом оке дракона, и нам придется переехать.
   — Мы никуда не будем переезжать, и я больше не хочу слышать об этом.
   Заканчивая намыливаться, она начала напевать себе под нос какую-то песенку. Потом смыла мыльную пену и нежно посмотрела на него широко открытыми глазами.
   — Повернись, я намылю тебе спину, — сказала она.
   — Мы не станем переезжать, — повторил он, подозрительно прищурившись на нее.
   — Мэри приходила сегодня днем, и мы чудесно поболтали.
   — Мы не будем переезжать! И делу конец!
   — В самом деле, Тай-Пэн, я не глухая. Я фантастически хорошо расслышала тебя и в первый раз. Ты хочешь, чтобы я потерла тебе спину, или нет?
   Он повернулся, и она принялась намыливать его.
   — Мы переедем, и делу конец. Потому что твоя старая Мать так решила, — сказала она на кантонском наречии.
   — Что? — спросил он, слегка шевельнув шеей. Он наслаждался осторожными прикосновениями ее рук, которые искусно массировали ему плечи.
   — Старая кантонская пословица: «Когда ласточки вьют гнездо, рассветное солнце улыбается».
   — Что же она означает?
   — Только то, что сказано. — Она была довольна собой. — Просто пришла вдруг в голову, вот и все. — Мэй-мэй зачерпнула воды в ладони и смыла пену — А Сам-м-ма! — крикнула она с придыханием в конце. Вбежала А Сам с огромными полотенцами в руках. Мэй-мэй встала в ванне, А Сам обернула одно полотенце вокруг нее и развернула второе для Струана.
   — Скажи ей, что я, черт возьми, сам это сделаю! — громко произнес Струан.
   Мэй-мэй перевела, и А Сам положила полотенце, хихикнула и выбежала из комнаты.
   Струан вылез из ванны, и Мэй-мэй укутала его в полотенце. К его удивлению, оно оказалось горячим.
   — Я сказала А Сам на будущее немного подогревать их, — пояснила Мэй-мэй. — Полезно для здоровья.
   — Ощущение превосходное, — сказал он, вытираясь насухо. Струан открыл дверь в спальню и увидел, что кровать разобрана, а его чистая одежда переложена на бюро.
   — У тебя есть время для короткого отдыха, — сказала Мэй-мэй и, когда он начал возражать, добавила повелительным тоном: — Ты отдохнешь!
   Струан взглянул на часы. Времени довольно, подумал он. Он забрался в постель и блаженно вытянулся.
   Мэй-мэй знаком подозвала А Сам, которая вошла в ванну и закрыла дверь. Опустившись на колени, А Сам развязала стопы Мэй-мэй и вытерла их сухим полотенцем. Она напудрила крохотные ножки, наложила чистые сухие повязки и надела на них новые вышитые тапочки.
   — Они так прекрасны, Мать, — сказала она.
   — Спасибо, А Сам. — Мэй-мэй ласково ущипнула А Сам за щеку. — Только, пожалуйста, не делай впредь так много замечаний по поводу мужских достоинств Отца.
   — Это была простая вежливость, и они куда как достойны уважения. — А Сам распустила волосы своей госпожи и принялась расчесывать их. — Обычно любой Отец будет очень рад, если ему сделают такой комплимент. Нет, в самом деле, я ни на вот столечко не понимаю нашего варварского Отца. За все время он ни разу не брал меня к себе в постель. Разве я такая отвратительная?
   — Я сто раз говорила тебе, что у варваров Отцы не спят со всеми женщинами в доме, — устало сказала Мэй-мэй. — Ему просто нельзя этого делать. Это против его религии.
   — Вот уж действительно плохой йосс, — А Сам засопела носом. — Иметь такого Отца, так богато награжденного богами, и чтобы это было против его религии.
   Мэй-мэй рассмеялась, передавая ей полотенце.
   — Беги, маленькая льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку!
   А Сам умчалась.
   Мэй-мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором сюрпризе, направилась в спальню.
   Лиза Брок открыла дверь каюты и подошла к койке. Она чувствовала, как холодный пот бежит у нее из-под мышек. Настал момент, когда все решалось для Тесс: теперь или никогда.
   — Ну, дорогой, — сказала она и еще раз потрясла Брока за плечо. — Пора вставать.
   — Оставь меня в покое. — Брок опять повернулся на другой бок, укачанный приливом, мягко подталкивающим корму «Белой Ведьмы». — Я оденусь, когда придет время.
   — Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся-ка, а то опоздаешь.
   Брок зевнул, потянулся и сел на койке.
   — Еще даже и солнце не село, — невнятно проворчал он, посмотрев в окно.
   — Горт скоро приедет, а ты хотел пораньше приготовиться. Потом еще нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя.
   — Ну, хорошо, Лиза, довольно. — Он опять зевнул и посмотрел на жену. Она была в новом платье из темно-красной шелковой парчи с большим турнюром. Ее волосы были собраны сзади в пучок. Ты смотришься расчудесно, — механически проговорил он и потянулся еще раз.
   Лиза помяла в руках свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее на стол.
   — Я помогу тебе одеться, — предложила она.
   — Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, — взорвался он, увидев на стуле новую одежду. — Или ты думаешь, денежки так легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду?
   — Нет, дорогой, тебе был нужен новый парадный костюм, а сегодня ты должен выглядеть как нельзя лучше. — Она подала ему маленький корсет. Мода того времени требовала, чтобы каждый мужчина надевал такой, подчеркивая талию. Брок чертыхнулся и встал с кровати. Затянув корсет поверх длинного шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое.
   Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался очень доволен тем, что увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и темно-бордовый бархатный сюртук с шитыми золотом отворотами сидел безукоризненно: огромный в плечах и узкий в талии. Тесные белые брюки подтягивались штрипками к вечерним туфлям из мягкой черной кожи. Расшитый оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм.
   — Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский!
   Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед.
   — Ну, — грубо сказал он, стараясь скрыть свое удовлетворение, — может, ты была и права. — Он повернулся в профиль и пригладил бархат на груди. — Кажется, в груди широковато, а?
   Лиза расхохоталась.
   — Ладно-ка тебе, дружок, — сказала она, чувствуя, что ей уже не так страшно. — По-моему, рубиновая заколка больше подойдет к твоему галстуку, чем бриллиантовая.
   Он поменял заколку и продолжал любоваться собой. Затем рассмеялся, обхватил Лизу за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее по каюте.
   — Ты у меня принцесса бала, милая, — сказал он.
   Лиза постаралась забыть на мгновение о своих страхах и изобразила на лице веселость в тон его настроению, но Брок заметил по ее глазам, что что-то не так.
   — В чем дело?
   Она достала платок, вытерла пот со лба и села.
   — Это… в общем, это касается Тесс.
   — Она заболела?
   — Нет. Это… ну… мы берем ее с собой на бал!
   — Ты совсем рехнулась?
   — Я приготовила для нее платье… о, оно просто восхитительное… и волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем…
   — Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она не пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я к этому отношусь! Так ты приготовила для нее платье, вон как? — Он поднял руку, чтобы ударить ее.
   — Подожди, послушай, — заговорила Лиза, превозмогая свой страх. — Послушай сначала. Нагрек… и она. Поднятая рука остановилась на полдороге.
   — Нагрек?
   — Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс… видишь ли, Тесс, она… — Ее глаза наполнились слезами. — Я не хочу волновать тебя, но она…
   — У нее будет ребенок?!
   — Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от тревоги. Боялась, что вдруг я ошиблась. Но ее месячные начались на прошлой неделе, так что этот страх позади.
   — Но она не девственна? — спросил он, оцепенев от ужаса.
   — Она еще девственна. — Слезы покатились по ее лицу.
   — Тогда, раз она девственна, объясни мне, ради Создателя, чего ты, черт возьми, так переживаешь. Ну, Лиза, ну, полно, — сказал он и потрепал ее по щеке.
   Лиза знала, что никогда не сможет сказать мужу правду. Но она благословляла Господа Бога за то, что он подсказал ей нужные слова и дал силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении, чем на самом деле, и она по-прежнему чиста, как должна быть чиста любая девушка.
   — Этот месяц был ужасным, — проговорила она. — Ужасным. Но это предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за то, что ты не видишь, как она выросла, и мне страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза на то, что делается у тебя перед самым носом. — Он открыл рот, чтобы заговорить, но она торопливо продолжала: — Пожалуйста, Тайлер. Я умоляю тебя. Только взгляни на нее, и, если ты согласишься, что она уже взрослая девушка, тогда мы возьмем ее с собой. Если ты решишь, что нет, она никуда не поедет. Я сразу сказала ей, что решать будешь ты.
   — Где Тесс сейчас?
   — В главной каюте.
   — Ты оставайся здесь и жди меня.
   — Да, милый.

Глава 7

   Когда ночь окончательно опустилась на Гонконг, Кулум подошел к краю палубы полуюта «Грозового Облака» и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После выстрела в гавани на мгновение установилась полная тишина. Он нервно взглянул в сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел вспыхнувший огонек, потом другой, и вскоре весь прибрежный участок номер восемь превратился в сплошное море танцующих огней.
   Слуги на берегу торопились зажечь остальные фонари. Сотни их засветились вокруг огромного круга из струганых досок, который образовывал площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были расставлены уютными группами, на каждом — лампа и цветы, доставленные из Макао. Многочисленные лампы свисали также с веревок, натянутых меж тонкими бамбуковыми шестами рядом с большими столами на козлах, буквально ломившимися от всякой снеди. Другие фонари были красиво задрапированы и освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски; сака и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове.
   Всюду сновали слуги, аккуратно одетые в одинаковые черные штаны и широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался Чен Шень, компрадор «Благородного Дома», неимоверно толстый человек в богатом платье и шапочке, сверкавшей драгоценными камнями. Пряж кой его ремня служила бесценная пластина чисто белого нефрита, ноги были обуты в черные шелковые тапочки на белой подошве. Он сидел как огромный паук в центре танцевального круга и играл длинными волосками, которые росли у него из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с ним находился его личный раб с веером.
   Когда все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно поднялся и воздел руку. Слуги бросились по местам и замерли, неподвижные, как статуи, пока он производил последний заключительный осмотр. Еще одно мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в руке.
   Блеснула яркая вспышка, и загремела канонада шутих, которая продолжалась несколько минут. Все на кораблях и на берегу бросились смотреть. За шутихами настал черед огненных шаров и цветных огней, шум и гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи. За ними завертелись огненные колеса, и сказочные вулканы стали извергать столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько минут, потом раздался оглушительный грохот, словно целый флот дал залп изо всех пушек, и сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и растаяли. На мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными, и белыми, и золотыми огненными перьями. Эти перья, величественно покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море.
   Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник.
   На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание.
   Шевон плакала от боли в своей каюте.
   — Довольно, — взмолилась она.
   Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон.
   — Выдохни, — приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула.
   — Ну вот, моя милая, — сказала горничная в капоре. — Вот и готово.
   Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь.
   Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать.
   — Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок. Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон.
   — Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел.
   Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь.
   — Мне нужно присесть на минутку, — чуть слышно проговорила девушка.
   Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон.
   — Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу.
   В дверь резко постучали.
   — Ты еще не готова, Шевон? — спросил Тиллман.
   — Нет, дядя. Я уже скоро.
   — Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! — Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула.
   — Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое — вступить в бальную залу.
   Квэнс отложил кисти в сторону:
   — Готово!
   — Превосходно, Аристотель, — сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. — Не правда ли, Карен?
   — Неужели я такая? — разочарованно протянула Карен. — Это ужасно.
   — Это бессмертное творение, Карен, — сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. — Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.
   — Ой, здолово. — Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. — А кто этот Альказа… ну, пло котолого вы говолили?
   — Мой друг, — серьезно ответил Квэнс. — Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками.
   — Ты получилась очень, очень хорошенькой, — произнесла Сара натянутым голосом. — Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.
   — Еще лано, — надула губки Карен. — И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет.
   Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.
   — Я заберу краски завтра, Робб.
   — Конечно.
   — Ну что же, нам, пожалуй, пора. — Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.
   — Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, — со взрослым видом сказала Карен. — Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.
   Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.
   — Я подожду тебя в баркасе, Робб.
   — Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? — предложил Робб.
   — Ой, да, — ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин.
   — Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? — заботливо спросил Робб.
   — Нет, — холодно ответила она. — Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь.
   — Я могу остаться, если это тебе поможет, — сдерживая раздражение, проговорил Робб.
   — Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. — Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. — Подальше от этого проклятого острова!
   — О, только не говори глупостей! — вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. — Причем тут Гонконг!
   — С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, — сказала она. — Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать — вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года!
   — Все это идиотская чепуха, — огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. — Глупейший предрассудок, — добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. — Чума случилась в прошлом году. Банк логшул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено.
   — Ты уже заказал нам места домой?
   — Нет.
   — Тогда я буду рада, если ты сделаешь это немедленно. — Я не изменю решения, если ты на это надеешься!
   — Нет, Сара, — холодно ответил Роб, — я не надеюсь, что ты изменишь свое решение. Я просто жду, когда ты почувствуешь себя лучше. Кораблей, отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь.
   — Через месяц я уже буду в состоянии уехать.
   — Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя, и для ребенка!
   — Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии.
   — Я не могу.
   — Ну, конечно, не можешь. У тебя есть дела поважнее. — Сара окончательно вышла из себя: — Наверное, очередная языческая шлюха уже наготове и ждет.
   — О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе…
   — Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже.
   — Разве привез?
   — А разве нет?
   Они с ненавистью смотрели друг на друга.
   — Тебе лучше идти, — сказала она наконец и отвернулась.
   Дверь распахнулась, и в каюту, все так же танцуя, влетела Карен. Она прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее.
   — Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать домой, дорогая, — сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время родов наконец-то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. — В этом году мы будем праздновать Рождество дома. Будет снег, и рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта-Клаус.