Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   — Сухой сак, благодарю вас.
   — То же самое, пожалуйста, сэр, — сказал Кулум.
   — Мне портвейн. — Лонгстафф опять зевнул.
   — Слушаю, сэр.
   Стюард достал бутылки из буфета и разлил вино в тонкие хрустальные бокалы.
   — Вы впервые покинули Англию, Кулум? — поинтересовался Лонгстафф.
   — Да, сэр.
   — Но, я полагаю, с нашими последними «сложностями обстановки» вы хорошо знакомы.
   — Нет, ваше превосходительство. Отец не писал подробных писем, а в газетах про Китай не упоминают.
   — Ну, скоро начнут, не правда ли, Дирк? Стюард подал бокалы: сначала Лонгстаффу, затем его гостям.
   — Проследите, чтобы нас не беспокоили.
   — Да, сэр. — Стюард оставил бутылки на столике рядом и вышел.
   — Тост, — провозгласил Лонгстафф, и Струан вспомнил тост Робба и пожалел, что сначала отправился на флагман. — За то, чтобы ваше пребывание здесь, Кулум, было приятным, а возвращение домой — безопасным.
   Они выпили. Сухой сак был превосходен.
   — Здесь сейчас вершится история, Кулум. И никто не может рассказать вам об этом правдивее и лучше, чем ваш отец.
   — У китайцев есть старинная поговорка, Кулум… «Правда имеет много лиц», — сказал Струан.
   — Я не понимаю.
   — Просто мое изложение «фактов» совсем не обязательно будет единственно верным. — Эти слова напомнили ему об императорском наместнике Лине, который содержался в Кантоне под стражей и в бесчестье, потому что его политика привела к открытому конфликту с Британией; в скором времени его ожидал смертный приговор. — Этот дьявол Линь все еще в Кантоне? — спросил он.
   — Думаю, да. Его превосходительство Ти-сен улыбнулся, когда я три дня назад задал ему вопрос о судьбе Линя, и сказал загадочно: «Багряный является Сыном Неба. Как может человек провидеть волю Неба?» Китайского императора зовут Сыном Неба, — пояснил Лонгстафф для Кулума. — «Багряный» — еще одно из его многочисленных имен, поскольку он всегда пишет тушью алого цвета.
   — Странные, странные люди эти китайцы, Кулум, — добавил Струан. — Например, из трехсот миллионов человек только император имеет право писать алой тушью. Попытайся представить себе это. Если бы королева Виктория заявила в один прекрасный день, что отныне только ей дозволено пользоваться красными чернилами, как бы мы ни любили ее, сорок тысяч британцев в тот же миг отказались бы от всех чернил, кроме красных. Я бы сам первый так поступил.
   — И каждый Китайский торговец, — вставил Лоyuстафф с издевкой, которой сам, очевидно, не замечал, — немедленно послал бы ей бочонок чернил означенною цвета — с оплатой по получении — и заверил бы Ее Британское Величество в своей готовности стать поставщиком Короны — по соответствующей цене. И все заверения непременно были бы написаны красным. Ха, надо полагать, у них есть на это право. Где оказались бы все мы, не будь торговли?
   Возникла короткая пауза, и Кулум спросил себя, почему отец молча проглотил нанесенное ему оскорбление. Или это не было оскорблением? Возможно, это лишь еще одна непреложная истина: аристократы всегда издеваются над теми, кто не принадлежит к их кругу? Что ж, наша Хартия решила бы проблему аристократии раз и навсегда.
   — Вы хотели видеть меня, Уилл? — Струан чувствовал себя смертельно усталым. Его нога болела, невыносимо ныли плечи.
   — Да. За последние два дня произошло несколько незначительных событий, Кулум, вы не извините нас на минуту? Мне необходимо поговорить с вашим отцом наедине.
   — Разумеется, сэр. — Кулум поднялся.
   — В этом нет нужды, Уилл. — Струан жестом остановил сына. Если бы не насмешки Лонгстаффа, он не стал бы его задерживать. — Кулум теперь один из партнеров торгового дома «Струан и компания». Придет день, когда он будет управлять им как Тай-Пэн. Вы можете доверять ему так же, как доверяете мне.
   Кулуму захотелось сказать: «Я никогда не стану участвовать в этом, никогда. У меня другие планы». Но он не смог произнести ни слова.
   — В таком случае примите мои поздравления, Кулум, — небрежно наклонил голову Лонгстафф. — Быть партнером «Благородного Дома» — это удача, которую нельзя купить ни за какие деньги.
   Только не когда ты банкрот, едва не добавил Струан.
   — Садись, Кулум.
   Лонгстафф прошелся взад-вперед по каюте и начал:
   — На завтра назначена встреча с полномочным представителем китайского императора для обсуждения деталей договора.
   — Он предложил место и время встречи или вы?
   — Он.
   — Тогда, наверное, вам лучше все изменить. Выберите другое место и назначьте другое время.
   — Зачем?
   — Затем, что если вы согласитесь с его предложением, он и все мандарины будут рассматривать это как проявление слабости.
   — Хорошо. Если вы так считаете. Скажем, послезавтра, а? В Кантоне?
   — Да. Возьмите с собой Горацио и Маусса. Если хотите, я тоже поеду с вами. И мы обязательно должны опоздать на четыре часа.
   — Но, черт меня возьми, Дирк, к чему такие крайности. Четыре часа? Клянусь честью, это просто смешно!
   — Это не смешно. Если вы будете вести себя с ними как повелитель с подчиненными, вы получите преимущество на переговорах. — Струан посмотрел на Кулума. — Здесь, на Востоке, игру приходится вести по восточным правилам. Незначительные вещи, мелочи приобретают огромную важность. Его превосходительство получил крайне трудное назначение. Один крошечный промах сейчас — и его последствия не исправить в течение целого полувека. Ему приходится действовать быстро и при этом соблюдать величайшую осторожность.
   — Да. И никакой помощи, черт побери! — Лонгстафф осушил свой бокал и вновь его наполнил. — Какого дьявола, почему они не могут вести себя как цивилизованные люди, этого мне никогда не понять. Никогда. За исключением вашего отца, здесь нет ни одного человека, который старался бы помочь мне. Дома Кабинет просто не представляет, с какими проблемами мне приходится здесь сталкиваться, да им это и не интересно. Я здесь полностью предоставлен самому себе. Мне присылают невыполнимые инструкции, рассчитывая, что я смогу найти общий язык с невозможным народом. Клянусь честью, мы должны опаздывать на четыре часа, чтобы доказать, что мы «выше» них, когда всякому и так ясно, что мы выше! — Он раздраженно взял щепотку табака и чихнул.
   — Когда вы намерены провести распродажу земли, Уилл?
   — Ну… э… я так думал, когда Кабинет одобрит договор Времени у нас достаточно. Скажем, где-нибудь в сентябре.
   — Разве вы забыли о вашей замечательной идее? Мне казалось, вы хотите начать застраивать Гонконг немедленно?
   Лонгстафф напряг свою память. Ему показалось, что он действительно припоминает какой-то разговор со Струаном. О чем там, черт побери, шла речь?
   — Ну, передача Гонконга, конечно же, остается неофициальной, пока оба правительства не ратифицировали договор — я хочу сказать, это ведь обычная процедура, ну?
   — Да. Но ситуация у нас необычная. — Струан поиграл бокалом. — Гонконг наш. Чем скорее мы начнем строиться, тем лучше, разве это не ваши слова?
   — Ну, остров-то, конечно, наш… — Что же это был за план? Лонгстафф подавил очередной зевок.
   — Вы сказали, что вся земля должна принадлежать королеве. Что до тех пор, пока вас официально не назначили первым губернатором Гонконга, управление островом должно быть сосредоточено в ваших руках, поскольку вы являетесь полномочным представителем Короны. Если вы подпишете особое постановление, все пойдет по плану. Будь я на вашем месте, я бы провел распродажу уже в следующем месяце. Не забывайте, Уилл, что для колонии вам понадобятся деньги. Кабинет с большим подозрением относится к тем колониям, которые не могут обходиться своими средствами.
   — Правильно. Да. Совершенно верно. Конечно. Мы должны начинать как можно скорее Первая распродажа земли будет проведена в следующем месяце. Так-так. Теперь мне надо определить форму владения. Что это будет: фригольд ^[9], аренда или еще что-нибудь.
   — Аренда на девятьсот девяносто девять лет. Обычный для Короны срок арендных соглашений.
   — Отлично. — Лонгстафф беспомощно всплеснул руками. — Как будто у нас других забот не хватает, Кулум! Теперь вот придется превращаться в каких-то чертовых торгашей. С чего, дьявол меня забери, вообще начинают строительство колонии, ну? Должны быть выгребные ямы, улицы, дома и Бог его знает что еще. Да, еще здание суда и тюрьма! — Он остановился перед Кулумом: — Вы сколько-нибудь знакомы с юриспруденцией?
   — Нет, ваше превосходительство, — ответил Кулум — Я всего лишь прослушал половину курса по изящным искусствам в университете.
   — Это не важно. Мне понадобятся управляющий делами колонии, генерал-адъютант, казначей и Бог знает кто еще. Потом нужно же иметь какую-то полицию. Вам бы не хотелось возглавить нашу полицию?
   — Нет, благодарю вас, сэр. — Кулум постарался не показать, насколько его шокировало это предложение.
   — Что ж, я уверен, мы сможем найти вам какое-нибудь применение. Каждому придется приложить усилия. Я не в состоянии сам обо всем заботиться. Поразмыслите о том, чем бы вам хотелось заняться, и дайте мне знать. Нам понадобятся люди, достойные доверия.
   — А почему бы не назначить его к вам в штат заместителем? — предложил Сгруан. — Мы одолжим его вам на полгода.
   — Превосходно. — Лонгетафф улыбнулся Кулуму. — Очень хорошо. Отныне вы заместитель управляющего делами колонии. Так, давайте посмотрим… Приготовьте-ка все для распродажи земельных участков. Это будет вашим первым поручением.
   — Но сэр, я ничего не знаю о том, как проводятся распродажи земельных участков. Я ничего не знаю о…
   — Вы знаете не меньше, чем любой из нас, а ваш отец сумеет вас направить. Вы будете… э… заместителем управляющего делами колонии. Отлично. Теперь я могу забыть об этой проблеме. Выясните, что следует сделать и как, а потом скажете мне, что необходимо сделать для придания всему этому официального характера. Проведите аукцион. Думаю, это будет честно. — Лонгстафф вновь наполнил свой бокал. — Да, кстати, Дирк, я отдал распоряжение об эвакуации наших сил с острова Цюшан.
   Струан почувствовал, как внутри у него все похолодело.
   — Зачем вам понадобилось это делать, Уилл?
   — Я получил специальное послание от его превосходительства Ти-сена два дня назад, в котором он просил меня сделать это в качестве жеста доброй воли.
   — Вы могли бы подождать.
   — Он требовал немедленного ответа, а… э… с вами никак нельзя было связаться.
   — «Немедленно» для китайца может означать любой срок до столетия включительно. — О Уилли, дурень ты несчастный, подумал он, сколько же раз тебе нужно объяснять?
   Лонгстафф почувствовал на себе давящий взгляд зеленых глаз.
   — Ти-сен как раз посылал копию доювора императору и хотел включить в свое донесение весть о гом, что мы приказали оставить остров Мы ведь и так собирались вернуть его китайцам, ну? Такой же у нас был план. Чертнязьми, какая разница — сейчас или потом?
   — Для китайцев сроки всегда очень важны. Приказ уже отправлен?
   — Да. Он был послан вчера. Ти-сен оказался настолько любезен, что предложил нам воспользоваться императорской конной эстафетой. С ней я его и передал.
   Дьявол тебя забери за твою слепоту, в отчаянии подумал Струан. Невыносимый идиот.
   — Очень плохо пользоваться их услугами для передачи наших распоряжений. Мы потеряли лицо, а они получили дополнительные очки. Теперь уже бесполезно посылать корабль. — Его голос звучал холодно и жестко. — К тому времени, когда он доберется до Цюшана, эвакуация уже закончится. Ну что же, дело сделано, так что говорить теперь не о чем. Но это было неблагоразумно. Китайцы увидят в этом лишь проявление слабости.
   — Мне подумалось, что акт доброй воли — это отличная идея, отличная, — продолжал Лонгстафф, стараясь преодолеть свою нервозность. — В конце концов мы получили все, что хотели. Контрибуция на них наложена небольшая — всего шесть миллионов долларов, — но и это с лихвой окупает уничтоженный ими опиум. Кантон вновь открыт для торговли. И у нас есть Гонконг. Наконец-то. — Его глаза заискрились. — Все идет по плану. Остров Цюшан значения не имеет. Вы сами говорили, что его нужно захватить только для отвода глаз. Но Гонконг наш. И Ти-сен заверил меня, что еще до конца месяца он назначит сюда мандарина, и они…
   — Он сделает что?! — Струан был ошеломлен.
   — Назначит на Гонконг мандарина. А в чем дело?
   Спокойнее, спокойнее, одернул себя Струан, напрягая все душевные силы, чтобы сохранить невозмутимость. Хватало же у тебя терпения до сих пор, ну же, держи себя в руках. Это слабоумное ничтожество — твой самый необходимый инструмент.
   — Уилл, если вы позволите ему сделать это, вы своими руками отдадите ему власть над Гонконгом.
   — Вовсе нет, мой дорогой друг, ну? Гонконг теперь принадлежит Британии. Язычники на острове будут жить под нашим флагом и подчиняться нашей администрации. Кто-то же должен отвечать за этих дьяволов, ну? И должен же быть кто-то, кому мы будем платить таможенную пошлину. Где найти для этого более удачное место, чем Гонконг? Они построят здесь свою таможню, склады и…
   — Что?! — Слово с треском врезалось в дубовую переборку и запрыгало по каюте. — Кровь Христова, вы, я надеюсь, не согласились на это?
   — Ну, лично я не вижу в этом большого зла, Дирк, а? Клянусь честью, это же ничего не меняет, разве нет? Наоборот, избавит нас от целой кучи проблем. Нам уже не нужно будет находиться в Кантоне. Мы сможем делать все дела прямо отсюда.
   Пытаясь справиться с бешеным желанием раздавить Лонгстаффа как клопа, Струан подошел к бюро и налил себе бренди. Держись. Ты не можешь его сейчас уничтожить. Сейчас не время. Ты должен его использовать.
   — Вы пришли к конкретному соглашению с Ти-сеном, что он может назначить на Гонконг мандарина?
   — Ну, мой дорогой друг, я не то чтобы окончательно согласился. Это ведь не предусмотрено договором. Я просто согласился с тем, что это хорошая мысль.
   — Вы выразили свое согласие письменно?
   — Да. Вчера. — Лонгстафф был сбит с голку настойчивостью Струана. — Но разве это не го, чего мы так долго добивались? Иметь возможность обращаться к мандарину непосредственно, а не через купцов из этого китайского хонга?
   — Верно. Но не на нашем острове, клянусь Создателем! — Голос Струана звучал ровно. А про себя он подумал: черт бы побрал эту убогую пародию на полномочного представителя Короны, этого напыщенного дурака, нерешительного аристократишку, умеющего делать только ошибки, эту навозную кучу, о которую все время приходится спотыкаться. — Если вы допустите это, мы потеряем Гонконг. Мы потеряем все.
   Лонгстафф подергал себя за мочку уха, сникнув под взглядом Струана.
   — Но почему, отец? — спросил Кулум.
   К огромному облегчению Лонгстаффа горящие зеленые глаза повернулись к юноше, и капитан-суперинтендант торговли подумал: «Да, почему? Почему мы должны все потерять? Мне казалось, я просто чудесно все устроил».
   — Потому что они — китайцы.
   — Мне это ни о чем не говорит.
   — Я знаю, мой мальчик. — Чтобы заглушить боль от потери семьи, внезапно выросшую внутри него, и прогнать от себя безумную тревогу по поводу грозящего им банкротства, он решил все подробно объяснить — не только Кулуму, но и, в который раз, Лонгстаффу. — Первое, что ты должен понять: в течение пятидесяти столетий китайцы называли свою страну Срединным Царством — царством, которое боги поместили между небом сверху и землей снизу. Китаец — исключительное существо, он стоит выше всех уже просто потому, что он китаец. Всех остальных людей — всех без исключения — они считают дикарями, которые недостойны даже снисходительного взгляда. Только им одним как единственной действительно цивилизованной нации дано божественное право властвовать на земле. Для китайцев наша королева Виктория — не более чем вассальный правитель, который должен платить им дань. У Китая нет ни флота, ни армии, мы можем сделать с ним все, что нам заблагорассудится. Но они верят, что они самая цивилизованная, самая могучая и самая богатая — в этом, полагаю, они потенциально могут быть правы — нация на земле. Ты когда-нибудь слышал о Восьми Правилах?
   Кулум покачал головой.
   — Видишь ли, это были условия, на которых китайский император согласился торговать с «варварами» сто пятьдесят лет назад. Эти Правила ограничивали всю торговлю с нами одним только портом — Кантоном. Чай и шелк должны были оплачиваться только серебром, торговля в кредит не допускалась, контрабанда была запрещена. «Варварам» разрешалось строить лабазы и фактории в Кантоне на полоске земли длиной полмили и шириной двести ярдов. Выходить за пределы этой строго ограниченной территории — Кантонского поселения — «варвары» не имели права, и проживать в поселении могли только в период зимней торговли — с сентября по март, — после чего должны были возвращаться в Макао. Ни при каких обстоятельствах ни одной «варварской» семье не разрешалось жить в поселении, так же как и ни одной без исключения женщине. В поселении ни в коем случае не должно было храниться оружие. Изучение китайского, прогулки на лодке или в паланкине, смешение с местным населением запрещалось. «Варварские» военные корабли не допускались в устье Жемчужной реки ^[10].
   Все наши торговые суда вставали на якорь у Вампоа, тринадцатью милями ниже, где происходили погрузка и разгрузка и где выплачивалась таможенная пошлина за вывоз товара — серебром. Все сделки с «дикарями» должны были осуществляться монопольно через гильдию из десяти китайских купцов, которую мы называем Ко-хонг. Ко-хонг также является для нас единственным поставщиком пищи и строго определенного числа слуг, лодочников и компрадоров. И, наконец, главное Правило, делавшее нас совершенно беспомощными, — нынешний договор отменяет его — гласило, что все петиции, прошения, жалобы «варвары» могли подавать только в Ко-хонг, который затем передавал их мандаринам.
   Правила преследовали единственную цель — держать нас на расстоянии и в постоянном напряжении, но при этом выжимать из нас каждый пенни. Запомни: китайцы любят деньги. Но то, что выжималось из нас, шло в карман не всем китайцам, а только маньчжурам, которые правят страной. Маньчжуры считают, что наши идеи — христианство, парламент, свободные выборы и, в первую очередь, равенство людей перед законом и суд присяжных — революционны, опасны и вредны. Но им нужно наше серебро.
   При Восьми Правилах мы были бесправны, наша торговля контролировалась, с нас могли затребовать любую мзду. И все равно мы делали деньги. — Он улыбнулся. — Мы заработали много денег. И они тоже. Со временем большинство Правил отпало само собой из-за жадности чиновников. Основные — никаких военных кораблей, никаких официальных контактов, кроме как через купцов Ко-хонга, никаких жен в Кантоне, запрещение оставаться там после марта или селиться раньше сентября — остались в силе.
   И что типично для китайцев, несчастных купцов Ко-хонга сделали целиком ответственными за нас. Стоило возникнуть какому-нибудь «осложнению», и на них обрушивался гнев императора. Что опять же очень по-китайски. Ко-хонг выдаивали и будут выдаивать до тех пор, пока большинство купцов не разорится. У нас на шестьсот тысяч гиней их ценных бумаг, которые не стоят ни гроша. У Брока примерно столько же. По китайским обычаям Ко-хонгу приходится покупать свои должности у императора, и им полагается постоянно слать наверх огромные «подарки» — пятьдесят тысяч тэйлов серебром составляет обычный «подарок» императору в день его рождения от каждого из них.
   Над Ко-хонгом стоит главный мздоимец самого императора. Мы зовем его Хоппо. Он отвечает за выжимание денег из мандаринов Кантона, из Ко-хонга и вообще изо всех, кто попадается ему под руку. Хоппо так же покупает свою должность — он, кстати, самый крупный торговец опиумом и наживает на этом огромные деньги.
   Поэтому допустить на Гонконг хотя бы одного мандарина значит открыть двери всей системе. Этот мандарин станет Хоппо. Ему будет подчинен каждый китаец. Каждый китайский купец, приезжающий на остров, должен будет «купить» лицензию и заплатить ему мзду, и они в свою очередь постараются как можно больше выжать из нас. Хоппо будет уничтожать всех, кто захочет нам помогать, и поддержит любого, кто нас ненавидит. И они не успокоятся до тех пор, пока не выживут нас отсюда.
   — Почему?
   — Потому что они — китайцы — Струан потянулся, чтобы размять плечи, чувствуя, как на него волной накатывается необоримая усталость. Он подошел к буфету и налил себе еще бренди. Как бы я хотел хоть на час стать китайцем, с тоской подумал он. Тогда я без всяких хлопот смог бы достать где-нибудь миллион тэйлов. Что ж, если ответ заключается именно в этом, сказал он себе, попробуй рассуждать как китаец Ты Тай-Пэн «варваров», мандарин с неограниченной властью. Какой в этой власти прок, если ты не можешь использовать ее на то, чтобы повернуть йосс в свою пользу? Как ты можешь воспользоваться своим положением? У кого есть миллион тэйлов? На кого ты можешь нажать, чтобы получить его? Кто обязан тебе услугами?
   — Что же нам делать, Дирк? Я хочу сказать, я полностью с вами согласен, — встревоженно проговорил Лонгстафф.
   — Вам следует немедленно отправить Ти-сену послание. Попросите его… нет, прикажите ему…
   Внезапно Струана осенило, и он замолчал. Усталость как рукой сняло. Ах ты глупый, полоумный, ни на что не годный пустобрех! Ти-сен! Ти-сен решит все твои проблемы! Один мандарин. Это все, что тебе нужно устроить. Два простых шага: первый — отменить соглашение Лонгстаффа с Ти-сеном, как его следовало бы отменить в любом случае; второй — через одну-две недели сделать Ти-сену тайное предложение, что в обмен на один миллион серебром ты заставишь Лонгстаффа изменить свою точку зрения и разрешишь ему назначить на Гонконг одного мандарина. Ти-сен с радостью ухватится за это предложение, потому что таким образом Китай в одно мгновение возвращает себе все, что был вынужден уступить, потерпев поражение в войне. Он нажмет на Ко-хонг, и они соберут ему миллион, и тоже сделают это с радостью, потому что сразу же добавят этот миллион к цене чая, который они умирают как хотят нам продать, а мы умираем как хотим купить. Бедняжка Уилли — не проблема, а из торговцев никто не станет возражать против одного мандарина. Мы придумаем ему новое имя, так что даже самые проницательные будут сбиты с толку и ни о чем не догадаются. Скажем, «торговый уполномоченный». Коммерсанты не станут возражать против китайского «торгового уполномоченного», потому что он поможет торговле и упростит выплату таможенной пошлины. Теперь дальше, к кому следует обратиться с этим тайным предложением? Разумеется, к старому Дзин-куа. Он — самый богатый и самый хитрый из купцов Ко-хонга, и к тому же он твой главный поставщик, и ты знаешь его уже двадцать лет. Он — наиболее подходящая фигура, в этом нет сомнения.
   Один-единственный мандарин обеспечит будущее «Благородного Дома». Это так. Но он погубит Гонконг. И сделает невозможным твой план Рискнешь ли ты пойти на эту сделку, зная, что впоследствии тебе придется найти способ перехитрить его? Это огромный риск — ты-то понимаешь, что один мандарин означает всю систему целиком. Ты не можешь отдать этому дьяволу в кабалу Робба, а вслед за ним Кулума и их детей. Но без этих денег не будет ни «Благородного Дома», ни будущего.
   — Вы что-то хотели сказать, Дирк?
   — Прикажите Ти-сену именем королевы забыть о том, что на Гонконге будет мандарин.
   — Полностью с вами согласен. — Лонгстафф со счастливым видом присел к столу и взялся за перо. — Что мне написать?
   Бедный Уилли, а кто мне подскажет, что я должен делать, спросил себя Струан. Действительно ли цель оправдывает средства?
   — Напишите следующее: «Ти-сену в Кантоне. Особое постановление. Только Ее Британское Величество королева Виктория имеет право назначать чиновников на британском острове Гонконг. На земле этого острова не будет ни китайских чиновников, ни каких бы то ни было китайских таможенных учреждений. — Он помолчал в нерешительности, потом стал размеренно диктовать дальше, чувствуя, что момент подходящий: — И все китайцы, проживающие в колонии Ее Величества Гонконг, будут отныне британскими подданными, подчиняющимися только английским законам».
   — Но это превышает мои полномочия!
   — Посланникам привычно превышать свои полномочия. Именно поэтому их и отбирают столь тщательно, Уилл. Именно поэтому мы имеем теперь империю. Раффлз, Хастингс, Клайв, Рэли, Веллингтон. Правительство Ее Величества облекло вас полномочиями своего представителя для подписания договора с Китаем. Что они там, дома, знают о Китае, да и хотят ли вообще что-нибудь знать? Но вы, вы первопроходец, Уилл. Вы творите историю. Вы готовы согласиться на один крошечный, бесплодный, почти необитаемый островок, когда во всем мире принято в подобных ситуациях захватывать целые континенты, когда вы могли потребовать весь Китай, если бы только захотели. Но вы оказались гораздо дальновиднее.
   Лонгстафф заколебался, покусывая кончик пера.
   — Да, но мы уже договорились о том, что китайцы на Гонконге будут подчиняться китайским законам, исключены будут лишь все виды пыток. — На подбородке у него собралась капелька пота. — Это был один из пунктов договора, и я издал особое постановление.