Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   Он открыл глаза и беспомощно огляделся вокруг.
   — Извините. Простите меня. Я утратил верные слова. Я вижу их — великие слова, которые откроют вам Господа, как некогда Он был открыт мне, но уста мои навсегда онемели для этих слов. Простите меня. Господи, благослови этот остров. Аминь.
   Струан взял полный бокал виски и протянул его Мауссу.
   — Я думаю, ты сказал очень хорошо. Тост, джентльмены! За королеву!
   Они выпили, и когда бокалы опустели, Струан распорядился наполнить их снова.
   — С вашего позволения, капитан Глессинг, я бы хотел предложить вашим людям выпить с нами. И вам, конечно. Тост за новое владение королевы. Сегодня вы вошли в историю. — Он повернулся к торговцам и воскликнул: — Мы должны почтить нашего капитана. Давайте назовем этот пляж мысом Глессинга!
   Предложение было встречено одобрительным ревом.
   — Давать название острову или любой его части — прерогатива верховного командования, — заметил Глессинг.
   — Я упомяну об этом его превосходительству. Глессинг отрывисто кивнул и рявкнул главному старшине корабельной полиции:
   — Матросам по чарке, поздравление от торгового дома «Струан и компания». Морским пехотинцам воздержаться. Вольно стоять.
   Несмотря на то, что Сгруан бесил его, Глессинг не мог сдержать восторга при мысли, что пока существует колония Гонконг, его имя будут помнить. Ибо Струан никогда не бросал слов на ветер.
   Следующий гост был поднят за Гонконг и встречен тройным «ура». Затем Струан кивнул волынщику, и над пляжем поплыл скерл клана Струан.
   Робб не выпил ни капли. Струан пригубил бокал с бренди и начал пробираться сквозь толпу гостей, здороваясь с теми, с кем хотел поздороваться, и кивая остальным.
   — Ты не пьешь, Гордон?
   — Нет, благодарю вас, мистер Струан. — Юноша поклонился по-китайски, гордясь тем, что его заметили.
   — Как идут твои дела?
   — Очень хорошо, благодарю вас, сэр.
   Мальчик уже вырос в молодого мужчину, подумал Струан. Сколько ему теперь? Девятнадцать. Время бежит так быстро.
   Он с теплотой вспомнил Кай-сун, мать мальчика. Она была его первой наложницей, и самой красивой. Хей-йа, она многому тебя научила.
   — Как поживает твоя мать? — спросил он.
   — Она чувствует себя очень хорошо, — улыбнулся Гордон. — Она была бы рада передать со мной свои молитвы о вашем благополучии. Каждый месяц она зажигает в храме благовонные палочки, чтобы йосс был благосклонен к вам.
   Интересно, спрашивал себя Струан, как она теперь выглядит. Он не видел ее семнадцать лет. Но лицо ее помнил очень отчетливо.
   — Передай ей мои наилучшие пожелания.
   — Это будет очень большая честь для нее, мистер Струан.
   — Чен Шень говорит мне, что ты много и прилежно работаешь и очень полезен ему.
   — Он слишком добр ко мне, сэр.
   Чен Шень никогда не бывал добр к тому, кто не отрабатывал свой хлеб сторицей. Чен Шень — старый вор, подумал Струан, но, клянусь Господом, без него мы бы пропали.
   — Что ж, — сказал он вслух, — ты не мог бы пожелать себе лучшего учителя, чем Чен Шень. В следующие несколько месяцев нам предстоит много работы. Можно будет получить хорошие комиссионные.
   — Я надеюсь быть полезным «Благородному Дому», сэр.
   Струан почувствовал, что его сын хочет сказать ему что-то важное, но лишь благожелательно кивнул и отошел, зная, что Гордон найдет способ поговорить с ним, когда придет время.
   Гордон Чен поклонился и, помедлив несколько секунд, направился к одному из столов, и вежливо подождал поодаль, пока для него не освободится место. Он чувствовал на себе изумленные взгляды, но не обращал на них внимания… пока Струан оставался Тай-Пэном, он был в полной безопасности.
   Купцы и матросы, собравшиеся на пляже, руками разрывали цыплят и молочных поросят и набивали рты мясом; жирный сок стекал по их подбородкам. Настоящая банда дикарей, подумал Гордон и возблагодарил свой йосс за то, что его воспитали как китайца, а не как европейца.
   Да, продолжал он беседовать сам с собой, мой йосс огромен. Несколько лет назад йосс привел к нему его китайского Наставника. Он никому не рассказывал об этом человеке, даже матери. От него он узнал, что не все, о чем проповедовали преподобные Синклер и Маусс, обязательно истина. Он узнал о Будде, о Китае и его прошлом. И о том, как отплатить за жизнь, дарованную ему свыше, использовав ее во славу родной страны. И, наконец, в прошлом году Наставник посвятил его в члены самого могущественного и воинственного изо всех тайных обществ Китая — Хун Мун Тонга. Это общество, распространившееся по всей стране, было законспирировано, как ни одно другое. Его членов связывали между собой самые священные клятвы кровного братства. Его целью являлось свержение ненавистных маньчжуров — чужеродной династии Цин, которая правила Китаем.
   Вот уже двести лет под разными названиями и в разных обличиях это общество сеяло в народе зерна неповиновения. Во всех уголках Китайской империи — от Тибета до Формозы, от Монголии до Индокитая — постоянно вспыхивали восстания. Где бы ни начинался голод, ни усиливался гнет или недовольство, Хун Мун объединял крестьян против императора и его мандаринов. Все выступления заканчивались поражением, и войска императора с неимоверной жестокостью расправлялись с восставшими. Но тайное братство продолжало существовать.
   Гордон Чен понимал, что ему, китайцу лишь наполовину, оказали немалую честь, признав достойным вступления в братство Хун Мун. Смерть Цинам! Он благодарил свой йосс за то, что родился именно в этот период истории, именно в этой части Китая и с таким отцом, потому что сознавал: Китай почти созрел для всенародного восстания.
   И он благословлял Тай-Пэна, ибо тот преподнес Хун Муну жемчужину, не имеющую цены, — Гонконг. Наконец-то после стольких лет у братства появилось надежное убежище, где его не настигнет рука мандаринов, и днем и ночью пытающихся напасть на его след. Гонконгом будут управлять сами варвары, и здесь, на этом маленьком диком островке, общество наберет силу. С Гонконга, своего нового безопасного лагеря, они станут тайком проникать на материк, не давая покоя Цинам, пока не наступит Священный День. И если йосс, думал он, если йосс будет ко мне благосклонен, я сумею воспользоваться могуществом «Благородного Дома» на благо нашего дела.
   — Убирайся отсюда, чертов язычник!
   Гордон Чен вздрогнул и поднял глаза. Крепкий, коренастый матрос смотрел на него горящими глазами. В руке он держал ногу молочного поросенка, от которой отрывал большие куски своими сломанными зубами.
   — Катись отсюда, или я намотаю твою косичку на твою же вонючую шею!
   Боцман Маккей торопливо подошел к ним и отшвырнул матроса в сторону.
   — Придержи язык, Рамсей, чертово ты отродье. Не сердитесь, мистер Чен, он вполне безобидный малый.
   — Да. Благодарю вас, мистер Маккей.
   — Хотите перекусить? — Маккей коротким движением вонзил свой нож в цыпленка, поднял его и предложил молодому человеку.
   Гордон Чен аккуратно отломил кончик крылышка, ужасаясь про себя варварским манерам боцмана.
   — Спасибо.
   — И это все?
   — Да. Это самая вкусная часть. — Чен поклонился. — Благодарю вас еще раз. — Он отошел. Маккей направился к матросу.
   — С тобой все в порядке, приятель?
   — Мне следовало бы насадить на нож твое гнилое сердце. Эта обезьяна что, твоя китайская милашка?
   — Говори тише, парень. Этого китайца нужно оставить в покое. Если тебе так уж хочется связываться с языческими ублюдками, вокруг полно других. Но этого не трогай, клянусь Всевышним. Он — сын Тай-Пэна, вот так-то.
   — Тогда почему же он не носит этот чертов знак… или не обрежет свои чертовы волосы? — Рамсей понизил голос и осклабился: — Хе, говорят, они совсем другие, эти китайские милашки. Устроены не по-нашему.
   — Не знаю. Я к этому отребью и близко не подойду. В Макао полным-полно белых девочек, на наш век хватит.
   Струан рассматривал сампан, стоящий на якоре недалеко от берега. Это была небольшая лодка с уютной кабиной, устроенной из тонких пальмовых циновок, натянутых на бамбуковые дуги. Рыбак и его семья были танка, речные люди, которые всю жизнь проводили на плаву и редко, если вообще когда-либо, высаживались на берег. Струан разглядел в сампане четверых взрослых и восемь человек детей. Некоторые из ребятишек были привязаны к лодке веревкой, закрепленной у них на поясе. Это, скорее всего, сыновья, отметил он про себя. Дочерей не привязывают, потому что дочери никому не нужны.
   — Как вы думаете, когда мы сможем вернуться в Макао, мистер Струан?
   Он обернулся и приветливо улыбнулся Горацио.
   — Надо полагать, завтра, мой мальчик. Однако, я думаю, ты понадобишься его превосходительству для еще одной встречи с Ти-сеном. Нужно будет потом перевести кое-какие документы.
   Она заглянула в него и жестом подозвала Струана, показав рукой, что ему нужно сделать то же самое. Струан слышал про старинную китайскую хитрость, когда врага обманом уговаривали приложить глаз к такому отверстию, а с другой стороны стены его поджидал человек с длинной иглой. Поэтому он держал лицо в нескольких дюймах от отверстия. Но и так он мог хорошо видеть все, что происходило в соседней комнате.
   Это была спальня. Ван Чу, верховный мандарин Макао, лежал на постели, голый и жирный, и громко храпел. Мэри, тоже нагая, лежала рядом. Положив руки под голову, она смотрела в потолок.
   Струан завороженно наблюдал эту картину, чувствуя, как душу его наполняет ужас Мэри томно ткнула Ван Чу в бок, ласками разбудила его, стала говорить с ним и смеяться. Струан и не подозревал, что она выучила китайский, он знал ее не лучше, чем любого другого человека в Макао — исключая ее брата. Мэри позвонила в маленький колокольчик. В спальню вошла прислужница и начала помогать мандарину одеваться. Ван Чу не мог одеваться самостоятельно, ему мешали его ногти длиной в четыре дюйма, на эти ногти, чтобы они не сломались, были надеты специальные чехольчики, украшенные драгоценными камнями. Струан отвернулся, задыхаясь от отвращения.
   Внезапно из сада послышались монотонные голоса, и он осторожно выглянул в окно. Внизу собиралась охрана Ван Чу, солдаты отрезали ему единственный путь к отступлению. Прислужница знаком показала, чтобы он не беспокоился, а подождал. Она подошла к столу, налила ему чая, затем поклонилась и вышла.
   Через полчаса солдаты покинули сад, и Струан увидел, как они построились на улице перед паланкином Ван Чу. Мандарину помогли усесться в паланкин, и процессия тронулась.
   — Хэллоу, Тай-Пэн.
   Струан резко обернулся, выхватив нож. Мэри стояла у двери, скрытой обшивкой комнаты. Она накинула халат из легкой полупрозрачной ткани, который не скрывал ничего совершенно. У нее были длинные светлые волосы, голубые глаза и ямочка на подбородке; халат позволял видеть длинные стройные ноги, крошечную талию и маленькие упругие груди. На золотой цепочке вокруг шеи висел бесценный медальон из нефрита, покрытого тонкой резьбой. Мэри изучала Струана с открытой улыбкой, полной лукавого любопытства.
   — Вы можете убрать нож, Тай-Пэн. Здесь вам не грозит опасность. — Ее голос звучал спокойно, в нем слышалась насмешка.
   — Тебя следовало бы выпороть, — сказал он.
   — Поркой меня не удивишь, разве вы этого не знаете? — Она показала рукой в сторону спальни: — Там нам будет удобнее. — Подойдя к бюро, она налила бренди в два бокала.
   — В чем дело? — спросила она с той же порочной улыбкой. — Неужели вам никогда не приходилось бывать в спальне девушки?
   — Ты имеешь в виду спальню блудницы? Она протянула ему бокал, и он принял его.
   — Мы с вами очень похожи, Тай-Пэн. Нам обоим в постели больше нравятся китайцы.
   — Клянусь Богом, дрянь ты этакая, ты…
   — Не нужно разыгрывать лицемера, это вам не идет. Вы женаты, и у вас есть дети. Тем не менее у вас много других женщин. Китайских женщин. Я все о них знаю. Я специально позаботилась выяснить о вас все подробности.
   — Невозможно, чтобы передо мной сейчас стояла Мэри Синклер, — произнес он, обращаясь больше к самому себе.
   — Не невозможно. Удивительно, да. — Она спокойно потягивала свой бренди. — Я послала за вами, потому что хотела, чтобы вы увидели меня такой, какая я есть.
   — Зачем?
   — Для начала вам лучше отпустить своих людей.
   — Откуда ты о них знаешь?
   — Вы очень осторожны. Так же, как и я. Вы ни за что бы не пришли сюда тайно без ваших телохранителей. — Ее глаза насмешливо смотрели на него.
   — Что ты задумала?
   — Как долго вы приказали вашим людям ждать вас?
   — Один час.
   — Мне понадобится больше времени для разговора с вами. Отпустите их. — Она рассмеялась. — Я подожду.
   — Да уж, сделай милость. И заодно надень на себя что-нибудь.
   Он вышел из дома и приказал Вольфгангу ждать его еще два часа, по истечении которых они должны будут заняться его поисками. Он рассказал Мауссу про потайную дверь в стене, но умолчал о Мэри.
   Когда он вернулся, Мэри лежала на кровати.
   — Пожалуйста, закройте дверь, Тай-Пэн, — попросила она.
   — Я же просил тебя одеться.
   — А я просила вас закрыть дверь.
   Он со злостью захлопнул ее за собой. Мэри сняла свой прозрачный халат и отбросила его в сторону.
   — Вы находите меня привлекательной?
   — Нет. Ты вызываешь во мне отвращение.
   — А вот вы не вызываете во мне отвращения, Тай-Пэн. Вы единственный человек в мире, которым я восхищаюсь.
   — Посмотрел бы на тебя сейчас Горацио.
   — А, Горацио, — произнесла она с загадочным выражением на лице. — Как долго вы приказали вашим людям ждать на этот раз?
   — Два часа.
   — Вы рассказали им про потайную дверь, но не про меня.
   — Почему ты так уверена?
   — Я знаю вас, Тай-Пэн. Поэтому я и доверяю вам свою тайну. — Она поиграла бокалом, опустила глаза. — Мы уже закончили, когда вы заглянули в отверстие в стене?
   — Кровь Христова! Да неужели ты…
   — Будьте терпеливы со мной, Тай-Пэн, — оборвала она его. — Мы закончили?
   — Да.
   — Я рада. Правда, это и хорошо, и плохо. Я бы хотела, чтобы вы были уверены.
   — Не понимаю тебя.
   — Я бы хотела, чтобы вы были уверены в том, что Ван Чу мой любовник.
   — Зачем?
   — Затем, что у меня есть информация, которая может оказаться полезной для вас. Вы никогда бы не поверили мне, не убедившись, что я была его женщиной.
   — Что за информация?
   — Я знаю многое из того, что могло бы вам пригодиться, Тай-Пэн. У меня много любовников. Иногда сюда заходит Ти-сен. Большинство мандаринов Кантона. Один раз был даже старик Дзин-куа. — Ее глаза превратились в льдинки и словно поменяли цвет. — Они не находят меня отвратительной. Им нравится цвет моей кожи, и я выполняю все их желания. Они выполняют мои. Я должна рассказать вам все, что знаю, Тай-Пэн. Ведь я лишь возвращаю вам свой долг.
   — Какой долг?
   — Вы прекратили побои. Правда, помощь пришла слишком поздно, но это не ваша вина. — Она поднялась с кровати и накинула халат из плотной ткани — Я не буду больше испытывать ваше терпение. Пожалуйста, выслушайте меня, а потом можете поступать, как вам заблагорассудится.
   — Что ты хочешь рассказать мне?
   — Император назначил в Кантон нового наместника. Этот новый наместник Линь везет с собой императорский указ, запрещающий торговлю опиумом. Он прибудет сюда через две недели, и в течение последующих трех недель поселение в Кантоне будет окружено войсками. Ни одному европейцу не позволят покинуть Кантон, пока не будут сданы все запасы опиума.
   Струан презрительно рассмеялся.
   — В это я никогда не поверю.
   — Если опиум будет сдан и уничтожен, любой, у кого останутся его запасы за пределами Кантона, заработает на этом целое состояние, — спокойно заметила Мэри.
   — Свой опиум никто и никогда не отдаст просто так.
   — Предположим, всех жителей поселения возьмут заложниками. И в качестве выкупа назначат опиум. Что вы сможете сделать? Военных кораблей у вас здесь нет. Вы беззащитны. Разве не так?
   — Пожалуй.
   — Пошлите корабль в Калькутту с распоряжением скупать опиум — столько, сколько сможете — через два месяца после того, как он туда прибудет. Если моя информация неверна, у вас останется достаточно времени, чтобы отменить это распоряжение.
   — Это тебе Ван сказал?
   — Только о наместнике. Все остальное я додумала сама. Я хотела расплатиться с вами.
   — Ты мне ничего не должна.
   — Вас никогда не пороли кнутом.
   — Почему ты не прислала ко мне кого-нибудь с тайным посланием? Зачем понадобилось приводить меня сюда? Чтобы я увидел тебя вот такой? Затем ты заставила меня пройти через весь этот… весь этот ужас?
   — Я хотела все рассказать вам. Сама. Я хотела, чтобы кто-то другой, кроме меня, знал, какая я на самом деле. Вы единственный человек, которому я доверяю.
   — Ты сошла с ума. Тебя нужно было бы запереть под замок.
   — И все потому, что мне нравится спать с китайцами?
   — Крест Господень! Да ты что, не понимаешь, кем ты стала?
   — Понимаю. Позором Англии. — Ее лицо исказила злоба, оно сразу постарело, стало жестче. — Вы, мужчины, можете делать все, что только захотите, а нам, женщинам, оказывается, нельзя. Бог ты мой, да как бы я могла лечь в постель с европейцем? Первое, что он сделал бы, выйдя отсюда, это побежал рассказывать остальным о своем приключении и опозорил бы меня перед всем светом. А так никто не страдает. За исключением, может быть, меня, но это случилось очень давно.
   — Что случилось? О чем ты?
   — Вам следует раз и навсегда усвоить одну истину, Тай-Пэн. Женщине нужны мужчины так же, как и мужчине нужны женщины. Почему мы должны довольствоваться одним только мужем? С какой стати?
   — Как долго продолжается все это?
   — С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Не кажитесь таким потрясенным! Сколько лег было Мэй-мэй, когда вы купили ее?
   — Это совсем другое дело.
   — Для мужчин это всегда другое дело. — Мэри присела к столу перед зеркалом и принялась расчесывать волосы. — Брок тайно договаривается с испанцами в Маниле насчет урожая сахара. Он предложил Карлосу де Сильвера десять процентов за монопольную торговлю.
   Струан почувствовал, как в нем заклокотала ярость. Если Броку удастся этот его трюк с сахаром, он приберет к рукам всю торговлю на Филиппинах.
   — Откуда ты знаешь?
   — Его компрадор Шэ-Цин сказал мне.
   — Он тоже один изтвоих… клиентов?
   — Да.
   — Ты хочешь сообщить мне еще что-нибудь?
   — Того, что я сказала, уже достаточно, чтобы вы смогли заработать сто тысяч серебром.
   — Значит это все?
   — Да.
   Струан поднялся с кресла.
   — Что вы намерены делать?
   — Рассказать обо всем твоему брату. Тебя лучше отправить в Англию.
   — Позвольте мне жить своей собственной жизнью, Тай-Пэн. Мне нравится то, что я делаю, и я никогда не стану иной. Ни один европеец, кроме Горацио и вот теперь вас, не знает, что я говорю на кайтонском и мандаринском наречиях. Даже из китайцев лишь немногим известно об этом. И только вы знаете обо мне всю правду. Я обещаю, что буду вам очень-очень полезна.
   — Ты отправляешься домой, подальше от Азии.
   — Азия — мой дом. — Морщины прорезали ее лоб, ему показалось, что взгляд ее смягчился. — Ну, пожалуйста, оставьте все, как есть. Ведь ничего не изменилось. Третьего дня вы повстречались со мной на улице, и вы были добры и обходительны. Я по-прежнему все та же Мэри.
   — Нет, уже не та. Ты считаешь, что все это, — он обвел взглядом комнату, — ничего не значит?
   — В каждом из нас живут сразу несколько людей, часто очень разных. Сейчас вы видите перед собой одну Мэри, но и та, другая девушка — милое, доверчивое, невинное ничтожество, которое ведет пустые разговоры и обожает ходить в церковь, играть на клавесине, петь и вышивать, — это тоже я. Я не знаю, как это получается, но это правда. Вот вы, Тай-Пэн Струан — дьявол, контрабандист, принц, убийца, муж, раз вратник, святой и еще целая сотня других людей. Который из них настоящий вы?
   — Я ничего не скажу Горацио. Ты можешь просто уехать домой. Деньги я тебе дам.
   — У меня достаточно денег, чтобы оплатить собственный проезд, Тай-Пэн. Я получаю много подарков. Мне принадлежит этот дом и еще соседний. И я уеду, когда сочту нужным, и тем способом, который выберу сама. Пожалуйста, предоставьте меня моему йоссу, Тай-Пэн. Я — это я, и не в ваших силах изменить тут что-либо. Когда-то вы могли бы помочь мне… Нет, это тоже не честно. Никто не смог бы мне помочь. Мне нравится то, что я делаю. Я клянусь вам, что никогда не стану другой. Я останусь тем, что я есть. Либо тайно, и никто не будет знать об этом, кроме вас и меня, либо открыто. Так зачем же причинять боль другим? Зачем причинять боль Горацио?
   Струан посмотрел на нее сверху вниз. Он понимал, что она говорит серьезно.
   — Ты представляешь себе всю опасноеть своего положения?
   — Да.
   — Вообрази на минуту, что у тебя будет ребенок.
   — Опасность придает жизни остроту, Тай-Пэн. — Она постаралась проникнуть взглядом в самую глубину его души, и ее голубые глаза потемнели. — Только об одном я жалею, пригласив вас сюда. Теперь я никогда не смогу принадлежать вам. А я бы очень хотела этого.
   Струан предоставил Мэри ее собственной судьбе. Она имела право устраивать свою жизнь так, как ей хотелось, и публичное обличение ничего бы здесь не поправило. Хуже того, оно погубило бы ее верного, преданного брата.
   Сведения, полученные от нее, он использовал с огромной выгодой. Благодаря Мэри «Благородный Дом» добился почти полной монополии на торговлю опиумом в течение целого года и с лихвой вернул себе ту долю — двенадцать тысяч ящиков, которая пошла на выкуп за жизнь поселенцев. То, что Мэри сообщила ему о Броке, тоже оказалось правдой, и Брока удалось остановить. Струан открыл на имя Мэри секретный счет в Англии и стал переводить на него часть получаемой им прибыли. Она поблагодарила его за это, но никогда не проявляла интереса к этим деньгам — казалось, они для нее не существовали. Время от времени Мэри передавала ему новую информацию. Но так ни разу и не заговорила о том, как началась ее двойная жизнь и что послужило тому причиной. Господи всевидящий и милосердный, думал он, я никогда не научусь понимать людей…
   Сейчас на берегу он пытался представить себе, что сделает Горацио, когда узнает обо всем этом. Мэри не сможет долго сохранять свою вторую жизнь в тайне — рано или поздно, но она неизбежно сделает ошибку.
   — Что-нибудь случилось, мистер Струан? — спросил Горацио.
   — Ничего, дружок. Я просто задумался.
   — У вас есть корабль, который отплывает сегодня или завтра?
   — Что?
   — Отплывает в Макао, — рассмеялся Горацио. — Чтобы забрав Мэри в Макао.
   — Ах, да. Мэри. — Струан собрался с мыслями. — Завтра, по всей вероятности. Я дам вам знать.
   Он стал проталкиваться сквозь толпу коммерсантов, направляясь к Роббу, который стоял у одного из с голов и смотрел в море.
   — Что дальше, мистер Струан? — выкрикнул Скиннер.
   — А?
   — Остров наш. Что теперь предпримет «Благородный Дом»?
   — Будет строиться, конечно. Кто успеет построиться первым, выгадает больше всех, мистер Скиннер. — Струан добродушно кивнул и двинулся дальше. Интересно, подумал он, что сказали бы другие торговцы — даже Робб, — если бы узнали, что «Ориентл Тайме» принадлежит ему и Скиннер находится у него на жаловании.
   — Ты не ешь, Робб?
   — Позже, Дирк. Времени достаточно.
   — Чай?
   — Спасибо.
   К ним присоединился Купер и поднял свой бокал.
   — За «Струанову Дурь»?
   — Если это действительно так, Джефф, — заметил Струан, — вы окажетесь в одной помойной яме вместе с нами.
   — Ага, — добавил Робб. — И помойка окажется не из дешевых, если дом Струанов будет иметь к ней какое-то отношение.
   — Н-да, что-что, а делать дела красиво «Благородный Дом» умеет! Отличное виски, бренди, шампанское. И венецианское стекло, — Купер щелкнул ногтем по своему бокалу, и тот издал высокий чистый звук. — Великолепно.
   — Сделано в Бирмингеме. Там только что изобрели новый способ изготовления стекла. Одна фабрика уже производит по тысяче бокалов за неделю. Не пройдет и года, как таких фабрик появится целая дюжина. — Струан на мгновение замолчал. — Я готов доставить в Бостон любое заказанное вами количество Десять американских центов за бокал.
   Купер осмотрел бокал более внимательно.
   — Десять тысяч. По шесть центов.
   — Десять центов. Брок сдерет с вас двенадцать.
   — Пятнадцать тысяч по семь центов.
   — Идет — с гарантированным заказом за тридцать тысяч по той же цене в течение года, начиная с сегодняшнего дня, и гарантией, что вы будете покупать только у «Струана и компании».
   — Идет — если вы перевезете груз хлопка из Нового Орлеана в Ливерпуль на том же корабле.
   — Сколько тонн?
   — Триста. На обычных условиях.
   — Идет — если вы выступите нашими агентами по закупке чая в Кантоне в этом сезоне, В случае необходимости. Купер сразу насторожился:
   — Но ведь война окончилась. Зачем вам может понадобиться посредник?
   — Вы согласны?
   Мозг Купера в этот момент напоминал муравейник. Договор Чуэн-пи безотлагательно открывал Кантон для торговли. На днях все они возвращались туда, чтобы опять разместиться в поселении. Они вернутся в свои фактории — или хонги, как назывались на Востоке дома, где располагались их конторы, — и останутся там, как всегда, до мая, потому что в мае заканчивался торговый сезон. Но сказать, что «Благородному Дому» сейчас понадобится посредник в Кантоне, было бы такой же глупостью, как заявить, будто Соединенным Штатам Америки нужна королевская фамилия.