Клавелл Джеймс. Тай-Пэн

   — Не знаю, парень, — задумчиво ответил Струан. Он позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и в каюту вошел стюард. Струан распорядился, чтобы за Блором послали катер.
   — Что еще, дружок?
   — Накопилась целая гора заказов на строительные материалы и корабельную оснастку. Потом, нам нужно заказывать новые партии опиума — и еще Бог знает сколько всего.
   Струан покрутил в руке свою чашку.
   — Брок уже дал тебе ответ?
   — Сегодня последний день. Он пригласил меня вечером на «Белую Ведьму».
   — По Тесс, по ее поведению, никак нельзя судить о том, к какому решению он пришел?
   — Нет.
   — А по Горту?
   Кулум вновь покачал головой.
   — Они завтра уезжают в Макао. Все, кроме Брока. Я получил приглашение ехать с ними.
   — Ты поедешь?
   — Теперь, когда ты вернулся, мне бы очень хотелось. На неделю — если он скажет, что мы можем пожениться скоро. — Кулум отпил несколько глотков из своей чашки. — Нужно будет присмотреть мебель и… ну, вообще много всего такого.
   — Вы встречались с Сузой?
   — О да, как ты договорился. Участок чудесный, и планы уже готовы. Даже не знаю, как нам тебя благодарить. Мы тут подумали… видишь ли, Суза рассказал нам об отдельной комнате для ванны и туалета, которую ты устроил в своем доме. Мы… ну, мы попросили его сделать и нам такую же.
   Струан предложил ему сигару и поднес спичку.
   — Как долго ты бы ждал, Кулум?
   — Не понимаю.
   — Моего возвращения. Море могло поглотить меня.
   — Только не тебя, Тай-Пэн.
   — Когда-нибудь это может случиться — и случится. — Струан выпустил тонкую струйку дыма и посмотрел, как она поднялась к потолку и растаяла в воздухе. — Если я когда-либо исчезну вновь, не предупредив тебя о том, куда я отправляюсь, жди меня сорок дней. Не больше. Это будет означать, что я или мертв, или не вернусь.
   — Очень хорошо. — Кулум пытался сообразить, к чему клонит отец. — Почему ты уехал вот так вдруг?
   — А почему ты разговариваешь с Тесс?
   — Это не ответ.
   — Что еще произошло за то время, пока меня не было?
   Кулум отчаянно пытался понять отца и не мог. Он питал к нему большее уважение, чем раньше, но сыновней любви уже не испытывал. В течение этой недели они с Тесс проводили за разговорами долгие часы, и он открыл в ней необыкновенную глубину. Они много говорили о своих отцах, пытаясь постичь этих людей, которых любили, боялись, а иногда и ненавидели больше всего на свете, но к которым устремлялись при малейшей опасности.
   — Фрегаты вернулись с Кимоя.
   — И что же?
   — Они потопили и сожгли от пятидесяти до ста джонок. И больших и маленьких. И уничтожили три пиратских де ревни на берегу. Может быть, они пустили ко дну By Квока, может быть, нет.
   — Думаю, очень скоро мы это узнаем.
   — Позавчера я побывал в твоем доме в Счастливой Долине. Сторожа… ну, ты знаешь, что на ночь там теперь никто не остается… так что, боюсь, в него вломились и сильно разграбили.
   Струан спросил себя, добрались ли воры до тайного сейфа под кроватью в его спальне.
   — Есть какие-нибудь хорошие новости?
   — Аристотель Квэнс сбежал из Гонконга.
   — О?
   — Да. Миссис Квэнс отказывается в это верить, но все — вернее, почти все — видели его на корабле, том самом, который повез домой тетю Сару. Ты слышал о Джордже и Мэри Синклер? Они собираются пожениться. Это хорошо, хотя Горацио ужасно всем этим расстроен. Но и тут, однако, не все ладно. Мы только что получили известие, что Мэри очень больна.
   — Малярия?
   — Нет. Какая-то особенная нутряная хворь, приключившаяся с ней в Макао. Все это очень странно. Джордж вчера получил письмо от матери-настоятельницы католического ордена сестер-утешительниц. Бедняга переживает смертельно! Разве можно доверять этим паписткам.
   — Что пишет мать-настоятельница?
   — Только то, что она сочла своим долгом оповестить о болезни ближайших родственников Мэри. И что Мэри попросила ее написать Джорджу.
   Струан нахмурился.
   — Почему, черт побери, она не пошла в больницу к нашим миссионерам? И почему ничего не сообщила Горацио?
   — Не знаю.
   — Ты рассказал Горацио об этом?
   — Нет.
   — Как ты думаешь, а Глессинг стал бы это делать?
   — Сомневаюсь. Похоже, они друг друга теперь вообще не выносят.
   — Тебе лучше отправиться с Броками и выяснить, что с ней.
   — Я подумал, что ты, наверное, захочешь получить вести из первых рук, поэтому я вчера отправил туда с лоркой сына Варгаша — Иезуша. Бедный Джордж не добился у Лонгстаффа увольнительной, так что я решил заодно помочь и ему тоже.
   Струан налил им еще чаю и посмотрел на Кулума с новым уважением.
   — Молодец.
   — Ну, я же знаю, что она почти твоя воспитанница.
   — Это верно.
   — Кроме этого, остается, пожалуй, упомянуть лишь то, что несколько дней назад было проведено расследование того происшествия с великим князем. Суд присяжных решил, что это был несчастный случай.
   — А сам ты как думаешь?
   — Ну, конечно. А ты разве думаешь иначе?
   — Ты навещал Сергеева?
   — По меньшей мере один раз в день. Он, разумеется, присутствовал на дознании, и… и говорил про тебя много хорошего. Как ты помог ему, спас ему жизнь и все такое. Сергеев никого не стал винить и заявил, что написал об этом в своем донесении государю. Он объявил при всех, что считает себя обязанным тебе жизнью. Скиннер подготовил специальный выпуск «Ориэнтл Тайме», посвященный расследованию. Я сохранил его для тебя. — Кулум протянул отцу газету. — Не удивлюсь, если ты удостоишься высочайшей благодарности от самого царя.
   — Как Сергеев себя чувствует?
   — Он уже ходит, но нога в бедре пока не сгибается. Мне кажется, он очень страдает, хотя я ни разу не слышал от него ни одной жалобы. Он говорит, что не сможет больше ездить верхом.
   — Но чувствует он себя хорошо?
   — Настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек, который безумно, страстно любит верховую езду.
   Струан подошел к буфету и налил два бокала шерри. Мальчик изменился, подумал он. Да, очень изменился. Я горжусь своим сыном.
   Кулум принял бокал, его отрешенный взгляд опустился на вино и застыл.
   — Твое здоровье, Кулум. Ты справился прекрасно.
   — Твое здоровье, отец. — Кулум специально выбрал это слово.
   — Спасибо.
   — Не благодари меня. Я хочу быть Тай-Пэном «Благородного Дома». Очень хочу. Но я не желаю торопить тот день, когда смогу надеть ботинки покойника.
   — Я никогда так и не думал, — резко заметил Струан.
   — Да, но я всерьез рассматривал такой вариант. И теперь я доподлинно знаю, что эта мысль мне не по душе.
   Как, спросил себя Струан, мог мой сын сказать такое вслух и с таким спокойствием.
   — Ты сильно переменился за последние несколько недель.
   — Наверное, я начинаю узнавать себя. Это главным образом заслуга Тесс… ну и то, что я остался один на эти семь дней. Я вдруг понял, что пока не готов остаться один.
   — А Горт разделяет твое мнение о ботинках покойника?
   — Я не могу отвечать за Горта, Тай-Пэн. Я отвечаю только за себя. Я знаю лишь то, что ты в большинстве случаев оказываешься прав, что я люблю Тесс и что ты идешь против всего, во что веришь, чтобы помочь мне.
   Струану вновь вспомнились слова Сары.
   Он задумчиво поднес к губам свой бокал с шерри.
   Роджеру Блору на вид было лет двадцать с небольшим; его лицо выдавало огромное нервное напряжение, глаза смотрели настороженно. Одет он был в дорогой костюм, но материя кое-где протерлась до ниток; и его невысокая фигура выглядела сильно исхудалой. У него были темно-русые волосы и голубые глаза, в которых читалась глубокая усталость.
   — Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Блор, — предложил Струан. — Я хочу знать, чем вызвана вся эта таинственность. И почему вы непременно решили говорить со мной наедине?
   Блор остался стоять.
   — Вы Дирк Локлин Струан, сэр?
   Струан был удивлен. Лишь очень немногим было известно его второе имя.
   — Да. А кем могли бы оказаться вы сами?
   Ни лицо, ни имя молодого человека ничего не говорили Струану. Но выговор у него был правильный — Итон, Харроу или Чартерхаус ^[19].
   — Могу я взглянуть на вашу левую ногу, сэр? — вежливо спросил юноша.
   — Смерть господня! Ах ты, нахальный щенок! Давай выкладывай, что у тебя есть, или убирайся отсюда!
   — Ваше раздражение совершенно оправдано, мистер Струан. Пятьдесят против одного, что вы действительно Тай-Пэн. Даже сто против одного. Но я должен быть уверен, что вы тот человек, за которого себя выдаете.
   — Зачем?
   — Затем, что я имею информацию для Дирка Локлина Струана, Тай-Пэна. «Благородного Дома», чья левая ступня наполовину срезана пулей, — информацию огромной важности.
   — От кого?
   — От моего отца.
   — Мне не знакомо ни ваше имя, ни имя вашего отца, а, видит Бог, у меня хорошая память на имена!
   — Роджер Блор не мое имя, сэр. Это всего лишь псевдоним, взятый мною для безопасности. Мой отец — член парламента. Я почти уверен, что вы Тай-Пэн. Но прежде чем я передам вам его информацию, я должен быть уверен абсолютно.
   Струан вытащил кинжал из-за правого голенища и поднял левый сапог.
   — Снимай, — произнес он с угрозой. — И если твоя информация не окажется «огромной важности», я распишусь на твоем лбу вот этим пером.
   — Тогда, я полагаю, я ставлю на карту свою жизнь. Жизнь за жизнь.
   Он стянул сапог, облегченно вздохнул и бессильно опустился на стул.
   — Меня зовут Ричард Кросс. Мой отец — сэр Чарльз Кросс, член парламента от Чалфонг Сэйнт Джайлса.
   Струан встречался с сэром Чарльзом дважды, несколько лет назад. В то время сэр Чарльз был мелким деревенским сквайром без всяких средств. Горячий поборник свободной торговли, он понимал важность торговли с Азией и пользовался уважением в парламенте. Все эти годы Струан поддерживал его деньгами и ни разу не пожалел об этом. Речь, должно быть, пойдет о ратификации, нетерпеливо подумал он.
   — Почему ты сразу этого не сказал?
   Кросс устало потер глаза.
   — Простите, могу я попросить у вас чего-нибудь выпить?
   — Грог, бренди, шерри — наливай сам, не стесняйся.
   — Благодарю вас, сэр. — Кросс налил себе бренди. — Спасибо. Еще раз простите, но я… э-э, я немного устал. Отец сказал, чтобы я был крайне осторожен, взял себе псевдоним. Говорил только с вами или, в случае вашей смерти, с Роббом Струаном. — Он расстегнул рубашку и распорол мешочек, который носил подвязанным вокруг талии. — Отец прислал вам вот это. — Юноша протянул Струану засаленный конверт с толстыми печатями и опять сел.
   Струан взял письмо Оно было адресовано ему, на конверте стояла дата: 29 апреля, Лондон. Он вскинул глаза и проскрежетал:
   — Ты лжешь! Невозможно, чтобы ты добрался сюда так быстро. Письмо было написано всего шестьдесят дней назад.
   — Так и есть, сэр, — весело ответил Кросс. — Я совершил невозможное. — Он нервно рассмеялся. — Отец, наверное, до конца своих дней не простит мне этого.
   — Никогда еще ни один человек не проделывал такой путь за шестьдесят дней… Хорошо бы послушать твой рассказ.
   — Я выехал во вторник, 29 апреля. Почтовый дилижанс от Лондона до Дувра. Успел на пакетбот до Кале — в послед нюю минуту. Оттуда дилижансом до Парижа, потом еще одним — до Марселя. Там каким-то чудом, уже в последнюю секунду, вспрыгнул на борт французского пакетбота до Александрии. Дальше — посуху до Суэца; тут помогли чиновники Мехмета Али — отец однажды встречался с ним — и затем, в последний миг, пакетбот до Бомбея. В Бомбее я застрял на целых три дня и уже начал покрываться плесенью, когда мне вдруг сказочно повезло. Я купил место на опиумном клипере до Калькутты. Затем…
   — Что за клипер?
   — «Летучая Ведьма» компании «Брок и сыновья».
   — Продолжай, — сказал Струан, изумленно подняв брови.
   — Затем — корабль Ост-Индской Компании до Сингапура. «Князь Бомбея». Дальше — неудача: ни одно судно не собиралось идти на Гонконг в течение нескольких ближайших недель. Потом — огромная удача. Мне удалось уговорить русского капитана взять меня на свой корабль. Вон тот, — показал Кросс в кормовое окно. — Это была моя самая рискованная затея за все путешествие, но это был и мой последний шанс. Я отдал капитану все гинеи, какие у меня оставались, все до последней. Заплатил вперед. Я думал, что едва мы выйдем в море, они обязательно перережут мне горло и выбросят за борт, но это была моя последняя надежда. Так что вот, сэр, пятьдесят девять дней — от Лондона до Гонконга.
   Струан встал, налил Кроссу еще бренди и плеснул себе добрых полбокала. Да, это возможно, решил он про себя. Маловероятно, но возможно.
   — Ты знаешь, что в этом письме?
   — Нет, сэр. То есть, я знаю ту его часть, которая касается меня.
   — И о чем же в ней говорится?
   — Отец пишет, что я никчемный, беспутный игрок, помешанный к тому же на лошадях, — сказал Кросс с обезоруживающей прямотой. — Что у Ньюгейтской тюрьмы имеется ордер на мой арест за неуплату долгов. Что он вверяет меня вашему великодушию и надеется, что вы сможете найти какое-нибудь применение моим «талантам» — все что угодно, лишь бы держать меня подальше от Англии и от него до конца его жизни. И далее он оговаривает условия нашего пари.
   — Какого пари?
   — Я прибыл вчера, сэр. 28 июня. Ваш сын и многие другие подтвердят это. Возможно, вам следует все же прочесть письмо, сэр. Я могу заверить вас, что отец никогда не стал бы заключать со мною пари, если бы речь не шла об известиях чрезвычайной важности.
   Струан еще раз внимательно осмотрел печати и сломал их. Письмо гласило:
   "Вестминстер, 11 часов вечера, 28 апреля, 41 г. Мой дорогой мистер Струан. Я только что тайно ознакомился с содержанием депеши министра иностранных дел лорда Каннингтона достопочтенному Уильяму Лонгстаффу, полномочному посланнику Ее Величества в Азии. Депеша, помимо прочего, гласит следующее: «Вы проигнорировали и нарушили мои указания, которые, видимо, представляются вам лишь пустыми словами. Для меня совершенно очевидно, что вы намерены устраивать дела правительства Ее Величества по собственной прихоти. Вы дерзко пренебрегли инструкциями, которые предписывали вам открыть для британских торговых интересов пять или шесть портов на материковом побережье Китая и наладить в них на постоянной основе военные, торговые, административные и дипломатические связи, что этого следует добиваться без промедления, предпочтительно путем переговоров, но если таковые невозможны, то с использованием армии и флота, каковые и были направлены вам именно для этой цели и ценою значительных затрат. Вместо этого вы ограничиваетесь жалкой скалой, почти необитаемой, и абсолютно неприемлемым договором, и в то же время — если верить донесениям армии и флота — постоянно используете не по назначению вооруженные силы Ее Величества, находящиеся в вашем распоряжении. Ни при каких обстоятельствах Гонконг не сможет стать центром торговли с Азией — не больше, чем таковым стал Макао. Договор Чуэн-пи отвергается безоговорочно. Ваш преемник, сэр Клайд Уэйлен, прибывает в Азию в самом скором времени, мой дорогой сэр. Возможно, вы будете настолько любезны, что передадите свои полномочия вашему помощнику, мистеру К. Монсею, сразу же по получении настоящего послания и незамедлительно покинете Азию на фрегате, специально отряженном для этой цели. Я жду вас в своем кабинете в ближайшее удобное для вас время».
   Я ума не приложу, что делать…"
   Невозможно! Невозможно, чтобы они могли совершить такую чудовищную, в Господа-Бога-мать-растреклятую, невероятно глупую ошибку, думал Струан. Он вернулся к письму: "Я ума не приложу, что делать. Я ничего не могу предпринять до тех пор, пока эта информация не будет официально представлена в палате. Я не смею открыто воспользоваться сведениями, полученными мною из секретных источников. Каннингтон тут же потребует мою голову, и я навсегда буду отлучен от политики. Даже то, что я пишу вам все это на бумаге, дает моим противникам — а у кого из политиков их мало? — возможность уничтожить меня и вместе со мной всех тех, кто выступает за свободу торговли и те принципы, которые вы столь преданно защищали все эти годы. Я молю Бога, чтобы мой сын передал письмо только в ваши руки. (Он, кстати, ничего не знает о его содержании.)
   Как вам известно, министр иностранных дел человек по натуре властный, он не признает ничьих суждений, кроме своих собственных, и является столпом нашей партии вигов. Его отношение к происходящему, как видно из депеши, совершенно однозначно. Боюсь, что Гонконг теперь стал безнадежным делом. И, если только правительство не потерпит поражения на выборах и консерваторы сэра Роберта Пила не придут к власти — вещь, я бы сказал, невозможная в обозримом будущем, — Гонконг, скорее всего, так и останется безнадежным делом.
   Новость о закрытии вашего банка распространилась во внутренних кругах Сити — чему немало способствовали ваши конкуренты, возглавляемые молодым Морганом Броком. «Под большим секретом» Морган Брок намеренно сеял всюду зерна недоверия, намекая, помимо прочего, что Брокам теперь принадлежат если не все, то большая часть выданных вами векселей, и это крайне сильно подорвало ваше влияние здесь. Кроме этого, почти одновременно с донесением Лонгстаффа, содержавшим «Договор Чуэн-пи», прибыло письмо, подписанное Броком и некоторыми другими торговцами, яростно выступавшими против Гонконга и против того, как Лонгстафф вел боевые действия. Письмо было адресовано премьер-министру, министру иностранных дел, с копиями их противникам — которых, как вы понимаете, у них предостаточно.
   Зная, что вы, вероятно, вложите весь остаток своих средств, если таковые найдутся, в этот остров, столь дорогой вашему сердцу, я пишу это письмо, чтобы дать вам возможность заблаговременно забрать свои вклады и спасти от катастрофы то, что еще можно спасти. Может статься, вам удалось каким-то образом договориться с Броком — я всей душой уповаю на это — хотя, если верить" высокомерным заявлениям Моргана Брока, единственное, что может удовлетворить их, это полное уничтожение вашего торгового дома. (У меня есть все основания полагать, что это неожиданное наступление на ваш банк начали Морган Брок и группа заинтересованных банкиров с континента — по слухам, французских и русских. Континентальная группа предложила этот план, когда к ним каким-то образом просочилась информация о международной финансовой структуре, которую задумал мистер Робб Струан. Они разорили ваш банк в обмен на половинное участие в аналогичном проекте, который сейчас пытается осуществить Морган Брок.)
   Мне очень жаль, что я приношу вам такие скверные новости. Я делаю это с добрыми намерениями, надеясь, что эта информация окажется для вас полезной, что вы сумеете выстоять, чтобы продолжить свою борьбу. Я по-прежнему считаю, что ваш план в отношении Гонконга является правильным. И я намерен продолжать попытки к его осуществлению.
   Я мало что могу сказать о сэре Клайде Уэйлене, новом капитан-суперинтенданте торговли. Он достойно служил в Индии и имеет репутацию отличного солдата. Насколько я могу судить, как администратор он из себя ничего не представляет. Как я понял, он отплывает в Азию завтра; таким образом, его прибытия следует ожидать скоро.
   И последнее. Я препровождаю к вам моего младшего сына. Это законченный бездельник и повеса, позор нашей семьи, его единственная цель в жизни — играть, предпочтительно на скачках. Ньюгейтская тюрьма имеет ордер на его арест за неуплату по векселю. Я сказал ему, что — в последний раз — оплачу его долги здесь, если он немедленно отправится в это опасное путешествие. Он согласился, поставив условием, что если он совершит невозможное и доберется до Гонконга меньше чем за шестьдесят пять дней — половину обычного срока — я дам ему тысячу гиней, с которыми он сможет поступать, как ему заблагорассудится.
   Чтобы обеспечить максимально быструю доставку этого письма, я пообещал ему пять тысяч гиней, если он уложится в шестьдесят пять дней, с вычетом пятисот гиней за каждый день сверх этого срока — все это при условии, что ноги его не будет в Англии, пока я жив. Эти деньги должны выплачиваться ему по пятисот гиней в год, пока не иссякнут. Я прилагаю к письму чек на первую выплату. Пожалуйста, сообщите мне с обратной почтой о дате его прибытия.
   Если вы сможете найти какое-нибудь применение его «талантам» и направлять его в жизни, вы заслужите вечную признательность отца. Я попытался, да поможет Господь и мне, и ему, но у меня ничего не получилось. Хотя я очень люблю его.
   Я выражаю вам свое искреннее сочувствие по поводу постигших вас неудач. Передайте мои наилучшие пожелания мистеру Роббу, и я заканчиваю в надежде, что удостоюсь радости увидеть вас лично при более благоприятных обстоятельствах. Имею честь быть вашим, сэр, покорнейшим слугой, Чарльз Кросс".
   Струан поднял глаза на гавань и на остров. Он вспомнил о кресте, который поджег на нем в первый день. И о двадцати золотых гинеях Брока. Вспомнил оставшиеся три половинки монет Дзин-куа. И те лаки серебра, которые должны быть вложены от имени кого-то, кто однажды придет и предъявит ему некую печать. Теперь весь пот, весь труд, все замыслы, все смерти оказались напрасными. Из-за тупого высокомерия одного-единственного человека: лорда Каннингтона.
   Господи всеблагой и милосердный, что же мне теперь делать?
   Струан преодолел шок, который вызвало у него это известие, и заставил себя думать. Министр иностранных дел обладал блестящим умом. Он не стал бы с легкостью отвергать Гонконг. Должна быть какая-то причина. Какая? И как я смогу направлять Уэйлена? Как вписать в наше будущее «отличного солдата и никудышного администратора»?
   Может быть, мне не стоит покупать сегодня землю. Пусть остальные торговцы покупают, и черт с ними. Брок будет разорен вместе со всеми, поскольку Уэйлен и все новости прибудут не раньше чем через месяц, а то и больше. К тому времени они по самое горло увязнут в лихорадочном строительстве. Да, это выход. И когда новость станет известна всем, мы вернемся в Макао — или в один из тех портов, которые Уэйлен вытребует по договору, — а все остальные окажутся без гроша. Или понесут очень крупные убытки. Вот так. Но если я мог получить эту информацию, ее может получить и Брок. Поэтому его, возможно, обмануть и не удастся. Возможно.
   Да. Но этот путь приведет к тому, что ты потеряешь ключ к Азии: этот жалкий, голый островок, без которого все открытые порты и все наше будущее здесь лишаются всякого смысла.
   Другой путь заключается в том, чтобы вложить деньги в землю и начать строиться, рассчитывая, что Уэйлена — как и Лонгстаффа — можно будет убедить превысить свои полномочия, — другими словами, вступить в открытое противоборство с самим лордом Каннингтоном. Вложить все богатство «Благородного Дома» в новый город. Рискнуть. Сделать Гонконг процветающим. Так, чтобы правительство было вынуждено признать и принять новую колонию.
   Это смертельно опасно. Ты не в состоянии навязывать свои условия Короне. Риск велик, ужасно велик. Но и в этом случае выбора у тебя нет. Тебе придется сыграть даже по таким ставкам.
   Это напомнило ему о юном Кроссе. Толковый парень, ничего не скажешь. Как я могу его использовать? Как мне заставить его помалкивать о своем фантастическом путешествии? Н-да, и что я могу сделать для того, чтобы Гонконг произвел на Уэйлена благоприятное впечатление? И как мне подобраться поближе к Каннингтону? Как сохранить договор в таком виде, в каком он мне нужен?..
   — Что ж, мистер Кросс, вы проделали впечатляющий вояж. Кому известно, сколько времени он у вас занял?
   — Только вам, сэр.
   — Тогда держите это при себе.
   Струан написал что-то на листе бумаги.
   — Вы передадите это моему старшему клерку. Кросс прочел записку.
   — Вы выдаете мне все пять тысяч гиней сразу?
   — Я выдаю их на имя Роджера Блора. Думаю, вам следует сохранить его — во всяком случае, на какое-то время.
   — Очень хорошо, сэр. Отныне я Роджер Блор. — Он поднялся. — Я вам пока больше не нужен, мистер Струан?
   — Вы хотите получить работу, мистер Блор?
   — Боюсь, что есть… видите ли, мистер Струан, я уже переменял их с десяток, но ни разу у меня не выходило ничего путного. Отец перепробовал все, что можно, и… ну… я обречен — возможно, это предопределено свыше — оставаться тем, что я есть. Мне очень жаль, но вы бы лишь попусту растратили благие намерения.
   — Я готов поставить пять тысяч гиней на то, что вы примете работу, которую я вам предложу.
   Юноша знал, что выиграет это пари. Не существовало такой работы — что бы ни предложил ему Тай-Пэн — на которую он бы согласился.
   Но не спеши, одернул он себя. Перед тобой не тот человек, с кем можно шутить в таких вещах, и пари с ним дело не пустяшное. Эти дьявольски спокойные глаза ничего не выражают. Не хотел бы я увидеть их напротив себя за покерным столом. Или играя в баккара. Будь осторожен, Ричард Кросс Роджер Блор. Этот человек получает со своих должников все до последнего цента.
   — Ну, мистер Блор? Где ваша смелость? Или на поверку вы вовсе не такой игрок, каким притворяетесь?
   — В этих пяти тысячах гиней вся моя жизнь, сэр. Последняя ставка, которая у меня есть.