Страница:
-- что анализ того, что делал Горбачев, высвечивает обратное: он, наоборот,
опережал события и общественное сознание, ибо общественное сознание и те,
кто его выражал, не поспевали за его мыслью, что создавало много трудностей
на путях перестройки. Это особенно четко проявилось при усилиях Горбачева
реализовать следующий элемент его революции -- создание правового
государства ". Анатолий Собчак пишет: "...И надо отдать должное Горбачеву,
начавшему политическую реформу именно с идеи правового государства. Не
только консерваторы, но и многие демократически настроенные депутаты
поначалу не оценили того, что идея правового государства с самого начала
делала абсурдным сохранение монополизма КПСС. Ни зоркие к крамоле идеологи
партии, ни даже юристы этого не разглядели ... Было ясно, что правовое
государство -- это соблюдение закона и прав человека. Но никто не понял
очевидного: острие правовой идеи направлено точно в сердце Системы".
Инга Сергеевна несколько раз подчеркнула эти слова Собчака, выписав их
для своего доклада, ибо здесь снова появились слова: "не оценили ", "не
разглядели ", "не понял"... "Много позже я понял, -- пишет Собчак (снова
"позже понял", -- подчеркнула Инга Сергеевна), -- почему Горбачев пошел на
такую сложную и совершенно недемократическую систему выборов. Хорошо и
надежно отлаженный поколениями партийной селекции аппарат при прямых, равных
и тайных выборах не оставил бы демократам ни шанса на победу... Но Горбачев
и его интеллектуальная команда поставили аппарат в необычные,
нерегламентированные советской традицией условия". Далее, отмечая, что съезд
фактически начался за несколько дней до своего открытия, Собчак в числе
мероприятий по подготовке съезда называет встречу российских депутатов с
руководством партии и российским правительством. Встреча эта состоялась 23
мая в здании Совета министров РСФСР. "Я вышел и спросил, -- пишет Собчак, --
о том, как глава партии и государства представляет отношения партии и
народных депутатов. Спросил потому, что не давала покоя встреча в Смольном,
на которой руководитель Ленинградского обкома Юрий Соловьев пытался
инструктировать народных депутатов. Горбачев, -- подчеркивает Собчак, --
ответил корректно, ни враждебности, ни раздражения в его словах не было: --
Все будет решать съезд. Мы за вас, товарищи, решать не собираемся, а тем
более оказывать давление". На эту встречу, отмечает Собчак, приглашались
члены партии, но двери были открыты и перед беспартийными депутатами, а
Андрею Сахарову и Алесю Адамовичу даже предоставили слово. "Надо вернуться в
те дни, чтобы ощущать всю новизну такого акта, -- пишет Собчак и далее
подчеркивает: -- И самым важным, что прозвучало на этой встрече, были слова
Горбачева о том, что руководство партии не собирается давать
депутатамкоммунистам каких-либо указаний или оказывать давление на них с
позиций партийной дисциплины". Говоря о названном выше предсъездовском
совещании, Собчак отмечает: "Открытость, доброжелательность и, главное,
конструктивность горбачевского ведения этой встречи тоже поразили всех
депутатов. С ней контрастировала замкнутость, суровость и какая-то
отчужденность почти всех прочих членов Политбюро. Казалось, что они
чувствуют себя в этом зале явно чужими. И ни один из них в этот день не
промолвил ни слова". И далее автор говорит: "Когда сегодня я читаю некоторых
сверхпроницательных публицистов, задним числом утверждающих, что съезд от
"а" до "я" разыгран Горбачевым по им же написанному сценарию, я удивляюсь
только двум вещам: первое предвзятости, второе -- обыкновенной
невнимательности. Видимо люди, привыкшие во всем и всюду находить схему,
оказываются слепы, когда на их глазах разворачивается смертельная полемика
жизни и догмы. Разумеется, Горбачев придумал сценарий съезда. Но съезд
оказался победой нарождающейся демократии только потому, что этот сценарий в
конечном счете писала сама история. И у Горбачева хватило воли и учиться, и
следовать естественной силе вещей, принимать творческие, а не заранее
расписанные решения". Сейчас Инга Сергеевна с сожалением обнаружила, что не
сохранила той газеты, где было опубликовано интервью Сахарова, данное им
сразу после съезда, где Андрей Дмитриевич сказал, что он сам был удивлен и
не надеялся на то, что на Первом създе народных депутатов Горбачев дасть ему
одному из первых слово. И в том, что он предоставил слово одному из первых
Сахарову, был не только жест уважения к академику. Выпустив в начале работы
съезда Сахарова, характер выступления которого нетрудно было предугадать,
Горбачев словно открыл шлюзы нового уровня обсуждения проблем общественной
жизни, которые определили и новое качественное содержание уже этой
общественной жизни как таковой. Но люди запомнили не это, а запомнили то,
что Горбачев прервал одно из выступлений Сахарова, которое довело накал
страстей в зале до взрывоопасной черты. Правда, кто-то из депутатов в одной
из радиопередач, потом разъяснил, что Горбачев доверительно обратился к
одному из них с просьбой поберечь пожилого, столько выстрадавшего человека,
ибо зал своей реакцией может погубить его. Но этому факту никто не внял, ибо
эффектнее было обвинять Горбачева в том, что он согнал Сахарова с трибуны. В
скольких статьях и в скольких кино телекадрах муссировался этот эпизод! А
между тем в интервью, опубликованном в 31м номере "Огонька" за 1989 год,
Андрей Дмитриевич сказал: "Я с величайшим уважением отношусь к Михаилу
Сергеевичу Горбачеву". Что касается замечания Собчака о том, что на
предсъездовской встрече с депутатами Горбачев, будучи окруженным членами
Политбюро, вел заседании так, как хотел, как считал нужным, при полном
молчании и непричастности к его действиям этих самых членов Политбюро, то
значение этого факта высвечивается, если вспомнить существовавшие "правила
игры" власть имущих с общественностью. Если в то время, когда идеологический
контроль со стороны Политбюро был доминирующим, Горбачеву удалось вести
направление общественных процессов по своему усмотрению без сопротивления
Политбюро, то из этого факта рождается вывод, напрашивающийся сам собой: это
было началом того, к чему впоследствии пришел Горбачев, добившись одной из
величайших своих побед, когда партия добровольно уступила свою власть. И это
отражало еще один элемент революции Горбачева, смысл которого заключался в
консолидации всех сил общества для осуществления перестройки ... Сейчас,
ретроспективно анализируя основные этапы деятельности Горбачева, Инга
Сергеевна стала подругому воспринимать его доклад, посвященный 70летию
Октября. Развернутое вовсю широкомасштабное развенчание преступлений
сталинизма, стимулированное Горбачевым и его командой, волейневолей
порождало новый уровень и новое качество обобщений всей послеоктябрьской
истории. "Воздух" словно был наполнен словами о переоценках святая святых --
самой Революции, ее причин и последствий. И вот где-то в каком-то из своих
выступлений Горбачев дал понять, что в юбилейном докладе он что-то скажет.
Инга Сергеевна вспомнила, как гуманитарии тогда ждали, затаив дыхание,
"сверхжаренного", чем и так наполнялся каждый новый день перестройки. Но
несмотря на то, что этот юбилейный доклад под названием: "Октябрь и
перестройка: революция продолжается" был огромным шагом в открытии нового
пространства для переоценки истории и исторических деятелей (он содержал
новый импульс для разоблачения сталинизма, был снят запрет с Бухарина, были
обозначены гарантии необратимости перестройки), он все же не удовлетворил
ожиданий гуманитарной общественности, поскольку первая часть доклада об
оценке революции обнажала неискренн ость и таила опасность подрыва
авторитета Горбачева у радикально настроенной гуманитарной общественности.
"Ретроспективно анализируя события тех дней, можно с убежденностью
сказать, -- записывала Инга Сергеевна, -- что Горбачев тогда не мог себе
позволить рубить сплеча при такой разнородности общественного сознания". Она
снова вернулась к книге Собчака, где он об этом очень точно сказал: "Мы
живем в стране, где идеологические клише сильны даже тогда, когда сама
идеология уже приказала долго жить". Это же подтверждалось и теми слухами,
которыми полнился воздух в связи с подготовкой доклада Горбачева. Суть этих
слухов состояла в том, что при обсуждении проекта доклада на Политбюро
Горбачев вроде бы сказал, что "от нас ждут, что о некоторых вещах мы скажем
больше, но и меньше сказать нельзя". А в это время кто-то выкрикнул: "А
больше и не надо!". "Юбилей -- это момент гордости. Юбилей -- это момент
памяти. Юбилей -- это момент размышлений. Юбилей -- это и взгляд в будущее",
-- так начал Горбачев свой доклад, как бы предоставляя этим каждому выбрать
свой собственный путь к истине. Он не хотел никого оскорблять, запугивать,
"ставить к стенке" и в то же время давал каждому возможность переоценивать
ценности. В этом был весь верный себе Горбачев, суть поступков которого
состояла в том, чтоб не делить людей на белых, красных и пр. Свое кредо по
этому вопросу он излагает в книге "Перестройка и новое мышление": "Мы не
ставим так вопрос, будто перестройку надо вести с другим народом, с другой
партией, с другой наукой, с другой литературой и так далее. Нет. Мы ведем
перестройку все вместе, всем миром. Весь интеллектуальный потенциал надо
привести в действие. По себе вижу, как мы все меняемся в ходе перестройки".
Он понимал, чем чревато противостояние для народа, истерзанного
постоянными поисками врагов среди самого себя, тем более что тенденции
именно к таким формам противостояния не замедлили проявиться сразу же, как
стало ясно, что горбачевская перестройка носит именно революционный
характер. В памяти Инги Сергеевны всплыли факты недоумения в обществе,
которые вызвала предложенная Горбачевым идея о совмещении функций первых
секретарей партийных комитетов и советских органов. Сколько возгласов
разочарования и непонимания слышалось тогда. Инга Сергеевна снова взяла
книгу Ельцина и открыла то место, где он вспоминает о ХIХ партийной
конференции: "Предложение в докладе, -- имеется в виду доклад Горбачева, --
о совмещении функций первых секретарей партийных комитетов и советских
органов для делегатов оказалось настолько неожиданным, что здесь рабочий,
выступая, говорил, что ему это "пока непонятно ". Я как министр скажу: мне
тоже. Для осмысления нужно время. Это слишком сложный вопрос, а затем я,
например, предлагаю по этому вопросу провести референдум". Борис Николаевич
здесь отражает недоумение очень многих полагавших, что Горбачев решил таким
образом сохранить "руководящую" роль первых секретарей. И только
впоследствии, стало понятно , что этой мерой первый секретарь был поставлен
перед необходимостью держать ответ перед народом, избираясь в председатели
совета. Трудно представить более разумное, более точное решение, казалось
бы, неразрешимой в СССР мирным путем задачи ликвидации монополии партии на
власть. Этот маневр не мог быть идеей, родившейся "на злобу дня". Это
глубокий теоретический вывод, открытие -- на уровне глубокого научного,
каких мало в общественной науке. Инга Сергеевна вспомнила, что, когда в
начале перестройки вновь возродился отмененный застоем КВН (Клуб веселых и
находчивых), одной из самых популярных шуток кавээнщиков стала: "Партия, дай
порулить". Люди повторяли эти шутки, как самые остросюжетные анекдоты, в
которых подразумевался самый невероятный парадокс, ибо никто никогда не мог
всерьез подумать о том, чтоб партия добровольно, хоть на миг, "отдала руль".
"Когда на XXVII партийном съезде, -- пишет Собчак, -- Михаил Горбачев сказал
о необходимости равенства перед законом каждого человека, независимо от
занимаемой им должности и положения, многие просто не обратили внимания , --
опять "не обратили", "не поняли!", -- пометила Ингра Сергеевна. -- Мало ли
какие правильные и справедливые слова произносились в отчетных докладах
нашими генсеками! И только профессионалы -- политологи и юристы -- отметили
: впервые за семь десятилетий тезис о равенстве перед законом был
распространен на работников партии. Никогда еще в советской истории не
звучала тема "закон и партия", не было ни одной работы, ни одной статьи, где
бы рассматривалось правовое положение КПСС". "И вместе с тем Горбачев, --
писала Инга Сергеевна, -- остерегался скоропалительных, несвоевременных
шагов. Разработанный им способ добровольной отдачи партией своей власти и
поддержания ею основных идей перестройки -- это плод глубоких изысканий не
только великого политика, тонкого психолога, но и в высшей степени
образованного гуманитария, прекрасно чувствующего механизмы общественных
процессов". Собчак в воспоминаниях, связанных с отменой 6й статьи, не без
горечи отмечает, что решить вопрос об отмене 6й статьи вначале демократам не
удалось, потому что они не учли тщательность аппаратной подготовки II
съезда, в результате чего, 60 процентов депутатов их не поддержали. И далее
он подчеркивает: "Я знаю людей далеких от коммунистических воззрений,
которые летом 1989 года считали, что отмена 6й статьи может привести к
кровавому хаосу и гражданской войне". Однако, как констатирует Анатолий
Александрович далее, "прошло всего два месяца после окончания II съезда, и
на Февральском пленуме ЦК едва ли не единодушно принимается решение об
отмене 6й статьи, партия отказывается от монополии на власть и открывает
дорогу многопартийности... Что же случилось? -- рассуждает Собчак. -- Почему
же за каких-то два месяца столь резко все изменилось? Для меня решения
Февральского пленума оказались вполне неожиданными ", -- опять
"неожиданными"! -- подчеркнула Инга Сергеевна. И далее Собчак отмечает:
"Одна лишь характерная деталь: практически все выступающие на том пленуме,
негативно отнеслись к предложению генсека об отмене 6й статьи. Более того, в
самых резких тонах -- клеймили "всех этих неформалов", "так называемых
демократов" с их плюрализмом и прочими новшествами. Говорили о дискредитации
партии и социализма и были настроены весьма решительно. А потом также
единодушно проголосовали за отказ партии от монополии на власть. Только ли
рефлекс повиновения руководству сработал тогда? Для меня до сих пор, --
подчеркивает Собчак, -- остается тайной , -- и опять "тайна!", -- пометила
Инга Сергеевна, -- как Горбачев сумел убедить "свой" Центральный комитет.
Может быть, это была одна из самых серьезных его побед". Вспоминая в деталях
события, Инга Сергеевна более чем когда-либо прониклась сутью драматизма тех
дней, когда эта великая победа Горбачева не была должным образом понята и
оценена, несмотря на то что она была осуществлена в рамках логики его
концепции доверия к людям.
И эта победа -- самый поучительный , самый оптимистический пример
истории России. И в этом проявилась основополагающая идея концепции
Горбачева, суть которой состояла в том, что преобразования в обществе должны
быть революционными по содержанию и эволюционными по форме. И это был
единственно возможный мирный путь переустройства общества. Доверие к народу,
истинное желание демократических преобразований страны как бы естественным
образом исключало у Горбачева стремление к закреплению, усилению и тем более
культивированию своей личной власти. И это являлось еще одной составляющей
революции Горбачева . В том самом интервью Сахарова журналу "Огонек", он в
ответ на вопрос журналиста о наличии правовых гарантий, исключающих
возможности установления единоличной диктатуры, правозащитник ответил:
"Правовых гарантий нет... Но есть важнейший фактор -- то, что сам Горбачев
явился инициатором перестройки четыре года назад. Мы должны все время
помнить, что он уже сделал для страны. Это фактор и политический и
психологический, и исторический. Его мы тоже не можем списывать со счета.
Кроме того, опасность, о которой шла речь, -- потенциальная. Мы всетаки
должны действовать так, чтобы облегчить Горбачеву движение по пути
перестройки, и сделать невозможным, насколько в наших силах, скатывание
вправо".
Об этом же пишет и Клямкин: "Президент, если ему суждено двигаться в
сторону демократии, будет делать это с той же скоростью, с какой демократия
будет усиливать сама себя незавимо от него и тех сил, с которыми он должен
считаться. Тогда он, кстати, не сможет и ей помешать, если выяснится, что он
за ней не может поспеть. А пока не будем вводить себя в заблуждение, полагая
будто мы слабы лишь потому, что наш президент недостаточно демократ". Инга
Сергеевна закрыла папку, предавшись молчаливым рассуждениям о роли
гуманитарной науки в процессе перестройки. Перед ней лежала раскрытая книга
Ельцина на той странице, где автор упрекает Горбачева в том, что он
действовал вслепую и не имел теории. Безусловно, Борис Николаевич прав в
том, что для осуществления любого важного этапа общественного развития нужна
теория, нужно знать, "откуда мы вышли" и "куда мы идем", о чем он
неоднократно говорит на страницах своей книги. Вызывает искреннее почтение
его понимание значения теории в управлении обществом и призывы к работе над
ней. Да и сам Горбачев это хорошо понимал. Еще в самом начале перестройки в
своей речи на том самом совещании заведующих кафедрами общественных наук он
подчеркнул: "Теория необходима не только для перспективной социальной и
политической ориентации. Она нужна буквально для каждого нашего шага
вперед". Но в проблеме соотношения теории и практики в управлении обществом
-- суть драмы истории общественного развития. В технике сразу ясно, что если
теория неправильная либо недоработана, то поезд не поедет, спутник не
полетит, конвейер не заработает, а если и взлетит, поедет, заработает, то
рано или поздно остановится, взорвется, выдаст брак. С обществом все гораздо
сложнее. Здесь все то, что "не едет, взрывается, выдает брак" заметно не
сразу и не всегда опосредуется прямо с теорией. А вместе с тем, "очередные
задачи" очередной власти не ждут! Что же делать? Остановить жизнь общества,
выждать пока кто-то создаст теорию, а затем эти задачи решать? И как
определить критерии верности социальных теорий. К примеру, социалистическая
идея! Сколько умов было ею охвачено во многие века! "Идея социализма...
стала для меня идеей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры
и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса", --
писал Белинский в одном из своих писем в начале 40х годов прошлого века.
Сколько времени, сил и жизней потрачено на попытки теоретичес кого описания
и практическую реализацию этой идеи! И можем ли мы, гуманитарии, сказать,
что теоретические изыскания в этой области способствовали пониманию того,
что же истинно, а что ложно в этой идее? Что в этой идее способствовало
гуманизации жизни людей, их социальной защищенности, уравновешиванию
интересов, уравниванию возможностей, а что, наоборот, породило беспросветную
несправедливость, оскорбительную уравниловку? Что оказалось в этой идее
несбыточной мечтой, идеалом, Дульсинеей Тобосской человечества, а что --
непростительной ошибкой? Что в этой идее возвысило человека, а что унизило
его, закабалив его инициативу творчество, ущемив свободу? Что в ней
способствовало развитию общественных процессов, а что -- торможению и
деградации? И почему мы иногда слово "социализм" употребляем как
ругательство, а иногда (например, когда речь идет, например, о Швеции или
Швейцарии) как высшую похвалу? И почему в стране, отмечающей семидесятилетие
жизни под лозунгами этой идеи, ее новый лидер начинал перестройку под
девизом: "Так жить нельзя"? А как нужно? Кто подскажет этой стране, которая
все время ставит на себе эксперименты, а потом при неудачах мучается
вопросами "кто виноват? и "что делать? Руководителю страны очень трудно
совмещать деятельность и практика, и теоретика. Руководитель страны
предполагает наличие команды экспертовпрофессионалов, интеллектуалов,
которые и должны быть мозговым центром. Но в чьем лице? Какого рода
профессионалы, какой профессии: экономисты, социологи, философы, политологи?
Выходит, что гуманитарная наука не выдержала проверку на способность что-то
сделать конкретное, когда от нее это потребовалось. Ну пусть наша
"социалистическая" гуманитарная наука, скованная ранее цепями идеологии, не
способна ни на что! Но, где же достижения мировой гуманитарной науки?! Кто
предсказал и дал анализ того, как предотвратить великие социальные
потрясения хотя бы XX века? А есть ли она вообще -- гуманитарная наука?!
Естественные и технические науки изменили весь облик планеты, преобразовали
все стороны ее жизни! Это их результат. А что сделали мы, гуманитарии? Мы
даже не выработали систему гуманитарных принципов пользования
научнотехническим прогрессом, потому его плоды часто превращаются в свою
противоположность. Что сделали мы, чтоб совершенствовать общество, человека,
чтоб исчезла (или хоть сократилась) зависть, ненависть, брошенные дети,
наркомания, преступность? Где наши гуманитарные "теории относительности",
"теории малых частиц" и "законы сохранения энергии"? Все века общество
тратит огромные средства на содержание гуманитариев. Мы ничего не производим
в материальной сфере. Но если наша деятельность не приносит значимых для
жизни общества плодов в духовной сфере, то нужны ли мы? Инга Сергеевна
встала и, сложив руки на груди, начала ходить по комнате, ощущая чувство
стыда за свою гуманитарную науку и ее беспомощность. Все более раздается
голосов за отставку Горбачева, вот его рейтинг уже на третьем месте. И
придет другой, желающий поднять свою страну, сделать жизнь ее народа
достойной. И что? Как он это сделает? Кто ему подскажет? Урок драмы
Горбачева показывает, что не на кого было ему опереться, чтоб избежать проб
и ошибок. И если эти пробы и ошибки, к несчастью, были б теми же, по которым
шли предыдущие семьдесят лет, издерганные нервы страны могли вызвать
кровоизлияние, ведущее к смертельно опасному параличу. Инга Сергеевна вдруг
изумилась тому, что ей почему-то легче выражать свои мысли в медицинских
терминах. Действительно, почему вдруг появились медицинские термины
применительно к общественным явлениям? Почему не нашлось, как назвать то,
что назвали "шоковой терапией". И вдруг ей стало предельно ясно, что и
Горбачев, не имея возможности опереться на гуманитарную науку, в своем
стремлении к переустройству общества взял на вооружение те принципы, которые
заложил Гиппократ в основу медицины: не навредить ; лечить не болезнь, а
больного ; руководствоваться концепцией холизма (то есть философией
целостности, рассматривая все общество как единый организм, отвергая любые
тендеции его размежевания); не вторгаться преждевременно в (общественный)
организм при проявлении признаков отклонения от нормы, а дать сначала
возможность самому организму справиться; и главное, -- исходя из того, что
всякую болезнь легче предотвратить, чем лечить, Горбачев самое большое
внимание уделял профилактике . Но пройдет время, люди будут ставить фильмы
типа "Воспоминания о будущем" или "...о прошлом", чтоб разгадать тайну
Горбачева. А пока есть возможность всем оправдаться, получить индульгенцию ,
сославшись на то, что мы не поняли "загадок Горбачева", и никто ни в чем не
виноват, ибо существует презумпция невиновности . Инга Сергеевна снова
раскрыла папку со своим текстом и выписанными цитатами, чтобы интереса ради
подсчитать, сколько раз ей пришлось прочитать слова "не понял" (ли), "не
заметили ", "не обратили внимания ", "не оценили ", "тайна ", "загадка " и
т. п. применительно к деятельности Горбачева даже в этом небольшом обзоре
литературы. И не самый кропотливый подсчет выявил число 15! Она с грустью
усмехнулась и после небольшой паузы записала вывод, к "отшлифовыванию"
которого запланировала вернуться после отпуска, перед началом учебного года.
"Итак, самый общий обзор позволяет вычленить восемь основных элементов
революции Горбачева. Конечно, такое членение весьма условно, ибо эти
элементы взаимосвязаны и взаимообусловлены, но все же такая классификация
оправданна в том смысле, что она вырисовывает масштаб того пути, который
прошла страна за эти шесть лет"...
Инга Сергеевна пробежала глазами написанное и упрекнула себя: "Ведь я
упустила еще один элемент революции Горбачева: личный пример отношения к
супруге !.. (а следовательно, в определенном смысле модель поведения). Но и
этого опять никто не понял... даже сами женщины", -- с грустью заключила она
и, закрыв папку, положила ее в ящик, где ей положено было лежать нетронутой
до конца лета.
Всубботу утром Инга Сергеевна и прилетевший на кануне из командировки
Александр Дмитриевич начали готовиться ко дню рождения Володи Холодкова,
отмечать который на его даче было традицией их большой компании, связанной
дружбой более двух десятилетий, в которой только они с мужем были из
Академгородка. Остальные же были представителями научнотехнической
интеллигенции Новосибирска, и почти все прошли путь от простых инженеров до
опережал события и общественное сознание, ибо общественное сознание и те,
кто его выражал, не поспевали за его мыслью, что создавало много трудностей
на путях перестройки. Это особенно четко проявилось при усилиях Горбачева
реализовать следующий элемент его революции -- создание правового
государства ". Анатолий Собчак пишет: "...И надо отдать должное Горбачеву,
начавшему политическую реформу именно с идеи правового государства. Не
только консерваторы, но и многие демократически настроенные депутаты
поначалу не оценили того, что идея правового государства с самого начала
делала абсурдным сохранение монополизма КПСС. Ни зоркие к крамоле идеологи
партии, ни даже юристы этого не разглядели ... Было ясно, что правовое
государство -- это соблюдение закона и прав человека. Но никто не понял
очевидного: острие правовой идеи направлено точно в сердце Системы".
Инга Сергеевна несколько раз подчеркнула эти слова Собчака, выписав их
для своего доклада, ибо здесь снова появились слова: "не оценили ", "не
разглядели ", "не понял"... "Много позже я понял, -- пишет Собчак (снова
"позже понял", -- подчеркнула Инга Сергеевна), -- почему Горбачев пошел на
такую сложную и совершенно недемократическую систему выборов. Хорошо и
надежно отлаженный поколениями партийной селекции аппарат при прямых, равных
и тайных выборах не оставил бы демократам ни шанса на победу... Но Горбачев
и его интеллектуальная команда поставили аппарат в необычные,
нерегламентированные советской традицией условия". Далее, отмечая, что съезд
фактически начался за несколько дней до своего открытия, Собчак в числе
мероприятий по подготовке съезда называет встречу российских депутатов с
руководством партии и российским правительством. Встреча эта состоялась 23
мая в здании Совета министров РСФСР. "Я вышел и спросил, -- пишет Собчак, --
о том, как глава партии и государства представляет отношения партии и
народных депутатов. Спросил потому, что не давала покоя встреча в Смольном,
на которой руководитель Ленинградского обкома Юрий Соловьев пытался
инструктировать народных депутатов. Горбачев, -- подчеркивает Собчак, --
ответил корректно, ни враждебности, ни раздражения в его словах не было: --
Все будет решать съезд. Мы за вас, товарищи, решать не собираемся, а тем
более оказывать давление". На эту встречу, отмечает Собчак, приглашались
члены партии, но двери были открыты и перед беспартийными депутатами, а
Андрею Сахарову и Алесю Адамовичу даже предоставили слово. "Надо вернуться в
те дни, чтобы ощущать всю новизну такого акта, -- пишет Собчак и далее
подчеркивает: -- И самым важным, что прозвучало на этой встрече, были слова
Горбачева о том, что руководство партии не собирается давать
депутатамкоммунистам каких-либо указаний или оказывать давление на них с
позиций партийной дисциплины". Говоря о названном выше предсъездовском
совещании, Собчак отмечает: "Открытость, доброжелательность и, главное,
конструктивность горбачевского ведения этой встречи тоже поразили всех
депутатов. С ней контрастировала замкнутость, суровость и какая-то
отчужденность почти всех прочих членов Политбюро. Казалось, что они
чувствуют себя в этом зале явно чужими. И ни один из них в этот день не
промолвил ни слова". И далее автор говорит: "Когда сегодня я читаю некоторых
сверхпроницательных публицистов, задним числом утверждающих, что съезд от
"а" до "я" разыгран Горбачевым по им же написанному сценарию, я удивляюсь
только двум вещам: первое предвзятости, второе -- обыкновенной
невнимательности. Видимо люди, привыкшие во всем и всюду находить схему,
оказываются слепы, когда на их глазах разворачивается смертельная полемика
жизни и догмы. Разумеется, Горбачев придумал сценарий съезда. Но съезд
оказался победой нарождающейся демократии только потому, что этот сценарий в
конечном счете писала сама история. И у Горбачева хватило воли и учиться, и
следовать естественной силе вещей, принимать творческие, а не заранее
расписанные решения". Сейчас Инга Сергеевна с сожалением обнаружила, что не
сохранила той газеты, где было опубликовано интервью Сахарова, данное им
сразу после съезда, где Андрей Дмитриевич сказал, что он сам был удивлен и
не надеялся на то, что на Первом създе народных депутатов Горбачев дасть ему
одному из первых слово. И в том, что он предоставил слово одному из первых
Сахарову, был не только жест уважения к академику. Выпустив в начале работы
съезда Сахарова, характер выступления которого нетрудно было предугадать,
Горбачев словно открыл шлюзы нового уровня обсуждения проблем общественной
жизни, которые определили и новое качественное содержание уже этой
общественной жизни как таковой. Но люди запомнили не это, а запомнили то,
что Горбачев прервал одно из выступлений Сахарова, которое довело накал
страстей в зале до взрывоопасной черты. Правда, кто-то из депутатов в одной
из радиопередач, потом разъяснил, что Горбачев доверительно обратился к
одному из них с просьбой поберечь пожилого, столько выстрадавшего человека,
ибо зал своей реакцией может погубить его. Но этому факту никто не внял, ибо
эффектнее было обвинять Горбачева в том, что он согнал Сахарова с трибуны. В
скольких статьях и в скольких кино телекадрах муссировался этот эпизод! А
между тем в интервью, опубликованном в 31м номере "Огонька" за 1989 год,
Андрей Дмитриевич сказал: "Я с величайшим уважением отношусь к Михаилу
Сергеевичу Горбачеву". Что касается замечания Собчака о том, что на
предсъездовской встрече с депутатами Горбачев, будучи окруженным членами
Политбюро, вел заседании так, как хотел, как считал нужным, при полном
молчании и непричастности к его действиям этих самых членов Политбюро, то
значение этого факта высвечивается, если вспомнить существовавшие "правила
игры" власть имущих с общественностью. Если в то время, когда идеологический
контроль со стороны Политбюро был доминирующим, Горбачеву удалось вести
направление общественных процессов по своему усмотрению без сопротивления
Политбюро, то из этого факта рождается вывод, напрашивающийся сам собой: это
было началом того, к чему впоследствии пришел Горбачев, добившись одной из
величайших своих побед, когда партия добровольно уступила свою власть. И это
отражало еще один элемент революции Горбачева, смысл которого заключался в
консолидации всех сил общества для осуществления перестройки ... Сейчас,
ретроспективно анализируя основные этапы деятельности Горбачева, Инга
Сергеевна стала подругому воспринимать его доклад, посвященный 70летию
Октября. Развернутое вовсю широкомасштабное развенчание преступлений
сталинизма, стимулированное Горбачевым и его командой, волейневолей
порождало новый уровень и новое качество обобщений всей послеоктябрьской
истории. "Воздух" словно был наполнен словами о переоценках святая святых --
самой Революции, ее причин и последствий. И вот где-то в каком-то из своих
выступлений Горбачев дал понять, что в юбилейном докладе он что-то скажет.
Инга Сергеевна вспомнила, как гуманитарии тогда ждали, затаив дыхание,
"сверхжаренного", чем и так наполнялся каждый новый день перестройки. Но
несмотря на то, что этот юбилейный доклад под названием: "Октябрь и
перестройка: революция продолжается" был огромным шагом в открытии нового
пространства для переоценки истории и исторических деятелей (он содержал
новый импульс для разоблачения сталинизма, был снят запрет с Бухарина, были
обозначены гарантии необратимости перестройки), он все же не удовлетворил
ожиданий гуманитарной общественности, поскольку первая часть доклада об
оценке революции обнажала неискренн ость и таила опасность подрыва
авторитета Горбачева у радикально настроенной гуманитарной общественности.
"Ретроспективно анализируя события тех дней, можно с убежденностью
сказать, -- записывала Инга Сергеевна, -- что Горбачев тогда не мог себе
позволить рубить сплеча при такой разнородности общественного сознания". Она
снова вернулась к книге Собчака, где он об этом очень точно сказал: "Мы
живем в стране, где идеологические клише сильны даже тогда, когда сама
идеология уже приказала долго жить". Это же подтверждалось и теми слухами,
которыми полнился воздух в связи с подготовкой доклада Горбачева. Суть этих
слухов состояла в том, что при обсуждении проекта доклада на Политбюро
Горбачев вроде бы сказал, что "от нас ждут, что о некоторых вещах мы скажем
больше, но и меньше сказать нельзя". А в это время кто-то выкрикнул: "А
больше и не надо!". "Юбилей -- это момент гордости. Юбилей -- это момент
памяти. Юбилей -- это момент размышлений. Юбилей -- это и взгляд в будущее",
-- так начал Горбачев свой доклад, как бы предоставляя этим каждому выбрать
свой собственный путь к истине. Он не хотел никого оскорблять, запугивать,
"ставить к стенке" и в то же время давал каждому возможность переоценивать
ценности. В этом был весь верный себе Горбачев, суть поступков которого
состояла в том, чтоб не делить людей на белых, красных и пр. Свое кредо по
этому вопросу он излагает в книге "Перестройка и новое мышление": "Мы не
ставим так вопрос, будто перестройку надо вести с другим народом, с другой
партией, с другой наукой, с другой литературой и так далее. Нет. Мы ведем
перестройку все вместе, всем миром. Весь интеллектуальный потенциал надо
привести в действие. По себе вижу, как мы все меняемся в ходе перестройки".
Он понимал, чем чревато противостояние для народа, истерзанного
постоянными поисками врагов среди самого себя, тем более что тенденции
именно к таким формам противостояния не замедлили проявиться сразу же, как
стало ясно, что горбачевская перестройка носит именно революционный
характер. В памяти Инги Сергеевны всплыли факты недоумения в обществе,
которые вызвала предложенная Горбачевым идея о совмещении функций первых
секретарей партийных комитетов и советских органов. Сколько возгласов
разочарования и непонимания слышалось тогда. Инга Сергеевна снова взяла
книгу Ельцина и открыла то место, где он вспоминает о ХIХ партийной
конференции: "Предложение в докладе, -- имеется в виду доклад Горбачева, --
о совмещении функций первых секретарей партийных комитетов и советских
органов для делегатов оказалось настолько неожиданным, что здесь рабочий,
выступая, говорил, что ему это "пока непонятно ". Я как министр скажу: мне
тоже. Для осмысления нужно время. Это слишком сложный вопрос, а затем я,
например, предлагаю по этому вопросу провести референдум". Борис Николаевич
здесь отражает недоумение очень многих полагавших, что Горбачев решил таким
образом сохранить "руководящую" роль первых секретарей. И только
впоследствии, стало понятно , что этой мерой первый секретарь был поставлен
перед необходимостью держать ответ перед народом, избираясь в председатели
совета. Трудно представить более разумное, более точное решение, казалось
бы, неразрешимой в СССР мирным путем задачи ликвидации монополии партии на
власть. Этот маневр не мог быть идеей, родившейся "на злобу дня". Это
глубокий теоретический вывод, открытие -- на уровне глубокого научного,
каких мало в общественной науке. Инга Сергеевна вспомнила, что, когда в
начале перестройки вновь возродился отмененный застоем КВН (Клуб веселых и
находчивых), одной из самых популярных шуток кавээнщиков стала: "Партия, дай
порулить". Люди повторяли эти шутки, как самые остросюжетные анекдоты, в
которых подразумевался самый невероятный парадокс, ибо никто никогда не мог
всерьез подумать о том, чтоб партия добровольно, хоть на миг, "отдала руль".
"Когда на XXVII партийном съезде, -- пишет Собчак, -- Михаил Горбачев сказал
о необходимости равенства перед законом каждого человека, независимо от
занимаемой им должности и положения, многие просто не обратили внимания , --
опять "не обратили", "не поняли!", -- пометила Ингра Сергеевна. -- Мало ли
какие правильные и справедливые слова произносились в отчетных докладах
нашими генсеками! И только профессионалы -- политологи и юристы -- отметили
: впервые за семь десятилетий тезис о равенстве перед законом был
распространен на работников партии. Никогда еще в советской истории не
звучала тема "закон и партия", не было ни одной работы, ни одной статьи, где
бы рассматривалось правовое положение КПСС". "И вместе с тем Горбачев, --
писала Инга Сергеевна, -- остерегался скоропалительных, несвоевременных
шагов. Разработанный им способ добровольной отдачи партией своей власти и
поддержания ею основных идей перестройки -- это плод глубоких изысканий не
только великого политика, тонкого психолога, но и в высшей степени
образованного гуманитария, прекрасно чувствующего механизмы общественных
процессов". Собчак в воспоминаниях, связанных с отменой 6й статьи, не без
горечи отмечает, что решить вопрос об отмене 6й статьи вначале демократам не
удалось, потому что они не учли тщательность аппаратной подготовки II
съезда, в результате чего, 60 процентов депутатов их не поддержали. И далее
он подчеркивает: "Я знаю людей далеких от коммунистических воззрений,
которые летом 1989 года считали, что отмена 6й статьи может привести к
кровавому хаосу и гражданской войне". Однако, как констатирует Анатолий
Александрович далее, "прошло всего два месяца после окончания II съезда, и
на Февральском пленуме ЦК едва ли не единодушно принимается решение об
отмене 6й статьи, партия отказывается от монополии на власть и открывает
дорогу многопартийности... Что же случилось? -- рассуждает Собчак. -- Почему
же за каких-то два месяца столь резко все изменилось? Для меня решения
Февральского пленума оказались вполне неожиданными ", -- опять
"неожиданными"! -- подчеркнула Инга Сергеевна. И далее Собчак отмечает:
"Одна лишь характерная деталь: практически все выступающие на том пленуме,
негативно отнеслись к предложению генсека об отмене 6й статьи. Более того, в
самых резких тонах -- клеймили "всех этих неформалов", "так называемых
демократов" с их плюрализмом и прочими новшествами. Говорили о дискредитации
партии и социализма и были настроены весьма решительно. А потом также
единодушно проголосовали за отказ партии от монополии на власть. Только ли
рефлекс повиновения руководству сработал тогда? Для меня до сих пор, --
подчеркивает Собчак, -- остается тайной , -- и опять "тайна!", -- пометила
Инга Сергеевна, -- как Горбачев сумел убедить "свой" Центральный комитет.
Может быть, это была одна из самых серьезных его побед". Вспоминая в деталях
события, Инга Сергеевна более чем когда-либо прониклась сутью драматизма тех
дней, когда эта великая победа Горбачева не была должным образом понята и
оценена, несмотря на то что она была осуществлена в рамках логики его
концепции доверия к людям.
И эта победа -- самый поучительный , самый оптимистический пример
истории России. И в этом проявилась основополагающая идея концепции
Горбачева, суть которой состояла в том, что преобразования в обществе должны
быть революционными по содержанию и эволюционными по форме. И это был
единственно возможный мирный путь переустройства общества. Доверие к народу,
истинное желание демократических преобразований страны как бы естественным
образом исключало у Горбачева стремление к закреплению, усилению и тем более
культивированию своей личной власти. И это являлось еще одной составляющей
революции Горбачева . В том самом интервью Сахарова журналу "Огонек", он в
ответ на вопрос журналиста о наличии правовых гарантий, исключающих
возможности установления единоличной диктатуры, правозащитник ответил:
"Правовых гарантий нет... Но есть важнейший фактор -- то, что сам Горбачев
явился инициатором перестройки четыре года назад. Мы должны все время
помнить, что он уже сделал для страны. Это фактор и политический и
психологический, и исторический. Его мы тоже не можем списывать со счета.
Кроме того, опасность, о которой шла речь, -- потенциальная. Мы всетаки
должны действовать так, чтобы облегчить Горбачеву движение по пути
перестройки, и сделать невозможным, насколько в наших силах, скатывание
вправо".
Об этом же пишет и Клямкин: "Президент, если ему суждено двигаться в
сторону демократии, будет делать это с той же скоростью, с какой демократия
будет усиливать сама себя незавимо от него и тех сил, с которыми он должен
считаться. Тогда он, кстати, не сможет и ей помешать, если выяснится, что он
за ней не может поспеть. А пока не будем вводить себя в заблуждение, полагая
будто мы слабы лишь потому, что наш президент недостаточно демократ". Инга
Сергеевна закрыла папку, предавшись молчаливым рассуждениям о роли
гуманитарной науки в процессе перестройки. Перед ней лежала раскрытая книга
Ельцина на той странице, где автор упрекает Горбачева в том, что он
действовал вслепую и не имел теории. Безусловно, Борис Николаевич прав в
том, что для осуществления любого важного этапа общественного развития нужна
теория, нужно знать, "откуда мы вышли" и "куда мы идем", о чем он
неоднократно говорит на страницах своей книги. Вызывает искреннее почтение
его понимание значения теории в управлении обществом и призывы к работе над
ней. Да и сам Горбачев это хорошо понимал. Еще в самом начале перестройки в
своей речи на том самом совещании заведующих кафедрами общественных наук он
подчеркнул: "Теория необходима не только для перспективной социальной и
политической ориентации. Она нужна буквально для каждого нашего шага
вперед". Но в проблеме соотношения теории и практики в управлении обществом
-- суть драмы истории общественного развития. В технике сразу ясно, что если
теория неправильная либо недоработана, то поезд не поедет, спутник не
полетит, конвейер не заработает, а если и взлетит, поедет, заработает, то
рано или поздно остановится, взорвется, выдаст брак. С обществом все гораздо
сложнее. Здесь все то, что "не едет, взрывается, выдает брак" заметно не
сразу и не всегда опосредуется прямо с теорией. А вместе с тем, "очередные
задачи" очередной власти не ждут! Что же делать? Остановить жизнь общества,
выждать пока кто-то создаст теорию, а затем эти задачи решать? И как
определить критерии верности социальных теорий. К примеру, социалистическая
идея! Сколько умов было ею охвачено во многие века! "Идея социализма...
стала для меня идеей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры
и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса", --
писал Белинский в одном из своих писем в начале 40х годов прошлого века.
Сколько времени, сил и жизней потрачено на попытки теоретичес кого описания
и практическую реализацию этой идеи! И можем ли мы, гуманитарии, сказать,
что теоретические изыскания в этой области способствовали пониманию того,
что же истинно, а что ложно в этой идее? Что в этой идее способствовало
гуманизации жизни людей, их социальной защищенности, уравновешиванию
интересов, уравниванию возможностей, а что, наоборот, породило беспросветную
несправедливость, оскорбительную уравниловку? Что оказалось в этой идее
несбыточной мечтой, идеалом, Дульсинеей Тобосской человечества, а что --
непростительной ошибкой? Что в этой идее возвысило человека, а что унизило
его, закабалив его инициативу творчество, ущемив свободу? Что в ней
способствовало развитию общественных процессов, а что -- торможению и
деградации? И почему мы иногда слово "социализм" употребляем как
ругательство, а иногда (например, когда речь идет, например, о Швеции или
Швейцарии) как высшую похвалу? И почему в стране, отмечающей семидесятилетие
жизни под лозунгами этой идеи, ее новый лидер начинал перестройку под
девизом: "Так жить нельзя"? А как нужно? Кто подскажет этой стране, которая
все время ставит на себе эксперименты, а потом при неудачах мучается
вопросами "кто виноват? и "что делать? Руководителю страны очень трудно
совмещать деятельность и практика, и теоретика. Руководитель страны
предполагает наличие команды экспертовпрофессионалов, интеллектуалов,
которые и должны быть мозговым центром. Но в чьем лице? Какого рода
профессионалы, какой профессии: экономисты, социологи, философы, политологи?
Выходит, что гуманитарная наука не выдержала проверку на способность что-то
сделать конкретное, когда от нее это потребовалось. Ну пусть наша
"социалистическая" гуманитарная наука, скованная ранее цепями идеологии, не
способна ни на что! Но, где же достижения мировой гуманитарной науки?! Кто
предсказал и дал анализ того, как предотвратить великие социальные
потрясения хотя бы XX века? А есть ли она вообще -- гуманитарная наука?!
Естественные и технические науки изменили весь облик планеты, преобразовали
все стороны ее жизни! Это их результат. А что сделали мы, гуманитарии? Мы
даже не выработали систему гуманитарных принципов пользования
научнотехническим прогрессом, потому его плоды часто превращаются в свою
противоположность. Что сделали мы, чтоб совершенствовать общество, человека,
чтоб исчезла (или хоть сократилась) зависть, ненависть, брошенные дети,
наркомания, преступность? Где наши гуманитарные "теории относительности",
"теории малых частиц" и "законы сохранения энергии"? Все века общество
тратит огромные средства на содержание гуманитариев. Мы ничего не производим
в материальной сфере. Но если наша деятельность не приносит значимых для
жизни общества плодов в духовной сфере, то нужны ли мы? Инга Сергеевна
встала и, сложив руки на груди, начала ходить по комнате, ощущая чувство
стыда за свою гуманитарную науку и ее беспомощность. Все более раздается
голосов за отставку Горбачева, вот его рейтинг уже на третьем месте. И
придет другой, желающий поднять свою страну, сделать жизнь ее народа
достойной. И что? Как он это сделает? Кто ему подскажет? Урок драмы
Горбачева показывает, что не на кого было ему опереться, чтоб избежать проб
и ошибок. И если эти пробы и ошибки, к несчастью, были б теми же, по которым
шли предыдущие семьдесят лет, издерганные нервы страны могли вызвать
кровоизлияние, ведущее к смертельно опасному параличу. Инга Сергеевна вдруг
изумилась тому, что ей почему-то легче выражать свои мысли в медицинских
терминах. Действительно, почему вдруг появились медицинские термины
применительно к общественным явлениям? Почему не нашлось, как назвать то,
что назвали "шоковой терапией". И вдруг ей стало предельно ясно, что и
Горбачев, не имея возможности опереться на гуманитарную науку, в своем
стремлении к переустройству общества взял на вооружение те принципы, которые
заложил Гиппократ в основу медицины: не навредить ; лечить не болезнь, а
больного ; руководствоваться концепцией холизма (то есть философией
целостности, рассматривая все общество как единый организм, отвергая любые
тендеции его размежевания); не вторгаться преждевременно в (общественный)
организм при проявлении признаков отклонения от нормы, а дать сначала
возможность самому организму справиться; и главное, -- исходя из того, что
всякую болезнь легче предотвратить, чем лечить, Горбачев самое большое
внимание уделял профилактике . Но пройдет время, люди будут ставить фильмы
типа "Воспоминания о будущем" или "...о прошлом", чтоб разгадать тайну
Горбачева. А пока есть возможность всем оправдаться, получить индульгенцию ,
сославшись на то, что мы не поняли "загадок Горбачева", и никто ни в чем не
виноват, ибо существует презумпция невиновности . Инга Сергеевна снова
раскрыла папку со своим текстом и выписанными цитатами, чтобы интереса ради
подсчитать, сколько раз ей пришлось прочитать слова "не понял" (ли), "не
заметили ", "не обратили внимания ", "не оценили ", "тайна ", "загадка " и
т. п. применительно к деятельности Горбачева даже в этом небольшом обзоре
литературы. И не самый кропотливый подсчет выявил число 15! Она с грустью
усмехнулась и после небольшой паузы записала вывод, к "отшлифовыванию"
которого запланировала вернуться после отпуска, перед началом учебного года.
"Итак, самый общий обзор позволяет вычленить восемь основных элементов
революции Горбачева. Конечно, такое членение весьма условно, ибо эти
элементы взаимосвязаны и взаимообусловлены, но все же такая классификация
оправданна в том смысле, что она вырисовывает масштаб того пути, который
прошла страна за эти шесть лет"...
Инга Сергеевна пробежала глазами написанное и упрекнула себя: "Ведь я
упустила еще один элемент революции Горбачева: личный пример отношения к
супруге !.. (а следовательно, в определенном смысле модель поведения). Но и
этого опять никто не понял... даже сами женщины", -- с грустью заключила она
и, закрыв папку, положила ее в ящик, где ей положено было лежать нетронутой
до конца лета.
Всубботу утром Инга Сергеевна и прилетевший на кануне из командировки
Александр Дмитриевич начали готовиться ко дню рождения Володи Холодкова,
отмечать который на его даче было традицией их большой компании, связанной
дружбой более двух десятилетий, в которой только они с мужем были из
Академгородка. Остальные же были представителями научнотехнической
интеллигенции Новосибирска, и почти все прошли путь от простых инженеров до