Страница:
всегда считала, что человек сам хозяин своей судьбы. Но сейчас я поняла, что
иногда так бывает, что судьба властна над нами, и мы не всегда себе
принадлежим.
Она подняла глаза на Остангова и обледенела от той напряженности,
которая была в его взгляде. Ей трудно было продолжать ту, как она была
уверена, глупость, которую, она "несет" этому мудрому, способному понять все
с полуслова человеку. По удивительным, непостижимым законам человеческой
памяти она почувствовала себя, как в раннем детстве. Это был один из тех
выходных дней, когда вся семья собралась на пляж. Чтоб сократить
утомительный на солнцепеке путь, решили спуститься по еще не благоустроен
ным, но проложенным на холмах дорожкам к морю. Эти дорожки, соединяясь в
единый путь, огибали подножья холмов, возвышавшихся над глубокими обрывами,
дно которых было заброшено всеми видами отходов послевоенной жизни -- от
всякого рода старой техники до разбитого стекла и пищевых отходов. В то
время как все члены семьи, помогая друг другу осторожно спускались,
маленькая Инга, в мгновенье вытащив свою ручку из руки мамы, решила сбежать.
Лихо начав, она понеслась по инерции, в ужасе осознав, что не в силах
остановиться. Родители и родственники, отчаянно крича из-за бессилия что-то
сделать, продолжали медленно спускаться -- любое ускорение грозило гибелью
всем. И тут каким-то чудом оказавшийся на пути Инги куст, затормозил ее бег,
и она свалилась на землю, спасшись от неминуемого падения в пропасть. "Тогда
высшие силы предупредили меня, что ничего нельзя делать без оглядки", --
подумала она, и то чувство обреченности, которое она испытала в детстве,
охватило ее и сейчас. Почти без эмоций, обессиленно, отдавшись во власть
ситуации, она продолжала: -- Дело в том, что так сложились обстоятельства,
что я уезжаю с мужем за границу... Она, посмотрела в глаза Остангова и
увидела, что он понял все и даже более того, что она сама могла бы ему
рассказать... Пауза была невыносимой. Но Остангов, словно переодевшись в
спортивный костюм, бодро встал с кресла, налил себе и ей немного коньяка и
сказал с наигранной приподнятостью:
-- За ваше прекрасное путешествие!
Встретившись взглядом с Кириллом Всеволодовичем, она во всей глубине
осознала постигшую ее драму. Сейчас ей стало, как никогда ясно, что всю свою
сознательную жизнь она неосознанно, как бы руководимая "свыше", готовила
себя к чему-то сверхзначительному, что поставит ее на высший пьедестал и как
личность и как женщину. И в юности, и во время первого несчастного
замужества, и когда вышла замуж за Сашу, отдавая все свои чувства семье,
дочери, все свои творческие таланты и способности работе, она ощущала этот
стимул "свыше". Он, этот стимул, заставлял ее постоянно
самосовершенствоваться, постоянно держать под контролем свою внешность, чтоб
ни на грамм не поправиться, чтоб ни на сантиметр не изменилась талия, чтоб
на лице не появилось ни одной морщинки. И это предчувствие оправдалось.
Судьба ей подарила встречу с Останговым! Вознаградила ее щедро! Вознаградила
и... наказала, отобрав эту награду. За что? Кто виноват?! Кирилл
Всеволодович, которому, очевидно, и самому нелегко было скрывать свое
настроение, сказал, что приготовит кофе и спустился на первый этаж. Вскоре
он появился с наполненным свежим кофе серебряным кофейником. "Подумать
только! -- с отчаяньем размышляла она, восхищенно глядя на изысканные манеры
академика, проявляющиеся во всем, что он делает. -- Этот человек еще
мгновенье назад предложил мне стать спутницей его жизни. А может, этого и не
было вовсе, этого предложения? Может, я ослышалась или мне все приснилось?
-- Инга Сергеевна сделала глоток, но кофе, казалось, застрял в горле, и тут,
как никогда, она ощутила всю силу любви, страсти к этому человеку.... Она
вдавила всю себя в спинку кресла и захотела вообще раствориться в нем.
Кирилл Всеволодович встал, подошел к ней, и она, мгновенно встав, прильнула
к нему со словами: "Я люблю вас, как никогда никого не любила". Он обнял ее
и стал поглаживать по спине, словно согревая от холода. Но теперь это были,
скорее, отечески снисходительные ласки, нежели любовная ласка мужчины к
женщине.
В это время зазвонил телефон, стоявший на тумбочке в противоположном
углу комнаты. Академик отошел от нее и быстро взял трубку. Инга Сергеевна
опустилась в кресло, которое сейчас показалось слишком большим, подавляющим
и сковывающим дыхание. Она сразу поняла, что это звонок из Москвы. Разговор,
повидимому, был как-то связан с его переездом, так как, даже положив трубку,
Кирилл Всеволодович продолжал находиться под впечатлением от него. Бросалось
в глаза, что Остангов, который был образцом самообладания и внутренней
подтянутости, сейчас испытывал тщательно скрываемую неловкость,
растерянность и затруднение в заполнении паузы. И Инга Сергеевна показалась
себе ненужной в этом доме. Она отрешенно встала с кресла и сказала: -- Вам
завтра снова в дорогу и нужно отдохнуть. Я, пожалуй, пойду. -- Я вас отвезу,
-- немедленно отреагировал академик. Они вместе спустились, и Инга Сергеевна
осталась ждать Остангова, вошедшего в гараж. Когда он выехал, дверной фонарь
высветил на его лице тоску и подавленность.
Осенний, напоминающий о приближающихся холодах ветер, беспощадно сдирал
с деревьев последнюю листву. Сквозь окно машины слабо освещенные фонарями
листья казались уменьшенными и напоминали снежные хлопья. Эта картина
вызвала воспоминания того снежного вечера, чуть более года назад, после
семинара, когда Остангов, излучающий внимание и интерес к ней, подхватил ее
у автобусной остановки, предложив подвезти домой на своей машине. Инга
Сергеевна даже не успела пробежать мысленно события, происшедшие за это
время, как машина остановилась у ее дома, и они подошли к тому самому
крыльцу подъезда, где он тогда первый раз однозначно дал ей понять о своем
неравнодушии к ней. Очевидно, эти же воспоминания охватили и Кирилла
Всеволодовича. Неуловимая глубокая грусть промелькнула в его проникновенном
взгляде, сопровождавшем прощальные слова. -- Я позвоню вам через неделю,
когда вы вернетесь, -- сказала Инга Сергеевна, желая сохранить спасительную
нить связи. -- Буду очень рад, -- ответил Остангов. Через неделю она
позвонила в приемную, сама не зная зачем. Хотела услышать его голос или
свершения какого-то чуда. Секретарь ответила, что Кирилл Всеволодович в
связи с следующими одна за другой командировками не появится в Городке в
ближайшие несколько недель.
Самолет набирал высоту. Привыкшая к многочислен ным перелетам,
связанным с командировками, отпусками и т. п., Инга Сергеевна никогда не
испытывала никаких неприятных физических ощущений в самолете. Лишь иногда
при приземлении закладывало уши и немного кружилась голова. Сейчас все это
случилось именно при взлете. "Может, в этом есть нечто символичное, --
подумала она, сидя в кресле с закрытыми глазами. -- Какой же это взлет? И
вообще, что это и куда? Ведь мы с Александром обманываем сами себя. Во всем
нашем решении поехать ненадолго , есть второе, подсознательное, "дно",
которое негласно в нас присутствует и которое мы ясно видим, хотя отводим от
него глаза. Тогда, кто я теперь? Куда я еду? Кому нужны там мои
исследования? Что я открыла, поведала другим принципиально нового о сути
бытия человеческого! Да что там -- человечества в целом?! Что я знаю о
нашем, советском человеке, каковым и сама являюсь? Кто он, какой он -- этот
измученный войнами, лишениями и правителями, нещадно растрачивающий свою
физическую, эмоциональную, интеллектуальную энергию на стояние в очередях,
на выживание в условиях вечного дефицита, на приспособление к постоянным
социальнополитическим и экономическим потрясениям и на преодоление
неуверенности в завтрашнем дне? А если меня, всю творческую жизнь
занимающуюся гуманитарной наукой, спросят об этом там гуманитарии (философы,
социологи), что я знаю, что я отвечу даже в студенческой аудитории, если
придется? Да, скорее всего, меня никто даже и не позовет в эту студенческую
аудиторию. "Здесь вы -- никто", -- вспомнила она саркастические слова
Платонова. А я и есть никто. Тогда зачем все это было в моей жизни:
бессонные ночи над экзаменами? Зачем нужно было сидеть в библиотеках,
отказываясь от развлечений? Зачем университет? Зачем аспирантура? Зачем
корпение ночами над диссертацией, книгами и статьями? Зачем? Зачем? Зачем?
-- Тебе что-то нужно? -- спросил, не проронивший ни слова до этого момента
Александр Дмитриевич. -- Нет, -- ответила Инга Сергеевна, словно
пробудившись от глубокого сна. -- Самолет уже почти набрал высоту и скоро
можно будет отстегнуться. Если хочешь, почитай. Вот я тут что-то набрал для
чтения из тех стопок, что ты отложила. Может, это было на выброс, но времени
выбирать не было. Да мы не так уж много и читали в последнее время, так что,
я думаю, что почти все здесь из непрочитанного, -- произнес муж заботливым
тоном, протягивая ей пластиковый мешок, набитый периодикой, которую он
привык всегда брать помногу в дорогу. Инга Сергеевна обрадовалось
возможности отвлечья от тяжких мыслей и вытащила первое, что попалось. Это
оказались августовские номера (31й и 32й) за 1991 год еженедельника
Сибирского отделения Академии наук СССР "Наука в Сибири". Она ощутила даже
острое любопытство к их материалам, которые, по логике вещей, должны были
содержать многие детали общественной жизни Академгородка в те тревожные дни.
К ней вернулось то ощущение, которое охватило ее накануне, когда она
просматривала прессу и видеозаписи, -- ощущение необходимости исповеди перед
самой собой, исповеди, позволяющей разобраться в том, что же реально
случилось, каковы истоки такого поворота в ее жизни. Первая страница 31го
номера газеты показалась странной. В центре примерно четверть страницы
занимало ничем не заполненное, пустое пространство. Она вспомнила, как
неоднократно, готовя публикации для этой газеты, тратила массу времени
буквально на каждое слово текста, дабы уложиться в строго лимитированный
объем, который предоставляла газета авторам. А здесь целые четверть страницы
абсолютно пусты. Она начала внимательно рассматривать всю страницу, ища
объяснение такому небывалому случаю. Справа от пустого пространства на всю
длину страницы была узкая, очерченная рамкой колонка, где перечислялись
названия рубрик и помещенных в номере материалов. Строго симметрично слева
-- точно такая же колонка, в которой напечатанный крупным жирным шрифтом
текст гласил: "19 августа вицепрезидент СССР Г. Янаев принял на себя
исполнение обязанностей президента СССР. Объявлено о введении в ряде районов
СССР чрезвычайного положения и образовании Государственного комитетета по
ЧП. В Москву введены танки. Руководство России охарактеризовало свершившееся
как правый переворот и признало действия группы лиц, взявших на себя
властные функции, антиконституционными. Верховный совет СССР на внеочередной
сессии 26 августа рассмотрит сложившуюся ситуацию и законность принятых
18--19 августа решений". Она развернула газету, ища ответа на свой вопрос на
других страницах, но и там ни слова об этом. Ничего не поняв, она приняласаь
искать что-нибудь интересное. Ее внимание привлекла статья на 3й странице под
названием: "Рождается новая власть -- муниципальная. И учится зарабатывать
деньги". "В начале лета, -- пишется в статье -- во многих институтах
Новосибирского научного центра появились странные объявления. Некая
организация предлагала заключить договоры на поставку овощей и фруктов в
приличных объемах и по приемлемым даже для мэнээса (младшего научного
сотрудника -- Л. М.) ценам. Далее, в течение лета отдельным счастливцам
удавалось приобрести арбузы, помидоры и другую сравнительно недорогую
витаминную продукцию. Конечно, это капля в море, но при нашей бескормице и
дороговизне и эта капля весома. Далее приводятся ответы "виновника" этих
достижений -- председателя Совета самоуправления одного из микрорайонов
новосибирского Академгородка Юрия Нагорных на вопросы корреспондента гзеты:
"Мы подошли к рубежу, за которым кризис, катастрофа, если хотите, -- говорит
Юрий Нагорный. -- Через 2--3 года истекает срок эксплуа тации четырехэтажных
домов, составляющих основной жилой фонд верхней зоны Академгородка. В
немедленной замене нуждается до 70 процентов всех коммуникаций. У Академии
наук таких денег (имеются в виду деньги на восстановление и развитие
социальнобытовой инфраструктры) нет, у районного Совета народных депутатов
-- тем более. Выход один -- делать бизнес самим. К сожалению, пассивную
позицию занимают сейчас многие. Многие и уезжают. Представляют ли они, что
их там ждет? Западное общество сегрегировано, эмигрантам практически нет
доступа в привилегированные слои. Будь ты хоть семи пядей во лбу, ты не
стопроцентный американец, в отличие от потомка первых переселенцев, у
которого на машине двузначный номер. А проблема отчуждения детей, изо всех
сил стремящихся стать "стопроцентными", забыв при этом свой язык и
прошлое?.." Отложив эту газету, Инга Сергеевна принялась за другую, которая
показалась пустой и неинтересной. Она уже хотела отложить ее, когда вдруг
увидела на третьей странице заголовок: "Пятно на полосе". Под заголовком
следующий текст. "Многих удивило белое пятно на первой полосе предыдущего
номера нашей газеты. Что это -- вмешательство цензуры, типографский брак или
снятие "сгоревшего" материала? Поясним. Первоначальная идея была заложена
редакцией как поддержка всероссийской акции протеста против финансового
произвола государственных и партийных монополистов, печатающих и
распространяющих наши издания. Но 20 августа, в день верстки газеты, мысли
журналистов были не о цене гласности, а о самой возможности ее
существования. Место на первой полосе зарезервировали под обращение
президиума Сибирского отделения Академии наук, который собирался обсудить на
своем экстренном заседании грозный текущий момент. Это заседание состоялось
вечером 21 августа, было достаточно бурным и заняло чуть меньше часа. В
отстуствие председателя Отделения, находящегося в зарубежной командировке,
вел заседание первый заместитель председателя СО АН академик Н. Добрецов. На
месте оказалось не так уж и много членов президиума: академики Ю. Молин, Д.
Кнорре, А Трофимук, В. Шумный, членыкорреспонденты С. Васьков, М. Жуков, К.
Свиташев, Ю. Цветков. Присутствовали: заместитель председателя СО АН Г.
Шурпаев, председатель Объединенного профкома ННЦ А. Мацокин, ряд
руководителей аппарата президиума отделения. Зачитали поступившую по
академическим каналами информацию из Москвы о том, как наши российские
депутаты из новосибирского Академгородка Анатолий Манохин и академик
Александр Григорьевич Гранберг (член президиума СО АН) в ночь на 21 августа
вышли вместе с другими депутатами навстречу танкам, штурмующим российский
парламент, и пытались остановить их, рискуя жизнью. В отличие от академика
В. Шумного, доктора наук А. Мацокина -- безусловных противников путча,
академический генералитет не дал однозначной оценки случившемуся:
оглядывались на затихшее в Москве руководство АН СССР да и просто "на всякий
случай" решили подождать до 26 августа. В результате родилось постановление
президиума 4Т 5380 от 21. 08. 91 г. "О текущем моменте", в котором три
пункта: сосредоточить усилия на выполнении задач, возложенных на
научноисследовательские коллективы, подтвердить приверженность конституциям
и законам СССР и РСФСР. Все в любом случае верно, все приемлемо. Но урок
гражданского мужества дали своему научному штабу коллективы многих
институтов. Свое несогласие с путчистами высказал письменно академик В.
Накоряков. Можно ли было ожидать однозначной позиции от бескворумного
меньшинства президиума сибирской академической науки, -- науки нищей,
приученной с волнением ожидать подачек ВПК к своему скудному бюджету. Вряд
ли. Ну, а что касается белого пятна в газете, президиум СО АН был
проинформирован, что "Наука в Сибири" не будет публиковать принятое на
заседании постановление, считая, что белое пятно наиболее адекватно отразит
позицию большинства заседавших в тот день. Не публикуем мы это постановление
и сегодня. Стыдно. А для истории оно сохранится в архивах институтов, куда
оно поступило утром 22 августа". Инга Сергеевна, взволнованная прочитанным,
отложила газету с щемящей ностальгией по утраченной романтике надежд,
перспектив, с которыми был связан Городок. "Если б сейчас написать обо всем
этом, то, используя название известной повести Паустовского, произведение об
Академгородке можно было б назвать "Время больших разочарований, сменившее
время больших ожиданий", -- подумала она, ощутив абсолютную апатию. Поставив
ноги на стоящую под передним сиденьем дорожную сумку и откинув спинку
кресла, она, чуть рястянувшись, устроилась поудобнее, чтоб постараться
уснуть.
Перед глазами возник огромный кусок газетного листа с пустым, ничем не
заполненным прямоугольным пятном. Пятно превратилось в огромное
зеркалоэкран, в центре которого большие скользящие буквы сложились в
надпись: Прошлое? Настоящее? Будущее?.. Республики "Утопия". Затем эта
надпись исчезла, и на экране появилась другая: "Беседа, которую вели Леафар
и Ром о попытках наилучшего устройства одной маленькой республики". Надпись
исчезла и на экране появились двое степенных мужчин среднего возраста. У
одного и лицо и верхняя часть туалета точь в точь такие, как на известном
портрете Томаса Мора, а нижняя часть -- брюки и туфли современные. Второй же
одет в современный светлый костюм, поверх которого что-то вроде
накидкипелерины. У второго в руках большая белая пластиковая папка, типа
скоросшивателя, на обложке которой большими печатными буквами написано
"Утопия"? У первого большой современный дипломат в правой руке. Направляясь
вперед, они о чем-то громко говорят. Разобрать суть беседы трудно, но
слышно, что их речь перемешана старыми и современными терминами и языковыми
формами. Затем под деревом появляется скамейка, на которую они неторопливо
усаживаются. Первый ставит на траву возле скамейки дипломат, а второй,
выдвинув вперед руку с папкой, говорит: -- Друг мой Ром, я рад, что мое
столь долгое путешествие завершилось именно здесь, где мы с тобой
встретились на этом симпозиуме, и то, что ты дал мне свою книгу на некоторое
время, я считаю крупным благодеянием. Даже беглые мои сведения о предмете
разговора в этой книге достаточны, чтобы понять, сколь много пользы она мне
принесет, однако еще больше выгоды для себя, уверен, я получу от нашей
беседы с тобой, до прочтения сего текста. Поэтому прошу и умоляю опиши мне
эту республику. И не стремись быть кратким, расскажи по порядку про ее
обитателей, нравы, установления, законы, и, наконец, про все, о чем сам
желаешь, чтобы мне узнать и понять, насколько все то, что они ведали и
творили, надобно знать другим, дабы распространять их опыт либо избегать
его. -- Нет ничего, что бы я сделал охотнее, любезный друг Леафар, --
отвечает Ром, -- ибо я много думаю об этом даже после написания книги. Я
наедине с самим собой обсуждаю мудрейшие и святейшие установления анауксов.
Но чем больше я размышляю об этом наедине с собой, тем больше у меня
возникает вопросов. Поэтому я написал эту книгу, чтоб посмотреть на свои
рассуждения как бы со стороны. Но, как видишь, любезнейший, я не тороплюсь
ее издавать, ибо не хочу объявлять миру о том, в чем сам еще сомневаюсь.
Потому я премного благодарен тебе, мой друг, за то, что ты проявляешь
интерес к ней, и наша беседа мне необходима еще более, чем тебе. Кроме тебя,
у меня нет никого, кто помог бы добрыми советами, как рассудительными, так и
честными в отношении сего труда, которому я отдал много лет. -- Тогда, --
говорит Леафар, -- пойдем пообедаем, и потом ничто не будет ограничивать
наше время. -- Хорошо, мой друг, -- говорит Ром. На экране появляются слова:
"Новости дня" 1957 год. Следом в кадре Никита Сергеевич Хрущев беседует с
группой мужчин у стены со стендами и плакатами. Голос диктора кинохроники с
пафосом рассказывает о начале строительства Городка науки в Сибири.
"Генеральный план сибирского города науки, -- утверждает голос за кадром, --
предусматривает строительство университета, двенадцати институтов, жилого
массива, бульваров и парков". Снова появляются Ром и Леафар. Они садятся на
ту же скамью, и Ром говорит: -- Ну что ж, наиученейший из мужей, позволь мне
пригласить тебя в приятное путешествие, в самые первые годы жизни
прекраснейшего из мест на Земле -- в республику Анаукс. Эта маленькая страна
образовалась на востоке огромной Державы, в одном из богатейших природными
ресурсами мест Земли, располагающемся в средних и высоких широтах Северного
полушария, в умеренном и холодном климатических поясах, где климат в большей
части суровый, резко континентальный.
-- Мой любезный, Ром, -- сказал Леафар, -- мне кажется странным, что
для тех деяний, о которых ты мне бегло сообщал в наших предыдущих с тобой
кратковременных беседах, эта республика обосновалась в холодном климате,
чреватом неудобствами, связанными с преодолением трудностей суровой природы.
-- Что касается твоих сомнений, -- говорит Леафар, -- ты рассуждал бы по
другому, если б знал историю этой страны и побывал там со мной. Анаукс
создавалась в те годы, когда Держава, в состав которой она входила, только
начала оправляться после смерти страшного тирана, который сковал страну
страхом. Новый Правитель, преодолевая массу проблем, начал попытку излечения
Державы от этого страшного прошлого. Основатели Анаукс хотели ее успехами
прирастить богатства всей Державы, которая к тому же еще не излечилась от
тяжелых ран, полученных ею в самой страшной на Земле войне, с окончания
которой к тому времени прошло всего чуть более десяти лет. Эта Держава
одержала великую Победу, за которую не постояла ценой. Те, кто основали
Анаукс, были убеждены, что науки создают основу фундамента, на котором можно
обеспечить прорыв Державы в экономическом и общественном развитии. -- Кто же
эти смельчакиромантики, которых осенила идея создания Анаукс? -- спрашивает
Леафар. -- О мой умнейший из коллег! -- говорит Ром. -- Это действительно
были смельчаки и романтики. Их было трое. Все они уже были прославлены
достижениями в тех науках, которым себя посвятили, и, живя в стольном городе
Державы, имели все привилегии, которые давало правительство высшему рангу
научного сословия. В это время скамейка с собеседниками исчезла и на экране
появились трое преклонного возраста мужчин, сидящих за прямоугольным столом.
Их лица выражают какой-то внутренний дискомфорт и смущение, какое бывает у
человека, если он чувствует себя без вины виноватым. Непосредственно за
спиной каждого на стене большой плакат с его портретом и биографической
справкой. Математик и механик Михаил Алексеевич Лаврентьев. Будучи чистым
математиком, он никогда не гнушался инженерных задач. За выполненные
исследования и решенные задачи ему были присвоены степени доктора
технических наук и физикоматематических наук без защиты диссертаций. Стал
академиком в сорок шесть лет. Около двадцати лет возглавлял Сибирское
отделение Академии наук. Математик Сергей Львович Соболев. Стал академиком в
тридцать один год: член Эдинбургского Королевского общества, почетный доктор
натурфилософии университета Гумбольта (Германия), член итальянской и
французской Академий наук, почетный доктор физикоматематических наук Карлова
университета (Чехословакия). Директор Института математики СО АН СССР.
Сергей Алексеевич Христианович, механик, стал академиком в тридцать пять
лет. -- 1956 год, -- говорит с мечтательной улыбкой, вызванной
воспоминаниями о прошлом, академик Соболев. -- Трое "молодых" людей, одному
из которых пятьдесят шесть, другим по сорок восемь, в дачном поселке
Мозжинка встречаются на дачах то у одного, то у другого и говорят о том, как
надо бы поднимать научный и технический потенциал Родины. Путь к этому
процветанию мы видели в том, чтобы по всей нашей необъятной Родине
расположились мощные научные центры, чтобы научные институты приблизились к
местной промышленности, к местным ресурсам. Нам казалось, что именно мы
должны заняться этим делом. Чувствовали мы себя удивительно молодо, хотя
считали себя людьми довольно зрелыми, и на самом деле какойто опыт у всех
был. -- Да, да, -- перебил его академик Лаврентьев, словно вернувшийся из
путешествия памяти в прошлое, -- чем больше я размышлял и рассуждал с
коллегами о Сибири, тем заманчивей представлялась идея именно там создать
высокую концентрацию научных сил. -- Он умело "посадил" свои очки на
надбровье и приготовился читать какой-то текст с листка бумаги, который
держал в руке. Но тут на экране появляется огромная надпись: "Сибирь на
экране" (название популярного киножурнала), а за ней следует сюжет: по
огромному пространству земли, без каких-либо признаков проживания людей
иногда так бывает, что судьба властна над нами, и мы не всегда себе
принадлежим.
Она подняла глаза на Остангова и обледенела от той напряженности,
которая была в его взгляде. Ей трудно было продолжать ту, как она была
уверена, глупость, которую, она "несет" этому мудрому, способному понять все
с полуслова человеку. По удивительным, непостижимым законам человеческой
памяти она почувствовала себя, как в раннем детстве. Это был один из тех
выходных дней, когда вся семья собралась на пляж. Чтоб сократить
утомительный на солнцепеке путь, решили спуститься по еще не благоустроен
ным, но проложенным на холмах дорожкам к морю. Эти дорожки, соединяясь в
единый путь, огибали подножья холмов, возвышавшихся над глубокими обрывами,
дно которых было заброшено всеми видами отходов послевоенной жизни -- от
всякого рода старой техники до разбитого стекла и пищевых отходов. В то
время как все члены семьи, помогая друг другу осторожно спускались,
маленькая Инга, в мгновенье вытащив свою ручку из руки мамы, решила сбежать.
Лихо начав, она понеслась по инерции, в ужасе осознав, что не в силах
остановиться. Родители и родственники, отчаянно крича из-за бессилия что-то
сделать, продолжали медленно спускаться -- любое ускорение грозило гибелью
всем. И тут каким-то чудом оказавшийся на пути Инги куст, затормозил ее бег,
и она свалилась на землю, спасшись от неминуемого падения в пропасть. "Тогда
высшие силы предупредили меня, что ничего нельзя делать без оглядки", --
подумала она, и то чувство обреченности, которое она испытала в детстве,
охватило ее и сейчас. Почти без эмоций, обессиленно, отдавшись во власть
ситуации, она продолжала: -- Дело в том, что так сложились обстоятельства,
что я уезжаю с мужем за границу... Она, посмотрела в глаза Остангова и
увидела, что он понял все и даже более того, что она сама могла бы ему
рассказать... Пауза была невыносимой. Но Остангов, словно переодевшись в
спортивный костюм, бодро встал с кресла, налил себе и ей немного коньяка и
сказал с наигранной приподнятостью:
-- За ваше прекрасное путешествие!
Встретившись взглядом с Кириллом Всеволодовичем, она во всей глубине
осознала постигшую ее драму. Сейчас ей стало, как никогда ясно, что всю свою
сознательную жизнь она неосознанно, как бы руководимая "свыше", готовила
себя к чему-то сверхзначительному, что поставит ее на высший пьедестал и как
личность и как женщину. И в юности, и во время первого несчастного
замужества, и когда вышла замуж за Сашу, отдавая все свои чувства семье,
дочери, все свои творческие таланты и способности работе, она ощущала этот
стимул "свыше". Он, этот стимул, заставлял ее постоянно
самосовершенствоваться, постоянно держать под контролем свою внешность, чтоб
ни на грамм не поправиться, чтоб ни на сантиметр не изменилась талия, чтоб
на лице не появилось ни одной морщинки. И это предчувствие оправдалось.
Судьба ей подарила встречу с Останговым! Вознаградила ее щедро! Вознаградила
и... наказала, отобрав эту награду. За что? Кто виноват?! Кирилл
Всеволодович, которому, очевидно, и самому нелегко было скрывать свое
настроение, сказал, что приготовит кофе и спустился на первый этаж. Вскоре
он появился с наполненным свежим кофе серебряным кофейником. "Подумать
только! -- с отчаяньем размышляла она, восхищенно глядя на изысканные манеры
академика, проявляющиеся во всем, что он делает. -- Этот человек еще
мгновенье назад предложил мне стать спутницей его жизни. А может, этого и не
было вовсе, этого предложения? Может, я ослышалась или мне все приснилось?
-- Инга Сергеевна сделала глоток, но кофе, казалось, застрял в горле, и тут,
как никогда, она ощутила всю силу любви, страсти к этому человеку.... Она
вдавила всю себя в спинку кресла и захотела вообще раствориться в нем.
Кирилл Всеволодович встал, подошел к ней, и она, мгновенно встав, прильнула
к нему со словами: "Я люблю вас, как никогда никого не любила". Он обнял ее
и стал поглаживать по спине, словно согревая от холода. Но теперь это были,
скорее, отечески снисходительные ласки, нежели любовная ласка мужчины к
женщине.
В это время зазвонил телефон, стоявший на тумбочке в противоположном
углу комнаты. Академик отошел от нее и быстро взял трубку. Инга Сергеевна
опустилась в кресло, которое сейчас показалось слишком большим, подавляющим
и сковывающим дыхание. Она сразу поняла, что это звонок из Москвы. Разговор,
повидимому, был как-то связан с его переездом, так как, даже положив трубку,
Кирилл Всеволодович продолжал находиться под впечатлением от него. Бросалось
в глаза, что Остангов, который был образцом самообладания и внутренней
подтянутости, сейчас испытывал тщательно скрываемую неловкость,
растерянность и затруднение в заполнении паузы. И Инга Сергеевна показалась
себе ненужной в этом доме. Она отрешенно встала с кресла и сказала: -- Вам
завтра снова в дорогу и нужно отдохнуть. Я, пожалуй, пойду. -- Я вас отвезу,
-- немедленно отреагировал академик. Они вместе спустились, и Инга Сергеевна
осталась ждать Остангова, вошедшего в гараж. Когда он выехал, дверной фонарь
высветил на его лице тоску и подавленность.
Осенний, напоминающий о приближающихся холодах ветер, беспощадно сдирал
с деревьев последнюю листву. Сквозь окно машины слабо освещенные фонарями
листья казались уменьшенными и напоминали снежные хлопья. Эта картина
вызвала воспоминания того снежного вечера, чуть более года назад, после
семинара, когда Остангов, излучающий внимание и интерес к ней, подхватил ее
у автобусной остановки, предложив подвезти домой на своей машине. Инга
Сергеевна даже не успела пробежать мысленно события, происшедшие за это
время, как машина остановилась у ее дома, и они подошли к тому самому
крыльцу подъезда, где он тогда первый раз однозначно дал ей понять о своем
неравнодушии к ней. Очевидно, эти же воспоминания охватили и Кирилла
Всеволодовича. Неуловимая глубокая грусть промелькнула в его проникновенном
взгляде, сопровождавшем прощальные слова. -- Я позвоню вам через неделю,
когда вы вернетесь, -- сказала Инга Сергеевна, желая сохранить спасительную
нить связи. -- Буду очень рад, -- ответил Остангов. Через неделю она
позвонила в приемную, сама не зная зачем. Хотела услышать его голос или
свершения какого-то чуда. Секретарь ответила, что Кирилл Всеволодович в
связи с следующими одна за другой командировками не появится в Городке в
ближайшие несколько недель.
Самолет набирал высоту. Привыкшая к многочислен ным перелетам,
связанным с командировками, отпусками и т. п., Инга Сергеевна никогда не
испытывала никаких неприятных физических ощущений в самолете. Лишь иногда
при приземлении закладывало уши и немного кружилась голова. Сейчас все это
случилось именно при взлете. "Может, в этом есть нечто символичное, --
подумала она, сидя в кресле с закрытыми глазами. -- Какой же это взлет? И
вообще, что это и куда? Ведь мы с Александром обманываем сами себя. Во всем
нашем решении поехать ненадолго , есть второе, подсознательное, "дно",
которое негласно в нас присутствует и которое мы ясно видим, хотя отводим от
него глаза. Тогда, кто я теперь? Куда я еду? Кому нужны там мои
исследования? Что я открыла, поведала другим принципиально нового о сути
бытия человеческого! Да что там -- человечества в целом?! Что я знаю о
нашем, советском человеке, каковым и сама являюсь? Кто он, какой он -- этот
измученный войнами, лишениями и правителями, нещадно растрачивающий свою
физическую, эмоциональную, интеллектуальную энергию на стояние в очередях,
на выживание в условиях вечного дефицита, на приспособление к постоянным
социальнополитическим и экономическим потрясениям и на преодоление
неуверенности в завтрашнем дне? А если меня, всю творческую жизнь
занимающуюся гуманитарной наукой, спросят об этом там гуманитарии (философы,
социологи), что я знаю, что я отвечу даже в студенческой аудитории, если
придется? Да, скорее всего, меня никто даже и не позовет в эту студенческую
аудиторию. "Здесь вы -- никто", -- вспомнила она саркастические слова
Платонова. А я и есть никто. Тогда зачем все это было в моей жизни:
бессонные ночи над экзаменами? Зачем нужно было сидеть в библиотеках,
отказываясь от развлечений? Зачем университет? Зачем аспирантура? Зачем
корпение ночами над диссертацией, книгами и статьями? Зачем? Зачем? Зачем?
-- Тебе что-то нужно? -- спросил, не проронивший ни слова до этого момента
Александр Дмитриевич. -- Нет, -- ответила Инга Сергеевна, словно
пробудившись от глубокого сна. -- Самолет уже почти набрал высоту и скоро
можно будет отстегнуться. Если хочешь, почитай. Вот я тут что-то набрал для
чтения из тех стопок, что ты отложила. Может, это было на выброс, но времени
выбирать не было. Да мы не так уж много и читали в последнее время, так что,
я думаю, что почти все здесь из непрочитанного, -- произнес муж заботливым
тоном, протягивая ей пластиковый мешок, набитый периодикой, которую он
привык всегда брать помногу в дорогу. Инга Сергеевна обрадовалось
возможности отвлечья от тяжких мыслей и вытащила первое, что попалось. Это
оказались августовские номера (31й и 32й) за 1991 год еженедельника
Сибирского отделения Академии наук СССР "Наука в Сибири". Она ощутила даже
острое любопытство к их материалам, которые, по логике вещей, должны были
содержать многие детали общественной жизни Академгородка в те тревожные дни.
К ней вернулось то ощущение, которое охватило ее накануне, когда она
просматривала прессу и видеозаписи, -- ощущение необходимости исповеди перед
самой собой, исповеди, позволяющей разобраться в том, что же реально
случилось, каковы истоки такого поворота в ее жизни. Первая страница 31го
номера газеты показалась странной. В центре примерно четверть страницы
занимало ничем не заполненное, пустое пространство. Она вспомнила, как
неоднократно, готовя публикации для этой газеты, тратила массу времени
буквально на каждое слово текста, дабы уложиться в строго лимитированный
объем, который предоставляла газета авторам. А здесь целые четверть страницы
абсолютно пусты. Она начала внимательно рассматривать всю страницу, ища
объяснение такому небывалому случаю. Справа от пустого пространства на всю
длину страницы была узкая, очерченная рамкой колонка, где перечислялись
названия рубрик и помещенных в номере материалов. Строго симметрично слева
-- точно такая же колонка, в которой напечатанный крупным жирным шрифтом
текст гласил: "19 августа вицепрезидент СССР Г. Янаев принял на себя
исполнение обязанностей президента СССР. Объявлено о введении в ряде районов
СССР чрезвычайного положения и образовании Государственного комитетета по
ЧП. В Москву введены танки. Руководство России охарактеризовало свершившееся
как правый переворот и признало действия группы лиц, взявших на себя
властные функции, антиконституционными. Верховный совет СССР на внеочередной
сессии 26 августа рассмотрит сложившуюся ситуацию и законность принятых
18--19 августа решений". Она развернула газету, ища ответа на свой вопрос на
других страницах, но и там ни слова об этом. Ничего не поняв, она приняласаь
искать что-нибудь интересное. Ее внимание привлекла статья на 3й странице под
названием: "Рождается новая власть -- муниципальная. И учится зарабатывать
деньги". "В начале лета, -- пишется в статье -- во многих институтах
Новосибирского научного центра появились странные объявления. Некая
организация предлагала заключить договоры на поставку овощей и фруктов в
приличных объемах и по приемлемым даже для мэнээса (младшего научного
сотрудника -- Л. М.) ценам. Далее, в течение лета отдельным счастливцам
удавалось приобрести арбузы, помидоры и другую сравнительно недорогую
витаминную продукцию. Конечно, это капля в море, но при нашей бескормице и
дороговизне и эта капля весома. Далее приводятся ответы "виновника" этих
достижений -- председателя Совета самоуправления одного из микрорайонов
новосибирского Академгородка Юрия Нагорных на вопросы корреспондента гзеты:
"Мы подошли к рубежу, за которым кризис, катастрофа, если хотите, -- говорит
Юрий Нагорный. -- Через 2--3 года истекает срок эксплуа тации четырехэтажных
домов, составляющих основной жилой фонд верхней зоны Академгородка. В
немедленной замене нуждается до 70 процентов всех коммуникаций. У Академии
наук таких денег (имеются в виду деньги на восстановление и развитие
социальнобытовой инфраструктры) нет, у районного Совета народных депутатов
-- тем более. Выход один -- делать бизнес самим. К сожалению, пассивную
позицию занимают сейчас многие. Многие и уезжают. Представляют ли они, что
их там ждет? Западное общество сегрегировано, эмигрантам практически нет
доступа в привилегированные слои. Будь ты хоть семи пядей во лбу, ты не
стопроцентный американец, в отличие от потомка первых переселенцев, у
которого на машине двузначный номер. А проблема отчуждения детей, изо всех
сил стремящихся стать "стопроцентными", забыв при этом свой язык и
прошлое?.." Отложив эту газету, Инга Сергеевна принялась за другую, которая
показалась пустой и неинтересной. Она уже хотела отложить ее, когда вдруг
увидела на третьей странице заголовок: "Пятно на полосе". Под заголовком
следующий текст. "Многих удивило белое пятно на первой полосе предыдущего
номера нашей газеты. Что это -- вмешательство цензуры, типографский брак или
снятие "сгоревшего" материала? Поясним. Первоначальная идея была заложена
редакцией как поддержка всероссийской акции протеста против финансового
произвола государственных и партийных монополистов, печатающих и
распространяющих наши издания. Но 20 августа, в день верстки газеты, мысли
журналистов были не о цене гласности, а о самой возможности ее
существования. Место на первой полосе зарезервировали под обращение
президиума Сибирского отделения Академии наук, который собирался обсудить на
своем экстренном заседании грозный текущий момент. Это заседание состоялось
вечером 21 августа, было достаточно бурным и заняло чуть меньше часа. В
отстуствие председателя Отделения, находящегося в зарубежной командировке,
вел заседание первый заместитель председателя СО АН академик Н. Добрецов. На
месте оказалось не так уж и много членов президиума: академики Ю. Молин, Д.
Кнорре, А Трофимук, В. Шумный, членыкорреспонденты С. Васьков, М. Жуков, К.
Свиташев, Ю. Цветков. Присутствовали: заместитель председателя СО АН Г.
Шурпаев, председатель Объединенного профкома ННЦ А. Мацокин, ряд
руководителей аппарата президиума отделения. Зачитали поступившую по
академическим каналами информацию из Москвы о том, как наши российские
депутаты из новосибирского Академгородка Анатолий Манохин и академик
Александр Григорьевич Гранберг (член президиума СО АН) в ночь на 21 августа
вышли вместе с другими депутатами навстречу танкам, штурмующим российский
парламент, и пытались остановить их, рискуя жизнью. В отличие от академика
В. Шумного, доктора наук А. Мацокина -- безусловных противников путча,
академический генералитет не дал однозначной оценки случившемуся:
оглядывались на затихшее в Москве руководство АН СССР да и просто "на всякий
случай" решили подождать до 26 августа. В результате родилось постановление
президиума 4Т 5380 от 21. 08. 91 г. "О текущем моменте", в котором три
пункта: сосредоточить усилия на выполнении задач, возложенных на
научноисследовательские коллективы, подтвердить приверженность конституциям
и законам СССР и РСФСР. Все в любом случае верно, все приемлемо. Но урок
гражданского мужества дали своему научному штабу коллективы многих
институтов. Свое несогласие с путчистами высказал письменно академик В.
Накоряков. Можно ли было ожидать однозначной позиции от бескворумного
меньшинства президиума сибирской академической науки, -- науки нищей,
приученной с волнением ожидать подачек ВПК к своему скудному бюджету. Вряд
ли. Ну, а что касается белого пятна в газете, президиум СО АН был
проинформирован, что "Наука в Сибири" не будет публиковать принятое на
заседании постановление, считая, что белое пятно наиболее адекватно отразит
позицию большинства заседавших в тот день. Не публикуем мы это постановление
и сегодня. Стыдно. А для истории оно сохранится в архивах институтов, куда
оно поступило утром 22 августа". Инга Сергеевна, взволнованная прочитанным,
отложила газету с щемящей ностальгией по утраченной романтике надежд,
перспектив, с которыми был связан Городок. "Если б сейчас написать обо всем
этом, то, используя название известной повести Паустовского, произведение об
Академгородке можно было б назвать "Время больших разочарований, сменившее
время больших ожиданий", -- подумала она, ощутив абсолютную апатию. Поставив
ноги на стоящую под передним сиденьем дорожную сумку и откинув спинку
кресла, она, чуть рястянувшись, устроилась поудобнее, чтоб постараться
уснуть.
Перед глазами возник огромный кусок газетного листа с пустым, ничем не
заполненным прямоугольным пятном. Пятно превратилось в огромное
зеркалоэкран, в центре которого большие скользящие буквы сложились в
надпись: Прошлое? Настоящее? Будущее?.. Республики "Утопия". Затем эта
надпись исчезла, и на экране появилась другая: "Беседа, которую вели Леафар
и Ром о попытках наилучшего устройства одной маленькой республики". Надпись
исчезла и на экране появились двое степенных мужчин среднего возраста. У
одного и лицо и верхняя часть туалета точь в точь такие, как на известном
портрете Томаса Мора, а нижняя часть -- брюки и туфли современные. Второй же
одет в современный светлый костюм, поверх которого что-то вроде
накидкипелерины. У второго в руках большая белая пластиковая папка, типа
скоросшивателя, на обложке которой большими печатными буквами написано
"Утопия"? У первого большой современный дипломат в правой руке. Направляясь
вперед, они о чем-то громко говорят. Разобрать суть беседы трудно, но
слышно, что их речь перемешана старыми и современными терминами и языковыми
формами. Затем под деревом появляется скамейка, на которую они неторопливо
усаживаются. Первый ставит на траву возле скамейки дипломат, а второй,
выдвинув вперед руку с папкой, говорит: -- Друг мой Ром, я рад, что мое
столь долгое путешествие завершилось именно здесь, где мы с тобой
встретились на этом симпозиуме, и то, что ты дал мне свою книгу на некоторое
время, я считаю крупным благодеянием. Даже беглые мои сведения о предмете
разговора в этой книге достаточны, чтобы понять, сколь много пользы она мне
принесет, однако еще больше выгоды для себя, уверен, я получу от нашей
беседы с тобой, до прочтения сего текста. Поэтому прошу и умоляю опиши мне
эту республику. И не стремись быть кратким, расскажи по порядку про ее
обитателей, нравы, установления, законы, и, наконец, про все, о чем сам
желаешь, чтобы мне узнать и понять, насколько все то, что они ведали и
творили, надобно знать другим, дабы распространять их опыт либо избегать
его. -- Нет ничего, что бы я сделал охотнее, любезный друг Леафар, --
отвечает Ром, -- ибо я много думаю об этом даже после написания книги. Я
наедине с самим собой обсуждаю мудрейшие и святейшие установления анауксов.
Но чем больше я размышляю об этом наедине с собой, тем больше у меня
возникает вопросов. Поэтому я написал эту книгу, чтоб посмотреть на свои
рассуждения как бы со стороны. Но, как видишь, любезнейший, я не тороплюсь
ее издавать, ибо не хочу объявлять миру о том, в чем сам еще сомневаюсь.
Потому я премного благодарен тебе, мой друг, за то, что ты проявляешь
интерес к ней, и наша беседа мне необходима еще более, чем тебе. Кроме тебя,
у меня нет никого, кто помог бы добрыми советами, как рассудительными, так и
честными в отношении сего труда, которому я отдал много лет. -- Тогда, --
говорит Леафар, -- пойдем пообедаем, и потом ничто не будет ограничивать
наше время. -- Хорошо, мой друг, -- говорит Ром. На экране появляются слова:
"Новости дня" 1957 год. Следом в кадре Никита Сергеевич Хрущев беседует с
группой мужчин у стены со стендами и плакатами. Голос диктора кинохроники с
пафосом рассказывает о начале строительства Городка науки в Сибири.
"Генеральный план сибирского города науки, -- утверждает голос за кадром, --
предусматривает строительство университета, двенадцати институтов, жилого
массива, бульваров и парков". Снова появляются Ром и Леафар. Они садятся на
ту же скамью, и Ром говорит: -- Ну что ж, наиученейший из мужей, позволь мне
пригласить тебя в приятное путешествие, в самые первые годы жизни
прекраснейшего из мест на Земле -- в республику Анаукс. Эта маленькая страна
образовалась на востоке огромной Державы, в одном из богатейших природными
ресурсами мест Земли, располагающемся в средних и высоких широтах Северного
полушария, в умеренном и холодном климатических поясах, где климат в большей
части суровый, резко континентальный.
-- Мой любезный, Ром, -- сказал Леафар, -- мне кажется странным, что
для тех деяний, о которых ты мне бегло сообщал в наших предыдущих с тобой
кратковременных беседах, эта республика обосновалась в холодном климате,
чреватом неудобствами, связанными с преодолением трудностей суровой природы.
-- Что касается твоих сомнений, -- говорит Леафар, -- ты рассуждал бы по
другому, если б знал историю этой страны и побывал там со мной. Анаукс
создавалась в те годы, когда Держава, в состав которой она входила, только
начала оправляться после смерти страшного тирана, который сковал страну
страхом. Новый Правитель, преодолевая массу проблем, начал попытку излечения
Державы от этого страшного прошлого. Основатели Анаукс хотели ее успехами
прирастить богатства всей Державы, которая к тому же еще не излечилась от
тяжелых ран, полученных ею в самой страшной на Земле войне, с окончания
которой к тому времени прошло всего чуть более десяти лет. Эта Держава
одержала великую Победу, за которую не постояла ценой. Те, кто основали
Анаукс, были убеждены, что науки создают основу фундамента, на котором можно
обеспечить прорыв Державы в экономическом и общественном развитии. -- Кто же
эти смельчакиромантики, которых осенила идея создания Анаукс? -- спрашивает
Леафар. -- О мой умнейший из коллег! -- говорит Ром. -- Это действительно
были смельчаки и романтики. Их было трое. Все они уже были прославлены
достижениями в тех науках, которым себя посвятили, и, живя в стольном городе
Державы, имели все привилегии, которые давало правительство высшему рангу
научного сословия. В это время скамейка с собеседниками исчезла и на экране
появились трое преклонного возраста мужчин, сидящих за прямоугольным столом.
Их лица выражают какой-то внутренний дискомфорт и смущение, какое бывает у
человека, если он чувствует себя без вины виноватым. Непосредственно за
спиной каждого на стене большой плакат с его портретом и биографической
справкой. Математик и механик Михаил Алексеевич Лаврентьев. Будучи чистым
математиком, он никогда не гнушался инженерных задач. За выполненные
исследования и решенные задачи ему были присвоены степени доктора
технических наук и физикоматематических наук без защиты диссертаций. Стал
академиком в сорок шесть лет. Около двадцати лет возглавлял Сибирское
отделение Академии наук. Математик Сергей Львович Соболев. Стал академиком в
тридцать один год: член Эдинбургского Королевского общества, почетный доктор
натурфилософии университета Гумбольта (Германия), член итальянской и
французской Академий наук, почетный доктор физикоматематических наук Карлова
университета (Чехословакия). Директор Института математики СО АН СССР.
Сергей Алексеевич Христианович, механик, стал академиком в тридцать пять
лет. -- 1956 год, -- говорит с мечтательной улыбкой, вызванной
воспоминаниями о прошлом, академик Соболев. -- Трое "молодых" людей, одному
из которых пятьдесят шесть, другим по сорок восемь, в дачном поселке
Мозжинка встречаются на дачах то у одного, то у другого и говорят о том, как
надо бы поднимать научный и технический потенциал Родины. Путь к этому
процветанию мы видели в том, чтобы по всей нашей необъятной Родине
расположились мощные научные центры, чтобы научные институты приблизились к
местной промышленности, к местным ресурсам. Нам казалось, что именно мы
должны заняться этим делом. Чувствовали мы себя удивительно молодо, хотя
считали себя людьми довольно зрелыми, и на самом деле какойто опыт у всех
был. -- Да, да, -- перебил его академик Лаврентьев, словно вернувшийся из
путешествия памяти в прошлое, -- чем больше я размышлял и рассуждал с
коллегами о Сибири, тем заманчивей представлялась идея именно там создать
высокую концентрацию научных сил. -- Он умело "посадил" свои очки на
надбровье и приготовился читать какой-то текст с листка бумаги, который
держал в руке. Но тут на экране появляется огромная надпись: "Сибирь на
экране" (название популярного киножурнала), а за ней следует сюжет: по
огромному пространству земли, без каких-либо признаков проживания людей