Страница:
драматической истории этой огромной, богатейшей природными ресурсами и
людскими талантами страны: "Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не
дано"? Февральский номер за 1991 год свидетельствовал о том, что никакие
надежды на экономическое чудо в России не оправдались. И хоть в русских
народных сказках и сбываются чудеса и Емеле и Иванушке Дурачку и прочим
аналогичным героям, которым невесть за что чудом являются богатства, в жизни
чудеса сами не происходят. Еще один год дрязг и перебранок политиков привел
к тому, к чему не мог не привести. Под рубрикой "Великий пост" в журнале
представлены фотодокументы о тяготах людей, связанных с дефицитом продуктов
питания. Самая большая центральная фотография фиксирует усталых, грустных
старушек, которые смотрят недоверчиво и разочарованно в телевизор, где весь
экран заполнен самоуверенным обликом главы правительства Павлова. А над
Павловым на телевизоре статуэтка собаки восседающей в настороженно виноватой
позе. Этот фотомонтаж Сергея Петрухина снабжен текстом Майры Салыковой: "17
февраля Русская православная церковь благословила свою паству на Великий
пост... Именно в этот период дефицит продуктов питания в стране и рост цен
на них достигли небывалой отметки". В следующем, мартовском, номере в статье
Ваиза Юнисова "Кончится ли наша зима" друг и соратник Горбачева Анатолий
Лукьянов представлен в совершенно новом и неожиданном качестве -- как поэт.
Из статьи следует, что Анатолий Иванович печатается под псевдонимом Осенев.
И из сборника его стихотворений под названием "Созвучие", вышедшем тиражом в
пять тысяч экземпляров, репортер приводит стихотворение "Созвучие",
написанное в 1980 году, когда Лукьянов был в должности начальника
секретариата президиума Верховного совета СССР.
Балтика. Волны серые.
Тусклое небо. Тучи.
Знаю, надеюсь, верую --
Будет на свете лучше...
И в конце:
Ну а пока что злеет
Ветер холодный, жгучий...
Верю, зову, надеюсь --
Будет на свете лучше!
Процитировав стихотворение, журналист комментирует: "Поэтический
прогноз Анатолия Ивановича Лукьянова не оправдался: ветер попрежнему такой
же холодный и жгучий. Более того: со всех сторон, а не только из Балтики
потянуло порохом и запахом челевеческой крови". Под этим журналом случайно
оказалось несколько страниц "Московских новостей" от 4 августа 1991 года.
Всего за две недели до путча... На первой странице обложки большая
фотография. На ней президент США Джордж Буш с супругой Барбарой спускаются с
трапа самолета. А над фотографией надпись: "Джордж и Барбара Буш в Москве
всей семьей -- к разоружению".
А справа в колонке "Специально для МН" напечатаны ответы Джорджа Буша
на вопросы собственных корреспондентов советских газет, которых американский
президент принял в Овальном кабинете Белого дома накануне своего визита в
СССР. "МН: До недавнего времени так называемая идеологическая борьба велась
в глобальных масштабах. Сегодня она идет главным образом внутри Советского
Союза. ("Что и привело к путчу", -- как бы комментируя этот вопрос, подумала
Инга Сергеевна.) На днях на одном из ее московских фронтов прозвучал тезис:
"В Лондоне Михаил Горбачев проиграл третью мировую войну. Не могли бы вы
прокомментировать такое утверждение?
Дж. Буш: Думаю, это очень циничная и очень несправедливая оценка.
Совершенно не согласен с нею, поскольку среди "большой семерки" я заметил
лишь стремление попытаться оказать содействие тому, что уже имеет место в
Советском Союзе, помочь переменам. Возможно, кто-то и критикует президента
Горбачева за то, что он ничего из Лондона не привез. Но он и не просил
ничего. Я имею в виду, что Горбачев был там без шляпы в руках, на нем не
было одеяния нищего, выпрашивающего деньги. Мы говорили -- и очень
откровенно -- о продолжении реформ в Советском Союзе, о важности завершения
работы над союзным договором, формального закрепления механизма "9+1". Ведь
очень трудно осуществлять инвестиции, если ты не знаешь, с кем подписываешь
контракт или как будут распределяться налоги. Но полагать, будто все это
было сродни победе в "холодной войне", значит просто неверно истолковывать
климат, в каком проходила встреча. Мы сидели за столом, не окидывая друг
друга враждебными взглядами. Встреча была поистине конструктивной: как нам
работать вместе? В этом и есть отличие от идеологии "холодной войны". "Вот
почему на Западе любят Горбачева. Там поняли, а здесь не в состоянии понять,
-- рассуждала Инга Сергеевна. -- Не в состоянии понять, что он, дав
гласность, которая обнажила все социальноэкономические проблемы и трудности
в стране, в то же время стремится сохранить ее достоинство, не унижать ее
просьбами о подачках и помощи. Он хочет, чтоб с его страной, великой
талантливой страной сотрудничали на основе доверия и уважения и чтоб по
этому пути она вышла на достойный ее уровень и качество жизни... Но зачем же
даже тем, на кого он хотел опираться, -- "демократам" вникать в суть того, к
чему устремлены его помыслы, когда проще завоевывать популярность критикой
всего и всех?" Следующим оказался "Огонек" конца марта, раскрытый на 4й
странице, где по диагонали большими буквами было написано: "ПРИЗРАК
ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ". "Крайние позиции сейчас разве что только идейных
противников и устраивают, -- подчеркивает обозреватель журнала Анатолий
Головков, -- но отнюдь не народ. Ибо измученной стране нужна нынче такая
власть, на которую в противоборствующих лагерях нет и намека, -- власть
компетентная, умеренная, нацеленная не на завоевание лидерства, не на
обманчивый популизм, а на защиту народа, на преодоление кризиса". "Так ведь
Головков отстаивает то, за что все время со всех сторон подвергается
нападкам Горбачев! Ведь именно Горбачев призывает прилагать все усилия к
тому, чтоб проявлять умеренность, терпение. Ведь именно Горбачев с первых
дней своего лидерства привлек самых известных своими демократическими
идеями, самых авторитетных специалистов из всех областей знания, чтоб
усилить уровень компетентности власти в принятии решений и программ. Ведь
именно Горбачев уже показал пример достижения компромисса!" -- размышляла
Инга Сергеевна. "...Куда там! -- иронизирует обозреватель. -- С энтузиазмом,
унаследованным, видно, от октябрьских большевиков, люди из демократического
блока не готовы уступить ни пяди своей политической территории. И хотя к
гражданской войне не призывают, ни на какие инициативы центра не
отзываются". Прежде чем закрыть журнал, Инга Сергеевна задержала внимание
еще на нескольких тезисах этой статьи, где, в частности, Головков пишет: "Не
политический процесс, в который нас время от времени втягивают, а результаты
его волнуют душу, потому что мы -- нация усталых людей. И не надо нам,
пожалуйста, про "регулируемый рынок" и экономические законы. Лучше бы про
то, сколько в конце 1991 года будут стоить кило масла, мяса, колбасы, проезд
в метро или автобусе, место для ребенка в детском саду, путевка в санаторий.
Получится с отдельной квартирой или нет? Дадут ли в наследственную
собственность землю? отпустят ли заработать за рубежом твердой,
конвертируемой, чтобы без очереди купить самый необходимый ширпотреб, или
опять будут откладывать с Законом о въезде и выезде?.." Инга Сергеевна
вспомнила все страдания и перипетии семьи дочери, связанные с получением
разрешения на выезд для работы в США по контракту. А ведь с того времени уже
прошел почти год! И проблема "Отпустят ли заработать за рубежом" попрежнему
стоит во всей своей остроте". "Какое счастье, что весь этот кошмар уже в
прошлом", -- подумала она и поймала себя на том, что у нее несколько
поднялось настроение. Отложив этот тягостный материал "Огонька" в сторону,
она подняла следующий, открытый на 6й странице, где был напечатан рассказ М.
Жванецкого. "Вот как раз, кстати, почитать что-нибудь повеселее", -- подумала
она, откинувшись на спинку стула, и начала читать, предвкушая удовольствие.
Но ни первые слова рассказа, ни дальнейшее никакой веселости не внушали.
"Поскольку, -- утверждает Жванецкий, -- несмотря на постоянную заботу о
нашем благосостоянии нашего же правительства и лично товарища Павлова, у нас
не жизнь, а сплошные новогодние праздники, -- писатель в апреле (!)
публикует рассказ под названием: "С новым, возможно, годом!", -- поздравляем
всех, кто дожил до 1991 года. Никто не ожидал. Они сами не ожидали. Чтоб так
долго, в самых разнообразных условиях: от нехватки свободы до нехватки
еды... В будущее смотрим тускло, себя там не видим... Передайте тем, кто
рассчитывал, что детям будет легче... Нет... Пока нет... Насчет надежд. Пока
тоже нет. Года через три, может, появится надежда на улучшение... Года через
три на лет через пять". "Да, весело...", -- подумала Инга Сергеевна и взяла
июньский номер "Огонька", развернутой на 18й странице, где было напечатано
большое интервью с Юрием Никулиным. Интервью иллюстрировано фотографими
Никулина с женой, с Михаилом Горбачевым, Николаем Рыжковым и, конечно,
анекдотами.
Один из них: -- Почему в Советском Союзе не хватает воды?
-- Потому что двадцать четыре миллиона человек воды в рот набрали. Инга
Сергеевна уже приготовила журнал на выброс, но ее внимание привлекли
напечатанные на 9й странице стихи Расула Гамзатова. Она быстро пробежала
глазами "Колыбельную в Кремле". Курантов бой почти не разобрать. Лишь гул,
Тревоги гул гудит, невыносим. И словно камнепад державу захлестнул,
Чернобылей страшней и Хиросим. "Эти стихи, -- подумала Инга Сергеевна, --
могли бы послужить своего рода эпиграфом к рассказу Жванецкого": После этого
она подняла следующий журнал, из которого вывалился листок "Известий" от 21
августа 1991 года с фотографиями, над которыми большими буквами было
напечатано: "Вы жертвою пали". И текст: "После вчерашней публикации о трех
парнях, павших при защите Белого Дома, в редакции было много звонков. Люди
спрашивали, чем могут помочь, нет ли новых подробностей, установлена ли
личность третьего -- неизвестного. Установлена.
Все трое погибших... -- солдаты, недавние... О Дмитрии Комаре мы сумели
вчера рассказать немногое. Сегодня знаем больше. Мать Димы, Любовь
Ахтямовну, мы не видели: ей опять сделали укол... Во вторник утром Дима, как
всегда, пол шестого уехал на электричке в Москву на работу. Вечером, часов в
девять, прибежал знакомый парень: "Звонил Дима, попросил передать, что
заночует в Москве, у знакомых". Включили "Время", комендантский час -- тем и
объяснили. В среду утром матери позвонили на работу: "Ваш сын лежит в
больнице, в морге"...". А в сентябрьском "Огоньке", из которго вылетел этот
листок "Известий", -- скорбные сюжеты похорон Дмитрия Комаря, Владимира
Усова, Ильи Кричевского. На одной из фотографий простая немолодая женщинап
держит большой, почти во весь рост плакат, на котором слова: МатьРоссия!
Кровь твоих сыновей ПолЗемли оросила! И текст за подписью: А. Б. "Их
кровь сделала свое дело -- она остановила танки. Но даже если эта кровь
последняя, наша свобода навсегда сохранит ее привкус. Я пришла сюда, потому
что их кровь пролилась за меня. И за мою дочку. За моих родителей. И за тех
моих друзей, кто уехал из моей России, не дождавшись свободы, за тех, кто
потерял надежду, и веру". Отложив журналы, Инга Сергеевна принялась
перебирать газеты, которые свидетельствовали о весьма противоречивой
ситуации в стране и после провала путча: с одной стороны -- торжество
победоносного отпора злу, с другой -- тревожность неопределенности в
перспективах условий и качества жизни в стране после пережитого ею стресса.
Газеты со всей очевидностью иллюстрировали, что ПОБЕДА, оплаченная огромным
общественным и индивидуальным потрясением каждого жителя этой шестой части
Земли, общественными и индивидуальными, моральными и экономическими
потерями, не принесла, однако, самого главного -- ЕДИНСТВА и КОНСОЛИДАЦИИ в
обществе. Личностная и групповая эгоистическая амбициозность, противостояние
другу другу различных социльнополитических структур и их лидеров, и в том
числе (что более всего тревожило) среди тех, кто определял теорию и практику
реформ, и сейчас раздирали страну противоречиями. И это снова таило угрозу
возникновения тех же негативных явлений в социальнополитической жизни и
экономике страны, которые привели к кризису в стране до ПУТЧА. Не случайно,
что через день после празднования победы Ельцин в своем обращении,
опубликованном в "Известиях" от 24 августа, призывает к "долгожданной
консолидации общества на пути движения к прогрессу". В газете "Известия",
вышедшей 26 августа, доктор исторических наук Алексей Кива в статье: "Победа
призывает к ответственности" подчеркивает: "Победители должны быть мудры.
Так откуда у нас такой максимализм? Впрочем, я знаю: это все тот же
большевизм, которым мы в массе своей заражены... Без политики компромиссов
нам все равно не обойтись... Пусть победа не застилает нам глаза, а делает
нас умнее, прозорливее, добрее". В "Известиях" от 28 августа Альберт Плутник
в статье "Конец театра абсурда" взволнованно пишет: "Беспокоит: как бы под
воздействием гневных и энергичных призывов основательно "разобраться" с
участниками и посредниками государственного переворота, дойти, так сказать,
до каждого человека, мы вновь не воспламенились кровожадностью, сводя личные
счеты, покушаясь на закон очередным приступом революционной
целесообразности".
Просмотр периодики и рассуждения над ее материалами прервал телефонный
звонок. Звонил муж и предупредил, что задерживается в институте, так как
ребята из его лаборатории устроили прощальное чаепитие, что было у них
традицией перед продолжительными поездками сотрудников (в отпуск,
командировки) и после них. Она подошла к окну. Стояли последние дни октября.
Сибирская земля уже была прочно покрыта снегом. Инга Сергеевна впервые
задумалась, что совершенно поразному относится к снегу, лежащему на земле, и
снегу, падающему с небес. В теплом Черноморском климате, где прошли ее
детство и юность, снег был редким, кратковременным и поэтому всегда желанным
сказочным праздником, связанным с новогодними ожиданиями чуда, подарками от
Деда Мороза. Там снег никогда долго не лежал на земле, а таял, едва ее
коснувшись. Все зимние "снежные" радости и игры были всегда связаны с
падающим снегом, либо мягкой снеговой периной, которая дарила
кратковременное счастье катанья на санках, коньках, скольжения с горок. В
годы юности, которые совпали с тяготами еще не оправившейся от военных лет
страны, снег придавал нарядность бедной верхней одежде, Из-за чего именно в
эти дни больше всего тянуло "прохаживаться" по Дерибасовской и другим
любимым местам Одессы. В Сибири снег приобрел совсем другой образ -- образ
застывшего надолго, на шестьвосемь месяцев толстого, угрюмого покрова земли,
аккумулятора мороза, консерванта зимы. С самых первых мгновений явления на
сибирскую землю, снег стремится сковать ее, с каждым днем преобразуясь в
тяжелый затвердевший, скользкий, затрудняющий ходьбу наст.
Сейчас, когда она смотрела на падающий снег, ее охватило желание хоть
на мгновенье вернуть ощущение детского беззаботного счастья и радости,
которую приносил снег в ее детстве и юности. Единственный человек, с кем
можно было б поговорить, предаться воспоминаниям детства, вывернуть
наизнанку свою душу сейчас, в минуты наибольшего смятения, -- это Лина...
Какой же подарок подарила нам Жизнь: две самые близкие подруги детства
оказались вместе, на этом пяточке земли. И сколько этот подарок мог нам
помогать в Жизни быть полезными друг другу! Но не так распорядилась судьба.
Да какая там судьба! Легкомыслие и преступная безответственность разрушила
все: дружбу, жизнь Лины и самого виновника. Жизнь -- прекрасна праздниками,
Жизнь любит радость, она расцветает вдохновеньем и душевным подъемом. Более
всего Жизнь ценит любовь, потому что любовь -- это обогащение Жизни. А
главное, любовь -- это продолжение Жизни. Жизнь гибка и приспособляема,
потому она многое прощает. Но Жизнь строга и устойчива, и потому она жестоко
платит за легкомыслие, за обращение с ней без оглядки и без устремленности
вперед... Замотанная проблемами, связанными с принятием решения об отъезде и
состоянием тревог и сомнений, Инга Сергеевна не имела ни времени, ни
настроения звонить Лине, уверенная, что в экстремальной ситуации подруга
сама найдет ее. И примерно дней через десять после провала путча Лина в
истерике позвонила. Инга Сергеевна тут же помчалась к ней. -- Ингушка,
милая! -- зарыдала в отчаянье Лина. -- Если б я могла подложить свои руки,
чтоб спасти Олега! Что мне делать? Он в реанимации, и врачи ничего не
гарантируют...
-- А что, что, как это случилось? -- Понимаешь, эта стерва всетаки
изнасиловала его и он достал ей билет. А она без оглядки, понимаешь, без
тени любви и уважения к нему улетета двадцать первого августа... И вот...
этот обширный инфаркт. -- А что, он так сильно убивался после ее отъезда?
-- Да, понимаешь, в том-то и дело, что все стало развиваться подругому.
Олег был в отчаянье от унижений и оскорблений, которым она его подвергала.
Он никогда в жизни с этим не сталкивался. Родители его обожали, в семье у
нас к нему всегда -- любовь и преклонение. На работе с самых первых шагов
карьеры -- успех и почтение. Он, можно сказать, прожил какую-то, по большому
счету, благополучную жизнь, избегая проблем быта и житейских отношений.
-- Да, ты хорошо сказала: "Не зная быта и житейских отношений". Это то,
что характерно для большинства мужчин нашего поколения. Ведь они гонялись
"за туманом и за запахом тайги"... -- Да, Инга, я видела, как он беспомощен
был во всем рядом с ней. Он ничего не знал, даже где что купить. А она его
просто топтала. И больше всего его убивало, как мне кажется, то, что я была
свидетелем этих унижений и оскорблений. А когда он ее проводил, то пришел
домой совершенно потерянный. Он был какой-то придавленный и почерневший.
Мне было невыносимо смотреть на это, и я решила его поддержать. Он стал
для меня уже не мужем, а словно пятым и самым младшим ребенком. И знаешь, он
все это оценил. Он стал мне приносить цветы каждый день, сказал, что не
пожалеет никаких денег на клиники, косметологов, чтоб я похудела и вернула
свою красоту. Я его не знала таким никогда. Он словно впервые почувствовал
вкус к жизни как таковой и к семейной жизни особенно. Он говорил о ремонте в
квартире, он строил планы о семейных (со всеми детьми и внуками)
путешествиях, строительстве дачи. Он был преисполнен планов о совместных
путешествиях... Инга, я не переживу, если с ним что-то случится, -- вновь
горько зарыдала Лина. -- Я не переживу. Он для меня больше жизни... Он для
меня все...
Институт устроил Олегу гражданскую панихиду со всеми заслуженными им
почестями. Инга Сергеевна, разделившая с подругой эти часы горя и печали,
после поминок уговорила ее зайти к ним. Уже очень поздним вечером она пошла
проводить подругу и, когда они остановились у Лининого подъезда, Инга
Сергеевна сказала: -- Лина, дорогая, у тебя замечательные дети, я в этом
убедилась в эти скорбные дни. Они не дадут тебя в обиду. И хорошо, что они
ничего не успели узнать. Значит, их память об отце будет безоблачной.
-- Да, Ингушка, ты сказала именно то, о чем я думаю. -- Я хочу тебе
сказать, -- начала говорить Инга Сергеевна, подбирая слова, -- что в моей
жизни произошли большие изменения. Мы уезжаем в Штаты, очевидно, на год.
Точно не решили, но контракт на год. Лина, но это ничего не меняет, я всегда
буду рада помочь тебе... -- Инга Сергеевна не могла не заметить, что Лина
изменилась в лице от этих слов. -- Я никогда бы не могла предположить, что и
ты тоже, -- сказала она с нескрываемым холодным отчуждением.
Делая вид, что не замечает этого, Инга Сергеевна, сказала мягко: --
Знаешь, иногда так бывает, что мы не властны над своей судьбой... -- Ну это
твое личное дело, Инга, -- сказала Лина, и ее лицо стало озлобленным.
Инга Сергеевна положила руку на плечо подруге и мягко, проникновенно
сказала: -- Пройдет какое-то время, мы осмотримся и глядишь... ты ко мне в
гости приедешь... Лина резко отдернула плечо, как бы сбрасывая с него руку
подруги и с ненавистью в глазах сказала: -- Твоя Америка принесла мне только
несчастье. Я не хочу слышать это слово даже. Прощай... Лина, содрогаясь в
рыданиях, направилась к подъезду. Инга Сергеевна пошла за ней. Но Лина резко
повернулась и, не скрывая страданий, сказала: -- Инга, оставь меня.
Единственное, что я хочу, -- это забыть вас, и тебя и Нонну. Забыть
навсегда. Инга Сергеевна стояла как истукан в оцепении от тяжкой догадки:
"Она так и не поверила в то, что я не виновата перед ней...".
Инга Сергеевна стояла у окна и смотрела на падающий снег, вглядывалась
в эту естественную волшебную декорацию, пытаясь до боли в глазах разглядеть
что-то, что облегчило б душевную тяжесть, но так и не обнаружила там ни
единого источника для покоя и радости. Тогда, выбрав из холодильника остатки
сыра, колбасы, каких-то кексов и наполнив большую чашку подогретым кофе, она
забралась с ногами на диван, укрылась пледом и включила видеомагнитофон с
вставленной в него первой попавшейся кассетой из тех, что столбиком лежали
рядом с горой скопившихся газет и журналов.
Поскольку в те дни в торопях она не помечала, где что записано, а
записи осуществлялись совершенно стихийно, накладываясь одна на другую и на
записанные ранее концертные программы и фильмы, то сейчас кассеты являли
события с абсолютным нарушением хронологии. Однако задним числом это
несоответствие почти не ощущалось, так как все то, что произошло за это
время законам логики не подчинялось и, следовательно, не опредедялось
логическими причинноследственными связями. И вот взору явился стоящий на
балконе над огромным морем людей олимпийский чемпион, легендарный Юрий
Власов. Размахивая энергично руками, он восклицает: "Они проиграли выборы 12
июня, они не могут остановить распада коммунистической партии... (Голос за
кадром произносит: "Все, что вы видите, было записано 19 августа". Далее
кадр сменился фигурой Бориса Ельцина, который под гул народного одобрения
произносит: -- Они не понимают, что сейчас речь идет о том, что если они
проиграют, то они уже потеряют не только кресла, но они и сядут на скамью
подсудимых. (Под всеобщий гул одобрения Ельцин продолжает): И обратите
внимание, что вся эта группа авантюристов. Они же виновны в том, что сейчас
в таком положении Россия и страна. Разве не Павлов виновен в том, что цены и
инфляция вздуты до такой степени, что народ -- нищий и голодный? Павлов!
(Гром одобрения толпы.) Разве не на руках Язова кровь людей в других
республиках? Разве не на руках Пуго кровь народов республик Прибалтики и
других?.. Это антиконституционный переворот, и только так его надо
характеризовать, и указы президента России эти решения комитета признают на
территории России неправомерными, и я призываю не выполнять их никому.
(Бурные овации.) ...Спасибо за поддержку, -- завершает Ельцин свой призыв.
-- Еще раз: хунта не пройдет! За демократию!".
Огромное море людей Москвы стараниями оператора незаметно перерастает в
такое же море в Ленинграде. Возле Эрмитажа на Дворцовой площади у микрофона
выступает Собчак. Восторженная толпа гулом приветствий встречает его и всех,
кто с ним на трибуне. Его великолепное ораторское мастерство, прекрасная
дикция и редкостно высокая культура речи здесь проявляются, как никогда ярко
и впечатляюще. -- Дорогие сограждане, дорогие жители славного града Петрова!
Сегодня наша страна и наш народ переживают трудный час... "Боже ж мой, --
подумала Инга Сергеевна, -- сколько уже раз даже на долю одного моего
поколения этой несчастной страны выпало слышать эти торжественно трагические
слова: "Наша страна и наш народ переживают трудный час"... А Собчак свою
вдохновенную, сопровождаемую овациями речь завершает: "Заговорщики не
пройдут! Сегодня решается вопрос о будущем нашей страны и нашего народа".
(Последние слова ему произносить трудно Из-за гула оваций.)
Далее к микрофону подходит академик Дмитрий Лихачев. Этот подлинный
интеллигент, прошедший лагерь (в котором чудом спасся) и многие
драматические перипетии, уже высказывавший ликование по поводу перестройки и
тех свобод, что она принесла, сейчас здесь на этом митинге излучает
негодование.
-- Почему среди руководителей заговора находятся люди, которые отвечают
за положение в стране: это и премьерминистр, это и Пуго и все прочие... --
Бывший премьерминистр, -- поправляет Лихачева Собчак с оттенком сатиры в
голосе. -- Бывший премьерминистр, -- повторяет академик под общее одобрение
митингующих и продолжает: -- Почему им нужно брать власть в свои руки, когда
у них власть уже была и они ее не использовали. Можем ли мы верить таким
людям? (Опять гул одобрения митингующих.)
-- Сегодня мы не должны уйти с дороги той, которую выбрали, -- говорит
с энтузиазмом следующий оратор, -- другой дороги у нас нету. Если хоть
только повернем назад, нас потом никто -- ни дети наши, ни внуки -- никто не
простит нас за это... У нас уже один раз было. Кировцевпутиловцев бросили в
семнадцатом году и чем это обернулося. Но сегодня кировцыпутиловцы не пойдут
за этим. Они пойдут за законно избранным правительством. (Площадь
людскими талантами страны: "Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не
дано"? Февральский номер за 1991 год свидетельствовал о том, что никакие
надежды на экономическое чудо в России не оправдались. И хоть в русских
народных сказках и сбываются чудеса и Емеле и Иванушке Дурачку и прочим
аналогичным героям, которым невесть за что чудом являются богатства, в жизни
чудеса сами не происходят. Еще один год дрязг и перебранок политиков привел
к тому, к чему не мог не привести. Под рубрикой "Великий пост" в журнале
представлены фотодокументы о тяготах людей, связанных с дефицитом продуктов
питания. Самая большая центральная фотография фиксирует усталых, грустных
старушек, которые смотрят недоверчиво и разочарованно в телевизор, где весь
экран заполнен самоуверенным обликом главы правительства Павлова. А над
Павловым на телевизоре статуэтка собаки восседающей в настороженно виноватой
позе. Этот фотомонтаж Сергея Петрухина снабжен текстом Майры Салыковой: "17
февраля Русская православная церковь благословила свою паству на Великий
пост... Именно в этот период дефицит продуктов питания в стране и рост цен
на них достигли небывалой отметки". В следующем, мартовском, номере в статье
Ваиза Юнисова "Кончится ли наша зима" друг и соратник Горбачева Анатолий
Лукьянов представлен в совершенно новом и неожиданном качестве -- как поэт.
Из статьи следует, что Анатолий Иванович печатается под псевдонимом Осенев.
И из сборника его стихотворений под названием "Созвучие", вышедшем тиражом в
пять тысяч экземпляров, репортер приводит стихотворение "Созвучие",
написанное в 1980 году, когда Лукьянов был в должности начальника
секретариата президиума Верховного совета СССР.
Балтика. Волны серые.
Тусклое небо. Тучи.
Знаю, надеюсь, верую --
Будет на свете лучше...
И в конце:
Ну а пока что злеет
Ветер холодный, жгучий...
Верю, зову, надеюсь --
Будет на свете лучше!
Процитировав стихотворение, журналист комментирует: "Поэтический
прогноз Анатолия Ивановича Лукьянова не оправдался: ветер попрежнему такой
же холодный и жгучий. Более того: со всех сторон, а не только из Балтики
потянуло порохом и запахом челевеческой крови". Под этим журналом случайно
оказалось несколько страниц "Московских новостей" от 4 августа 1991 года.
Всего за две недели до путча... На первой странице обложки большая
фотография. На ней президент США Джордж Буш с супругой Барбарой спускаются с
трапа самолета. А над фотографией надпись: "Джордж и Барбара Буш в Москве
всей семьей -- к разоружению".
А справа в колонке "Специально для МН" напечатаны ответы Джорджа Буша
на вопросы собственных корреспондентов советских газет, которых американский
президент принял в Овальном кабинете Белого дома накануне своего визита в
СССР. "МН: До недавнего времени так называемая идеологическая борьба велась
в глобальных масштабах. Сегодня она идет главным образом внутри Советского
Союза. ("Что и привело к путчу", -- как бы комментируя этот вопрос, подумала
Инга Сергеевна.) На днях на одном из ее московских фронтов прозвучал тезис:
"В Лондоне Михаил Горбачев проиграл третью мировую войну. Не могли бы вы
прокомментировать такое утверждение?
Дж. Буш: Думаю, это очень циничная и очень несправедливая оценка.
Совершенно не согласен с нею, поскольку среди "большой семерки" я заметил
лишь стремление попытаться оказать содействие тому, что уже имеет место в
Советском Союзе, помочь переменам. Возможно, кто-то и критикует президента
Горбачева за то, что он ничего из Лондона не привез. Но он и не просил
ничего. Я имею в виду, что Горбачев был там без шляпы в руках, на нем не
было одеяния нищего, выпрашивающего деньги. Мы говорили -- и очень
откровенно -- о продолжении реформ в Советском Союзе, о важности завершения
работы над союзным договором, формального закрепления механизма "9+1". Ведь
очень трудно осуществлять инвестиции, если ты не знаешь, с кем подписываешь
контракт или как будут распределяться налоги. Но полагать, будто все это
было сродни победе в "холодной войне", значит просто неверно истолковывать
климат, в каком проходила встреча. Мы сидели за столом, не окидывая друг
друга враждебными взглядами. Встреча была поистине конструктивной: как нам
работать вместе? В этом и есть отличие от идеологии "холодной войны". "Вот
почему на Западе любят Горбачева. Там поняли, а здесь не в состоянии понять,
-- рассуждала Инга Сергеевна. -- Не в состоянии понять, что он, дав
гласность, которая обнажила все социальноэкономические проблемы и трудности
в стране, в то же время стремится сохранить ее достоинство, не унижать ее
просьбами о подачках и помощи. Он хочет, чтоб с его страной, великой
талантливой страной сотрудничали на основе доверия и уважения и чтоб по
этому пути она вышла на достойный ее уровень и качество жизни... Но зачем же
даже тем, на кого он хотел опираться, -- "демократам" вникать в суть того, к
чему устремлены его помыслы, когда проще завоевывать популярность критикой
всего и всех?" Следующим оказался "Огонек" конца марта, раскрытый на 4й
странице, где по диагонали большими буквами было написано: "ПРИЗРАК
ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ". "Крайние позиции сейчас разве что только идейных
противников и устраивают, -- подчеркивает обозреватель журнала Анатолий
Головков, -- но отнюдь не народ. Ибо измученной стране нужна нынче такая
власть, на которую в противоборствующих лагерях нет и намека, -- власть
компетентная, умеренная, нацеленная не на завоевание лидерства, не на
обманчивый популизм, а на защиту народа, на преодоление кризиса". "Так ведь
Головков отстаивает то, за что все время со всех сторон подвергается
нападкам Горбачев! Ведь именно Горбачев призывает прилагать все усилия к
тому, чтоб проявлять умеренность, терпение. Ведь именно Горбачев с первых
дней своего лидерства привлек самых известных своими демократическими
идеями, самых авторитетных специалистов из всех областей знания, чтоб
усилить уровень компетентности власти в принятии решений и программ. Ведь
именно Горбачев уже показал пример достижения компромисса!" -- размышляла
Инга Сергеевна. "...Куда там! -- иронизирует обозреватель. -- С энтузиазмом,
унаследованным, видно, от октябрьских большевиков, люди из демократического
блока не готовы уступить ни пяди своей политической территории. И хотя к
гражданской войне не призывают, ни на какие инициативы центра не
отзываются". Прежде чем закрыть журнал, Инга Сергеевна задержала внимание
еще на нескольких тезисах этой статьи, где, в частности, Головков пишет: "Не
политический процесс, в который нас время от времени втягивают, а результаты
его волнуют душу, потому что мы -- нация усталых людей. И не надо нам,
пожалуйста, про "регулируемый рынок" и экономические законы. Лучше бы про
то, сколько в конце 1991 года будут стоить кило масла, мяса, колбасы, проезд
в метро или автобусе, место для ребенка в детском саду, путевка в санаторий.
Получится с отдельной квартирой или нет? Дадут ли в наследственную
собственность землю? отпустят ли заработать за рубежом твердой,
конвертируемой, чтобы без очереди купить самый необходимый ширпотреб, или
опять будут откладывать с Законом о въезде и выезде?.." Инга Сергеевна
вспомнила все страдания и перипетии семьи дочери, связанные с получением
разрешения на выезд для работы в США по контракту. А ведь с того времени уже
прошел почти год! И проблема "Отпустят ли заработать за рубежом" попрежнему
стоит во всей своей остроте". "Какое счастье, что весь этот кошмар уже в
прошлом", -- подумала она и поймала себя на том, что у нее несколько
поднялось настроение. Отложив этот тягостный материал "Огонька" в сторону,
она подняла следующий, открытый на 6й странице, где был напечатан рассказ М.
Жванецкого. "Вот как раз, кстати, почитать что-нибудь повеселее", -- подумала
она, откинувшись на спинку стула, и начала читать, предвкушая удовольствие.
Но ни первые слова рассказа, ни дальнейшее никакой веселости не внушали.
"Поскольку, -- утверждает Жванецкий, -- несмотря на постоянную заботу о
нашем благосостоянии нашего же правительства и лично товарища Павлова, у нас
не жизнь, а сплошные новогодние праздники, -- писатель в апреле (!)
публикует рассказ под названием: "С новым, возможно, годом!", -- поздравляем
всех, кто дожил до 1991 года. Никто не ожидал. Они сами не ожидали. Чтоб так
долго, в самых разнообразных условиях: от нехватки свободы до нехватки
еды... В будущее смотрим тускло, себя там не видим... Передайте тем, кто
рассчитывал, что детям будет легче... Нет... Пока нет... Насчет надежд. Пока
тоже нет. Года через три, может, появится надежда на улучшение... Года через
три на лет через пять". "Да, весело...", -- подумала Инга Сергеевна и взяла
июньский номер "Огонька", развернутой на 18й странице, где было напечатано
большое интервью с Юрием Никулиным. Интервью иллюстрировано фотографими
Никулина с женой, с Михаилом Горбачевым, Николаем Рыжковым и, конечно,
анекдотами.
Один из них: -- Почему в Советском Союзе не хватает воды?
-- Потому что двадцать четыре миллиона человек воды в рот набрали. Инга
Сергеевна уже приготовила журнал на выброс, но ее внимание привлекли
напечатанные на 9й странице стихи Расула Гамзатова. Она быстро пробежала
глазами "Колыбельную в Кремле". Курантов бой почти не разобрать. Лишь гул,
Тревоги гул гудит, невыносим. И словно камнепад державу захлестнул,
Чернобылей страшней и Хиросим. "Эти стихи, -- подумала Инга Сергеевна, --
могли бы послужить своего рода эпиграфом к рассказу Жванецкого": После этого
она подняла следующий журнал, из которого вывалился листок "Известий" от 21
августа 1991 года с фотографиями, над которыми большими буквами было
напечатано: "Вы жертвою пали". И текст: "После вчерашней публикации о трех
парнях, павших при защите Белого Дома, в редакции было много звонков. Люди
спрашивали, чем могут помочь, нет ли новых подробностей, установлена ли
личность третьего -- неизвестного. Установлена.
Все трое погибших... -- солдаты, недавние... О Дмитрии Комаре мы сумели
вчера рассказать немногое. Сегодня знаем больше. Мать Димы, Любовь
Ахтямовну, мы не видели: ей опять сделали укол... Во вторник утром Дима, как
всегда, пол шестого уехал на электричке в Москву на работу. Вечером, часов в
девять, прибежал знакомый парень: "Звонил Дима, попросил передать, что
заночует в Москве, у знакомых". Включили "Время", комендантский час -- тем и
объяснили. В среду утром матери позвонили на работу: "Ваш сын лежит в
больнице, в морге"...". А в сентябрьском "Огоньке", из которго вылетел этот
листок "Известий", -- скорбные сюжеты похорон Дмитрия Комаря, Владимира
Усова, Ильи Кричевского. На одной из фотографий простая немолодая женщинап
держит большой, почти во весь рост плакат, на котором слова: МатьРоссия!
Кровь твоих сыновей ПолЗемли оросила! И текст за подписью: А. Б. "Их
кровь сделала свое дело -- она остановила танки. Но даже если эта кровь
последняя, наша свобода навсегда сохранит ее привкус. Я пришла сюда, потому
что их кровь пролилась за меня. И за мою дочку. За моих родителей. И за тех
моих друзей, кто уехал из моей России, не дождавшись свободы, за тех, кто
потерял надежду, и веру". Отложив журналы, Инга Сергеевна принялась
перебирать газеты, которые свидетельствовали о весьма противоречивой
ситуации в стране и после провала путча: с одной стороны -- торжество
победоносного отпора злу, с другой -- тревожность неопределенности в
перспективах условий и качества жизни в стране после пережитого ею стресса.
Газеты со всей очевидностью иллюстрировали, что ПОБЕДА, оплаченная огромным
общественным и индивидуальным потрясением каждого жителя этой шестой части
Земли, общественными и индивидуальными, моральными и экономическими
потерями, не принесла, однако, самого главного -- ЕДИНСТВА и КОНСОЛИДАЦИИ в
обществе. Личностная и групповая эгоистическая амбициозность, противостояние
другу другу различных социльнополитических структур и их лидеров, и в том
числе (что более всего тревожило) среди тех, кто определял теорию и практику
реформ, и сейчас раздирали страну противоречиями. И это снова таило угрозу
возникновения тех же негативных явлений в социальнополитической жизни и
экономике страны, которые привели к кризису в стране до ПУТЧА. Не случайно,
что через день после празднования победы Ельцин в своем обращении,
опубликованном в "Известиях" от 24 августа, призывает к "долгожданной
консолидации общества на пути движения к прогрессу". В газете "Известия",
вышедшей 26 августа, доктор исторических наук Алексей Кива в статье: "Победа
призывает к ответственности" подчеркивает: "Победители должны быть мудры.
Так откуда у нас такой максимализм? Впрочем, я знаю: это все тот же
большевизм, которым мы в массе своей заражены... Без политики компромиссов
нам все равно не обойтись... Пусть победа не застилает нам глаза, а делает
нас умнее, прозорливее, добрее". В "Известиях" от 28 августа Альберт Плутник
в статье "Конец театра абсурда" взволнованно пишет: "Беспокоит: как бы под
воздействием гневных и энергичных призывов основательно "разобраться" с
участниками и посредниками государственного переворота, дойти, так сказать,
до каждого человека, мы вновь не воспламенились кровожадностью, сводя личные
счеты, покушаясь на закон очередным приступом революционной
целесообразности".
Просмотр периодики и рассуждения над ее материалами прервал телефонный
звонок. Звонил муж и предупредил, что задерживается в институте, так как
ребята из его лаборатории устроили прощальное чаепитие, что было у них
традицией перед продолжительными поездками сотрудников (в отпуск,
командировки) и после них. Она подошла к окну. Стояли последние дни октября.
Сибирская земля уже была прочно покрыта снегом. Инга Сергеевна впервые
задумалась, что совершенно поразному относится к снегу, лежащему на земле, и
снегу, падающему с небес. В теплом Черноморском климате, где прошли ее
детство и юность, снег был редким, кратковременным и поэтому всегда желанным
сказочным праздником, связанным с новогодними ожиданиями чуда, подарками от
Деда Мороза. Там снег никогда долго не лежал на земле, а таял, едва ее
коснувшись. Все зимние "снежные" радости и игры были всегда связаны с
падающим снегом, либо мягкой снеговой периной, которая дарила
кратковременное счастье катанья на санках, коньках, скольжения с горок. В
годы юности, которые совпали с тяготами еще не оправившейся от военных лет
страны, снег придавал нарядность бедной верхней одежде, Из-за чего именно в
эти дни больше всего тянуло "прохаживаться" по Дерибасовской и другим
любимым местам Одессы. В Сибири снег приобрел совсем другой образ -- образ
застывшего надолго, на шестьвосемь месяцев толстого, угрюмого покрова земли,
аккумулятора мороза, консерванта зимы. С самых первых мгновений явления на
сибирскую землю, снег стремится сковать ее, с каждым днем преобразуясь в
тяжелый затвердевший, скользкий, затрудняющий ходьбу наст.
Сейчас, когда она смотрела на падающий снег, ее охватило желание хоть
на мгновенье вернуть ощущение детского беззаботного счастья и радости,
которую приносил снег в ее детстве и юности. Единственный человек, с кем
можно было б поговорить, предаться воспоминаниям детства, вывернуть
наизнанку свою душу сейчас, в минуты наибольшего смятения, -- это Лина...
Какой же подарок подарила нам Жизнь: две самые близкие подруги детства
оказались вместе, на этом пяточке земли. И сколько этот подарок мог нам
помогать в Жизни быть полезными друг другу! Но не так распорядилась судьба.
Да какая там судьба! Легкомыслие и преступная безответственность разрушила
все: дружбу, жизнь Лины и самого виновника. Жизнь -- прекрасна праздниками,
Жизнь любит радость, она расцветает вдохновеньем и душевным подъемом. Более
всего Жизнь ценит любовь, потому что любовь -- это обогащение Жизни. А
главное, любовь -- это продолжение Жизни. Жизнь гибка и приспособляема,
потому она многое прощает. Но Жизнь строга и устойчива, и потому она жестоко
платит за легкомыслие, за обращение с ней без оглядки и без устремленности
вперед... Замотанная проблемами, связанными с принятием решения об отъезде и
состоянием тревог и сомнений, Инга Сергеевна не имела ни времени, ни
настроения звонить Лине, уверенная, что в экстремальной ситуации подруга
сама найдет ее. И примерно дней через десять после провала путча Лина в
истерике позвонила. Инга Сергеевна тут же помчалась к ней. -- Ингушка,
милая! -- зарыдала в отчаянье Лина. -- Если б я могла подложить свои руки,
чтоб спасти Олега! Что мне делать? Он в реанимации, и врачи ничего не
гарантируют...
-- А что, что, как это случилось? -- Понимаешь, эта стерва всетаки
изнасиловала его и он достал ей билет. А она без оглядки, понимаешь, без
тени любви и уважения к нему улетета двадцать первого августа... И вот...
этот обширный инфаркт. -- А что, он так сильно убивался после ее отъезда?
-- Да, понимаешь, в том-то и дело, что все стало развиваться подругому.
Олег был в отчаянье от унижений и оскорблений, которым она его подвергала.
Он никогда в жизни с этим не сталкивался. Родители его обожали, в семье у
нас к нему всегда -- любовь и преклонение. На работе с самых первых шагов
карьеры -- успех и почтение. Он, можно сказать, прожил какую-то, по большому
счету, благополучную жизнь, избегая проблем быта и житейских отношений.
-- Да, ты хорошо сказала: "Не зная быта и житейских отношений". Это то,
что характерно для большинства мужчин нашего поколения. Ведь они гонялись
"за туманом и за запахом тайги"... -- Да, Инга, я видела, как он беспомощен
был во всем рядом с ней. Он ничего не знал, даже где что купить. А она его
просто топтала. И больше всего его убивало, как мне кажется, то, что я была
свидетелем этих унижений и оскорблений. А когда он ее проводил, то пришел
домой совершенно потерянный. Он был какой-то придавленный и почерневший.
Мне было невыносимо смотреть на это, и я решила его поддержать. Он стал
для меня уже не мужем, а словно пятым и самым младшим ребенком. И знаешь, он
все это оценил. Он стал мне приносить цветы каждый день, сказал, что не
пожалеет никаких денег на клиники, косметологов, чтоб я похудела и вернула
свою красоту. Я его не знала таким никогда. Он словно впервые почувствовал
вкус к жизни как таковой и к семейной жизни особенно. Он говорил о ремонте в
квартире, он строил планы о семейных (со всеми детьми и внуками)
путешествиях, строительстве дачи. Он был преисполнен планов о совместных
путешествиях... Инга, я не переживу, если с ним что-то случится, -- вновь
горько зарыдала Лина. -- Я не переживу. Он для меня больше жизни... Он для
меня все...
Институт устроил Олегу гражданскую панихиду со всеми заслуженными им
почестями. Инга Сергеевна, разделившая с подругой эти часы горя и печали,
после поминок уговорила ее зайти к ним. Уже очень поздним вечером она пошла
проводить подругу и, когда они остановились у Лининого подъезда, Инга
Сергеевна сказала: -- Лина, дорогая, у тебя замечательные дети, я в этом
убедилась в эти скорбные дни. Они не дадут тебя в обиду. И хорошо, что они
ничего не успели узнать. Значит, их память об отце будет безоблачной.
-- Да, Ингушка, ты сказала именно то, о чем я думаю. -- Я хочу тебе
сказать, -- начала говорить Инга Сергеевна, подбирая слова, -- что в моей
жизни произошли большие изменения. Мы уезжаем в Штаты, очевидно, на год.
Точно не решили, но контракт на год. Лина, но это ничего не меняет, я всегда
буду рада помочь тебе... -- Инга Сергеевна не могла не заметить, что Лина
изменилась в лице от этих слов. -- Я никогда бы не могла предположить, что и
ты тоже, -- сказала она с нескрываемым холодным отчуждением.
Делая вид, что не замечает этого, Инга Сергеевна, сказала мягко: --
Знаешь, иногда так бывает, что мы не властны над своей судьбой... -- Ну это
твое личное дело, Инга, -- сказала Лина, и ее лицо стало озлобленным.
Инга Сергеевна положила руку на плечо подруге и мягко, проникновенно
сказала: -- Пройдет какое-то время, мы осмотримся и глядишь... ты ко мне в
гости приедешь... Лина резко отдернула плечо, как бы сбрасывая с него руку
подруги и с ненавистью в глазах сказала: -- Твоя Америка принесла мне только
несчастье. Я не хочу слышать это слово даже. Прощай... Лина, содрогаясь в
рыданиях, направилась к подъезду. Инга Сергеевна пошла за ней. Но Лина резко
повернулась и, не скрывая страданий, сказала: -- Инга, оставь меня.
Единственное, что я хочу, -- это забыть вас, и тебя и Нонну. Забыть
навсегда. Инга Сергеевна стояла как истукан в оцепении от тяжкой догадки:
"Она так и не поверила в то, что я не виновата перед ней...".
Инга Сергеевна стояла у окна и смотрела на падающий снег, вглядывалась
в эту естественную волшебную декорацию, пытаясь до боли в глазах разглядеть
что-то, что облегчило б душевную тяжесть, но так и не обнаружила там ни
единого источника для покоя и радости. Тогда, выбрав из холодильника остатки
сыра, колбасы, каких-то кексов и наполнив большую чашку подогретым кофе, она
забралась с ногами на диван, укрылась пледом и включила видеомагнитофон с
вставленной в него первой попавшейся кассетой из тех, что столбиком лежали
рядом с горой скопившихся газет и журналов.
Поскольку в те дни в торопях она не помечала, где что записано, а
записи осуществлялись совершенно стихийно, накладываясь одна на другую и на
записанные ранее концертные программы и фильмы, то сейчас кассеты являли
события с абсолютным нарушением хронологии. Однако задним числом это
несоответствие почти не ощущалось, так как все то, что произошло за это
время законам логики не подчинялось и, следовательно, не опредедялось
логическими причинноследственными связями. И вот взору явился стоящий на
балконе над огромным морем людей олимпийский чемпион, легендарный Юрий
Власов. Размахивая энергично руками, он восклицает: "Они проиграли выборы 12
июня, они не могут остановить распада коммунистической партии... (Голос за
кадром произносит: "Все, что вы видите, было записано 19 августа". Далее
кадр сменился фигурой Бориса Ельцина, который под гул народного одобрения
произносит: -- Они не понимают, что сейчас речь идет о том, что если они
проиграют, то они уже потеряют не только кресла, но они и сядут на скамью
подсудимых. (Под всеобщий гул одобрения Ельцин продолжает): И обратите
внимание, что вся эта группа авантюристов. Они же виновны в том, что сейчас
в таком положении Россия и страна. Разве не Павлов виновен в том, что цены и
инфляция вздуты до такой степени, что народ -- нищий и голодный? Павлов!
(Гром одобрения толпы.) Разве не на руках Язова кровь людей в других
республиках? Разве не на руках Пуго кровь народов республик Прибалтики и
других?.. Это антиконституционный переворот, и только так его надо
характеризовать, и указы президента России эти решения комитета признают на
территории России неправомерными, и я призываю не выполнять их никому.
(Бурные овации.) ...Спасибо за поддержку, -- завершает Ельцин свой призыв.
-- Еще раз: хунта не пройдет! За демократию!".
Огромное море людей Москвы стараниями оператора незаметно перерастает в
такое же море в Ленинграде. Возле Эрмитажа на Дворцовой площади у микрофона
выступает Собчак. Восторженная толпа гулом приветствий встречает его и всех,
кто с ним на трибуне. Его великолепное ораторское мастерство, прекрасная
дикция и редкостно высокая культура речи здесь проявляются, как никогда ярко
и впечатляюще. -- Дорогие сограждане, дорогие жители славного града Петрова!
Сегодня наша страна и наш народ переживают трудный час... "Боже ж мой, --
подумала Инга Сергеевна, -- сколько уже раз даже на долю одного моего
поколения этой несчастной страны выпало слышать эти торжественно трагические
слова: "Наша страна и наш народ переживают трудный час"... А Собчак свою
вдохновенную, сопровождаемую овациями речь завершает: "Заговорщики не
пройдут! Сегодня решается вопрос о будущем нашей страны и нашего народа".
(Последние слова ему произносить трудно Из-за гула оваций.)
Далее к микрофону подходит академик Дмитрий Лихачев. Этот подлинный
интеллигент, прошедший лагерь (в котором чудом спасся) и многие
драматические перипетии, уже высказывавший ликование по поводу перестройки и
тех свобод, что она принесла, сейчас здесь на этом митинге излучает
негодование.
-- Почему среди руководителей заговора находятся люди, которые отвечают
за положение в стране: это и премьерминистр, это и Пуго и все прочие... --
Бывший премьерминистр, -- поправляет Лихачева Собчак с оттенком сатиры в
голосе. -- Бывший премьерминистр, -- повторяет академик под общее одобрение
митингующих и продолжает: -- Почему им нужно брать власть в свои руки, когда
у них власть уже была и они ее не использовали. Можем ли мы верить таким
людям? (Опять гул одобрения митингующих.)
-- Сегодня мы не должны уйти с дороги той, которую выбрали, -- говорит
с энтузиазмом следующий оратор, -- другой дороги у нас нету. Если хоть
только повернем назад, нас потом никто -- ни дети наши, ни внуки -- никто не
простит нас за это... У нас уже один раз было. Кировцевпутиловцев бросили в
семнадцатом году и чем это обернулося. Но сегодня кировцыпутиловцы не пойдут
за этим. Они пойдут за законно избранным правительством. (Площадь