Страница:
собираюсь туда после защиты диссертации. В Институте математики мой научный
руководитель.
-- Я не знала, что ты пишешь диссертацию!
-- А ты еще многого не знаешь обо мне. Я хочу стать ученым, известным
ученым. Сейчас время научнотехнического прогресса, значит, время ученых.
Они, и только они, вскоре станут на передние рубежи во всех сферах, и только
они буду определять судьбы мира... Инга смотрела на Сашу, отмечая, что она,
с четырнадцати лет отбивающаяся от его напористых ухаживаний, по существу,
совсем не знает его.
Академгородок внешним видом не произвел на Ингу впечатления. Заметив
это, Саша сказал:
-- Летом здесь вообще красота необыкновенная. Вот пойдем к пляжу. Они
прошли по Морскому проспекту к водохранилищу. Там было много народу. Инге
показалось, что лица у обитателей Городка какие-то особенные:
одухотворенные, доброжелательные и удовлетворенные. Она увидела, что Саша
весь преобразился, осматриваясь вокруг, словно примеряя Городок на себя. --
Хочешь блинов? -- спросил он весело. Они зашли в очень уютное кафе под
названием "Улыбка". Почти все столики были заняты взрослыми с детьми. Было
шумно, и обрывки фраз с научной терминологией, которые доносились до Инги,
говорили более чем что-либо другое, что это городок науки. Первое, что
отличало здесь атмосферу, можно было определить одним словом --
интеллигентность. Здесь не было слышно ни одного неприличного слова, ни
одного снисходительнопренебрежительного оклика, здесь царило чувство
собственного достоинства и взаимоуважения.
-- Это место удивительное. Тут уникальное соотношение числа
интеллектуалов на душу населения, -- говорил Саша, все более наполняясь
какой-то энергией, которую ему сообщало это место. -- Наверное, такого места
на земле больше нет и не было, но наверняка будет, и не одно. Во всех
уголках Земли скоро начнут распространять этот удивительный опыт,
объединения интеллектуалов из разных областей знаний. А какие здесь семинары
и дискуссии! Я испытываю просто восторг от самого только факта приобщенности
к этой неповторимой атмосфере. Жить здесь -- это счастье, и я не пожалею
никах сил, чтоб его добиться. Домой они возвращались, когда уже было совсем
темно. По мере того как автобус приближался к остановке "Башня", у Инги
начало все более портиться настроение от того, что ей нужно идти в
одиннадцатиметровую келью, где у нее ничего нет своего, где даже в туалет
ночью ей нужно пробираться на цыпочках, чтоб не мешать сну хозяйки. А где-то
есть жизнь, наполненная, интересная. А что у нее? Скоро сессия, а она еще и
не решила ехать ей в Одессу или нет... Она обхватила себя руками, словно
желая оградиться от равнодушного к ней мира. Саша всю дорогу сидел молча,
как-то отстраненно, как будто ее и не было рядом, и смотрел в окно.
"Наверное, он и вовсе разочаровался во мне после этого нашего первого в
жизни свидания. Да и как он может ко мне относиться после той грязи, что
выливал на меня при разводе Борис. Ведь речь шла о самых интимных
отношениях. И кто знает, может, Саша не во всем верит мне. А если так, то у
него не может быть ничего ко мне, кроме отвращения". Они подошли к дому и
остановились у Ингиного подъезда. Инга, протянула Саше руку на прощанье,
заглянула ему в глаза, желая угадать, насколько достоверны ее опасения
насчет его отношения к ней. -- Большое тебе, Саша, спасибо, за этот день. Ты
-- настоящий друг, -- сказала она. Саша задержал ее руку в своей нервно
вздрагивающей правой руке и тихо проникновенно сказал: -- Инга, давай с
тобой пойдем в загс и поженимся. Прямо завтра!..
Инга готовилась к сессии, к которой Саша решил приурочить свой отпуск с
тем, чтоб поехать в Одессу с женой. Было воскресенье, и он, купив продукты,
хотел сам приготовить обед, чтоб Инга спокойно позанималась. Она села за
стол и, попробовав кусочек рыбы, почувствовала головокружение и тошноту. --
Я, наверное, что-то съела вчера в столовой несвежее, -- сказала Инга, приняв
две таблетки активированного угля. Однако за ужином это же состояние
повторилось. Инга снова выпила уголь и ко времени сна ей стало лучше. На
работе ей снова стало плохо, и Валентина, ее приятельница из торгового
отдела, пошла с ней в поликлинику, находящуюся недалеко от базы, чтоб
упросить какого-нибудь врача посмотреть Ингу. Молоденькая врач с такими же
длинными, как у Инги, волосами, заплетенными в косу, обернутую вокруг гловы,
как обруч, расспросила ее, кто она и откуда, затем внимательно послушала,
пощупала живот и вышла из кабинета. Вскоре она вернулась с пожилым мужчиной,
который проводил Ингу в другой кабинет. Там он предложил ей раздеть рейтузы
и трусики и лечь на высокое кресло. Инга все выполнила безропотно и,
сжавшись от напряжения, стала ждать, что будет дальше. Врач холодными
металлическими предметами, звучащими, как кастрюли на кухне, возился в
интимных местах ее тела, затем рукой, покрытой резиновой перчаткой, проник
куда-то в самую глубь, словно отыскивая что-то там затерявшееся:
-- Расслабьтесь, милочка, расслабьтесь, -- приговаривал он. -- Я ничего
страшного вам не сделаю. Не бойтесь. Небось впервые в жизни у гинеколога?
То-то и видно. Ну что ж, могу вас порадовать. Это вам покоя не дает ваш
ребеночек. Дети всегда не дают покоя родителям. Но в этом и есть
родительское счастье, быть обеспокоенными детьми. Иначе жизнь зачем, правда?
Я вас поздравляю. Завтра же встаньте на учет в районной поликлинике и
выполняйте все советы районного гинеколога. А теперь можете одеваться.
Инга на работу не вернулась, а поехала прямо домой. Она ходила по
комнате, как потерявшая рассудок. Ей казалось, что она не дождется того
момента, когда придет с работы Саша. Она побежала на почту и сообщила все
родителям в Одессу... Саша, как назло, приехал позже -- долго не было
автобуса. Едва открыв ему дверь, она бросилась ему на шею: -- Саша,
Сашенька, у нас будет ребенок! У нас будет ребенок! Он схватил жену на руки
и, не веря счастью, кружил по комнате, шепча: -- Повтори, повтори, повтори,
я хочу это слышать, я хочу только это слышать сейчас...
Анюта спокойно спала на нижней полке. Полугодовалому ребенку было
невдомек, чего стоило его маме провести с ним эти четверо с половиной суток
в поезде. Правда, рацион питания его был ограничен в основном печеньем,
замоченным в разбавленном кипяченой водой сгущенном молоке, а также
консервированным морковным пюре из набора детского питания, но все остальное
было, как всегда, -- каждый день чистое белье, тот же горшочек. Поэтому
ребенок был весел и спокоен. А мама его сидела совершенно изможденная и
смотрела в окно приближающегося к Одессе поезда. Сейчас ее встретят
радостные любящие родственники и будут высказывать свое сочувствие по поводу
того, как ей было трудно одной в Сибири выходить ребенка. Но их
представления об этих трудностях лишь схематичны и никоим образом не
соответствуют всему, что ей досталось. В памяти, сменяя друг друга,
воскресали картины этой бесконечной зимы. Вот у Анюты впервые температура.
Саша целый день на работе, ребенок плачет, и никого нет, кто бы подержал
больное дитя хоть несколько минут, пока она сбегает в аптеку. А вот она,
закончив все домашние дела и пользуясь тишиной, пока дочка с мужем спят,
сидит за столом на кухне, увешанной где только можно выстиранными пеленками,
над контрольными, зачетами, дипломной работой. Глаза слипаются, но она,
выпив крепкого чаю, сидит до утра. Иногда они сидят всю ночь вдвоем с мужем:
он над диссертацией, а она над зачетами, которые ей университет разрешил
сдавать при Новосибирском филиале Всесоюзного юридического заочного
института. Был момент, когда она, совершенно обессилев от перегрузок,
обратилась в университет с заявлением о переводе в этот институт, где ей бы
осталось только сдать госэкзамены, поскольку там срок обучения на год меньше
и не нужно защищать дипломной работы. Но декан юрфака Одесского университета
советовал ей не делать этого, а приложить усилия и получить все же
университетский диплом. Вот тогда-то ей и разрешили зачеты сдавать в
Новосибирске. В памяти возникли картины унизительных просьб, обращенных к
соседским бабушкам, посидеть с ребенком, пока она поедет в центр города в
институт сдавать зачеты. И каждый раз то одна, то другая соседка ее укоряла:
зачем ты себя изматываешь, подумаешь, кончишь на год позже. От переутомления
исчезло молоко. Она сдавливала соски своих пустых грудей, которые еще
недавно заливали всю постель по ночам избыточным молоком, и приходила в
отчаянье: чем теперь кормить ребенка пять раз в день. Приходилось, цепенея
от страха и тревог, оставлять малютку одну в кроватке с сеткой и бегать
несколько километров по пустырю в морозы в молочную кухню. Но к "творожкам и
кефирчикам" вскоре нужно было что-то давать дополнительное: бульон,
протертые мясо, яйца. Магазины совсем опустели в связи с очередными
"временными трудностями" в сельском хозяйстве. Из Сашиного 45рублевого
аванса или 50рублевой получки на базаре можно было купить лишь два десятка
яиц и два килограмма мяса. И вот она сидит и сочиняет письмо родителям с
просьбой о помощи. Она никогда не пошла бы на это ради себя, но здесь вопрос
стоял не о ней, а о здоровье Анютки. Родители организовали отправку
необходимых для ребенка продуктов через вагонресторан. Вынимая из картонного
ящика посылки двух куриц, присланных родителями, Инга разрезала, их на
маленькие кусочки (так, чтоб их хватило до следующей посылки), каждый из
которых отдельно заворачивала в бумагу и, сложив в сеткуавоську, забрасывала
за окно, ибо холодильника не было... Инга так углубилась в воспоминания, что
не заметила, как поезд остановился, и она тут же оказалась в объятиях
радостных родителей, сестры, Нонны. Они все по очереди стали тискать
очаровательную Анюту. -- Ой, какая прелестная, -- раздавалось со всех
сторон. Родители и сестра, забыв обо всем на свете, радуясь ребенку, пошли
вперед занять очередь на такси, а Инга с Нонной, чуть поотстав, шли за ними.
-- Инга, ты все же гигант, -- говорила Нонна. -- И с ребенком сама
справилась, и университет дотянула. -- Погоди, Нонна, плюнь три раза, я еще
"не дотянула университет", еще нужно защитить диплом и сдать госэкзамены!
-- Да не кокетничай, подруга. Уж с этим ты справишься. Линка вообще не
пошла учиться, я тоже никто. И только ты у нас! А как Саша? Ведь ты его
никогда всерьез и не принимала. Вот видишь. А он-то сам приедет? -- Да, Саша
сейчас приехать не смог, но он прилетит позже, чтоб нас забрать...
Инга крепко сжала в руках сумку, словно боясь, что ее диплом,
свидетельствующий, что она закончила университет с присвоением ей
квалификации юриста, куда-то исчезнет и все ее усилия, все трудности, через
которые она прошла на пути к нему, будут напрасны. Рядом сидел Саша, боясь
шелохнуться, чтоб не разбудить уснувшую Анюту. В самолете зажглось световое
табло, сообщающее о необходимости пристегнуть ремни в связи со снижением, а
у Инги было ощущение, что она не в самолете, а на собственных крыльях
возносится куда-то в безоблачную высь. Иллюминатор слился с солнцем, озаряя
все вокруг радостью и оптимизмом.
Солнце жгло сквозь окна плацкартного вагона и уси ливало запах немытых
потных человеческих тел, нестиранной одежды и прокисшей пищи. Девочка трех с
половиной лет с синезелеными глазами и черными густыми коротко остриженными
волосами сидела на руках у мамы на нижней полке и, разглядывая в окне
очертания приближающегося города спрашивала: -- Мамочка, а куда я приехала?
-- Ингуля, -- прижала мать к себе дочку со слезами на глазах: -- Мы
возвращаемся в наш любимый город! -- А почему он любимый? -- Потому что это
теплый город, в нем всегда живет солнце. -- А почему я оттуда уезжала? -- Ну
ты, оттуда не уезжала. Ты родилась в другом городе, где мы спасались от
войны. Впоследствии, уже будучи взрослой, Инга узнала подробно эту историю,
ставшую семейной легендой. Когда началась война Мире было четыре года. Отца
с первых дней призвали на фронт, и через две недели мама почувствовала, что
беременна. Нужно было эвакуироваться. Вся семья -- и со стороны папы и со
стороны мамы -- уже была на ногах. А тут такое... беременность. Мама пошла к
бабкезнахарке добыть какое-то средство, чтоб прервать беременность. Бабка,
пощупав живот, сказала подавленной своей неуместной беременностью молодой
женщине: "Если в твоем чреве сыннаследник, то твой муж не вернется,
независимо от того выносишь ты этот плод или выкинешь. Если же у тебя дочь и
ты плод сохранишь, твой муж вернется живым.
И мама все тяготы эвакуации несла вместе с созревающим в ней ребенком.
А через восемь месяцев уже где-то у берегов Волги молоденькая врач Инга
Генриховна, принимая роды, сказала: -- Поздравляю с дочкой! -- Я назову ее
вашим именем, -- сказала мама, разрыдавшись от счастья. -- И что, мы теперь
всегда будем жить в Городе солнца, где никогда не будет войны? -- не
унималась Инга с вопросами. -- Да, доченька, мы теперь всегда будем жить в
"Городе солнца", как ты его назвала. И нас ждет счастье и радость, потому
что у нас есть ты и Мира, -- мама левой рукой прижала к себе и поцеловала
сидящую рядом восьмилетнюю девочку, -- потому что наш папа живой и вся наша
семья соберется вместе. Инга захлопала в ладоши и обняла мать.
Весеннее солнце манило на улицу. Инга услышала со двора: -- Ну, Инга,
выбегай скорей, -- кричали одноклассницыпервоклашки Линка и Нонка, жившие в
соседних дворах. Инга, воспользовавшись тем, что мама на нее не обращает
внимания, выскочила во двор. Подружки приглашали играть в "цуцика". Инга не
отличалась успехами в этой игре, но очень любила ее. Вот и сейчас она вся
мокрая, с растрепавшимися непослушными Из-за своей толщины косичками
моталась между Линкой и Нонкой, пытаясь поймать мяч, который все пролетал
над головой. И вдруг этот мяч, вылетевший из рук Нонки, перехватил
пробегавший мимо соседский мальчишка, десятилетний Левка, и, когда Инга
подскочила к нему, чтоб вырвать мяч, он забросил его поверх Ингиной головы к
Линке. Мяч вместо того, чтобы попасть ей в руки, почему-то свернул и залетел
в окно одноэтажного флигеля, в квартиру Петра Ивановича. Петр Иванович
вмещал в себе все возможные противоречия, как во внешнем облике, так и в
поведении. У него была стройная, спортивная фигура молодого человека и
испещренное глубокими морщинами лицо старца. Когда он был трезв, то
постоянно что-то приносил в свое, как почти у всех в этом дворе, убогое, без
всяких удобств жилье, обустраивая его. Однако, выпив -- а случалось это
нередко, -- он рушил все созданное его же руками. В трезвом состоянии он
каялся перед женой и двумя маленькими детьми, часто вечерами, сидя на
крыльце, играл на гармошке и пел самые задушевные романсы и песни. Пьяным --
ругался самым площадным матом, оскорблял каждого из соседей, попадавшегося
ему на глаза, а отрезвев плакал, извинялся и предлагал свои услуги по
бесплатному ремонту всего, что требовалось в доме. Отношение соседей к нему
было таким же противоречивым. Они его любили и жалели, когда он был трезв, и
ненавидели и проклинали, когда он буянил. И тут, когда мяч залетел к нему в
квартиру, он, высунувшись из окна и обращаясь к Левке, заорал: -- Ах, шпана
паршивая! Ах ты жидовское отродье, прямо в бутылку угодил! Вот я вам покажу!
Вот жидок пархатый, всех вас жидов задушу.
В это время из окна противоположного флигеля высунулась соседка, тетя
Мура. -- Петр Иванович, -- крикнула она с мольбой в голосе, -- да
успокойтесь. Нельзя же так, это же дети. -- А ты, румынская шлюха, вообще
заткнись! Твой номер восемь, если надо будет спросим, -- огрызнулся Петр
Иванович и скрылся за занавеской окна. Левка, весь дрожа, выбежал за ворота
и где-то спрятался. Инга, испуганная побежала к бабушке, которая с тетей
жила в другом конце двора. -- Что с тобой, Ингуля? -- спросила испуганно
бабушка, отойдя от примуса, который она усердно накачивала.
-- Бабушка! Левка нечаянно попал в окно Петру Ивановичу мячом. И,
наверное, опрокинул бутылку с водкой. И он так заругался. Он назвал Левку
"жидом пархатым". И сказал, что всех жидов задушит. А что, это правда, что
Левка плохой, что он жидок? -- Ой, -- глубоко вздохнула бабушка, -- какие
глупости может сказать пьяный! -- А что, это очень плохое слово? -- не
унималась Инга. -- Ну, понимаешь, просто плохие или неграмотные люди так
называют евреев. -- А кто такие евреи, бабушка? Аа? -- Евреи -- это
национальность. В нашей семье в основном все евреи, кроме дети Клавы, дяди
Алеши и Миши. И ты еврейка. -- А почему ты меня называешь еврейкой, бабушка.
Я не хочу быть еврейкой, -- сказала Инга, обиженно надув губы. -- Ну,
Ингуля, когда вырастешь, ты поймешь, что национальность не выбирают. И
вообще, национальность не имеет никакого значения для отношений между
людьми. Вот смотри, твои подружки: Лина -- русская, у Нонны мама наполовину
цыганка, а папа армянин или грузин, не знаю точно. Ну чем вы отличаетесь
друг от друга? -- Ничем, -- быстро ответила Инга. -- Национальность -- это,
ну, как тебе сказать, -- это история каждого народа. Все люди на Земле
делятся на народы, ну на большие группы. Как у вас в школе: всех детей
много, а они разделены по классам. Каждый народ имеет свою историю: где этот
народ появился, с кем дружил, с кем воевал, на каком языке он говорит, --
это есть история народа. -- Но ведь мы же говорим порусски? -- не унималась
Инга. -- Это правильно, мы говорим порусски, потому что мы живем в России,
где говорят порусски. -- Значит, мы уже стали русскими? -- Знаешь, Ингуля,
не ломай себе голову над этим. Когда ты станешь старше, ты все поймешь. А
главное -- не то, какой ты национальности, а то, какой ты человек. Ну разве
Катю из соседнего класса ты не любишь? -- Люблю. -- Ну вот видишь, значит,
это неважно, что она в другом классе. Точно так же и с национальностью. Надо
любить человека за то, что он хороший, а не за то, какой он национальности.
Поняла? -- Да, -- ответила Инга, о чем-то задумавшись.
-- Вот лучше сбегай за керосином, -- бабушка дала внучке алюминиевую
банку и монеты. -- А на сдачу возьми семечек у бабы Мани. Инга, повеселев,
взяла баночку и повернулась к двери. Потом остановилась.
-- Бабушка, но если я еврейка, значит, Петр Иванович и меня хочет
задушить? -- Ингуля, выбрось из головы эти глупости. Просто Петр Иванович
был пьяный. Сегодня он сказал так про евреев, завтра скажет про русских. А
евреи ли, русские ли -- все одинаковые люди. Просто у них как бы разные
имена: русский, украинец, еврей, француз... Вот представь, что всех девочек
бы звали только Ингами или Ноннами. Инге почему-то от этого стало очень
смешно, и она, расхохотавшись, побежала за покупками.
Первые лучи весеннего солнца, преодолевая все препятствия, все же
проникали сквозь полуподвальное окно, не доставляя, однако, никакой радости
в этот траурный день. Инга сидела в темной комнате и ела. Ее едой была
щепотка сахара, насыпанная горкой на блюдце и кусочек хлеба, который она
макала в сахар, запивая чаем. Мама с бабушкой находились во второй комнате.
Мама рыдала... Бабушка сидела на диване и утирала слезы. -- Боже, что с нами
будет! Теперь снова будет война... Наша страна и мы все погибнем без
Сталина, -- шептала мама, заламывая руки. -- Ну, мамочка, -- сочувственно
сказала Инга, оставив еду и подойдя к маме, -- мамочка, а Веркина бабушка
говорила, что когда человек умирает, он улетает на небо и там продолжает
жить. И, значит, Сталин о нас будет думать и не будет никакой войны. Мама
продолжала плакать, не обращая внимания на детский лепет. -- А Любка
сказала, что она слышала, как ее папа говорил, что Сталин не любил евреев...
Бабушка вся затряслась от этих слов, и впервые в жизни Инга получила удар по
губам от добрых ласковых ее рук. -- Инга, -- сказала бабушка испуганно, --
забудь навсегда то, что ты сказала. В нашей стране все люди равны. Сталин
любил всех людей в нашей стране. Запомни! Ты еще маленькая, но ты уже
достаточно большая, чтоб это запомнить. Никогда не говори плохо ни про
Сталина, ни про кого-нибудь, кто будет вместо него, ни про нашу страну. Наша
страна -- самая лучшая на свете. Если ты будешь говорить плохо про нашу
страну, тебя и нас всех посадят в тюрьму. Ты поняла?! -- Да, -- сказала
Инга, сильно испугавшись при слове "тюрьма". У ее одноклассницы Беллы год
назад папу посадили в тюрьму. Она считалась богатой -- у нее была очень
дорогая форма, красивые коричневые американские туфли с большой пряжкой,
кожаный коричневый портфель и предмет всеобщей зависти -- пенал с
двенадцатью (!) цветными карандашами. А после того, как папу посадили в
тюрьму, девочка всегда ходила грустной, иногда плакала и говорила, что ее
папа за решеткой, как звери в зоопарке. И сейчас, когда бабушка сказала про
тюрьму, Ингу охватил страх.
-- Ты должна знать и всегда говорить, -- продолжала бабушка, утерев
вновь накатившиеся слезы, -- наша страна -- самая лучшая. Это ее враги
говорят о ней плохо. А сейчас, когда наш вождь умер, мы должны особенно
подчеркивать, что мы любим свою страну, чтоб не было войны. Ты хорошо
запомнила? Ты поняла? -- Да, бабушка, -- сказала Инга, не все поняв, но
запомнив слова бабушки на всю жизнь.
Инга сидела на табуретке с опущенной головой, и ее длинные мокрые
волосы спускались почти до пола. Мама, вытерев их полотенцем, стала втирать
в них керосин. Девочка каждый раз тихо вскрикивала от боли, когда
затягивался волос. -- Ничего, ничего, потерпи, -- говорила мама с нежностью,
-- вот через неделю в школу и, когда будет медосмотр, у тебя не найдут ни
одной гнидки. Ты ведь уже будешь семиклассницей. А помнишь, как в прошлом
году у вас одну девочку остригли. А твои волосы -- это богатство. Мы их
будем беречь. Вот благодаря керосину у тебя ни разу не нашли ничего в
голове. Помнишь, как ты мечтала иметь длинные косы, когда тебя обрили во
время фурункулеза? Ты все лето напяливала на себя какие-то шапки, к которым
привязывала веревки и болтала головой, словно у тебя длинные косы. Вот тебе
награда за то, что ты хорошая девочка, за то, что ты хорошо учишься, -- у
тебя такие роскошные волосы, и их нужно беречь. -- Да, я знаю. Но такой
ужасный запах. -- Ну, вопервых, не у тебя одной такой запах, а вовторых, все
знают, даже учителя, что так нужно делать, иначе заведутся вши, а ты у нас
чистюля.
-- Левка будет опять смеяться на весь двор. -- А на Левку ты вообще не
обращай внимания, у него, кроме голубятни, ничего в голове нет. -- Да,
мамочка, я вообще его обхожу стороной после того, как такое... случилось с
Майкой Из-за него. Ведь она действительно хотела умереть. -- Если б она была
хорошая девочка, она бы не пошла с ним в подвал... Я всегда удивлялась, что
мама не запрещала ей допоздна гулять на улице с мальчишками.
-- Я часто видела, когда шла в уборную вечером, что они целовались под
деревом... -- Вот Майя и доцеловалась. Теперь ни один хороший мальчик с ней
дружить не будет и не женится никогда. -- А Левка? -- Да Левка еще сопляк.
Ему еще армию отслужить. Но что нам о них говорить... -- Мама подняла
водопад струящихся волос и, наклонившись, поцеловала дочку в лоб. -- Ты у
нас совсем другая. Ты не будешь целоваться с мальчишками под деревом. Всему
свое время и, когда ты кончишь школу, поступишь в институт, твой принц
появится. Он приплывет на белом корабле, а мы будем стоять на берегу моря и
его встречать...
Море в этот день было веселым и словно баловалось с людьми своими
поющими волнами. Солнце, как будто играя с отдыхающими в прятки, то заходило
за тучки, то вновь выглядывало.
-- Дети, вы уже час в воде. Вы же простудитесь, -- кричала мама, стоя
на песке у самой воды. -- Ну, мамочка, ведь жара, ничего не случится! Это
последний папин выходной перед началом школы, -- крикнула Инга и тут же с
сестрой Мирой погрузилась в воду, которая, как им казалось, была особенно
ласковой в конце лета. Это был их любимый летний день -- понедельник, когда
у папы был выходной и он не ходил на хлебозавод, где ему было тяжело
работать Из-за ранения в ногу, которое давало о себе знать. С первых дней
возвращения в Одессу после войны было решено, что мама работать не будет,
вопервых, потому что у нее были больные почки, а вовторых, чтоб следить за
девочками, дабы не отдать их на произвол улицы. Именно потому что мама не
работала, она могла шить, каждый день ходить на Привоз, выискивая там все
самое дешевое, чтоб кормить и как-то одевать семью и чтоб девочки были "не
хуже" других. Летом они не имели возможности снимать дачу, а в пионерские
лагеря детей не отправляли, боясь, что девочкам они ничего хорошего дать не
могут. Поэтому почти все каникулы они проводили во дворе, лишь изредка
отправляясь на пляж, когда мама выбирала для этого время и когда у нее были
силы. Мира, завершив образование восьмью классами, уже работала на
трикотажной фабрике, а Ингу без взрослых мама на море не отпускала.
Поэтому в папин выходной родители старались компенсировать детям
праздник. Мира даже договаривалась на работе, чтоб по понедельникам при
возможности и ей позволяли брать выходной в счет отпуска либо с последующей
отработкой. Обычно накануне, в воскресенье, мама целый день готовила
провиант, набивая им большую хозяйственную сумку и авоськи. В понедельник
руководитель.
-- Я не знала, что ты пишешь диссертацию!
-- А ты еще многого не знаешь обо мне. Я хочу стать ученым, известным
ученым. Сейчас время научнотехнического прогресса, значит, время ученых.
Они, и только они, вскоре станут на передние рубежи во всех сферах, и только
они буду определять судьбы мира... Инга смотрела на Сашу, отмечая, что она,
с четырнадцати лет отбивающаяся от его напористых ухаживаний, по существу,
совсем не знает его.
Академгородок внешним видом не произвел на Ингу впечатления. Заметив
это, Саша сказал:
-- Летом здесь вообще красота необыкновенная. Вот пойдем к пляжу. Они
прошли по Морскому проспекту к водохранилищу. Там было много народу. Инге
показалось, что лица у обитателей Городка какие-то особенные:
одухотворенные, доброжелательные и удовлетворенные. Она увидела, что Саша
весь преобразился, осматриваясь вокруг, словно примеряя Городок на себя. --
Хочешь блинов? -- спросил он весело. Они зашли в очень уютное кафе под
названием "Улыбка". Почти все столики были заняты взрослыми с детьми. Было
шумно, и обрывки фраз с научной терминологией, которые доносились до Инги,
говорили более чем что-либо другое, что это городок науки. Первое, что
отличало здесь атмосферу, можно было определить одним словом --
интеллигентность. Здесь не было слышно ни одного неприличного слова, ни
одного снисходительнопренебрежительного оклика, здесь царило чувство
собственного достоинства и взаимоуважения.
-- Это место удивительное. Тут уникальное соотношение числа
интеллектуалов на душу населения, -- говорил Саша, все более наполняясь
какой-то энергией, которую ему сообщало это место. -- Наверное, такого места
на земле больше нет и не было, но наверняка будет, и не одно. Во всех
уголках Земли скоро начнут распространять этот удивительный опыт,
объединения интеллектуалов из разных областей знаний. А какие здесь семинары
и дискуссии! Я испытываю просто восторг от самого только факта приобщенности
к этой неповторимой атмосфере. Жить здесь -- это счастье, и я не пожалею
никах сил, чтоб его добиться. Домой они возвращались, когда уже было совсем
темно. По мере того как автобус приближался к остановке "Башня", у Инги
начало все более портиться настроение от того, что ей нужно идти в
одиннадцатиметровую келью, где у нее ничего нет своего, где даже в туалет
ночью ей нужно пробираться на цыпочках, чтоб не мешать сну хозяйки. А где-то
есть жизнь, наполненная, интересная. А что у нее? Скоро сессия, а она еще и
не решила ехать ей в Одессу или нет... Она обхватила себя руками, словно
желая оградиться от равнодушного к ней мира. Саша всю дорогу сидел молча,
как-то отстраненно, как будто ее и не было рядом, и смотрел в окно.
"Наверное, он и вовсе разочаровался во мне после этого нашего первого в
жизни свидания. Да и как он может ко мне относиться после той грязи, что
выливал на меня при разводе Борис. Ведь речь шла о самых интимных
отношениях. И кто знает, может, Саша не во всем верит мне. А если так, то у
него не может быть ничего ко мне, кроме отвращения". Они подошли к дому и
остановились у Ингиного подъезда. Инга, протянула Саше руку на прощанье,
заглянула ему в глаза, желая угадать, насколько достоверны ее опасения
насчет его отношения к ней. -- Большое тебе, Саша, спасибо, за этот день. Ты
-- настоящий друг, -- сказала она. Саша задержал ее руку в своей нервно
вздрагивающей правой руке и тихо проникновенно сказал: -- Инга, давай с
тобой пойдем в загс и поженимся. Прямо завтра!..
Инга готовилась к сессии, к которой Саша решил приурочить свой отпуск с
тем, чтоб поехать в Одессу с женой. Было воскресенье, и он, купив продукты,
хотел сам приготовить обед, чтоб Инга спокойно позанималась. Она села за
стол и, попробовав кусочек рыбы, почувствовала головокружение и тошноту. --
Я, наверное, что-то съела вчера в столовой несвежее, -- сказала Инга, приняв
две таблетки активированного угля. Однако за ужином это же состояние
повторилось. Инга снова выпила уголь и ко времени сна ей стало лучше. На
работе ей снова стало плохо, и Валентина, ее приятельница из торгового
отдела, пошла с ней в поликлинику, находящуюся недалеко от базы, чтоб
упросить какого-нибудь врача посмотреть Ингу. Молоденькая врач с такими же
длинными, как у Инги, волосами, заплетенными в косу, обернутую вокруг гловы,
как обруч, расспросила ее, кто она и откуда, затем внимательно послушала,
пощупала живот и вышла из кабинета. Вскоре она вернулась с пожилым мужчиной,
который проводил Ингу в другой кабинет. Там он предложил ей раздеть рейтузы
и трусики и лечь на высокое кресло. Инга все выполнила безропотно и,
сжавшись от напряжения, стала ждать, что будет дальше. Врач холодными
металлическими предметами, звучащими, как кастрюли на кухне, возился в
интимных местах ее тела, затем рукой, покрытой резиновой перчаткой, проник
куда-то в самую глубь, словно отыскивая что-то там затерявшееся:
-- Расслабьтесь, милочка, расслабьтесь, -- приговаривал он. -- Я ничего
страшного вам не сделаю. Не бойтесь. Небось впервые в жизни у гинеколога?
То-то и видно. Ну что ж, могу вас порадовать. Это вам покоя не дает ваш
ребеночек. Дети всегда не дают покоя родителям. Но в этом и есть
родительское счастье, быть обеспокоенными детьми. Иначе жизнь зачем, правда?
Я вас поздравляю. Завтра же встаньте на учет в районной поликлинике и
выполняйте все советы районного гинеколога. А теперь можете одеваться.
Инга на работу не вернулась, а поехала прямо домой. Она ходила по
комнате, как потерявшая рассудок. Ей казалось, что она не дождется того
момента, когда придет с работы Саша. Она побежала на почту и сообщила все
родителям в Одессу... Саша, как назло, приехал позже -- долго не было
автобуса. Едва открыв ему дверь, она бросилась ему на шею: -- Саша,
Сашенька, у нас будет ребенок! У нас будет ребенок! Он схватил жену на руки
и, не веря счастью, кружил по комнате, шепча: -- Повтори, повтори, повтори,
я хочу это слышать, я хочу только это слышать сейчас...
Анюта спокойно спала на нижней полке. Полугодовалому ребенку было
невдомек, чего стоило его маме провести с ним эти четверо с половиной суток
в поезде. Правда, рацион питания его был ограничен в основном печеньем,
замоченным в разбавленном кипяченой водой сгущенном молоке, а также
консервированным морковным пюре из набора детского питания, но все остальное
было, как всегда, -- каждый день чистое белье, тот же горшочек. Поэтому
ребенок был весел и спокоен. А мама его сидела совершенно изможденная и
смотрела в окно приближающегося к Одессе поезда. Сейчас ее встретят
радостные любящие родственники и будут высказывать свое сочувствие по поводу
того, как ей было трудно одной в Сибири выходить ребенка. Но их
представления об этих трудностях лишь схематичны и никоим образом не
соответствуют всему, что ей досталось. В памяти, сменяя друг друга,
воскресали картины этой бесконечной зимы. Вот у Анюты впервые температура.
Саша целый день на работе, ребенок плачет, и никого нет, кто бы подержал
больное дитя хоть несколько минут, пока она сбегает в аптеку. А вот она,
закончив все домашние дела и пользуясь тишиной, пока дочка с мужем спят,
сидит за столом на кухне, увешанной где только можно выстиранными пеленками,
над контрольными, зачетами, дипломной работой. Глаза слипаются, но она,
выпив крепкого чаю, сидит до утра. Иногда они сидят всю ночь вдвоем с мужем:
он над диссертацией, а она над зачетами, которые ей университет разрешил
сдавать при Новосибирском филиале Всесоюзного юридического заочного
института. Был момент, когда она, совершенно обессилев от перегрузок,
обратилась в университет с заявлением о переводе в этот институт, где ей бы
осталось только сдать госэкзамены, поскольку там срок обучения на год меньше
и не нужно защищать дипломной работы. Но декан юрфака Одесского университета
советовал ей не делать этого, а приложить усилия и получить все же
университетский диплом. Вот тогда-то ей и разрешили зачеты сдавать в
Новосибирске. В памяти возникли картины унизительных просьб, обращенных к
соседским бабушкам, посидеть с ребенком, пока она поедет в центр города в
институт сдавать зачеты. И каждый раз то одна, то другая соседка ее укоряла:
зачем ты себя изматываешь, подумаешь, кончишь на год позже. От переутомления
исчезло молоко. Она сдавливала соски своих пустых грудей, которые еще
недавно заливали всю постель по ночам избыточным молоком, и приходила в
отчаянье: чем теперь кормить ребенка пять раз в день. Приходилось, цепенея
от страха и тревог, оставлять малютку одну в кроватке с сеткой и бегать
несколько километров по пустырю в морозы в молочную кухню. Но к "творожкам и
кефирчикам" вскоре нужно было что-то давать дополнительное: бульон,
протертые мясо, яйца. Магазины совсем опустели в связи с очередными
"временными трудностями" в сельском хозяйстве. Из Сашиного 45рублевого
аванса или 50рублевой получки на базаре можно было купить лишь два десятка
яиц и два килограмма мяса. И вот она сидит и сочиняет письмо родителям с
просьбой о помощи. Она никогда не пошла бы на это ради себя, но здесь вопрос
стоял не о ней, а о здоровье Анютки. Родители организовали отправку
необходимых для ребенка продуктов через вагонресторан. Вынимая из картонного
ящика посылки двух куриц, присланных родителями, Инга разрезала, их на
маленькие кусочки (так, чтоб их хватило до следующей посылки), каждый из
которых отдельно заворачивала в бумагу и, сложив в сеткуавоську, забрасывала
за окно, ибо холодильника не было... Инга так углубилась в воспоминания, что
не заметила, как поезд остановился, и она тут же оказалась в объятиях
радостных родителей, сестры, Нонны. Они все по очереди стали тискать
очаровательную Анюту. -- Ой, какая прелестная, -- раздавалось со всех
сторон. Родители и сестра, забыв обо всем на свете, радуясь ребенку, пошли
вперед занять очередь на такси, а Инга с Нонной, чуть поотстав, шли за ними.
-- Инга, ты все же гигант, -- говорила Нонна. -- И с ребенком сама
справилась, и университет дотянула. -- Погоди, Нонна, плюнь три раза, я еще
"не дотянула университет", еще нужно защитить диплом и сдать госэкзамены!
-- Да не кокетничай, подруга. Уж с этим ты справишься. Линка вообще не
пошла учиться, я тоже никто. И только ты у нас! А как Саша? Ведь ты его
никогда всерьез и не принимала. Вот видишь. А он-то сам приедет? -- Да, Саша
сейчас приехать не смог, но он прилетит позже, чтоб нас забрать...
Инга крепко сжала в руках сумку, словно боясь, что ее диплом,
свидетельствующий, что она закончила университет с присвоением ей
квалификации юриста, куда-то исчезнет и все ее усилия, все трудности, через
которые она прошла на пути к нему, будут напрасны. Рядом сидел Саша, боясь
шелохнуться, чтоб не разбудить уснувшую Анюту. В самолете зажглось световое
табло, сообщающее о необходимости пристегнуть ремни в связи со снижением, а
у Инги было ощущение, что она не в самолете, а на собственных крыльях
возносится куда-то в безоблачную высь. Иллюминатор слился с солнцем, озаряя
все вокруг радостью и оптимизмом.
Солнце жгло сквозь окна плацкартного вагона и уси ливало запах немытых
потных человеческих тел, нестиранной одежды и прокисшей пищи. Девочка трех с
половиной лет с синезелеными глазами и черными густыми коротко остриженными
волосами сидела на руках у мамы на нижней полке и, разглядывая в окне
очертания приближающегося города спрашивала: -- Мамочка, а куда я приехала?
-- Ингуля, -- прижала мать к себе дочку со слезами на глазах: -- Мы
возвращаемся в наш любимый город! -- А почему он любимый? -- Потому что это
теплый город, в нем всегда живет солнце. -- А почему я оттуда уезжала? -- Ну
ты, оттуда не уезжала. Ты родилась в другом городе, где мы спасались от
войны. Впоследствии, уже будучи взрослой, Инга узнала подробно эту историю,
ставшую семейной легендой. Когда началась война Мире было четыре года. Отца
с первых дней призвали на фронт, и через две недели мама почувствовала, что
беременна. Нужно было эвакуироваться. Вся семья -- и со стороны папы и со
стороны мамы -- уже была на ногах. А тут такое... беременность. Мама пошла к
бабкезнахарке добыть какое-то средство, чтоб прервать беременность. Бабка,
пощупав живот, сказала подавленной своей неуместной беременностью молодой
женщине: "Если в твоем чреве сыннаследник, то твой муж не вернется,
независимо от того выносишь ты этот плод или выкинешь. Если же у тебя дочь и
ты плод сохранишь, твой муж вернется живым.
И мама все тяготы эвакуации несла вместе с созревающим в ней ребенком.
А через восемь месяцев уже где-то у берегов Волги молоденькая врач Инга
Генриховна, принимая роды, сказала: -- Поздравляю с дочкой! -- Я назову ее
вашим именем, -- сказала мама, разрыдавшись от счастья. -- И что, мы теперь
всегда будем жить в Городе солнца, где никогда не будет войны? -- не
унималась Инга с вопросами. -- Да, доченька, мы теперь всегда будем жить в
"Городе солнца", как ты его назвала. И нас ждет счастье и радость, потому
что у нас есть ты и Мира, -- мама левой рукой прижала к себе и поцеловала
сидящую рядом восьмилетнюю девочку, -- потому что наш папа живой и вся наша
семья соберется вместе. Инга захлопала в ладоши и обняла мать.
Весеннее солнце манило на улицу. Инга услышала со двора: -- Ну, Инга,
выбегай скорей, -- кричали одноклассницыпервоклашки Линка и Нонка, жившие в
соседних дворах. Инга, воспользовавшись тем, что мама на нее не обращает
внимания, выскочила во двор. Подружки приглашали играть в "цуцика". Инга не
отличалась успехами в этой игре, но очень любила ее. Вот и сейчас она вся
мокрая, с растрепавшимися непослушными Из-за своей толщины косичками
моталась между Линкой и Нонкой, пытаясь поймать мяч, который все пролетал
над головой. И вдруг этот мяч, вылетевший из рук Нонки, перехватил
пробегавший мимо соседский мальчишка, десятилетний Левка, и, когда Инга
подскочила к нему, чтоб вырвать мяч, он забросил его поверх Ингиной головы к
Линке. Мяч вместо того, чтобы попасть ей в руки, почему-то свернул и залетел
в окно одноэтажного флигеля, в квартиру Петра Ивановича. Петр Иванович
вмещал в себе все возможные противоречия, как во внешнем облике, так и в
поведении. У него была стройная, спортивная фигура молодого человека и
испещренное глубокими морщинами лицо старца. Когда он был трезв, то
постоянно что-то приносил в свое, как почти у всех в этом дворе, убогое, без
всяких удобств жилье, обустраивая его. Однако, выпив -- а случалось это
нередко, -- он рушил все созданное его же руками. В трезвом состоянии он
каялся перед женой и двумя маленькими детьми, часто вечерами, сидя на
крыльце, играл на гармошке и пел самые задушевные романсы и песни. Пьяным --
ругался самым площадным матом, оскорблял каждого из соседей, попадавшегося
ему на глаза, а отрезвев плакал, извинялся и предлагал свои услуги по
бесплатному ремонту всего, что требовалось в доме. Отношение соседей к нему
было таким же противоречивым. Они его любили и жалели, когда он был трезв, и
ненавидели и проклинали, когда он буянил. И тут, когда мяч залетел к нему в
квартиру, он, высунувшись из окна и обращаясь к Левке, заорал: -- Ах, шпана
паршивая! Ах ты жидовское отродье, прямо в бутылку угодил! Вот я вам покажу!
Вот жидок пархатый, всех вас жидов задушу.
В это время из окна противоположного флигеля высунулась соседка, тетя
Мура. -- Петр Иванович, -- крикнула она с мольбой в голосе, -- да
успокойтесь. Нельзя же так, это же дети. -- А ты, румынская шлюха, вообще
заткнись! Твой номер восемь, если надо будет спросим, -- огрызнулся Петр
Иванович и скрылся за занавеской окна. Левка, весь дрожа, выбежал за ворота
и где-то спрятался. Инга, испуганная побежала к бабушке, которая с тетей
жила в другом конце двора. -- Что с тобой, Ингуля? -- спросила испуганно
бабушка, отойдя от примуса, который она усердно накачивала.
-- Бабушка! Левка нечаянно попал в окно Петру Ивановичу мячом. И,
наверное, опрокинул бутылку с водкой. И он так заругался. Он назвал Левку
"жидом пархатым". И сказал, что всех жидов задушит. А что, это правда, что
Левка плохой, что он жидок? -- Ой, -- глубоко вздохнула бабушка, -- какие
глупости может сказать пьяный! -- А что, это очень плохое слово? -- не
унималась Инга. -- Ну, понимаешь, просто плохие или неграмотные люди так
называют евреев. -- А кто такие евреи, бабушка? Аа? -- Евреи -- это
национальность. В нашей семье в основном все евреи, кроме дети Клавы, дяди
Алеши и Миши. И ты еврейка. -- А почему ты меня называешь еврейкой, бабушка.
Я не хочу быть еврейкой, -- сказала Инга, обиженно надув губы. -- Ну,
Ингуля, когда вырастешь, ты поймешь, что национальность не выбирают. И
вообще, национальность не имеет никакого значения для отношений между
людьми. Вот смотри, твои подружки: Лина -- русская, у Нонны мама наполовину
цыганка, а папа армянин или грузин, не знаю точно. Ну чем вы отличаетесь
друг от друга? -- Ничем, -- быстро ответила Инга. -- Национальность -- это,
ну, как тебе сказать, -- это история каждого народа. Все люди на Земле
делятся на народы, ну на большие группы. Как у вас в школе: всех детей
много, а они разделены по классам. Каждый народ имеет свою историю: где этот
народ появился, с кем дружил, с кем воевал, на каком языке он говорит, --
это есть история народа. -- Но ведь мы же говорим порусски? -- не унималась
Инга. -- Это правильно, мы говорим порусски, потому что мы живем в России,
где говорят порусски. -- Значит, мы уже стали русскими? -- Знаешь, Ингуля,
не ломай себе голову над этим. Когда ты станешь старше, ты все поймешь. А
главное -- не то, какой ты национальности, а то, какой ты человек. Ну разве
Катю из соседнего класса ты не любишь? -- Люблю. -- Ну вот видишь, значит,
это неважно, что она в другом классе. Точно так же и с национальностью. Надо
любить человека за то, что он хороший, а не за то, какой он национальности.
Поняла? -- Да, -- ответила Инга, о чем-то задумавшись.
-- Вот лучше сбегай за керосином, -- бабушка дала внучке алюминиевую
банку и монеты. -- А на сдачу возьми семечек у бабы Мани. Инга, повеселев,
взяла баночку и повернулась к двери. Потом остановилась.
-- Бабушка, но если я еврейка, значит, Петр Иванович и меня хочет
задушить? -- Ингуля, выбрось из головы эти глупости. Просто Петр Иванович
был пьяный. Сегодня он сказал так про евреев, завтра скажет про русских. А
евреи ли, русские ли -- все одинаковые люди. Просто у них как бы разные
имена: русский, украинец, еврей, француз... Вот представь, что всех девочек
бы звали только Ингами или Ноннами. Инге почему-то от этого стало очень
смешно, и она, расхохотавшись, побежала за покупками.
Первые лучи весеннего солнца, преодолевая все препятствия, все же
проникали сквозь полуподвальное окно, не доставляя, однако, никакой радости
в этот траурный день. Инга сидела в темной комнате и ела. Ее едой была
щепотка сахара, насыпанная горкой на блюдце и кусочек хлеба, который она
макала в сахар, запивая чаем. Мама с бабушкой находились во второй комнате.
Мама рыдала... Бабушка сидела на диване и утирала слезы. -- Боже, что с нами
будет! Теперь снова будет война... Наша страна и мы все погибнем без
Сталина, -- шептала мама, заламывая руки. -- Ну, мамочка, -- сочувственно
сказала Инга, оставив еду и подойдя к маме, -- мамочка, а Веркина бабушка
говорила, что когда человек умирает, он улетает на небо и там продолжает
жить. И, значит, Сталин о нас будет думать и не будет никакой войны. Мама
продолжала плакать, не обращая внимания на детский лепет. -- А Любка
сказала, что она слышала, как ее папа говорил, что Сталин не любил евреев...
Бабушка вся затряслась от этих слов, и впервые в жизни Инга получила удар по
губам от добрых ласковых ее рук. -- Инга, -- сказала бабушка испуганно, --
забудь навсегда то, что ты сказала. В нашей стране все люди равны. Сталин
любил всех людей в нашей стране. Запомни! Ты еще маленькая, но ты уже
достаточно большая, чтоб это запомнить. Никогда не говори плохо ни про
Сталина, ни про кого-нибудь, кто будет вместо него, ни про нашу страну. Наша
страна -- самая лучшая на свете. Если ты будешь говорить плохо про нашу
страну, тебя и нас всех посадят в тюрьму. Ты поняла?! -- Да, -- сказала
Инга, сильно испугавшись при слове "тюрьма". У ее одноклассницы Беллы год
назад папу посадили в тюрьму. Она считалась богатой -- у нее была очень
дорогая форма, красивые коричневые американские туфли с большой пряжкой,
кожаный коричневый портфель и предмет всеобщей зависти -- пенал с
двенадцатью (!) цветными карандашами. А после того, как папу посадили в
тюрьму, девочка всегда ходила грустной, иногда плакала и говорила, что ее
папа за решеткой, как звери в зоопарке. И сейчас, когда бабушка сказала про
тюрьму, Ингу охватил страх.
-- Ты должна знать и всегда говорить, -- продолжала бабушка, утерев
вновь накатившиеся слезы, -- наша страна -- самая лучшая. Это ее враги
говорят о ней плохо. А сейчас, когда наш вождь умер, мы должны особенно
подчеркивать, что мы любим свою страну, чтоб не было войны. Ты хорошо
запомнила? Ты поняла? -- Да, бабушка, -- сказала Инга, не все поняв, но
запомнив слова бабушки на всю жизнь.
Инга сидела на табуретке с опущенной головой, и ее длинные мокрые
волосы спускались почти до пола. Мама, вытерев их полотенцем, стала втирать
в них керосин. Девочка каждый раз тихо вскрикивала от боли, когда
затягивался волос. -- Ничего, ничего, потерпи, -- говорила мама с нежностью,
-- вот через неделю в школу и, когда будет медосмотр, у тебя не найдут ни
одной гнидки. Ты ведь уже будешь семиклассницей. А помнишь, как в прошлом
году у вас одну девочку остригли. А твои волосы -- это богатство. Мы их
будем беречь. Вот благодаря керосину у тебя ни разу не нашли ничего в
голове. Помнишь, как ты мечтала иметь длинные косы, когда тебя обрили во
время фурункулеза? Ты все лето напяливала на себя какие-то шапки, к которым
привязывала веревки и болтала головой, словно у тебя длинные косы. Вот тебе
награда за то, что ты хорошая девочка, за то, что ты хорошо учишься, -- у
тебя такие роскошные волосы, и их нужно беречь. -- Да, я знаю. Но такой
ужасный запах. -- Ну, вопервых, не у тебя одной такой запах, а вовторых, все
знают, даже учителя, что так нужно делать, иначе заведутся вши, а ты у нас
чистюля.
-- Левка будет опять смеяться на весь двор. -- А на Левку ты вообще не
обращай внимания, у него, кроме голубятни, ничего в голове нет. -- Да,
мамочка, я вообще его обхожу стороной после того, как такое... случилось с
Майкой Из-за него. Ведь она действительно хотела умереть. -- Если б она была
хорошая девочка, она бы не пошла с ним в подвал... Я всегда удивлялась, что
мама не запрещала ей допоздна гулять на улице с мальчишками.
-- Я часто видела, когда шла в уборную вечером, что они целовались под
деревом... -- Вот Майя и доцеловалась. Теперь ни один хороший мальчик с ней
дружить не будет и не женится никогда. -- А Левка? -- Да Левка еще сопляк.
Ему еще армию отслужить. Но что нам о них говорить... -- Мама подняла
водопад струящихся волос и, наклонившись, поцеловала дочку в лоб. -- Ты у
нас совсем другая. Ты не будешь целоваться с мальчишками под деревом. Всему
свое время и, когда ты кончишь школу, поступишь в институт, твой принц
появится. Он приплывет на белом корабле, а мы будем стоять на берегу моря и
его встречать...
Море в этот день было веселым и словно баловалось с людьми своими
поющими волнами. Солнце, как будто играя с отдыхающими в прятки, то заходило
за тучки, то вновь выглядывало.
-- Дети, вы уже час в воде. Вы же простудитесь, -- кричала мама, стоя
на песке у самой воды. -- Ну, мамочка, ведь жара, ничего не случится! Это
последний папин выходной перед началом школы, -- крикнула Инга и тут же с
сестрой Мирой погрузилась в воду, которая, как им казалось, была особенно
ласковой в конце лета. Это был их любимый летний день -- понедельник, когда
у папы был выходной и он не ходил на хлебозавод, где ему было тяжело
работать Из-за ранения в ногу, которое давало о себе знать. С первых дней
возвращения в Одессу после войны было решено, что мама работать не будет,
вопервых, потому что у нее были больные почки, а вовторых, чтоб следить за
девочками, дабы не отдать их на произвол улицы. Именно потому что мама не
работала, она могла шить, каждый день ходить на Привоз, выискивая там все
самое дешевое, чтоб кормить и как-то одевать семью и чтоб девочки были "не
хуже" других. Летом они не имели возможности снимать дачу, а в пионерские
лагеря детей не отправляли, боясь, что девочкам они ничего хорошего дать не
могут. Поэтому почти все каникулы они проводили во дворе, лишь изредка
отправляясь на пляж, когда мама выбирала для этого время и когда у нее были
силы. Мира, завершив образование восьмью классами, уже работала на
трикотажной фабрике, а Ингу без взрослых мама на море не отпускала.
Поэтому в папин выходной родители старались компенсировать детям
праздник. Мира даже договаривалась на работе, чтоб по понедельникам при
возможности и ей позволяли брать выходной в счет отпуска либо с последующей
отработкой. Обычно накануне, в воскресенье, мама целый день готовила
провиант, набивая им большую хозяйственную сумку и авоськи. В понедельник