Матрос Лариса. Презумпция виновности

продаются мозги ученых. Подходит покупатель к ряду, где продаются мозги
физиков. "Сколько стоит килограмм?" -- спрашивает. Торговец отвечает:
"Десять рублей". Идет покупатель дальше, где продают мозги гуманитариев.
"Сколько стоит килограмм?" Торговец отвечает: "Тысяча рублей". -- "Ого! --
говорит покупатель, -- почему такая разница?! Физиков мозги только десять
рублей, а гуманитариев -- тысяча?" -- "Так знаете, -- говорит торговец, --
сколько гуманитариев нужно забить, чтоб получить килограмм мозгов". Вот так,
ребята... -- Да, дед Лаврентьев гуманитариев не жаловал, -- сказал громко
Виктор. -- Потому в Новосибирском университете нет ни философского, ни
юридического факультетов.
-- Ну так зачем, спрашивается, нужно было чтить гуманитариев? --
вставил Вадим. -- Помните знаменитую дискуссию в "Комсомолке" о физиках и
лириках? "Нужна ли нам ветка сирени в космосе?". А Борис Слуцкий прямо
заявил:

что-то физика в почете,
что-то лирика в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.

-- Да, Вадим, молодец, что вспомнил, -- сказал Сергей.
-- Вот и имеем сегодня то, что нашу перестройку кто-то уже красиво
обозвал "дебилдингом", потому что как раз мозгов гуманитарных у нас нет.
-- Так, я протестую, -- сказал Вадим, встав и постукивая вилкой по
бутылке. -- Сегодня мы собрались, у нас праздник, с нами прелестная дама и
потому говорим только о веселом. -- Он подлил всем немного в стаканы и
сказал: -- Пьем за любовь и дружбу.
Все, чокнувшись, выпили, и Юра, стоя со стаканом в руке, сказал: --
Ребята, а кто помнит "Бал неучей" в Доме ученых?..
-- Да, да я помню -- это было, кажется, в ночь встречи шестьдесят
восьмого года, -- перебил Юру Валера.
-- Это было потрясающе. Только теперь начинаешь понимать, чем был
Городок тогда для нас, когда души наших родителей еще были скованы цепями
тоталитаризма и всеми связанными с этим правилами отношений. Мы -- немногие
счастливцы -- попали в город Мечты, в город демократии, интернационализма и
беспрецедентных условий для творчества. Инга Сергеевна видела, что
собравшиеся однокашники получали истинное наслаждение от этих воспоминаний
своей молодости. Присутствие новых, не связанных с их прошлой жизнью в
Городке коллег, стимулировало эти рассказы, сюжеты которых они не просто
пересказывали, но как бы анализировали этим самым свою юность, давали ей
оценку и переоценку.
-- А помните кафе "Под интегралом", -- оживившись, заговорил снова Юра.
-- Первый этаж -- числитель, второй -- знаменатель. Кумир -- Толя
Бурштейн -- президент клуба. Кто только туда не приезжал. Одна из
запомнившихся встреч, о которой долго говорили, была с Аджубеем, тогдашим
редактором "Известий". А выборы "Мисс интеграл"?! Но кульминацией
деятельности "Интеграла", конечно, был фестиваль бардов.
-- Да, -- сказала Инга Сегеевна, -- мне посчастливилось присутствовать
там и слышать Галича...
-- С фестивалем было тоже связано много смешных историй, -- вставил
снова Юра. -- Например, в его организации активное участие принимала Люда
Борисова. Ее муж и однофамилец, тот самый, который был ученым секретарем на
юмористической защите, Юрий Федорович Борисов, обладал удивительным способом
выражения юмора. Его юмор был каким-то затаенным, и всегда трудно было
распознать, где он шутит, а где говорит серьезно, потому, как он все говорил
и делал с одной и той же неизменной улыбкой на лице. Однажды он сопоставил
данные статистики, опубликованные в одной из централь ных газет, о
производстве говядины и поголовье крупного рогатого скота. И получилось, что
одна корова весит пять килограммов... Так вот, фестиваль его вначале
абсолютно не интересовал. Но когда начался ажиотаж и все только о фестивале
говорили, профессору тоже захотелось туда попасть, а билеты уже достать было
невозможно. Тогда он подошел ко входу Дома ученых в надежде на лишний билет.
И в этот момент как раз проходили в зал барды. Юрий Федорович тихо стоял в
стороне и смотрел, как они запросто представляются: я Кукин, я Дольский и т.
д. Борисов, не долго думая, направился вслед за ними и сказал контролерше
своим тихим отрешенным голосом: "Я Новелла Матвеева"... К удивлению самого
профессора, его пропустили.
-- Да, Городод, Городок. Вся трагедия в том, что он упустил тот момент,
когда мог выбрать ту единственную дорогу, которая бы обеспечила ему
достойное развитие, -- сказала Инга с грустью.
-- А народ -- он мудр, сразу же стал улавливать динамику изменения
Городка, которую выразил в анекдотах и поговорках, -- вставил Сергей. --
Например: "Городок был сначала научным центром, потом стал вычислительным
центром, а сейчас стал торговым центром". Когда первой задачей в
Академгородке стало что-то достать поесть, народ также быстро отреагировал
анекдотом: "Встречаются двое ученых на улице, один из них с большим толстым
портфелем. Другой его спрашивает: "Это что, докторская?" (имелась в виду
диссертация).
-- "Семипалатинская", -- отвечает другой". В то время у нас только эти
два вида колбасы и были в продаже, да и то лишь периодически.
-- Городок представляет собой очень интересный объект для социальных
психологов и социологов, -- сказала Инга Сергеевна. -- Он являет такие
чудеса деформации социальнопсихологического климата, что диву даешься. Вам,
ребята, уехавшим более десяти лет назад, уже и представить себе это трудно.
Вот хотя бы эта антиалкогольная кампания. Ребята, вы не представляете, что
было. В Академгородке буквально свирепствовал ДОТ -- Добровольное общество
трезвости. А иностранцы, посещавшие в те дни Академгородок, спрашивали:
"Здесь, что больше, чем везде пьют, раз эта борьба так необходима именно
здесь?" Короче говоря, когда правительство приняло небезызвестные указы по
борьбе с алкоголизмом, дотовцам не за что стало бороться и они остались не у
дел. Кто-то тогда пошутил: "Теперь надо ждать, пока они сопьются"...
-- И что? Спились? -- спросили одновременно Юра, Вадим и Володя?
-- Этого можно было ожидать, -- продолжала Инга Сергеевна, -- так как
большинство из них в прошлом неплохо выпивали. Но они нашли себе дело
поинтереснее, более надежное. Они создали общество "Память". Знаете, ребята,
-- продолжала Инга с грустью, -- я была на самом первом заседании и на
последующих "мероприятиях" этого, так сказать, общества просто с
познательной точки зрения, и мне было жутко и страшно. Я смотрела на них --
идеологов этого общества -- и думала: "До какой же деградации они дошли". Я
пытаюсь понять, что здесь причина, а что следствие: Городок их сделал
такими, либо они сделали Городок тем, чем он стал.
-- Инга, расскажи о Грекове, как с ним такая деформация произошла? Он
ведь был такой весь нашенский. Мы с ним не одну бутылку выпили, -- сказал
Вадим. -- Ведь он такой проповедник идей интернационализма, весь из себя
рубахапарень, живой, добродушный. На его сорокапя тилетие мы сочинили
частушку: Философии марксизма обучил весь Городок, И при этом сохранился,
как двадцатилетний йог.
-- А сейчас он во всех ищет классовых врагов и несет ерунду про угрозу
сионистов, про жидомасонский заговор, -- сказала Инга Сергеевна. -- А что он
изрекал про Чернобыль... Я его встретила в Доме ученых спустя какое-то время
после чернобыльской катастрофы, и он мне доказывая, что это -- результат
заговора жидомасонов, всерьез говорил: "Если ты возьмешь газету "Говорит и
показывает Москва" за двадцать шестое апреля, то увидишь, что в день аварии
она вышла с красным числом. А если ты такую-то страницу посмотришь вверх
ногами на свет, ты увидишь очертания взорванного реактора -- это масоны
подали знак для диверсии". Но более всего в деятельности "памятников" меня
поразило приглашение в Дом ученых небезызвестного Владимира Бегуна. До того
я даже никогда не слышала этого имени. Страшно было слышать в Доме ученых
Академгородка, еще недавно символе демократии и интернационализма, речи "о
засилье евреев в ССССР и их тайных и явных всеобщих связях друг с другом и
враждебными СССР центрами" и многое другое, заимствованное из гитлеровской
"Майн кампф". Но еще страшнее было видеть в этом Доме ученых... реакцию
зала, бурные аплодисменты, которыми сопровождалось выступление Бегуна. Потом
Городок полнился слухами, что кассеты с этой речью ходили по рукам среди
студентов университета... -- Инга Сергеевна остановилась с печальным
выражением лица. -- А Петя Никольский... -- сказала она. -- Я с ним и в
компании его истинных поклонников заседала на "ночных дирекциях" известной
тогда на всю страну фирмы "Факел". Если бы вы видели эти лица: сколько огня,
сколько смелых, дерзких мыслей, дел и решений. Петя был душой этой фирмы,
истинным интернационалистом, борцом за самостоятельность молодежи и ее
права. А сейчас он устраивает такие националистические, антисемитские
"мероприятия", что кажется и не было вовсе ТОГО Никольского, не было
знаменитой фирмы "Факел" -- символа демократизма, интернационализма
Академгородка тех шестидесятых годов.
-- Да, кстати, -- сказал, перебив Ингу, Юра, -- с помощью этой фирмы
нам удалось тогда послать социологов, среди которых была половина молодых
ученых -- небывалый случай для СССР -- в Польшу для изучения опыта польских
коллег. Заславская и Аганбегян очень поддерживали эту идею, а денег на
поездку такой группы не было. Тогда Люда Борисова пошла к Аганбегяну и
сказала: "Остап Бендер знал четыреста способов честного приобретения денег.
Я знаю один. Есть такая фирма "Факел", которая организована для того, чтоб
дать возможность молодым ученым выполнять работы, которые не вписываются в
основные проекты, по которым они работают в институтах. Мы сможем там
работать по хоздоговорной тематике, выполнять социологические исследования
по заказам промышленных предприятий. А на заработанные деньги поедем в
Польшу. Аганбегян горячо одобрил эту идею. Более того, обещал еще помочь из
институтского бюджета, что и выполнил. И группа из тридцати четырех человек
в шестьдесят седьмом году отправилась в Польшу.
-- А помните "драматическую" шутку тех лет? -- оживленно сказал Валера.
-- В те годы по телевизору очень долго демонстрировался многосерийный
польский бевик "Ставка больше, чем жизнь". И вот когда "Факел", который
давал не только возможность реализовать творческие интересы, но и
подзаработать к нищенской зарплате молодых ученых, ликвидировали, как и все
демократические начинания Академгородка, появилась шутка "Полставки больше,
чем жизнь".
-- Друзья мои, -- сказал, встав Вадим, -- давайте о чемнибудь более
веселом. Помните популярный тост, с которым так любили выступать академики
на банкетах тогда? "Поспорили солнце с ветром: кто из них скорее разденет
женщину. Сначала начал ветер. Он дул все сильней, пытаясь стянуть с нее
одежду, а женщина, спасаясь, удерживала ее руками, что вынудило ветер
сдаться и затихнуть... Тогда вступило в спор солнце. Оно грело все сильней,
заставляя женщину раздеваться все больше и больше, пока она не осталась
вообще без одежды... Так выпьем за самое теплое отношение к женщине. За
тебя, Инга, -- закончил Вадим и, протянув к Инге Сергеевне стакан с водкой,
чтобы чокнуться, стоя выпил его до дна. Все встали и чокнулись с Ингой, а
Юра, так и не сев, мечтательно сказал: -- Помните лекции Александрова,
Александра Данилыча, со студентами в Мальцевской аудитории НГУ по истории
математики, по теме "Наука и нравственность"? Однажды на одной из лекций
какой-то студент задал академику вопрос о том, верит ли он в коммунизм. Он
посмотрел в упор своими раскосыми живыми глазами, почесал медленно пушистую
белую бороду и произнес громко и ошеломляюще: "Ни в какой коммунизм я не
верю!"... Зал буквально замер в оцепенении. И Данилыч, добившись ожидаемого
эффекта и выдержав паузу, спокойно, как ни в чем не бывало продолжал: "Я
ученый и должен не верить, а знать. И Я знаю, что коммунизм неизбежен", -- с
ударением на букве "а" заключил он, глядя в сжавшийся от напряжения зал.
Рассказывая это, Юра артистично подражал жестам и голосу академика.
-- А еще мне помнится, -- продолжал он весело, -- как его выдвигали на
Ленинскую премию. После одной из организованных им встреч со студентами по
поводу появившихся тогда проявлений антисемитизма в НГУ среди студентов он
впал в немилость у власть имущих. В это время он ожидал двух событий:
присуждения Ленинской премии и поездки на математический конгресс в Ниццу. И
в обоих случаях в компании со своим любимым учеником Борисовым, тем самым,
который назвал себя Новеллой Матвеевой на фестивале бардов.
В эти дни на одной из вечеринок с их участием Юрий Федорович Борисов,
как всегда сидел молча, а Александров, как всегда, громко вещал: "Как вы
думаете, Юра, -- обратился он к Борисову, -- дадут нам Ленинскую?" -- "Не
знаю", -- меланхолично ответил Борисов. "А я знаю... Посмотрите, какая
вокруг нас тишина. Все молчат: и друзья и враги... А что б вы делали, если б
все же дали?" -- не унимался академик. "Не знаю. Денежки бы получил", -- в
том же тоне ответил Борисов. "Вы -- пошляк, Борисов, -- заключил Александров
насмешливо. -- Я бы сам хоть сколько заплатил за этот значок". -- А кто
помнит эпизод с тостом Федорова, который произошел на моем банкете по поводу
защиты кандидатской, -- спросила оживленно Инга Сергеевна и, не услышав
ответа, стала вспоминать: -- Моя защита проходила на Объединенном ученом
совете по гуманитарным наукам НГУ. Потому на банкете был один из членов
ученого совета, филолог Александр Ильич Федоров. Вы его знаете. Это
рафинированный интеллигент, энциклопедическая личность, очень общительный,
остроумный, мастер рассказывать анекдоты, шутки, притчи, многие из которых
были продуктом его творчества. Так вот, на моем банкете он был тамадой.
Вадим, ты помнишь? Ведь ты был на моем банкете, -- обратилась Инга Сергеевна
к Вадиму. -- что-то помню, там вроде бы Шляпентох свалился со стула? Я
помню, что что-то было, а что конкретно забыл. Ведь я смотрел только на
тебя, -- ответил полушутливо, но многозначительно Вадим, и все засмеялись.
-- Так вот, -- продолжала Инга Сергеевна, не отреагировав на шутку Вадима,
-- где-то в середине вечера, когда уже многие были навеселе, и сам Александр
Ильич в том числе, он встал и громко с выражением произнес: "Товарищи,
обратите внимание: все науки -- физика, химия, медицина, история,
социология, педагогика, философия и т. д. и т. п. женского рода! И только
одна из них, которая их всех оплодотворяет, мужского... Так выпьем за
марксизм ленинизм!.." Все преисполненные важностью сказанного, встали,
чокаясь друг с другом. Но тут произошло невероятное. Кто-то негромко, но
так, что слышали окружающие произнес: "Но эти дамы не упускают случая, чтобы
этому единственному мужчине изменить"... Все умолкли, не зная, как
реагировать на крайне опасную реплику. И тут Владимир Эммануилович
Шляпентох, едва сдерживая душивший его хохот, решил сесть на свой стул,
который был немного отодвинут, и они оба (и он и стул) с грохотом упали. Это
было очень смешно и спасительно, так как все бросились поднимать Шляпентоха,
отвлекая свое и окружающих внимание от крамольной шутки. -- Да, тогда такая
шутка была чревата... -- сказал Сергей. -- Кстати о Шляпентохе: я помню его
лекции по предмету социологии на социологическом лектории в Доме ученых.
"Предмет социологии -- это та тема, где каждому есть место для
самоутверждения", -- начинал он всегда. Прищуренные, словно от постоянной
мыслительной деятельности глаза, полное пренебрежение к тому, что и как на
нем одето, он преображался, когда начинал говорить. Его изысканный, богатый
и очень образный язык придавал его насыщенным, интересным, глубоким лекциям
и выступлениям какой-то артистизм, что привлекало на его выступления
огромные толпы людей, даже не интересующихся непосредственно социологией. А
помните, как его прокатили в "Правде" в статье "Электронная сваха", когда он
первый забил тревогу по проблемам одиночества в стране и заговорил о
необходимости организации службы знакомств на основе мирового опыта. Да, он
тогда переживал не лучшие времена. -- А что он сейчас, что делает? Я знаю,
что он давно эмигрировал, -- спросил Вадим. -- Да он в Штатах, в
университете, вроде бы процветает, -- ответил Юра. -- Но этого и следовало
ожидать, ведь он энциклопедист в подлинном смысле слова. Он бы не уехал,
если б не дети, так, во всяком случае, я слышал. А очень жаль. Люди типа
Шляпентоха создают своего рода планку интеллектуального и нравственного
уровня в обществе.
-- Ребята, а помните Шубкина в те годы и его любимое: "Наша
многострадальная планета в три слоя покрыта анкетами социологов", и "что мы
сделали для людей?" -- процитировал Виктор, встав Из-за стола и
облокотившись о спинку стула. -- Я помню его выступление в Доме ученых,
которое он начал со слов: "Никому не придет в голову "делать" физику на
общественных началах, и только социологию хотят развивать без денег. Вообще,
он был балагуром и любил устраивать всякие социологические штучки, опросы...
-- А если говорить серьезно, то советская социология ему очень многим
обязана. А его знаменитая "Пирамида" по существу явилась главным толчком
революционных изменений в отношении проблем молодежи в нашей стране. Сколько
постановлений и решений было принято на основании его исследований. Ведь до
него у нас даже в обиходе не было слов "профессиональная ориентация" и
"жизненные планы молодежи". Его книжка "Социологические опыты" по сушества
была бестселлером. Он один из первых наших социологов был включен в мировое
сообщество. Он еще тогда в шестидесятых объездил весь мир. И один из его
приездов из Франции совпал с каким-то праздником. Ребята из его сектора
сочинили от его имени юмористический приказ, который начинался со слов:
"Сижу я в Сорбонне и, размышляя на вершине "пирамиды", приказываю"... В его
секторе был сотрудник по фамилии Лисс. Так вот, одним из пунктом приказа
было "Лиса назначить львом" и прочие штучки в таком духе. -- А мне из тех
времен запомнилась Татьяна Ивановна Заславская, -- сказал Вадим. -- Я
считаю, что наша социология многим ей обязана. Ее работы, посвященные
системным исследованиям деревни, выполнены на высочайшем методологический
уровне анализа социологических проблем в подлинном смысле этого слова. Все
началось с того, что она занималась традиционными исследованиями проблем
миграции из деревни в город. Уже первые обобщения показали, что проблемы
миграции не могут быть поняты сами по себе и требуют анализа всего комплекса
проблем деревни в целом. Отсюда выросла проблема нового уровня, которая у
них в отделе называлась "системное исследование деревни". Но Заславская на
этом не остановилась, поняв, что проблемы деревни не могут быть поняты вне
их анализа в контексте всех проблем общества, и она вышла на новый уровень
анализа, то есть исследования всего хозяйственного механизма страны. Гдето,
помоему, в начале восьмидесятых годов она организовала закрытый семинар, где
приглашенным строго по списку был выдан текст ее доклада с грифом "Для
служебного пользования". Оставшиеся экземпляры текста были заперты в сейфе,
и их сохранность лично контролировалась секретарем Заславской. Однако
неизвестно как один экземпляр пропал и на другой же день был прочитан по
радио "вражескими голосами". Тогда ей и Аганбегяну досталось по партийной
линии, а Татьяне Ивановне было запрещено заниматься хозяйственным
механизмом.
-- Да, кажется, президент США Рейган назвал ее самой смелой женщиной
СССР, -- сказал Сергей, перебив Валеру. -- И это правда. А сколько сил она
потратила на организацию хоть какого-то социологического образования в
стране... -- Ребята, из серии шуток: кто помнит текст телеграммы, которую
якобы получил откуда-то с Кавказа Аганбегян -- он был тогда директором
Института экономики, -- когда Заславскую избрали членкорром? -- спросил Юра.
-- Помню, помню, -- засмеялся Вадим. -- Текст, по слухам, -- я его,
естественно, не читал -- был таков: "Поздравляем новым членом
корреспондента"...
Все расхохотались, а Сергей сказал: -- Предлагаю попить кофеек. Раз уж
мы так разговорились, значит, скоро не разойдемся. Сейчас одиннадцать
вечера. Кто знает, когда еще встретимся. Вся ночь еще впереди. Так что я
думаю, нам нужно зарядиться энергией. Митек, будь добр, организуйка кофе. Ты
знаешь, где кипятильник и все прочее, -- обратился он к незнакомому Инге
Сергеевне молодому коллеге. -- Будет сделано, -- с готовностью и весело
ответил Митя, высокий худой парень. -- А помните, какие семинары были вокруг
Аганбегяна? -- снова оживившись заговорила Инга Сергеевна. -- Сколько
спорили вокруг каждого понятия. Что есть "предмет" социологии, что есть
"свободное время", что есть "текучесть кадров", что есть "личность", что
есть "культура", что есть "методология"... А как красив был Аганбегян.
Казалось, что он сошел с иллюстраций к восточным сказкам. Он был почти
ровесником многих из нас, и многие говорили ему "ты". Но его титул:
членкорреспондент в тридцать один год! Его эрудиция, смелость мысли и
божественная красота определяли масштаб дистанции между ним и нами, и мы все
признавали его подлинное лидерство. Весь женский пол буквально млел, хотя
Аганбегян не давал повода для кокетства. -- Вместе с тем один из сотрудников
института, -- вставил Юра, -- в неформальной обстановке любил шутить,
спрашивая каждую женщину: "А ты бы влюбилась в Аганбегяна?". Обычно этот
вопрос заставал всех врасплох, и однажды был получен такой ответ: "Влюбиться
в Аганбегяна -- это слишком тривиально, потому что не влюбиться в него
нельзя". Вообще-то его судьба, с моей точки зрения, полна драматизма.
Природа его одарила щедро -- и талантом, и могучей энергией. Когда-то за ним
пошли все энтузиасты хрущевской волны, жаждущие экономических реформ,
подлинного анализа экономической ситутации в стране. Многие побросали
насиженные места в Москве, Ленинграде, Киеве, на Кавказе... -- Так, кофе
подано, -- прервал Митя. На маленьком холодильнике, использованном в
качестве столика, стояли чашки, стекляные и пластмассовые стаканы,
наполненные горячим ароматным кофе. Разобрав кофе, все снова сели за стол.
-- Спасибо, Димочка, -- сказал Сергей, -- садись, -- он подвинулся на
диване, указывая место рядом с собой. -- Да, да садись и слушай. Это, между
прочим, очень поучительно для тебя, -- сказал Виктор, обращаясь к молодому
ученому. -- Ведь тебе сейчас примерно столько, сколько нам было тогда. И эта
перестройка сейчас в ваших руках. Упустите, как мы когда-то в хрущевские
времена, и вы и ваши дети окажутся потом в еще худшем дерьме, чем мы. Так
что слушай и извлекай уроки. Да, да, извлекай уроки. А об уроках стоит
подумать всем нам. Вы только вдумайтесь в то, что происходит?.. Началась
перестройка, гласность и вдруг, когда, казалось, за семьдесят лет была на
корню задавлена свобода не только слова, но и мысли, с первых дней нас
потрясла публицистика и литература своей абсолютной готовностью к анализу
нашего общества в прошлом, настоящем и будущем. Какие шедевры анализа нам
представили журналы и газеты. Я помню, статья Шмелева "Авансы и долги" в
"Новом мире" для меня была откровением. А феномен "Огонька", "Московских
новостей", "Аргументов и фактов", телевизионных программ "Взгляд" и
других... Я все думал: когда это они успели сформироваться? Когда? Как? Без
подготовки, с первых дней буквально, когда ни руководство страны, ни мы,
простые смертные, не успевали даже подготовиться к перевариванию этой новой,
будоражащей информации. Мы даже боялись ее. Казалось, что она нас на что-то
провоцирует. -- Да, да, помните тогда появился анекдот? -- перебил Юра
смеясь. -- Звонит старый приятель и говорит: "А ты читал, что сегодня в
"Правде" напечатано?" -- "Да, знаешь, я потрясен. Надо же так открыто", --
говорит второй. "Ну ладно, прощай, -- прерывает первый, -- это не телефонный
разговор...". -- Так почему же, -- продолжил Виктор, перебив Юру, --
журналисты, публицисты встретили гласность во всеоружии? Да потому, что они
работали, думали ранее. Они работали "в стол", "в ящик", иногда не надеясь
при жизни увидеть свои труды напечатанными. Но у них было чувство долга
перед будущим, ответственность. С их помощью еще туманная, неясная идея
перестройки стала материализоваться и приобрела зримый характер. А что
вынула из столов и ящиков гуманитарная наука? Где наши идеи, анализ,
предложения по поводу того, какое общество мы построили и куда мы идем? А
потому, уважаемые, -- продолжал Виктор, встав Из-за стола, чтоб подлить
горячего кофе, -- что никто из нас, гуманитариев, не может изложить ни
академически, ни научнопопуляр но стратегию развития общества, чтоб каждый
понял, что иного пути, кроме как к кардинальной реформе, нет. А не может
изложить, потому что ничего нет за душой, а если и есть, то скороспелые,
сготовленные сегодня и на сегодня, часто в угоду популизму. Мы, которые
более чем кто-либо должны были настаивать на научной проработке концепции
реформ, их научно обоснованного социальноэкономического экспертного анализа
и прогноза, чтоб хоть как-то спрогнозировать экономическое поведение разных
социальных групп в обществе в процессе реформ, дать хоть какието наметки
регулирования поляризации уровня жизни, которое неизбежно сопровождает
движение к рынку, что мы предложили? А сейчас все делаем удивленное лицо,
что, мол, сейчас, только сейчас, впервые в истории, мы, бедные, с этим