Страница:
через несколько лет, какими великими открытиями ваши научные "леди" потрясут
мир. А я -- просто мещанка, обычная мещанка, которая хочет, чтоб дома было
уютно и красиво. Если им это не нравится, пусть не приходят. Я уже и так
устала от их высокомерных реплик. -- Ты всех ненавидишь, и они это вскоре
поймут.
-- Я их ненавижу?! Да как ты можешь так говорить. Я же настроилась на
самую искреннюю любовь к ним. Сколько я потратила сил на эти вечеринки,
которые устраиваю уже в который раз, чтоб только расположить их. Правда,
что-то мне все же удалось. Все твои коллеги сильного пола с нескрываемым
удовольствием приходят именно к нам на "чашку чая" и не скрывают того, что
им нравится этот "мещанский уют". Но научные дамы это воспринимают как
личное оскорбление. А ты стыдишься того, что твоя жена занимается такими
пустяками, в то время как они трудятся на поприще науки. И это потому, что
ты не считаешь домашнюю работу трудом. Но что бы ни было, я только начала
наводить красоту в доме. Если я имею свою квартиру, я буду делать все так,
как мне нравится, а не им. У них квартиры не место для отдыха и
расслабления, а пункт передышки между работой и очередным походом. Я не
желаю так жить. Я лучше не куплю себе туфли, но завтра же пойду и куплю то,
что присмотрела для дома. Ну ладно. Мне нужно укладывать спать Анютку, уже
поздно. Ужин на столе. Муж и жена, не глядя друг на друга, разошлись -- она
в детскую комнату, а он на кухню. Анюта сидела на расстеленной на полу
шерстяной шали и играла в кубики. Инга, подавленная незаслуженными упреками
мужа, автоматически выполнив необходимый дочке туалет, уложила ее в постель.
-- Ну, теперь спи, лапонька, -- нежно произнесла она, поправляя одеяльце и
наклонившись, чтоб поцеловать дитя в щеку. Ей показалось, что от ребенка
несет жаром. Она бысто положила ей под мышку градусник. Температура была
повышенной. Саша, -- громко позвала она. Саша немедленно появился в дверях
детской. -- Саша, у Анютки температура. Повидимому, очередная простуда.
Завтра вызовем врача, и, я думаю, что в садик она опять не будет ходить
несколько дней. Сказав это, она быстро дала ребенку жаропонижающее, напоила
малиновым теплым чаем, приговаривая: "Вот мы сейчас поспим, а утром
проснемся здоровенькие". Ребенок, уставший от позднего для него времени и
повышенной температуры, мгновенно заснул. -- Пойдем, не будем ей мешать
спать, -- сказала Инга, выйдя из детской и оставив дверь открытой, чтоб
услышать, если ребенок проснется. Они прошли в кухню, где на столе стоял
недоеденный мужем остывший ужин. -- Сашенька, -- сказала она ласково, словно
забыв о перебранке на тему "мещанства", -- мне нужно завтра на работе быть
обязательно. Я не могу так часто оставаться дома. Я всетаки единственный
юрисконсульт там, и, когда меня нет на месте, это всеми ощущается. Они меня
ценят, хорошо относятся и пытаются идти навстречу, понимая, что я теперь
живу так далеко. Но ведь работа есть работа, и никто не может за меня пойти
в суд и арбитраж, никто не может за юриста подписывать договоры и прочее. Я
чувствую, что растет раздражение... Завтра я должна поехать... -- Но я
ничего не могу сделать. Я должен быть в институте. -- Но почему? Ведь у вас
же супруги, как правило, в таких случаях работают по очереди. Мне Мария
говорила, что у вас нет проблем, когда нужно посидеть дома с больным
ребенком. У всех дети, и не по одному, и никто не испытывает таких проблем,
как я. И ты бы мог иногда в таких случаях приходить в институт во вторую,
так сказать, смену.
-- Неужели ты не понимаешь разницу. Ты говоришь о ситуации, когда муж и
жена оба занимаются наукой и час-то работают в одном институте. Поэтому если
утром приходит жена, то все знают, что муж, хоть и дома, но занимается
наукой, и наоборот. -- А почему же тебе не поверят, что ты занимаешься
наукой, когда ты сидишь дома. -- Но почему я должен красть свое научное
время?! Ты мать, и тебя никто не имеет права упрекнуть, если ты сидишь дома
по болезни ребенка. Тебе платят побольничному, значит, это все законно. --
Мне платят по больничному всего за три дня. А я по неделе сижу дома, да еще
почти каждые два месяца. -- Я ничего не могу добавить. Когда я дома с
ребенком, я не могу сосредоточиться и ничего не могу сделать. В конце
концов, от моей карьеры зависит наше благополучие.
-- Может, ты и прав, но я тоже еще не поставила точку на своей карьере.
Хорошо, я останусь завтра дома, но если мне предложат уволиться, посмотрим,
как мы заживем на твои сто пять рэ. -- Не сто пять, а сто тридцать пять рэ.
С завтрашнего дня мне уже будут начислять зарплату на тридцать рублей
больше. И к тому же я звонил в ВАК и меня вроде бы утвердили... Так что
через несколько месяцев я буду, возможно, получать сто семьдесят пять
рублей! -- Здорово, -- смягчилась Инга. -- Это здорово. Хорошо иметь
богатого мужа, -- лукаво улыбнулась она, поцеловав его в лоб. -- Поздравляю.
Да, хочу тебе сказать, что я записалась на курсы по философии для сдачи
кандидатского минимума и со следующего понедельника начну два раза в неделю
вечерами ходить на лекции. -- А зачем тебе это нужно? По каким наукам ты
собираешься писать диссертацию? Разве ты здесь можешь заниматься
юридическими науками? -- По каким -- не знаю, но собираюсь и напишу. Саша
посмотрел на жену с удивлением. Ее тон показался ему несколько необычным, но
думать у него не было времени, и он, завершив ужин, пошел к своему рабочему
месту. После трагического разрыва с Линой, у нее здесь не было ни одного
человека, с которым она могла бы хоть как-то общаться по своим личным
проблемам. С коллегами мужа она, конечно, общалась часто -- на вечеринках и
по разным поводам, но все же дружбы ни с кем у нее получалось. У них работа
была жизнью, а жизнь работой. А у нее работа была совсем другой и жизнь не
могла быть такой, как у них. Их институтская жизнь все стремительней
обрастала "правилами и традициями", обусловливающими непрерывные
лабораторные "междусобойчики" с вином и закусками прямо в институте после
работы. Инга участвовать в них не могла, вопервых, потому что не на кого
было оставлять Анюту, а вовторых, потому что там собирались только
сослуживцы. Даже редкое присутствие кого-то постороннего, не связанного с
ними работой, нарушало это единство трудовой и развлекательной сторон их
жизни. Поэтому, если б и было, с кем оставить Анюту, чувство собственного
достоинства не позволило б Инге приходить туда, где ничто бы не избавляло ее
от тяжкого ощущения своей ненужности, излишности.
Была пятница. В этот день Инга не поехала в город и занималась уборкой
квартиры. Она вылизывала каждый уголок, трижды переставляла небольшой набор
дешевой мебели в этом любимом ею гнезде. В маленькой одиннадцатиметровой
комнатке стояла Анюткина кроватка с сеткой, к стенке был подвешен секретер,
состоящий из двух полок, на которых лежали детские книжки, блокноты, цветные
карандаши. Когда дверца секретера открывалась, образовывался подвесной
столик, за которым Анюта любила рисовать. Под секретером в большом картонном
ящике были сложены игрушки. В пятиметровой кухне кроме небольшого
холодильника "Саратов" были два шкафчика для посуды и сложенный столкнижка.
Когда приходили гости, его выносили в гостиную и раскладывали. В
шестнадцатиметровой гостиной стояли диванкровать, секретер мужа, тумбочка с
телевизором "Рекорд", самодельный (из досок, прошитых металлическими
трубами), на всю стену стеллаж и маленький журнальный столик с двумя легкими
креслами "модерн". Эти кресла она купила у соседки Вилены, собирающейся
переезжать в трехкомнатную полногабаритную квартиру, предоставленную мужу в
связи с защитой им докторской диссертации. Вилена первая из соседок
заговорила с Ингой, когда они только переехали в этот дом, и проявляла к
Инге искреннюю доброжелательность.
Инга нежно, как живые существа, мягкой тряпочкой вытерла каждый
предмет, вымыла пол, снова застелив его ковриком, и села на диван, чтоб
отдохнуть. Поглядывая вокруг, она думала: "Если б мои родители хоть немного
пожили в такой квартире. Они никогда не знали, что такое иметь в квартире
туалет, а тем более ванную". Сердце сжалось от жалости к родителям, к их
бедной жизни. Она глягула на часы и удивилась тому, что уже около пяти.
Быстро приведя себя в порядок, она почти бегом помчалась в садик, забирать
Анюту. Придя домой, она ее умыла, нарядно переодела, завязала ей огромный
белый бант. Затем, вложив в ручки малютки подарок, отвела к Вилене на день
рождения ее младшей трехлетней дочки.
Пользуясь редкой возможностью быть вечером свободной, -- Инга, весь
день не забывала, что Саша в очередной раз предупредил ее, что придет
поздно, ибо в лаборатории они отмечают завершившийся у них семинар с
приехавшими из Москвы коллегами, -- она решила с почти мазохистским
удовольствием посетить этот "сверхважный междусобойчик". Свободного времени
было всего два часа, потому она поехала в институт на автобусе. Поднявшись
на второй этаж, она по шуму без труда поняла, где все это происходит, и
открыла дверь комнаты.
Человек двадцать в приподнятом настроении сидели за длинным, растянутым
вдоль большой лаборатории столом, составленным из сдвинутых письменных
столов. Высокий мужчина стоя произносил тост, и все взгляды были обращены к
нему. Ингу никто не заметил.
-- У нас есть возможность ездить в трамвае, -- услышала Инга, -- но у
нас нет такой потребности. У нас есть потребность ездить в автомобиле, но у
нас нет такой возможности. У нас есть возможность любить своих жен, но нет
такой потребности. У нас есть потребность любить чужих жен, но нет такой
возможности. Так выпьем за то, чтоб наши потребности стали нашими
возможностями.
Все захлопали и подняли бокалы. Инга сразу заметила мужа, весело и
возбужденно беседовавшего с сидящей рядом с ним хорошенькой кокетливой
аспиранткой, которую она уже где-то видела раньше. -- Привет, -- сказала
Инга громко, с интонацией, выражающей ее абсолютную уверенность в том, что
сидящие за столом только то и делали, что ждали ее здесь. Заметив жену,
Саша, неуклюже скрывая растерянность, встал и сказал: -- Проходи, Инга.
Садись. Он предпринял попытку выйти Из-за стола, но осуществить ее было
трудно: стулья тесно были прижаты друг к другу. -- Ничего, Сашенька, не
беспокойся, -- сказала Инга, в мгновенье приняв решение делать вид, что ее
ничего не смущает. Все потеснились, и она села у края стола близко от двери.
Каждой клеточкой кожи ощущая молчаливый упрек сидящих, особенно женщин, за
неуместное вторжение, Инга разыгрывала веселость назло всему.
-- Как у вас тут все красиво приготовлено, -- говорила она с наигранным
восторгом. Стол действительно был отменный. Покрытый белыми листами ватмана
и сервированный различными сосудами, которые обычно используют в химических
опытах, а также взятыми в институтской столовой тарелками, стаканами и
вилками, он являл высшие достижения кулинарного творчества сидящих здесь
представительниц прекрасного пола. Побывав за это время уже на многих
домашних вечеринках, Инга никогда не видела ничего подобного. Да и сами
женщины за этим столом выглядели совсем подругому. От них исходила какая-то
нескрываемая чувственная энергия. Здесь они не были ни мамами, ни женами,
связанными супругами и детьми, а принадлежали только самим себе и излучали
ауру, наполненную флюидами только им понятной взаимосвязи, особые критерии
которой, превращают их в нечто целое, самодостаточное.
Инга каждым своим нервом ощущала "колючую проволку", не дозволяющую ей
проникнуть в эту среду, которая отвергала ее не только как некстати
явившуюся жену одного из привлекательных мужчин лаборатории, но и как
человека из другого, второсортного, мира. Потому что высший сорт -- это
только принадлежность к касте сотрудников Академии наук.
Первые мгновенья участники застолья пытались играть в дружелюбие и
говорили что-то приветственное в адрес Инги. Но их хватило ненадолго, и они
почти не скрывали, что она испортила им настроение. Самым противным и почти
невыносимым было поведение девицы, сидевшей рядом с Сашей. Она цинично,
пренебрегая присутствием жены, продолжала кокетничать с ним, строить глазки
и непрерывно, как бы невзначай, касалась его плеча. Инга видела, что муж
чувствует себя неловко, но, вероятно, ничего не может сделать. Ей хотелось
демонстративно встать и хлопнуть дверью. Но она собрала всю свою волю, чтоб
разыгрывать веселость и соучаствовать в этом ненавистном празднике. Главное,
чего она хотела сейчас, -- это тщательно спрятать ощущение своей униженности
и сохранить чувство собственного достоинства. Поэтому, посидев еще немного и
сделав какой-то очень приятный комплимент девице, кокетничавшей с Сашей, она
сказала с улыбкой: -- Сашенька, я должна забрать Анютку, потому побегу. --
Наверное, день рождения еще не кончился, ты могла бы еще побыть здесь, -- с
почти нескрываемой неискренностью ответил Саша. -- Да нет, уже прошло два
часа, неудобно держать ребенка у чужих людей так поздно, так что я пойду, а
ты можешь не торопиться. Помахав кокетливо всем сидящим за столом рукой, она
вышла из комнаты.
Состояние оцепенения покинуло ее, когда она увидела счастливую Анюту,
играющую со своей подружкой. Всех других гостейдетишек уже не было, и Анюта
осталась последней. Дочка радостная, подбежав, уткнулась в ее колени, таким
образом выражая восторг встречи с мамой. Подняв Анютку на руки, она крепко
прижала ее к себе, нежно целуя разрумяненные щечки. И тут слезы обиды,
безысходности сами потекли из глаз. Вилена, которая была старше Инги лет на
девять, положив руку ей на плечо, спросила: -- Инга, у тебя неприятности?
-- Да нет, ничего страшного, -- сказала она, испытывая острую
потребность хоть с кемто поделиться своим душевным состоянием. -- Вовочка,
-- позвала Вилена старшего сына, юношу лет пятнадцати, -- поиграй с
детишками, а я посижу на кухне с Ингой Сергеевной.
-- Инга пойдем попьем чайку. Завтра суббота, так что ничего страшного,
если девочки пойдут спать чуть позже. Проходи, а я сейчас. Вилена прошла в
спальню, где, как и у многих, стоял письменный стол, за которым работал муж.
-- Так, -- сказала Вилена, вернувшись, -- сейчас нам никто не будет мешать.
Она поставила на маленький обеденный стол сладости, оставшиеся от
детских именин, разлила чай, села напротив Инги и проникновенно сказала: --
Ну, что случилось? Я тебя слушаю. -- Да я и сама не знаю, что говорить, --
произнесла с опущенной головой Инга, не в силах удерживать снова хлынувшие
слезы. -- Понимаешь, Вилена, с того дня, как мы приехали в Городок, в нашей
семье все разладилось. Когда я вышла замуж за Сашу, я была уверена, что
всегда буду самым главным в его жизни. Но у него кружится голова от этой
научной среды, от их образа жизни. Моя профессия юриста, о которой я мечтала
с детства, в Городке никому не нужна. Поэтому я чувствую себя в жуткой
ситуации. Окружение Саши -- представители технических наук и математики, к
гуманитарным наукам они относятся свысока, а здешние гуманитарии юристов
вообще терпеть не могут. И я оказалась как бы человеком второго сорта. -- Я
тебя понимаю, Инга. Но что же ты намерена делать?
-- Не знаю, может, вернусь в Одессу. -- Тебе есть куда и к кому
возвращаться?
-- Да нет, в том-то и дело, что мне некуда возвращаться. Я не могу
доставить родителям столько страданий. Притом там абсолютно негде жить. --
Наберись терпения, я уверена, что твой муж тебя очень любит. Это вся пена
пройдет. Сейчас он немного опьянел от этой новизны, романтики, это все
пройдет. Я уверена, что у вас все будет прекрасно и ты найдешь себя в
Академгородке. А потом... знаешь, что я тебе скажу, никогда нет гарантий,
что следующая встреча, следующая любовь принесут счастье. Вообще брак -- это
компромисс. И чем больше компромисс, тем он счастливей. Сейчас ты пойдешь на
компромисс, уступишь место мужу, а потом он сделает то же самое. Так в
семьях, где оба супруга с творческими устремлениями, часто и бывает. Я не
думаю, что твой муж тебя предает или изменяет. Нет, просто он окунулся в
этот образ жизни, где свои правила. Так что я тебе советую: на семейном
поприще наберись терпения, а на творческом -- не сдавайся, не изменяй себе.
Тут ты на компромисс не иди, а борись за сохранение себя. Это я тебе говорю
на основании личного опыта. -- Спасибо, Вилена, -- сказала Инга соседке и,
взяв Анюту на руки, пошла домой. Она открыла дверь, и ее любимая отдельная
квартирка, которую она, как могла, при ограниченных деньгах каждый день все
более украшала, словно приняла ее в свои объятия, излучая тепло и любовь.
Положив дочурку спать, она улеглась в теплую ванну. Выйдя из нее совсем
успокоенной, она постелила развернутый диванкровать и, обняв его во всю
ширину распростертых рук, закрыла глаза.
Инга нажала кнопку звонка и маленькая, с простоватым лицом женщина
открыла ей дверь. -- Здавствуйте, а можно Вадима. -- Здравствуйте, вы Инга?
-- Да. -- Я жена Вадима, Настя. Его нет дома, но вы можете все ему передать
в устной или письменной форме. Он мне говорил о вас. -- Спасибо. Можно
листок бумаги, пожалуйста? -- Конечно, конечно, -- засуетилась Настя. --
Проходите вот сюда. Она предложила Инге сесть и дала листок бумаги и ручку.
Инга быстро написала: "Уважаемый Вадим. Большое спасибо за книжки. Я их
прочитала с огромным интересом, и у меня появились некоторые идеи. В пятницу
я в город не еду и смогу с вами и вашими коллегами встретиться в любое время
до 6ти часов вечера. (После мне нужно идти в садик за дочкой.) С уважением,
Инга". Сложив листок, Инга на его обороте написала свой адрес и отдала его
Насте. -- Большое спасибо. До свиданья, -- сказа Инга, направляясь к двери.
-- Может, чайку попьете? -- Нет, спасибо. Мне нужно дочку купать. А завтра
рано на работу. Я ведь в городе работаю. -- Да, мне Вадим говорил. Я вам
сочувствую. Но все образуется. Заходите, если что. -- Большое спасибо, --
сказала еще раз Инга и вышла.
Оказавшись на улице, она почувствовала, что у нее окрепла почва под
ногами, что пришел конец ее одиночеству в Академгородке.
Стоял один из типичных солнечноморозных дней. Инга зашла в институт и
вся наполнилась каким-то ликованием от той атмосферы, которая здесь царила.
Огромные окна, отражаясь в блестящей пластиковой серого цвета плитке полов,
словно приумножали здесь количество света и воздуха. Громко звучала по радио
музыка и голос диктора, руководившего производственной гимнастикой.
"Каким же нужно быть счастливым, чтоб здесь работать", -- подумала
Инга, поднимаясь на второй этаж. Она быстро нашла указанную Вадимом комнату
и робко приоткрыла дверь. Вадим тут же встал и пригласил ее зайти. Он помог
ей раздеться и указал на стул у его стола, стоящий напротив его стула. --
Инга, ты знаешь, что такое социологическое счастье? -- сказа он весело,
энергично, как только уселся напротив гостьи. -- Не знаешь. Сейчас я тебе
объясню. Социологическое счастье -- это, когда то, над чем мы бьемся,
окажется кем-то из "официоза" принятым всерьез. Так вот такое чудо
случилось, и наконец категория "свободное время" попала в офицальные
документы. Это значит, что мы занимаемся не "ничем", а чем-то реальным, на
что могут выделяться средства и к чему можно прислушаться. Но это так,
предисловие, чтоб тебя более глубоко ввести в курс дела. Ну теперь
рассказывай, какие идеи тебя посетили при знакомстве с нашими работами.
-- Признаюсь, что я никогда не думала, что возможна такая стыковка
правовых исследований с социологическими. Я удивилась, какие интересные
выводы рождаются сами собой. Например, вы в общем бюджете времени людей
выделили категории "внерабочее время" и "свободное время". Это позволило вам
проанализировать, как же расходуют трудящиеся нашей страны время, которое
остается за минусом рабочего времени. И на конкретных цифрах вы показали,
что работающая семейная женщина, например, после работы фактически выполняет
вторую, еще более тяжелую смену, связанную с уходом за семьей и детьми. Плюс
ко всему, затраты сил и времени на стояние в очередях, на транспорт с работы
и на работу. В нашем законодательстве весь бюджет времени "трудящихся"
делится только на "рабочее время" и "время отдыха". А у этой замордованной
женщины "на отдых" порой нет и получаса. Если исходить из того, что и труд
на работе, и труд в быту -- общественнополезный, то, значит, что работающая
несемейная женщина и работающая семейная женщина с детьми при прочих равных
параметрах фактически оказываются в совершенно неравных условиях... Таким
образом, соединив социологические исследования с правовыми, можно
содействовать изменению законодательства таким образом, чтоб для работающей
женщины, имеющей несколько детей, был установлен сокращенный рабочий день с
полной оплатой. Тогда лишь ей будет обеспечено и фактическое равенство. Карл
Маркс в "Критике Готской программы писал": -- Инга открыла папку и, достав
оттуда лист бумаги, стала зачитывать цитату -- "По своей природе право может
состоять лишь в применении равной меры: но неравные индивиды... могут быть
измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают
под одним углом зрения... При равном труде и, следовательно, при равном
участии в общественном потребительском фонде один получит на самом деле
больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать
всего этого, право, вместо того чтоб быть равным, должно быть неравным". Что
это означает? С моей точки зрения, это означает, что основной закон --
Конституция, провозгласив юридическое равенство, определяет лишь общую
концепцию. В дальнейшем, чтоб достичь не только юридического, но и
фактического равенства, это общее установление должно быть дополнено
различными нормами, устанавливающими льготы... -- Инга, перебил Вадим,
протянув свою руку к руке Инги, -- я вижу, что ты можешь говорить об этом
бесконечно. Да ты провернула огромную работу. Ведь по существу ты
предлагаешь совершенно новый, оригинальный и очень перспективный проект
исследования на стыке права и социологии. Он дает нам пути конкретного
воздействия данных социологических исследований на процесс совершенствования
законодательства, а значит, улучшение жизни людей. Я и не предполагал
наличия такой перспективы.
-- Я сама себя чувствую алхимиком, который с помощью "философского
камня" "трансмутировал" свои разбросанные "неблагородные" знания в
"благородные", -- сказала смеясь Инга. -- Позволь мне высказать соображения
по поводу еще одной проблемы, -- добавила она после небольшой паузы,
--которая, мне кажется, должна быть исследована на стыке наших наук. Речь
идет о "презумпции невиновности". Презумпция невиновности -- одно из
основных положений права, согласно которому обвиняемый не считается виновным
до тех пор, пока его вина не будет доказана в установленном законом порядке.
Я когда-то работала в суде. Еще совсем юной, неопытной. Но помню, как
освободили от наказания одного типа, который обвинялся в краже. И знаешь,
все были убеждены, что он украл -- и следователи, и судьи, и прокурор, но
доказательств не было. И он ушел из суда невиновным. С тех пор я не
переставала возвращаться к этой проблеме. Вот бы исследовать ощущения
окружающих, живущих рядом с таким человеком, который признан невиновным при
всеми понимаемой его виновности.
-- Так, Инга, оставь мне свой реферат, -- снова прервал ее Вадим. -- Я
его покажу всем из нашей группы и сам внимательно прочитаю. Где-то после
Нового года у нас появятся коекакие деньги на прием людей на временную
работу. Это абсолютно точно. Так что ты сможешь сразу приступить к работе и
перестанешь мотаться в город. Будешь работать в моей группе. Это будет
техническая работа -- обработка анкет. Но это -- пока, для зацепки. Ты
сможешь себя зарекомендовать как человек творческий, будешь участвовать в
семинарах, в написании текстов по анализу анкетных данных. А через полгода
мы ждем крупное финансирование хоздоговорных работ, и мы тебя примем на
постоянную работу...
С весны освободившись от изнуряющих поездок в город, Инга обрела
свежесть, легкость, прекрасную форму.
В группе Вадима ей нравилось все и все. Как бесценную драгоценность она
брала в руки каждую социологическую анкету с записями ответов на вопросы
самых разных людей. Нужно было с точностью до минуты рассчитать расходы
бюджета времени советских людей за сутки, затем составить обобщенную
диаграмму того, сколько времени и на что тратится этими людьми за неделю, за
месяц. Цифры впечатляли нерадостными картинами тяжелой, перегруженной жизни
советской женщины, особенно семейной. Тогда социологи поднимали в прессе
вопросы о необходимости совершенствования сферы обслуживания, создания
кулинарий с полуфабрикатами, совершенствования работы транспорта, улучшения
условий труда и психологического климата в коллективах. В заполнении анкет,
респонденты часто не ограничивались подчеркиванием соответствующего их
мнению "да", "нет", "не думал об этом". Иногда на полях они делали обширные
записи, излагая свои проблемы и беды. Однажды была и такая: "Вот вы хотите
ввести пятидневную рабочую неделю, чтоб было два выходных дня. А что я буду
мир. А я -- просто мещанка, обычная мещанка, которая хочет, чтоб дома было
уютно и красиво. Если им это не нравится, пусть не приходят. Я уже и так
устала от их высокомерных реплик. -- Ты всех ненавидишь, и они это вскоре
поймут.
-- Я их ненавижу?! Да как ты можешь так говорить. Я же настроилась на
самую искреннюю любовь к ним. Сколько я потратила сил на эти вечеринки,
которые устраиваю уже в который раз, чтоб только расположить их. Правда,
что-то мне все же удалось. Все твои коллеги сильного пола с нескрываемым
удовольствием приходят именно к нам на "чашку чая" и не скрывают того, что
им нравится этот "мещанский уют". Но научные дамы это воспринимают как
личное оскорбление. А ты стыдишься того, что твоя жена занимается такими
пустяками, в то время как они трудятся на поприще науки. И это потому, что
ты не считаешь домашнюю работу трудом. Но что бы ни было, я только начала
наводить красоту в доме. Если я имею свою квартиру, я буду делать все так,
как мне нравится, а не им. У них квартиры не место для отдыха и
расслабления, а пункт передышки между работой и очередным походом. Я не
желаю так жить. Я лучше не куплю себе туфли, но завтра же пойду и куплю то,
что присмотрела для дома. Ну ладно. Мне нужно укладывать спать Анютку, уже
поздно. Ужин на столе. Муж и жена, не глядя друг на друга, разошлись -- она
в детскую комнату, а он на кухню. Анюта сидела на расстеленной на полу
шерстяной шали и играла в кубики. Инга, подавленная незаслуженными упреками
мужа, автоматически выполнив необходимый дочке туалет, уложила ее в постель.
-- Ну, теперь спи, лапонька, -- нежно произнесла она, поправляя одеяльце и
наклонившись, чтоб поцеловать дитя в щеку. Ей показалось, что от ребенка
несет жаром. Она бысто положила ей под мышку градусник. Температура была
повышенной. Саша, -- громко позвала она. Саша немедленно появился в дверях
детской. -- Саша, у Анютки температура. Повидимому, очередная простуда.
Завтра вызовем врача, и, я думаю, что в садик она опять не будет ходить
несколько дней. Сказав это, она быстро дала ребенку жаропонижающее, напоила
малиновым теплым чаем, приговаривая: "Вот мы сейчас поспим, а утром
проснемся здоровенькие". Ребенок, уставший от позднего для него времени и
повышенной температуры, мгновенно заснул. -- Пойдем, не будем ей мешать
спать, -- сказала Инга, выйдя из детской и оставив дверь открытой, чтоб
услышать, если ребенок проснется. Они прошли в кухню, где на столе стоял
недоеденный мужем остывший ужин. -- Сашенька, -- сказала она ласково, словно
забыв о перебранке на тему "мещанства", -- мне нужно завтра на работе быть
обязательно. Я не могу так часто оставаться дома. Я всетаки единственный
юрисконсульт там, и, когда меня нет на месте, это всеми ощущается. Они меня
ценят, хорошо относятся и пытаются идти навстречу, понимая, что я теперь
живу так далеко. Но ведь работа есть работа, и никто не может за меня пойти
в суд и арбитраж, никто не может за юриста подписывать договоры и прочее. Я
чувствую, что растет раздражение... Завтра я должна поехать... -- Но я
ничего не могу сделать. Я должен быть в институте. -- Но почему? Ведь у вас
же супруги, как правило, в таких случаях работают по очереди. Мне Мария
говорила, что у вас нет проблем, когда нужно посидеть дома с больным
ребенком. У всех дети, и не по одному, и никто не испытывает таких проблем,
как я. И ты бы мог иногда в таких случаях приходить в институт во вторую,
так сказать, смену.
-- Неужели ты не понимаешь разницу. Ты говоришь о ситуации, когда муж и
жена оба занимаются наукой и час-то работают в одном институте. Поэтому если
утром приходит жена, то все знают, что муж, хоть и дома, но занимается
наукой, и наоборот. -- А почему же тебе не поверят, что ты занимаешься
наукой, когда ты сидишь дома. -- Но почему я должен красть свое научное
время?! Ты мать, и тебя никто не имеет права упрекнуть, если ты сидишь дома
по болезни ребенка. Тебе платят побольничному, значит, это все законно. --
Мне платят по больничному всего за три дня. А я по неделе сижу дома, да еще
почти каждые два месяца. -- Я ничего не могу добавить. Когда я дома с
ребенком, я не могу сосредоточиться и ничего не могу сделать. В конце
концов, от моей карьеры зависит наше благополучие.
-- Может, ты и прав, но я тоже еще не поставила точку на своей карьере.
Хорошо, я останусь завтра дома, но если мне предложат уволиться, посмотрим,
как мы заживем на твои сто пять рэ. -- Не сто пять, а сто тридцать пять рэ.
С завтрашнего дня мне уже будут начислять зарплату на тридцать рублей
больше. И к тому же я звонил в ВАК и меня вроде бы утвердили... Так что
через несколько месяцев я буду, возможно, получать сто семьдесят пять
рублей! -- Здорово, -- смягчилась Инга. -- Это здорово. Хорошо иметь
богатого мужа, -- лукаво улыбнулась она, поцеловав его в лоб. -- Поздравляю.
Да, хочу тебе сказать, что я записалась на курсы по философии для сдачи
кандидатского минимума и со следующего понедельника начну два раза в неделю
вечерами ходить на лекции. -- А зачем тебе это нужно? По каким наукам ты
собираешься писать диссертацию? Разве ты здесь можешь заниматься
юридическими науками? -- По каким -- не знаю, но собираюсь и напишу. Саша
посмотрел на жену с удивлением. Ее тон показался ему несколько необычным, но
думать у него не было времени, и он, завершив ужин, пошел к своему рабочему
месту. После трагического разрыва с Линой, у нее здесь не было ни одного
человека, с которым она могла бы хоть как-то общаться по своим личным
проблемам. С коллегами мужа она, конечно, общалась часто -- на вечеринках и
по разным поводам, но все же дружбы ни с кем у нее получалось. У них работа
была жизнью, а жизнь работой. А у нее работа была совсем другой и жизнь не
могла быть такой, как у них. Их институтская жизнь все стремительней
обрастала "правилами и традициями", обусловливающими непрерывные
лабораторные "междусобойчики" с вином и закусками прямо в институте после
работы. Инга участвовать в них не могла, вопервых, потому что не на кого
было оставлять Анюту, а вовторых, потому что там собирались только
сослуживцы. Даже редкое присутствие кого-то постороннего, не связанного с
ними работой, нарушало это единство трудовой и развлекательной сторон их
жизни. Поэтому, если б и было, с кем оставить Анюту, чувство собственного
достоинства не позволило б Инге приходить туда, где ничто бы не избавляло ее
от тяжкого ощущения своей ненужности, излишности.
Была пятница. В этот день Инга не поехала в город и занималась уборкой
квартиры. Она вылизывала каждый уголок, трижды переставляла небольшой набор
дешевой мебели в этом любимом ею гнезде. В маленькой одиннадцатиметровой
комнатке стояла Анюткина кроватка с сеткой, к стенке был подвешен секретер,
состоящий из двух полок, на которых лежали детские книжки, блокноты, цветные
карандаши. Когда дверца секретера открывалась, образовывался подвесной
столик, за которым Анюта любила рисовать. Под секретером в большом картонном
ящике были сложены игрушки. В пятиметровой кухне кроме небольшого
холодильника "Саратов" были два шкафчика для посуды и сложенный столкнижка.
Когда приходили гости, его выносили в гостиную и раскладывали. В
шестнадцатиметровой гостиной стояли диванкровать, секретер мужа, тумбочка с
телевизором "Рекорд", самодельный (из досок, прошитых металлическими
трубами), на всю стену стеллаж и маленький журнальный столик с двумя легкими
креслами "модерн". Эти кресла она купила у соседки Вилены, собирающейся
переезжать в трехкомнатную полногабаритную квартиру, предоставленную мужу в
связи с защитой им докторской диссертации. Вилена первая из соседок
заговорила с Ингой, когда они только переехали в этот дом, и проявляла к
Инге искреннюю доброжелательность.
Инга нежно, как живые существа, мягкой тряпочкой вытерла каждый
предмет, вымыла пол, снова застелив его ковриком, и села на диван, чтоб
отдохнуть. Поглядывая вокруг, она думала: "Если б мои родители хоть немного
пожили в такой квартире. Они никогда не знали, что такое иметь в квартире
туалет, а тем более ванную". Сердце сжалось от жалости к родителям, к их
бедной жизни. Она глягула на часы и удивилась тому, что уже около пяти.
Быстро приведя себя в порядок, она почти бегом помчалась в садик, забирать
Анюту. Придя домой, она ее умыла, нарядно переодела, завязала ей огромный
белый бант. Затем, вложив в ручки малютки подарок, отвела к Вилене на день
рождения ее младшей трехлетней дочки.
Пользуясь редкой возможностью быть вечером свободной, -- Инга, весь
день не забывала, что Саша в очередной раз предупредил ее, что придет
поздно, ибо в лаборатории они отмечают завершившийся у них семинар с
приехавшими из Москвы коллегами, -- она решила с почти мазохистским
удовольствием посетить этот "сверхважный междусобойчик". Свободного времени
было всего два часа, потому она поехала в институт на автобусе. Поднявшись
на второй этаж, она по шуму без труда поняла, где все это происходит, и
открыла дверь комнаты.
Человек двадцать в приподнятом настроении сидели за длинным, растянутым
вдоль большой лаборатории столом, составленным из сдвинутых письменных
столов. Высокий мужчина стоя произносил тост, и все взгляды были обращены к
нему. Ингу никто не заметил.
-- У нас есть возможность ездить в трамвае, -- услышала Инга, -- но у
нас нет такой потребности. У нас есть потребность ездить в автомобиле, но у
нас нет такой возможности. У нас есть возможность любить своих жен, но нет
такой потребности. У нас есть потребность любить чужих жен, но нет такой
возможности. Так выпьем за то, чтоб наши потребности стали нашими
возможностями.
Все захлопали и подняли бокалы. Инга сразу заметила мужа, весело и
возбужденно беседовавшего с сидящей рядом с ним хорошенькой кокетливой
аспиранткой, которую она уже где-то видела раньше. -- Привет, -- сказала
Инга громко, с интонацией, выражающей ее абсолютную уверенность в том, что
сидящие за столом только то и делали, что ждали ее здесь. Заметив жену,
Саша, неуклюже скрывая растерянность, встал и сказал: -- Проходи, Инга.
Садись. Он предпринял попытку выйти Из-за стола, но осуществить ее было
трудно: стулья тесно были прижаты друг к другу. -- Ничего, Сашенька, не
беспокойся, -- сказала Инга, в мгновенье приняв решение делать вид, что ее
ничего не смущает. Все потеснились, и она села у края стола близко от двери.
Каждой клеточкой кожи ощущая молчаливый упрек сидящих, особенно женщин, за
неуместное вторжение, Инга разыгрывала веселость назло всему.
-- Как у вас тут все красиво приготовлено, -- говорила она с наигранным
восторгом. Стол действительно был отменный. Покрытый белыми листами ватмана
и сервированный различными сосудами, которые обычно используют в химических
опытах, а также взятыми в институтской столовой тарелками, стаканами и
вилками, он являл высшие достижения кулинарного творчества сидящих здесь
представительниц прекрасного пола. Побывав за это время уже на многих
домашних вечеринках, Инга никогда не видела ничего подобного. Да и сами
женщины за этим столом выглядели совсем подругому. От них исходила какая-то
нескрываемая чувственная энергия. Здесь они не были ни мамами, ни женами,
связанными супругами и детьми, а принадлежали только самим себе и излучали
ауру, наполненную флюидами только им понятной взаимосвязи, особые критерии
которой, превращают их в нечто целое, самодостаточное.
Инга каждым своим нервом ощущала "колючую проволку", не дозволяющую ей
проникнуть в эту среду, которая отвергала ее не только как некстати
явившуюся жену одного из привлекательных мужчин лаборатории, но и как
человека из другого, второсортного, мира. Потому что высший сорт -- это
только принадлежность к касте сотрудников Академии наук.
Первые мгновенья участники застолья пытались играть в дружелюбие и
говорили что-то приветственное в адрес Инги. Но их хватило ненадолго, и они
почти не скрывали, что она испортила им настроение. Самым противным и почти
невыносимым было поведение девицы, сидевшей рядом с Сашей. Она цинично,
пренебрегая присутствием жены, продолжала кокетничать с ним, строить глазки
и непрерывно, как бы невзначай, касалась его плеча. Инга видела, что муж
чувствует себя неловко, но, вероятно, ничего не может сделать. Ей хотелось
демонстративно встать и хлопнуть дверью. Но она собрала всю свою волю, чтоб
разыгрывать веселость и соучаствовать в этом ненавистном празднике. Главное,
чего она хотела сейчас, -- это тщательно спрятать ощущение своей униженности
и сохранить чувство собственного достоинства. Поэтому, посидев еще немного и
сделав какой-то очень приятный комплимент девице, кокетничавшей с Сашей, она
сказала с улыбкой: -- Сашенька, я должна забрать Анютку, потому побегу. --
Наверное, день рождения еще не кончился, ты могла бы еще побыть здесь, -- с
почти нескрываемой неискренностью ответил Саша. -- Да нет, уже прошло два
часа, неудобно держать ребенка у чужих людей так поздно, так что я пойду, а
ты можешь не торопиться. Помахав кокетливо всем сидящим за столом рукой, она
вышла из комнаты.
Состояние оцепенения покинуло ее, когда она увидела счастливую Анюту,
играющую со своей подружкой. Всех других гостейдетишек уже не было, и Анюта
осталась последней. Дочка радостная, подбежав, уткнулась в ее колени, таким
образом выражая восторг встречи с мамой. Подняв Анютку на руки, она крепко
прижала ее к себе, нежно целуя разрумяненные щечки. И тут слезы обиды,
безысходности сами потекли из глаз. Вилена, которая была старше Инги лет на
девять, положив руку ей на плечо, спросила: -- Инга, у тебя неприятности?
-- Да нет, ничего страшного, -- сказала она, испытывая острую
потребность хоть с кемто поделиться своим душевным состоянием. -- Вовочка,
-- позвала Вилена старшего сына, юношу лет пятнадцати, -- поиграй с
детишками, а я посижу на кухне с Ингой Сергеевной.
-- Инга пойдем попьем чайку. Завтра суббота, так что ничего страшного,
если девочки пойдут спать чуть позже. Проходи, а я сейчас. Вилена прошла в
спальню, где, как и у многих, стоял письменный стол, за которым работал муж.
-- Так, -- сказала Вилена, вернувшись, -- сейчас нам никто не будет мешать.
Она поставила на маленький обеденный стол сладости, оставшиеся от
детских именин, разлила чай, села напротив Инги и проникновенно сказала: --
Ну, что случилось? Я тебя слушаю. -- Да я и сама не знаю, что говорить, --
произнесла с опущенной головой Инга, не в силах удерживать снова хлынувшие
слезы. -- Понимаешь, Вилена, с того дня, как мы приехали в Городок, в нашей
семье все разладилось. Когда я вышла замуж за Сашу, я была уверена, что
всегда буду самым главным в его жизни. Но у него кружится голова от этой
научной среды, от их образа жизни. Моя профессия юриста, о которой я мечтала
с детства, в Городке никому не нужна. Поэтому я чувствую себя в жуткой
ситуации. Окружение Саши -- представители технических наук и математики, к
гуманитарным наукам они относятся свысока, а здешние гуманитарии юристов
вообще терпеть не могут. И я оказалась как бы человеком второго сорта. -- Я
тебя понимаю, Инга. Но что же ты намерена делать?
-- Не знаю, может, вернусь в Одессу. -- Тебе есть куда и к кому
возвращаться?
-- Да нет, в том-то и дело, что мне некуда возвращаться. Я не могу
доставить родителям столько страданий. Притом там абсолютно негде жить. --
Наберись терпения, я уверена, что твой муж тебя очень любит. Это вся пена
пройдет. Сейчас он немного опьянел от этой новизны, романтики, это все
пройдет. Я уверена, что у вас все будет прекрасно и ты найдешь себя в
Академгородке. А потом... знаешь, что я тебе скажу, никогда нет гарантий,
что следующая встреча, следующая любовь принесут счастье. Вообще брак -- это
компромисс. И чем больше компромисс, тем он счастливей. Сейчас ты пойдешь на
компромисс, уступишь место мужу, а потом он сделает то же самое. Так в
семьях, где оба супруга с творческими устремлениями, часто и бывает. Я не
думаю, что твой муж тебя предает или изменяет. Нет, просто он окунулся в
этот образ жизни, где свои правила. Так что я тебе советую: на семейном
поприще наберись терпения, а на творческом -- не сдавайся, не изменяй себе.
Тут ты на компромисс не иди, а борись за сохранение себя. Это я тебе говорю
на основании личного опыта. -- Спасибо, Вилена, -- сказала Инга соседке и,
взяв Анюту на руки, пошла домой. Она открыла дверь, и ее любимая отдельная
квартирка, которую она, как могла, при ограниченных деньгах каждый день все
более украшала, словно приняла ее в свои объятия, излучая тепло и любовь.
Положив дочурку спать, она улеглась в теплую ванну. Выйдя из нее совсем
успокоенной, она постелила развернутый диванкровать и, обняв его во всю
ширину распростертых рук, закрыла глаза.
Инга нажала кнопку звонка и маленькая, с простоватым лицом женщина
открыла ей дверь. -- Здавствуйте, а можно Вадима. -- Здравствуйте, вы Инга?
-- Да. -- Я жена Вадима, Настя. Его нет дома, но вы можете все ему передать
в устной или письменной форме. Он мне говорил о вас. -- Спасибо. Можно
листок бумаги, пожалуйста? -- Конечно, конечно, -- засуетилась Настя. --
Проходите вот сюда. Она предложила Инге сесть и дала листок бумаги и ручку.
Инга быстро написала: "Уважаемый Вадим. Большое спасибо за книжки. Я их
прочитала с огромным интересом, и у меня появились некоторые идеи. В пятницу
я в город не еду и смогу с вами и вашими коллегами встретиться в любое время
до 6ти часов вечера. (После мне нужно идти в садик за дочкой.) С уважением,
Инга". Сложив листок, Инга на его обороте написала свой адрес и отдала его
Насте. -- Большое спасибо. До свиданья, -- сказа Инга, направляясь к двери.
-- Может, чайку попьете? -- Нет, спасибо. Мне нужно дочку купать. А завтра
рано на работу. Я ведь в городе работаю. -- Да, мне Вадим говорил. Я вам
сочувствую. Но все образуется. Заходите, если что. -- Большое спасибо, --
сказала еще раз Инга и вышла.
Оказавшись на улице, она почувствовала, что у нее окрепла почва под
ногами, что пришел конец ее одиночеству в Академгородке.
Стоял один из типичных солнечноморозных дней. Инга зашла в институт и
вся наполнилась каким-то ликованием от той атмосферы, которая здесь царила.
Огромные окна, отражаясь в блестящей пластиковой серого цвета плитке полов,
словно приумножали здесь количество света и воздуха. Громко звучала по радио
музыка и голос диктора, руководившего производственной гимнастикой.
"Каким же нужно быть счастливым, чтоб здесь работать", -- подумала
Инга, поднимаясь на второй этаж. Она быстро нашла указанную Вадимом комнату
и робко приоткрыла дверь. Вадим тут же встал и пригласил ее зайти. Он помог
ей раздеться и указал на стул у его стола, стоящий напротив его стула. --
Инга, ты знаешь, что такое социологическое счастье? -- сказа он весело,
энергично, как только уселся напротив гостьи. -- Не знаешь. Сейчас я тебе
объясню. Социологическое счастье -- это, когда то, над чем мы бьемся,
окажется кем-то из "официоза" принятым всерьез. Так вот такое чудо
случилось, и наконец категория "свободное время" попала в офицальные
документы. Это значит, что мы занимаемся не "ничем", а чем-то реальным, на
что могут выделяться средства и к чему можно прислушаться. Но это так,
предисловие, чтоб тебя более глубоко ввести в курс дела. Ну теперь
рассказывай, какие идеи тебя посетили при знакомстве с нашими работами.
-- Признаюсь, что я никогда не думала, что возможна такая стыковка
правовых исследований с социологическими. Я удивилась, какие интересные
выводы рождаются сами собой. Например, вы в общем бюджете времени людей
выделили категории "внерабочее время" и "свободное время". Это позволило вам
проанализировать, как же расходуют трудящиеся нашей страны время, которое
остается за минусом рабочего времени. И на конкретных цифрах вы показали,
что работающая семейная женщина, например, после работы фактически выполняет
вторую, еще более тяжелую смену, связанную с уходом за семьей и детьми. Плюс
ко всему, затраты сил и времени на стояние в очередях, на транспорт с работы
и на работу. В нашем законодательстве весь бюджет времени "трудящихся"
делится только на "рабочее время" и "время отдыха". А у этой замордованной
женщины "на отдых" порой нет и получаса. Если исходить из того, что и труд
на работе, и труд в быту -- общественнополезный, то, значит, что работающая
несемейная женщина и работающая семейная женщина с детьми при прочих равных
параметрах фактически оказываются в совершенно неравных условиях... Таким
образом, соединив социологические исследования с правовыми, можно
содействовать изменению законодательства таким образом, чтоб для работающей
женщины, имеющей несколько детей, был установлен сокращенный рабочий день с
полной оплатой. Тогда лишь ей будет обеспечено и фактическое равенство. Карл
Маркс в "Критике Готской программы писал": -- Инга открыла папку и, достав
оттуда лист бумаги, стала зачитывать цитату -- "По своей природе право может
состоять лишь в применении равной меры: но неравные индивиды... могут быть
измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают
под одним углом зрения... При равном труде и, следовательно, при равном
участии в общественном потребительском фонде один получит на самом деле
больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать
всего этого, право, вместо того чтоб быть равным, должно быть неравным". Что
это означает? С моей точки зрения, это означает, что основной закон --
Конституция, провозгласив юридическое равенство, определяет лишь общую
концепцию. В дальнейшем, чтоб достичь не только юридического, но и
фактического равенства, это общее установление должно быть дополнено
различными нормами, устанавливающими льготы... -- Инга, перебил Вадим,
протянув свою руку к руке Инги, -- я вижу, что ты можешь говорить об этом
бесконечно. Да ты провернула огромную работу. Ведь по существу ты
предлагаешь совершенно новый, оригинальный и очень перспективный проект
исследования на стыке права и социологии. Он дает нам пути конкретного
воздействия данных социологических исследований на процесс совершенствования
законодательства, а значит, улучшение жизни людей. Я и не предполагал
наличия такой перспективы.
-- Я сама себя чувствую алхимиком, который с помощью "философского
камня" "трансмутировал" свои разбросанные "неблагородные" знания в
"благородные", -- сказала смеясь Инга. -- Позволь мне высказать соображения
по поводу еще одной проблемы, -- добавила она после небольшой паузы,
--которая, мне кажется, должна быть исследована на стыке наших наук. Речь
идет о "презумпции невиновности". Презумпция невиновности -- одно из
основных положений права, согласно которому обвиняемый не считается виновным
до тех пор, пока его вина не будет доказана в установленном законом порядке.
Я когда-то работала в суде. Еще совсем юной, неопытной. Но помню, как
освободили от наказания одного типа, который обвинялся в краже. И знаешь,
все были убеждены, что он украл -- и следователи, и судьи, и прокурор, но
доказательств не было. И он ушел из суда невиновным. С тех пор я не
переставала возвращаться к этой проблеме. Вот бы исследовать ощущения
окружающих, живущих рядом с таким человеком, который признан невиновным при
всеми понимаемой его виновности.
-- Так, Инга, оставь мне свой реферат, -- снова прервал ее Вадим. -- Я
его покажу всем из нашей группы и сам внимательно прочитаю. Где-то после
Нового года у нас появятся коекакие деньги на прием людей на временную
работу. Это абсолютно точно. Так что ты сможешь сразу приступить к работе и
перестанешь мотаться в город. Будешь работать в моей группе. Это будет
техническая работа -- обработка анкет. Но это -- пока, для зацепки. Ты
сможешь себя зарекомендовать как человек творческий, будешь участвовать в
семинарах, в написании текстов по анализу анкетных данных. А через полгода
мы ждем крупное финансирование хоздоговорных работ, и мы тебя примем на
постоянную работу...
С весны освободившись от изнуряющих поездок в город, Инга обрела
свежесть, легкость, прекрасную форму.
В группе Вадима ей нравилось все и все. Как бесценную драгоценность она
брала в руки каждую социологическую анкету с записями ответов на вопросы
самых разных людей. Нужно было с точностью до минуты рассчитать расходы
бюджета времени советских людей за сутки, затем составить обобщенную
диаграмму того, сколько времени и на что тратится этими людьми за неделю, за
месяц. Цифры впечатляли нерадостными картинами тяжелой, перегруженной жизни
советской женщины, особенно семейной. Тогда социологи поднимали в прессе
вопросы о необходимости совершенствования сферы обслуживания, создания
кулинарий с полуфабрикатами, совершенствования работы транспорта, улучшения
условий труда и психологического климата в коллективах. В заполнении анкет,
респонденты часто не ограничивались подчеркиванием соответствующего их
мнению "да", "нет", "не думал об этом". Иногда на полях они делали обширные
записи, излагая свои проблемы и беды. Однажды была и такая: "Вот вы хотите
ввести пятидневную рабочую неделю, чтоб было два выходных дня. А что я буду