Страница:
вернулись супруги в палатку на отдых. А там, в палатке, и не подозревая,
сколько они своим друзьям причинили тревоги, восседали на постели оба
беглеца и выжимали воду из своих шуб прямо на одеяла.
После этого тяжкого испытания супруги перенесли свой лагерь прямо к
старому озеру и, конечно, принимая разные меры предосторожности против
хищных птиц и зверей, дали бобрятам волю уходить и бродить где им только
нравится. Часто бобрята ненадолго спускались вниз, к озеру, своей обдуманной
походкой, купались там, плавали в тростниках и возвращались важно, с видом
двух старичков, делающих прогулку для моциона. Бобрята были неплохие
хозяева. Когда окончился молочный период их кормления, в дополнение к их
естественной пище приходилось давать им еще овсянку. Каждый бобренок получал
свою отдельную тарелку, и вот нужно было видеть, как они обходились с этими
тарелками! Инстинкт бобров - накладывать все полезные материалы друг на
друга где-нибудь в стороне, чтобы они не мешали, - перешел и на тарелки:
заботливо вычищенные тарелки отодвигались к стене палатки, и тут их
непременно нужно было поставить на ребро у стены. Это было, конечно, нелегко
сделать, но они упорно добивались, и большей частью им удавалось прислонить
тарелки к стене.
К трем месяцам своего возраста бобры перестали доставлять своим
хозяевам беспокойство, и нужно было только удовлетворять их жадный аппетит к
овсянке да остерегаться их особенного, неустанного любопытства к мешкам и
ящикам с запасами провизии. Они нуждались в частой ласке, и приходилось
считаться с их обыкновением появляться во всякие часы ночи на постелях
хозяев насквозь промокшими и обдавать своих спящих друзей сыростью и
холодом. Но они были сами щепетильно опрятны, кротки, воспитанны, совершенно
ничем не пахли, и, в общем, это была парочка представителей Маленького
Народа, которая так себя вела, что каждому бы доставило удовольствие с ними
жить. Они старались держаться незаметно, и большую часть времени их было не
видно и не слышно, и только перед закатом обыкновенно они чувствовали
особенную потребность во внимании, и с этим надо было считаться. В эти
минуты они попискивали, хватали за руки своих хозяев, слегка покусывали
кончики пальцев, карабкались вверх, насколько только могли повыше,
сопровождая все это курьезными ужимками, с тем чтобы показать свою особенную
привязанность к людям. И вот эта потребность в человеческой ласке, зовущий
голос, игра то с локоном волос, то с пуговицей или бахромой от одежды делали
их очень похожими на детей. Но подобные приливы чувств не были длительными:
поиграв с людьми на вечерней заре, они исчезали по своим делам до рассвета и
появлялись утомленными, промокшими и сонными.
Нет ничего удивительного в том, что Анахарео как женщина не только
полюбила этих деток звериного царства, но всецело себя им посвятила, как
будто они были ее собственные дети Серая Сова решительно терялся в этом
неожиданно нахлынувшем на него чувстве: оно грозило подорвать главный
источник средств его существования - охоту на бобров. По временам он даже
стыдился этих чувств, как недостойных мужчины. Однако в этих случаях
вспоминался ему один громадный и с виду злой индеец, безобразного вида, с
изуродованным оспой лицом; его все не любили. Однажды он провел целый день
под дождем в поисках своего потерянного бобра; найдя его, он снял с себя
верхнюю одежду, завернул в нее бобра и под проливным дождем шел домой в
одной нижней рубашке. Другой индеец застрелил свою прекрасную ездовую
собаку, вожака, за то, что она заела бобра, которого он два года выращивал.
Значит, было же что-то привлекательное в этих чертенятах, если под их
влиянием изменяли свой характер самые грубые люди!
Серая Сова вначале старался затаиваться в своих чувствах, когда это
происходило на глазах Анахарео, но это было чрезвычайно трудно. Их чихания и
детские покашливания, нежные хныканья и другие разные звуки, выражавшие их
любовь к людям, - как они были привлекательны! А их постоянные пылкие ответы
на всякую ласку, крохотные цепкие, похожие на руки лапки, их по временам
нетерпеливо топающие ножки и маленькие взрывы чувств при защите своей
независимости, - все, казалось, в них было создано для того, чтобы вызывать
самые нежные чувства, дремлющие в каждом человеческом сердце. Большей частью
они были шумно счастливы, но бывали у них иногда приступы сварливости и
повышенной возбудимости, когда они ссорились между собой, били друг друга и
даже своих хозяев. Но такое дурное состояние духа длилось обыкновенно
недолго, и - как удалось установить - причиной его было плохое пищеварение.
Их "руки" (иначе и нельзя назвать их передние конечности) были для их дела
столь же совершенны, как и человеческие. Они могли ими подбирать очень
маленькие предметы, манипулировать палками, камнями, ударять, толкать,
поднимать тяжести и так сильно обхватывали вещи, что трудно было их вырвать.
Очищая зубами сочную кору с палки, они вращали стволик "руками", так что
работа шла, как на токарном станке.
Жадные зверюги постоянно стремились что-нибудь друг у друга стащить, но
редко это было всерьез, и еще реже затея удавалась. Владелец какой-нибудь
палочки всегда был настороже и в случае злонамеренного приближения товарища
поднимал протестующий крик и до того в этом расходился, что долго не
унимался и после того, как неприятель оставлял всякую мысль о грабеже. Ни
малейшего недовольства они не выказывали, когда подходили к ним во время
еды; можно было даже их и погладить; но стоило только потянуться за их
деревянными сандвичами, как они резко вскрикивали и повертывались, заслоняя
задом свои съедобные прутики от людей.
Молодые супруги перенесли на своих бобрят, по-видимому, всю заботу и
нежность, какие таились в них для воспитания собственных детей. Случалось им
уплывать куда-нибудь по озеру, и, когда возвращались, они, не доезжая до
берега, принимались звать, и приемыши подплывали, вытягивали руки, хватались
за спущенные пальцы, глядели вверх, просились и что-то бормотали по-своему.
Для такого случая припасались кусочки чего-нибудь лакомого, и приемыши
поедали это на воде, звучно чмокая губами и всячески выражая свое
довольство. Впрочем, покровителям детей звериного царства такая встреча,
кажется, доставляла не меньшее удовольствие, чем и самим зверятам. В
особенности им стало это занятно, когда оказалось, что лакомым кусочком
можно было на воде манить бобрят за собой, и они старались даже
вскарабкаться в каноэ. В этом им было очень легко помочь, так как хвост
бобренка может быть удобнейшей ручкой. Восторг приемышей при встрече с
хозяевами в каноэ был неописуемый, и если Анахарео и говорила иногда, что
этот восторг небескорыстный, то Серая Сова урезонивал ее такими словами:
- Укажи мне даже самого близкого друга, теплое сердце которого еще
более не теплело бы оттого, что ты его приглашаешь к своему столу.
И не раз после таких забавных сцен, собираясь в новую поездку, Серая
Сова и Анахарео, представители двух племен, самых воинственных, изводили
друг друга спором о том, какую приманку взять в этот раз, что больше любят
или не любят два маленьких существа, которые, по нравственным нормам
спекулянтов цивилизации, не стоили даже заряда пороха.
В середине лета понадобилось непременно Серой Сове побывать на железной
дороге и там посоветоваться с людьми той же профессии о перспективах
предстоящей зимы. Во время этого путешествия бобрам разрешалось бегать
свободно, потому что выскочить за борт каноэ они никак не могли. Когда же
приходилось каноэ тащить за собой по суше, то их сажали в мешок от зерна и
подвешивали к лавочке для гребца в перевернутом каноэ. Один из этих волоков
был длиною в две мили, и бобрята всю дорогу кричали, потому что тучи комаров
облепляли мешок. Не было с собой удобного ящика, чтобы бобров устроить хотя
бы на время остановки; приходилось от комаров привешивать мешок у костра и
подкапчивать бедных зверьков. Почти все время они спали и ничего не ели, но,
тем не менее, прибыли в довольно хорошем состоянии и только казались немного
пьяными. Посмотрев на, них в таком состоянии, один индеец даже сказал, что
они умирают. Но всего через какой-нибудь час или два, проведенные в воде,
они вполне отдохнули. Теперь пришлось их днем и ночью держать в заключении
из-за множества бегавших на свободе ездовых собак. Бобры не оставались
равнодушными к своему заключению, а проворно выгрызали себе выход из всякой
посудины, в которую их приходилось сажать.
Вслед за этим путешествием предстояло совершить еще одно плавание -
назад в лагерь за оставшимися вещами. Пришлось отдать бобров на попечение
одному приятелю, который запер их в свой бревенчатый сарай. Через несколько
дней путешественники прибыли, и, как только выгрузились на берегу, Анахарео
отправилась навестить бобров, а Серая Сова пошел раздобыть крепкий, хороший
ящик, чтобы в тот же вечер сесть на поезд и отправиться дальше. На обратном
своем пути Серая Сова встретил бледную, обезумевшую от горя Анахарео: бобры
исчезли. Они выгрызли себе выход в сарае на более тонком месте, где одно
бревно соединяется с другим, и отправились в свое путешествие. Владелец
сарая, зная, как молодые супруги дорожили бобрами, крайне взволнованный,
надел намордник своей охотничьей собаке и отправился искать беглецов по
следам. Взяв направление к отдаленному озеру, Серая Сова, в свою очередь,
принялся широко обшаривать мель. Бобры не могли быть далеко, и при обычных
условиях их легко бы можно было найти; опасность угрожала от упряжных собак
и от охотников-шкурятников, убивающих все, что им на глаза попадается.
Однако спустя немного самка показалась сама во дворе; она беспечно
пробиралась между собаками, и они ее заметили и уже со всех сторон
бросились, чтобы схватить. Но с криком, дикими прыжками Анахарео бросилась,
выхватила бобренка и, преследуемая врагами, унеслась в ближайшую дверь.
Серая Сова узнал об этом, вернувшись из своих безуспешных поисков.
Поиски с охотничьей собакой тоже не дали никаких результатов, вероятно,
потому, что детеныши большинства животных не оставляют на следу никакого
запаха, и это именно им служит защитой от хищников. Узнав об этом, Серая
Сова и Анахарео значительно между собой переглянулись, оба думая об одном:
что самец, чрезвычайно любознательный и страстный бродяга, отправился в свое
последнее путешествие. И тогда большой крепкий ящик с одним бобренком им
показался слишком большим и пустым. За свою короткую жизнь бобрята не
разлучались между собой больше чем на несколько минут, и оттого теперь
самочка причитывала тем голосом, который являлся у нее в одиночестве при
больших неприятностях.
Серая Сова искал безуспешно весь вечер, пока наконец не стало темнеть.
Вся местность кишела издыхающими от голода упряжными собаками, для каждой из
которых бобренок - один-единственный глоток. Шансов найти теперь оставалось
немного, а пропавший бобренок как раз и был любимцем Серой Совы. Печаль
стала глубоко проникать в его душу. Трудно было думать, чтобы маленький бобр
успел добраться до озера, но искать нужно было, тем более что этот маленький
бродяга часто попадал в трудные положения и все как-то счастливо
отделывался. Быть может, он и в этот раз ускользнет от верной гибели? И
Серая Сова, размышляя об этом, вдруг с достаточной ясностью увидел на другом
берегу узкого залива что-то темно-коричневое, быстро исчезающее в
наступающей темноте. Несколько раз Серая Сова громко позвал, и в ответ
немедленно, только вовсе не со стороны того коричневого предмета, а совсем
недалеко впереди, в расстоянии броска камня, послышался горестный вопль.
Ивняк был густой, и разглядеть что-либо в нем было невозможно. Серая Сова,
однако, шел вперед и кричал, и каждый раз на свой призыв получал ответ,
пока, наконец, бродяга, с выпученными глазами и шерстью, поднявшейся дыбом,
не прорвался через чащу и не бросился к ногам Серой Совы. Вмиг Серая Сова
подхватил маленькое пушистое тельце, крепко прижал к своей груди, и
бобренок, тыкаясь носом в него, тоже выражал свои чувства едва слышным
жалобным писком. Он был совершенно сух и, значит, почти достигнув воды, не
пошел в нее, а вернулся на голос, столь хорошо ему известный.
Никогда Серая Сова раньше не испытывал такой радости от находки
чего-нибудь потерянного. Что же касается Анахарео, то она была вне себя от
восторга. И пусть ящик по-прежнему был слишком велик для двух маленьких
бобров, - теперь пустота его людьми больше не чувствовалась; напротив, он
казался полным, и уже неслись оттуда знакомые звуки ссоры из-за лакомого
кусочка, той самой ссоры, которая выражается словами: милые бранятся -
только тешатся.
Наблюдая теперь зверушек, живущих в полном неведении опасностей,
прошлых, настоящих и будущих, Серая Сова с некоторой тревогой думал о своей
к ним привязанности, перерождающей его самого из охотника - истребителя
бобров в их покровителя. С чисто экономической точки зрения, Серая Сова
давно уже был противником массовой бойни, естественно теперь приходящей к
концу из-за отсутствия жертв. Но такого рода холодный расчет был совсем
другое, чем прямая любовь к живым существам. Оказалось, что эти животные
обладали чувствами и могли отлично их выражать; они могли разговаривать,
имели привязанности, знали, что такое счастье и что такое одиночество; одним
словом, они были маленькими людьми. А наблюдение над двумя маленькими
неизбежно сопровождалось пониманием всего Бобрового Народа: что он весь
такой! Под влиянием этого у Серой Совы всплывали в памяти разные истории о
бобрах, слышанные им в детстве и потом казавшиеся неправдоподобными. Недаром
же дикие индейцы давали своим бобрам такие имена, как Бобровый Народ,
Маленькие Индейцы, Говорящие Братья. Недаром матери-индеянки, потеряв
ребенка, кормят грудью бобров и в этом находят утешение. И как нежно
ухаживали за ними все индейцы, в руки которых они попадали! Но почему же
раньше Серая Сова, ни на мгновенье не задумываясь, предавал их смерти? Это
прежнее свое отношение к бобрам Серая Сова теперь считал совершенно
чудовищным.
Так, раздумывая о маленьких детях звериного царства, Серая Сова в
последний раз на ночь заглянул к ним и отправился спать. Но неугомонные
зверьки в течение ночи выгрызли себе выход из нового жилища и, утомленные
этой работой и еще разными своими делами, крепко заснули снаружи, возле
прогрызенной ими стенки ящика. Тут их и нашли поутру, когда решался вопрос,
садиться в поезд или еще один пропустить.
Между тем слухи о ручных бобрах привлекли в лагерь одного торговца
мехами, пожелавшего посмотреть на бобров. Он рассказал, что есть недалеко
отсюда еще парочка бобрят, которых один индеец принес хозяину магазина в
уплату своего долга, и что он собирается их купить. Он прибавил, что те
бобрята очень неважно выглядят и могут умереть в пути. И потому он их не
хочет касаться и ждет, что владелец сам на свой риск ему их доставит.
Напротив, бобры Серой Совы показались торговцу превосходными и
произвели на него сильное впечатление. Он даже сделал очень выгодное
предложение, которое, конечно, было отвергнуто, хотя денег было и вовсе
мало. После ухода торговца явилось желание поглядеть и на тех бобрят.
Собираясь туда, Серая Сова и Анахарео поместили своих в оцинкованную
лоханку, приставили сторожа и наказали в свое отсутствие никому бобров не
показывать. Владелец бобров оказался не простым торговцем: его универсальный
магазин соединен был с гостиницей, самым же главным источником его дохода
была торговля контрабандным вином. Этот торговец контрабандными напитками в
душе был неплохой парень и тратил на угощенье почти столько же виски,
сколько и продавал. Притом он был еще и набожным человеком и в своей личной
комнате имел нечто вроде алтаря с неугасимой лампадой. Здесь он обыкновенно
и молился со своей семьей; и весьма нередко случалось, что, поднявшись с
колен, приходилось идти прямо за прилавок, отпускать запрещенную водку
покупателю, а потом возвращаться в свою священную комнату и, осенив себя
крестным знамением, снова опускаться на то же самое место. Купив бобрят,
этот хозяин не имел ни малейшего понятия об уходе за ними, и потому
маленькие создания имели вид до крайности жалкий, в полном смысле слова,
можно сказать, умирали и своими слабыми голосами непрерывно кричали. Когда к
ним в ящик просовывали руку, они хватались своими крохотными ручками за
пальцы с жалобными криками, как будто они умоляли спасти их, вытащить из
черной бездны, в которую они погружались.
Серая Сова мог только жалеть, но не осуждать хозяина: сам когда-то так
поступал.
- Если бы только он нам позволил их взять к себе! - говорила Анахарео.
- Пусть бы хоть они умерли возле наших и не были такими одинокими!
- Мы их купим! - ответил Серая Сова.
И пошел к лавочнику.
- Сколько вы хотите?
- Много, - ответил торговец. - А сколько у вас денег?
Серая Сова ответил.
- Мало, - сказал торговец.
Анахарео предложила торговцу ухаживать за бобрами. Но, как ни старалась
она втолковать ему, что от этого бобры поправятся и будут стоить дороже,
хозяин отказался и от такого бескорыстного предложения. Он послал за
лицензией, чтобы иметь право отправить бобров к торговцу мехами, и говорил,
что будет вполне удовлетворен, если бобры проживут до заключения сделки и
будут погружены живыми.
- Если же они, - говорил он, - подохнут после заключения сделки, то это
будет даже забавно.
Одним словом, это был типичный представитель спекулянтов среди
торговцев мехами, порожденных последними аферами.
Но бобрята, без воды, подходящей пищи, какого бы то ни было ухода, к их
счастью, не долго промучились. Один маленький пленник в ближайшее
воскресенье утром был найден мертвым в своей темнице, другой так же
безжизненно растянулся возле ведра с водой, до которой он, мучимый жаждой,
напрасно старался добраться. С глубокою скорбью смотрел Серая Сова, как
бросили в помойное ведро два существа, рожденные в чистой, благоуханной
свободе безмолвных лесных просторов, чудесные существа, не понятые людьми,
опозоренные...
И позже, глядя на своих двух маленьких крошек, Серая Сова не мог забыть
тех несчастных и давал себе нерушимый обет никогда, ни при каких условиях не
продавать своих зверенышей в рабство и сделать их свободными существами во
что бы то ни стало. С болью вспоминал он при этом их загубленную мать.
- Пусть никогда не будет, - говорил он, - в жизни моей, столь же
тяжкого дня и не буду я больше участвовать в чем-нибудь подобном тому, чему
я был свидетелем в жалкой лавке спекулянта. Я на это не пойду, если даже и
придется самому голодать.
В неясном еще сознании, но, по всей вероятности, именно в это время у
Серой Совы созрело решение бросить охоту на бобров навсегда.
Как сожалеешь, когда исчезает любимый пейзаж или погибает последний
представитель какого-нибудь благородного животного! Так было, когда пал
последний бизон: были охотники, которые после этого навсегда отреклись от
ножа и винтовки. И сколько ветеранов-охотников из индейцев посвятили себя
делу восстановления исчезнувшей породы животного! То же самое теперь
происходило с бобрами: их добивали. И трудно было уйти от этого, не
участвовать самому в этой бойне. Легко сказать - бросить охоту на бобров! Но
чем же существовать, особенно такому, как Серая Сова, с малолетства
связавшему свою жизнь с судьбою бобра? Нет, ни в каком случае это решение
отказаться навсегда от охоты на бобров не могло быть осуществлено прямо же
вслед за тем, как вздумалось. Еще и еще много раз жизнь должна была убеждать
в бессмыслице истребления бобров, и должен был явиться какой-нибудь случай,
за который можно было бы схватиться и спастись от ненавистного дела
истребления любимого животного.
Сто тысяч квадратных миль земли Онтарио теперь оставались совсем без
бобров, и если бы не встречались кое-где их брошенные хатки, то можно было
бы думать, что они здесь никогда даже не существовали. Около двух тысяч миль
проплыл Серая Сова в каноэ по стране, считавшейся бобровой, и нашел только
кое-где еще уцелевшие колонии и разрозненных одиночек. Серая Сова сидел на
совете у оджибуев на Симоновом озере, беседовал с другими племенами с
большого озера Виктория, с верховьев реки св. Маврикия, и все в один голос
говорили одно и то же: что бобр или вовсе пропал, или находится на границе
исчезновения. И по всему так выходило, что в очень скором времени бобры
должны вовсе исчезнуть. Лес без бобров! Но как это представить себе
человеку, который связал свою судьбу с судьбой бобра и всей окружающей
обстановкой! Без бобра, казалось ему, исчезал всякий смысл в природе. И что
же оставалось думать о себе самом, в сущности, помогавшем нашествию
беззаконных трапперов* и спекулянтов мехами?
______________
* Траппер - охотник на пушного зверя в Северной Америке, пользующийся
чаще всего западнями.
Глубоко задумывался об этом Серая Сова и вспоминал ранние дни своей
лесной жизни, те беззаботные дни одиночества среди молчаливых обширных и
безлюдных просторов. Увы! Эти дни, когда можно было бездумно убивать живые
существа, ушли безвозвратно. В то время ведь он был один, спешки не было, и
убийство животных в целях добывания средств существования казалось занятием
вполне естественным. Нашествие безрассудных трапперов с их нечеловечески
жестокими приемами убийства бобров, - вот что заставило впервые
призадуматься. Индейцы как воспитанные, профессиональные звероловы ставили
обыкновенно капканы свои подо льдом, и там, в воде, животное, захваченное
капканом, или тонуло, или вырывалось и спасалось. Но у пришельцев были
совсем другие приемы...
Что может быть ужаснее спрингпуля*, который выхватывает бобра из воды
за лапу и подвешивает его живым в воздухе?! Так, давно, в первые времена
нашествия варваров, Серая Сова нашел однажды мать, схваченную за лапу, а
бобрята сосали у нее молоко. Она стонала от боли, и, чтобы освободить ее,
пришлось отрезать ей лапу. Несмотря на боль, она поняла, что добрый человек
ее освободил, и, доверяя ему, уходила медленно, поджидая своего маленького.
Другая самка в то время встретилась в еще более ужасном положении: пойманное
спрингпулем животное кричало голосом, до странности напоминавшим наш,
человеческий. Спасти ее было невозможно, оставалось только опустить ее в
воду, чтобы она поскорее задохлась. И вот, умирая, несчастное животное своей
одной, неповрежденной, лапой крепко сжало палец помогавшего ей умереть
человека. Оказалось, что эта самка была на последних днях беременности.
Довольно и двух случаев жертв этого дьявольского изобретения убийства
животных. Но они встречались десятками: выхваченные из воды животные висели
много дней живыми, пока не умирали от жажды и голода. Часто птицы
выклевывали глаза еще у живых...
______________
* Спрингпуль - вид капкана.
Подобная бесчеловечность белых цивилизованных людей у индейца вызывала
чувство особенной близости к животным и первобытной природе, и пусть эта
природа в борьбе за существование была тоже безжалостна, но все-таки она,
даже разграбляемая, оставалась благородной. И оттого убийство бобров белыми
варварами вызывало у Серой Совы чувство глубокой солидарности с животными:
собственное убийство бобров ему стало казаться особого рода предательством,
как если бы он стал ренегатом, помогающим завоевателю обирать своих
соотечественников. И так вот Серая Сова был приведен к сознанию
необходимости заключить мир со всеми жителями лесов, с тем чтобы начать
общую борьбу против гнусного и беспринципного врага.
Истребление зверей белыми варварами сопровождалось и другими
прискорбными бытовыми явлениями. Появилось неведомое раньше воровство.
Началось это бедствие с похищения капканов и скоро распространилось на все.
Звероловы, возвращаясь с промысла в свою лесную избушку, оказывались без
продовольствия, без лыж, печей, одеял и капканов. Лагери очищались от
запасов и бросались в загаженном виде; угонялись даже каноэ. Рушились старые
лесные заветы. Охотники делались осторожными и недоверчивыми. Особенно
удручающее впечатление оставалось в тех случаях, когда осторожность
некоторых приводила к необходимости запирать свои хижины на замок. В старое
время своровать запасы провианта было таким позорным делом, что виновный
расстреливался. Если бы в те времена кто-нибудь вздумал себе на хату
повесить замок, его бы сочли за чужеземца или за человека, не заслуживающего
никакого доверия. И этот позорный способ охраны своего жалкого добра,
казалось, столь противный самому существу человека, теперь становился
необходимым и законным средством. Такими явлениями сопровождалась
цивилизация индейской страны.
Бобрята рождаются со средины мая и до конца первой недели июня. В
северных районах в это время бобровая шкура, бывает, еще сохраняет все
зимние качества. Вот почему весенняя охота может быть вполне рентабельной и
сколько они своим друзьям причинили тревоги, восседали на постели оба
беглеца и выжимали воду из своих шуб прямо на одеяла.
После этого тяжкого испытания супруги перенесли свой лагерь прямо к
старому озеру и, конечно, принимая разные меры предосторожности против
хищных птиц и зверей, дали бобрятам волю уходить и бродить где им только
нравится. Часто бобрята ненадолго спускались вниз, к озеру, своей обдуманной
походкой, купались там, плавали в тростниках и возвращались важно, с видом
двух старичков, делающих прогулку для моциона. Бобрята были неплохие
хозяева. Когда окончился молочный период их кормления, в дополнение к их
естественной пище приходилось давать им еще овсянку. Каждый бобренок получал
свою отдельную тарелку, и вот нужно было видеть, как они обходились с этими
тарелками! Инстинкт бобров - накладывать все полезные материалы друг на
друга где-нибудь в стороне, чтобы они не мешали, - перешел и на тарелки:
заботливо вычищенные тарелки отодвигались к стене палатки, и тут их
непременно нужно было поставить на ребро у стены. Это было, конечно, нелегко
сделать, но они упорно добивались, и большей частью им удавалось прислонить
тарелки к стене.
К трем месяцам своего возраста бобры перестали доставлять своим
хозяевам беспокойство, и нужно было только удовлетворять их жадный аппетит к
овсянке да остерегаться их особенного, неустанного любопытства к мешкам и
ящикам с запасами провизии. Они нуждались в частой ласке, и приходилось
считаться с их обыкновением появляться во всякие часы ночи на постелях
хозяев насквозь промокшими и обдавать своих спящих друзей сыростью и
холодом. Но они были сами щепетильно опрятны, кротки, воспитанны, совершенно
ничем не пахли, и, в общем, это была парочка представителей Маленького
Народа, которая так себя вела, что каждому бы доставило удовольствие с ними
жить. Они старались держаться незаметно, и большую часть времени их было не
видно и не слышно, и только перед закатом обыкновенно они чувствовали
особенную потребность во внимании, и с этим надо было считаться. В эти
минуты они попискивали, хватали за руки своих хозяев, слегка покусывали
кончики пальцев, карабкались вверх, насколько только могли повыше,
сопровождая все это курьезными ужимками, с тем чтобы показать свою особенную
привязанность к людям. И вот эта потребность в человеческой ласке, зовущий
голос, игра то с локоном волос, то с пуговицей или бахромой от одежды делали
их очень похожими на детей. Но подобные приливы чувств не были длительными:
поиграв с людьми на вечерней заре, они исчезали по своим делам до рассвета и
появлялись утомленными, промокшими и сонными.
Нет ничего удивительного в том, что Анахарео как женщина не только
полюбила этих деток звериного царства, но всецело себя им посвятила, как
будто они были ее собственные дети Серая Сова решительно терялся в этом
неожиданно нахлынувшем на него чувстве: оно грозило подорвать главный
источник средств его существования - охоту на бобров. По временам он даже
стыдился этих чувств, как недостойных мужчины. Однако в этих случаях
вспоминался ему один громадный и с виду злой индеец, безобразного вида, с
изуродованным оспой лицом; его все не любили. Однажды он провел целый день
под дождем в поисках своего потерянного бобра; найдя его, он снял с себя
верхнюю одежду, завернул в нее бобра и под проливным дождем шел домой в
одной нижней рубашке. Другой индеец застрелил свою прекрасную ездовую
собаку, вожака, за то, что она заела бобра, которого он два года выращивал.
Значит, было же что-то привлекательное в этих чертенятах, если под их
влиянием изменяли свой характер самые грубые люди!
Серая Сова вначале старался затаиваться в своих чувствах, когда это
происходило на глазах Анахарео, но это было чрезвычайно трудно. Их чихания и
детские покашливания, нежные хныканья и другие разные звуки, выражавшие их
любовь к людям, - как они были привлекательны! А их постоянные пылкие ответы
на всякую ласку, крохотные цепкие, похожие на руки лапки, их по временам
нетерпеливо топающие ножки и маленькие взрывы чувств при защите своей
независимости, - все, казалось, в них было создано для того, чтобы вызывать
самые нежные чувства, дремлющие в каждом человеческом сердце. Большей частью
они были шумно счастливы, но бывали у них иногда приступы сварливости и
повышенной возбудимости, когда они ссорились между собой, били друг друга и
даже своих хозяев. Но такое дурное состояние духа длилось обыкновенно
недолго, и - как удалось установить - причиной его было плохое пищеварение.
Их "руки" (иначе и нельзя назвать их передние конечности) были для их дела
столь же совершенны, как и человеческие. Они могли ими подбирать очень
маленькие предметы, манипулировать палками, камнями, ударять, толкать,
поднимать тяжести и так сильно обхватывали вещи, что трудно было их вырвать.
Очищая зубами сочную кору с палки, они вращали стволик "руками", так что
работа шла, как на токарном станке.
Жадные зверюги постоянно стремились что-нибудь друг у друга стащить, но
редко это было всерьез, и еще реже затея удавалась. Владелец какой-нибудь
палочки всегда был настороже и в случае злонамеренного приближения товарища
поднимал протестующий крик и до того в этом расходился, что долго не
унимался и после того, как неприятель оставлял всякую мысль о грабеже. Ни
малейшего недовольства они не выказывали, когда подходили к ним во время
еды; можно было даже их и погладить; но стоило только потянуться за их
деревянными сандвичами, как они резко вскрикивали и повертывались, заслоняя
задом свои съедобные прутики от людей.
Молодые супруги перенесли на своих бобрят, по-видимому, всю заботу и
нежность, какие таились в них для воспитания собственных детей. Случалось им
уплывать куда-нибудь по озеру, и, когда возвращались, они, не доезжая до
берега, принимались звать, и приемыши подплывали, вытягивали руки, хватались
за спущенные пальцы, глядели вверх, просились и что-то бормотали по-своему.
Для такого случая припасались кусочки чего-нибудь лакомого, и приемыши
поедали это на воде, звучно чмокая губами и всячески выражая свое
довольство. Впрочем, покровителям детей звериного царства такая встреча,
кажется, доставляла не меньшее удовольствие, чем и самим зверятам. В
особенности им стало это занятно, когда оказалось, что лакомым кусочком
можно было на воде манить бобрят за собой, и они старались даже
вскарабкаться в каноэ. В этом им было очень легко помочь, так как хвост
бобренка может быть удобнейшей ручкой. Восторг приемышей при встрече с
хозяевами в каноэ был неописуемый, и если Анахарео и говорила иногда, что
этот восторг небескорыстный, то Серая Сова урезонивал ее такими словами:
- Укажи мне даже самого близкого друга, теплое сердце которого еще
более не теплело бы оттого, что ты его приглашаешь к своему столу.
И не раз после таких забавных сцен, собираясь в новую поездку, Серая
Сова и Анахарео, представители двух племен, самых воинственных, изводили
друг друга спором о том, какую приманку взять в этот раз, что больше любят
или не любят два маленьких существа, которые, по нравственным нормам
спекулянтов цивилизации, не стоили даже заряда пороха.
В середине лета понадобилось непременно Серой Сове побывать на железной
дороге и там посоветоваться с людьми той же профессии о перспективах
предстоящей зимы. Во время этого путешествия бобрам разрешалось бегать
свободно, потому что выскочить за борт каноэ они никак не могли. Когда же
приходилось каноэ тащить за собой по суше, то их сажали в мешок от зерна и
подвешивали к лавочке для гребца в перевернутом каноэ. Один из этих волоков
был длиною в две мили, и бобрята всю дорогу кричали, потому что тучи комаров
облепляли мешок. Не было с собой удобного ящика, чтобы бобров устроить хотя
бы на время остановки; приходилось от комаров привешивать мешок у костра и
подкапчивать бедных зверьков. Почти все время они спали и ничего не ели, но,
тем не менее, прибыли в довольно хорошем состоянии и только казались немного
пьяными. Посмотрев на, них в таком состоянии, один индеец даже сказал, что
они умирают. Но всего через какой-нибудь час или два, проведенные в воде,
они вполне отдохнули. Теперь пришлось их днем и ночью держать в заключении
из-за множества бегавших на свободе ездовых собак. Бобры не оставались
равнодушными к своему заключению, а проворно выгрызали себе выход из всякой
посудины, в которую их приходилось сажать.
Вслед за этим путешествием предстояло совершить еще одно плавание -
назад в лагерь за оставшимися вещами. Пришлось отдать бобров на попечение
одному приятелю, который запер их в свой бревенчатый сарай. Через несколько
дней путешественники прибыли, и, как только выгрузились на берегу, Анахарео
отправилась навестить бобров, а Серая Сова пошел раздобыть крепкий, хороший
ящик, чтобы в тот же вечер сесть на поезд и отправиться дальше. На обратном
своем пути Серая Сова встретил бледную, обезумевшую от горя Анахарео: бобры
исчезли. Они выгрызли себе выход в сарае на более тонком месте, где одно
бревно соединяется с другим, и отправились в свое путешествие. Владелец
сарая, зная, как молодые супруги дорожили бобрами, крайне взволнованный,
надел намордник своей охотничьей собаке и отправился искать беглецов по
следам. Взяв направление к отдаленному озеру, Серая Сова, в свою очередь,
принялся широко обшаривать мель. Бобры не могли быть далеко, и при обычных
условиях их легко бы можно было найти; опасность угрожала от упряжных собак
и от охотников-шкурятников, убивающих все, что им на глаза попадается.
Однако спустя немного самка показалась сама во дворе; она беспечно
пробиралась между собаками, и они ее заметили и уже со всех сторон
бросились, чтобы схватить. Но с криком, дикими прыжками Анахарео бросилась,
выхватила бобренка и, преследуемая врагами, унеслась в ближайшую дверь.
Серая Сова узнал об этом, вернувшись из своих безуспешных поисков.
Поиски с охотничьей собакой тоже не дали никаких результатов, вероятно,
потому, что детеныши большинства животных не оставляют на следу никакого
запаха, и это именно им служит защитой от хищников. Узнав об этом, Серая
Сова и Анахарео значительно между собой переглянулись, оба думая об одном:
что самец, чрезвычайно любознательный и страстный бродяга, отправился в свое
последнее путешествие. И тогда большой крепкий ящик с одним бобренком им
показался слишком большим и пустым. За свою короткую жизнь бобрята не
разлучались между собой больше чем на несколько минут, и оттого теперь
самочка причитывала тем голосом, который являлся у нее в одиночестве при
больших неприятностях.
Серая Сова искал безуспешно весь вечер, пока наконец не стало темнеть.
Вся местность кишела издыхающими от голода упряжными собаками, для каждой из
которых бобренок - один-единственный глоток. Шансов найти теперь оставалось
немного, а пропавший бобренок как раз и был любимцем Серой Совы. Печаль
стала глубоко проникать в его душу. Трудно было думать, чтобы маленький бобр
успел добраться до озера, но искать нужно было, тем более что этот маленький
бродяга часто попадал в трудные положения и все как-то счастливо
отделывался. Быть может, он и в этот раз ускользнет от верной гибели? И
Серая Сова, размышляя об этом, вдруг с достаточной ясностью увидел на другом
берегу узкого залива что-то темно-коричневое, быстро исчезающее в
наступающей темноте. Несколько раз Серая Сова громко позвал, и в ответ
немедленно, только вовсе не со стороны того коричневого предмета, а совсем
недалеко впереди, в расстоянии броска камня, послышался горестный вопль.
Ивняк был густой, и разглядеть что-либо в нем было невозможно. Серая Сова,
однако, шел вперед и кричал, и каждый раз на свой призыв получал ответ,
пока, наконец, бродяга, с выпученными глазами и шерстью, поднявшейся дыбом,
не прорвался через чащу и не бросился к ногам Серой Совы. Вмиг Серая Сова
подхватил маленькое пушистое тельце, крепко прижал к своей груди, и
бобренок, тыкаясь носом в него, тоже выражал свои чувства едва слышным
жалобным писком. Он был совершенно сух и, значит, почти достигнув воды, не
пошел в нее, а вернулся на голос, столь хорошо ему известный.
Никогда Серая Сова раньше не испытывал такой радости от находки
чего-нибудь потерянного. Что же касается Анахарео, то она была вне себя от
восторга. И пусть ящик по-прежнему был слишком велик для двух маленьких
бобров, - теперь пустота его людьми больше не чувствовалась; напротив, он
казался полным, и уже неслись оттуда знакомые звуки ссоры из-за лакомого
кусочка, той самой ссоры, которая выражается словами: милые бранятся -
только тешатся.
Наблюдая теперь зверушек, живущих в полном неведении опасностей,
прошлых, настоящих и будущих, Серая Сова с некоторой тревогой думал о своей
к ним привязанности, перерождающей его самого из охотника - истребителя
бобров в их покровителя. С чисто экономической точки зрения, Серая Сова
давно уже был противником массовой бойни, естественно теперь приходящей к
концу из-за отсутствия жертв. Но такого рода холодный расчет был совсем
другое, чем прямая любовь к живым существам. Оказалось, что эти животные
обладали чувствами и могли отлично их выражать; они могли разговаривать,
имели привязанности, знали, что такое счастье и что такое одиночество; одним
словом, они были маленькими людьми. А наблюдение над двумя маленькими
неизбежно сопровождалось пониманием всего Бобрового Народа: что он весь
такой! Под влиянием этого у Серой Совы всплывали в памяти разные истории о
бобрах, слышанные им в детстве и потом казавшиеся неправдоподобными. Недаром
же дикие индейцы давали своим бобрам такие имена, как Бобровый Народ,
Маленькие Индейцы, Говорящие Братья. Недаром матери-индеянки, потеряв
ребенка, кормят грудью бобров и в этом находят утешение. И как нежно
ухаживали за ними все индейцы, в руки которых они попадали! Но почему же
раньше Серая Сова, ни на мгновенье не задумываясь, предавал их смерти? Это
прежнее свое отношение к бобрам Серая Сова теперь считал совершенно
чудовищным.
Так, раздумывая о маленьких детях звериного царства, Серая Сова в
последний раз на ночь заглянул к ним и отправился спать. Но неугомонные
зверьки в течение ночи выгрызли себе выход из нового жилища и, утомленные
этой работой и еще разными своими делами, крепко заснули снаружи, возле
прогрызенной ими стенки ящика. Тут их и нашли поутру, когда решался вопрос,
садиться в поезд или еще один пропустить.
Между тем слухи о ручных бобрах привлекли в лагерь одного торговца
мехами, пожелавшего посмотреть на бобров. Он рассказал, что есть недалеко
отсюда еще парочка бобрят, которых один индеец принес хозяину магазина в
уплату своего долга, и что он собирается их купить. Он прибавил, что те
бобрята очень неважно выглядят и могут умереть в пути. И потому он их не
хочет касаться и ждет, что владелец сам на свой риск ему их доставит.
Напротив, бобры Серой Совы показались торговцу превосходными и
произвели на него сильное впечатление. Он даже сделал очень выгодное
предложение, которое, конечно, было отвергнуто, хотя денег было и вовсе
мало. После ухода торговца явилось желание поглядеть и на тех бобрят.
Собираясь туда, Серая Сова и Анахарео поместили своих в оцинкованную
лоханку, приставили сторожа и наказали в свое отсутствие никому бобров не
показывать. Владелец бобров оказался не простым торговцем: его универсальный
магазин соединен был с гостиницей, самым же главным источником его дохода
была торговля контрабандным вином. Этот торговец контрабандными напитками в
душе был неплохой парень и тратил на угощенье почти столько же виски,
сколько и продавал. Притом он был еще и набожным человеком и в своей личной
комнате имел нечто вроде алтаря с неугасимой лампадой. Здесь он обыкновенно
и молился со своей семьей; и весьма нередко случалось, что, поднявшись с
колен, приходилось идти прямо за прилавок, отпускать запрещенную водку
покупателю, а потом возвращаться в свою священную комнату и, осенив себя
крестным знамением, снова опускаться на то же самое место. Купив бобрят,
этот хозяин не имел ни малейшего понятия об уходе за ними, и потому
маленькие создания имели вид до крайности жалкий, в полном смысле слова,
можно сказать, умирали и своими слабыми голосами непрерывно кричали. Когда к
ним в ящик просовывали руку, они хватались своими крохотными ручками за
пальцы с жалобными криками, как будто они умоляли спасти их, вытащить из
черной бездны, в которую они погружались.
Серая Сова мог только жалеть, но не осуждать хозяина: сам когда-то так
поступал.
- Если бы только он нам позволил их взять к себе! - говорила Анахарео.
- Пусть бы хоть они умерли возле наших и не были такими одинокими!
- Мы их купим! - ответил Серая Сова.
И пошел к лавочнику.
- Сколько вы хотите?
- Много, - ответил торговец. - А сколько у вас денег?
Серая Сова ответил.
- Мало, - сказал торговец.
Анахарео предложила торговцу ухаживать за бобрами. Но, как ни старалась
она втолковать ему, что от этого бобры поправятся и будут стоить дороже,
хозяин отказался и от такого бескорыстного предложения. Он послал за
лицензией, чтобы иметь право отправить бобров к торговцу мехами, и говорил,
что будет вполне удовлетворен, если бобры проживут до заключения сделки и
будут погружены живыми.
- Если же они, - говорил он, - подохнут после заключения сделки, то это
будет даже забавно.
Одним словом, это был типичный представитель спекулянтов среди
торговцев мехами, порожденных последними аферами.
Но бобрята, без воды, подходящей пищи, какого бы то ни было ухода, к их
счастью, не долго промучились. Один маленький пленник в ближайшее
воскресенье утром был найден мертвым в своей темнице, другой так же
безжизненно растянулся возле ведра с водой, до которой он, мучимый жаждой,
напрасно старался добраться. С глубокою скорбью смотрел Серая Сова, как
бросили в помойное ведро два существа, рожденные в чистой, благоуханной
свободе безмолвных лесных просторов, чудесные существа, не понятые людьми,
опозоренные...
И позже, глядя на своих двух маленьких крошек, Серая Сова не мог забыть
тех несчастных и давал себе нерушимый обет никогда, ни при каких условиях не
продавать своих зверенышей в рабство и сделать их свободными существами во
что бы то ни стало. С болью вспоминал он при этом их загубленную мать.
- Пусть никогда не будет, - говорил он, - в жизни моей, столь же
тяжкого дня и не буду я больше участвовать в чем-нибудь подобном тому, чему
я был свидетелем в жалкой лавке спекулянта. Я на это не пойду, если даже и
придется самому голодать.
В неясном еще сознании, но, по всей вероятности, именно в это время у
Серой Совы созрело решение бросить охоту на бобров навсегда.
Как сожалеешь, когда исчезает любимый пейзаж или погибает последний
представитель какого-нибудь благородного животного! Так было, когда пал
последний бизон: были охотники, которые после этого навсегда отреклись от
ножа и винтовки. И сколько ветеранов-охотников из индейцев посвятили себя
делу восстановления исчезнувшей породы животного! То же самое теперь
происходило с бобрами: их добивали. И трудно было уйти от этого, не
участвовать самому в этой бойне. Легко сказать - бросить охоту на бобров! Но
чем же существовать, особенно такому, как Серая Сова, с малолетства
связавшему свою жизнь с судьбою бобра? Нет, ни в каком случае это решение
отказаться навсегда от охоты на бобров не могло быть осуществлено прямо же
вслед за тем, как вздумалось. Еще и еще много раз жизнь должна была убеждать
в бессмыслице истребления бобров, и должен был явиться какой-нибудь случай,
за который можно было бы схватиться и спастись от ненавистного дела
истребления любимого животного.
Сто тысяч квадратных миль земли Онтарио теперь оставались совсем без
бобров, и если бы не встречались кое-где их брошенные хатки, то можно было
бы думать, что они здесь никогда даже не существовали. Около двух тысяч миль
проплыл Серая Сова в каноэ по стране, считавшейся бобровой, и нашел только
кое-где еще уцелевшие колонии и разрозненных одиночек. Серая Сова сидел на
совете у оджибуев на Симоновом озере, беседовал с другими племенами с
большого озера Виктория, с верховьев реки св. Маврикия, и все в один голос
говорили одно и то же: что бобр или вовсе пропал, или находится на границе
исчезновения. И по всему так выходило, что в очень скором времени бобры
должны вовсе исчезнуть. Лес без бобров! Но как это представить себе
человеку, который связал свою судьбу с судьбой бобра и всей окружающей
обстановкой! Без бобра, казалось ему, исчезал всякий смысл в природе. И что
же оставалось думать о себе самом, в сущности, помогавшем нашествию
беззаконных трапперов* и спекулянтов мехами?
______________
* Траппер - охотник на пушного зверя в Северной Америке, пользующийся
чаще всего западнями.
Глубоко задумывался об этом Серая Сова и вспоминал ранние дни своей
лесной жизни, те беззаботные дни одиночества среди молчаливых обширных и
безлюдных просторов. Увы! Эти дни, когда можно было бездумно убивать живые
существа, ушли безвозвратно. В то время ведь он был один, спешки не было, и
убийство животных в целях добывания средств существования казалось занятием
вполне естественным. Нашествие безрассудных трапперов с их нечеловечески
жестокими приемами убийства бобров, - вот что заставило впервые
призадуматься. Индейцы как воспитанные, профессиональные звероловы ставили
обыкновенно капканы свои подо льдом, и там, в воде, животное, захваченное
капканом, или тонуло, или вырывалось и спасалось. Но у пришельцев были
совсем другие приемы...
Что может быть ужаснее спрингпуля*, который выхватывает бобра из воды
за лапу и подвешивает его живым в воздухе?! Так, давно, в первые времена
нашествия варваров, Серая Сова нашел однажды мать, схваченную за лапу, а
бобрята сосали у нее молоко. Она стонала от боли, и, чтобы освободить ее,
пришлось отрезать ей лапу. Несмотря на боль, она поняла, что добрый человек
ее освободил, и, доверяя ему, уходила медленно, поджидая своего маленького.
Другая самка в то время встретилась в еще более ужасном положении: пойманное
спрингпулем животное кричало голосом, до странности напоминавшим наш,
человеческий. Спасти ее было невозможно, оставалось только опустить ее в
воду, чтобы она поскорее задохлась. И вот, умирая, несчастное животное своей
одной, неповрежденной, лапой крепко сжало палец помогавшего ей умереть
человека. Оказалось, что эта самка была на последних днях беременности.
Довольно и двух случаев жертв этого дьявольского изобретения убийства
животных. Но они встречались десятками: выхваченные из воды животные висели
много дней живыми, пока не умирали от жажды и голода. Часто птицы
выклевывали глаза еще у живых...
______________
* Спрингпуль - вид капкана.
Подобная бесчеловечность белых цивилизованных людей у индейца вызывала
чувство особенной близости к животным и первобытной природе, и пусть эта
природа в борьбе за существование была тоже безжалостна, но все-таки она,
даже разграбляемая, оставалась благородной. И оттого убийство бобров белыми
варварами вызывало у Серой Совы чувство глубокой солидарности с животными:
собственное убийство бобров ему стало казаться особого рода предательством,
как если бы он стал ренегатом, помогающим завоевателю обирать своих
соотечественников. И так вот Серая Сова был приведен к сознанию
необходимости заключить мир со всеми жителями лесов, с тем чтобы начать
общую борьбу против гнусного и беспринципного врага.
Истребление зверей белыми варварами сопровождалось и другими
прискорбными бытовыми явлениями. Появилось неведомое раньше воровство.
Началось это бедствие с похищения капканов и скоро распространилось на все.
Звероловы, возвращаясь с промысла в свою лесную избушку, оказывались без
продовольствия, без лыж, печей, одеял и капканов. Лагери очищались от
запасов и бросались в загаженном виде; угонялись даже каноэ. Рушились старые
лесные заветы. Охотники делались осторожными и недоверчивыми. Особенно
удручающее впечатление оставалось в тех случаях, когда осторожность
некоторых приводила к необходимости запирать свои хижины на замок. В старое
время своровать запасы провианта было таким позорным делом, что виновный
расстреливался. Если бы в те времена кто-нибудь вздумал себе на хату
повесить замок, его бы сочли за чужеземца или за человека, не заслуживающего
никакого доверия. И этот позорный способ охраны своего жалкого добра,
казалось, столь противный самому существу человека, теперь становился
необходимым и законным средством. Такими явлениями сопровождалась
цивилизация индейской страны.
Бобрята рождаются со средины мая и до конца первой недели июня. В
северных районах в это время бобровая шкура, бывает, еще сохраняет все
зимние качества. Вот почему весенняя охота может быть вполне рентабельной и