Пришвин Михаил. Зеленый шум

этом важно было одно: что многие прочтут его писание. Но после этого-то
все-таки деньги ему ведь очень же нужны. Но это выйдет само собой: раз
напечатают, то, конечно, и деньги пришлют. И непременно пришлют,
приблизительно через месяц чек должен быть здесь. Но если он так уверен в
этом, то почему же теперь, раз дело сделано, авансом не купить чего-нибудь
хорошего к празднику: рождество не за горами. Итак, захватив с собой кое-что
в лавке, Серая Сова отправился домой. Была сильная снежная метель; человек
прокладывал себе лыжный путь, и сразу же за ним заметало следы.
В этом мерном ритме лыжного хода задумывается человек, и там, в этой
"задумчивости", мысли порхают, как в метели снежинки. Он чувствовал,
благодаря писанию, будто крылья выросли у него за спиной, а до тех пор он,
бескрылый, был привязан где-то далеко от своей желанной родины. Раньше ему
тяжело было давать полный ход своей мечте: эта мечта бескрылая неизменно
приводила на родину, вызывала острую боль, почти что до крика. Теперь это
мученье кончилось, и нет больше одиночества: на всяком месте, при всяких
условиях он может из себя самого извлекать целый мир, и с пером в руке он
может скитаться в стране дикой красоты, вновь переживать приключения,
которые без помощи пера, по всем признакам, больше уже никогда не
повторятся.
Чувство родства с природой, годами росшее в Серой Сове, достигло теперь
силы сознательного действия; последние опыты с дикими животными показали ему
свою силу родственного внимания к ним, силу, которой можно управлять как
созидательной силой. Нет! Не только бобров, столь близких к человеку, но и
всех животных нельзя считать бессмысленными существами!
"Как можно сомневаться в этом смысле, - думал Серая Сова, - раз все они
так удивительно быстро отвечают на всякое малейшее проявление в отношении к
ним человеческой доброты!"
Вспомнился Серой Сове один молодой олененок, который кормился на том
берегу их озера. Он был всегда один, и Серая Сова догадывался, что,
вероятней всего, олененок остался от одной из самок, которых ему пришлось
застрелить для своего питания. Этому маленькому одинокому существу еще не
было времени выучиться бояться человека, и он иногда переходил озеро и,
поднимаясь вверх по дороге, проходил мимо самой хижины. Это бывало всегда
приблизительно в один и тот же час через день. Поселенцы, заметив это, стали
выходить из хижины и поджидать его. Олененок не обращал на это никакого
внимания и проходил безмятежно. Иногда он останавливался, рассматривал
людей. Скоро он стал вовсе ручным, и можно было свободно ходить около него,
когда он обгрызал тополевые ветки, припасенные для бобров. Поселенцы
чрезвычайно радовались этому новому другу, а его доверчивость, или, может
быть, незнание, или невежество были лучшей гарантией его безопасности. После
его появления Серая Сова за мясом стал уходить далеко в глубину леса, чтобы
выстрелом не пугать молодого олененка. А всего только год тому назад Серая
Сова, чтобы не тратить пулю, убил бы его дубинкой. А что было бы, если бы он
в свое время не обирал, не оскорблял свой любимый север непрерывным
убийством? Но откуда же взять средства существования для жизни? Серая Сова
не был тем сентиментальным человеком, который ест мясо, а сам рук своих не
хочет марать для убийства животного. Раз нельзя не есть, нельзя обойтись без
еды, то почему же и не убить? Но если бы явилась такая возможность, чтобы
лично можно было обойтись без этого и свои силы тратить на то, к чему больше
лежит душа, то как бы это было хорошо! Не может ли вот это писательство дать
возможность жить наблюдением животных, разведением их? Сколько платят за
такой товар?
Сколько можно всего передумать, совершая путь в сорок миль! Снежинки
кружатся, падают без конца, и пусть себе падают - об этом нечего думать, и
мысль, привыкая к снежинкам, как бы освобождается от необходимости внешнего
мира, она прочищается и начинает принимать какую-то форму.
Вот теперь только стало совершенно ясно, что не надо жалеть о том
невольном поступке, когда Серая Сова, будучи в долгах, сам захлопнул капканы
перед тем, как им надо было убить бобров. Бобры теперь были целы, решение не
убивать бобров от этого стало серьезней. Открылся путь приручения диких
животных. Все эти маленькие животные - белки, сойки, ондатры, молоденький
олень, - по мере того как вырастало их доверие к человеку, в то же время
открывали ему путь для увлекательного изучения природы; живые они были
интересней, чем мертвые. Но ведь это же несомненно: они гораздо интереснее,
и самое дело охраны должно быть полезнее, чем дело разрушения, и если кто
занимается этим серьезно, то, наверное, он должен и зарабатывать гораздо
больше, чем просто за шкурки. Нет никакого сомнения, что основанное на этом
чувстве охраны жизни писательство должно хорошо оплачиваться. А если это так
и Серая Сова может жить и писать, как ему хочется, то вовсе и не нужно будет
искать охотничий участок. На каждом месте тогда он может своим собственным
усилием создавать страну непуганых птиц и зверей.
Серая Сова, конечно, понимал, что для перемены своей профессии охотника
в желанном направлении требуется что-то большее, чем обычное физическое
мужество лесного человека. Но относительно своих литературных попыток он не
понимал, что в его положении даже ангел нуждался бы в спасательном круге.
Да, конечно, он фантазировал, он строил воздушные замки.
Лесная жизнь воспитывает железную волю. Серая Сова так понимал, что
если человек считает себя способным на что-нибудь направить все свои силы со
всей искренностью, то он добьется любой разумной цели. Он в своей жизни
этому видел сотни примеров.
Но что, если он теперь ставит задачу научиться ходить по воде?
Бушевала метель, но в душе Серой Совы совершалось такое, что эта ярость
стихии только бодрила его, она вызывала в нем такое чувство, будто сейчас
совершается в природе какое-то торжество, вроде стихийного карнавала, и он
шествует, сливаясь душой с этим диким разгулом, и чувствует, что нет ничего
такого, чего бы он не мог преодолеть. Серая Сова несся на лыжах через бурю в
своем собственном ритме, в бешеном вое находил такое упоение, что вот только
бы петь, - и он кричал, он орал, как зверь...
После он сам, вспоминая этот решительный момент своей жизни, записал:
"Но вдумайся глубже, я понял бы, что, несмотря на все мои выкрики,
хваленое искусство и опытность, я не мог бы остановить падения ни одной из
этих тысяч летящих снежинок".
Серая Сова прибыл домой в самый разгар снежной бури, и было так уютно
войти в маленькую хижину прямо из метели. Анахарео к мешкам от сахара,
разрезанным и вымытым для занавесок, пришивала теперь яркоцветные шерстяные
бордюры. На окнах такие занавески придавали всему домику уютный вид.
Бобры, как рассказала Анахарео, почувствовали отсутствие Серой Совы, и
особенно Мак-Джиннис: после ухода он, казалось, что-то искал и провел много
времени около двери, поглядывая на нее снизу вверх. При входе Серой Совы ни
один из них не показался, но через наблюдательное отверстие их крепости
виднелись носы: очевидно, бобры старались еще понять, кто бы это мог быть. И
как только поняли, то сразу выскочили и запрыгали вокруг него. А Мак-Джиннис
непрерывно бросался, до тех пор, пока Серая Сова не стал на колени и не
угостил его специально для этого припасенными конфетами. Оба бобра с громким
чавканьем принялись за угощение.
После того Серая Сова выложил свои скромные покупки, сделать которые
уговорил его добрый лавочник ввиду близости рождества. Серая Сова был всегда
слишком занят охотой в лесу и никогда не мог быть уверенным, что вот сегодня
такое-то число. И потому рождество он обыкновенно пропускал. А может быть,
ему в душе и не особенно хотелось вспоминать праздник, когда из-за какой-то
лицемерной сентиментальности нельзя бывает лишать жизни животных. Но теперь
он был семейный человек, жил в стране, где рождество для всех праздник, и он
решил в этот раз не отставать от людей и тоже по-своему отпраздновать.
Хорошо выстрогав несколько досок из сухого кедра, Серая Сова разрисовал
их индейскими рисунками и повесил возле окон как наличники. Если смотреть
отступя, казалось, будто эти наличники разукрашены бусами. Кроме того,
лесные отшельники развесили в освещаемых местах украшения с племенными
эмблемами. На пол положили два коврика из оленьих шкур. Наперед зная, что
они сделаются игрушками бобров, их прибили гвоздями. Но и это не помогло:
завидев коврики, бобры стали из них целыми пригоршнями выщипывать шерсть. Из
перьев убитого орла Серая Сова сделал военный головной убор - это целое
сооружение из перьев, красок и поддельных бус. Вырезав из дерева подобие
лица воина, он нарисовал на нем, на случай прихода гостя, дружественные
знаки и надел головной убор. С другого конца стола у этого воина был очень
внушительный вид. Везде на видных местах были расставлены раскрашенные
свечи, к балкам подвешены японские фонари. От всего этого и получилось так,
что если заглянуть снаружи в окно, то можно было бы подумать, что хижина
заселена какими-то индейскими духами, вкусы которых были наполовину
дикарскими, наполовину благочестивыми.
К сочельнику все было готово: загорелись свечи, освещая с лучшей
стороны украшения. На тарелках были разложены яблоки, апельсины, орехи.
Увидев все это, Анахарео решила устроить для бобров елку; взяла топор,
стала на лыжи. А Серая Сова остался смотреть за куском оленины, шипевшим на
печке, и за рождественским пудингом, купленным в лавке.
Легкий ветер колебал сосновые ветки, и они сначала еле слышно гудели,
но ветер, наверное, усиливался, - звуки нарастали низкими волнами,
поднимались до высокой дрожащей ноты и замирали. Слушая эти звуки, Серая
Сова поднял окно и увидел Анахарео: она тоже слушала восторженно эти
чудесные звуки сосен и говорила, что это, пожалуй, не хуже рождественских
колоколов. Чудесное дерево принесла Анахарео. Его воткнули в трещину пола, к
вершине прикрепили горящую свечу, на ветках привесили все так, чтобы можно
было добраться бобрам: конфеты, кусочки яблок и разные вкусные вещи со
стола.
Бобры довольно равнодушно смотрели на все эти приготовления, но запах
дерева их привлек к себе; они вгляделись, обнаружили висевшие лакомства,
начали немедленно обрывать веревочки, спускать лакомства на пол и смаковать.
Сами хозяева тоже сидели за столом, тоже ели и наблюдали своих маленьких
приемышей. Бобрята быстро истребили все висевшее на дереве; пришлось им
подбавлять, привешивать повыше, и вот началась такая забава, что сами
хозяева забыли о своей собственной еде. Маленькие существа становились на
задние ноги, хватали, срывали подарки, воровали лучшие куски друг у друга,
толкались в спешке с такой силой, что какой-нибудь падал и комично спешил
подняться, опасаясь, что другой в это время все съест. Болтали, кричали,
визжали от возбуждения. Новые и новые лакомства подвешивали добрые хозяева,
показывали бобрам, говорили:
- Глядите, что еще мы нашли!
Зверюги начали уносить еду про запас, то шествуя на задних ногах с
подарком в руках, то на четвереньках - с добычей в зубах. Когда же все было
съедено, растащено и больше уже ничего не добавлялось, то мудрая и
бережливая Мак-Джинти опрокинула дерево и поволокла его, как бы желая
упрятать подальше самый источник снабжения до будущего урожая. Но тут уже
началась такая потеха, такое веселье охватило людей, что похоже было, будто
в благодарность за рождество бобры стали сами по-своему для людей устраивать
свое, бобровое рождество. И они как будто в самом деле были счастливы, что
забавляют людей. И Анахарео счастлива была, что бобры счастливы, и Серая
Сова радовался, что все были счастливы.
Наевшись до самого горла, утомленные кутилы удалились за перегородку и
завалились спать с полными желудками среди собранных рождественских даров.
После их ухода воцарился покой и молчание; раскрашенный воин стал особенно
серьезно глядеть из-под своего оперенного головного убора. Пришлось
удовлетворить его немую просьбу - выпить, и Серая Сова достал заветную
бутылку красного вина. Начались тосты за этих спящих бобров, и за бобров на
той стороне озера, и за величавого индейца в перьях, и за доброго француза,
снабдившего таким отличным вином. Вылив последний тост за здоровье друг
друга, новоселы установили, что во всем Квебеке не было никогда такого
веселого рождества, и если уж не во всем Квебеке, то, во всяком случае, на
этом озере.

СЧАСТЬЕ

Какому разумному человеку придет в голову связывать свою судьбу с
каким-то рассказом, написанным в лесу и отправленным в Лондон? Кто, послав
такой рассказ, пойдет через какой-нибудь месяц в город получать за него
деньги по чеку?
Но Серая Сова пошел, прихватив с собой для верности и свою подругу
Анахарео. И надо же было так случиться когда они спросили на почте о чеке -
чек был тут.
В отдельном конверте любезно был прислан экземпляр журнала, в котором
был напечатан очерк Серой Совы, сокращенный приблизительно до одной четверти
оригинала, иллюстрированный пятью из пятидесяти присланных им фото.
Анахарео и Серая Сова, когда открыли указанную страницу в этом
царственного вида журнале, вдруг увидели и узнали слова, фразы, возникшие в
столь жалкой обстановке; тут было даже изображение хижины, сделанной
собственными руками, бобровой плотины, самих Мак-Джинниса и Мак-Джинти...
Чудеса! Может ли быть?
Анахарео бросилась отнимать журнал у Серой Совы. Отняла и впилась: все,
действительно, как у них, и все-таки странно.
- Возможно ли?
И он, в свою очередь, тоже вступает в борьбу с Анахарео, отнимает
журнал.
Так несколько раз журнал переходит из рук в руки, пока, наконец, Серая
Сова не уступает его в полное владение Анахарео, а сам принимается с
необычайным волнением разглядывать ярко-розовый кусок бумаги, представляющий
собой деньги, которыми можно уплатить почти что весь долг, взятый под
пушнину в районе Тулэйди.
Но мало чека! Редактор прислал ему лично самое любезное письмо, в
котором просил писать еще и еще в этом роде. Случилось - чувствовал всей
душой Серая Сова - нечто для него великое и, если хотите, даже
торжественное, но без всяких ненужных для истинного торжества церемоний и
суеты. Во мраке он сделал свой первый шаг, но шаг был сделан верно.
"Как же так может быть? - думал он. - Ведь никакого же плана не было в
этом писательстве, и если взять труд, которым добывается в лесах пушнина, то
тут вовсе не было даже этого труда; было пустяковое, праздное и приятное
времяпрепровождение в тяжелые часы уныния. Как же из этих пустяков могла
встать для него, загореться ослепительно заря новой жизни?"
Прежде чем написать согласие на сделанное предложение, Серая Сова с
легким головокружением вышел из маленькой гостиницы, купил для себя толстое
желтое "вечное перо", немного чернил, много бумаги и для Анахарео новый
"кодак"*. Добрый лавочник, на которого лесные жители привыкли уже смотреть,
как на небесного покровителя, услышав приятные новости, потрепал Серую Сову
по плечу, сердечно, во французском духе, поздравил и сказал, что, конечно,
он всегда был уверен в чем-то подобном. Но, по правде говоря, он мог бы с
той же самой уверенностью рассчитывать, что Серая Сова будет на египетском
троне.
______________
* "Кодак" - маленький ручной фотоаппарат.

ЗАКОН КЛЫКА И КОГТЯ

Обратное путешествие в шестьдесят километров Серая Сова и Анахарео
совершили весело по лесу, сверкавшему снежным покровом, не соблюдая ради
привалившего счастья суровый закон молчания на лесном пути. Шли даже и не
гуськом, как всегда, а рядом и все время разговаривали и строили планы о
приручении тех бобров Березового озера, которые так счастливо спаслись,
когда уже были на них расставлены капканы. Для своих бобров можно тут же
выстроить что-нибудь вроде бобрового домика. Они - и ондатры, и белки, и
молоденький олененок - должны тоже улучшать свое положение, по мере того как
оно будет улучшаться у людей. Хорошо бы вот еще найти где-нибудь лося.
Хорошо бы расширить хижину, сделать пристройки, населить их рогатыми,
пушными, пернатыми друзьями. Серая Сова будет о них писать, Анахарео -
снабжать иллюстрациями при помощи нового "кодака". Раз уже есть теперь свои
ручные бобры, есть на озере бобры дикие и разные прирученные животные и -
самое счастливое - написан очерк и получены деньги, то почему и не могло
совершиться и дальше так именно, как вот теперь хочется? Здесь ведь вовсе
нет трапперов, которые могли бы вторгнуться и помешать осуществлению плана
устройства Бобрового Народа. Ручные бобры и дикие смешаются, размножатся,
заполнят пруд, распространятся и населят вокруг него пустые ручьи, и "Дом
Мак-Джинниса", как уже и теперь зовут лесорубы лагерь Серой Совы, станет
центром бобровой культуры и со временем даже станет знаменитым местом.
Так вот как расширяется душа у людей, когда им повезет, и вот так бы
нам всем всеми средствами помогать такому расширению души у людей: сколько
бы они в таком состоянии наделали всего хорошего!
Хотя прошло вот уже пять ночей, как лесные жители оставили свою хижину,
но беспокоиться им было не о чем: морозы были самые легкие и повредить
бобрам не могли. В свою очередь, и бобры ничего не могли для своих хозяев
наделать дурного, ножки стола, койки, умывальника теперь были защищены
запасными печными трубами, вещи были сложены на эти бронированные укрепления
и на полки.
Не было никаких дурных предчувствий. Но в нескольких милях от лагеря
новоселы заметили странный лыжный след, идущий прямо по их пути. Отпечатки
следов, сделанных в мартовскую оттепель и теперь замерзших, было бы легко
разобрать и, может быть, о чем-нибудь догадаться, но уже темнело, когда был
замечен этот след, и понять что-нибудь было невозможно.
В этом пустынном жительстве люди, конечно, всегда настороже, и им, как
и Робинзону, именно след человека больше всего и вселяет в душу тревогу.
Стали делать всякие предположения и в то же время, конечно, помчались вперед
на лыжах как можно скорей.
Первое, что пришло в голову, что это кто-нибудь из лесорубов приходил
посмотреть на бобров, но это предположение сразу же отпало: след шел не с
той стороны. И этот человек не расставлял широко лыжи, как делают белые, а
держал лыжи одну к одной, как индейцы. Вот показалась и хижина, и в ней был
свет! И когда, наконец, хозяева с таким волнением открыли дверь своего дома,
перед ними с широчайшей улыбкой, с протянутыми вперед руками стоял Давид
Белый Камень! Старик-алгонкинец достиг своего и добрался до своих желанных
друзей.
Какое же это было чудесное свидание! Серая Сова не помнил дня в своей
жизни, когда бы он был так рад человеку. Оказалось, тот знаменитый дробовик,
с таким кучным боем, из которого можно было в толпе на выбор, как пулей,
подстрелить любого человека, все еще был цел. Давиду посчастливилось хорошо
подработать с охотничьей экскурсией на лосей. Он занимался трапперством всю
зиму в Нью-Брунсвике, и, найдя там партию бобров, хорошо выручил.
Сели ужинать, и после того, как за ужином переговорили обо всем и
разговор на время замер, Серая Сова и Анахарео стали звать Мак-Джинти и
Мак-Джинниса, которые по какой-то причине не показывались. Какие-то неясные
звуки слышались из-за перегородки; несомненно, они были тут, но почему же
они все-таки не показывались?
Почему? Давид посмотрел на Анахарео и хитро подмигнул обоими глазами,
как сова.
- Понимаю, - сказал он, оскалив зубы, - они там работают, но и я тоже у
вас тут не бездельничал! Вот вам подарок.
И, дойдя до перегородки, вытащил одного за другим двух взрослых бобров,
еще мокрых и... мертвых.
Анахарео уронила ложку, которую она вытирала, и та с легким стуком
упала на пол. Серая Сова вынул трубку. Тихий треск спички показался взрывом,
- такая вдруг в комнате наступила тишина.
Потом Анахарео подняла ложку и приступила к тарелкам. За промежуток
времени, показавшийся таким длинным, Серая Сова вспомнил, что человек этот
ведь был же другом.
- Спасибо, Дэйв, - ответил он.
И хотел еще что-то сказать, но вдруг пересохло в горле. А когда
оправился, то спросил:
- А где же остальные?
- Там стоят еще капканы, - ответил Давид.
Серая Сова зажег фонарь и сказал:
- Пойдем же, друг, посмотрим на них.
Давид, конечно, что-то почуял неладное и, когда вышли, спросил:
- В чем дело, Арчи? Кажется, я сделал что-то нехорошо... Скажи мне, в
чем дело?
- Почему? - ответил Серая Сова. - Успокойся, пожалуйста, вовсе же нет
ничего такого.
И поднял фонарь, чтобы видеть его лицо и в то же время скрыть свое лицо
от него.
- Нам всю зиму, - сказал он спокойно, - как-то не везло ну вот и все, а
так решительно нет ничего. Не беспокойся, пожалуйста.
Около бобровой хатки они вытащили пять капканов оба бобренка поймались
Давид был один из самых лучших охотников.
- Ну, теперь мы их всех выловили, - сказал он нерешительно.
И затем прибавил:
- Это все, что здесь было.
- Да, - согласился Серая Сова, - это все, что здесь было.
И посмотрел вниз, на двух маленьких бобрят, безжизненно лежавших на
льду, под звездами. Возле них был домик, теперь пустой и холодный. Но делать
было нечего, старый закон клыка и когтя, очевидно, был сильнее всего, а все,
что строилось мечтой, рассыпалось впрах.

ПОСЛЕДНИЙ КРИК

На другой день в глубокой печали Серая Сова снял шкуры с бобров и отдал
их Давиду. Останки же - четыре туши - отнес он к озеру и засунул под лед
возле хатки. Быть может, он тут про себя, по старой привычке, прошептал и
одну языческую молитву.
Начало таять, и когда Давид предложил всем вместе отправиться разбить
лагерь на озерах Тулэйди, то с этим все согласились: переселяться. Теперь не
было никакого смысла оставаться здесь: таких друзей, как сойки, ондатры,
молодой олененок и белки, можно было найти везде. И они как жили без
человека, так и будут продолжать свою жизнь без всякого для себя ущерба.
Итак, старик сделал салазки, и однажды на рассвете в них погружено было все
имущество, бочонок с бобрами и знаменитая печка.
Все было готово Анахарео спустилась на берег к домику из грязи,
покормила там ондатру в последний раз. В это время на руки к Серой Сове
садились сойки, по ногам взбегали белки и брали от него его последние дары.
Потом попрощались с воином в перьях, с домиком Мак-Джинниса, с задумчивыми
соснами, его окружающими, поглядели тоже в сторону того, другого, теперь
пустого домика.
Давид теперь ясно разглядел печаль на лицах своих друзей и даже
высказал во время пути, что он догадывается случилось что-то неладное. Потом
он замолк и больше никогда не заводил об этом речь. Только сделал для
чего-то пометку на кедре, нарисовал знак Утки, своего животного-покровителя,
в зарубку сунул кусочек прессованного жевательного табаку и произнес слова,
другим непонятные.
Бочонок с бобрами находился на самом верху воза, и когда проходили
берегом незамерзшего ручья, то Мак-Джиннис не упустил случая и совершил
полет сверху из бочонка в ручей. Поиски бобренка несколько рассеяли печаль
путешественников, и отряд двинулся с холма на холм по тяжелой дороге, в
голубую даль Тулэйди.
Это был очень утомительный путь, и отряд четыре дня еле тащился.
Двигались больше ночью, когда подмерзало, и наст держал лыжи. Несколько раз
тобогган с бочонком наверху опрокидывался и пассажиры вываливались в снег.
Не очень-то им нравились такие сотрясения, - они спешили опять залезть в
бочонок и ссорились за первенство, когда залезали. Двигаться так двигаться!
Если же почему-нибудь происходила остановка, то крышка с окошка немедленно
сбрасывалась, и две коричневые мордочки с маленькими черными глазками
недовольно выглядывали. Если их немая просьба не достигала цели и сани не
приходили в движение, то они беспокоились и начинали жаловаться Серая Сова
был сам точно такой - двигаться так двигаться! - и потому бобров хорошо
понимал. Но у Давида была другая точка зрения ему казалось, что бесплатные
пассажиры на казенных харчах могли бы немного и потерпеть и помолчать. Все
эти неприятности, однако, совсем прекратились, когда путешественники
добрались до дороги, - тут их подобрали повозки "Компании". В этой стране
редкая подвода проходит мимо путника, не предлагая ему присесть. Но мало
того! Один служащий "Компании", узнав о том, что охотники предполагают жить
в палатках, предложил им маленькую уютную хижину на берегу Тулэйди. Этот
лагерь, известный под кличкой "Половинка" (половина пути), и был отдан
охотникам до тех самых пор, когда им вздумается двинуться дальше.
Бобрам тут дали полную волю, и они по ночам принялись изучать местные
воды, а днем спали в лагере, который находился теперь всего лишь в пяти
милях от Кобано. Жить тут стало куда веселей, потому что тут было много
посетителей, и было бы даже и совсем хорошо, если бы не эта трагедия на
Березовом озере. Спустя некоторое время, однако, энергия опять вернулась к
Серой Сове, и с новой силой охватила его мысль об охране Бобрового Народа.
Он даже написал второй очерк, но только сомневался в его пригодности для
журнала ему казалось, что его новое "вечное перо" писало несколько
меланхолично.
Тем временем пришлось усилить охрану бобров, потому что этот район был