Страница:
заселен и довольно густо, и много тут было всяких бродяг, сплавщиков. Все
они во время посещений были приятным обществом, но Давид, свободно
говоривший и по-французски, однажды подслушал обрывки разговора о бобрах
такого характера, что охрану пришлось еще больше усилить. Все трое по
очереди ходили дозором по окрестности, не спуская со слуха бобров.
Обязанности следить, однако, не были трудны бобры всегда где-нибудь шумели.
Они были заняты сейчас тем, что строили себе маленький забавный бобровый
домик недалеко от лагеря, там, где берег очистился от снега и открылась
вода. Они подгрызали и валили маленькие тополя, ивы, их крики, драки, споры
были далеко слышны в любое время. Перед самым рассветом они царапались в
дверь, просились домой, потом лезли в постели хозяев и спали. Около полудня
они просыпались и, не ожидая еды, спешили по своим великим строительным
делам.
Вскоре сюда приехал один старик, уже много лет ловящий ондатр на этих
озерах охота по праву тут ему принадлежала и от него зависела. Его появление
было угрозой для жизни бобров, и, нечего делать, пришлось поскорей утекать
Давид отправился в Кобано и, как знающий французский язык, хотел поискать
там себе работу. А Серая Сова и Анахарео собрали бобров, посадили их в
бочонок и, погрузив все в попутную повозку, перевезли на одно маленькое
озеро возле дороги, еще ближе к городу. Под большими вязами здесь разбили
лагерь, бобры же забавлялись в старой бобровой хатке и на плотине в конце
маленького пруда. Для них, не говоря уже о старых стройках, здесь было много
воды и еды, здесь они могли бы жить в очень хороших условиях, пока Серая
Сова не выберет постоянное место для бобровой колонии.
Окончив работу по разбивке лагеря, Серая Сова и Анахарео пошли к озеру
и позвали бобров. Услыхав знакомый призывный сигнал, они бросились
наперегонки и в величайшем возбуждении стали ластиться, прыгать, бормотать.
Не оставалось никакого сомнения в том, что им хотелось каким-нибудь образом
передать друзьям свое огромное удовольствие от находки бобрового "замка".
Поев немного наспех конфет, они опять бросились туда, к своей новой
собственности, бесконечно счастливые. Ведь уже почти год прошел, как они
попали совсем маленькими существами под надзор людей. И теперь как было не
оценить, что они, совсем взрослые и будучи на полной свободе, будучи
возбуждены своей интересной деятельностью в новом месте, все-таки не
забывали людей и при первом призыве спешили к ним, только чтобы выразить
свое удовольствие старым друзьям.
Однажды вечером они пришли в лагерь, почесались, долго и громко о
чем-то поговорили, потом вышли, побродили вокруг палатки, как в старину:
ведь эта палатка была их домом полжизни. Они обнюхивали печку, участницу
стольких приключений, Мак-Джиннис обжег себе нос, Мак-Джинти, вытаскивая
лепешки, опрокинула ящик для пищи. Лепешек они съели изрядное количество и
вообще чувствовали себя совершенно как дома и превосходно. Особенно нежно
они потом приласкались к своим хозяевам и напомнили им даже те далекие
теперь уже дни на Березовом озере, и людям было приятно вспоминать о тех
вечерах в старой палатке с горящей печкой и сидящими в ее свете маленькими
друзьями.
Бобры даже поспали немного в палатке и вообще ни малейшего повода не
дали думать о какой-нибудь перемене в их отношениях к людям. Отдохнув, они
направились к своему озеру.
Люди, как всегда, проводили их до берега и в душе желали, чтобы они
опять стали маленькими.
Серая Сова и Анахарео стояли на берегу и смотрели на следы на воде от
двух бобров, плывущих по озеру к своему домику. Два следа расходились углами
и мало-помалу скрывались в сумраке. И при свете звезд все были видны
серебряные волны, поднятые бобрами, - как они катились к берегу и тут
терялись. В ответ на зов людей последовал ответ на долгой звенящей ноте,
потом был ответ на другой ноте. И оба голоса слились, смешались, как в хоре,
и эхом отражались от холмов - тише, тише и вовсе замерли.
И этот долгий плачущий крик из мрака был последним криком, который
слышали от них Серая Сова и Анахарео.
Сознание полной утраты любимых животных пришло, конечно, не сразу. В
следующий вечер зеркальная поверхность пруда не покрылась рябью и на зов не
последовал обычный пылкий ответ. Прошла вторая ночь, и третья, и еще
четвертая, - с воды больше не доносился шум, веселая болтовня и знакомые
коричневые тельца не скакали вверх из воды. Дождь смыл их следы, конфеты их
лежали нетронутыми. В лагере "Половинка" их маленькие постройки разрушались,
недоконченный домик был затоплен и скоро вовсе снесен. От них ничего, совсем
ничего не останется.
Вслед за весенним разливом они непременно должны идти к устью ручья
или, может быть, вернутся домой.
Прошли по ручью вверх до истока, проваливаясь в подрытом течением
снегу, прошли таким же образом и вниз до устья, ковыляли по талому снегу на
поломанных лыжах и все звали... Обегали весь окружающий район, обследовали
шаг за шагом все берега Тулэйди, проверили каждый ручей. Действовали, пока
не исчерпались все возможности. Прислушивались к каждому выстрелу,
выслеживали, проверяли следы всех людей во всех направлениях. Все могло
быть! Нашли убитого оленя, шкуру с которого потревоженные браконьеры не
успели снять. Несмотря на время года, всюду были расставлены ловушки. Нет!
Едва ли бобры могли добраться до устья. Как все прирученные животные, они не
могли утратить свое доверие к человеку, и оттого этих любвеобильных зверушек
каждый легко мог убить просто дубинкой.
Все кругом холодно говорили: одни, что бобры, конечно, убиты; другие,
что они непременно живы и их надо искать. Ну и, конечно, искали с надеждой,
искали и без надежды...
И, наконец, вблизи все было обыскано, оставалось только расширить район
при помощи каноэ. Но каноэ находилось отсюда в сорока милях. Что же делать?
Искать так искать! Пошли, и оттуда три дня плыли на каноэ обратно. Видели по
пути место старого лагеря; там, на берегу реки, еще стояли шесты от палатки
и рядом уцелел загон для бобров. Молча прошли мимо того места, где тогда
бобры чуть-чуть не утонули вместе с печкой. Ночевали на берегу Темискауаты.
И на следующий день возобновили свои поиски. И еще много дней ходили по
окрестностям, почти не ели, спали беспокойно, бодрствовали в печали. Часто,
когда доходил какой-нибудь слух, совершали длинное путешествие только для
осмотра какой-нибудь шкуры: у Мак-Джинниса был обожженный нос и седые
волосы; Мак-Джинти была черна, как смоль. И каждый раз радовались только
тому, что шкуры были не от их бобров. Расспрашивали всяких странников,
некоторых выслеживали, одного или двух даже и обыскивали. Мрачными и
молчаливыми стали поиски. Ходили всегда вооруженные и нажили себе много
врагов. Оживали, когда попадали хоть на какой-нибудь лыжный след, но скоро,
проверив, опять приходили в уныние. В утомлении, в полуснах являлись
полувидения, полупредчувствия, и это нереальное часто толкало к новым
поискам. При таком исследовании мало что укрылось, - нашлись даже бобры, о
существовании которых никто не подозревал.
Анахарео похудела, побледнела, у нее впали щеки, глаза приобрели
напряженное выражение, как от голода. Однажды она сказала:
- Хотела бы я знать теперь, в чем же мы виноваты?
В другой раз:
- Пусть бы с нами случилось все что угодно, только не это.
И еще:
- Мы думали, что они будут всегда у нас.
И далее:
- Они любили нас.
Серая Сова и Анахарео все надеялись долго и после того, как потерялась
всякая надежда. По ночам сидели во мраке около несчастного лагеря под
вязами, ожидая, наблюдая, прислушиваясь, - не донесется ли столь памятный
крик приветствия или топанье неуклюжих, с трэдом идущих ног. И все ждали и
ждали существ, которых нет, которые не могут прийти. И ничего не было видно,
кроме кольца обступающих деревьев, и ничего не было слышно, кроме журчания
ручья. Мало-помалу деревья оделись, даже на старом бобровом доме выросла
трава. Пруд высох и превратился в болото, и остался только ручей, медленно
бегущий по его дну.
И, наконец, все кончилось, иссякли все родники надежды. Ничего не
осталось от бобров, кроме пустого бочонка на берегу озера, и он тоже
мало-помалу рассыпался на части и превратился в груду досок и ржавых
обручей.
Часть вторая
Для французского населения, среди которого у всех на глазах разыгралась
драма с бобрами, было вовсе непонятно отношение индейцев к природе, их
самоотверженная любовь к двум маленьким животным. Они смотрели на индейцев
как на диво, как на остатки язычества. И Серая Сова, которому не раз
приходилось выслушивать замечания в этом роде, соглашался возможно, что да,
что все его благоговение к дикой природе является остатком язычества. Но что
же из этого? Чем плохо такое чувство, если оно, развиваясь все сильней и
сильней, приводит человека к необходимости деятельности, гораздо более
благотворной, чем та, которой он занимался раньше. Вот исчезли те два
маленьких существа, и он теперь хочет возместить потерю, чтобы они жили в
сердцах множества людей и образы двух милых существ побуждали бы всех, кто
может, охранять Бобровый Народ.
Старая шрапнельная рана, оставленная без призора за этот тяжелый месяц
поисков маленьких друзей, открылась и вывела Серую Сову из строя Давид Белый
Камень, узнав о трудном положении своих друзей, бросил свою новую службу,
пришел помогать. Ему что-то пришло в голову, и он с какою-то мыслью сидит и
глядит теперь на остатки бочонка на берегу озера. Он покачал головой и
улыбнулся Анахарео такой улыбкой, какой у него почти никогда не бывало.
- Знаешь, - говорит он, - я тоже вроде как бы захотел видеть бобров
возле себя.
Оказалось, что где-то, за двадцать пять миль отсюда, среди холмов
Сахарная Голова, есть бобры он это узнал и хочет идти туда за ними, чтобы
опять тут, возле людей, жили бобры. Услыхав это, Анахарео тоже хочет идти -
помогать Давиду. Они скоро собираются и уходят Бобры действительно нашлись
возле Сахарной Головы, в хатке их было четыре, но старик взял только пару -
из-за того, что бобровой матери было бы тяжело перенести плен, она бы
погибла.
Анахарео всю дорогу несла их на спине в мешке, и они прибыли
расстроенные, полуголодные - два комочка, которые можно бы спрятать в
полулитровой банке, и весом каждый не больше ста граммов. Они были очень
хрупкие, жизнь еле-еле теплилась в их крошечных тельцах.
Давид остался еще на две недели, чтобы помочь поставить бобрят на ноги.
Но как ни старались, маленький самец, названный Сахарной Головой, не
выдержал и погиб. Самочка была тоже близка к этому не ела ни хлеба, ни
сгущенного молока и лежала, положив голову на угол ящика. Хотя для
населения, как сказано выше, непонятна была привязанность индейцев к
животным и вообще их отношение к природе, но населению это все нравилось,
оно сочувствовало и старалось помочь индейцам всеми средствами. Со всех
сторон в отношении больного маленького бобренка столько давалось советов,
что будь он человеком, то никак не мог бы получить большего внимания. Одна
женщина предложила снабжать молоком, два врача, - а их и было в городе всего
два, - пришли на помощь. По их совету, стали коровье молоко очень сильно
разводить, чтобы приблизить состав его к бобровому. Ухаживала за бобренком
одна пожилая ирландка. Каждые два часа происходило кормление при помощи
стеклянной спринцовки.
Двое почтенных супругов решили довести это дело до конца один из них
держал бобра, другой выдавливал молоко. После третьего или четвертого
впрыскивания бобренок стал крепнуть. А через два дня был здоров совершенно и
стал проявлять признаки той смелости и независимости, благодаря которым
сделался потом одним из самых известных диких животных Северной Америки.
Да, пожалуй, это несколько мрачное начало можно считать первым
выступлением в обществе ныне знаменитой Джелли Ролл, звезды экрана, любимицы
общества номер первый, королевы Бобровой Колонии.
Да, Джелли Ролл - ведь это персона, о которой говорили даже на
заседании правительства Оттавы!
После выздоровления Джелли Ролл лагерь был перенесен на Большую
Темискауату, к устью того самого ручья, по которому в последний раз уплыли
Мак-Джиннис и Мак-Джинти. Надежда на их возвращение до конца все-таки еще не
покидала индейцев, и им казалось, что если они когда-нибудь вернутся, то
скорее всего сюда. Тут, в тихой заводи возле ручья, Джелли Ролл забавлялась,
рыла на отмелях пещерки, сооружала забавные постройки из палок или же просто
носилась галопом вверх и вниз по дорожке к палатке. Она быстро росла и, как
только значительно окрепла, начала таскать журналы, овощи, дрова и все, что
только могло привлечь ее капризное внимание. Из всех ее поступков
мало-помалу стала обрисовываться крупная индивидуальность, подготовленная к
встрече со всевозможными превратностями жизни. В палатке жить она вовсе не
захотела, а предпочитала одно из четырех или пяти выстроенных ею самою жилищ
там внизу, на прудке.
Если не считать привязанности к человеку, которая у нее проявлялась
стихийно, бурными припадками, то она ни в чем не была похожа на своих
предшественников. Она рано потеряла своего товарища, и оттого эта утрата
прошла для нее незаметно. Для Мак-Джинниса и Мак-Джинти характерна была их
зависимость от людей Джелли Ролл, напротив, считала людей и их имущество
своей собственной, естественной средой.
Преданность индейцев животным, их великое чувство природы, видимо,
производили все более и более сильное впечатление на жителей города,
симпатии их к лесным жителям возрастали, и, наконец, несмотря на разницу в
религии, языке, цвете кожи, их дружески признали гражданами города. По
праздникам целые партии народа приплывали к "индейскому" берегу,
устраивались пикники в тени березовой рощи Джелли всегда внимательно
осматривала каждого члена этих компаний - прием знакомства, сохраненный ею и
до сих пор. Изучив гостей, она никогда не выражала кому-нибудь из них
особенного предпочтения, с таким презрительным видом она убегала после
осмотра, что все покатывались со смеху, а кто-нибудь, может, и чувствовал
облегчение. Среди этих гостей иногда бывали и очень почтенные люди, так, был
один языковед, проницательный знаток человеческой природы, - тот прямо
заинтересовался жизнью Серой Совы, изучал ее с большим вниманием и
чрезвычайно благожелательно.
Первое время Серая Сова и Анахарео несколько стеснялись гостей, но их
тактичное и внимательное отношение скоро победило все неловкости. Никто,
кроме французов, не мог ладить с индейцами начиная с первых французских
поселенцев, это повелось и сохранилось до сих пор. Только у французов
краснокожий не чувствовал себя существом, которое должно быть стерто с лица
земли. И до сих пор врожденная вежливость, инстинктивное уважение к чувствам
других сохранялись в самой атмосфере этого городка Кобано. Мальчики вежливо
снимали шапки перед людьми, одетыми в оленьи куртки. Маленькие девочки,
застенчиво краснея, кланялись женщине побежденной расы. Женщины улыбались и
приветствовали, мужчины останавливались и дружески разговаривали.
Приходилось во время нечастых посещений города индейцам возвращаться и с
какой-нибудь ношей, - в таких случаях люди сходили с тротуара и уступали
дорогу. И это ни в каком случае не было тем фальшивым, напускным лоском
вежливости, имеющей в конце концов корыстное происхождение. Случались,
например, в городе пожары, тогда тушить пожар, помогать пострадавшим
бросались все. Если же кто-нибудь из граждан умирал, то на время движения
погребальной процессии останавливалось всякое движение в городе, лавочники
выходили на улицу с обнаженными головами в знак уважения; жизненная
репутация умершего теперь не имела никакого значения: раз умер - о том молчи
или говори только хорошее.
В этой тихой заводи бурного потока человеческой жизни проходила
угрюмость, сглаживалась угловатость в характере. И наши индейцы тоже
мирились с белыми и забывали себя как представителей истребляемой расы.
Давид Белый Камень до того часто стал отлынивать от своей работы, чтобы в
чем-нибудь помогать своим друзьям, что место свое потерял и другого найти
так и не мог. С большой радостью Серая Сова и Анахарео приняли его в свою
семью и стали всем делиться с ним поровну.
Пришел гонорар и за второй очерк. Все было уплачено по счетам и
пополнены запасы в палатке. Серая Сова снабжал хозяйство бакалеей. Давид
добывал в соседних лесах и озерах мясо и рыбу. Так сложилась эта маленькая
община, самостоятельная, независимая. Можно бы так долго и жить, ни о чем не
горюя, если бы не постоянная тоска о севере, не эти вечные разговоры с
воспоминаниями о прошлом, с планами на возможное будущее.
Некоторое состояние равновесия в отношении средств существования не
могло удовлетворить надолго индейцев. Здесь осуществить свой проект Бобровой
Колонии Серая Сова не видел никакой возможности. Давид, в свою очередь,
очень волновался о своих золотых россыпях. Мало-помалу эта мечта о золотых
россыпях овладела всеми одинаково: старику Давиду нужно было золото, чтобы
удалиться на покой; Анахарео влекла наследственная страсть к
золотоискательству; Серой Сове нужны были средства, чтобы создать свой
заповедник. Путешествие на золотые прииски было хорошо обдумано, не хватало
только средств. Между тем был уже июль, нужно было теперь же, не дожидаясь
осени, позаботиться о зимних запасах и всех предстоящих расходах на трех
человек, на это трудное плавание за двести миль, со многими волоками, в
перегруженном каноэ. Золотоносный участок принадлежал Давиду. Чтобы самому
не войти в это общество золотоискателей с пустыми руками, Серая Сова решил
заработать денег и стал для этого особенно внимательно наблюдать жизнь
Джелли. Вскоре он написал рассказы и длинный очерк о дикой природе с его
новой точки зрения. Эти свои произведения Серая Сова прочитал кое-кому,
понимающим по-английски, и, по их словам, они получили большое удовольствие.
Один из этих слушателей Серой Совы, кто-то вроде публичного лектора,
сказал, что выслушанное им годится как хороший материал для лекций. Но Серая
Сова для этого недостаточно знал по-французски. Ближайший поселок, где все
говорят по-английски, был дачный поселок на южном берегу реки св. Лаврентия,
известной под именем Метис-Бичо. Это было несколько далековато, но Серая
Сова захотел попытать счастья: ему очень хотелось поделиться своим опытом с
другими людьми. Итак, недолго раздумывая, Серая Сова передал свое хозяйство
Давиду, а сам вместе с Анахарео, пожелавшей его сопровождать, упаковали
Джелли Ролл, провиант, лагерное снаряжение и сели на поезд, идущий в
Метис-Бичо.
Индейцы прибыли на место, по обыкновению своему, с пустым карманом;
всего наличными было один доллар и шестьдесят девять центов. Между тем для
выступления с лекциями, оказалось, нужны были кое-какие расходы: например,
на объявления, на оплату устроителя и т.д. Но еще раньше денежных
затруднений встретилось такое неожиданное препятствие, как необходимость в
разрешении стать лагерем. К счастью, нашелся один француз, который разрешил
раскинуть лагерь на своей собственной земле, и это затруднение кончилось. Но
тут же возникло новое, обидное и невозможное: оказалось, что для лекции
необходимо заняться саморекламой! Услыхав об этом, Серая Сова и Анахарео
съежились, как два червя, попавших в тарелку с солью. Читать лекции - это
одно, а заниматься такой пошлостью, как самореклама, - это совсем другое.
Так создалось опять трудное положение. Джелли, привыкшая к большой воде,
приходила в своем ящике в бешенство и непрерывно кричала.
Прошло две недели в таком раздражении, что тошно было и думать о
лекции. От обидной неудачи в своей попытке объясниться с людьми Серая Сова и
Анахарео захирели и затворились в своей палатке на берегу столь
недружественного Атлантического океана. Джелли исхудала от жажды плавать в
воде, но пустить молодого бобра в соленую морскую воду было опасно. Давид
писал, выражая надежду на хорошие дела. А дела были такие, что все запасы
приходили к концу. Мелькала уже мысль дать телеграмму доброму лавочнику в
Кобано - выслать деньги, как он обещал, на случай неудачи, на обратный
билет. Но Серая Сова преодолел это малодушие, удалился в лес - остаток
лесной страны - и там написал лекцию величиной приблизительно в пять тысяч
слов.
Между тем слух о намерениях прибывших индейцев разнесся по всему
дачному поселку, и один из первых здешних поселенцев, владевший почти всею
землей, наконец-то отвел площадь для лагеря, на которой находился маленький
пруд. Здесь Джелли Ролл опять зажила припеваючи. В это время одна дама,
видное лицо в поселке, заинтересовалась планами Серой Совы, прочитала его
лекцию и очень одобрила его мысли и чувства. Она твердо решила пустить
интересную затею в ход и сама сделалась секретарем, устроителем и казначеем
всего этого предприятия. Ее молодые сыновья и друзья продавали билеты. Сама
же она, - как оказалось, большая мастерица в этих делах, - нарисовала много
плакатов. Назначен был день чтения, место определено было в танцевальном
зале. Кроме того, добрая дама дала Серой Сове несколько ценных советов в
ораторском искусстве.
Пришел назначенный вечер. Серая Сова и Анахарео скромно прошмыгнули в
здание через черный ход. Ожидая вызова, они сидели в задней комнате в
большой тревоге за Джелли: не опрокинула бы она в лагере молоко, не переехал
бы ее один из автомобилей, которыми кишела эта страна. Представляя себе это
свое чтение, Серая Сова, казалось ему, охотно бы поменялся своим положением
с положением Джелли под колесом автомобиля. Наконец лектора вызвали, и это
шествие в комнату экзекуции Серая Сова считал одним из самых храбрейших
поступков своей жизни Анахарео шла за ним как моральная поддержка, хотя, в
сущности, это было похоже на то, как если бы слепой вел слепого.
Когда же Серая Сова очутился лицом к лицу с тесной массой нескольких
сот устремленных на него лиц, он почувствовал себя, по собственному его
выражению, как змея, проглотившая ледяную сосульку и пронзенная холодом от
головы до хвоста.
Спасение, однако, было тут же, рядом. Леди-покровительница выступила
вперед и произнесла короткое, но хорошо составленное вступительное слово.
Собрание ей аплодировало. Наступило молчание. Пришел час броситься в бой.
И вот что пишет об этом решительном шаге своей жизни сам Серая Сова:
"Я остановил свой взгляд на добром лице в первом ряду и неожиданно
обнаружил, что говорю. Я слышал шепот. Люди смотрели друг на друга, кивали
головой, казались заинтересованными. Тогда я почувствовал уверенность,
увлекся темой и развил ее до конца. На мгновенье была пауза, и затем
аплодисменты, громкие, настойчивые, долгие. У меня закружилась голова: такой
шум - и для нас! Поднялся полковник со словами высокой оценки, и он - я с
трудом мог верить своим ушам - сказал, что это была не лекция, а поэма.
Новые аплодисменты. Затем весь этот народ столпился вокруг нас, пожимал
руки, поздравляя".
Последовали другие лекции. Серую Сову приглашали говорить в других
залах, в отелях. Всегда рядом с ним на лекциях стояла Анахарео. Тяжело ей
было выносить свою долю участия: какие мужественные усилия нужно было иметь,
чтобы, преодолевая мучения застенчивости, самой держаться спокойно и
свободно! Некоторые родители приводили своих детей, прося поучить их
мудрости индейцев, живущих в лесах. Серая Сова не отказывал наивным
родителям в их просьбе, и, наверное, из его рассказов и советов детям не все
упало на каменистую почву. Анахарео с ее женским тактом в отношении детей
имела, конечно, больший успех. Она догадалась рассказать истории ее
Ирокезского народа, о привлекательном, но в каком-то отношении и жестоком
Нинно-Боджо. Что же касается Серой Совы, то он совсем упустил из виду, что
дети в известном возрасте питают склонность к рассказам кровожадного
содержания. Он слишком много останавливался на чувстве родственного внимания
человека к слабейшим существам, населяющим лес. Нет никакого сомнения в том,
что особенно восприимчивые дети хорошо поняли Серую Сову, но однажды он был
вовсе огорошен, когда в ответ на предложение задавать любые вопросы поднялся
рослый парень лет тринадцати и спросил:
- Убили вы кого-нибудь?
- Нет! - признался Серая Сова несколько робко. Он так сказал это "нет",
как будто извинялся в таком маленьком своем упущении.
- Снимали ли вы когда-нибудь скальп? - продолжал этот эмбрион
прокурора.
- Нет! - опять повторил Серая Сова.
Эмбрион бросил долгий презрительный взгляд и сказал:
- Ну, так вы просто дурак!
На таких беседах всегда присутствовала Джелли и звуками своего
неодобрения скучным лекциям много вносила оживления.
Хорошо ли, худо ли, но деньги за лекции поступали, и в банке был открыт
текущий счет. Лагерь индейцев был всегда окружен толпою детей, и Джелли
сделалась самой популярной личностью в Метис-Бичо.
По возвращении домой Серая Сова и Анахарео были радостно встречены
они во время посещений были приятным обществом, но Давид, свободно
говоривший и по-французски, однажды подслушал обрывки разговора о бобрах
такого характера, что охрану пришлось еще больше усилить. Все трое по
очереди ходили дозором по окрестности, не спуская со слуха бобров.
Обязанности следить, однако, не были трудны бобры всегда где-нибудь шумели.
Они были заняты сейчас тем, что строили себе маленький забавный бобровый
домик недалеко от лагеря, там, где берег очистился от снега и открылась
вода. Они подгрызали и валили маленькие тополя, ивы, их крики, драки, споры
были далеко слышны в любое время. Перед самым рассветом они царапались в
дверь, просились домой, потом лезли в постели хозяев и спали. Около полудня
они просыпались и, не ожидая еды, спешили по своим великим строительным
делам.
Вскоре сюда приехал один старик, уже много лет ловящий ондатр на этих
озерах охота по праву тут ему принадлежала и от него зависела. Его появление
было угрозой для жизни бобров, и, нечего делать, пришлось поскорей утекать
Давид отправился в Кобано и, как знающий французский язык, хотел поискать
там себе работу. А Серая Сова и Анахарео собрали бобров, посадили их в
бочонок и, погрузив все в попутную повозку, перевезли на одно маленькое
озеро возле дороги, еще ближе к городу. Под большими вязами здесь разбили
лагерь, бобры же забавлялись в старой бобровой хатке и на плотине в конце
маленького пруда. Для них, не говоря уже о старых стройках, здесь было много
воды и еды, здесь они могли бы жить в очень хороших условиях, пока Серая
Сова не выберет постоянное место для бобровой колонии.
Окончив работу по разбивке лагеря, Серая Сова и Анахарео пошли к озеру
и позвали бобров. Услыхав знакомый призывный сигнал, они бросились
наперегонки и в величайшем возбуждении стали ластиться, прыгать, бормотать.
Не оставалось никакого сомнения в том, что им хотелось каким-нибудь образом
передать друзьям свое огромное удовольствие от находки бобрового "замка".
Поев немного наспех конфет, они опять бросились туда, к своей новой
собственности, бесконечно счастливые. Ведь уже почти год прошел, как они
попали совсем маленькими существами под надзор людей. И теперь как было не
оценить, что они, совсем взрослые и будучи на полной свободе, будучи
возбуждены своей интересной деятельностью в новом месте, все-таки не
забывали людей и при первом призыве спешили к ним, только чтобы выразить
свое удовольствие старым друзьям.
Однажды вечером они пришли в лагерь, почесались, долго и громко о
чем-то поговорили, потом вышли, побродили вокруг палатки, как в старину:
ведь эта палатка была их домом полжизни. Они обнюхивали печку, участницу
стольких приключений, Мак-Джиннис обжег себе нос, Мак-Джинти, вытаскивая
лепешки, опрокинула ящик для пищи. Лепешек они съели изрядное количество и
вообще чувствовали себя совершенно как дома и превосходно. Особенно нежно
они потом приласкались к своим хозяевам и напомнили им даже те далекие
теперь уже дни на Березовом озере, и людям было приятно вспоминать о тех
вечерах в старой палатке с горящей печкой и сидящими в ее свете маленькими
друзьями.
Бобры даже поспали немного в палатке и вообще ни малейшего повода не
дали думать о какой-нибудь перемене в их отношениях к людям. Отдохнув, они
направились к своему озеру.
Люди, как всегда, проводили их до берега и в душе желали, чтобы они
опять стали маленькими.
Серая Сова и Анахарео стояли на берегу и смотрели на следы на воде от
двух бобров, плывущих по озеру к своему домику. Два следа расходились углами
и мало-помалу скрывались в сумраке. И при свете звезд все были видны
серебряные волны, поднятые бобрами, - как они катились к берегу и тут
терялись. В ответ на зов людей последовал ответ на долгой звенящей ноте,
потом был ответ на другой ноте. И оба голоса слились, смешались, как в хоре,
и эхом отражались от холмов - тише, тише и вовсе замерли.
И этот долгий плачущий крик из мрака был последним криком, который
слышали от них Серая Сова и Анахарео.
Сознание полной утраты любимых животных пришло, конечно, не сразу. В
следующий вечер зеркальная поверхность пруда не покрылась рябью и на зов не
последовал обычный пылкий ответ. Прошла вторая ночь, и третья, и еще
четвертая, - с воды больше не доносился шум, веселая болтовня и знакомые
коричневые тельца не скакали вверх из воды. Дождь смыл их следы, конфеты их
лежали нетронутыми. В лагере "Половинка" их маленькие постройки разрушались,
недоконченный домик был затоплен и скоро вовсе снесен. От них ничего, совсем
ничего не останется.
Вслед за весенним разливом они непременно должны идти к устью ручья
или, может быть, вернутся домой.
Прошли по ручью вверх до истока, проваливаясь в подрытом течением
снегу, прошли таким же образом и вниз до устья, ковыляли по талому снегу на
поломанных лыжах и все звали... Обегали весь окружающий район, обследовали
шаг за шагом все берега Тулэйди, проверили каждый ручей. Действовали, пока
не исчерпались все возможности. Прислушивались к каждому выстрелу,
выслеживали, проверяли следы всех людей во всех направлениях. Все могло
быть! Нашли убитого оленя, шкуру с которого потревоженные браконьеры не
успели снять. Несмотря на время года, всюду были расставлены ловушки. Нет!
Едва ли бобры могли добраться до устья. Как все прирученные животные, они не
могли утратить свое доверие к человеку, и оттого этих любвеобильных зверушек
каждый легко мог убить просто дубинкой.
Все кругом холодно говорили: одни, что бобры, конечно, убиты; другие,
что они непременно живы и их надо искать. Ну и, конечно, искали с надеждой,
искали и без надежды...
И, наконец, вблизи все было обыскано, оставалось только расширить район
при помощи каноэ. Но каноэ находилось отсюда в сорока милях. Что же делать?
Искать так искать! Пошли, и оттуда три дня плыли на каноэ обратно. Видели по
пути место старого лагеря; там, на берегу реки, еще стояли шесты от палатки
и рядом уцелел загон для бобров. Молча прошли мимо того места, где тогда
бобры чуть-чуть не утонули вместе с печкой. Ночевали на берегу Темискауаты.
И на следующий день возобновили свои поиски. И еще много дней ходили по
окрестностям, почти не ели, спали беспокойно, бодрствовали в печали. Часто,
когда доходил какой-нибудь слух, совершали длинное путешествие только для
осмотра какой-нибудь шкуры: у Мак-Джинниса был обожженный нос и седые
волосы; Мак-Джинти была черна, как смоль. И каждый раз радовались только
тому, что шкуры были не от их бобров. Расспрашивали всяких странников,
некоторых выслеживали, одного или двух даже и обыскивали. Мрачными и
молчаливыми стали поиски. Ходили всегда вооруженные и нажили себе много
врагов. Оживали, когда попадали хоть на какой-нибудь лыжный след, но скоро,
проверив, опять приходили в уныние. В утомлении, в полуснах являлись
полувидения, полупредчувствия, и это нереальное часто толкало к новым
поискам. При таком исследовании мало что укрылось, - нашлись даже бобры, о
существовании которых никто не подозревал.
Анахарео похудела, побледнела, у нее впали щеки, глаза приобрели
напряженное выражение, как от голода. Однажды она сказала:
- Хотела бы я знать теперь, в чем же мы виноваты?
В другой раз:
- Пусть бы с нами случилось все что угодно, только не это.
И еще:
- Мы думали, что они будут всегда у нас.
И далее:
- Они любили нас.
Серая Сова и Анахарео все надеялись долго и после того, как потерялась
всякая надежда. По ночам сидели во мраке около несчастного лагеря под
вязами, ожидая, наблюдая, прислушиваясь, - не донесется ли столь памятный
крик приветствия или топанье неуклюжих, с трэдом идущих ног. И все ждали и
ждали существ, которых нет, которые не могут прийти. И ничего не было видно,
кроме кольца обступающих деревьев, и ничего не было слышно, кроме журчания
ручья. Мало-помалу деревья оделись, даже на старом бобровом доме выросла
трава. Пруд высох и превратился в болото, и остался только ручей, медленно
бегущий по его дну.
И, наконец, все кончилось, иссякли все родники надежды. Ничего не
осталось от бобров, кроме пустого бочонка на берегу озера, и он тоже
мало-помалу рассыпался на части и превратился в груду досок и ржавых
обручей.
Часть вторая
Для французского населения, среди которого у всех на глазах разыгралась
драма с бобрами, было вовсе непонятно отношение индейцев к природе, их
самоотверженная любовь к двум маленьким животным. Они смотрели на индейцев
как на диво, как на остатки язычества. И Серая Сова, которому не раз
приходилось выслушивать замечания в этом роде, соглашался возможно, что да,
что все его благоговение к дикой природе является остатком язычества. Но что
же из этого? Чем плохо такое чувство, если оно, развиваясь все сильней и
сильней, приводит человека к необходимости деятельности, гораздо более
благотворной, чем та, которой он занимался раньше. Вот исчезли те два
маленьких существа, и он теперь хочет возместить потерю, чтобы они жили в
сердцах множества людей и образы двух милых существ побуждали бы всех, кто
может, охранять Бобровый Народ.
Старая шрапнельная рана, оставленная без призора за этот тяжелый месяц
поисков маленьких друзей, открылась и вывела Серую Сову из строя Давид Белый
Камень, узнав о трудном положении своих друзей, бросил свою новую службу,
пришел помогать. Ему что-то пришло в голову, и он с какою-то мыслью сидит и
глядит теперь на остатки бочонка на берегу озера. Он покачал головой и
улыбнулся Анахарео такой улыбкой, какой у него почти никогда не бывало.
- Знаешь, - говорит он, - я тоже вроде как бы захотел видеть бобров
возле себя.
Оказалось, что где-то, за двадцать пять миль отсюда, среди холмов
Сахарная Голова, есть бобры он это узнал и хочет идти туда за ними, чтобы
опять тут, возле людей, жили бобры. Услыхав это, Анахарео тоже хочет идти -
помогать Давиду. Они скоро собираются и уходят Бобры действительно нашлись
возле Сахарной Головы, в хатке их было четыре, но старик взял только пару -
из-за того, что бобровой матери было бы тяжело перенести плен, она бы
погибла.
Анахарео всю дорогу несла их на спине в мешке, и они прибыли
расстроенные, полуголодные - два комочка, которые можно бы спрятать в
полулитровой банке, и весом каждый не больше ста граммов. Они были очень
хрупкие, жизнь еле-еле теплилась в их крошечных тельцах.
Давид остался еще на две недели, чтобы помочь поставить бобрят на ноги.
Но как ни старались, маленький самец, названный Сахарной Головой, не
выдержал и погиб. Самочка была тоже близка к этому не ела ни хлеба, ни
сгущенного молока и лежала, положив голову на угол ящика. Хотя для
населения, как сказано выше, непонятна была привязанность индейцев к
животным и вообще их отношение к природе, но населению это все нравилось,
оно сочувствовало и старалось помочь индейцам всеми средствами. Со всех
сторон в отношении больного маленького бобренка столько давалось советов,
что будь он человеком, то никак не мог бы получить большего внимания. Одна
женщина предложила снабжать молоком, два врача, - а их и было в городе всего
два, - пришли на помощь. По их совету, стали коровье молоко очень сильно
разводить, чтобы приблизить состав его к бобровому. Ухаживала за бобренком
одна пожилая ирландка. Каждые два часа происходило кормление при помощи
стеклянной спринцовки.
Двое почтенных супругов решили довести это дело до конца один из них
держал бобра, другой выдавливал молоко. После третьего или четвертого
впрыскивания бобренок стал крепнуть. А через два дня был здоров совершенно и
стал проявлять признаки той смелости и независимости, благодаря которым
сделался потом одним из самых известных диких животных Северной Америки.
Да, пожалуй, это несколько мрачное начало можно считать первым
выступлением в обществе ныне знаменитой Джелли Ролл, звезды экрана, любимицы
общества номер первый, королевы Бобровой Колонии.
Да, Джелли Ролл - ведь это персона, о которой говорили даже на
заседании правительства Оттавы!
После выздоровления Джелли Ролл лагерь был перенесен на Большую
Темискауату, к устью того самого ручья, по которому в последний раз уплыли
Мак-Джиннис и Мак-Джинти. Надежда на их возвращение до конца все-таки еще не
покидала индейцев, и им казалось, что если они когда-нибудь вернутся, то
скорее всего сюда. Тут, в тихой заводи возле ручья, Джелли Ролл забавлялась,
рыла на отмелях пещерки, сооружала забавные постройки из палок или же просто
носилась галопом вверх и вниз по дорожке к палатке. Она быстро росла и, как
только значительно окрепла, начала таскать журналы, овощи, дрова и все, что
только могло привлечь ее капризное внимание. Из всех ее поступков
мало-помалу стала обрисовываться крупная индивидуальность, подготовленная к
встрече со всевозможными превратностями жизни. В палатке жить она вовсе не
захотела, а предпочитала одно из четырех или пяти выстроенных ею самою жилищ
там внизу, на прудке.
Если не считать привязанности к человеку, которая у нее проявлялась
стихийно, бурными припадками, то она ни в чем не была похожа на своих
предшественников. Она рано потеряла своего товарища, и оттого эта утрата
прошла для нее незаметно. Для Мак-Джинниса и Мак-Джинти характерна была их
зависимость от людей Джелли Ролл, напротив, считала людей и их имущество
своей собственной, естественной средой.
Преданность индейцев животным, их великое чувство природы, видимо,
производили все более и более сильное впечатление на жителей города,
симпатии их к лесным жителям возрастали, и, наконец, несмотря на разницу в
религии, языке, цвете кожи, их дружески признали гражданами города. По
праздникам целые партии народа приплывали к "индейскому" берегу,
устраивались пикники в тени березовой рощи Джелли всегда внимательно
осматривала каждого члена этих компаний - прием знакомства, сохраненный ею и
до сих пор. Изучив гостей, она никогда не выражала кому-нибудь из них
особенного предпочтения, с таким презрительным видом она убегала после
осмотра, что все покатывались со смеху, а кто-нибудь, может, и чувствовал
облегчение. Среди этих гостей иногда бывали и очень почтенные люди, так, был
один языковед, проницательный знаток человеческой природы, - тот прямо
заинтересовался жизнью Серой Совы, изучал ее с большим вниманием и
чрезвычайно благожелательно.
Первое время Серая Сова и Анахарео несколько стеснялись гостей, но их
тактичное и внимательное отношение скоро победило все неловкости. Никто,
кроме французов, не мог ладить с индейцами начиная с первых французских
поселенцев, это повелось и сохранилось до сих пор. Только у французов
краснокожий не чувствовал себя существом, которое должно быть стерто с лица
земли. И до сих пор врожденная вежливость, инстинктивное уважение к чувствам
других сохранялись в самой атмосфере этого городка Кобано. Мальчики вежливо
снимали шапки перед людьми, одетыми в оленьи куртки. Маленькие девочки,
застенчиво краснея, кланялись женщине побежденной расы. Женщины улыбались и
приветствовали, мужчины останавливались и дружески разговаривали.
Приходилось во время нечастых посещений города индейцам возвращаться и с
какой-нибудь ношей, - в таких случаях люди сходили с тротуара и уступали
дорогу. И это ни в каком случае не было тем фальшивым, напускным лоском
вежливости, имеющей в конце концов корыстное происхождение. Случались,
например, в городе пожары, тогда тушить пожар, помогать пострадавшим
бросались все. Если же кто-нибудь из граждан умирал, то на время движения
погребальной процессии останавливалось всякое движение в городе, лавочники
выходили на улицу с обнаженными головами в знак уважения; жизненная
репутация умершего теперь не имела никакого значения: раз умер - о том молчи
или говори только хорошее.
В этой тихой заводи бурного потока человеческой жизни проходила
угрюмость, сглаживалась угловатость в характере. И наши индейцы тоже
мирились с белыми и забывали себя как представителей истребляемой расы.
Давид Белый Камень до того часто стал отлынивать от своей работы, чтобы в
чем-нибудь помогать своим друзьям, что место свое потерял и другого найти
так и не мог. С большой радостью Серая Сова и Анахарео приняли его в свою
семью и стали всем делиться с ним поровну.
Пришел гонорар и за второй очерк. Все было уплачено по счетам и
пополнены запасы в палатке. Серая Сова снабжал хозяйство бакалеей. Давид
добывал в соседних лесах и озерах мясо и рыбу. Так сложилась эта маленькая
община, самостоятельная, независимая. Можно бы так долго и жить, ни о чем не
горюя, если бы не постоянная тоска о севере, не эти вечные разговоры с
воспоминаниями о прошлом, с планами на возможное будущее.
Некоторое состояние равновесия в отношении средств существования не
могло удовлетворить надолго индейцев. Здесь осуществить свой проект Бобровой
Колонии Серая Сова не видел никакой возможности. Давид, в свою очередь,
очень волновался о своих золотых россыпях. Мало-помалу эта мечта о золотых
россыпях овладела всеми одинаково: старику Давиду нужно было золото, чтобы
удалиться на покой; Анахарео влекла наследственная страсть к
золотоискательству; Серой Сове нужны были средства, чтобы создать свой
заповедник. Путешествие на золотые прииски было хорошо обдумано, не хватало
только средств. Между тем был уже июль, нужно было теперь же, не дожидаясь
осени, позаботиться о зимних запасах и всех предстоящих расходах на трех
человек, на это трудное плавание за двести миль, со многими волоками, в
перегруженном каноэ. Золотоносный участок принадлежал Давиду. Чтобы самому
не войти в это общество золотоискателей с пустыми руками, Серая Сова решил
заработать денег и стал для этого особенно внимательно наблюдать жизнь
Джелли. Вскоре он написал рассказы и длинный очерк о дикой природе с его
новой точки зрения. Эти свои произведения Серая Сова прочитал кое-кому,
понимающим по-английски, и, по их словам, они получили большое удовольствие.
Один из этих слушателей Серой Совы, кто-то вроде публичного лектора,
сказал, что выслушанное им годится как хороший материал для лекций. Но Серая
Сова для этого недостаточно знал по-французски. Ближайший поселок, где все
говорят по-английски, был дачный поселок на южном берегу реки св. Лаврентия,
известной под именем Метис-Бичо. Это было несколько далековато, но Серая
Сова захотел попытать счастья: ему очень хотелось поделиться своим опытом с
другими людьми. Итак, недолго раздумывая, Серая Сова передал свое хозяйство
Давиду, а сам вместе с Анахарео, пожелавшей его сопровождать, упаковали
Джелли Ролл, провиант, лагерное снаряжение и сели на поезд, идущий в
Метис-Бичо.
Индейцы прибыли на место, по обыкновению своему, с пустым карманом;
всего наличными было один доллар и шестьдесят девять центов. Между тем для
выступления с лекциями, оказалось, нужны были кое-какие расходы: например,
на объявления, на оплату устроителя и т.д. Но еще раньше денежных
затруднений встретилось такое неожиданное препятствие, как необходимость в
разрешении стать лагерем. К счастью, нашелся один француз, который разрешил
раскинуть лагерь на своей собственной земле, и это затруднение кончилось. Но
тут же возникло новое, обидное и невозможное: оказалось, что для лекции
необходимо заняться саморекламой! Услыхав об этом, Серая Сова и Анахарео
съежились, как два червя, попавших в тарелку с солью. Читать лекции - это
одно, а заниматься такой пошлостью, как самореклама, - это совсем другое.
Так создалось опять трудное положение. Джелли, привыкшая к большой воде,
приходила в своем ящике в бешенство и непрерывно кричала.
Прошло две недели в таком раздражении, что тошно было и думать о
лекции. От обидной неудачи в своей попытке объясниться с людьми Серая Сова и
Анахарео захирели и затворились в своей палатке на берегу столь
недружественного Атлантического океана. Джелли исхудала от жажды плавать в
воде, но пустить молодого бобра в соленую морскую воду было опасно. Давид
писал, выражая надежду на хорошие дела. А дела были такие, что все запасы
приходили к концу. Мелькала уже мысль дать телеграмму доброму лавочнику в
Кобано - выслать деньги, как он обещал, на случай неудачи, на обратный
билет. Но Серая Сова преодолел это малодушие, удалился в лес - остаток
лесной страны - и там написал лекцию величиной приблизительно в пять тысяч
слов.
Между тем слух о намерениях прибывших индейцев разнесся по всему
дачному поселку, и один из первых здешних поселенцев, владевший почти всею
землей, наконец-то отвел площадь для лагеря, на которой находился маленький
пруд. Здесь Джелли Ролл опять зажила припеваючи. В это время одна дама,
видное лицо в поселке, заинтересовалась планами Серой Совы, прочитала его
лекцию и очень одобрила его мысли и чувства. Она твердо решила пустить
интересную затею в ход и сама сделалась секретарем, устроителем и казначеем
всего этого предприятия. Ее молодые сыновья и друзья продавали билеты. Сама
же она, - как оказалось, большая мастерица в этих делах, - нарисовала много
плакатов. Назначен был день чтения, место определено было в танцевальном
зале. Кроме того, добрая дама дала Серой Сове несколько ценных советов в
ораторском искусстве.
Пришел назначенный вечер. Серая Сова и Анахарео скромно прошмыгнули в
здание через черный ход. Ожидая вызова, они сидели в задней комнате в
большой тревоге за Джелли: не опрокинула бы она в лагере молоко, не переехал
бы ее один из автомобилей, которыми кишела эта страна. Представляя себе это
свое чтение, Серая Сова, казалось ему, охотно бы поменялся своим положением
с положением Джелли под колесом автомобиля. Наконец лектора вызвали, и это
шествие в комнату экзекуции Серая Сова считал одним из самых храбрейших
поступков своей жизни Анахарео шла за ним как моральная поддержка, хотя, в
сущности, это было похоже на то, как если бы слепой вел слепого.
Когда же Серая Сова очутился лицом к лицу с тесной массой нескольких
сот устремленных на него лиц, он почувствовал себя, по собственному его
выражению, как змея, проглотившая ледяную сосульку и пронзенная холодом от
головы до хвоста.
Спасение, однако, было тут же, рядом. Леди-покровительница выступила
вперед и произнесла короткое, но хорошо составленное вступительное слово.
Собрание ей аплодировало. Наступило молчание. Пришел час броситься в бой.
И вот что пишет об этом решительном шаге своей жизни сам Серая Сова:
"Я остановил свой взгляд на добром лице в первом ряду и неожиданно
обнаружил, что говорю. Я слышал шепот. Люди смотрели друг на друга, кивали
головой, казались заинтересованными. Тогда я почувствовал уверенность,
увлекся темой и развил ее до конца. На мгновенье была пауза, и затем
аплодисменты, громкие, настойчивые, долгие. У меня закружилась голова: такой
шум - и для нас! Поднялся полковник со словами высокой оценки, и он - я с
трудом мог верить своим ушам - сказал, что это была не лекция, а поэма.
Новые аплодисменты. Затем весь этот народ столпился вокруг нас, пожимал
руки, поздравляя".
Последовали другие лекции. Серую Сову приглашали говорить в других
залах, в отелях. Всегда рядом с ним на лекциях стояла Анахарео. Тяжело ей
было выносить свою долю участия: какие мужественные усилия нужно было иметь,
чтобы, преодолевая мучения застенчивости, самой держаться спокойно и
свободно! Некоторые родители приводили своих детей, прося поучить их
мудрости индейцев, живущих в лесах. Серая Сова не отказывал наивным
родителям в их просьбе, и, наверное, из его рассказов и советов детям не все
упало на каменистую почву. Анахарео с ее женским тактом в отношении детей
имела, конечно, больший успех. Она догадалась рассказать истории ее
Ирокезского народа, о привлекательном, но в каком-то отношении и жестоком
Нинно-Боджо. Что же касается Серой Совы, то он совсем упустил из виду, что
дети в известном возрасте питают склонность к рассказам кровожадного
содержания. Он слишком много останавливался на чувстве родственного внимания
человека к слабейшим существам, населяющим лес. Нет никакого сомнения в том,
что особенно восприимчивые дети хорошо поняли Серую Сову, но однажды он был
вовсе огорошен, когда в ответ на предложение задавать любые вопросы поднялся
рослый парень лет тринадцати и спросил:
- Убили вы кого-нибудь?
- Нет! - признался Серая Сова несколько робко. Он так сказал это "нет",
как будто извинялся в таком маленьком своем упущении.
- Снимали ли вы когда-нибудь скальп? - продолжал этот эмбрион
прокурора.
- Нет! - опять повторил Серая Сова.
Эмбрион бросил долгий презрительный взгляд и сказал:
- Ну, так вы просто дурак!
На таких беседах всегда присутствовала Джелли и звуками своего
неодобрения скучным лекциям много вносила оживления.
Хорошо ли, худо ли, но деньги за лекции поступали, и в банке был открыт
текущий счет. Лагерь индейцев был всегда окружен толпою детей, и Джелли
сделалась самой популярной личностью в Метис-Бичо.
По возвращении домой Серая Сова и Анахарео были радостно встречены