Страница:
Через час в Татарский прискакал Григорий Мелехов. Он насмерть загнал
коня, и тот пал по дороге из Усть-Хоперской, на перегоне между двумя
хуторами. Дотащив на себе седло до ближайшего хутора, Григорий взял там
плохонькую лошаденку. И опоздал... Пешая сотня татарцев ушла бугром на
Усть-Хоперские хутора, на грань Усть-Хоперского юрта, где шли бои с
частями красной кавалерийской дивизии. В хуторе было тихо, безлюдно. Ночь
темной ватолой крыла окрестные бугры, Задонье, ропчушие тополя и ясени...
Григорий въехал на баз, вошел в курень. Огня не было. В густой темноте
звенели комары, тусклой позолотой блестели иконы в переднем углу. Вдохнув
с детства знакомый, волнующий запах родного жилья, Григорий спросил:
- Есть кто там дома? Маманя! Дуняшка!
- Гриша! Ты, что ли? - Дуняшкин голос из горенки.
Шлепающая поступь босых ног, в вырезе дверей белая фигура Дуняшки,
торопливо затягивающей поясок исподней юбки.
- Чего это вы так рано улеглись? Мать где?
- У нас тут...
Дуняшка замолчала. Григорий услышал, как она часто, взволнованно дышит.
- Что тут у вас? Пленных давно прогнали?
- Побили их.
- Ка-а-ак?..
- Казаки побили... Ох, Гриша! Наша Дашка, стерва проклята-я... - в
голосе Дуняшки послышались негодующие слезы, - ...она сама убила Ивана
Алексеевича... стрельнула в него...
- Чего ты мелешь?! - испуганно хватая сестру за ворот расшитой рубахи,
вскричал Григорий.
Белки Дуняшкиных глаз сверкнули слезами, и по страху, застывшему в ее
зрачках, Григорий понял, что он не ослышался.
- А Мишка Кошевой? А Штокман?
- Их не было с пленными.
Дуняшка коротко, сбивчиво рассказала о расправе над пленными, о Дарье.
- ...Маманя забоялась ночевать с ней в одной хате, ушла к соседям, а
Дашка откель-то явилась пьяная... Пьянее грязи пришла. Зараз спит...
- Где?
- В амбаре.
Григорий вошел в амбар, настежь открыл дверь. Дарья, бесстыже заголив
подол, спала на полу. Тонкие руки ее были раскинуты, правая щека блестела,
обильно смоченная слюной, из раскрытого рта резко разило самогонным
перегаром. Она лежала, неловко подвернув голову, левой щекой прижавшись к
полу, бурно и тяжко дыша.
Никогда еще Григорий не испытывал такого бешеного желания рубануть.
Несколько секунд он стоял над Дарьей, стоная и раскачиваясь, крепко сцепив
зубы, с чувством непреодолимого отвращения и гадливости рассматривая это
лежащее тело. Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо
Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, прохрипел:
- Ггга-дю-ка!
Дарья застонала, что-то пьяно бормоча, а Григорий схватился руками за
голову и, гремя по порожкам ножнами шашки, выбежал на баз.
Этою же ночью, не повидав матери, он уехал на фронт.
8-я и 9-я красные армии, не смогшие до начала весеннего паводка сломить
сопротивление частей Донской армии и продвинуться за Донец, все еще
пытались на отдельных участках переходить в наступление. Попытки эти в
большинстве оканчивались неудачей. Инициатива переходила в руки донского
командования.
К середине мая на Южном фронте все еще не было заметных перемен. Но
вскоре они должны были произойти. По плану, разработанному еще бывшим
командующим Донской армией генералом Денисовым и его начштаба генералом
Поляковым, в районе станиц Каменской и Усть-Белокалитвенской заканчивалось
сосредоточение частей так называемой ударной группы. На этот участок
фронта были стянуты лучшие силы из обученных кадров молодой армии,
испытанные низовские полки: Гундоровский, Георгиевский и другие. По
грубому подсчету, силы этой ударной группы состояли из шестнадцати тысяч
штыков и сабель при двадцати четырех орудиях и ста пятидесяти пулеметах.
По мысли генерала Полякова, группа совместно с частями генерала
Фицхелаурова должна была ударить в направлении слободы Макеевки, сбить
12-ю красную дивизию и, действуя во фланги и тыл 13-й и Уральской
дивизиям, прорваться на территорию Верхнедонского округа, чтобы
соединиться с повстанческой армией, а затем уже идти в Хоперский округ
"оздоровлять" заболевших большевизмом казаков.
Около Донца велась интенсивная подготовка к наступлению, к прорыву.
Командование ударной группой поручено было генералу Старетеву. Успех
начинал явно клониться на сторону Донской армии. Новый командующий этой
армией, генерал Сидорин, сменивший ушедшего в отставку ставленника
Краснова - генерала Денисова, и вновь избранный войсковой наказный атаман
генерал Африкан Богаевский были союзнической ориентации. Совместно с
представителями английской и французской военных миссий уже
разрабатывались широкие планы похода на Москву, ликвидации большевизма на
всей территории России.
В порты Черноморского побережья прибывали транспорты с вооружением.
Океанские пароходы привозили не только английские и французские аэропланы,
танки, пушки, пулеметы, винтовки, но и упряжных мулов, и обесцененное
миром с Германией продовольствие и обмундирование. Тюки английских
темно-зеленых бриджей и френчей - с вычеканенным на медных пуговицах
вздыбившимся британским львом - заполнили новороссийские пакгаузы. Склады
ломились от американской муки, сахара, шоколада, вин. Капиталистическая
Европа, напуганная упорной живучестью большевиков, щедро слала на Юг
России снаряды и патроны, те самые снаряды и патроны, которые союзнические
войска не успели расстрелять по немцам. Международная реакция шла душить
истекавшую кровью Советскую Россию... Английские и французские
офицеры-инструкторы, прибывшие на Дон и Кубань обучать казачьих офицеров и
офицеров Добровольческой армии искусству вождения танков, стрельбе из
английских орудий, уже предвкушали торжества вступления в Москву...
А в это время у Донца разыгрывались события, решавшие успех наступления
Красной Армии в 1919 году.
Несомненно, что основной причиной неудавшегося наступления Красной
Армии было восстание верхнедонцев. В течение трех месяцев оно, как язва,
разъедало тыл красного фронта, требовало постоянной переброски частей,
препятствовало бесперебойному питанию фронта боеприпасами и
продовольствием, затрудняло отправку в тыл раненых и больных. Только из
8-й и 9-й красных армий на подавление восстания было брошено около
двадцати тысяч штыков.
Реввоенсовет республики, не будучи осведомлен об истинных размерах
восстания, не принял вовремя достаточно энергичных мер к его подавлению.
На восстание бросили вначале отдельные отряды и отрядики (так, например,
школа ВЦИКа выделила отряд в двести человек), недоукомплектованные части,
малочисленные заградительные отряды. Большой пожар пытались затушить,
поднося воду в стаканах. Разрозненные красноармейские части окружали
повстанческую территорию, достигавшую ста девяноста километров в диаметре,
действовали самостоятельно, вне общего оперативного плана, и, несмотря на
то, что число сражавшихся с повстанцами достигало двадцати пяти тысяч
штыков, - эффективных результатов не было.
Одна за другой были кинуты на локализацию восстания четырнадцать
маршевых рот, десятки заградительных отрядов; прибывали отряды курсантов
из Тамбова, Воронежа, Рязани. И уже тогда, когда восстание разрослось,
когда повстанцы вооружились отбитыми у красноармейцев пулеметами и
орудиями, 8-я и 9-я армии выделили из своего состава по одной
экспедиционной дивизии, с артиллерией и пулеметными командами. Повстанцы
несли крупный урон, но сломлены не были.
Искры верхнедонского пожара перекинулись и в соседний Хоперский округ.
Под руководством офицеров там произошло несколько выступлений
незначительных казачьих групп. В станице Урюпинской войсковой старшина
Алимов вколотил было вокруг себя изрядное число казаков и скрывавшихся
офицеров. Восстание должно было произойти в ночь на 1 мая, но заговор
своевременно был раскрыт. Алимов и часть его сообщников, захваченные на
одном из хуторов Преображенской станицы, были расстреляны по приговору
Ревтрибунала, восстание, вовремя обезглавленное, не состоялось, и таким
образом контрреволюционным элементам Хоперского округа не удалось
сомкнуться с повстанцами Верхнедонского округа.
В первых числах мая на станции Чертково, где стояло несколько сводных
красноармейских полков, выгружался отряд школы ВЦИКа. Чертково была одна
из конечных станций по Юго-Восточной железной дороге, непосредственно
граничивших с западным участком повстанческого фронта. Казаки Мигулинской,
Мешковской и Казанской станиц в то время огромнейшими конными массами
скоплялись на грани Казанского станичного юрта, вели отчаянные бои с
перешедшими в наступление красноармейскими частями.
По станции распространились слухи, что казаки окружили Чертково и
вот-вот начнут наступление. И, несмотря на то что до фронта было не менее
пятидесяти верст, что впереди были красноармейские части, которые сообщили
бы в случае прорыва казаков, - на станции началась паника. Построенные
красноармейские ряды дрогнули. Где-то за церковью зычный командный голос
орал: "В ружье-е-о-о!" По улицам забегал, засуетился народ.
Паника оказалась ложной. За казаков приняли эскадрон красноармейцев,
подходивший к станции со стороны слободы Маньково. Курсанты и два сводных
полка выступили в направлении станицы Казанской.
Через день казаками был почти целиком истреблен только недавно
прибывший Кронштадтский полк.
После первого же боя с кронштадтцами ночью произвели набег. Полк,
выставив заставы и секреты, ночевал в степи, не рискнув занять брошенный
повстанцами хутор. В полночь несколько конных казачьих сотен окружили
полк, открыли бешеную стрельбу, широко используя изобретенное кем-то
средство устрашения - огромные деревянные трещотки! Трещотки эти по ночам
заменяли повстанцам пулеметы: во всяком случае звуки, производимые ими,
были почти неотличимы от подлинной пулеметной стрельбы.
И вот, когда окруженные кронштадтцы услышали в ночной непроглядной
темени говор многочисленных "пулеметов", суматошные выстрелы своих застав,
казачье гиканье, вой и гулкий грохот приближавшихся конных лав, они
бросились к Дону, пробились, но были конной атакой опрокинуты. Из всего
состава полка спаслось только несколько человек, сумевших переплыть
распахнувшийся в весеннем разливе Дон.
В мае с Донца на повстанческий фронт стали прибывать все новые
подкрепления красных. Подошла 33-я Кубанская дивизия, и Григорий Мелехов
почувствовал впервые всю силу настоящего удара. Кубанцы погнали его 1-ю
дивизию без передышки. Хутор за хутором сдавал Григорий, отступая на
север, к Дону. На чирском рубеже возле Каргинской он задержался на день, а
потом, под давлением превосходящих сил противника, вынужден был не только
сдать Каргинскую, но и срочно просить подкреплений.
Кондрат Медведев прислал ему восемь конных сотен своей дивизии. Его
казаки были экипированы на диво. У всех было в достатке патронов, на всех
была справная одежда и добротная обувь - все добытое с пленных
красноармейцев. Многие казаки-казанцы, не глядя на жару, щеголяли в
кожаных куртках, почти у каждого был либо наган, либо бинокль... Казанцы
на некоторое время задержали наступление шедшей напролом 33-й Кубанской
дивизии. Воспользовавшись этим, Григорий решил обыденкой съездить в
Вешенскую, так как Кудинов неотступно просил его приехать на совещание.
В Вешенскую он прибыл рано утром. Полая вода в Дону начала спадать.
Приторно-сладким клейким запахом тополей был напитан воздух. Около Дона
сочные темно-зеленые листья дубов дремотно шелестели. Обнаженные грядины
земли курились паром. На них уже выметалась острожалая трава, а в низинах
еще блистала застойная вода, басовито гудели водяные быки и в сыром,
пронизанном запахом ила и тины воздухе, несмотря на то что солнце уже
взошло, густо кишела мошкара.
В штабе дребезжала старенькая пишущая машинка, было людно и накурено.
Кудинова Григорий застал за странным занятием: он, не глянув на тихо
вошедшего Григория, с серьезным и задумчивым видом обрывал ножки у
пойманной большой изумрудно-зеленой мухи. Оторвет, зажмет в сухом кулаке
и, поднося его к уху, сосредоточенно склонив голову, слушает, как муха то
басовито, то тонко брунжит.
Увидев Григория, с отвращением и досадой кинул муху под стол, вытер о
штанину ладонь, устало привалился к обтертой до глянца спинке кресла.
- Садись, Григорий Пантелеевич.
- Здоров, начальник!
- Эх, здорова-то здорова, да не семенна, как говорится. Ну, что там у
тебя? Жмут?
- Жмут вовсю!
- Задержался по Чиру?
- Сколь надолго? Казанцы выручили.
- Вот какое дело, Мелехов, - Кудинов намотал на палец сыромятный
ремешок своего кавказского пояска и, с нарочитым вниманием рассматривая
почерневшее серебро, вздохнул: - Как видно, дела наши будут ишо хуже.
Что-то такое делается около Донца. Или там наши дюже пихают красных и рвут
им фронт, или же они поняли, что мы им - весь корень зла, и норовят нас
взять в тисы.
- А что слышно про кадетов? С последним аэропланом что сообщали?
- Да ничего особенного. Они, браток, нам с тобой своих стратегий не
расскажут. Сидорин - он, брат, дока! Из него не сразу вытянешь. Есть такой
план у них - порвать фронт красных и кинуть нам подмогу. Сулились помочь.
Но ить посулы - они не всегда сбываются. И фронт порвать нелегкое дело,
знаю, сам рвал с генералом Брусиловым. Почем мы с тобой знаем, какие у
красных силы на Донце? Может, они с Колчака сняли несколько корпусов и
сунули их, а? Живем мы в потемках! И дальше своего носа ничего зрить не
можем!
- Так о чем ты хотел гутарить? Какое совещание? - спросил Григорий,
скучающе позевывая.
Он не болел душой за исход восстания. Его это как-то не волновало. Изо
дня в день, как лошадь, влачащая молотильный каток по гуменному посаду,
ходил он в думках вокруг все этого же вопроса и наконец мысленно махнул
рукой: "С Советской властью нас зараз не помиришь, дюже крови много она
нам, а мы ей пустили, а кадетская власть зараз гладит, а потом будет
против шерсти драть. Черт с ним! Как кончится, так и ладно будет!"
Кудинов развернул карту; все так же не глядя в глаза Григорию, сказал:
- Мы тут без тебя держали совет и порешили...
- С кем это ты совет держал, с князем, что ли? - перебил его Григорий,
вспомнив совещание, происходившее в этой же комнате зимой, и
подполковника-кавказца.
Кудинов нахмурился, потускнел:
- Его уж в живых нету.
- Как так? - оживился Григорий.
- А я разве тебе не говорил? Убили товарища Георгидзе.
- Ну, какой он нам с тобой товарищ... Пока дубленый полушубок носил, до
тех пор товарищем был. А - не приведи господи - соединилися бы мы с
кадетами да он в живых бы остался, так на другой же день усы бы намазал
помадой, выходился бы и не руку тебе подавал, а вот этак, мизинчиком. -
Григорий отставил свой смуглый и грязный палец и захохотал, блистая
зубами.
Кудинов еще пуще нахмурился. Явное недовольство, досада, сдерживаемая
злость были в его взгляде и голосе.
- Смеяться тут не над чем. Над чужою смертью не смеются. Ты становишься
вроде Ванюшки-дурачка. Человека убили, а у тебя получается: "Таскать вам
не перетаскать!"
Слегка обиженный, Григорий и виду не показал, что его задело
кудиновское сравнение; посмеиваясь, отвечал:
- Таких-то и верно, - "таскать бы не перетаскать". У меня к этим
белоликим да белоруким жалости не запасено.
- Так вот, убили его...
- В бою?
- Как сказать... Темная история, и правды не скоро дознаешься. Он же по
моему приказу при обозе находился. Ну и вроде не заладил с казаками. За
Дударевкой бой завязался, обоз, при котором он ездил, от линии огня в двух
верстах был. Он, Георгидзе-то, сидел на дышлине брички (так казаки мне
рассказывали), и, дескать, шалая пуля его чмокнула в песик. И не копнулся
вроде... Казаки, сволочи, должно быть, убили...
- И хорошо сделали, что убили!
- Да оставь ты! Будет тебе путаться.
- Ты не серчай. Это я шутейно.
- Иной раз шутки у тебя глупые проскакивают... Ты - как бык: где жрешь,
там и надворничаешь. По-твоему, что же, следует офицеров убивать? Опять
"долой погоны"? А за ум тебе взяться не пора, Григорий? Хромай, так уж на
одну какую-нибудь!
- Не сепети, рассказывай!
- Нечего рассказывать! Понял я, что убили казаки, поехал туда и
погутарил с ними по душам. Так и сказал: "За старое баловство взялись,
сукины сыны? А не рано вы опять начали офицеров постреливать? Осенью тоже
их постреливали, а посля, как сделали вам закрутку, и офицеры
понадобились. Вы же, говорю, сами приходили и на коленях полозили: "Возьми
на себя команду, руководствуй!" А зараз опять за старое?" Ну, постыдил,
поругал. Они отреклись: мол, "сроду мы его не убивали, упаси бог!". А по
глазам ихним б... вижу - они ухондокали! Чего же ты с них возьмешь? Ты им
мочись в глаза, а им все - божья роса. - Кудинов раздраженно скомкал
ремешок, покраснел. Убили знающего человека, а я без него зараз как без
рук. Кто план накинет? Кто посоветует? С тобой вот так только погутарим, а
как дело до стратегии-тактики дошло, так и оказываемся мы вовзят негожими.
Петро Богатырев, спасибо, прилетел, а то словом перекинуться не с кем
бы... Э, да ну, к черту, хватит! Вот в чем дело: если наши от Донца фронт
не порвут, то нам тут не удержаться. Решено, как и раньше говорили, всею
тридцатитысячной армией идти на прорыв. Если тебя собьют - отступай до
самого Дона. От Усть-Хопра до Казанской очистим им правую сторону, пороем
над Доном траншеи и будем обороняться.
В дверь резко постучали.
- Войди. Кто там? - крикнул Кудинов.
Вошел комбриг-6 Богатырев Григорий. Крепкое красное лицо его блестело
потом, вылинявшие русые брови были сердито сдвинуты. Не снимая фуражки с
мокрым от пота верхом, он присел к столу.
- Чего приехал? - спросил Кудинов, посматривая на Богатырева со
сдержанной улыбкой.
- Патронов давай.
- Дадены были. Сколько же тебе надобно? Что у меня тут, патронный
завод, что ли?
- А что было дадено? По патрону на брата? В меня смалят из пулеметов, а
я только спину гну да хоронюсь. Это война? Это - одно... рыдание! Вот
что!..
- Ты погоди, Богатырев, у нас тут большой разговор, - но, видя, что
Богатырев поднимается уходить, добавил: - Постой, не уходи, секретов от
тебя нету... Так вот, Мелехов, если уж на этой стороне не удержимся, то
тогда идем на прорыв. Бросаем всех, кто не в армии, бросаем все обозы,
пехоту сажаем на брички, берем с собой три батареи и пробиваемся к Донцу.
Тебя мы хотим пустить головным. Не возражаешь?
- Мне все равно. А семьи наши как же? Пропадут девки, бабы, старики.
- Уж это так. Лучше пущай одни они пропадают, чем всем нам пропадать.
Кудинов, опустив углы губ, долго молчал, а потом достал из стола
газету.
- Да, ишо новость: главком приехал руководить войсками. Слухом
пользовались, что зараз в Миллерове, не то в Кантемировке. Вот как до нас
добираются!
- На самом деле? - усомнился Григорий Мелехов.
- Верно, верно! Да вот, почитай. Прислали мне казанцы. Вчера утром за
Шумилинской разъезд наш напал на двух верховых. Обое красные курсанты. Ну,
порубили их казаки и у одного - немолодой на вид, говорили, может, и
комиссар какой - нашли в планшетке вот эту газету по названию "В пути", от
двенадцатого этого месяца. Расчудесно они нас описывают! - Кудинов
протянул Мелехову газету с оторванным на "козью ножку" углом.
Григорий бегло взглянул на заголовок статьи, отмеченной химическим
карандашом, начал читать:
ВОССТАНИЕ В ТЫЛУ
Восстание части донского казачества тянется уже ряд недель. Восстание
поднято агентами Деникина - контрреволюционными офицерами. Оно нашло опору
в среде казацкого кулачества. Кулаки потянули за собой значительную часть
казаков-середняков. Весьма возможно, что в том или другом случае казаки
терпели какие-либо несправедливости от отдельных представителей Советской
власти. Этим умело воспользовались деникинские агенты, чтобы раздуть пламя
мятежа. Белогвардейские прохвосты притворяются в районе восстания
сторонниками Советской власти, чтобы легче втереться в доверие к
казаку-середняку. Таким путем контрреволюционные плутни, кулацкие интересы
и темнота массы казачества слились на время воедино в бессмысленном и
преступном мятеже в тылу наших армий Южного фронта. Мятеж в тылу у воина
то же самое, что нарыв на плече у работника. Чтобы воевать, чтобы защищать
и оборонять Советскую страну, чтобы добить помещичье-деникинские шайки,
необходимо иметь надежный, спокойный, дружный рабоче-крестьянский тыл.
Важнейшей задачей поэтому является сейчас очищение Дона от мятежа и
мятежников.
Центральная Советская власть приказала эту задачу разрешить в
кратчайший срок. В помощь экспедиционным войскам, действующим против
подлого контрреволюционного мятежа, прибыли и прибывают прекрасные
подкрепления. Лучшие работники-организаторы направляются сюда для
разрешения неотложной задачи.
Нужно покончить с мятежом. Наши красноармейцы должны проникнуться ясным
сознанием того, что мятежники Вешенской, или Еланской, или Букановской
станиц являются прямыми помощниками белогвардейских генералов Деникина и
Колчака. Чем дальше будет тянуться восстание, тем больше жертв будет с
обеих сторон. Уменьшить кровопролитие можно только одним путем: нанося
быстрый, суровый сокрушающий удар.
Нужно покончить с мятежом. Нужно вскрыть нарыв на плече и прижечь его
каленым железом. Тогда рука Южного фронта освободится для нанесения
смертельного удара врагу.
Григорий докончил читать, мрачно усмехнулся. Статья наполнила его
озлоблением и досадой. "Черкнули пером и доразу спаровали с Деникиным, в
помощники ему зачислили..."
- Ну как, здорово? Каленым железом собираются прижечь. Ну да мы ишо
поглядим, кто кому приварит! Верно, Мелехов? - Кудинов подождал ответа и
обратился к Богатыреву: - Патронов надо? Дадим! По тридцать штук на
всадника, на всю бригаду. Хватит?.. Ступай на склад, получай. Ордер тебе
выпишет начальник отдела снабжения, зайди к нему. Да ты там, Богатырев,
больше на шашку, на хитрость налегай, милое дело!
- С паршивой овцы хучь шерсти клок! - улыбнулся обрадованный Богатырев
и, попрощавшись, вышел.
После того как договорился с Кудиновым относительно ожидавшегося отхода
к Дону, ушел и Григорий Мелехов. Перед уходом спросил:
- В случае, ежли я всю дивизию приведу на Базки, переправиться-то будет
на чем?
- Эка выдумал! Конница вся вплынь через Дон пойдет. Где это видано,
чтобы конницу переправляли?
- У меня ить обдонцев мало, имей в виду. А казаки с Чиру - не пловцы.
Всю жизнь середь степи живут, где уж им плавать. Они все больше
по-топоровому.
- При конях переплывут. Бывало, на маневрах плавали и на германской
припадало.
- Я про пехоту говорю.
- Паром есть. Лодки сготовим, не беспокойся.
- Жители тоже будут ехать.
- Знаю.
- Ты всем обеспечь переправу, а то я тогда из тебя душу выну! Это ить
не шутка, ежли у нас народ останется.
- Да, сделаю, сделаю же!
- Орудия как?
- Мортирки взорви, а трехдюймовые вези сюда. Мы большие лодки поскошуем
и перекинем батареи на эту сторону.
Григорий вышел из штаба под впечатлением прочитанной статьи.
"Помощниками Деникина нас величают... А кто же мы? Выходит, что
помощники и есть, нечего обижаться. Правда-матка глаза заколола..." Ему
вспомнились слова покойного Якова Подковы. Однажды в Каргинской,
возвращаясь поздно вечером на квартиру, Григорий зашел к батарейцам,
помещавшимся в одном из домов на площади; вытирая в сенцах ноги о веник,
слышал, как Яков Подкова, споря с кем-то, говорил: "Отделились, говоришь?
Ни под чьей властью не будем ходить? Хо! У тебя на плечах не голова, а
неедовая тыкла! Коли хочешь знать, мы зараз, как бездомная собака: иная
собака не угодит хозяину либо нашкодит, уйдет из дому, а куда денется? К
волкам не пристает - страшновато, да и чует, что они звериной породы, и к
хозяину нельзя возвернуться - побьет за шкоду. Так и мы. И ты попомни мои
слова: подожмем хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползем к
кадетам. "Примите нас, братушки, помилосердствуйте!" Вот оно что будет!"
Григорий после того боя, когда порубил под Климовкой матросов, все
время жил в состоянии властно охватившего его холодного, тупого
равнодушия. Жил, понуро нагнув голову, без улыбки, без радости. На
какой-то день всколыхнули его боль и жалость к убитому Ивану Алексеевичу,
а потом и это прошло. Единственное, что оставалось ему в жизни (так, по
крайней мере, ему казалось), это - с новой и неуемной силой вспыхнувшая
страсть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника в
знобящую черную осеннюю ночь далекий трепетный огонек костра в степи.
Вот и сейчас, возвращаясь из штаба, он вспомнил о ней, подумал: "Пойдем
мы на прорыв, а она как же? - и без колебаний и долгих размышлений решил:
- Наталья останется с детьми, с матерью, а Аксютку возьму. Дам ей коня, и
пущай при моем штабе едет".
Он переехал через Дон на Разки, зашел на квартиру, вырвал из записной
книжки листок, написал.
"Ксюша! Может, нам придется отступить на левую сторону Дона, так ты
кинь все свое добро и езжай в Вешки. Меня там разыщешь, будешь при мне"
Записку заклеил жидким вишневым клеем, передал Прохору Зыкову и,
багровея, хмурясь, за напуски и строгостью скрывая от Прохора свое
смущение, сказал:
- Поедешь в Татарский, передашь эту записку Астаховой Аксинье. Да так
передай, чтобы... ну, к примеру, из наших кто недоглядел, из моей семьи.
Понял? Лучше ночью занеси и отдай ей. Ответа не надо. И потом вот что: даю
коня, и тот пал по дороге из Усть-Хоперской, на перегоне между двумя
хуторами. Дотащив на себе седло до ближайшего хутора, Григорий взял там
плохонькую лошаденку. И опоздал... Пешая сотня татарцев ушла бугром на
Усть-Хоперские хутора, на грань Усть-Хоперского юрта, где шли бои с
частями красной кавалерийской дивизии. В хуторе было тихо, безлюдно. Ночь
темной ватолой крыла окрестные бугры, Задонье, ропчушие тополя и ясени...
Григорий въехал на баз, вошел в курень. Огня не было. В густой темноте
звенели комары, тусклой позолотой блестели иконы в переднем углу. Вдохнув
с детства знакомый, волнующий запах родного жилья, Григорий спросил:
- Есть кто там дома? Маманя! Дуняшка!
- Гриша! Ты, что ли? - Дуняшкин голос из горенки.
Шлепающая поступь босых ног, в вырезе дверей белая фигура Дуняшки,
торопливо затягивающей поясок исподней юбки.
- Чего это вы так рано улеглись? Мать где?
- У нас тут...
Дуняшка замолчала. Григорий услышал, как она часто, взволнованно дышит.
- Что тут у вас? Пленных давно прогнали?
- Побили их.
- Ка-а-ак?..
- Казаки побили... Ох, Гриша! Наша Дашка, стерва проклята-я... - в
голосе Дуняшки послышались негодующие слезы, - ...она сама убила Ивана
Алексеевича... стрельнула в него...
- Чего ты мелешь?! - испуганно хватая сестру за ворот расшитой рубахи,
вскричал Григорий.
Белки Дуняшкиных глаз сверкнули слезами, и по страху, застывшему в ее
зрачках, Григорий понял, что он не ослышался.
- А Мишка Кошевой? А Штокман?
- Их не было с пленными.
Дуняшка коротко, сбивчиво рассказала о расправе над пленными, о Дарье.
- ...Маманя забоялась ночевать с ней в одной хате, ушла к соседям, а
Дашка откель-то явилась пьяная... Пьянее грязи пришла. Зараз спит...
- Где?
- В амбаре.
Григорий вошел в амбар, настежь открыл дверь. Дарья, бесстыже заголив
подол, спала на полу. Тонкие руки ее были раскинуты, правая щека блестела,
обильно смоченная слюной, из раскрытого рта резко разило самогонным
перегаром. Она лежала, неловко подвернув голову, левой щекой прижавшись к
полу, бурно и тяжко дыша.
Никогда еще Григорий не испытывал такого бешеного желания рубануть.
Несколько секунд он стоял над Дарьей, стоная и раскачиваясь, крепко сцепив
зубы, с чувством непреодолимого отвращения и гадливости рассматривая это
лежащее тело. Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо
Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, прохрипел:
- Ггга-дю-ка!
Дарья застонала, что-то пьяно бормоча, а Григорий схватился руками за
голову и, гремя по порожкам ножнами шашки, выбежал на баз.
Этою же ночью, не повидав матери, он уехал на фронт.
8-я и 9-я красные армии, не смогшие до начала весеннего паводка сломить
сопротивление частей Донской армии и продвинуться за Донец, все еще
пытались на отдельных участках переходить в наступление. Попытки эти в
большинстве оканчивались неудачей. Инициатива переходила в руки донского
командования.
К середине мая на Южном фронте все еще не было заметных перемен. Но
вскоре они должны были произойти. По плану, разработанному еще бывшим
командующим Донской армией генералом Денисовым и его начштаба генералом
Поляковым, в районе станиц Каменской и Усть-Белокалитвенской заканчивалось
сосредоточение частей так называемой ударной группы. На этот участок
фронта были стянуты лучшие силы из обученных кадров молодой армии,
испытанные низовские полки: Гундоровский, Георгиевский и другие. По
грубому подсчету, силы этой ударной группы состояли из шестнадцати тысяч
штыков и сабель при двадцати четырех орудиях и ста пятидесяти пулеметах.
По мысли генерала Полякова, группа совместно с частями генерала
Фицхелаурова должна была ударить в направлении слободы Макеевки, сбить
12-ю красную дивизию и, действуя во фланги и тыл 13-й и Уральской
дивизиям, прорваться на территорию Верхнедонского округа, чтобы
соединиться с повстанческой армией, а затем уже идти в Хоперский округ
"оздоровлять" заболевших большевизмом казаков.
Около Донца велась интенсивная подготовка к наступлению, к прорыву.
Командование ударной группой поручено было генералу Старетеву. Успех
начинал явно клониться на сторону Донской армии. Новый командующий этой
армией, генерал Сидорин, сменивший ушедшего в отставку ставленника
Краснова - генерала Денисова, и вновь избранный войсковой наказный атаман
генерал Африкан Богаевский были союзнической ориентации. Совместно с
представителями английской и французской военных миссий уже
разрабатывались широкие планы похода на Москву, ликвидации большевизма на
всей территории России.
В порты Черноморского побережья прибывали транспорты с вооружением.
Океанские пароходы привозили не только английские и французские аэропланы,
танки, пушки, пулеметы, винтовки, но и упряжных мулов, и обесцененное
миром с Германией продовольствие и обмундирование. Тюки английских
темно-зеленых бриджей и френчей - с вычеканенным на медных пуговицах
вздыбившимся британским львом - заполнили новороссийские пакгаузы. Склады
ломились от американской муки, сахара, шоколада, вин. Капиталистическая
Европа, напуганная упорной живучестью большевиков, щедро слала на Юг
России снаряды и патроны, те самые снаряды и патроны, которые союзнические
войска не успели расстрелять по немцам. Международная реакция шла душить
истекавшую кровью Советскую Россию... Английские и французские
офицеры-инструкторы, прибывшие на Дон и Кубань обучать казачьих офицеров и
офицеров Добровольческой армии искусству вождения танков, стрельбе из
английских орудий, уже предвкушали торжества вступления в Москву...
А в это время у Донца разыгрывались события, решавшие успех наступления
Красной Армии в 1919 году.
Несомненно, что основной причиной неудавшегося наступления Красной
Армии было восстание верхнедонцев. В течение трех месяцев оно, как язва,
разъедало тыл красного фронта, требовало постоянной переброски частей,
препятствовало бесперебойному питанию фронта боеприпасами и
продовольствием, затрудняло отправку в тыл раненых и больных. Только из
8-й и 9-й красных армий на подавление восстания было брошено около
двадцати тысяч штыков.
Реввоенсовет республики, не будучи осведомлен об истинных размерах
восстания, не принял вовремя достаточно энергичных мер к его подавлению.
На восстание бросили вначале отдельные отряды и отрядики (так, например,
школа ВЦИКа выделила отряд в двести человек), недоукомплектованные части,
малочисленные заградительные отряды. Большой пожар пытались затушить,
поднося воду в стаканах. Разрозненные красноармейские части окружали
повстанческую территорию, достигавшую ста девяноста километров в диаметре,
действовали самостоятельно, вне общего оперативного плана, и, несмотря на
то, что число сражавшихся с повстанцами достигало двадцати пяти тысяч
штыков, - эффективных результатов не было.
Одна за другой были кинуты на локализацию восстания четырнадцать
маршевых рот, десятки заградительных отрядов; прибывали отряды курсантов
из Тамбова, Воронежа, Рязани. И уже тогда, когда восстание разрослось,
когда повстанцы вооружились отбитыми у красноармейцев пулеметами и
орудиями, 8-я и 9-я армии выделили из своего состава по одной
экспедиционной дивизии, с артиллерией и пулеметными командами. Повстанцы
несли крупный урон, но сломлены не были.
Искры верхнедонского пожара перекинулись и в соседний Хоперский округ.
Под руководством офицеров там произошло несколько выступлений
незначительных казачьих групп. В станице Урюпинской войсковой старшина
Алимов вколотил было вокруг себя изрядное число казаков и скрывавшихся
офицеров. Восстание должно было произойти в ночь на 1 мая, но заговор
своевременно был раскрыт. Алимов и часть его сообщников, захваченные на
одном из хуторов Преображенской станицы, были расстреляны по приговору
Ревтрибунала, восстание, вовремя обезглавленное, не состоялось, и таким
образом контрреволюционным элементам Хоперского округа не удалось
сомкнуться с повстанцами Верхнедонского округа.
В первых числах мая на станции Чертково, где стояло несколько сводных
красноармейских полков, выгружался отряд школы ВЦИКа. Чертково была одна
из конечных станций по Юго-Восточной железной дороге, непосредственно
граничивших с западным участком повстанческого фронта. Казаки Мигулинской,
Мешковской и Казанской станиц в то время огромнейшими конными массами
скоплялись на грани Казанского станичного юрта, вели отчаянные бои с
перешедшими в наступление красноармейскими частями.
По станции распространились слухи, что казаки окружили Чертково и
вот-вот начнут наступление. И, несмотря на то что до фронта было не менее
пятидесяти верст, что впереди были красноармейские части, которые сообщили
бы в случае прорыва казаков, - на станции началась паника. Построенные
красноармейские ряды дрогнули. Где-то за церковью зычный командный голос
орал: "В ружье-е-о-о!" По улицам забегал, засуетился народ.
Паника оказалась ложной. За казаков приняли эскадрон красноармейцев,
подходивший к станции со стороны слободы Маньково. Курсанты и два сводных
полка выступили в направлении станицы Казанской.
Через день казаками был почти целиком истреблен только недавно
прибывший Кронштадтский полк.
После первого же боя с кронштадтцами ночью произвели набег. Полк,
выставив заставы и секреты, ночевал в степи, не рискнув занять брошенный
повстанцами хутор. В полночь несколько конных казачьих сотен окружили
полк, открыли бешеную стрельбу, широко используя изобретенное кем-то
средство устрашения - огромные деревянные трещотки! Трещотки эти по ночам
заменяли повстанцам пулеметы: во всяком случае звуки, производимые ими,
были почти неотличимы от подлинной пулеметной стрельбы.
И вот, когда окруженные кронштадтцы услышали в ночной непроглядной
темени говор многочисленных "пулеметов", суматошные выстрелы своих застав,
казачье гиканье, вой и гулкий грохот приближавшихся конных лав, они
бросились к Дону, пробились, но были конной атакой опрокинуты. Из всего
состава полка спаслось только несколько человек, сумевших переплыть
распахнувшийся в весеннем разливе Дон.
В мае с Донца на повстанческий фронт стали прибывать все новые
подкрепления красных. Подошла 33-я Кубанская дивизия, и Григорий Мелехов
почувствовал впервые всю силу настоящего удара. Кубанцы погнали его 1-ю
дивизию без передышки. Хутор за хутором сдавал Григорий, отступая на
север, к Дону. На чирском рубеже возле Каргинской он задержался на день, а
потом, под давлением превосходящих сил противника, вынужден был не только
сдать Каргинскую, но и срочно просить подкреплений.
Кондрат Медведев прислал ему восемь конных сотен своей дивизии. Его
казаки были экипированы на диво. У всех было в достатке патронов, на всех
была справная одежда и добротная обувь - все добытое с пленных
красноармейцев. Многие казаки-казанцы, не глядя на жару, щеголяли в
кожаных куртках, почти у каждого был либо наган, либо бинокль... Казанцы
на некоторое время задержали наступление шедшей напролом 33-й Кубанской
дивизии. Воспользовавшись этим, Григорий решил обыденкой съездить в
Вешенскую, так как Кудинов неотступно просил его приехать на совещание.
В Вешенскую он прибыл рано утром. Полая вода в Дону начала спадать.
Приторно-сладким клейким запахом тополей был напитан воздух. Около Дона
сочные темно-зеленые листья дубов дремотно шелестели. Обнаженные грядины
земли курились паром. На них уже выметалась острожалая трава, а в низинах
еще блистала застойная вода, басовито гудели водяные быки и в сыром,
пронизанном запахом ила и тины воздухе, несмотря на то что солнце уже
взошло, густо кишела мошкара.
В штабе дребезжала старенькая пишущая машинка, было людно и накурено.
Кудинова Григорий застал за странным занятием: он, не глянув на тихо
вошедшего Григория, с серьезным и задумчивым видом обрывал ножки у
пойманной большой изумрудно-зеленой мухи. Оторвет, зажмет в сухом кулаке
и, поднося его к уху, сосредоточенно склонив голову, слушает, как муха то
басовито, то тонко брунжит.
Увидев Григория, с отвращением и досадой кинул муху под стол, вытер о
штанину ладонь, устало привалился к обтертой до глянца спинке кресла.
- Садись, Григорий Пантелеевич.
- Здоров, начальник!
- Эх, здорова-то здорова, да не семенна, как говорится. Ну, что там у
тебя? Жмут?
- Жмут вовсю!
- Задержался по Чиру?
- Сколь надолго? Казанцы выручили.
- Вот какое дело, Мелехов, - Кудинов намотал на палец сыромятный
ремешок своего кавказского пояска и, с нарочитым вниманием рассматривая
почерневшее серебро, вздохнул: - Как видно, дела наши будут ишо хуже.
Что-то такое делается около Донца. Или там наши дюже пихают красных и рвут
им фронт, или же они поняли, что мы им - весь корень зла, и норовят нас
взять в тисы.
- А что слышно про кадетов? С последним аэропланом что сообщали?
- Да ничего особенного. Они, браток, нам с тобой своих стратегий не
расскажут. Сидорин - он, брат, дока! Из него не сразу вытянешь. Есть такой
план у них - порвать фронт красных и кинуть нам подмогу. Сулились помочь.
Но ить посулы - они не всегда сбываются. И фронт порвать нелегкое дело,
знаю, сам рвал с генералом Брусиловым. Почем мы с тобой знаем, какие у
красных силы на Донце? Может, они с Колчака сняли несколько корпусов и
сунули их, а? Живем мы в потемках! И дальше своего носа ничего зрить не
можем!
- Так о чем ты хотел гутарить? Какое совещание? - спросил Григорий,
скучающе позевывая.
Он не болел душой за исход восстания. Его это как-то не волновало. Изо
дня в день, как лошадь, влачащая молотильный каток по гуменному посаду,
ходил он в думках вокруг все этого же вопроса и наконец мысленно махнул
рукой: "С Советской властью нас зараз не помиришь, дюже крови много она
нам, а мы ей пустили, а кадетская власть зараз гладит, а потом будет
против шерсти драть. Черт с ним! Как кончится, так и ладно будет!"
Кудинов развернул карту; все так же не глядя в глаза Григорию, сказал:
- Мы тут без тебя держали совет и порешили...
- С кем это ты совет держал, с князем, что ли? - перебил его Григорий,
вспомнив совещание, происходившее в этой же комнате зимой, и
подполковника-кавказца.
Кудинов нахмурился, потускнел:
- Его уж в живых нету.
- Как так? - оживился Григорий.
- А я разве тебе не говорил? Убили товарища Георгидзе.
- Ну, какой он нам с тобой товарищ... Пока дубленый полушубок носил, до
тех пор товарищем был. А - не приведи господи - соединилися бы мы с
кадетами да он в живых бы остался, так на другой же день усы бы намазал
помадой, выходился бы и не руку тебе подавал, а вот этак, мизинчиком. -
Григорий отставил свой смуглый и грязный палец и захохотал, блистая
зубами.
Кудинов еще пуще нахмурился. Явное недовольство, досада, сдерживаемая
злость были в его взгляде и голосе.
- Смеяться тут не над чем. Над чужою смертью не смеются. Ты становишься
вроде Ванюшки-дурачка. Человека убили, а у тебя получается: "Таскать вам
не перетаскать!"
Слегка обиженный, Григорий и виду не показал, что его задело
кудиновское сравнение; посмеиваясь, отвечал:
- Таких-то и верно, - "таскать бы не перетаскать". У меня к этим
белоликим да белоруким жалости не запасено.
- Так вот, убили его...
- В бою?
- Как сказать... Темная история, и правды не скоро дознаешься. Он же по
моему приказу при обозе находился. Ну и вроде не заладил с казаками. За
Дударевкой бой завязался, обоз, при котором он ездил, от линии огня в двух
верстах был. Он, Георгидзе-то, сидел на дышлине брички (так казаки мне
рассказывали), и, дескать, шалая пуля его чмокнула в песик. И не копнулся
вроде... Казаки, сволочи, должно быть, убили...
- И хорошо сделали, что убили!
- Да оставь ты! Будет тебе путаться.
- Ты не серчай. Это я шутейно.
- Иной раз шутки у тебя глупые проскакивают... Ты - как бык: где жрешь,
там и надворничаешь. По-твоему, что же, следует офицеров убивать? Опять
"долой погоны"? А за ум тебе взяться не пора, Григорий? Хромай, так уж на
одну какую-нибудь!
- Не сепети, рассказывай!
- Нечего рассказывать! Понял я, что убили казаки, поехал туда и
погутарил с ними по душам. Так и сказал: "За старое баловство взялись,
сукины сыны? А не рано вы опять начали офицеров постреливать? Осенью тоже
их постреливали, а посля, как сделали вам закрутку, и офицеры
понадобились. Вы же, говорю, сами приходили и на коленях полозили: "Возьми
на себя команду, руководствуй!" А зараз опять за старое?" Ну, постыдил,
поругал. Они отреклись: мол, "сроду мы его не убивали, упаси бог!". А по
глазам ихним б... вижу - они ухондокали! Чего же ты с них возьмешь? Ты им
мочись в глаза, а им все - божья роса. - Кудинов раздраженно скомкал
ремешок, покраснел. Убили знающего человека, а я без него зараз как без
рук. Кто план накинет? Кто посоветует? С тобой вот так только погутарим, а
как дело до стратегии-тактики дошло, так и оказываемся мы вовзят негожими.
Петро Богатырев, спасибо, прилетел, а то словом перекинуться не с кем
бы... Э, да ну, к черту, хватит! Вот в чем дело: если наши от Донца фронт
не порвут, то нам тут не удержаться. Решено, как и раньше говорили, всею
тридцатитысячной армией идти на прорыв. Если тебя собьют - отступай до
самого Дона. От Усть-Хопра до Казанской очистим им правую сторону, пороем
над Доном траншеи и будем обороняться.
В дверь резко постучали.
- Войди. Кто там? - крикнул Кудинов.
Вошел комбриг-6 Богатырев Григорий. Крепкое красное лицо его блестело
потом, вылинявшие русые брови были сердито сдвинуты. Не снимая фуражки с
мокрым от пота верхом, он присел к столу.
- Чего приехал? - спросил Кудинов, посматривая на Богатырева со
сдержанной улыбкой.
- Патронов давай.
- Дадены были. Сколько же тебе надобно? Что у меня тут, патронный
завод, что ли?
- А что было дадено? По патрону на брата? В меня смалят из пулеметов, а
я только спину гну да хоронюсь. Это война? Это - одно... рыдание! Вот
что!..
- Ты погоди, Богатырев, у нас тут большой разговор, - но, видя, что
Богатырев поднимается уходить, добавил: - Постой, не уходи, секретов от
тебя нету... Так вот, Мелехов, если уж на этой стороне не удержимся, то
тогда идем на прорыв. Бросаем всех, кто не в армии, бросаем все обозы,
пехоту сажаем на брички, берем с собой три батареи и пробиваемся к Донцу.
Тебя мы хотим пустить головным. Не возражаешь?
- Мне все равно. А семьи наши как же? Пропадут девки, бабы, старики.
- Уж это так. Лучше пущай одни они пропадают, чем всем нам пропадать.
Кудинов, опустив углы губ, долго молчал, а потом достал из стола
газету.
- Да, ишо новость: главком приехал руководить войсками. Слухом
пользовались, что зараз в Миллерове, не то в Кантемировке. Вот как до нас
добираются!
- На самом деле? - усомнился Григорий Мелехов.
- Верно, верно! Да вот, почитай. Прислали мне казанцы. Вчера утром за
Шумилинской разъезд наш напал на двух верховых. Обое красные курсанты. Ну,
порубили их казаки и у одного - немолодой на вид, говорили, может, и
комиссар какой - нашли в планшетке вот эту газету по названию "В пути", от
двенадцатого этого месяца. Расчудесно они нас описывают! - Кудинов
протянул Мелехову газету с оторванным на "козью ножку" углом.
Григорий бегло взглянул на заголовок статьи, отмеченной химическим
карандашом, начал читать:
ВОССТАНИЕ В ТЫЛУ
Восстание части донского казачества тянется уже ряд недель. Восстание
поднято агентами Деникина - контрреволюционными офицерами. Оно нашло опору
в среде казацкого кулачества. Кулаки потянули за собой значительную часть
казаков-середняков. Весьма возможно, что в том или другом случае казаки
терпели какие-либо несправедливости от отдельных представителей Советской
власти. Этим умело воспользовались деникинские агенты, чтобы раздуть пламя
мятежа. Белогвардейские прохвосты притворяются в районе восстания
сторонниками Советской власти, чтобы легче втереться в доверие к
казаку-середняку. Таким путем контрреволюционные плутни, кулацкие интересы
и темнота массы казачества слились на время воедино в бессмысленном и
преступном мятеже в тылу наших армий Южного фронта. Мятеж в тылу у воина
то же самое, что нарыв на плече у работника. Чтобы воевать, чтобы защищать
и оборонять Советскую страну, чтобы добить помещичье-деникинские шайки,
необходимо иметь надежный, спокойный, дружный рабоче-крестьянский тыл.
Важнейшей задачей поэтому является сейчас очищение Дона от мятежа и
мятежников.
Центральная Советская власть приказала эту задачу разрешить в
кратчайший срок. В помощь экспедиционным войскам, действующим против
подлого контрреволюционного мятежа, прибыли и прибывают прекрасные
подкрепления. Лучшие работники-организаторы направляются сюда для
разрешения неотложной задачи.
Нужно покончить с мятежом. Наши красноармейцы должны проникнуться ясным
сознанием того, что мятежники Вешенской, или Еланской, или Букановской
станиц являются прямыми помощниками белогвардейских генералов Деникина и
Колчака. Чем дальше будет тянуться восстание, тем больше жертв будет с
обеих сторон. Уменьшить кровопролитие можно только одним путем: нанося
быстрый, суровый сокрушающий удар.
Нужно покончить с мятежом. Нужно вскрыть нарыв на плече и прижечь его
каленым железом. Тогда рука Южного фронта освободится для нанесения
смертельного удара врагу.
Григорий докончил читать, мрачно усмехнулся. Статья наполнила его
озлоблением и досадой. "Черкнули пером и доразу спаровали с Деникиным, в
помощники ему зачислили..."
- Ну как, здорово? Каленым железом собираются прижечь. Ну да мы ишо
поглядим, кто кому приварит! Верно, Мелехов? - Кудинов подождал ответа и
обратился к Богатыреву: - Патронов надо? Дадим! По тридцать штук на
всадника, на всю бригаду. Хватит?.. Ступай на склад, получай. Ордер тебе
выпишет начальник отдела снабжения, зайди к нему. Да ты там, Богатырев,
больше на шашку, на хитрость налегай, милое дело!
- С паршивой овцы хучь шерсти клок! - улыбнулся обрадованный Богатырев
и, попрощавшись, вышел.
После того как договорился с Кудиновым относительно ожидавшегося отхода
к Дону, ушел и Григорий Мелехов. Перед уходом спросил:
- В случае, ежли я всю дивизию приведу на Базки, переправиться-то будет
на чем?
- Эка выдумал! Конница вся вплынь через Дон пойдет. Где это видано,
чтобы конницу переправляли?
- У меня ить обдонцев мало, имей в виду. А казаки с Чиру - не пловцы.
Всю жизнь середь степи живут, где уж им плавать. Они все больше
по-топоровому.
- При конях переплывут. Бывало, на маневрах плавали и на германской
припадало.
- Я про пехоту говорю.
- Паром есть. Лодки сготовим, не беспокойся.
- Жители тоже будут ехать.
- Знаю.
- Ты всем обеспечь переправу, а то я тогда из тебя душу выну! Это ить
не шутка, ежли у нас народ останется.
- Да, сделаю, сделаю же!
- Орудия как?
- Мортирки взорви, а трехдюймовые вези сюда. Мы большие лодки поскошуем
и перекинем батареи на эту сторону.
Григорий вышел из штаба под впечатлением прочитанной статьи.
"Помощниками Деникина нас величают... А кто же мы? Выходит, что
помощники и есть, нечего обижаться. Правда-матка глаза заколола..." Ему
вспомнились слова покойного Якова Подковы. Однажды в Каргинской,
возвращаясь поздно вечером на квартиру, Григорий зашел к батарейцам,
помещавшимся в одном из домов на площади; вытирая в сенцах ноги о веник,
слышал, как Яков Подкова, споря с кем-то, говорил: "Отделились, говоришь?
Ни под чьей властью не будем ходить? Хо! У тебя на плечах не голова, а
неедовая тыкла! Коли хочешь знать, мы зараз, как бездомная собака: иная
собака не угодит хозяину либо нашкодит, уйдет из дому, а куда денется? К
волкам не пристает - страшновато, да и чует, что они звериной породы, и к
хозяину нельзя возвернуться - побьет за шкоду. Так и мы. И ты попомни мои
слова: подожмем хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползем к
кадетам. "Примите нас, братушки, помилосердствуйте!" Вот оно что будет!"
Григорий после того боя, когда порубил под Климовкой матросов, все
время жил в состоянии властно охватившего его холодного, тупого
равнодушия. Жил, понуро нагнув голову, без улыбки, без радости. На
какой-то день всколыхнули его боль и жалость к убитому Ивану Алексеевичу,
а потом и это прошло. Единственное, что оставалось ему в жизни (так, по
крайней мере, ему казалось), это - с новой и неуемной силой вспыхнувшая
страсть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника в
знобящую черную осеннюю ночь далекий трепетный огонек костра в степи.
Вот и сейчас, возвращаясь из штаба, он вспомнил о ней, подумал: "Пойдем
мы на прорыв, а она как же? - и без колебаний и долгих размышлений решил:
- Наталья останется с детьми, с матерью, а Аксютку возьму. Дам ей коня, и
пущай при моем штабе едет".
Он переехал через Дон на Разки, зашел на квартиру, вырвал из записной
книжки листок, написал.
"Ксюша! Может, нам придется отступить на левую сторону Дона, так ты
кинь все свое добро и езжай в Вешки. Меня там разыщешь, будешь при мне"
Записку заклеил жидким вишневым клеем, передал Прохору Зыкову и,
багровея, хмурясь, за напуски и строгостью скрывая от Прохора свое
смущение, сказал:
- Поедешь в Татарский, передашь эту записку Астаховой Аксинье. Да так
передай, чтобы... ну, к примеру, из наших кто недоглядел, из моей семьи.
Понял? Лучше ночью занеси и отдай ей. Ответа не надо. И потом вот что: даю