Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   — Развалины в самом деле внушительные, сударь, — согласился барон, отвечая на его приветствие. — Впрочем, это все, что заслуживает внимания.
   — Это старый замок? — спросил путешественник.
   — Да, он когда-то принадлежал мне, вернее, моим предкам. Он назывался Мезон-Руж, и мы долго носили это имя вместе с Таверне. Баронский титул, кстати сказать, принадлежит Мезон-Ружу. Впрочем, дорогой гость, давайте не говорить о том, чего нет.
   Бальзамо кивнул.
   — Я желал бы, со своей стороны, принести вам свои извинения, — продолжал барон. — Дом мой беден, я вас предупреждал.
   — Я себя чувствую здесь прекрасно.
   — Это конура, дорогой гость, настоящая конура, — сказал барон. — Теперь это еще и прибежище для крыс, которые появились здесь с тех пор, как лисы, ужи и ящерицы выжили их из старого замка. Черт побери! — воскликнул барон. — Ведь вы колдун или что-то вроде этого! Что вам стоит одним взмахом волшебной палочки возродить старый замок Мезон-Руж, прибавив тысячи две арпанов близлежащих луговых земель и лесов. Держу пари, что вы об этом не подумали, вы провели ночь в отвратительной постели.
   — Сударь…
   — Не спорьте со мной, дорогой гость, постель отвратительна, я хорошо это знаю, ведь она принадлежит моему сыну.
   — Готов поклясться, господин барон, что постель показалась мне превосходной. Во всяком случае, я тронут вашей заботой и хотел бы от всей души иметь случай доказать вам свою признательность.
   Неутомимый старик не преминул пошутить.
   — Что же, — подхватил он, указывая на Ла Бри, который подавал ему в это время стакан воды на великолепной тарелке саксонского фарфора, — вот удобный случай, господин барон. Не угодно ли вам будет сделать для меня то, что Господь сотворил в Ханаанской пустыне: обратите эту воду в вино, хоть в бургундское — в шамбертен, например, — это было бы сейчас неоценимой услугой с вашей стороны.
   Бальзамо улыбнулся; старик по-своему истолковал его улыбку и одним махом выпил воду.
   — Прекрасно! — воскликнул Бальзамо. — Вода — благороднейший напиток, господин барон, принимая во внимание то обстоятельство, что Бог создал воду прежде, чем сотворил мир. Ничто не может перед ней устоять: она точит камень, а скоро, возможно, мир удивится, узнав, что вода растворяет алмаз.
   — Ну так и меня, значит, вода растворит! — воскликнул барон. — Не, хотите ли выпить со мной за компанию, дорогой гость? У воды то преимущество перед моим вином, что ее еще много, не то, что мараскина.
   — Если бы вы приказали принести стакан и для меня, дорогой хозяин, я бы, вероятно, смог быть вам полезен.
   — Я не совсем понимаю, так я опоздал?
   — Отнюдь нет! Прикажите подать мне стакан воды!
   — Вы слышали, Ла Бри? — вскричал барон. Ла Бри со свойственной ему проворностью бросился исполнять приказание.
   — Итак, — продолжал барон, повернувшись к гостю, — стакан чистой воды, которую я пью по утрам, содержит какую-то тайну, о чем я даже и не подозревал? Так, значит, я десять лет занимался алхимией, как господин Журден — прозой, даже не подозревая об этом?
   — Мне неизвестно, чем вы занимались, — с важностью отвечал Бальзамо.
   — Я знаю, чем занимаюсь я!
   Обратившись к Ла Бри, уже стоявшему перед ним со стаканом воды, он произнес:
   — Благодарю вас, милейший!
   Взяв в руки стакан, он поднес его к глазам и принялся изучать содержимое хрустального стакана, в котором солнечный луч дробился, рассыпая жемчуга, а по поверхности пробегала рябь, переливавшаяся алмазными гранями.
   — Должно быть, вы увидели нечто весьма любопытное в этом стакане воды, черт меня побери! — вскричал барон.
   — О да, господин барон, — отвечал Бальзамо. — Сегодня, во всяком случае, я вижу кое-что интересное!
   Барон не сводил глаз с Бальзамо, который с все возраставшим интересом продолжал свое занятие, в то время как изумленный Ла Бри, забывшись, продолжал протягивать ему тарелку.
   — Так что же вы там видите, дорогой гость? — насмешливо переспросил барон. — Признаться, я сгораю от нетерпения. Может, меня ожидает наследство, еще один Мезон-Руж, который поправит мои дела?
   — Я вижу весьма важное сообщение, которое я вам сейчас передам: приготовьтесь!
   — В самом деле? Уж не собирается ли кто-нибудь на меня напасть?
   — Нет, однако сегодня утром вы должны быть готовы к визиту.
   — Так вы, должно быть, пригласили ко мне кого-нибудь из своих знакомых? Это дурно, сударь, очень дурно!
   Должен вас предупредить: может так случиться, что сегодня не будет куропаток!
   — То, что я имею честь сообщить вам, весьма серьезно, дорогой хозяин! — продолжал Бальзамо. — Очень серьезно! Важная персона направляется в этот момент в Таверне.
   — Да с какой стати, о Господи! И что это за визит? Просветите меня, дорогой гость, умоляю вас! Должен признаться, что для меня любой визит нежелателен. Скажите точнее, дорогой господин чародей, точнее, если это возможно!
   — Не только возможно, но и, должен заметить, чтобы вы не чувствовали себя слишком мне обязанным, это совсем несложно.
   Бальзамо вновь вперил взгляд в стакан, по поверхности которого расходились опаловые круги.
   — Ну как, видите что-нибудь? — спросил барон.
   — Да, и очень отчетливо.
   — Так я вам и поверил!
   — Я вижу, что к вам едет весьма важная персона.
   — Да ну? И эта важная персона прибывает просто так, без приглашения?
   — Ей не нужно приглашения. Это лицо прибудет в сопровождении вашего сына.
   — Филиппа?
   — Так точно!
   Барона обуяло веселье, весьма оскорбительное для чародея.
   — В сопровождении моего сына? Это лицо прибудет в сопровождении моего сына? Вот тебе раз!
   — Да, господин барон.
   — Так вы знакомы с моим сыном?
   — Нет, мы не знакомы.
   — А мой сын сейчас..?
   — В полумиле отсюда, даже в четверти мили, вероятно!
   — От Таверне?
   — Да.
   — Дорогой мой! Сын сейчас в Страсбурге, несет службу в гарнизоне, если только не дезертировал, чего он никогда не сделает, могу поклясться! Так что мой сын просто не может никого привезти.
   — Однако он кое-кого привезет вам в гости, — продолжал Бальзамо, не сводя глаз со стакана с водой.
   — А этот кое-кто — мужчина или женщина?
   — Это дама, барон, очень знатная дама… Погодите-ка, там происходит что-то странное…
   — И важное? — подхватил барон.
   — Да, клянусь честью.
   — Говорите же!
   — Вам лучше удалить служанку — забавницу, как вы ее называете, у которой на пальчиках коготки.
   — С какой стати я должен ее удалять?
   — Потому что у Николь Леге есть нечто общее в лице с прибывающей сюда дамой.
   — Так вы говорите, что эта знатная дама похожа на Николь? Вы же сами себе противоречите.
   — В чем же противоречие? Мне случилось однажды купить рабыню, которая до такой степени была похожа на Клеопатру, что подумывали даже о том, чтобы отправить ее в Рим для участия в праздновании победы Октавиана.
   — Вы опять за свое! — вздохнул барон.
   — Вы вольны поступать как вам угодно, дорогой хозяин. Надеюсь, вам ясно, что меня это не касается, это в ваших интересах.
   — Однако я не понимаю, каким образом сходство с Николь может задеть знатную даму.
   — Представьте, что вы — король Франции, чего я вам не пожелал бы, или дофин, чего я вам желаю еще меньше: были бы вы довольны, если бы, приехав в какой-нибудь дом, увидели среди прислуги слепок с вашего августейшего лица?
   — О черт! — воскликнул барон. — Непростая задача! Значит, из того, что вы говорите, следует..?
   — Что прибывающая дама, занимающая весьма высокое положение, была бы недовольна, если бы ей пришлось увидеть как бы свою копию в короткой юбке и простой косынке.
   — Ну хорошо, — со смехом продолжал барон, — мы об этом подумаем, когда придет время. Во всей этой истории меня больше всех радует сын. Дорогой Филипп! Какой же счастливый случай может привести его сюда просто так, без предупреждения?
   Барон совсем развеселился.
   — Я вижу, — с важностью заметил Бальзамо, — мое предсказание доставляет вам удовольствие? Я в восторге, клянусь честью! Однако на вашем месте, господин барон…
   — Что на моем месте?
   — Я отдал бы некоторые распоряжения, я подготовился бы…
   — Вы не шутите?
   — Нет.
   — Я подумаю, дорогой гость! Подумаю!
   — Самое время…
   — Вы серьезно мне все это говорите?
   — Как нельзя более серьезно, господин барон; если вы хотите достойно встретить особу, которая оказывает вам честь своим посещением, у вас нет ни одной лишней минуты.
   Барон покачал головой.
   — Я вижу, вы сомневаетесь? — спросил Бальзамо.
   — Должен признаться, дорогой гость, что вы имеете дело с крайне недоверчивым собеседником, клянусь честью…
   Барон направился к флигелю, где жила его дочь, — ему хотелось поделиться с ней предсказаниями гостя. Он стал звать ее:
   — Андре! Андре!
   Читатель уже знает, как девушка отвечала на приглашение отца и как пристальный взгляд Бальзамо увлек ее к окну.
   Николь тоже стояла там, с удивлением поглядывая на Ла Бри, который в полном недоумении делал ей какие-то знаки.
   — Трудно поверить, — повторял барон. — Вот если бы можно было посмотреть…
   — Раз вам непременно хочется увидеть, обернитесь, — предложил Бальзамо, указывая рукой на аллею, в конце которой появился всадник; в тот же миг послышался стук копыт.
   — О! — вскричал барон. — В самом деле…
   — Господин Филипп! — воскликнула Николь, поднимаясь на цыпочки.
   — Молодой хозяин! — радостно проворчал Ла Бри.
   — Брат! Это мой брат! — воскликнула Андре, протягивая из окна руки.
   — Не ваш ли это сын, господин барон? — небрежно бросил Бальзамо.
   — Да, черт побери! Он самый, — отвечал ошеломленный барон.
   — Это только начало, — заметил Бальзамо.
   — Так вы в самом деле колдун? — воскликнул барон. На губах незнакомца заиграла торжествующая улыбка. Лошадь росла на глазах. Вот она замелькала среди деревьев и не успела замедлить свой бег, как обляпанный грязью молодой офицер среднего роста соскочил с разгоряченной быстрым бегом и взмыленной лошади и подбежал к отцу. Они обнялись.
   — А, черт! Ах, черт меня подери! — повторял барон; куда делась его непонятливость!
   — Да, отец, — проговорил Филипп, желавший рассеять Последние сомнения, написанные на лице старика, — это я, точно я!
   — Конечно, ты, — отвечал барон, — прекрасно вижу, что это ты, черт возьми! Но каким образом?
   — Отец! — обратился к нему Филипп. — Нашему дому оказана великая честь. Старик поднял голову.
   — В Таверне с минуты на минуту прибудет именитая гостья. Скоро здесь будет эрцгерцогиня Австрии и дофина Франции Мария-Антуанетта-Жозефина.
   Растеряв весь запас сарказма и иронии, барон обратился к Бальзамо.
   — Прошу прощения, — смиренно произнес он, уронив руки.
   — Господин барон, — молвил Бальзамо, поклонившись Таверне. — Позвольте мне оставить вас наедине с сыном, вы давно не видались; должно быть, вам много надо сообщить Друг другу.
   Он отвесил поклон Андре; Андре обрадовалась приезду брата и бросилась ему навстречу. Затем Бальзамо удалился, знаком приказав Николь и Ла Бри следовать за ним. Они скрылись в аллее.

Глава 13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ

   Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж, был совершенно не похож на сестру; он был красив редкостной мужской красотой, она была прекрасна как женщина. Его глаза светились нежностью и гордостью; безупречно правильный овал лица, великолепные руки, точеные ноги, прекрасная фигура — все в нем было очаровательно.
   Как во всех утонченных натурах, стесненных житейскими обстоятельствами, в Филиппе угадывалась печаль, которая, однако, была светлой. Очевидно, этой печалью он был обязан своей природной нежности. Не будь ее, он был бы властен, величествен, недоступен. Вынужденная жизнь среди бедных, но равных ему по достатку, так же как среди богатых, равных по происхождению, смягчала его нрав, задуманный Творцом жестоким, властным, самолюбивым: так в благодушии льва есть нечто пренебрежительное.
   Едва Филипп успел обнять отца, как Андре, выйдя из оцепенения благодаря радостному потрясению, бросилась молодому человеку на шею.
   Все это сопровождалось рыданиями, свидетельствовавшими о том, как рада была этой встрече скромная девушка.
   Филипп взял за руки Андре и отца и увлек их в гостиную, они остались одни.
   — Вы растеряны, отец, а ты, сестра, удивлена, — усадив их рядом с собой, произнес он. — Однако это правда: через несколько минут ее высочество прибудет в наш бедный дом.
   — Необходимо этому помешать любой ценой, черт меня побери! — вскричал барон. — Если это произойдет, мы навсегда будем опозорены. Если именно здесь ее высочество надеется увидеть образец французской знати, мне ее жаль. Я хочу знать, почему она выбрала именно мой дом?
   — О, это целая история, отец.
   — История? — переспросила Андре. — Расскажи нам ее, брат!
   — Да, настоящая история, которая способна заставить снова поверить в Бога тех, кто забыл имя нашего Спасителя и Отца.
   Барон вытянул губы в трубочку, всем своим видом давая понять, что сомневается в милости Высшего Судии людей и их деяний, соблаговолившего, наконец, заметить его, барона де Таверне, и вмешаться в его дела.
   Глядя на Филиппа, Андре повеселела и пожала ему руку, благодаря за новость и радуясь за него.
   — Брат! Дорогой брат! — шептали ее губы.
   — Брат! Дорогой брат! — передразнил барон. — Ей-богу, она довольна!
   — Вы же видите, отец, что Филипп счастлив!
   — Господин Филипп — восторженный юнец! А я, к счастью или к несчастью, привык все взвешивать, — проворчал Таверне, с тоской оглядывая убранство гостиной. — Я не вижу в этом ничего веселого!
   — Надеюсь, вы измените свое мнение, отец, — сказал молодой человек, — когда узнаете о том, что со мной произошло.
   — Ну так рассказывай! — проворчал старик.
   — Да, да, расскажи, Филипп, — попросила Андре.
   — Итак, я находился, как вы знаете, в Страсбургском гарнизоне. Как вам, должно быть, известно, ее высочество въехала через Страсбург.
   — Разве можно знать что-нибудь, живя в этой дыре? — пробормотал Таверне.
   — Так ты говоришь, дорогой брат, что именно через Страсбург ее высочество…
   — Да! Мы с самого утра ожидали ее, стоя на плацу под проливным дождем, — мы промокли насквозь. У нас не было точных сведений о времени прибытия ее высочества. Майор отправил меня в разведку навстречу кортежу. Я проехал около мили, как вдруг на повороте нос к носу втолкнулся с передними всадниками эскорта. Мы обменялись несколькими словами, и они проехали вперед. Ее королевское высочество выглянула из кареты и спросила, как меня зовут.
   Мне показалось, что меня окликнули, однако я очень торопился передать долгожданную весть тому, кто меня послал, и летел галопом. Усталости шестичасового ожидания как не бывало.
   — А ее высочество? — спросила Андре. — Как она выглядит?
   — Она так же молода, как и ты, и прекрасна, словно ангел, — отвечал шевалье.
   — Скажи, Филипп… — замялся барон.
   — Что отец?
   — Ее высочество похожа на кого-нибудь из твоих знакомых?
   — Моих знакомых?
   — Да.
   — Никто не может быть похож на ее высочество! — восторженно воскликнул молодой человек.
   — Подумай хорошенько. Филипп задумался.
   — Нет, — отвечал он.
   — Ну.., на Николь, может быть?
   — Как странно! — вскричал пораженный Филипп. — Да, у Николь в самом деле есть нечто общее с именитой путешественницей. Конечно, сходство весьма отдаленное, Николь до нее далеко! Откуда вам это известно, отец?
   — Я узнал об этом от колдуна, клянусь честью!
   — От колдуна? — удивился Филипп.
   — Да! Он, кстати, предсказал мне твой приезд.
   — Незнакомец? — робко спросила Андре.
   — Незнакомец… Не он ли стоял рядом с вами, когда я приехал, а потом незаметно удалился?
   — Да, да, именно он. Но продолжай рассказывать, Филипп.
   — Может, стоило бы подготовиться к визиту? — предложила Андре.
   Барон удержал ее за руку.
   — Чем больше мы будем готовиться, тем смешнее будем выглядеть, — сказал он. — Продолжай, Филипп, продолжай!
   — С удовольствием, отец. Итак, я прискакал в Страсбург и передал сведения. Мы дали знать губернатору, господину де Стенвилю — он незамедлительно явился. Когда предупрежденный вестовым губернатор явился на плац, мы выступили походным порядком. Впереди показался кортеж и мы поспешили к Кельнским воротам. Я оказался рядом с губернатором.
   — Господином де Стенвилем? — переспросил барон. — Подожди-ка, я знавал одного Стенвиля…
   — Это зять министра, господина де Шуазеля.
   — Так, так! Продолжай, — приказал барон.
   — Ее высочество молода, ей, очевидно, нравятся молодые лица. Когда она с рассеянным видом выслушивала комплименты господина губернатора, ее взгляд остановился на мне; я почтительно отступил на шаг.
   — Не этот ли господин был выслан мне навстречу? — указав на меня, спросила она.
   — Вы совершенно правы, сударыня, — отвечал господин де Стенвиль.
   — Подойдите, сударь, — приказала она. Я приблизился.
   — Как вас зовут? — спросила ее высочество приятным голосом.
   — Шевалье де Таверне Мезон-Руж, — едва мог вымолвить я.
   — Запишите это имя, дорогая, — приказала ее высочество, обращаясь к старой даме, которую, как я позже узнал, зовут графиня де Лангерсхаузен,
   — это фрейлина ее высочества. Она в ту же минуту внесла мое имя в записную книжку.
   Затем ее высочество вновь обратилась ко мне:
   — Ах, что с вами сделала эта скверная погода! По правде говоря, я упрекаю себя, когда думаю, что вам пришлось столько вынести из-за меня.
   — Как это любезно с ее стороны, какие добрые слова! — сложив на груди руки, воскликнула Андре.
   — Я запомнил их точно, а также интонацию, выражение лица, с которыми они были произнесены, — все, все, все!
   — Прекрасно! Просто превосходно! — пробормотал барон с какой-то особенной улыбкой, в которой сквозило отеческое самодовольство и вместе с тем угадывалось невысокое мнение о женщинах, в том числе и о королевах. — Продолжай, Филипп!
   — Что ты ответил? — спросила Андре.
   — Ничего. Я поклонился до самой земли, и ее высочество прошла мимо.
   — Как? Ничего не ответил? — вскричал барон. . — Я лишился голоса, отец. Душа моя ушла в пятки, я чувствовал, как сильно стучит сердце. . — Какого черта! В твоем возрасте я был представлен принцессе Лещинской; думаешь, я не нашел, что сказать? . — Вы очень остроумны, отец, — с поклоном отвечал Филипп.
   Андре пожала ему руку.
   — Я воспользовался отъездом ее высочества, — продолжал Филипп, — и вернулся к себе на квартиру, чтобы привести себя в порядок. Я насквозь промок и чертовски вымазался.
   — Бедный! — прошептала Андре.
   — Тем временем, — продолжал Филипп, — ее высочество прибыла в ратушу — здесь она принимала приветствия жителей. Когда церемония закончилась, было объявлено, что обед подан, и она села за стол.
   Мой друг, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу ее высочеству, уверял меня, что принцесса несколько раз пробежала взглядом по рядам офицеров, присутствовавших на обеде.
   — Почему я не вижу, — спросила ее высочество после безуспешных попыток заметить того, кого она искала взглядом, — молодого офицера, который выехал мне навстречу утром? Разве ему не передали, что я хочу его поблагодарить?
   Майор выступил вперед.
   — Ваше высочество! — заговорил он. — Господин лейтенант де Таверне зашел, должно быть, к себе, чтобы переодеться перед тем как представиться вашему королевскому высочеству.
   Не прошло и нескольких минут, как я вошел в залу. Ее высочество заметила меня.
   Она знаком приказала мне подойти, я приблизился.
   — Сударь, — заговорила она, — не согласитесь ли вы сопровождать меня в Париж?
   — О сударыня! — воскликнул я. — Вы оказываете мне великую честь! Однако я состою на службе в Страсбургском гарнизоне и…
   — И..?
   — Не принадлежу себе!
   — Кому вы подчиняетесь?
   — Военному губернатору.
   — Хорошо, я с ним поговорю.
   Она жестом отпустила меня, и я удалился.
   Вечером она обратилась к губернатору:
   — Не могли бы вы удовлетворить одну мою прихоть?
   — Скажите мне, что это за прихоть. Это будет приказом для меня, ваше высочество.
   — Я не так выразилась: это не прихоть, а скорее клятва, которую я себе дала перед отъездом.
   — Для меня это еще более свято. Я слушаю вас, ваше высочество.
   — Я дала себе слово взять в свиту первого француза, кем бы он ни оказался, которого я встречу, ступив на французскую землю. Я поклялась осчастливить его и его семью, если, конечно, во власти царствующих особ осчастливить кого бы то ни было.
   — Царствующие особы выражают Божью волю на земле. Как имя того, кому выпало счастье первым встретить ваше высочество?
   — Это господин де Таверне Мезон-Руж, молодой лейтенант, предупредивший вас о моем прибытии.
   — Мы все будем завидовать господину де Таверне, ваше высочество, — сказал губернатор, — но не станем мешать счастью, которого он удостоен. Он связан присягой — мы освобождаем его от присяги. Он состоит на службе
   — мы освобождаем его от службы. Он отправится одновременно с вашим королевским высочеством.
   — В самом деле, в тот день, когда карета ее высочества покинула Страсбург, я получил приказ верхом сопровождать ее. С этого времени я не удаляюсь от дверцы ее кареты.
   — Хе, хе, — все еще посмеиваясь, заметил барон. — Как все необычно! Однако ничего невозможного в этом нет!
   — Что вы имеете в виду? — наивно спросил молодой человек.
   — О, я кое о чем догадываюсь, — продолжал барон, — начинаю догадываться, хе-хе!
   — Дорогой брат! — заметила Андре. — Я не совсем понимаю, как вышло, что ее высочество пожелала посетить Таверне?
   — Сейчас расскажу. Вчера вечером, около одиннадцати, мы прибыли в Нанси. Мы с факелами проехали через весь город. Ее высочество окликнула меня.
   — Господин де Таверне, — обратилась она ко мне, — поторопите эскорт.
   Я показал знаком, что ее высочество желает ехать скорее.
   — Я хочу завтра утром выехать пораньше, — прибавила ее высочество.
   — Ваше высочество желает завтра успеть побольше проехать? — спросил я.
   — Нет, мне бы хотелось сделать в пути остановку. Словно какое-то предчувствие шевельнулось у меня в сердце.
   — В пути? — переспросил я.
   — Да, — отвечала она. Я молчал.
   — Вы не догадываетесь, где я хочу остановиться? — с улыбкой продолжала она.
   — Нет, ваше высочество.
   — Я хотела бы остановиться в Таверне.
   — Почему в Таверне? — воскликнул я.
   — Чтобы познакомиться с вашим отцом и сестрой.
   — С отцом! С сестрой!.. Как, ваше высочество, вы знаете?..
   — Я узнала, — сказала она, — что они живут всего в двухстах шагах от дороги, по которой мы будем следовать. Прикажите остановиться в Таверне.
   Меня прошиб пот, я поспешил заметить ее высочеству с понятным вам волнением:
   — Ваше высочество! Дом моего отца не достоин чести принимать столь знатную принцессу.
   — Почему же? — поинтересовалась ее высочество.
   — Мы бедны.
   — От этого прием только выиграет в сердечности и простоте, я в этом уверена! — заметила ее высочество. — Как бы ни был беден дом Таверне, у вас, верно, найдется чашка молока для Друга, который желает хоть на минуту забыть, что он, то есть я, — эрцгерцогиня Австрии и дофина Франции.
   — О сударыня! — только и мог проговорить я, склонившись до земли.
   — Вот и все. Из почтительности я не осмелился продолжать спор.
   — Я надеялся, что ее высочество забудет о своих намерениях или что ее фантазия развеется поутру вместе со свежим ветром в дороге. Однако этого не произошло. На почтовой станции в Понт-а-Муссоне ее высочество спросила меня, далеко ли до Таверне. Мне ничего не оставалось, как признаться, что мы всего в трех милях отсюда.
   — До чего ты неловок! — вырвалось у барона.
   — Что поделаешь!.. Можно было подумать, что ее высочество догадалась о моем смущении: «Ни о чем не беспокойтесь, — сказала она, — я недолго у вас пробуду. Однако так как вы угрожаете мне тем, что прием может быть мне неприятен, мы будем квиты, потому что я тоже заставила вас страдать, когда въезжала в Страсбург». Как можно было устоять перед такой любезностью? Научите, отец!
   — О, это было совершенно невозможно! — воскликнула Андре. — Да потом, ее высочество, кажется, очень снисходительна и довольствуется моими цветами и чашкой молока, как она выражается.
   — Да, однако ее не могут удовлетворить ни мои кресла, которые обломают ей бока, ни обшивка стен, которая приведет ее в уныние. К черту капризы! Повезло же Франции: ею будет править женщина, которой приходят в голову такие фантазии! Черт побери! Занимается заря будущего необыкновенного правления!
   — Отец! Как вы можете говорить подобные вещи о принцессе, которая осыпает нас милостями, оказывает нам такую честь?
   — Да она скорее обесчестит меня! — вскричал старик. — Кто сейчас помнит о Таверне? Никто. Славное имя покоится под развалинами Мезон-Ружа. Я лелеял надежду, что оно выйдет на свет в подходящий момент. Так нет же, напрасно я надеялся: явилось юное создание, пожелавшее из прихоти воскресить наше имя, поблекшее, запылившееся, жалкое, ничтожное. А следом за ней прибудут газетчики, которые так и вынюхивают, где бы посмеяться, как бы выудить скандальчик, которыми они только и живут! Уж они распишут в своих грязных листках, как принимали принцессу в лачуге у Таверне! Черт побери, у меня мелькнула мысль!