Страница:
Послушай, Жильбер, — продолжала она еще более угрожающим тоном, зловеще улыбаясь. — Ты смеешься? Можешь мне поверить, что лучше тебе не наживать в моем лице врага. Не заставляй меня оступаться: я иду по узкой тропинке, на которой меня удерживают полузабытые советы моей матушки да зыбкие воспоминания детских молитв. Если мне будет суждено хоть раз пренебречь своим целомудрием, — берегись, Жильбер! Тебе придется пожалеть не только о том, что ты сделал для себя, но и раскаяться в несчастьях, которые ты приносишь окружающим!
— В добрый час! — усмехнулся Жильбер. — Вы сейчас на такой высоте, Николь, что я убежден…
— В чем же?
— …что если бы я сейчас согласился на вас жениться…
— То что?..
— ..то вы бы мне отказали!
Николь задумалась. Потом, сжав кулаки и заскрежетав зубами, процедила:
— Думаю, что ты прав, Жильбер. Мне кажется, я тоже поднимаюсь в гору, о которой ты говорил; думаю, что мне тоже начинают открываться новые дали. Вероятно, я тоже могу кое-чего достигнуть. И уж, во всяком случае, мне недостаточно быть только женой ученого или философа. А теперь, Жильбер, ступайте к лестнице и постарайтесь не свернуть себе шею. Хотя мне начинает казаться, что это было бы большим счастьем кое для кого, а может, и для вас самого.
Повернувшись к Жильберу спиной, девушка начала раздеваться, словно его тут не было.
Жильбер стоял в нерешительности: озаренная пламенем ревности и гнева, Николь была просто очаровательна! Однако он твердо решил порвать с Николь: она могла погубить не только его любовь, но и честолюбивые планы. Итак, он устоял.
Спустя несколько минут Николь, не слыша за спиной ни малейшего звука, обернулась: в комнате никого не было.
— Удрал! — прошептала она. — Удрал… Она поспешила к окну: во всем доме не было ни огонька.
— Где же сейчас госпожа? — проговорила Николь. Девушка бесшумно спустилась по лестнице, подкралась к двери хозяйки и прислушалась.
— Ага! — прошептала Николь. — Она легла одна и спит. Подождем до завтра! О, уж завтра-то я узнаю, любит она его или нет!
Глава 11. ХОЗЯЙКА И КАМЕРИСТКА
Глава 12. ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
— В добрый час! — усмехнулся Жильбер. — Вы сейчас на такой высоте, Николь, что я убежден…
— В чем же?
— …что если бы я сейчас согласился на вас жениться…
— То что?..
— ..то вы бы мне отказали!
Николь задумалась. Потом, сжав кулаки и заскрежетав зубами, процедила:
— Думаю, что ты прав, Жильбер. Мне кажется, я тоже поднимаюсь в гору, о которой ты говорил; думаю, что мне тоже начинают открываться новые дали. Вероятно, я тоже могу кое-чего достигнуть. И уж, во всяком случае, мне недостаточно быть только женой ученого или философа. А теперь, Жильбер, ступайте к лестнице и постарайтесь не свернуть себе шею. Хотя мне начинает казаться, что это было бы большим счастьем кое для кого, а может, и для вас самого.
Повернувшись к Жильберу спиной, девушка начала раздеваться, словно его тут не было.
Жильбер стоял в нерешительности: озаренная пламенем ревности и гнева, Николь была просто очаровательна! Однако он твердо решил порвать с Николь: она могла погубить не только его любовь, но и честолюбивые планы. Итак, он устоял.
Спустя несколько минут Николь, не слыша за спиной ни малейшего звука, обернулась: в комнате никого не было.
— Удрал! — прошептала она. — Удрал… Она поспешила к окну: во всем доме не было ни огонька.
— Где же сейчас госпожа? — проговорила Николь. Девушка бесшумно спустилась по лестнице, подкралась к двери хозяйки и прислушалась.
— Ага! — прошептала Николь. — Она легла одна и спит. Подождем до завтра! О, уж завтра-то я узнаю, любит она его или нет!
Глава 11. ХОЗЯЙКА И КАМЕРИСТКА
Николь вернулась к себе в крайнем возбуждении. Девушка понимала, что, пытаясь показать свою стойкость и лукавство, она на самом деле только хвасталась тем, что может стать опасной, а также старалась казаться порочной. Богатое воображение и развращенный дурными книгами ум давали выход ее пылавшим чувствам. Душа ее горела. Будучи от природы самолюбивой, она умела иногда сдержать слезы, но горечь оседала в ее душе и разъедала ее изнутри, подобно кипящему свинцу.
Только в улыбке можно было прочитать то, что переполняло ее сердце. Первые же оскорбления Жильбера были встречены презрительной усмешкой, которая выдавала всю боль ее души. Разумеется, Николь была далеко не добродетельна, у нее не было никаких принципов. Но она не могла не придавать значения своему поражению. Отдаваясь Жильберу душой и телом, она думала, что осчастливит его. Холодность и самодовольство Жильбера принижали ее в собственных глазах. Она только что была жестоко наказана за свою оплошность и тяжело переживала боль наказания. Она стремительно вскочила, словно от удара кнута, и дала себе слово, что сполна воздаст Жильберу за причиненное ей зло.
Молодая, крепкая, полная сил, умевшая забывать обиду, столь желанная для того, кто хотел бы повелевать любимой женщиной, Николь уснула, составив предварительно план мести. Для этого были призваны все демоны, гнездившиеся в ее юном сердечке.
В конце концов ей стало казаться, что мадмуазель де Таверне еще более провинилась, чем Жильбер. Знатная девушка, напичканная предрассудками, кичившаяся знатным происхождением, в монастыре Нанси обращалась в третьем лице к принцессам, говорила «вы» графиням, «ты» — маркизам и не замечала остальных. Она напоминала холодностью статую, но под мраморной оболочкой скрывалась чувствительная натура. Николь забавляла мысль, что статуя эта могла бы вдруг обратиться в смешную и жалкую жену деревенского Пигмалиона — Жильбера.
Надобно отметить, что Николь обладала редким даром, которым природа наделила всех женщин. Николь считала, что уступает в умственном отношении только Жильберу, зато превосходит всех остальных. Если не принимать во внимание этого превосходства духа, который ее любовник имел над ней благодаря пяти-шести годам, в течение которых он прочел несколько книг, то это она — камеристка нищего барона — чувствовала себя униженной, отдавшись крестьянину.
Что же тогда должна была чувствовать ее хозяйка, если она в самом деле отдавалась Жильберу? Николь поразмыслила и решила, что если она расскажет то, чему явилась свидетельницей, точнее, то, о чем она догадывалась, господину де Таверне, это будет величайшей глупостью. Во-первых, зная характер господина де Таверне, она могла предположить, что он надает оплеух Жильберу и вышвырнет его вон, а потом посмеется над этой историей. Во-вторых, ей был известен нрав Жильбера, и она понимала, что он никогда ей этого не простит и найдет способ для коварной мести.
А вот заставить Жильбера страдать из-за Андре, подчинить себе их обоих, наблюдать за тем, как они то бледнеют, то краснеют под ее взглядом, стать настоящей хозяйкой положения и, возможно, заставить Жильбера пожалеть о том времени, когда ручка, которую он нежно целовал, была жесткой только снаружи — вот что тешило ее самолюбие и казалось соблазнительным. Вот на чем она решила остановиться.
С этими мыслями она и уснула.
Солнце уже поднялось, когда она проснулась — свежая, бодрая, отдохнувшая. Она провела за туалетом, как обычно, около часа: менее ловкие или более старательные руки потратили бы вдвое больше времени на то, чтобы расчесать ее длинные густые волосы. Николь принялась изучать свои глаза в треугольном зеркальце, о котором мы уже упоминали. Глаза показались ей красивее, чем когда-либо. Продолжая осмотр, она перешла от глаз к соблазнительному ротику: губы не потеряли своей яркости и были сочны, словно спелые вишни. Носик был небольшой и слегка вздернутый. Шея, которую она самым тщательным образом прятала от солнечных лучей, белела подобно лепесткам лилии. Но верхом совершенства были ее прекрасная грудь и дерзкие очертания бедер.
Убедившись в том, что все так же хороша собой, Николь подумала, что могла бы пробудить в Андре ревность. Пусть не подумает читатель, что она была окончательно испорченной, ведь речь шла не о капризе или пустой фантазии: эта идея пришла ей в голову только потому, что она была уверена, что мадмуазель де Таверне влюблена в Жильбера.
Готовая и душой и телом к сражению, она распахнула Дверь в комнату Андре. Хозяйка приказывала ей входить к ней по утрам в том случае, если до семи утра Андре не вставала с постели.
Едва войдя в комнату, Николь замерла от удивления.
Андре была бледна, ее лоб был в испарине, ко лбу прилипло несколько волосков. Она с трудом дышала, вытянувшись на кровати. Забывшись тяжелым сном, она покусывала во сне губы с выражением страдания на лице.
Простыни были скомканы, было видно, что она металась во сне. Вероятно, она не успела снять с себя перед сном все одежды. Теперь она спала, подложив одну руку под голову, а другой прикрывала белоснежную грудь.
Время от времени ее неровное дыхание прерывалось стонами, она хрипела от боли.
Некоторое время Николь наблюдала за ней в полном молчании, качая головой: она отдавала должное красоте Андре и понимала, что у нее не могло быть достойных соперниц.
Николь направилась к окну и распахнула ставни.
В комнату хлынул свет, и утомленные веки мадмуазель де Таверне дрогнули.
Она проснулась и хотела было подняться, однако почувствовала сильную усталость и, сраженная пронзительной болью, вскрикнув, уронила голову на подушку.
— О Господи! Что с вами, госпожа? — прошептала Николь.
— Который теперь час? — спросила Андре, протирая глаза.
— Уж поздно, госпожа должна была встать час тому назад.
— Не понимаю, Николь, что со мной творится, — проговорила Андре, обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. — Меня всю ломает, и такая боль в груди!
Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.
— Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, — предположила она.
— После сегодняшней ночи? — удивленно переспросила Андре. — О, так я даже не раздевалась? — оглядев себя, произнесла она. — Как это могло случиться?
— Ну, конечно! — вскричала Николь. — Пусть госпожа постарается вспомнить!
— Я ничего не помню, — схватившись за голову, пробормотала Андре. — Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!
Она села в кровати, в другой раз обводя комнату блуждавшим взглядом.
Затем, сделав над собой усилие, произнесла:
— А, да, вспоминаю: вчера я так устала.., это, наверное, из-за грозы; потом…
Николь указала пальцем на смятую кровать, на которой, несмотря на беспорядок, продолжало лежать покрывало.
Андре замолчала. Она вспомнила о незнакомце, так странно на нее смотревшем.
— И что потом? — не скрывая удивления, спросила Николь, — должно быть госпожа вспомнила?
— Потом, — продолжала Андре, — я задремала, сидя за клавесином. Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.
— Надо было меня позвать, — слащавым голосом пропела Николь, — разве это не входит в мои обязанности?
— Я об этом не подумала, а может, у меня на это не было сил, — простодушно отвечала Андре.
— Лицемерка! — пробормотала Николь. — Однако госпожа, должно быть, довольно долго оставалась за клавесином, потому что, прежде чем вы вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась…
Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение Андре или румянец — Андре оставалась спокойной, а лицо — зеркало души — было безмятежным.
— Я спустилась… — повторила Николь.
— И что же? — спросила Андре.
— Госпожи не было в гостиной. Андре подняла голову: в ее прекрасных глазах можно было прочесть удивление — и только!
— Как странно! — воскликнула она.
— Однако это было именно так.
— Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.
— Надеюсь, госпожа меня простит! — отвечала Николь.
— Так где же я была?
— Госпоже это должно быть известно лучше меня, — пожав плечами, отвечала Николь.
— Думаю, что ты ошибаешься, Николь, — как можно Мягче возразила Андре. — Я не сходила с места. Мне только кажется, что было холодно, потом я почувствовала тяжесть, и мне было трудно передвигаться.
— О! — насмешливо воскликнула Николь. — В тот момент, когда я увидела госпожу, она шла довольно скоро.
— Ты меня видела?
— Да.
— Только что ты сказала, что меня не было в гостиной.
— Я и не говорю, что видела вас в гостиной.
— Так где же?
— В передней, у лестницы.
— Это была я?
— Госпожа собственной персоной, я неплохо знаю госпожу, — проговорила Николь, добродушно посмеиваясь.
— Тем не менее я уверена, что не выходила из гостиной, — Андре простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.
— А я не сомневаюсь, что видела госпожу в передней. Я тогда подумала,
— добавила она и удвоила внимание, — что госпожа возвращается из сада с прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода! Приятно прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, не так ли, госпожа?
— Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по ночам, — с улыбкой возразила Андре, — я такая трусиха!
— Можно гулять не одной, — подхватила Николь, — тогда и бояться нечего.
— С кем же прикажешь мне гулять? — спросила Андре, не подозревая, что камеристка задавала все эти вопросы неспроста.
Николь решила не продолжать дознание. Хладнокровие Андре казалось ей верхом лицемерия и обескураживало ее.
Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.
— Госпожа говорит, что плохо себя чувствует? -« — спросила она.
— Да, мне очень плохо, — отвечала Андре. — Я совершенно разбита, я чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера вечером я не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?
— Может, госпожа чем-нибудь огорчена? — продолжала Николь.
— И что же? — воскликнула Андре.
— А то, что огорчения производят нередко такое же действие, что и усталость. Уж я-то знаю!
— Так ты чем-то опечалена, Николь? Слова эти прозвучали с такой пренебрежительной небрежностью, что Николь не сдержалась.
— Да, госпожа, у меня неприятности, — опустив глаза, проговорила она.
Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.
— Расскажи! — приказала она.
— Я как раз шла к госпоже, чтобы сказать… Она замолчала.
— Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!
— Я растеряна, а госпожа утомлена; должно быть, мы обе страдаем.
Это «мы» не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:
— А!
Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна была бы навести ее на размышления.
— Раз госпожа настаивает, я позволю себе начать, — продолжала она.
— Ну, ну, послушаем, — отвечала Андре.
— Я хочу выйти замуж, госпожа, — заявила Николь.
— Да? — удивилась Андре. — Не рано ли тебе об этом думать, ведь тебе еще нет семнадцати?
— Госпоже тоже только шестнадцать лет.
— И что же?
— А то, что хотя госпоже только шестнадцать, разве она не подумывает о браке?
— С чего вы взяли? — сухо спросила Андре. Николь раскрыла рот, чтобы сказать дерзость, но она хорошо знала Андре, она понимала, что едва начатому объяснению немедленно будет положен конец, поэтому, она спохватилась.
— Да нет, откуда мне знать, о чем думает госпожа, я простая крестьянка и живу так, как того требует природа.
— Как странно ты изъясняешься! — Странно? Разве не естественно любить кого-нибудь и отдаваться любимому?
— Пожалуй. Так что же?
— Ну вот, я люблю одного человека.
— А этот человек тебя любит?
— Надеюсь, госпожа.
Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо было отвечать уверенно.
— Я в этом убеждена, — поправилась она.
— Прекрасно! Мадмуазель не теряет времени даром в Таверне, как я вижу!
— Надо же подумать о будущем. Вы — барышня и можете получить наследство от какого-нибудь богатого родственника. А я сирота и могу надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.
Все это казалось Андре настолько естественным, что она мало-помалу забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме того, врожденная доброта взяла верх.
— Так за кого же ты собираешься замуж? — спросила она.
— Госпожа знает его, — отвечала Николь, не сводя прекрасных глаз с Андре.
— Я его знаю?
— Отлично знаете.
— Кто же это? Ну не томи меня!
— Боюсь, что мой выбор будет неприятен госпоже.
— Неприятен?
— Да!
— Так ты сама находишь его неподходящим?
— Я этого не сказала.
— Тогда смело говори, — ведь господа обязаны интересоваться судьбой тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.
— Госпожа очень добра.
— Ну так говори скорее и застегни мне корсет. Николь собралась с силами.
— Это… Жильбер, — проговорила она, проницательно глядя на Андре.
К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.
— Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?
— Он самый, госпожа.
— Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?
— Да, госпожа, за него.
— А он тебя любит?
Николь подумала, что настала решительная минута.
— Да он сто раз мне это говорил! — отвечала она.
— Ну так выходи за него, — спокойно предложила Андре. — Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он — сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.
— Конечно, — пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. — Как! Госпожа позволяет?..
— Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
— Значит, мы будем вместе больше времени.
— Вы оба бедны.
— Мы будем работать.
— Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
— С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, — заявила она.
— Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.
— Он много читает, стремится к знанию…
— Он злобен, — продолжала Андре.
— Только не по отношению к вам, — возразила Николь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.
— По моему распоряжению?
— Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.
— Клянусь, я этого не подозревала.
— Не подозревали дичь? — насмешливо спросила Николь.
Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо
— филологическая находка — обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.
— Чем я обязана твоему остроумию? — оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.
— Я не остроумна, госпожа, — возразила Николь. — Остроумие — привилегия знатных дам, а я — простая девушка, я говорю то, что есть.
— Ну и что же ты хочешь сказать?
— Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.
— Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
— Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.
— Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, — значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?
— О, я знаю, что госпожа на него не нападает, — с ядовитой улыбкой проговорила Николь, — скорее напротив.
— Ничего не понимаю!
— Потому что госпожа не желает понимать.
— Довольно, мадмуазель, — холодно отрезала Андре. — Немедленно объясни, что все это значит!
— Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.
— Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?
— Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.
— Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.
Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.
— Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? — воскликнула она.
— Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.
— Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.
Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.
— Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…
— Но… — взволнованно начала было Николь.
— Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
— Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.
— Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! — рассмеялась она. — Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.
Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.
Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.
— Я вам верю, — отвечала она, — ночью нелегко было рассмотреть.
— Ты о чем? — спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.
— Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.
— Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! — сильно побледнев, проговорила Андре.
— О, нет ничего проще, госпожа! — сказала Николь, забывая всякую осторожность. — Сегодня ночью я видела…
— Тише! Меня кто-то зовет, — перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:
— Андре! Андре!
— Ваш батюшка, госпожа, — сказала Николь, — и с ним вчерашний незнакомец.
— Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.
— Андре! — снова послышался голос барона. — Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.
— Ступайте, я вам говорю! — приказала Андре, властно указав Николь на дверь.
Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.
Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.
Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.
Она покачнулась и ухватилась за ставень.
— Здравствуйте, сударь! — в свою очередь, отвечала она.
Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.
Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.
Бальзамо не сводил с нее глаз.
Только в улыбке можно было прочитать то, что переполняло ее сердце. Первые же оскорбления Жильбера были встречены презрительной усмешкой, которая выдавала всю боль ее души. Разумеется, Николь была далеко не добродетельна, у нее не было никаких принципов. Но она не могла не придавать значения своему поражению. Отдаваясь Жильберу душой и телом, она думала, что осчастливит его. Холодность и самодовольство Жильбера принижали ее в собственных глазах. Она только что была жестоко наказана за свою оплошность и тяжело переживала боль наказания. Она стремительно вскочила, словно от удара кнута, и дала себе слово, что сполна воздаст Жильберу за причиненное ей зло.
Молодая, крепкая, полная сил, умевшая забывать обиду, столь желанная для того, кто хотел бы повелевать любимой женщиной, Николь уснула, составив предварительно план мести. Для этого были призваны все демоны, гнездившиеся в ее юном сердечке.
В конце концов ей стало казаться, что мадмуазель де Таверне еще более провинилась, чем Жильбер. Знатная девушка, напичканная предрассудками, кичившаяся знатным происхождением, в монастыре Нанси обращалась в третьем лице к принцессам, говорила «вы» графиням, «ты» — маркизам и не замечала остальных. Она напоминала холодностью статую, но под мраморной оболочкой скрывалась чувствительная натура. Николь забавляла мысль, что статуя эта могла бы вдруг обратиться в смешную и жалкую жену деревенского Пигмалиона — Жильбера.
Надобно отметить, что Николь обладала редким даром, которым природа наделила всех женщин. Николь считала, что уступает в умственном отношении только Жильберу, зато превосходит всех остальных. Если не принимать во внимание этого превосходства духа, который ее любовник имел над ней благодаря пяти-шести годам, в течение которых он прочел несколько книг, то это она — камеристка нищего барона — чувствовала себя униженной, отдавшись крестьянину.
Что же тогда должна была чувствовать ее хозяйка, если она в самом деле отдавалась Жильберу? Николь поразмыслила и решила, что если она расскажет то, чему явилась свидетельницей, точнее, то, о чем она догадывалась, господину де Таверне, это будет величайшей глупостью. Во-первых, зная характер господина де Таверне, она могла предположить, что он надает оплеух Жильберу и вышвырнет его вон, а потом посмеется над этой историей. Во-вторых, ей был известен нрав Жильбера, и она понимала, что он никогда ей этого не простит и найдет способ для коварной мести.
А вот заставить Жильбера страдать из-за Андре, подчинить себе их обоих, наблюдать за тем, как они то бледнеют, то краснеют под ее взглядом, стать настоящей хозяйкой положения и, возможно, заставить Жильбера пожалеть о том времени, когда ручка, которую он нежно целовал, была жесткой только снаружи — вот что тешило ее самолюбие и казалось соблазнительным. Вот на чем она решила остановиться.
С этими мыслями она и уснула.
Солнце уже поднялось, когда она проснулась — свежая, бодрая, отдохнувшая. Она провела за туалетом, как обычно, около часа: менее ловкие или более старательные руки потратили бы вдвое больше времени на то, чтобы расчесать ее длинные густые волосы. Николь принялась изучать свои глаза в треугольном зеркальце, о котором мы уже упоминали. Глаза показались ей красивее, чем когда-либо. Продолжая осмотр, она перешла от глаз к соблазнительному ротику: губы не потеряли своей яркости и были сочны, словно спелые вишни. Носик был небольшой и слегка вздернутый. Шея, которую она самым тщательным образом прятала от солнечных лучей, белела подобно лепесткам лилии. Но верхом совершенства были ее прекрасная грудь и дерзкие очертания бедер.
Убедившись в том, что все так же хороша собой, Николь подумала, что могла бы пробудить в Андре ревность. Пусть не подумает читатель, что она была окончательно испорченной, ведь речь шла не о капризе или пустой фантазии: эта идея пришла ей в голову только потому, что она была уверена, что мадмуазель де Таверне влюблена в Жильбера.
Готовая и душой и телом к сражению, она распахнула Дверь в комнату Андре. Хозяйка приказывала ей входить к ней по утрам в том случае, если до семи утра Андре не вставала с постели.
Едва войдя в комнату, Николь замерла от удивления.
Андре была бледна, ее лоб был в испарине, ко лбу прилипло несколько волосков. Она с трудом дышала, вытянувшись на кровати. Забывшись тяжелым сном, она покусывала во сне губы с выражением страдания на лице.
Простыни были скомканы, было видно, что она металась во сне. Вероятно, она не успела снять с себя перед сном все одежды. Теперь она спала, подложив одну руку под голову, а другой прикрывала белоснежную грудь.
Время от времени ее неровное дыхание прерывалось стонами, она хрипела от боли.
Некоторое время Николь наблюдала за ней в полном молчании, качая головой: она отдавала должное красоте Андре и понимала, что у нее не могло быть достойных соперниц.
Николь направилась к окну и распахнула ставни.
В комнату хлынул свет, и утомленные веки мадмуазель де Таверне дрогнули.
Она проснулась и хотела было подняться, однако почувствовала сильную усталость и, сраженная пронзительной болью, вскрикнув, уронила голову на подушку.
— О Господи! Что с вами, госпожа? — прошептала Николь.
— Который теперь час? — спросила Андре, протирая глаза.
— Уж поздно, госпожа должна была встать час тому назад.
— Не понимаю, Николь, что со мной творится, — проговорила Андре, обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. — Меня всю ломает, и такая боль в груди!
Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.
— Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, — предположила она.
— После сегодняшней ночи? — удивленно переспросила Андре. — О, так я даже не раздевалась? — оглядев себя, произнесла она. — Как это могло случиться?
— Ну, конечно! — вскричала Николь. — Пусть госпожа постарается вспомнить!
— Я ничего не помню, — схватившись за голову, пробормотала Андре. — Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!
Она села в кровати, в другой раз обводя комнату блуждавшим взглядом.
Затем, сделав над собой усилие, произнесла:
— А, да, вспоминаю: вчера я так устала.., это, наверное, из-за грозы; потом…
Николь указала пальцем на смятую кровать, на которой, несмотря на беспорядок, продолжало лежать покрывало.
Андре замолчала. Она вспомнила о незнакомце, так странно на нее смотревшем.
— И что потом? — не скрывая удивления, спросила Николь, — должно быть госпожа вспомнила?
— Потом, — продолжала Андре, — я задремала, сидя за клавесином. Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.
— Надо было меня позвать, — слащавым голосом пропела Николь, — разве это не входит в мои обязанности?
— Я об этом не подумала, а может, у меня на это не было сил, — простодушно отвечала Андре.
— Лицемерка! — пробормотала Николь. — Однако госпожа, должно быть, довольно долго оставалась за клавесином, потому что, прежде чем вы вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась…
Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение Андре или румянец — Андре оставалась спокойной, а лицо — зеркало души — было безмятежным.
— Я спустилась… — повторила Николь.
— И что же? — спросила Андре.
— Госпожи не было в гостиной. Андре подняла голову: в ее прекрасных глазах можно было прочесть удивление — и только!
— Как странно! — воскликнула она.
— Однако это было именно так.
— Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.
— Надеюсь, госпожа меня простит! — отвечала Николь.
— Так где же я была?
— Госпоже это должно быть известно лучше меня, — пожав плечами, отвечала Николь.
— Думаю, что ты ошибаешься, Николь, — как можно Мягче возразила Андре. — Я не сходила с места. Мне только кажется, что было холодно, потом я почувствовала тяжесть, и мне было трудно передвигаться.
— О! — насмешливо воскликнула Николь. — В тот момент, когда я увидела госпожу, она шла довольно скоро.
— Ты меня видела?
— Да.
— Только что ты сказала, что меня не было в гостиной.
— Я и не говорю, что видела вас в гостиной.
— Так где же?
— В передней, у лестницы.
— Это была я?
— Госпожа собственной персоной, я неплохо знаю госпожу, — проговорила Николь, добродушно посмеиваясь.
— Тем не менее я уверена, что не выходила из гостиной, — Андре простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.
— А я не сомневаюсь, что видела госпожу в передней. Я тогда подумала,
— добавила она и удвоила внимание, — что госпожа возвращается из сада с прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода! Приятно прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, не так ли, госпожа?
— Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по ночам, — с улыбкой возразила Андре, — я такая трусиха!
— Можно гулять не одной, — подхватила Николь, — тогда и бояться нечего.
— С кем же прикажешь мне гулять? — спросила Андре, не подозревая, что камеристка задавала все эти вопросы неспроста.
Николь решила не продолжать дознание. Хладнокровие Андре казалось ей верхом лицемерия и обескураживало ее.
Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.
— Госпожа говорит, что плохо себя чувствует? -« — спросила она.
— Да, мне очень плохо, — отвечала Андре. — Я совершенно разбита, я чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера вечером я не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?
— Может, госпожа чем-нибудь огорчена? — продолжала Николь.
— И что же? — воскликнула Андре.
— А то, что огорчения производят нередко такое же действие, что и усталость. Уж я-то знаю!
— Так ты чем-то опечалена, Николь? Слова эти прозвучали с такой пренебрежительной небрежностью, что Николь не сдержалась.
— Да, госпожа, у меня неприятности, — опустив глаза, проговорила она.
Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.
— Расскажи! — приказала она.
— Я как раз шла к госпоже, чтобы сказать… Она замолчала.
— Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!
— Я растеряна, а госпожа утомлена; должно быть, мы обе страдаем.
Это «мы» не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:
— А!
Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна была бы навести ее на размышления.
— Раз госпожа настаивает, я позволю себе начать, — продолжала она.
— Ну, ну, послушаем, — отвечала Андре.
— Я хочу выйти замуж, госпожа, — заявила Николь.
— Да? — удивилась Андре. — Не рано ли тебе об этом думать, ведь тебе еще нет семнадцати?
— Госпоже тоже только шестнадцать лет.
— И что же?
— А то, что хотя госпоже только шестнадцать, разве она не подумывает о браке?
— С чего вы взяли? — сухо спросила Андре. Николь раскрыла рот, чтобы сказать дерзость, но она хорошо знала Андре, она понимала, что едва начатому объяснению немедленно будет положен конец, поэтому, она спохватилась.
— Да нет, откуда мне знать, о чем думает госпожа, я простая крестьянка и живу так, как того требует природа.
— Как странно ты изъясняешься! — Странно? Разве не естественно любить кого-нибудь и отдаваться любимому?
— Пожалуй. Так что же?
— Ну вот, я люблю одного человека.
— А этот человек тебя любит?
— Надеюсь, госпожа.
Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо было отвечать уверенно.
— Я в этом убеждена, — поправилась она.
— Прекрасно! Мадмуазель не теряет времени даром в Таверне, как я вижу!
— Надо же подумать о будущем. Вы — барышня и можете получить наследство от какого-нибудь богатого родственника. А я сирота и могу надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.
Все это казалось Андре настолько естественным, что она мало-помалу забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме того, врожденная доброта взяла верх.
— Так за кого же ты собираешься замуж? — спросила она.
— Госпожа знает его, — отвечала Николь, не сводя прекрасных глаз с Андре.
— Я его знаю?
— Отлично знаете.
— Кто же это? Ну не томи меня!
— Боюсь, что мой выбор будет неприятен госпоже.
— Неприятен?
— Да!
— Так ты сама находишь его неподходящим?
— Я этого не сказала.
— Тогда смело говори, — ведь господа обязаны интересоваться судьбой тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.
— Госпожа очень добра.
— Ну так говори скорее и застегни мне корсет. Николь собралась с силами.
— Это… Жильбер, — проговорила она, проницательно глядя на Андре.
К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.
— Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?
— Он самый, госпожа.
— Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?
— Да, госпожа, за него.
— А он тебя любит?
Николь подумала, что настала решительная минута.
— Да он сто раз мне это говорил! — отвечала она.
— Ну так выходи за него, — спокойно предложила Андре. — Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он — сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.
— Конечно, — пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. — Как! Госпожа позволяет?..
— Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
— Значит, мы будем вместе больше времени.
— Вы оба бедны.
— Мы будем работать.
— Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
— С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, — заявила она.
— Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.
— Он много читает, стремится к знанию…
— Он злобен, — продолжала Андре.
— Только не по отношению к вам, — возразила Николь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.
— По моему распоряжению?
— Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.
— Клянусь, я этого не подозревала.
— Не подозревали дичь? — насмешливо спросила Николь.
Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо
— филологическая находка — обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.
— Чем я обязана твоему остроумию? — оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.
— Я не остроумна, госпожа, — возразила Николь. — Остроумие — привилегия знатных дам, а я — простая девушка, я говорю то, что есть.
— Ну и что же ты хочешь сказать?
— Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.
— Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
— Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.
— Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, — значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?
— О, я знаю, что госпожа на него не нападает, — с ядовитой улыбкой проговорила Николь, — скорее напротив.
— Ничего не понимаю!
— Потому что госпожа не желает понимать.
— Довольно, мадмуазель, — холодно отрезала Андре. — Немедленно объясни, что все это значит!
— Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.
— Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?
— Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.
— Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.
Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.
— Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? — воскликнула она.
— Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.
— Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.
Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.
— Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…
— Но… — взволнованно начала было Николь.
— Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
— Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.
— Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! — рассмеялась она. — Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.
Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.
Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.
— Я вам верю, — отвечала она, — ночью нелегко было рассмотреть.
— Ты о чем? — спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.
— Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.
— Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! — сильно побледнев, проговорила Андре.
— О, нет ничего проще, госпожа! — сказала Николь, забывая всякую осторожность. — Сегодня ночью я видела…
— Тише! Меня кто-то зовет, — перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:
— Андре! Андре!
— Ваш батюшка, госпожа, — сказала Николь, — и с ним вчерашний незнакомец.
— Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.
— Андре! — снова послышался голос барона. — Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.
— Ступайте, я вам говорю! — приказала Андре, властно указав Николь на дверь.
Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.
Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.
Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.
Она покачнулась и ухватилась за ставень.
— Здравствуйте, сударь! — в свою очередь, отвечала она.
Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.
Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.
Бальзамо не сводил с нее глаз.
Глава 12. ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Путешественник поднялся засветло, чтобы проверить, на месте ли карета, и справиться о самочувствии Альтотаса.
В замке все еще спали, за исключением Жильбера, притаившегося за оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с входной дверью. Он с любопытством следил за каждым движением Бальзамо.
Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал Альтотас, Бальзамо куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.
Поднимаясь в гору, Бальзамо был поражен тем, как при дневном освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.
Небольшой замок, сложенный из белого камня и красного кирпича, был окружен непроходимыми зарослями смоковниц и альпийского ракитника. Их душистые ягоды Гроздьями падали на крышу замка и словно венчали его золотой короной.
Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов по периметру. Он был окаймлен широким газоном и кустами цветущей бузины Глаз отдыхал при виде этого великолепного зрелища, особенно при виде высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.
По обеим сторонам замка от флигелей расходились широкие аллеи, состоявшие из кленов, платанов и лип Они поднимались невысоким, но густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы. По утрам они будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился по аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать, оказался среди кустов жасмина и роз, которые источали нежный аромат, особенно сильный после прошедшей накануне грозы. Сквозь заросли бирючины пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался ковер из ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая ежевика и розовый боярышник.
Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались развалины, по которым еще можно было судить о былом величии старинного замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой камней, густо поросших плющом и диким виноградом — верными спутниками разрушения, которых природа поселила в руинах, словно пытаясь доказать, что и в развалинах возможна жизнь.
Теперь владение Таверне площадью не более восьми арпанов выглядело вполне прилично и привлекательно Дом напоминал пещеру, вход в которую природа украсила цветами, лианами и причудливыми нагромождениями камней; однако при ближайшем рассмотрении пещера испугала бы и могла бы оттолкнуть заблудившегося путника, который хотел бы остаться среди скал на ночлег Около часа побродив среди развалин, Бальзамо пошел по направлению к дому. Вдруг он увидел барона в широченном пестром ситцевом шлафроке. Барон выбежал через боковую дверь, выходившую на лестницу. Он побежал через сад, не замечая роз и давя улиток.
Бальзамо поспешил к нему навстречу.
— Господин барон! — заговорил он; его вежливость становилась все изысканней по мере того, как он убеждался в бедности хозяина замка. — Позвольте мне принести свои извинения и вместе с тем выразить восхищение Мне де следовало выходить раньше, чем вы проснетесь, но я был очарован видом из окна моей комнаты: мне захотелось познакомиться поближе с чудесным садом и прелестными развалинами.
В замке все еще спали, за исключением Жильбера, притаившегося за оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с входной дверью. Он с любопытством следил за каждым движением Бальзамо.
Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал Альтотас, Бальзамо куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.
Поднимаясь в гору, Бальзамо был поражен тем, как при дневном освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.
Небольшой замок, сложенный из белого камня и красного кирпича, был окружен непроходимыми зарослями смоковниц и альпийского ракитника. Их душистые ягоды Гроздьями падали на крышу замка и словно венчали его золотой короной.
Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов по периметру. Он был окаймлен широким газоном и кустами цветущей бузины Глаз отдыхал при виде этого великолепного зрелища, особенно при виде высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.
По обеим сторонам замка от флигелей расходились широкие аллеи, состоявшие из кленов, платанов и лип Они поднимались невысоким, но густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы. По утрам они будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился по аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать, оказался среди кустов жасмина и роз, которые источали нежный аромат, особенно сильный после прошедшей накануне грозы. Сквозь заросли бирючины пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался ковер из ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая ежевика и розовый боярышник.
Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались развалины, по которым еще можно было судить о былом величии старинного замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой камней, густо поросших плющом и диким виноградом — верными спутниками разрушения, которых природа поселила в руинах, словно пытаясь доказать, что и в развалинах возможна жизнь.
Теперь владение Таверне площадью не более восьми арпанов выглядело вполне прилично и привлекательно Дом напоминал пещеру, вход в которую природа украсила цветами, лианами и причудливыми нагромождениями камней; однако при ближайшем рассмотрении пещера испугала бы и могла бы оттолкнуть заблудившегося путника, который хотел бы остаться среди скал на ночлег Около часа побродив среди развалин, Бальзамо пошел по направлению к дому. Вдруг он увидел барона в широченном пестром ситцевом шлафроке. Барон выбежал через боковую дверь, выходившую на лестницу. Он побежал через сад, не замечая роз и давя улиток.
Бальзамо поспешил к нему навстречу.
— Господин барон! — заговорил он; его вежливость становилась все изысканней по мере того, как он убеждался в бедности хозяина замка. — Позвольте мне принести свои извинения и вместе с тем выразить восхищение Мне де следовало выходить раньше, чем вы проснетесь, но я был очарован видом из окна моей комнаты: мне захотелось познакомиться поближе с чудесным садом и прелестными развалинами.