Страница:
— Поздравляю вас! А вы думаете, у меня хорошее расположение духа, когда кое-кто готов перерезать всю мою семью?
Несмотря на внутренний трепет, возникавший у него в груди при виде собиравшейся над его головой грозы, король не смог сдержать улыбки при слове «перерезать».
Разгневанная графиня вскочила на ноги.
— А, так вот как вы меня жалеете? — воскликнула она.
— Ну, ну, не сердитесь!
— Хочу — и сержусь!
— Вы не правы: вам так идет улыбка, а гнев вас портит!
— А мне что за дело? Зачем мне красота, если она не может уберечь меня от интриг?
— Ну, ну, графиня…
— Нет, выбирайте: или я, или ваш Шуазель.
— Дорогая моя! Выбор исключен: вы оба мне необходимы.
— В таком случае я удаляюсь.
— Вы?
— Оставляю поле деятельности свободным для врагов. О, я умру от тоски! Зато господин де Шуазель будет удовлетворен, и вас это утешит!
— Клянусь вам, графиня, что он ни в малейшей степени не питает к вам неприязни, но ни на секунду о вас не забывает. В конечном счете он — порядочный человек, — прибавил король громко, чтобы г-н де Саргин услышал последние слова.
— Порядочный человек! Вы приводите меня в отчаяние, сир! Порядочный человек, который приказывает убивать людей!
— Это еще неизвестно, — заметил король.
— Кроме того, — осмелился вмешаться начальник полиции, — ссора между военными так естественна, это так часто случается…
— А, и вы туда же, господин де Сартин! — возмутилась графиня.
Начальник полиции, поняв значение этого «tu quo-que», — отступил перед разгневанной графиней.
Наступила тяжелая зловещая тишина.
— Видите, Шон, что вы наделали! — произнес король среди всеобщей растерянности.
Шон с притворным сожалением потупила взор.
— Да простит меня король, — сказала она, — если страдание сестры взяло верх над самообладанием подданной!
— Какая искусная игра! — прошептал король. — Ну, хорошо, графиня, не будем таить друг на друга зло!
— Что вы, сир! Я не сержусь… Впрочем, я отправляюсь в Люсьенн, а оттуда — в Булонь.
— На побережье? — спросил король.
— Да, сир, я покидаю страну, где министр может запугать монарха.
— Сударыня! — воскликнул задетый за живое Людовик XV.
— Итак, сир, позвольте мне удалиться, дабы не выказывать долее неуважения вашему величеству.
Графиня поднялась, краем глаза следя, как воспримет это ее движение король.
Людовик XV устало вздохнул, что означало:
«Как мне все это надоело!»
Шон угадала значение вздоха и поняла, что для ее сестры опасно было бы затягивать ссору.
Она удержала сестру за платье и направилась к королю.
— Сир! Любовь, которую моя сестра испытывает к виконту, слишком далеко ее завела… Это моя ошибка — я должна ее исправить… Я со смирением умоляю ваше величество о справедливости для моего брата. Я никого не обвиняю: мудрость короля поможет свершиться правосудию.
— О Господи! Это все, чего я требую: справедливости. Но уж пусть это будет справедливость! Если человек не совершал преступления, пусть его не обвиняют в нем. Если он его совершил, пусть будет наказан.
Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, насколько это было возможно, вернуть ощущение приятного утра, каким оно обещало стать, а заканчивалось столь мрачно.
Графиня сжалилась над беспомощностью короля, делавшей его печальным и скучным повсюду, кроме ее апартаментов.
Она полуобернулась.
— Разве я прошу чего-нибудь другого? — с очаровательным смирением спросила она. — Не надо только закрывать глаза на мои подозрения, когда я их высказываю.
— Ваши подозрения для меня святы, графиня! — вскричал король. — Пусть только они станут более похожи на уверенность, и вы увидите… Впрочем, я думаю, есть один весьма простой способ…
— Какой, сир?
— Пусть сюда вызовут господина де Шуазеля.
— Вашему величеству хорошо известно, что он ни за что сюда не придет. Он не снисходит до того, чтобы появляться в апартаментах подруги короля. Вот его сестра, госпожа де Граммон, — это другое дело: она только этого и ждет.
Король рассмеялся.
— Господин де Шуазель берет пример с его высочества дофина, — в отчаянии продолжала графиня. — Они не желают себя скомпрометировать.
— Его высочество религиозен, графиня.
— А господин де Шуазель лицемерен, сир.
— Уверяю вас, дорогая моя, что вы будете иметь удовольствие его здесь видеть, потому что я его сейчас вызову. Так как это дело государственной важности, ему необходимо будет явиться, и мы заставим его объясниться в присутствии Шон, видевшей все собственными глазами. Мы их столкнем лбами, как принято говорить во дворце, не так ли, Сартин? Пошлите кого-нибудь за Шуазелем.
— А мне пусть принесут мою обезьянку, Доре, обезьянку! Обезьянку! — закричала графиня.
Слова, адресованные камеристке, которая убирала туалетную комнату, были услышаны в приемной, так как были произнесены как раз в ту минуту, когда дверь отворилась, выпуская лакея, посланного за г-ном де Шуазелем. Надтреснутый голос, грассируя, ответил:
— Обезьянка госпожи графини — это, должно быт», я: вот он я, бегу, бегу!
В комнату крадучись вошел маленький горбун в пышном наряде.
— Герцог де Трем! — нетерпеливо вскричала графиня. — Я вас не вызывала, герцог.
— Вы звали свою обезьянку, сударыня, — отвечал герцог, поклонившись королю, графине и г-ну де Сартину. Так как я не заметил среди придворных обезьяны безобразнее, чем я, то поспешил явиться.
Герцог рассмеялся, показывая такие длинные зубы, что графиня, не удержавшись, тоже рассмеялась.
— Мне можно остаться! — воскликнул герцог с таким видом, словно об этой милости он мечтал всю жизнь.
— Спросите короля: здесь он хозяин, ваша светлость. Герцог умоляюще посмотрел на короля.
— Оставайтесь, герцог, оставайтесь, — проговорил король, обрадовавшись возможности повеселиться. В это время лакей распахнул дверь.
— А вот и господин де Шуазель! — проговорил король, едва заметно помрачнев.
— Нет, сир, — отвечал лакей, — я от монсеньера дофина, которому необходимо поговорить с вашим величеством Графиня радостно встрепенулась: она подумала, что дофин желал с ней сблизиться. Однако все понимавшая Шон нахмурилась.
— Так где же дофин? — нетерпеливо спросил король.
— Господин дофин ожидает ваше величество у ее величества.
— Видимо, мне не суждено ни минуты отдохнуть, — проворчал король.
Впрочем, в ту же минуту он понял, что аудиенция, о которой его просил дофин, позволяла ему хотя бы на время избежать разговора с г-ном де Шуазелем. Он передумал.
— Иду, иду. Прощайте, графиня! Вы видите, как мне не везет, как меня дергают.
— Ваше величество! Вы нас покидаете? — вскричала графиня. — И это в ту самую минуту, когда должен прибыть господин де Шуазель?
— Что же вы хотите? Король — первый подневольный. Ах, если бы господа философы знали, что такое трон, особенно французский!
— Сир, останьтесь!
— Я не могу заставлять ждать дофина. И так уже поговаривают, что я отдаю предпочтение дочерям.
— Что же я скажу господину де Шуазелю?
— Ну, вы ему скажете, чтобы он пришел ко мне, графиня.
Желая избежать какого бы то ни было замечания, король поцеловал руку графине, задрожавшей от гнева, и бегом пустился бежать, как обычно, когда боялся выпустить из рук плоды победы, добытые благодаря медлительности и мещанскому хитроумию.
— Опять ускользнул! — досадуя, вскричал» графиня и всплеснула руками.
Но король уже не слыхал ее слов.
За ним захлопнулась дверь. Проходя через приемную, он сказал:
— Входите, господа, входите, графиня готова вас принять. Не удивляйтесь тому, что она печальна: ее огорчает несчастье, приключившееся с бедным Жаном.
Придворные в удивлении переглянулись: они не слыхали, что произошло с виконтом.
У многих появилась надежда, что он мертв.
Их лица приняли приличное случаю выражение. Самые оживленные из них превратились в наиболее скучающие, так придворные и вошли к графине.
Глава 25. ЧАСОВАЯ ЗАЛА
Глава 26. ДВОР КОРОЛЯ ПЕТО
Несмотря на внутренний трепет, возникавший у него в груди при виде собиравшейся над его головой грозы, король не смог сдержать улыбки при слове «перерезать».
Разгневанная графиня вскочила на ноги.
— А, так вот как вы меня жалеете? — воскликнула она.
— Ну, ну, не сердитесь!
— Хочу — и сержусь!
— Вы не правы: вам так идет улыбка, а гнев вас портит!
— А мне что за дело? Зачем мне красота, если она не может уберечь меня от интриг?
— Ну, ну, графиня…
— Нет, выбирайте: или я, или ваш Шуазель.
— Дорогая моя! Выбор исключен: вы оба мне необходимы.
— В таком случае я удаляюсь.
— Вы?
— Оставляю поле деятельности свободным для врагов. О, я умру от тоски! Зато господин де Шуазель будет удовлетворен, и вас это утешит!
— Клянусь вам, графиня, что он ни в малейшей степени не питает к вам неприязни, но ни на секунду о вас не забывает. В конечном счете он — порядочный человек, — прибавил король громко, чтобы г-н де Саргин услышал последние слова.
— Порядочный человек! Вы приводите меня в отчаяние, сир! Порядочный человек, который приказывает убивать людей!
— Это еще неизвестно, — заметил король.
— Кроме того, — осмелился вмешаться начальник полиции, — ссора между военными так естественна, это так часто случается…
— А, и вы туда же, господин де Сартин! — возмутилась графиня.
Начальник полиции, поняв значение этого «tu quo-que», — отступил перед разгневанной графиней.
Наступила тяжелая зловещая тишина.
— Видите, Шон, что вы наделали! — произнес король среди всеобщей растерянности.
Шон с притворным сожалением потупила взор.
— Да простит меня король, — сказала она, — если страдание сестры взяло верх над самообладанием подданной!
— Какая искусная игра! — прошептал король. — Ну, хорошо, графиня, не будем таить друг на друга зло!
— Что вы, сир! Я не сержусь… Впрочем, я отправляюсь в Люсьенн, а оттуда — в Булонь.
— На побережье? — спросил король.
— Да, сир, я покидаю страну, где министр может запугать монарха.
— Сударыня! — воскликнул задетый за живое Людовик XV.
— Итак, сир, позвольте мне удалиться, дабы не выказывать долее неуважения вашему величеству.
Графиня поднялась, краем глаза следя, как воспримет это ее движение король.
Людовик XV устало вздохнул, что означало:
«Как мне все это надоело!»
Шон угадала значение вздоха и поняла, что для ее сестры опасно было бы затягивать ссору.
Она удержала сестру за платье и направилась к королю.
— Сир! Любовь, которую моя сестра испытывает к виконту, слишком далеко ее завела… Это моя ошибка — я должна ее исправить… Я со смирением умоляю ваше величество о справедливости для моего брата. Я никого не обвиняю: мудрость короля поможет свершиться правосудию.
— О Господи! Это все, чего я требую: справедливости. Но уж пусть это будет справедливость! Если человек не совершал преступления, пусть его не обвиняют в нем. Если он его совершил, пусть будет наказан.
Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, насколько это было возможно, вернуть ощущение приятного утра, каким оно обещало стать, а заканчивалось столь мрачно.
Графиня сжалилась над беспомощностью короля, делавшей его печальным и скучным повсюду, кроме ее апартаментов.
Она полуобернулась.
— Разве я прошу чего-нибудь другого? — с очаровательным смирением спросила она. — Не надо только закрывать глаза на мои подозрения, когда я их высказываю.
— Ваши подозрения для меня святы, графиня! — вскричал король. — Пусть только они станут более похожи на уверенность, и вы увидите… Впрочем, я думаю, есть один весьма простой способ…
— Какой, сир?
— Пусть сюда вызовут господина де Шуазеля.
— Вашему величеству хорошо известно, что он ни за что сюда не придет. Он не снисходит до того, чтобы появляться в апартаментах подруги короля. Вот его сестра, госпожа де Граммон, — это другое дело: она только этого и ждет.
Король рассмеялся.
— Господин де Шуазель берет пример с его высочества дофина, — в отчаянии продолжала графиня. — Они не желают себя скомпрометировать.
— Его высочество религиозен, графиня.
— А господин де Шуазель лицемерен, сир.
— Уверяю вас, дорогая моя, что вы будете иметь удовольствие его здесь видеть, потому что я его сейчас вызову. Так как это дело государственной важности, ему необходимо будет явиться, и мы заставим его объясниться в присутствии Шон, видевшей все собственными глазами. Мы их столкнем лбами, как принято говорить во дворце, не так ли, Сартин? Пошлите кого-нибудь за Шуазелем.
— А мне пусть принесут мою обезьянку, Доре, обезьянку! Обезьянку! — закричала графиня.
Слова, адресованные камеристке, которая убирала туалетную комнату, были услышаны в приемной, так как были произнесены как раз в ту минуту, когда дверь отворилась, выпуская лакея, посланного за г-ном де Шуазелем. Надтреснутый голос, грассируя, ответил:
— Обезьянка госпожи графини — это, должно быт», я: вот он я, бегу, бегу!
В комнату крадучись вошел маленький горбун в пышном наряде.
— Герцог де Трем! — нетерпеливо вскричала графиня. — Я вас не вызывала, герцог.
— Вы звали свою обезьянку, сударыня, — отвечал герцог, поклонившись королю, графине и г-ну де Сартину. Так как я не заметил среди придворных обезьяны безобразнее, чем я, то поспешил явиться.
Герцог рассмеялся, показывая такие длинные зубы, что графиня, не удержавшись, тоже рассмеялась.
— Мне можно остаться! — воскликнул герцог с таким видом, словно об этой милости он мечтал всю жизнь.
— Спросите короля: здесь он хозяин, ваша светлость. Герцог умоляюще посмотрел на короля.
— Оставайтесь, герцог, оставайтесь, — проговорил король, обрадовавшись возможности повеселиться. В это время лакей распахнул дверь.
— А вот и господин де Шуазель! — проговорил король, едва заметно помрачнев.
— Нет, сир, — отвечал лакей, — я от монсеньера дофина, которому необходимо поговорить с вашим величеством Графиня радостно встрепенулась: она подумала, что дофин желал с ней сблизиться. Однако все понимавшая Шон нахмурилась.
— Так где же дофин? — нетерпеливо спросил король.
— Господин дофин ожидает ваше величество у ее величества.
— Видимо, мне не суждено ни минуты отдохнуть, — проворчал король.
Впрочем, в ту же минуту он понял, что аудиенция, о которой его просил дофин, позволяла ему хотя бы на время избежать разговора с г-ном де Шуазелем. Он передумал.
— Иду, иду. Прощайте, графиня! Вы видите, как мне не везет, как меня дергают.
— Ваше величество! Вы нас покидаете? — вскричала графиня. — И это в ту самую минуту, когда должен прибыть господин де Шуазель?
— Что же вы хотите? Король — первый подневольный. Ах, если бы господа философы знали, что такое трон, особенно французский!
— Сир, останьтесь!
— Я не могу заставлять ждать дофина. И так уже поговаривают, что я отдаю предпочтение дочерям.
— Что же я скажу господину де Шуазелю?
— Ну, вы ему скажете, чтобы он пришел ко мне, графиня.
Желая избежать какого бы то ни было замечания, король поцеловал руку графине, задрожавшей от гнева, и бегом пустился бежать, как обычно, когда боялся выпустить из рук плоды победы, добытые благодаря медлительности и мещанскому хитроумию.
— Опять ускользнул! — досадуя, вскричал» графиня и всплеснула руками.
Но король уже не слыхал ее слов.
За ним захлопнулась дверь. Проходя через приемную, он сказал:
— Входите, господа, входите, графиня готова вас принять. Не удивляйтесь тому, что она печальна: ее огорчает несчастье, приключившееся с бедным Жаном.
Придворные в удивлении переглянулись: они не слыхали, что произошло с виконтом.
У многих появилась надежда, что он мертв.
Их лица приняли приличное случаю выражение. Самые оживленные из них превратились в наиболее скучающие, так придворные и вошли к графине.
Глава 25. ЧАСОВАЯ ЗАЛА
В одной из просторных комнат Версальского дворца, носившей название Часовой залы, расхаживал розовощекий юноша с добрым взглядом, опустив руки и наклонив голову.
Он был одет в сюртук из фиолетового бархата. На его груди поблескивала брильянтовая подвеска, голубой аксельбант спускался до самого бедра; висевший на нем крест задевал при ходьбе шитую серебром белую атласную куртку.
Все, кто его видел, безошибочно узнавали его характерный профиль, строгий и вместе с тем добрый, величественный, но и улыбающийся, выдававший в нем отпрыска основной ветви Бурбонов. Молодой человек, представший пред взором наших читателей, представлял собою самый живой, но, может быть, и наиболее утрированный портрет своего знаменитого рода. В нем было отчетливо заметно фамильное сходство, — однако с оттенком вырождения, — с благородными лицами Людовика XIV и Анны Австрийской; невольно возникало впечатление, что он — последний представитель славного рода, что он не мог бы передать своему наследнику этого благородства. Проявившаяся у него в последнем колене врожденная красота неизбежно должна была переродиться в тяжелые черты лица, как если бы рисунок превратился в карикатуру.
В самом деле, у Людовика-Огюста, герцога де Берри, дофина Франции и будущего короля Людовика XVI был характерный орлиный нос, длиннее, чем у всех Бурбонов; его несколько узковатый лоб был еще меньше, чем у Людовика XV, а двойной подбородок его предка был у него таким крупным, что хотя в описываемое нами время еще не стал мясистым, но уже занимал почти треть лица.
У него была медлительная, неуклюжая походка; несмотря на то, что он был строен, он выглядел нескладным при ходьбе. Только его руки, а пальцы в особенности, были подвижны, гибки, сильны. По ним можно было читать то, что у других обыкновенно бывает написано на лбу, на губах или в глазах.
Итак, дофин в полном молчании, прохаживался туда и обратно по Часовой зале, той самой, в которой восемью годами раньше Людовик XV вручил г-же де Помпадур приговор Парламента, согласно которому из королевства изгонялись все иезуиты. Шагая по зале, он размышлял.
В конце концов ему надоело ждать, вернее, думать о том, что его в тот момент занимало, он стел переводить взгляд с одних часов на другие, находя развлечение, подобно Карлу V, в том, чтобы заметить разницу во времени, неизбежную даже для самых точных часов — странное, однако в свое время точно сформулированное подтверждение неравенства материальных предметов независимо от того, касалась их рука человека или нет.
Он остановился перед огромными часами в глубине залы, где они находятся по сей день; благодаря сложному и искусному механизму, часы показывают день, месяц, год, фазу луны, движение планет — в общем, все, что интересует еще более любопытный механизм, именуемый человеком, который последовательно продвигается от жизни к смерти.
Дофин обводил любовным взглядом эти часы, неизменно вызывавшие его восхищение, наклонял голову то вправо, то влево, рассматривая то или иное колесико, которое острыми зубчиками, похожими на тончайшие иголочки, цепляли еще более изящную пружинку.
Изучив часы сбоку, он принялся рассматривать их спереди; он следил взглядом за стремительной секундной стрелкой, похожей на водяного комара, без устали снующего на длинных ножках по поверхности пруда или бассейна, не нарушая зеркальной водной глади.
Это созерцание заставило дофина вспомнить о времени и о том, что он ждет уже не одну минуту. Правда, он не осмеливался поторопить короля через лакея.
Вдруг стрелка, на которую пристально смотрел юный принц, остановилась.
В ту же минуту, как по волшебству, медные колесики перестали вращаться, стальные стрелки замерли, — полная тишина наступила в механизме, в котором только что царили шум и движение. Ни колебаний маятника, ни ритмичного постукивания колесиков, ни передвижения стрелок: механизм остановился, часы замерли.
Вероятно, какая-нибудь песчинка, совсем крошечная, попала на зубчик одного из колесиков, или, может быть, восхитительный механизм просто-напросто решил отдохнуть от непрерывного движения.
При виде этой внезапной кончины, этого сокрушительного смертельного удара дофин забыл, зачем пришел и сколько времени он ждал. Главное, он забыл, что не колебания звонкого маятника швыряют время в бездну вечности; время не может ни на минуту замереть вместе с остановкой часовой стрелки: его отмеряют часы вечности, появившиеся раньше, чем возникло человечество; эти часы переживут мир, подчиняясь воле всемогущего Бога.
Дофин распахнул хрустальную дверцу — святая святых часов — и просунул туда голову, желая разглядеть часы изнутри.
Ему мешал главный маятник. Он осторожно вставил чуткие пальцы в медное отверстие и отцепил маятник.
Этого оказалось недостаточно: он осмотрел часы со всех сторон, но причины остановки так и не обнаружил.
Тогда принц предположил, что дворцовый часовщик забыл завести часы, поэтому они и остановились. Он снял ключ и стал уверенно заводить часовую пружину. Однако едва он повернул ключ три раза, как почувствовал сопротивление. Это свидетельствовало о том, что механизм остановился по другой причине: взведенная до отказа пружина по-прежнему не работала.
Дофин достал из кармана стальную пилочку для ногтей с костяной ручкой и кончиком лезвия подтолкнул колесико. Оно скрипнуло, но часы не пошли.
Поломка часов оказывалась серьезнее, чем он предположил вначале.
Тогда Людовик принялся пилкой снимать одну за другой части, аккуратно раскладывая их на столике с выгнутыми ножками.
Продолжая разбирать сложный механизм, он увлекся и постепенно добрался до самых что ни на есть потайных его уголков.
Радостный крик вырвался у него из груди: он наконец догадался, что зажимный винт, зацепившись за спираль, не смог удержать пружинку и остановил ведущее колесико.
Он подтянул винт.
Зажав в левой руке колесико, а в правой — пилочку, он еще раз засунул голову в часовой корпус.
Он был увлечен своим делом, погрузившись в созерцание механизма, когда дверь распахнулась и лакей объявил:
— Король!
Однако Людовик ничего не слыхал, кроме мелодичного «тик-так», рождавшегося под его рукой подобно сердцу, возвращенному к жизни искусным врачом.
Король огляделся по сторонам; он не сразу заметил дофина, по пояс скрывшегося в часах.
Король с улыбкой подошел к внуку и хлопнул его по плечу.
— Какого черта ты тут делаешь. — спросил он. Людовик поспешно выпрямился, постаравшись, однако, не толкнуть при этом изящную безделушку, которую он взялся исправить.
— Сир! Как ваше величество могли заметить, я развлекался в ожидании вашего прихода, — краснея, отвечал молодой человек, устыдившись того, что был застигнут врасплох.
— Да, да, расправлялся с моими часами, — милое развлечение!
— Напротив, сир, я их чинил. Ведущее колесо остановилось, ему мешал вот этот винт. Я подтянул винт, и теперь часы идут.
— Ты испортишь себе зрение. Я бы и головы не повернул в сторону этого ящика, хоть ты меня озолоти!
— Вы не правы, сир; и потом, я в этом деле разбираюсь: я сам обычно разбираю, чищу и собираю восхитительные часы, которые ваше величество подарили мне в день моего четырнадцатилетия.
— Ну, хорошо. А теперь поскорее оставь свою механика Ты ведь хотел со мной поговорить, не так ли?
— Я, сир? — краснея, переспросил молодой человек.
— Ну да, ты просил сказать, что ждешь меня?
— Это правда, сир. — опустив глаза, отвечал дофин.
— Ну и чего же ты от меня хотел? Отвечай! Если тебе нечего мне сказать, я поеду в Марли.
Людовик XV уже искал по своему обыкновению повод, чтобы избежать разговора.
Дофин отложил пилочку и колесико. Это было свидетельством того, что ему необходимо было сообщить королю нечто весьма важное, раз он решил прервать свое интересное занятие.
— Не нужно ли тебе денег? — с живостью спросил король. — Если дело только в этом — подожди, я тебе пришлю.
И Людовик XV сделал еще один шаг по направлению к двери, — О нет, сир! — отвечал Людовик-младший. — Я еще не израсходовал тысячу экю своего месячного жалованья.
— Какая бережливость! — вскричал король. — До чего хорошее воспитание дал ему господин де ла Вогийон!
Я даже думаю, что он сумел ему привить все те добродетели, которых лишен я.
Молодой человек сделал над собой видимое усилие.
— Сир! Далеко ли еще принцесса? — спросил он.
— Разве тебе это известно не лучше, чем мне?
— Мне? — в замешательстве повторил дофин.
— Разумеется. Вчера нам читали путевой бюллетень: в прошлый понедельник она была в Нанси; сейчас она находится приблизительно в сорока пяти милях от Парижа.
— Не считает ли ваше величество, что принцесса едет чересчур медленно?
— Да нет же! — возразил Людовик XV. — Напротив, я полагаю, что для женщины, да еще если принять во внимание устраиваемые в ее честь празднества и приемы, она едет быстро: она проделывает по пять миль в день — Сир! Этого недостаточно, — робко заметил дофин. Людовик XV не переставал удивляться нетерпению дофина, о котором он и не подозревал.
— Ах, вот как! — насмешливо воскликнул он. — Так ты торопишься?
Краска бросилась дофину в лицо — Уверяю вас, сир, — пролепетал он, — что совсем по другой причине, чем может показаться вашему величеству.
— Тем хуже. Я бы предпочел, чтобы причина была та самая. Какого черта! Тебе шестнадцать лет; говорят, принцесса хороша собой; твое нетерпение было бы вполне объяснимо. Хорошо, не волнуйся: приедет твоя принцесса!
— Сир! Нельзя ли сократить время торжественных церемоний в пути? — продолжал дофин.
— Это невозможно Она и так уже не останавливаясь миновала несколько городов, в которых ей следовало бы остановиться.
— Ну, так она никогда не приедет. Кроме того, сир, есть еще одно обстоятельство… — робко заметил дофин.
— Что такое? Говори!
— Я полагаю, что обслуживание принцессы недостаточно, сир.
— То есть как? Какое обслуживание?
— Дорожное обслуживание.
— Да что ты! Посуди сам: я отправил тридцать тысяч лошадей, тридцать карет, шестьдесят фургонов, не помню сколько коробок — да если все это разложить в одну линию, она протянулась бы от Парижа до Страсбурга. И ты полагаешь, что, несмотря на все это, обслуживание недостаточно?
— Сир! Несмотря на щедрость вашего величества, я почти уверен в том, что говорю; возможно, я недостаточно ясно выразился: следовало бы сказать, что обслуживание плохо налажено.
Король поднял голову и пристально посмотрел на дофина. Он начинал догадываться, что в словах его высочества, скрывалось нечто весьма важное.
— Тридцать тысяч лошадей, — повторил король, — тридцать карет, шестьдесят фургонов, два полка охраны… Позволь тебя спросить, господин профессор: видел ли ты когда-нибудь, чтобы принцесса въезжала во Францию с такими почестями?
— Признаюсь, сир, что все было предусмотрено и выполнено по-королевски, как умеет лишь ваше величество; однако вы, ваше величество, должно быть, не отдали приказания, чтобы все эти лошади, экипажи и прочее имущество находились в распоряжении ее высочества и свиты…
Король в третий раз взглянул на Людовика. В сердце его закралось смутное подозрение, едва уловимое воспоминание забрезжило в его голове, в то же время ему почудилось в словах дофина нечто близкое тому неприятному, что он совсем недавно пытался изгнать из своего сердца.
— Что за вопрос! — воскликнул король. — Вполне естественно, что все это предназначено для принцессы, вот почему я тебе сказал, что она скоро будет здесь. Почему ты так на меня смотришь? Погоди-ка, — прибавил он жестко, даже угрожающе, — уж не издеваешься ли ты надо мной? Зачем ты изучаешь мое лицо, словно это пружина из твоих дурацких часов?
Дофин, открывший было рот, внезапно замолчал, услышав это замечание.
— Ну что ж! — с живостью воскликнул король. — Мне кажется, тебе больше нечего сказать, а? Ты доволен, не правда ли? Твоя принцесса скоро будет здесь, ее прекрасно встречают, ты богат, как Крез — все хорошо. Раз ничто тебя больше не беспокоит, доставь мне удовольствие: собери мои часы.
Дофин не пошевелился.
— Знаешь, — со смехом продолжал Людовик XV, — я хочу тебя назначить главным дворцовым часовщиком, разумеется, платным.
Дофин опустил голову, оробев под взглядом короля. Он взял с кресла пилочку и колесико.
Тем временем Людовик XV неслышно направился к выходу.
«Что он разумел под плохими услугами? — подумал король, оглянувшись на дофина. — Хорошо, что и на этот раз удалось избежать сцены: видно, он чем-то недоволен».
В самом деле, обычно спокойный дофин нетерпеливо постукивал ногой.
— Плохо дело, — усмехаясь, прошептал король, — пора бежать.
Однако распахнув дверь, он нос к носу столкнулся с г-ном де Шуазелем. Министр низко поклонился.
Он был одет в сюртук из фиолетового бархата. На его груди поблескивала брильянтовая подвеска, голубой аксельбант спускался до самого бедра; висевший на нем крест задевал при ходьбе шитую серебром белую атласную куртку.
Все, кто его видел, безошибочно узнавали его характерный профиль, строгий и вместе с тем добрый, величественный, но и улыбающийся, выдававший в нем отпрыска основной ветви Бурбонов. Молодой человек, представший пред взором наших читателей, представлял собою самый живой, но, может быть, и наиболее утрированный портрет своего знаменитого рода. В нем было отчетливо заметно фамильное сходство, — однако с оттенком вырождения, — с благородными лицами Людовика XIV и Анны Австрийской; невольно возникало впечатление, что он — последний представитель славного рода, что он не мог бы передать своему наследнику этого благородства. Проявившаяся у него в последнем колене врожденная красота неизбежно должна была переродиться в тяжелые черты лица, как если бы рисунок превратился в карикатуру.
В самом деле, у Людовика-Огюста, герцога де Берри, дофина Франции и будущего короля Людовика XVI был характерный орлиный нос, длиннее, чем у всех Бурбонов; его несколько узковатый лоб был еще меньше, чем у Людовика XV, а двойной подбородок его предка был у него таким крупным, что хотя в описываемое нами время еще не стал мясистым, но уже занимал почти треть лица.
У него была медлительная, неуклюжая походка; несмотря на то, что он был строен, он выглядел нескладным при ходьбе. Только его руки, а пальцы в особенности, были подвижны, гибки, сильны. По ним можно было читать то, что у других обыкновенно бывает написано на лбу, на губах или в глазах.
Итак, дофин в полном молчании, прохаживался туда и обратно по Часовой зале, той самой, в которой восемью годами раньше Людовик XV вручил г-же де Помпадур приговор Парламента, согласно которому из королевства изгонялись все иезуиты. Шагая по зале, он размышлял.
В конце концов ему надоело ждать, вернее, думать о том, что его в тот момент занимало, он стел переводить взгляд с одних часов на другие, находя развлечение, подобно Карлу V, в том, чтобы заметить разницу во времени, неизбежную даже для самых точных часов — странное, однако в свое время точно сформулированное подтверждение неравенства материальных предметов независимо от того, касалась их рука человека или нет.
Он остановился перед огромными часами в глубине залы, где они находятся по сей день; благодаря сложному и искусному механизму, часы показывают день, месяц, год, фазу луны, движение планет — в общем, все, что интересует еще более любопытный механизм, именуемый человеком, который последовательно продвигается от жизни к смерти.
Дофин обводил любовным взглядом эти часы, неизменно вызывавшие его восхищение, наклонял голову то вправо, то влево, рассматривая то или иное колесико, которое острыми зубчиками, похожими на тончайшие иголочки, цепляли еще более изящную пружинку.
Изучив часы сбоку, он принялся рассматривать их спереди; он следил взглядом за стремительной секундной стрелкой, похожей на водяного комара, без устали снующего на длинных ножках по поверхности пруда или бассейна, не нарушая зеркальной водной глади.
Это созерцание заставило дофина вспомнить о времени и о том, что он ждет уже не одну минуту. Правда, он не осмеливался поторопить короля через лакея.
Вдруг стрелка, на которую пристально смотрел юный принц, остановилась.
В ту же минуту, как по волшебству, медные колесики перестали вращаться, стальные стрелки замерли, — полная тишина наступила в механизме, в котором только что царили шум и движение. Ни колебаний маятника, ни ритмичного постукивания колесиков, ни передвижения стрелок: механизм остановился, часы замерли.
Вероятно, какая-нибудь песчинка, совсем крошечная, попала на зубчик одного из колесиков, или, может быть, восхитительный механизм просто-напросто решил отдохнуть от непрерывного движения.
При виде этой внезапной кончины, этого сокрушительного смертельного удара дофин забыл, зачем пришел и сколько времени он ждал. Главное, он забыл, что не колебания звонкого маятника швыряют время в бездну вечности; время не может ни на минуту замереть вместе с остановкой часовой стрелки: его отмеряют часы вечности, появившиеся раньше, чем возникло человечество; эти часы переживут мир, подчиняясь воле всемогущего Бога.
Дофин распахнул хрустальную дверцу — святая святых часов — и просунул туда голову, желая разглядеть часы изнутри.
Ему мешал главный маятник. Он осторожно вставил чуткие пальцы в медное отверстие и отцепил маятник.
Этого оказалось недостаточно: он осмотрел часы со всех сторон, но причины остановки так и не обнаружил.
Тогда принц предположил, что дворцовый часовщик забыл завести часы, поэтому они и остановились. Он снял ключ и стал уверенно заводить часовую пружину. Однако едва он повернул ключ три раза, как почувствовал сопротивление. Это свидетельствовало о том, что механизм остановился по другой причине: взведенная до отказа пружина по-прежнему не работала.
Дофин достал из кармана стальную пилочку для ногтей с костяной ручкой и кончиком лезвия подтолкнул колесико. Оно скрипнуло, но часы не пошли.
Поломка часов оказывалась серьезнее, чем он предположил вначале.
Тогда Людовик принялся пилкой снимать одну за другой части, аккуратно раскладывая их на столике с выгнутыми ножками.
Продолжая разбирать сложный механизм, он увлекся и постепенно добрался до самых что ни на есть потайных его уголков.
Радостный крик вырвался у него из груди: он наконец догадался, что зажимный винт, зацепившись за спираль, не смог удержать пружинку и остановил ведущее колесико.
Он подтянул винт.
Зажав в левой руке колесико, а в правой — пилочку, он еще раз засунул голову в часовой корпус.
Он был увлечен своим делом, погрузившись в созерцание механизма, когда дверь распахнулась и лакей объявил:
— Король!
Однако Людовик ничего не слыхал, кроме мелодичного «тик-так», рождавшегося под его рукой подобно сердцу, возвращенному к жизни искусным врачом.
Король огляделся по сторонам; он не сразу заметил дофина, по пояс скрывшегося в часах.
Король с улыбкой подошел к внуку и хлопнул его по плечу.
— Какого черта ты тут делаешь. — спросил он. Людовик поспешно выпрямился, постаравшись, однако, не толкнуть при этом изящную безделушку, которую он взялся исправить.
— Сир! Как ваше величество могли заметить, я развлекался в ожидании вашего прихода, — краснея, отвечал молодой человек, устыдившись того, что был застигнут врасплох.
— Да, да, расправлялся с моими часами, — милое развлечение!
— Напротив, сир, я их чинил. Ведущее колесо остановилось, ему мешал вот этот винт. Я подтянул винт, и теперь часы идут.
— Ты испортишь себе зрение. Я бы и головы не повернул в сторону этого ящика, хоть ты меня озолоти!
— Вы не правы, сир; и потом, я в этом деле разбираюсь: я сам обычно разбираю, чищу и собираю восхитительные часы, которые ваше величество подарили мне в день моего четырнадцатилетия.
— Ну, хорошо. А теперь поскорее оставь свою механика Ты ведь хотел со мной поговорить, не так ли?
— Я, сир? — краснея, переспросил молодой человек.
— Ну да, ты просил сказать, что ждешь меня?
— Это правда, сир. — опустив глаза, отвечал дофин.
— Ну и чего же ты от меня хотел? Отвечай! Если тебе нечего мне сказать, я поеду в Марли.
Людовик XV уже искал по своему обыкновению повод, чтобы избежать разговора.
Дофин отложил пилочку и колесико. Это было свидетельством того, что ему необходимо было сообщить королю нечто весьма важное, раз он решил прервать свое интересное занятие.
— Не нужно ли тебе денег? — с живостью спросил король. — Если дело только в этом — подожди, я тебе пришлю.
И Людовик XV сделал еще один шаг по направлению к двери, — О нет, сир! — отвечал Людовик-младший. — Я еще не израсходовал тысячу экю своего месячного жалованья.
— Какая бережливость! — вскричал король. — До чего хорошее воспитание дал ему господин де ла Вогийон!
Я даже думаю, что он сумел ему привить все те добродетели, которых лишен я.
Молодой человек сделал над собой видимое усилие.
— Сир! Далеко ли еще принцесса? — спросил он.
— Разве тебе это известно не лучше, чем мне?
— Мне? — в замешательстве повторил дофин.
— Разумеется. Вчера нам читали путевой бюллетень: в прошлый понедельник она была в Нанси; сейчас она находится приблизительно в сорока пяти милях от Парижа.
— Не считает ли ваше величество, что принцесса едет чересчур медленно?
— Да нет же! — возразил Людовик XV. — Напротив, я полагаю, что для женщины, да еще если принять во внимание устраиваемые в ее честь празднества и приемы, она едет быстро: она проделывает по пять миль в день — Сир! Этого недостаточно, — робко заметил дофин. Людовик XV не переставал удивляться нетерпению дофина, о котором он и не подозревал.
— Ах, вот как! — насмешливо воскликнул он. — Так ты торопишься?
Краска бросилась дофину в лицо — Уверяю вас, сир, — пролепетал он, — что совсем по другой причине, чем может показаться вашему величеству.
— Тем хуже. Я бы предпочел, чтобы причина была та самая. Какого черта! Тебе шестнадцать лет; говорят, принцесса хороша собой; твое нетерпение было бы вполне объяснимо. Хорошо, не волнуйся: приедет твоя принцесса!
— Сир! Нельзя ли сократить время торжественных церемоний в пути? — продолжал дофин.
— Это невозможно Она и так уже не останавливаясь миновала несколько городов, в которых ей следовало бы остановиться.
— Ну, так она никогда не приедет. Кроме того, сир, есть еще одно обстоятельство… — робко заметил дофин.
— Что такое? Говори!
— Я полагаю, что обслуживание принцессы недостаточно, сир.
— То есть как? Какое обслуживание?
— Дорожное обслуживание.
— Да что ты! Посуди сам: я отправил тридцать тысяч лошадей, тридцать карет, шестьдесят фургонов, не помню сколько коробок — да если все это разложить в одну линию, она протянулась бы от Парижа до Страсбурга. И ты полагаешь, что, несмотря на все это, обслуживание недостаточно?
— Сир! Несмотря на щедрость вашего величества, я почти уверен в том, что говорю; возможно, я недостаточно ясно выразился: следовало бы сказать, что обслуживание плохо налажено.
Король поднял голову и пристально посмотрел на дофина. Он начинал догадываться, что в словах его высочества, скрывалось нечто весьма важное.
— Тридцать тысяч лошадей, — повторил король, — тридцать карет, шестьдесят фургонов, два полка охраны… Позволь тебя спросить, господин профессор: видел ли ты когда-нибудь, чтобы принцесса въезжала во Францию с такими почестями?
— Признаюсь, сир, что все было предусмотрено и выполнено по-королевски, как умеет лишь ваше величество; однако вы, ваше величество, должно быть, не отдали приказания, чтобы все эти лошади, экипажи и прочее имущество находились в распоряжении ее высочества и свиты…
Король в третий раз взглянул на Людовика. В сердце его закралось смутное подозрение, едва уловимое воспоминание забрезжило в его голове, в то же время ему почудилось в словах дофина нечто близкое тому неприятному, что он совсем недавно пытался изгнать из своего сердца.
— Что за вопрос! — воскликнул король. — Вполне естественно, что все это предназначено для принцессы, вот почему я тебе сказал, что она скоро будет здесь. Почему ты так на меня смотришь? Погоди-ка, — прибавил он жестко, даже угрожающе, — уж не издеваешься ли ты надо мной? Зачем ты изучаешь мое лицо, словно это пружина из твоих дурацких часов?
Дофин, открывший было рот, внезапно замолчал, услышав это замечание.
— Ну что ж! — с живостью воскликнул король. — Мне кажется, тебе больше нечего сказать, а? Ты доволен, не правда ли? Твоя принцесса скоро будет здесь, ее прекрасно встречают, ты богат, как Крез — все хорошо. Раз ничто тебя больше не беспокоит, доставь мне удовольствие: собери мои часы.
Дофин не пошевелился.
— Знаешь, — со смехом продолжал Людовик XV, — я хочу тебя назначить главным дворцовым часовщиком, разумеется, платным.
Дофин опустил голову, оробев под взглядом короля. Он взял с кресла пилочку и колесико.
Тем временем Людовик XV неслышно направился к выходу.
«Что он разумел под плохими услугами? — подумал король, оглянувшись на дофина. — Хорошо, что и на этот раз удалось избежать сцены: видно, он чем-то недоволен».
В самом деле, обычно спокойный дофин нетерпеливо постукивал ногой.
— Плохо дело, — усмехаясь, прошептал король, — пора бежать.
Однако распахнув дверь, он нос к носу столкнулся с г-ном де Шуазелем. Министр низко поклонился.
Глава 26. ДВОР КОРОЛЯ ПЕТО
Людовик XV невольно отступил при виде нового действующего лица, неожиданно появившегося на сцене и помешавшего королю удалиться.
«Признаться, я совсем о нем позабыл, — подумал он. — Ну что же, входи, входи, сейчас ты за все заплатишь».
— А, вот и вы! — воскликнул он. — Вам известно, что я вас вызывал?
— Да, сир, — холодно отвечал министр, — я как раз одевался, чтобы явиться к вашему величеству, когда мне передали ваше приказание.
— Отлично! Мне необходимо обсудить с вами очень важные дела, — насупившись, обратился Людовик XV к своему министру в надежде его смутить.
К несчастью для короля, г-н де Шуазель был не робкого десятка.
— Я тоже собирался поговорить с вами о важных делах, если это будет угодно вашему величеству, — с поклоном сказал он.
Министр и дофин, показавшийся из-за часов, переглянулись.
Король замер.
«А, прекрасно! — подумал он. — И этот туда же! Я окружен с трех сторон. Да, теперь не ускользнуть».
— Вам должно быть известно, — заторопился король, желая нанести удар первым, — что бедного виконта Жана едва не убили.
— Другими словами, ударом шпаги он был ранен в предплечье. Я как раз собирался поговорить об этом с вашим величеством.
— Да, да, понимаю: вы хотели избежать огласки.
— Я стремился опередить тех, кто может ложно истолковать это дело, сир.
— Так вы с этим делом знакомы? — со значительным видом спросил король.
— Как нельзя лучше.
— Мне об этом уже говорили в другом месте, — заметил король.
Господин де Шуазель был по-прежнему невозмутим.
Дофин продолжал завинчивать медную гайку, однако, опустив голову, он внимательно следил за разговором, стараясь не пропустить ни слова.
— А теперь я вам расскажу, как было дело, — сказал король.
— Ваше величество! Уверены ли вы в том, что вы хорошо осведомлены? — спросил г-н де Шуазель.
— О, не беспокойтесь…
— В таком случае, мы вас слушаем, сир.
— Кто это мы? — спросил король.
— Его высочество и я.
— Его высочество? — переспросил король, переводя взгляд с почтительно склонившегося Шуазеля на внимательно слушавшего Людовика-Огюста. — А какое отношение имеет его высочество к этой стычке?
— Она непосредственно касается его высочества, — продолжал г-н де Шуазель, отвесив поклон юному принцу, — потому что в этом деле замешана принцесса.
— Ее высочество замешана в этом деле? — дрогнув, переспросил король.
— Вот именно. А вы разве не знали? В таком случае вы, ваше величество, недостаточно хорошо осведомлены.
— Ее высочество и Жан Дю Барри? Это становится интересно! — произнес король. — Ну, ну, объясните же скорее, господин де Шуазель! Главное, ничего не скрывайте. Так это принцесса ранила Дю Барри?
— Сир! Не принцесса, а офицер из ее охраны, — невозмутимо отвечал г-н де Шуазель.
— Ах, вот как! — вновь став серьезным, сказал король. — И вы знаете этого офицера, господин де Шуазель?
— Нет, сир, зато вам его имя должно быть известно, если ваше величество помнит своих верных слуг. Его отец участвовал в осаде Филипсбурга, в битве при Фонтенуа, при взятии Маона. Его зовут Таверне-Мезон-Руж.
Дофин постарался припомнить это имя.
— Мезон-Руж? — спросил Людовик XV. — Да, мне знакомо это имя. Зачем же он обнажил шпагу против Жана, которого я люблю? Вероятно, именно потому, что я его люблю… Нелепая ревность, пробуждающееся недовольство, да это начало бунта!
— Сир! Ваше величество соблаговолит выслушать меня? — обратился к нему г-н де Шуазель.
Людовик XV понял, что у него нет иного способа отделаться, кроме как разбушеваться.
— Говорят вам, сударь, что я усматриваю в этом деле начало заговора, который может лишить меня спокойствия, это подготовленная травля членов моей семьи.
— Ах, сир, неужели отважный молодой человек заслуживает этого упрека только потому, что защищал принцессу, будущую невестку вашего величества? — воскликнул господин де Шуазель.
Дофин выпрямился и скрестил руки на груди.
— Должен признаться, — заметил он, — что я очень благодарен молодому человеку, рисковавшему своей жизнью ради принцессы, которая через две недели должна стать моей супругой.
— Рисковал жизнью, рисковал жизнью! — пробормотал король. — А с какой стати?
— Дело в том, — вмешался г-н де Шуазель, — что виконт Жан Дю Барри, который очень торопился, вообразил, что может себе позволить забрать лошадей, предназначенных для принцессы, с почтовой станции, куда ее высочество вот-вот должна была прибыть И все это, вероятно, ему понадобилось только ради того, чтобы ехать еще быстрее.
«Признаться, я совсем о нем позабыл, — подумал он. — Ну что же, входи, входи, сейчас ты за все заплатишь».
— А, вот и вы! — воскликнул он. — Вам известно, что я вас вызывал?
— Да, сир, — холодно отвечал министр, — я как раз одевался, чтобы явиться к вашему величеству, когда мне передали ваше приказание.
— Отлично! Мне необходимо обсудить с вами очень важные дела, — насупившись, обратился Людовик XV к своему министру в надежде его смутить.
К несчастью для короля, г-н де Шуазель был не робкого десятка.
— Я тоже собирался поговорить с вами о важных делах, если это будет угодно вашему величеству, — с поклоном сказал он.
Министр и дофин, показавшийся из-за часов, переглянулись.
Король замер.
«А, прекрасно! — подумал он. — И этот туда же! Я окружен с трех сторон. Да, теперь не ускользнуть».
— Вам должно быть известно, — заторопился король, желая нанести удар первым, — что бедного виконта Жана едва не убили.
— Другими словами, ударом шпаги он был ранен в предплечье. Я как раз собирался поговорить об этом с вашим величеством.
— Да, да, понимаю: вы хотели избежать огласки.
— Я стремился опередить тех, кто может ложно истолковать это дело, сир.
— Так вы с этим делом знакомы? — со значительным видом спросил король.
— Как нельзя лучше.
— Мне об этом уже говорили в другом месте, — заметил король.
Господин де Шуазель был по-прежнему невозмутим.
Дофин продолжал завинчивать медную гайку, однако, опустив голову, он внимательно следил за разговором, стараясь не пропустить ни слова.
— А теперь я вам расскажу, как было дело, — сказал король.
— Ваше величество! Уверены ли вы в том, что вы хорошо осведомлены? — спросил г-н де Шуазель.
— О, не беспокойтесь…
— В таком случае, мы вас слушаем, сир.
— Кто это мы? — спросил король.
— Его высочество и я.
— Его высочество? — переспросил король, переводя взгляд с почтительно склонившегося Шуазеля на внимательно слушавшего Людовика-Огюста. — А какое отношение имеет его высочество к этой стычке?
— Она непосредственно касается его высочества, — продолжал г-н де Шуазель, отвесив поклон юному принцу, — потому что в этом деле замешана принцесса.
— Ее высочество замешана в этом деле? — дрогнув, переспросил король.
— Вот именно. А вы разве не знали? В таком случае вы, ваше величество, недостаточно хорошо осведомлены.
— Ее высочество и Жан Дю Барри? Это становится интересно! — произнес король. — Ну, ну, объясните же скорее, господин де Шуазель! Главное, ничего не скрывайте. Так это принцесса ранила Дю Барри?
— Сир! Не принцесса, а офицер из ее охраны, — невозмутимо отвечал г-н де Шуазель.
— Ах, вот как! — вновь став серьезным, сказал король. — И вы знаете этого офицера, господин де Шуазель?
— Нет, сир, зато вам его имя должно быть известно, если ваше величество помнит своих верных слуг. Его отец участвовал в осаде Филипсбурга, в битве при Фонтенуа, при взятии Маона. Его зовут Таверне-Мезон-Руж.
Дофин постарался припомнить это имя.
— Мезон-Руж? — спросил Людовик XV. — Да, мне знакомо это имя. Зачем же он обнажил шпагу против Жана, которого я люблю? Вероятно, именно потому, что я его люблю… Нелепая ревность, пробуждающееся недовольство, да это начало бунта!
— Сир! Ваше величество соблаговолит выслушать меня? — обратился к нему г-н де Шуазель.
Людовик XV понял, что у него нет иного способа отделаться, кроме как разбушеваться.
— Говорят вам, сударь, что я усматриваю в этом деле начало заговора, который может лишить меня спокойствия, это подготовленная травля членов моей семьи.
— Ах, сир, неужели отважный молодой человек заслуживает этого упрека только потому, что защищал принцессу, будущую невестку вашего величества? — воскликнул господин де Шуазель.
Дофин выпрямился и скрестил руки на груди.
— Должен признаться, — заметил он, — что я очень благодарен молодому человеку, рисковавшему своей жизнью ради принцессы, которая через две недели должна стать моей супругой.
— Рисковал жизнью, рисковал жизнью! — пробормотал король. — А с какой стати?
— Дело в том, — вмешался г-н де Шуазель, — что виконт Жан Дю Барри, который очень торопился, вообразил, что может себе позволить забрать лошадей, предназначенных для принцессы, с почтовой станции, куда ее высочество вот-вот должна была прибыть И все это, вероятно, ему понадобилось только ради того, чтобы ехать еще быстрее.