Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   — Лоренца! — пробормотал Бальзамо, затрепетав от желания. — Умоляю, не требуй от меня другой любви, кроме той, какую я могу тебе дать.
   — Но это не любовь! — вскричала молодая женщина, в отчаянии воздев руки. — Нет, это не любовь!
   — Да нет же, я люблю тебя.., но непорочно и чисто, как любят святую.
   Молодая женщина отшатнулась так резко, что ее длинные черные волосы рассыпались по плечам. Она почти угрожающе подняла белоснежную нервную руку.
   — Что это значит? — отрывисто спросила она. — Зачем ты заставил меня покинуть родину, забыть имя, отречься от семьи, даже от Бога? Ведь ты молишься другому богу. Зачем ты завладел мною настолько, что сделал из меня рабыню, лишил мое существование смысла, обескровил? Слышишь? — в отчаянии продолжала она. — Зачем ты все это сделал? Чтобы называть меня святой Лоренцой?
   Бальзамо в ответ вздохнул, подавленный безграничным страданием молодой женщины.
   — Увы, в этом твоя вина, вернее, вина Господа. Зачем он создал тебя ангелом с непогрешимым взглядом, который должен мне помочь подчинить вселенную? Почему ты умеешь читать в сердцах людей сквозь материальную оболочку, словно книгу через стекло? Да потому, что ты — ангел чистоты, Лоренца! Ты — прозрачный алмаз, ничто не омрачает твоего разума; и вот, видя такое незапятнанное, чистое, лучезарное существо, подобное Деве Марии, Господь желает, чтобы оно сошло на землю по моему зову во имя спасения созданных им людей; ты — его Святой Дух, витающий обыкновенно над простыми смертными, не находя среди них места, где можно было бы преклонить голову.
   Пока ты святая — ты зрячая, Лоренца! Став женщиной, ты потеряешь свой дар.
   — Тебе не нужна моя любовь, — вскричала Лоренца, яростно ударив в ладоши, отчего они покраснели, — тебе дороже твои недостижимые мечты, твои химеры? Ты обрекаешь меня на монашеское целомудрие, искушая своим присутствием, чем неизбежно обрекаешь меня на страдания? Ах, Джузеппе, Джузеппе, ты совершаешь преступление, вот что я тебе скажу!
   — Не кощунствуй, Лоренца! — воскликнул Бальзамо. — Я страдаю не меньше тебя. Ну, загляни в мое сердце. Я приказываю! Попробуй сказать, что я тебя не люблю.
   — Зачем же ты борешься с собой?
   — Я хочу вместе с тобой взойти на трон мирового господства!
   — Сможет ли твое честолюбие дать тебе то, что готова подарить моя любовь? — прошептала молодая женщина.
   Бальзамо в растерянности уронил голову Лоренце на грудь.
   — Да, да! — вскричала она. — Вот теперь я вижу, что ты меня любишь больше, чем свое честолюбие, больше, чем власть, больше, чем мечту. Наконец-то ты любишь меня так же, как я тебя!
   Бальзамо попытался развеять пелену, застилавшую ему разум. Но его усилие оказалось тщетным.
   — Если ты так меня любишь, пощади меня! Лоренца его не слушала. Она обвила его шею руками, словно стальными оковами.
   — Я люблю тебя так, как ты хочешь, — проговорила она, — как сестра или как жена, как святая или как женщина, по поцелуй меня, ну хоть разочек!
   Бальзамо был покорен, побежден ее страстной любовью. Не имея сил сражаться, он прижался к Лоренце, как железо, притянутое магнитом; взор его горел, грудь яростно вздымалась, голова запрокинулась.
   Губы его искали губ молодой женщины.
   Вдруг разум вернулся к нему.
   Он взмахнул руками, словно прогоняя дурман.
   — Лоренца! — воскликнул он. — Проснитесь, я приказываю!
   В тот же миг оковы, которые он никак не мог разорвать, спали; обнимавшие его руки опустились; жаркая улыбка, блуждавшая на пересохших от возбуждения устах Лоренцы, угасла, словно жизнь, истекавшая с последним вздохом; глаза ее раскрылись, она с силой взмахнула руками и устало рухнула на софу, вновь смежив веки.
   Бальзамо сел в трех шагах от нее и глубоко вздохнул. — Прощай, мечта! — прошептал он. — Прощай, счастье!

Глава 24. ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ — ЯВЬ

   Едва приблизившись, Лоренца быстро огляделась по сторонам.
   Она внимательно изучила каждую мелочь, доставляющую обыкновенно радость любой женщине, однако лицо Лоренцы оставалось строгим. Как только ее глаза остановились на Бальзамо, она болезненно содрогнулась.
   Сидя в нескольких шагах от Лоренцы, Бальзамо не сводил с нее глаз.
   — Это опять вы? — отпрянув, спросила она. Ее лицо выразило ужас; губы ее побелели, а на лбу и висках появилась испарина. Бальзамо не отвечал.
   — Где я? — спросила она.
   — Вы сами знаете, откуда вы прибыли, — отвечал Бальзамо, — это естественным образом должно навести вас на мысль о том, где вы находитесь.
   — Да, вы правы, я припоминаю. Я помню, как вы меня преследовали, как вырвали меня из рук моей заступницы перед Богом.
   — Вы сами знаете, что даже всемогущая принцесса не смогла бы вас защитить.
   — Да, вы ее околдовали! — сложив руки, вскричала Лоренца. — Боже, Боже! Спаси меня от этого дьявола!
   — Что же во мне дьявольского? — пожав плечами, проговорил Бальзамо. — Прошу вас избавиться раз навсегда от завезенных из Рима нелепых предрассудков, которые тянутся за вами с тех самых пор, как вы вышли из монастыря.
   — Ах, монастырь… Кто мне вернет мой монастырь? — разразившись рыданиями, вскричала Лоренца.
   — Нашли, о чем жалеть! — проговорил Бальзамо. Лоренца бросилась к окну, раздвинула занавески, подняла оконную задвижку и схватилась за один из прутьев железной решетки, увитой цветами, благодаря чему решетка была не столь заметна, что, однако, не лишало ее надежности.
   — Там была тюрьма, и здесь — тоже тюрьма, — сказала Лоренца, — однако я бы предпочла ту, что ведет на небо, чем эту, ведущую в ад.
   Она в ярости ударила кулачками по решетке.
   — Если бы вы были благоразумны, Лоренца, на вашем окне были бы только цветы.
   — Разве я не была благоразумна, когда вы заперли меня в тюрьме на колесах вместе с чудовищем, которого вы называли Альтотасом? Однако вы не упускали меня из виду, я была вашей пленницей; перед уходом вы подчиняли себе мой разум! Где тот страшный старик, что заставлял меня трепетать от ужаса? Где-нибудь совсем рядом? Стоит нам обоим замолчать, и мы услышим из-под земли его голос!
   — Вы распаляете свое воображение, как ребенок, — заметил Бальзамо. — Альтотас — мой учитель, друг, второй отец, он совершенно безвредный старик; он ни разу вас не видел, никогда к вам не подходил, а если бы видел или подошел, не обратил бы на вас внимания, потому что слишком увлечен своим делом.
   — Своим делом… — пробормотала Лоренца. — Чем же он занят?
   — Он ищет секрет вечной молодости, а это уже шесть тысячелетий занимает умы всего человечества.
   — А чем занимаетесь вы?
   — Я? Меня занимает вопрос человеческого совершенства.
   — Все это от лукавого! — воскликнула Лоренца, воздев руки к небу.
   — Ну вот, опять у вас начинается припадок, — проговорил, поднимаясь, Бальзамо.
   — Припадок?
   — Да. Вы не знаете очень важного. Ваша жизнь словно разделена надвое: то вы бываете нежной, доброй, рассудительной; то становитесь безумной.
   — И под этим надуманным предлогом вы меня заперли?
   — Увы, это совершенно необходимо.
   — Я согласна на жестокость, на варварство, но не надо лицемерия. Когда вы рвете мне сердце на части, не притворяйтесь, что жалеете меня.
   — Да разве это пытка — жить в роскошной комнате? — без тени недовольства спросил Бальзамо и приветливо улыбнулся.
   — Решетки! Решетки со всех сторон! Я здесь задыхаюсь!
   — Эти решетки — в ваших интересах, слышите, Лоренца?
   — Он меня поджаривает на медленном огне и говорит, что обо мне заботится!
   Бальзамо подошел к молодой женщине и собирался было взять ее за руку: она отскочила, словно при виде змеи.
   — Не прикасайтесь ко мне! — вскричала она.
   — Вы что же, ненавидите меня, Лоренца?
   — Спросите у жертвы, любит ли она своего палача!
   — Лоренца! Лоренца! Я не хочу быть вашим палачом, вот почему вынужден несколько ограничить вашу свободу.
   Если бы вы имели возможность свободно передвигаться, кто знает, что вы могли бы натворить в припадке безумия?
   — Что бы я сделала? Лишь бы мне освободиться, и вы увидите, на что я способна!
   — Лоренца! Вы дурно обращаетесь с супругом, которого выбрали перед Богом.
   — Чтобы я вас выбрала? Никогда!
   — Однако вы мне жена…
   — Это происки сатаны.
   — Бедняжка! — нежно глядя на нее, прошептал Бальзамо.
   — Я — римлянка, — пробормотала Лоренца, — придет день, и я за себя отомщу!
   Бальзамо грустно покачал головой.
   — Вы хотите меня напугать, Лоренца? — с улыбкой спросил он.
   — Вовсе нет! Как я говорю, так и сделаю!
   — Вы же христианка, как вы можете так говорить? — воскликнул Бальзамо властно. — Ваша религия учит платить добром за зло. Если вы утверждаете, что исповедуете эту религию, разве не лицемерием было бы поступить наоборот?
   Казалось, Лоренцу поразили его слова.
   — Разоблачить перед обществом некроманта, колдуна… Это не месть, это мой долг!
   — Если вы собираетесь разоблачить меня как некроманта и колдуна, значит, вы думаете, что я веду себя вызывающе по отношению к Богу. Но если это так, то почему же Бог не дает себе труда наказать меня? Ведь стоило бы Ему пальцем шевельнуть, и от меня бы ничего не осталось. Почему же Он возлагает столь трудное дело на людей, таких же слабых, как я, и так же способных ошибиться?
   — Он мог забыть… Он милостив… — пробормотала молодая женщина, — он ждет, что вы сами исправитесь. Бальзамо улыбнулся.
   — Ну да, а пока Он вам советует предать своего друга, благодетеля, супруга.
   — Супруга? Благодаренье Богу, никогда ваша рука не прикасалась к моей, чтобы я не покраснела или не вздрогнула.
   — Вы сами знаете, что я великодушно избавлял вас от этого.
   — Да, вы и впрямь сдержанны, это единственная награда за мои мучения. Если бы мне еще пришлось терпеть вашу любовь…
   — Непостижимая загадка природы! — пробормотал Бальзамо, словно отвечая своим мыслям и не обращая внимания на слова Лоренцы.
   — Итак, я желаю знать, по какому праву вы лишаете меня свободы.
   — А почему вы, добровольно вручив мне свою свободу, хотите отобрать ее? Почему вы избегаете того, кто вас охраняет? Зачем собираетесь искать защиты у чужой вам принцессы от того, кто вас любит? Почему постоянно угрожаете тому, кто никогда вам не угрожал, открыть не принадлежащие вам тайны, о смысле которых вы не имеете понятия?
   — Если пленник твердо решил освободиться, он в конце концов станет свободным, — не отвечая на вопросы Бальзамо, проговорила Лоренца, — ваши решетки меня не остановят, как не удержала ваша тюрьма на колесах.
   — К счастью для вас, решетки надежны, Лоренца, — с угрожающим спокойствием заметил Бальзаме.
   — Бог пошлет мне бурю, как тогда, в Лотарингии, и гром небесный их разобьет!
   — Поверьте, что для вас лучше было бы просить Бога не делать этого; воздержитесь от романтических бредней, Лоренца! Я вам это говорю, как друг, послушайтесь меня.
   В голосе Бальзамо зазвенели гневные нотки, в глазах вспыхнул недобрый огонек, его белые сильные руки зловеще сжимались при каждом слове, которое он выговаривал медленно, почти торжественно. Оглушенная Лоренца слушала его вопреки своему желанию.
   — Вот что, дитя мое, — продолжал Бальзамо таким же тоном, — я постарался, чтобы эта тюрьма была достойна принять даже королеву: будь вы королевой, у вас и тогда ни в чем не было бы недостатка. Довольно безумных речей! Живите здесь так, как если бы оставались в своей келье. Смиритесь с моим присутствием; любите меня, как друга, как брата. Мне случается сильно огорчаться — мне бы хотелось вам довериться; порой я испытываю ужасные разочарования — меня утешила бы ваша улыбка. По мере того как вы будете добрее, внимательнее, терпеливее, решетки будут становиться все тоньше. Кто знает, может быть, через год, через полгода вы будете так же свободны, как я, и сами не захотите меня покинуть.
   — Нет! Нет! — вскричала Лоренца, не понимая, как такая пугающая решимость Бальзамо уживается со столь нежным голосом. — Нет, не хочу больше слышать ни обещаний, ни лжи: вы меня похитили, вероломно похитили, но я принадлежу себе и только себе; так отдайте меня по крайней мере Господу, если не желаете вернуть мне свободу. До сих пор я сносила ваш деспотизм, потому что помню, что вы вырвали меня из рук готовых меня обесчестить разбойников. Но моя признательность постепенно тает. Еще несколько дней этой возмутительной неволи, и я перестану считать себя вам обязанной; тогда берегитесь, я, пожалуй, поверю, что у вас с теми разбойниками какие-то таинственные отношения.
   — Так вы готовы увидеть во мне главаря банды? — насмешливо спросил Бальзамо.
   — Я в этом не уверена, но, во всяком случае, заметила кое-какие знаки, словечки…
   — Заметили?.. — вскричал, бледнея, Бальзамо.
   — Да, да! — сказала Лоренца. — Заметила, я их теперь знаю.
   — Никогда о них не говорите! Ни единая душа не должна их знать! Спрячьте их поглубже в памяти, и пусть они там навсегда угаснут!
   — Ну зачем же! — воскликнула Лоренца, испытывая воодушевление, какое охватывает в минуты гнева, оттого что найдено, наконец, уязвимое место противника. — Я бережно сохраню в памяти все эти слова, тихо повторяя их, пока буду в одиночестве, а при первом же удобном случае произнесу громко; кстати, я о них уже говорила.
   — Кому? — спросил Бальзамо.
   — Ее высочеству.
   — Вот что, Лоренца, прошу вас внимательно меня выслушать, — проговорил Бальзамо, до боли сжимая кулаки, пытаясь побороть возбуждение и сдержать гнев, — если вы их и сказали, то больше вам не придется их произнести; вы не скажете их больше потому, что я запру все двери, потому что я прикажу заточить острия решеток; если понадобится, я возведу стены вокруг этого дома высотой с Вавилонскую башню.
   — Я вам уже сказала, Бальзамо, — вскричала Лоренца, — что из любой тюрьмы можно рано или поздно выйти, тем более, если любовь к свободе усиливается от ненависти к тирану!
   — Прекрасно, попробуйте выйти отсюда, Лоренца. Однако вот что я вам скажу: вы сможете попытаться дважды. На первый раз я вас накажу так жестоко, что вы выплачете все свои слезы. В другой раз я ударю вас так безжалостно, что вы потеряете всю свою кровь до последней капли.
   — Боже мой! Боже! Он меня убьет! — простонала молодая женщина, доведенная до последней степени бессильной злобы, она каталась по полу, рвала на себе волосы.
   Бальзамо смотрел на нее со смешанным чувством гнева и жалости. Наконец жалость одержала верх.
   — Лоренца! Придите в себя, успокойтесь. Придет день, когда вы будете вознаграждены за все страдания или за то, что считали страданием.
   — Тюрьма! Тюрьма! — кричала Лоренца, не слушая Бальзамо.
   — Ну потерпите!
   — Он меня ударит!
   — Это только испытательный срок…
   — Я схожу с ума!
   — Вы поправитесь…
   — Немедленно отправьте меня в больницу для умалишенных! Посадите меня в настоящую тюрьму!
   — Зачем? Ведь вы же предупредили меня о своих намерениях.
   — Тогда — смерть! Смерть! Сейчас же!
   Вскочив со стремительностью и гибкостью дикой кошки, Лоренца бросилась к стене, собираясь разбить себе голову.
   Бальзамо протянул руку, произнес одно-единственное слово, и она замерла на полпути; закачалась и, засыпая, упала в объятия Бальзамо.
   Казалось, волшебник подчинил себе ее тело, но тщетно пытался одолеть силу ее духа; он поднял Лоренцу на руки и отнес ее на кровать; он прильнул к ее устам, потом задернул полог кровати и занавески на окнах и вышел.
   Лоренца погрузилась в сладкий благодатный сон, окутавший ее, словно мать самовольное дитя, которое много страдало и плакало.

Глава 25. ВИЗИТ

   Лоренца не ошиблась. Миновав городские ворота Сен-Дени и проехав через весь пригород, карета повернула за угол последнего дома и выехала на бульвар.
   Как и говорила ясновидящая, в этой карете сидел его высокопреосвященство Людовик де Роан, архиепископ Страсбургский. Нетерпение подгоняло его, заставляя раньше назначенного времени отправиться с визитом к колдуну в его пещеру.
   Кучер, привыкший к бесчисленным любовным похождениям красавца-прелата, не страшился темноты, рытвин я подстерегавших на некоторых мрачных улицах опасностей; он не дрогнул, когда освещенные и людные бульвары Сен-Дени и Сен-Мартена остались позади и пришлось свернуть на пустынный и темный бульвар Бастилии.
   Карета остановилась на углу улицы Сен-Клод, и хозяин приказал остановиться в укромном месте под деревьями в двух десятках шагов от особняка.
   Де Роан, одетый в партикулярное платье, бесшумно подошел к особняку и трижды ударил в дверь, которую он без труда узнал благодаря описанию графа Феникса.
   Во дворе раздались шаги Фрица, и дверь распахнулась.
   — Здесь проживает его сиятельство Феникс? — спросил кардинал.
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Он дома?
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Доложите.
   — Его высокопреосвященство кардинал де Роан? Кардинал был обескуражен. Он оглядел себя, потом стал озираться по сторонам, пытаясь понять, что могло выдать его звание. Ведь он был один и на нем не было рясы.
   — Откуда вам известно мое имя? — спросил он.
   — Хозяин только что мне сказал, что ожидает ваше высокопреосвященство.
   — Да, завтра или послезавтра.
   — Нет, ваше высокопреосвященство, он ожидал вас сегодня вечером.
   — Хозяин сказал, что ждет меня сегодня?
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Ну так доложите обо мне, — приказал кардинал, сунув в руку Фрицу двойной луидор.
   — Извольте следовать за мной, — сказал Фриц. Кардинал в знак согласия кивнул головой. Фриц быстрыми шагами пошел к двери в приемную, освещенную огромным двенадцатисвечовым бронзовым канделябром.
   Изумленный кардинал, погруженный в задумчивость, шел за ним, — Милейший! — обратился он к лакею, останавливаясь перед дверью. — Тут, несомненно, какая-то ошибка. В этом случае мне не хотелось бы беспокоить графа. Не может быть, чтобы он меня ждал сегодня, он не знает, что я должен приехать.
   — Вы в самом деле его высокопреосвященство де Роан, архиепископ Страсбургский? — спросил Фриц.
   — Да, милейший.
   — Значит, его сиятельство вас ожидает.
   Фриц зажег одну за другой свечи еще двух канделябров, поклонился и вышел.
   Кардинала охватило сильнейшее волнение. Он стал разглядывать мебель гостиной и дорогие картины.
   Несколько минут спустя дверь распахнулась, на пороге стоял граф.
   — Добрый вечер, ваше высокопреосвященство! — сказал он.
   — Мне сказали, что вы меня ожидаете! — вскричал кардинал, не отвечая на приветствие. — Вы ждали меня сегодня? Это невероятно!
   — Прошу меня простить, но я действительно вас ждал, — отвечал граф. — Может быть, ваше высокопреосвященство сомневается в том, что я говорю, потому что я оказываю вам недостойный прием. Но я всего несколько дней в Париже и еще не успел устроиться. Извините меня, ваше высокопреосвященство!
   — Так вы меня ждали! Кто же вас предупредил?
   — Вы сами, ваше высокопреосвященство.
   — То есть, как?
   — Вы приказали кучеру остановиться у ворот Сен-Дени, не так ли?
   — Да.
   — Вы подозвали выездного лакея, и он подошел к дверце, чтобы выслушать приказания вашего высокопреосвященства?
   — Да.
   — Не вы ли сказали ему: «Улица Сен-Клод в Маре, через Сен-Дени и бульвар», а он повторил это кучеру?
   — Да. Так вы, значит, меня видели и слышали?
   — Я вас видел, ваше высокопреосвященство, и слышал.
   — Вы были там?
   — Нет, ваше высокопреосвященство, меня там не было.
   — Где же вы находились?
   — Здесь.
   — Вы видели и слышали меня отсюда?
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Ни за что не поверю!
   — Ваше высокопреосвященство забывает, что я — колдун.
   — Да, верно, я и забыл… Как же мне называть вас? Бароном Бальзамо или графом Фениксом?
   — В моем доме, ваше высокопреосвященство, у меня нет имени: меня зовут ХОЗЯИН.
   — Да, это всеобъемлющее звание. Итак, хозяин, вы меня ждали?
   — Я вас ждал.
   — Вы уже развели огонь в своей лаборатории?
   — Он никогда не угасает, ваше высокопреосвященство.
   — Вы позволите мне туда войти?
   — Почту за честь проводить туда ваше высокопреосвященство.
   — Я пойду за вами, но при одном условии…
   — При каком?
   — Обещайте, что я не буду вступать в связь с дьяволом. Я испытываю ужас перед его величеством Люцифером. — Ваше высокопреосвященство!…
   — Да, обыкновенно на роль сатаны приглашают отставного французского гвардейца или подгулявшего учителя фехтования, а чтобы игра произвела впечатление, они нещадно избивают зрителей кнутом и щелкают их по носам, когда гаснут свечи.
   — Ваше высокопреосвященство! — с улыбкой заговорил Бальзамо. — Мои черти не забывают, что имеют дело с высочествами; они всегда помнят слова принца де Конде, пообещавшего одному из них в случае, если он не будет вести себя смирно, хорошенько его взгреть, да так, что свет ему покажется не мил.
   — Ну что ж, — проговорил кардинал, — это меня радует. Идемте в лабораторию.
   — Не угодно ли вашему высокопреосвященству следовать за мной?

Глава 26. ЗОЛОТО

   Кардинал де Роан и Бальзамо поднялись по узкой лестнице, которая вела так же, как и парадная, в комнаты второго этажа.
   Наверху Бальзамо отыскал под сводами дверь и отпер ее. Глазам кардинала открылся мрачный коридор, кардинал решительно пошел вперед.
   Бальзамо запер дверь.
   Грохот, с каким захлопнулась дверь, заставил кардинала оглянуться с некоторым волнением.
   — Мы пришли, ваше высокопреосвященство, — проговорил Бальзамо. — Зайдемте вот в эту дверь, но прошу вас не обращать внимания на скрип и грохот, эта дверь — железная.
   Скрип первой двери заставил кардинала содрогнуться, поэтому он обрадовался, что его вовремя предупредили: металлический скрежет петель и замка мог бы напугать и менее чувствительную натуру.
   Он спустился на три ступеньки и вошел.
   Огромный кабинет с голыми балками на потолке, большая лампа под абажуром, бесчисленное количество книг, много химического и физического оборудования — вот какое впечатление производила эта новая комната.
   Скоро кардинал почувствовал, что ему стало трудно дышать.
   — Что это значит? — спросил он. — Я задыхаюсь, хозяин, я весь в испарине. Что это за шум?
   — В этом-то все и дело, ваше высокопреосвященство, как сказал Шекспир, — молвил Бальзамо, отодвигая гигантский асбестовый занавес, скрывавший огромную каменную печь; в середине печи поблескивали два отверстия, похожие на горящие в потемках глаза хищного зверя.
   Комната, где находилась печь, была вдвое больше первой, но кардинал не обратил на нее внимания из-за занавеса.
   — Сильное впечатление производит это зрелище! — воскликнул кардинал.
   — Это и есть печь, ваше высокопреосвященство.
   — Да, да, но вы процитировали Шекспира, а я приведу слова Мольера: есть печи и печи. У этой — вид вполне сатанинский, и потом, мне не нравится запах. Что в ней варится?
   — То, о чем вы меня просили, ваше высокопреосвященство.
   — Неужели?
   — Да, ваше высокопреосвященство. Для меня большая честь, что вы пожелали познакомиться с моим детищем. Я должен был взяться за работу только завтра вечером, но, узнав о том, что ваше высокопреосвященство изменили намерение и уже направляетесь на улицу Сен-Клод, я развел в печи огонь и приготовил смесь. И вот огонь пылает, а через несколько минут вы увидите золото. Позвольте, я распахну форточку и впущу свежего воздуху.
   — Вы хотите сказать, что вот эти тигели…
   — Да, из них через десять минут потечет чистейшее золото, не хуже венецианских цехинов или тосканских флоринов.
   — А можно на него взглянуть?
   — Разумеется, только придется принять необходимые меры предосторожности.
   — Какие же?
   — Наденьте асбестовую маску со стеклянными отверстиями для глаз: огонь такой жаркий, что может опалить лицо.
   — Дьявольщина! Придется поостеречься, я дорожу глазами и не отдал бы их даже за обещанные вами сто тысяч экю.
   — Я так и думал, ваше высокопреосвященство; у вас красивые и добрые глаза.
   Комплимент пришелся по вкусу кардиналу: он пристально следил за производимым им впечатлением.
   — Ага! Так вы говорите, мы сейчас увидим золото? — спросил он, прилаживая на лицо маску.
   — Надеюсь, что да, ваше высокопреосвященство.
   — На сто тысяч экю?
   — Да, ваше высокопреосвященство, и даже, может быть, немного больше, потому что смеси я приготовил в изобилии.
   — Вы — щедрый колдун, — проронил кардинал, и сердце его радостно забилось.
   — Однако моя щедрость — ничто в сравнении с вашей, ваше высокопреосвященство, раз вы говорите мне такие слова. А теперь, ваше высокопреосвященство, будьте любезны немного отойти, я открываю заслонку тигеля.
   Бальзамо накинул короткую асбестовую рубашку, сильной рукой подхватил железные щипцы, и приподнял накалившуюся докрасна крышку; под ней оказались четыре одинаковых тигеля: в одном из них бурлила ярко-красная смесь, три другие были наполнены светлым веществом с пурпурным отблеском.
   — Это золото, — проговорил прелат вполголоса, словно боясь громко произнесенным словом нарушить совершавшееся на его глазах таинство.
   — Да, ваше высокопреосвященство, вы правы. Эти четыре тигеля расположены на разном расстоянии от огня: в одних золото должно вариться двенадцать часов, в других — одиннадцать. Смесь — я раскрою вам этот секрет, как другу и соратнику, — нужно переливать в слитки, как только она закипит. Как видите, в первом тигеле смесь посветлела: пора переливать. Соизвольте отодвинуться, ваше высокопреосвященство.