Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   — Офицер его величества?
   — Да И там еще Жильбер: прогуливается с таким видом, будто хочет что-то сообщить.
   — Ну так зови его сюда, скотина!
   Ла Бри повиновался с обычной поспешностью.
   — Отец! — заговорила Андре, подходя к барону. — Я понимаю, что вас сейчас беспокоит. Вам известно, что у меня есть тридцать луидоров, а также прелестные часики, отделанные брильянтами, которые подарила моей матери королева Мария Лещинская.
   — Да, дитя мое, — сказал барон. — Береги все это, тебе будет нужно красивое платье для представления ко двору… А пока я найду денег. Тише! Вот и Ла Бри.
   — Сударь! — входя в гостиную, вскричал Ла Бри, в одной руке держа письмо, в другой — несколько золотых монет. — Вот что мне оставила принцесса: десять луидоров! Десять луидоров, сударь!
   — Что у тебя за письмо, болван?
   — Это вам, сударь; письмо оставил колдун.
   — Колдун? А кто передал?
   — Жильбер.
   — Я же тебе говорил, что ты скотина! Давай, давай скорей сюда!
   Барон выхватил письмо из рук Ла Бри, поспешно распечатал его и вполголоса прочитал:
   «Господин барон! С тех пор, как августейшая рука прикоснулась к этой посуде, она принадлежит Вам. Свято ее храните и вспоминайте иногда признательного Вам гостя.
   Джузеппе Бальзамо».
   — Ла Бри! — вскричал барон после минутного размышления.
   — Да, сударь?
   — Нет ли хорошего ювелира в Бар-ле-Дюке?
   — Как же, сударь! А тот, который запаял серебряный кубок мадмуазель Андре?
   — Отлично! Андре! Отложи бокал, из которого пила ее высочество, и прикажи снести в карету остальные приборы. А ты, бездельник, беги в погреб и подай господину офицеру хорошего вина.
   — Осталась одна бутылка, сударь, — задумчиво отвечал Ла Бри.
   — Больше и не нужно. Ла Бри вышел.
   — Ну, Андре, — продолжал барон, взяв дочь за руки, — смелее, дитя мое! Мы едем ко двору. Там немало свободных титулов, монастырей в ожидании настоятелей, полков без полковников, пенсий, которые так и поджидают нуждающихся. Что за прекрасная страна — двор, теплое место под солнцем! Стой всегда под его лучами, дочь моя, — ведь ты так хороша собой! Вперед, дитя мое!
   Подставив для поцелуя свой лоб барону, Андре вышла из гостиной.
   Николь последовала за ней.
   — Эй, чудовище Ла Бри, — закричал Таверне, выходя последним. — Позаботься о господине офицере, понял?
   — Да, сударь, — отвечал Ла Бри из погреба.
   — А я, — продолжал барон, отправляясь в свою комнату, — пойду уложу бумаги… Пройдет час — ив этой конуре нас уже не будет, слышишь, Андре? Наконец-то я выберусь из Таверне, и как кстати! Что за славный человек этот колдун! По правде сказать, я становлюсь суеверным. Живей поворачивайся, Ла Бри, увалень ты эдакий!
   — Сударь, мне пришлось двигаться ощупью; в замке не осталось ни одной свечи.
   — Кажется, самое время отсюда сбежать, — пробормотал барон.

Глава 17. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛУИДОРОВ НИКОЛЬ

   Вернувшись к себе в комнату, Андре снова начала поспешно готовиться к отъезду. Николь с радостью помогала ей, и в конце концов обе забыли об утренней размолвке.
   Андре, улыбаясь, незаметно наблюдала за Николь, и ей приятно было сознавать, что та ей все простила.
   «Она хорошая, добрая девушка, — думала Андре, — преданная и благодарная. Как у всех у нас, у нее есть свои слабости. Не стоит обращать на это внимание!»
   А Николь внимательно следила за спокойным выражением лица своей красивой госпожи и видела, как улучшается ее расположение духа.
   «Какая же я глупая! — думала она. — Из-за этого мерзавца чуть не поссорилась с госпожой, которая берет меня с собой в Париж, а в Париже почти всем удается устроить свою судьбу».
   Было очевидно, что при таком взаимном расположении они должны вот-вот заговорить.
   Андре начала первой.
   — Уложите кружева в коробку, — сказала она.
   — В какую коробку, госпожа? — спросила горничная.
   — Вам лучше знать! Разве у нас нет коробок?
   — Конечно, есть. Я только сейчас вспомнила о коробке, которую мне дала госпожа. Она у меня в комнате.
   И Николь так стремительно бросилась за коробкой, что Андре все ей простила.
   — Да это же твоя коробка, — сказала она Николь, когда та вернулась, — она может тебе понадобиться, дитя мое.
   — Но, госпожа, она вам больше нужна, пусть она будет ваша.
   — Когда собираются обзавестись хозяйством, всегда чего-нибудь не хватает. И сейчас как раз тот момент, когда она больше нужна тебе.
   Николь покраснела.
   — Тебе нужны коробки, — продолжала Андре, — чтобы складывать приданое.
   — Госпожа, — возразила Николь, кокетливо покачивая головой, — мое приданое нетрудно будет уложить, оно займет немного места.
   — Почему ты так думаешь? Если ты выйдешь замуж, Николь, я хочу, чтобы ты была не только счастлива, но и богата.
   — Богата?
   — Да, богата, соответственно твоему положению, конечно.
   — А что, госпожа нашла мне в мужья откупщика?
   — Нет, но я приготовила для тебя приданое.
   — Госпожа не шутит?
   — Ты же знаешь, что у меня в кошельке?
   — Да, госпожа, двадцать пять настоящих луидоров.
   — Ну так вот, Николь, они твои.
   — Двадцать пять луидоров! Но это же целое состояние! — вскрикнула Николь, приходя в восторг.
   — Тем приятнее для меня, если ты говоришь это серьезно, бедняжка.
   — И госпожа дарит мне эти двадцать пять луидоров?
   — Да, я тебе их дарю.
   Сначала Николь была удивлена, затем ее охватило волнение, потом на глаза навернулись слезы, — она бросилась к Андре и поцеловала ей руку.
   — Как ты думаешь, твой муж будет доволен? — спросила госпожа де Таверне.
   — Еще бы ему не быть довольным! — ответила Николь. — Я в этом не сомневаюсь.
   Она подумала, что Жильбер не хотел на ней жениться, так как боялся нищеты, а теперь, когда она стала богатой, она, возможно, покажется этому честолюбцу более привлекательной. Она тут же дала себе слово, что разделит с ним небольшое приданое, полученное от Андре. Николь хотела, чтобы он был обязан ей, таким образом она могла бы привязать его к себе и спасти от гибели Планы Николь были поистине великодушны. Недоброжелательный наблюдатель заметит, конечно, в ее щедрости намек на гордость, а вместе с тем и потребность унизить того, кто уже заставил ее однажды испытать унижение.
   Отвечая этому пессимисту, мы утверждаем, что в тот момент ее любовь брала верх над расчетливостью.
   Андре наблюдала за Николь.
   — Бедное дитя, — со вздохом прошептала она. — Если бы не ее заботы, она могла бы быть счастлива.
   Услышав эти слова, Николь вздрогнула. Пред взором легкомысленной девушки предстал Эльдорадо, где она видела себя разодетой в шелка и кружева, увешанной брильянтами и окруженной мужчинами.
   Андре, напротив, никогда не думала об этом, она видела счастье в спокойной жизни.
   Но Николь отвела взгляд от этого пурпурно-золотистого видения, которое, как мираж, стояло у нее перед глазами.
   Она устояла перед соблазном.
   — Я и здесь могу найти свое счастье, госпожа, — сказала она.
   — Подумай хорошенько, дитя мое.
   — Хорошо, госпожа, я подумаю.
   — Будь благоразумной, устраивай свое счастье по-своему, но не делай глупостей.
   — Да, госпожа. А теперь наступило время, когда я могу признать, что я вела себя глупо и чувствую себя виноватой, но речь идет о любви, поэтому я прошу госпожу простить меня.
   — Так ты в самом деле любишь Жильбера?
   — Да, госпожа. Я., я любила его, — ответила Николь.
   — Невероятно! Что тебя в нем привлекало? Как только мне доведется его увидеть, нужно будет, получше рассмотреть этого сердцееда.
   Николь посмотрела на Андре с сомнением. Что скрывалось за словами Андре: тонкое лицемерие или простая наивность?
   «Андре, может быть, в самом деле ни разу не взглянула на Жильбера, — думала Николь, — но уж Жильбер-то наверняка обратил на Андре внимание».
   Прежде чем изложить свою просьбу, она хотела разузнать все подробности.
   — Жильбер не едет с нами в Париж, госпожа?
   — А зачем? — возразила Андре.
   — Но…
   — Жильбер не слуга, он не может быть управляющим в Париже. Николь, дорогая моя! Бездельники в Таверне подобны птицам, которые порхают с ветки на ветку в саду или сидят на изгородях вдоль дороги. Как бы ни была скудна земля, она их прокормит. Но бездельник в Париже обходится слишком дорого, и там мы не сможем допустить, чтобы он ничего не делал.
   — А если я все-таки выйду за него замуж… — прошептала Николь.
   — Ну что ж, Николь, если ты выйдешь за него замуж, ты останешься с ним в Таверне, — решительно сказала Андре, — и вы будете охранять дом, который так любила моя мать.
   Этот ответ ошеломил Николь. Андре говорила правду. Она отрекалась от Жильбера без малейшего сожаления и отдавала другой того, кто нравился ей накануне. Это было необъяснимо.
   «Вероятно, девушки из высшего общества так уж устроены, — подумала Николь, — вот почему в монастыре ордена Аннонсиад я не раз наблюдала, как легко они влюблялись, но были не способны на сильное чувство».
   Андре, вероятно, заметила, что Николь обуревали сомнения; ей нужно было сделать выбор между удовольствиями, которые ожидали ее в Париже, и однообразием тихой и спокойной жизни в Таверне. Поэтому она обратилась к Николь мягко, но в то же время решительно:
   — Николь! От твоего решения будет зависеть вся твоя жизнь; подумай как следует, дитя мое, в твоем распоряжении только час. Час — это немного, но я знаю, что ты умеешь принимать решения очень быстро: итак, ты остаешься у меня на службе или выходишь замуж, выбирай — я или Жильбер. Я не хочу, чтобы моя служанка была замужней женщиной, я терпеть не могу семейных интриг.
   — Всего-навсего час, госпожа! — повторила Николь.
   — Да, только час.
   — Ну что ж! Госпожа права, мне хватит и часа.
   — Тогда уложи мои платья и платья моей матери, к которым я отношусь, как к реликвиям, а потом сообщишь мне о своем решении. Каким бы оно ни было, вот тебе двадцать пять луидоров. Если ты выйдешь замуж, это твое приданое; если последуешь за мной, это твое жалованье за два года вперед.
   Девушка не хотела терять ни минуты отпущенного ей времени; она выбежала из комнаты, быстро спустилась по лестнице, перебежала двор и исчезла в аллее парка.
   Глядя на убегавшую девушку, Андре прошептала:
   «Безумная! Неужели она так счастлива? Неужели любовь так соблазнительна?»
   Несколько минут спустя, не теряя ни секунды драгоценного времени, Николь стучала в окно первого этажа, где жил Жильбер, которого Андре так метко назвала бездельником, а барон — тунеядцем.
   Жильбер что-то делал в глубине своей комнаты, повернувшись спиной к окну, которое выходило на аллею.
   Услышав стук в окно, он тут же оставил свое занятие, Как воришка, застигнутый врасплох, и обернулся так поспешно, будто его подбросило.
   — А, это вы, Николь? — сказал он.
   — Да, это опять я, — ответила с решительной улыбкой девушка, заглядывая в окно.
   — Милости просим, Николь! — приветствовал ее Жильбер, открывая окно.
   Николь была рада, что ее так любезно встречают; она протянула Жильберу руку — Жильбер пожал ее.
   «Вот все и устроилось! — подумала Николь. — Прощай, Париж!»
   Здесь мы должны отдать должное Николь, которая при этой мысли лишь глубоко вздохнула.
   — Вы знаете, что господа уезжают из Таверне? — спросила девушка, облокотившись на подоконник.
   — Знаю, — ответил Жильбер.
   — И знаете, куда они направляются?
   — В Париж.
   — А знаете ли вы, что они берут меня с собой?
   — Нет, этого я не знал.
   — Что вы на это скажете?
   — Ну что ж! Я вас поздравляю, это доставит вам удовольствие, — Как вы сказали? — переспросила Николь.
   — Я сказал: если это доставит вам удовольствие; по-моему, м выразился ясно — Доставит ли мне это удовольствие. , это зависит от… — продолжала Николь.
   — Что?
   — Я хочу сказать, что от вас зависит, чтобы это не доставило мне удовольствия.
   — Я вас не понимаю, — сказал Жильбер, усаживаясь на подоконник таким образом, что его колени касались рук Николь. Так они продолжали свою беседу в тени вьюнков и настурций, переплетавшихся над их головами. Николь бросила на Жильбера нежный взгляд. Но по всему было видно, что он не понимал не только ее слов, но и ее нежного взгляда.
   — Хорошо… Раз вы вынуждаете меня все вам сказать, выслушайте меня,
   — продолжала Николь.
   — Я вас слушаю, — холодно отвечал Жильбер.
   — Госпожа предлагает мне ехать с ней в Париж.
   — Прекрасно, — сказал Жильбер.
   — Если только…
   — Если только?. — повторил молодой человек.
   — Если только я не выйду здесь замуж.
   — А вы все-таки намерены выйти замуж? — равнодушно спросил Жильбер.
   — Да, особенно теперь, когда я стала богатой, — повторила Николь.
   — Ах, вы богаты? — так флегматично продолжал Жильбер, что все сомнения Николь окончательно рассеялись.
   — Очень богата, Жильбер.
   — В самом деле?
   — В самом деле.
   — А как совершилось это чудо?
   — Госпожа позаботилась о моем приданом.
   — Да, это большая удача, поздравляю вас, Николь.
   — Посмотрите, — сказала девушка, поигрывая золотыми монетами.
   Она смотрела на Жильбера, пытаясь уловить в его взгляде намек на радость или по крайней мере зависть.
   Но Жильбер оставался безучастным.
   — Да, это кругленькая сумма, — заметил он.
   — Это еще не все, — продолжала Николь, — господин барон скоро вновь разбогатеет. Поговаривают о том, чтобы восстановить Мезон-Руж и заняться отделкой Таверне.
   — Охотно верю.
   — И тогда нужны будут люди для охраны замка.
   — Конечно.
   — Так вот! Госпожа предлагает место…
   — Сторожа счастливому избраннику Николь, — подхватил Жильбер с нескрываемой иронией, которую мгновенно уловила Николь.
   Однако она взяла себя в руки.
   — Но вы же знаете, кто этот счастливый избранник Николь? — продолжала она.
   — О ком вы говорите, Николь?
   — Вы что, поглупели или я объясняюсь не по-французски? — сказала девушка, повышая голос. Эта игра, начинала выводить ее из себя.
   — Да нет, я вас прекрасно понимаю, — сказал Жильбер, — вы предлагаете мне стать вашим мужем, не так ли мадмуазель Леге?
   — Да, Жильбер.
   — Разбогатев, вы не изменили своих прежних намерений, — поспешил добавить Жильбер. — Я вам очень признателен.
   — В самом деле?
   — Конечно.
   — Итак, — от всего сердца предложила Николь, — вот вам моя рука.
   — Мне?
   — Но вы же согласны, не так ли?
   — Нет, я отказываюсь.
   Николь отпрянула.
   — Знаете, Жильбер, — сказала она, — у вас злое сердце или по Крайней мере злой ум. Поверьте мне, вы пожалеете об этом. Если бы я еще любила вас и мой поступок был вызван иными чувствами, нежели честью и порядочностью, у меня бы разорвалось сердце. Но, слава Богу, нет! Я просто не хотела, чтобы вы подумали, что Николь, разбогатев, стала презирать Жильбера и захотела заставить его страдать, потому что он ее оскорбил. Теперь, Жильбер, между нами все кончено.
   На Жильбера это не произвело никакого впечатления.
   — Вы даже не представляете, что я о вас думаю, — продолжала Николь. — Неужели вы воображаете, что такая девушка, как я, с таким же свободолюбивым и независимым характером, как у вас, могла похоронить себя заживо здесь, в то время как ее ждет Париж? Понимаете, Париж — театр, где я буду играть первые роли. Решиться на то, чтобы каждый день в течение всей жизни видеть ваше холодное непроницаемое лицо, скрывающее ничтожные мысли? С моей стороны это была бы жертва. Вы этого не поняли — тем хуже для вас. Я не хочу сказать, Жильбер, что вы будете сожалеть обо мне. Я хочу сказать, что вы будете меня опасаться и краснеть от того, что я сделаю из презрения к вам. Я хотела вновь стать честной, мне не хватало дружеской руки, чтобы остановиться на краю пропасти, к которой я приближаюсь, в которую я уже устремляюсь и куда я вот-вот упаду! Я позвала на помощь: «Помогите мне! Поддержите меня!» Вы оттолкнули меня, Жильбер. Я качусь в пропасть, я падаю, я гибну. Вы ответите перед Богом за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте!
   Успокоившись, девушка отвернулась. Она больше не Гневалась. Николь обнажила перед Жильбером безграничную щедрость своей души, на что способны только избранные.
   Жильбер спокойно закрыл окно и, вернувшись в комнату, занялся делом, от которого его оторвала Николь.

Глава 18. ПРОЩАЙ, ТАВЕРНЕ

   Перед тем, как вернуться в комнату госпожи, Николь задержалась на лестнице, чтобы утишить последние всплески ярости, продолжавшие бушевать в ее душе.
   Барон увидел, как она застыла в задумчивости, подперев рукой подбородок и нахмурив брови. Сраженный ее красотой, он забыл о делах и обнял ее, как это сделал бы де Ришелье в тридцать лет. Эта выходка барона вывела Николь из задумчивости. Она торопливо поднялась в комнату Андре, и та затворила за ней дверь.
   — Итак? — спросила мадмуазель де Таверне, — ты приняла решение?..
   — Решение принято, мадмуазель, — ответила Николь.
   — Ты выходишь замуж?
   — Вовсе нет.
   — Ах так! А как же страстная любовь?
   — Она не может сравниться с милостями, которыми беспрестанно осыпает меня госпожа. Я принадлежу госпоже и хочу навсегда остаться при ней. Я знаю свою госпожу так хорошо, как никогда не смогла бы узнать своего будущего мужа.
   Преданность Николь растрогала Андре — она не ожидала, что у ее ветреной служанки могут быть такие чувства. И, конечно, она не подозревала, что у Николь просто не было другого выхода, как остаться при Андре.
   Андре улыбнулась, радуясь мысли о том, что девушка оказалась лучше, чем она о ней думала.
   — Ты хорошо делаешь, Николь, что остаешься со мной, — заметила Андре.
   — Я никогда этого не забуду. Доверь мне свою судьбу, дитя мое, любая моя удача будет отчасти твоей, обещаю тебе.
   — О госпожа! Ведь все уже решено, Я следую за вами.
   — Без сожаления?
   — Не задумываясь!
   — Это не ответ, — сказала Андре. — Мне не хотелось бы, чтобы однажды ты пожалела о том, что слепо последовала за мной.
   — Упрекать в этом я могла бы только себя, госпожа.
   — Итак, ты все обсудила со своим женихом? Николь покраснела.
   — Я? — переспросила она.
   — Ну да. Я видела, что ты разговаривала с ним. Николь закусила губу. Ее комната была расположена на одном уровне с комнатой Андре, и она прекрасно знала, что оттуда можно было видеть окно Жильбера.
   — Да, госпожа, — ответила Николь.
   — И что ты ему сказала?
   Николь восприняла это, как допрос, и ответ ее прозвучал враждебно:
   — Я сказала ему, что не хочу его больше видеть. Было очевидно, что этим женщинам, одна из которых своей чистотой напоминала брильянт, а другая была порочна от природы, не суждено сдружиться.
   На сей раз Андре не почувствовала язвительности в словах Николь: она приняла их за лесть.
   — Тем временем барон любовно перебирал то, что, по его мнению; составляло его гордость: старую шпагу, с которой он не расставался со времен битвы при Фонтенуа, королевскую грамоту, дававшую право ездить в дворянских каретах, кипы газет, наилучшим образом свидетельствовавшие о его учености, и избранные письма из его переписки, — вот что составляло самую ценную часть в его багаже Подобно Биасу, он никогда не расставался с этими предметами.
   Согнувшись под тяжестью чемодана. Ла Бри делал вид, что ноша очень тяжела, хотя чемодан был наполовину пуст.
   Офицер опустошил бутылку и прогуливался по аллее парка.
   Галантный кавалер успел заметить тонкую талию и стройные ножки Николь и теперь бродил по парку, вокруг фонтана и между каштанами, в надежде вновь увидеть очаровательную девушку, которая так же внезапно появилась, как и исчезла в гуще деревьев.
   Приятная прогулка господина де Босира, как мы решили его называть, была прервана бароном, который послал его за каретой. Вздрогнув от неожиданности, он поклонился господину де Таверне и приказал кучеру выезжать на аллею.
   Показалась карета. Ла Бри, не помня себя от радости, поставил чемодан на запятки с невыразимым достоинством.
   — Я поеду в дворянской карете! — прошептал он в восторге, думая, что его никто не слышит.
   — На запятках, дорогой мой, — сказал Босир с покровительственной улыбкой.
   — Как! Вы увозите Ла Бри, господин барон? — спросила Андре. — А кто будет охранять Таверне?
   — Этот философ-шалопай, черт бы его побрал!
   — Жильбер?
   — Конечно, ведь у него есть ружье.
   — А что он будет есть?
   — Да у него же есть ружье! Он прекрасно прокормится: в Таверне полным-полно дроздов.
   Андре посмотрела на Николь — та засмеялась.
   — Вот как ты его жалеешь, злая девчонка! — воскликнула Андре.
   — О госпожа, он очень ловок, — возразила Николь, — будьте спокойны, он не умрет с голоду.
   — Нужно оставить ему луидора два, — обратилась Андре к барону.
   Ну уж нет! У него и так довольно пороков. Чтобы окончательно избаловать его?
   — Надо же ему на что-то жить!
   — Если он попросит, мы ему что-нибудь пришлем.
   — Не волнуйтесь, госпожа, он не станет просить, — сказала Николь.
   — В любом случае. — продолжала Андре, — оставь ему три-четыре пистоля.
   — Он не возьмет.
   — Не возьмет? Ну и гордец же он, твой Жильбер!
   — О госпожа, он, слава Богу, больше не мой!
   — Довольно! — сказал Таверне, прерывая эти никчемные, с его точки зрения, разговоры, от которых он уже устал, — к черту этого Жильбера, у нас впереди долгий путь. В дорогу, дочь моя!
   Андре не стала возражать, — окинув взглядом небольшой замок, она поднялась в громоздкую карету.
   Господин де Таверне сел рядом с ней. Ла Бри в великолепной ливрее и Николь, забывшая и думать о Жильбере, устроились на козлах. Форейтор сел на одну из пристяжных.
   — А как поедет господин офицер? — закричал Таверне.
   — Верхом, господин барон, верхом, — отвечал Босир, нахально разглядывая Николь, красневшую от удовольствия: ей льстило, что вместо грубого крестьянина ее кавалером был теперь элегантный всадник.
   Четверка выносливых лошадей стронула карету с места. По обе стороны поплыли деревья центральной аллеи, которую так любила Андре. Под порывами восточного ветра верхушки деревьев склонялись, будто прощаясь с покидавшими их хозяевами. Карета подъехала к воротам, где неподвижно стоял Жильбер. Держа в руках шляпу, он делал вид, что не смотрел на уезжавшую карету; однако он прекрасно видел Андре.
   Андре, напротив, не видела его: она прощалась взглядом со своим любимым замком.
   — Придержите лошадей! — крикнул г-н де Таверне форейтору, Форейтор повиновался.
   — Ну вот, господин бездельник, — сказал барон, обращаясь к Жильберу, — теперь вы будете счастливы, вы остаетесь в полном одиночестве, как настоящий философ, вам ничего не нужно будет делать, и никто не будет читать вам нравоучения. Последите по крайней мере за тем, чтобы ночью в камине не горел огонь, и позаботьтесь о Маоне.
   Жильбер молча поклонился. Под взглядом Николь ему стало невыносимо тяжело. Он не поднимал глаз, боясь увидеть, как она торжествует и смеется над ним.
   — Трогай! — крикнул г-н де Таверне.
   Но Николь не засмеялась, чего опасался Жильбер.
   Ей потребовалось собрать все свои силы, всю свою волю, чтобы не подать вида, что ей было жалко этого несчастного малого, которого оставляли без хлеба насущного, не проявляя ни малейшего уважения к нему, не оставляя ему никакой надежды на лучшее будущее. Ее отвлек молодцеватый г-н Босир, ловко гарцевавший на своем коне.
   Кокетничая с г-ном Босиром, она не замечала, что Жильбер пожирал глазами Андре.
   Андре, с заплаканными глазами, видела только дом, где она родилась и где умерла ее мать.
   Жильбер и в минуту расставания ничего не значил для отъезжавших, теперь же о нем окончательно забыли. Покинув замок, г-н де Таверне, Андре, Николь и Ла Бри попали в другой мир.
   Каждый думал о своем.
   Барон рассчитывал, что в Бар-ле-Дюке ему без труда дадут пять-шесть тысяч фунтов под золоченый сервиз Бальзамо Чтобы отогнать от себя искушения демона гордости и тщеславия, Андре шептала молитву, которой ее научила мать.
   Николь придерживала косынку, которая мешала Босиру получше разглядеть ее.
   Ла Бри перебирал в кармане десять луидоров, полученных от королевы, и шесть луидоров Бальзамо.
   Господин Босир гарцевал на коне.
   Жильбер затворил большие ворота Таверне, и несмазанные петли привычно заскрипели.
   Затем Жильбер бросился в свою комнату, отодвинул дубовый комод, за которым был спрятан приготовленный пакет. Он нацепил на кизиловую трость узелок, в котором лежал пакет.
   Затем, достав складную кровать, он вспорол матрац, набитый сеном. В матраце он нащупал лист бумаги, в который была завернута монета, новехонький сверкающий экю достоинством в шесть ливров. Это были сбережения Жильбера за три-четыре года.
   Он разглядывал монету так, будто хотел удостовериться, что с ней ничего не произошло, и, завернув ее в бумагу, опустил в карман.
   Маон прыгал, натянув цепь Несчастная собака жалобно скулила, видя, что ее, один за другим, покидают друзья, и чуя, что Жильбер тоже ее покинет.
   Собака завыла громче.
   — Молчать! — закричал Жильбер. — Молчать, Маон! Улыбнувшись пришедшей ему в голову мысли, он сказал Маону:
   — Разве меня не бросили, как собаку? Так почему я не могу бросить тебя, как человека? Поразмыслив, он добавил:
   — Правда, меня оставили свободным, по крайней мере я свободен выбирать дальнейшую судьбу. Ладно, Маон, я сделаю для тебя то же, что сделали для меня, — ни больше, ни меньше.