Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   Он подал знак Маргарите — та приблизилась, держа на подносе два стакана с пивом, однако старой графине было не до этого: она оттолкнула поднос так резко, что м-ль Маргарита, пользовавшаяся, по-видимому, в доме некоторыми привилегиями, почувствовала себя задетой.
   — Та-а-ак… — глянув поверх очков на Флажо, заговорила графиня, — не угодно ли будет вам объясниться?
   — С удовольствием, — отвечал Флажо. — Останьтесь, Маргарита. Возможно, ее сиятельство еще захочет пить. Итак, давайте объяснимся!
   — Да, объяснимся, раз это необходимо. Я вас что-то не понимаю, господин Флажо. Можно подумать, что у вас голова плохо соображает из-за жары!
   — Не надо волноваться, ваше сиятельство, — проговорил адвокат, пытаясь отодвинуться вместе с креслом подальше от графини, — не волнуйтесь, давайте побеседуем спокойно.
   — Да, давайте побеседуем. Так вы говорите, у вас нет дочери, господин Флажо?
   — Нет, ваше сиятельство. Я искренне об этом сожалею, потому что, мне кажется, это было бы вам приятно, хотя…
   — Хотя?.. — переспросила графиня.
   — Хотя я предпочел бы сына: мальчику легче устроиться в жизни, вернее, мальчикам проще живется в наше время.
   Графиня де Беарн нетерпеливо скрестила руки на груди.
   — Послушайте! А вы не вызывали меня в Париж через сестру, племянницу, какую-нибудь родственницу?
   — У меня и в мыслях этого не было, ваше сиятельство, ведь жизнь в Париже не дешева…
   — А как же мое дело?
   — Как только его затребуют в суд, я сейчас же дам вам знать.
   — Как только его затребуют в суд?
   — Так точно.
   — Значит, оно еще не в суде?
   — Насколько мне известно, еще нет, ваше сиятельство.
   — Так мой процесс еще и не начинался?
   — Нет.
   — Можно ли надеяться, что его в скором времени затребуют?
   — Нет, ваше сиятельство! Да нет же, Господи!
   — Значит, со мной сыграли шутку!.. — воскликнула, поднимаясь, старая графиня. — Надо мной недостойно подшутили!
   Флажо сдвинул парик на затылок.
   — Боюсь, что так, ваше сиятельство, — пробормотал он.
   — Господин Флажо! — вскричала графиня. Адвокат вскочил со стула и подал знак Маргарите, чтобы она приготовилась в случае чего вступиться за хозяина.
   — Господин Флажо! — повторила графиня. — Я не намерена терпеть подобного унижения, я буду жаловаться начальнику полиции. Он найдет эту дуру, осмелившуюся так меня оскорбить.
   — Ну, это маловероятно, — заметил Флажо.
   — А когда ее найдут, — продолжала разъяренная графиня, — я подам на нее в суд.
   — Что, еще один процесс? — уныло спросил адвокат. Его слова заставили старуху спуститься с небес на бренную землю.
   — Да, увы… — пробормотала она. — Ах, в каком прекрасном расположении духа я сюда ехала!..
   — Что же вам сказала та дама, ваше сиятельство?
   — Прежде всего, что прибыла по вашему поручению.
   — Мерзкая интриганка!
   — И от вашего имени она мне сообщила, что мое дело затребовал суд, что вот-вот должно начаться слушание, поэтому я должна поторопиться, иначе могу опоздать.
   — Увы! — воскликнул г-н Флажо. — Никто нашего дела не затребовал.
   — О нас забыли, не так ли?
   — Забыли, ваше сиятельство, на веки вечные забыли. Остается только надеяться на чудо, а вы знаете, что чудес не бывает…
   — О да! — тяжело вздохнув, согласилась графиня. Флажо отвечал графине таким же вздохом.
   — Послушайте, господин Флажо, — не унималась графиня де Беарн, — я вам сейчас кое-что скажу… — Слушаю, ваше сиятельство.
   — Я этого не переживу.
   — Ну, ну, успокойтесь, зачем же так волноваться? — Боже мой, Боже мой! — вскричала несчастная графиня. — У меня больше нет сил!
   — Мужайтесь, ваше сиятельство, мужайтесь! — попытался приободрить ее Флажо.
   — Посоветуйте, что мне делать?
   — С удовольствием! Возвращайтесь в свое имение и никогда больше не доверяйтесь тем, кто приедет от моего имени без письменного подтверждения.
   — Да, надо возвращаться…
   — Это было бы разумнее всего.
   — Поверьте мне, господин Флажо, — простонала графиня, — мы больше никогда не увидимся — по крайней мере на этом свете.
   — Какое коварство! А не кажется ли вам, что это происки моих врагов? — продолжала графиня.
   — Могу поклясться, что это дело рук Салюсов.
   — Как все это пошло!
   — Да, мелко все это, — согласился Флажо.
   — А ваша справедливость — не более, чем пещера Какуса.
   — А почему, спрошу я вас? Да потому, что справедливость перестала быть справедливостью, потому что кое-кто подстрекает членов парламента, потому что господину де Монеу захотелось вдруг стать канцлером вместо того, чтобы оставаться президентом.
   — Господин Флажо! Я бы, пожалуй, теперь чего-нибудь выпила.
   — Маргарита! — крикнул адвокат.
   Маргарита, вышедшая из кабинета тотчас, как заметила, что беседа приняла мирный оборот, вернулась на зов хозяина.
   Она внесла тот же поднос с двумя стаканами. Чокнувшись с адвокатом, графиня де Беарн сделала несколько неторопливых глотков, а затем стала прощаться.
   Флажо проводил ее до дверей, зажав в руке свой парик. Графиня де Беарн была уже на лестнице, безуспешно пытаясь нащупать в темноте веревку, служившую перилами, как вдруг чья-то рука легла на ее запястье и кто-то уперся ей в грудь головой.
   Это был клерк, летевший, как сумасшедший, вверх по крутой лестнице, перескакивая через ступеньки.
   Обругав его, старая графиня одернула юбки и пошла вниз, а клерк взбежал на площадку, толкнул дверь, крикнул звонко и радостно, как во все времена кричат все судейские:
   — Господин Флажо! По делу Беарн!
   И протянул Флажо бумагу.
   Прежде чем клерк успел получить от Маргариты пару оплеух в ответ на его поцелуи, старая графиня, услышав свое имя, взлетела назад по лестнице, оттолкнула клерка, бросилась на Флажо, вырвала у него из рук бумагу и втолкнула его в кабинет.
   — Так о чем же говорится в этой бумаге, господин Флажо? — крикнула старуха.
   — Клянусь честью, понятия не имею, ваше сиятельство. Позвольте мне бумагу — тогда я вам отвечу.
   — Вы правы, дорогой господин Флажо, читайте, читайте скорее!
   Тот взглянул сначала на подпись.
   — Это от нашего прокурора Гильду, — сообщил он.
   — О, Господи!
   — Он уведомляет меня о том, — со все возраставшим изумлением продолжал Флажо, — что во вторник я должен быть готов к защите, так как наше дело передано в суд.
   — Передано в суд! — подскочив, вскрикнула графиня. — Передано в суд! Должна вас предупредить, господин Флажо, чтобы вы так больше не шутили, в другой раз я этого не перенесу.
   — Ваше сиятельство! — опешив от известий, сказал Флажо. — Если кто и шутит, то это, должно быть, господин Гильду; правда, до сих пор за ним этого не водилось.
   — Письмо в самом деле от него?
   — На нем подпись Гильду, — вот взгляните.
   — Верно!.. Передано в суд сегодня утром, слушается во вторник… Господин Флажо! Так, значит, дама, которая ко мне приезжала, не интриганка?
   — По-видимому, нет.
   — Но вы же говорите, что не посылали ее ко мне… Вы уверены, что не вы ее ко мне послали?
   — Черт побери! Конечно, уверен!
   — Так кто же ее послал?
   — Да, в самом деле, кто?
   — Ведь кто-то же должен был ее послать?
   — Я просто теряюсь в догадках.
   — И я ума не приложу. Дайте-ка еще раз взглянуть на письмо, дорогой господин Флажо. Что здесь написано? Вот! Передано в суд, слушается… Так и написано: слушается под председательством господина президента Монеу.
   — Черт возьми! Так и написано?
   — Да.
   — Это ужасно!
   — Почему?
   — Потому что господин президент Монеу — большой друг Салюсов.
   — Вам это точно известно?
   — Еще бы! Он у них днюет и ночует.
   — Ну вот, час от часу не легче! Как же мне не везет!
   — Тем не менее делать нечего: придется вам к нему непременно сходить.
   — Да он мне устроит ужасный прием!
   — Вполне вероятно.
   — Ах, господин Флажо, что вы говорите?
   — Правду, ваше сиятельство.
   — Благодарю вас за такую правду! Мало того, что сами струсили, вы и у меня отнимаете последнее мужество.
   — Это потому, что я сам не жду и вам не советую надеяться на благополучный исход.
   — Неужели вы до такой степени малодушны, дорогой Цицерон?
   — Цицерон проиграл бы дело Лигария, если бы ему пришлось говорить свою речь перед Верресом, а не перед Цезарем, — отвечал Флажо, робко пытаясь возражать своей клиентке, столь лестно о нем отозвавшейся.
   — Так вы мне советуете не ходить к господину де Монеу?
   — Боже меня сохрани давать вам столь неразумные советы! Я лишь искренне сожалею, что вам предстоит визит к господину де Монеу.
   — Вы, господин Флажо, напоминаете мне солдата, готового покинуть свой пост. Можно подумать, что вы боитесь браться за это дело.
   — Ваше сиятельство! — сказал адвокат. — Мне за всю жизнь пришлось проиграть несколько дел. Поверьте, у них было больше шансов на успех, чем у вашей тяжбы.
   Графиня горестно вздохнула, потом, собравшись с духом, заговорила.
   — Я намерена идти до конца, — объявила она с достоинством, не совсем уместным в таких обстоятельствах, — не может быть и речи о том, чтобы я отступила перед этим заговором, так как правда на моей стороне. Пусть я проиграю процесс, зато покажу подлецам, что такое настоящая благородная дама, каких уж не встретишь при дворе. Могу ли я рассчитывать на вашу руку, господин Флажо, и просить вас проводить меня к вице-канцлеру?
   — Ваше сиятельство! — сказал Флажо, в свою очередь, призывая на помощь чувство собственного достоинства — Мы, члены оппозиции парижского Парламента, дали клятву не иметь больше никаких сношений с теми, кто не поддержал решения Парламента по делу господина д'Эгийона Сила союза — в единстве. Раз господин де Монеу не занял в этом деле определенного положения, то мы имеем основание быть им недовольными и собираемся бойкотировать его до тех пор, пока он не объявит, на чьей он стороне.
   — Не вовремя начинается мой процесс, как я вижу, — со вздохом заметила графиня — Адвокаты ссорятся с судьями, судьи — с клиентами. А, все едино! Я готова бороться до конца.
   — Бог в помощь, ваше сиятельство, — проговорил адвокат, перекинув полы шлафрока через левую руку, словно это была тога римского сенатора.
   «Ну что это за адвокат!.. — подумала графиня де Беарн. — Боюсь, что он будет иметь еще меньший успех перед Парламентом, чем я — перед своей подушкой».
   Постаравшись замаскировать улыбкой свое беспокойство, она сказала:
   — Прощайте, господин Флажо! Прошу вас изучить дело. Кто знает, какие неожиданности могут нас поджидать!
   — Ваше сиятельство! — сказал Флажо. — Меня смущает не моя речь — она будет великолепна, тем более что я собираюсь воспользоваться ею, чтобы провести потрясающие аналогии…
   — Между чем, сударь?
   — Я собираюсь сравнить коррупцию в Иерусалиме с проклятыми городами, на которые я призову огнь небесный Вы понимаете, ваше сиятельство, что ни у кого не останется сомнений в том, что Иерусалим — это Версаль — Господин Флажо, — вскричала старая графиня, — вы же себя скомпрометируете — вернее, не себя, а мое дело!
   — Ах, сударыня, его и так можно считать проигранным, раз его будет слушать господин де Монеу! И речи быть не может о том, чтобы выиграть его в глазах современников. А раз нам не добиться справедливости, давайте устроим скандал!
   — Господин Флажо…
   — Ваше сиятельство! Давайте смотреть философски. Мы поднимем такой шум! — Черт бы тебя побрал! — проворчала про себя графиня — Жалкий адвокатишка, только ищешь сличая завернуться в свои лохмотья и пофилософствовать! Пойду-ка я к господину де Монеу — уж он-то, поди, далек от философии! С ним-то я скорее сговорюсь, чем с тобой!
   Старая графиня оставила Флажо на улице Пти-Лион-Сен-Совер. В эти два дня ей довелось испытать после взлета пленительных надежд всю горечь разочарования и боль падения.

Глава 30. ВИЦЕ-КАНЦЛЕР

   Старая графиня тряслась от страха, отправляясь к г-ну де Монеу.
   Однако по дороге ей пришла в голову мысль, которая ее несколько успокоила. Она подумала, что в связи с поздним временем г-н де Монеу вряд ли согласится ее принять, и она готова была записаться у дворецкого на прием.
   Было около семи часов вечера, и хотя было еще светло, в это время деловые визиты, как правило, уже откладывались: среди знати получил распространение обычай обедать в четыре часа; к этому времени все дела прекращались, и к ним возвращались лишь на следующий день.
   Горя желанием увидеть вице-канцлера, графиня де Беарн в то же время радовалась при мысли, что не будет принята. В этом находило выражение одно из известных противоречий человеческого разума, всем и так понятное и не требующее особых пояснений.
   Итак, графиня подъехала, приготовившись к тому, что дворецкий ее не пропустит. Она зажала в руке монету достоинством в три ливра, которая должна была, по ее мнению, смягчить сердце цербера: она надеялась, что он внесет ее имя в список аудиенций на следующий день.
   Когда карета остановилась у дома г-на де Монеу, она увидела, что дворецкий отдает приказания лакею. Она приготовилась терпеливо ждать, не желая своим присутствием мешать их разговору. Однако дворецкий, заметив наемную карету, сейчас же отпустил лакея и подошел к ней; он спросил, как зовут просительницу.
   — Я знаю наверное, что не буду иметь чести быть принятой его превосходительством.
   — Тем не менее прошу вас, сударыня, оказать мне честь и сообщить ваше имя.
   — Графиня де Беарн, — ответила она.
   — Его превосходительство ждет вас, — сказал дворецкий.
   — Что вы сказали? — в изумлении воскликнула г-жа де Беарн.
   — Я имел честь сообщить вам, что его превосходительство вас ожидает, — повторил он.
   — Неужели он меня примет?
   — Он готов принять ваше сиятельство. Графиня де Беарн вышла из кареты в полной растерянности, не веря в то, что это не сон. Дворецкий дернул за шнур: колокольчик звякнул два раза. На пороге появился лакей, и дворецкий жестом пригласил графиню войти.
   — Ваше сиятельство желает видеть его высокопревосходительство?
   — Я и мечтать не могла о таком счастье!
   — В таком случае прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство.
   «А как плохо отзываются о судье! — подумала графиня, идя вслед за лакеем. — Несмотря ни на что, у него есть огромное преимущество: он доступен в любое время. А ведь он канцлер!.. Странно…»
   Она испугалась при мысли, что канцлер может оказаться несговорчивым и неприветливым, раз он с таким усердием посвящает себя своим обязанностям.
   Через настежь распахнутые двери кабинета она увидала погрузившегося в бумаги г-на де Монеу в огромном парике. Он был одет в сюртук черного бархата.
   Войдя в кабинет, графиня торопливо огляделась и с удивлением отметила, что никто, кроме нее и худого, с пожелтевшим лицом, занятого бумагами канцлера, не отражается больше в зеркалах.
   Лакей доложил о прибытии ее сиятельства графини де Беарн.
   Господин де Монеу тотчас поднялся и встал спиной к камину.
   Графиня де Беарн трижды присела в реверансе, как того требовал этикет.
   Она в смущении пробормотала несколько слов. Она не ожидала, что ей будет оказана столь высокая честь… Она не думала, что такой занятой человек, министр, принимает посетителей в часы досуга…
   Господин де Монеу на это отвечал, что время подданных его величества так же свято, как время его министров; что он, к тому же, сразу видит, кому из них следует оказывать преимущество; что он всегда рад отдать лучшее время суток тому, кто заслуживает этого преимущества.
   Графиня де Беарн снова присела в реверансе, затем наступило томительное молчание: истекло время комплиментов и наступала пора переходить к изложению просьбы.
   Господин де Монеу в ожидании потер подбородок.
   — Монсеньер! — обратилась к нему просительница. — Я желала видеть ваше высокопревосходительство, чтобы смиренно изложить суть важного дела, от которого зависит все мое состояние.
   Господин де Монеу едва заметно кивнул головой, что означало: «Говорите!»
   — Дело в том, ваше высокопревосходительство, — продолжала она, — что все мое состояние, вернее, состояние моего сына, зависит от исхода процесса, который я возбудила против семейства Салюсов.
   Вице-канцлер слушал, потирая подбородок.
   — Я наслышана о вашей справедливости, ваше высокопревосходительство, вот почему, несмотря на то, что я знаю о вашей симпатии, я бы даже сказала дружбе, которая связывает ваше высокопревосходительство с моими противниками, я тем не менее без малейшего колебания явилась умолять ваше высокопревосходительство меня выслушать.
   Господин де Монеу не мог сдержать улыбки, услышав, как она превозносит его чувство справедливости: это очень походило на то, как пятьдесят лет тому назад расхваливались несравнимые добродетели Дюбуа.
   — Дорогая графиня! — отвечал он. — Вы правы, я — друг Салюсов, но вы правы и в том, что, став министром юстиции, я свято соблюдаю объективность. Итак, я готов ответить на ваши вопросы, невзирая на мои личные симпатии, как и подобает министру юстиции.
   — Ваше высокопревосходительство, да благословит вас Господь! — вскричала старая графиня.
   — Я готов рассматривать ваше дело, как простой юрисконсульт, — добавил канцлер.
   — Благодарю вас, ваше высокопревосходительство! Ведь у вас такой опыт в подобных делах!..
   — Кажется, ваша тяжба должна скоро слушаться в суде, не правда ли?
   — Да, на будущей неделе, ваше высокопревосходительство.
   — Чего же вы хотите?
   — Я бы желала, чтобы вы, ваше высокопревосходительство, ознакомились с подробностями моего дела.
   — Я с ними уже знаком.
   — И каково ваше мнение, монсеньер? — затрепетав, спросила старуха.
   — Вы спрашиваете мое мнение об этом деле?
   — Да.
   — Я считаю, что оно не вызывает никаких сомнений.
   — Так я его выиграю?
   — Да нет же, напротив, проиграете.
   — Вы, ваше высокопревосходительство, считаете, что я должна проиграть свою тяжбу?
   — Несомненно. Я позволю себе дать вам один совет.
   — Какой? — с надеждой в голосе спросила графиня.
   — Так как вы будете обязаны оплатить судебные издержки…
   — Что??
   — ..Я советую вам приготовить деньги заранее!
   — Ваше высокопревосходительство! Да ведь нас ждет разорение!
   — Увы, графиня, вы должны понять, что суд не может принимать во внимание это обстоятельство.
   — Да ведь должны же судьи иметь сострадание…
   — Нет, вот именно из этих соображений богиня правосудия надевает на глаза повязку.
   — Ваше высокопревосходительство! Позвольте попросить у вас совета.
   — Пожалуйста! О чем идет речь?
   — Скажите, может быть, существует способ добиться смягчения приговора?
   — Вы знакомы с кем-нибудь из ваших судей? — спросил вице-канцлер.
   — Нет, никого из судей я не знаю, ваше высокопревосходительство.
   — Какая досада! Ведь господа Салюсы поддерживают дружеские отношения почти со всеми членами Парламента!
   Графиня содрогнулась.
   — Разумеется, — продолжал канцлер, — не это является решающим обстоятельством, потому что судьи не руководствуются личной симпатией.
   Это было приблизительно так же бесспорно, как то, что канцлер справедлив, а Дюбуа — добродетелен. Графиня почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
   — Однако когда обе стороны имеют одинаковые шансы, — продолжал канцлер, — судья скорее отдаст свое предпочтение другу, нежели незнакомому лицу. Это так же верно, как то, что вы проиграете свой процесс, вот почему вам следует приготовиться к самым неблагоприятным последствиям.
   — Какие ужасные вещи я слышу от вашего высокопревосходительства !
   — Я надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь давать какие бы то ни было рекомендации господам судьям. Так как сам я не принимаю участия в голосовании, я имею право лишь высказать свое мнение.
   — Увы, монсеньер, у меня были некоторые подозрения…
   Вице-канцлер пристально взглянул на старуху.
   — ..господа Салюсы живут в Париже, конечно, они знакомы со всеми судьями, вот почему они всемогущи.
   — Они всемогущи прежде всего потому, что правы.
   — Как мне больно слышать эти слова из уст столь несгибаемого человека, как вы, ваше высокопревосходительство!
   — Я говорю вам это потому, — с притворной доброжелательностью прибавил г-н де Монеу, — что хочу быть вам полезен, даю вам честное слово!
   Графиня вздрогнула: ей померещилось нечто неясное не столько в словах, сколько в скрывавшихся за словами мыслях вице-канцлера. Стоило только устранить это нечто, и она могла бы надеяться на благоприятный исход.
   — Кстати сказать, — продолжал г-н де Монеу, — ваше имя — одно из самых известных во Франции, оно для меня — лучшая рекомендация.
   — Что не помешает мне проиграть процесс, монсеньер!
   — Ничего не поделаешь! Я ничем не могу вам помочь.
   — Ах, ваше высокопревосходительство, — качая головой, проговорила графиня, — неудачно складываются мои дела!
   — Не хотите ли вы сказать, сударыня, — с улыбкой подхватил г-н де Монеу, — что во времена нашей молодости дела шли лучше?
   — Увы, да, монсеньер, — так мне по крайней мере представляется: я с удовольствием вспоминаю время, когда вы еще были рядовым адвокатом в Парламенте и произносили блестящие речи, а я, будучи молоденькой девушкой, от души вам рукоплескала. Какой был задор! Какое красноречие! А как вы были добродетельны! Ах, господин канцлер, в те времена не было ни интриг, ни поблажек! Уж в былое время я выиграла бы тяжбу!
   — Тогда всем заправляла госпожа де Фалари, по крайней мере в те минуты, когда регент закрывал на это глаза, а Мышка тем временем шарила по углам, вынюхивая, чем бы поживиться.
   — Знаете, монсеньер, госпожа де Фалари была все-таки знатная дама, а Мышка была покорной дочерью.
   — До такой степени, что им обеим ни в чем не было отказа.
   — Вернее, они ни в чем не отказывали.
   — Ах, графиня, не заставляйте меня говорить гадости о начальстве из любви к моей молодости! — отвечал канцлер со смехом, который все больше удивлял старую графиню искренностью и естественностью.
   — Однако вы, ваше высокопревосходительство, не можете помешать мне оплакивать потерянное состояние, мой навеки разоренный дом.
   — Вот что значит отстать от времени, графиня! Надо принести жертву кумирам сегодняшнего дня!
   — Увы, монсеньер, кумиры не признают тех, кто приходит к ним с пустыми руками.
   — Ведь вы же этого не знаете.
   — Я?
   — Ну да, вы же не пробовали, как мне кажется?
   — О, монсеньер, вы так добры, что по-дружески со мной говорите! Поверьте, я это очень ценю!
   — Мы с вами ровесники, графиня.
   — Как жаль, что мне сейчас не двадцать лет, а вы не рядовой адвокат! Вы были бы моим защитником, и тогда никакие Салюсы не устояли бы!..
   — К сожалению, нам уже давно не двадцать лет, дорогая графиня, — вздохнув из вежливости, заметил вице-канцлер, — и мы должны взывать к тем, кто еще находится в этом счастливом возрасте: признайтесь, что в двадцать лет можно оказывать некоторое влияние… Вы что же, никого не знаете при дворе?
   — Я знакома лишь со старыми сеньорами, давно вышедшими в отставку, да и то, если бы они меня усидели, они покраснели бы со стыда.., такая я теперь бедная и жалкая. Знаете, монсеньер, при желании я могла бы, конечно, проникнуть в Версаль, да к чему мне это? Ах, если бы я могла вернуть свои двести тысяч ливров, духу моего не было бы в столице. Совершите это чудо, монсеньер!
   Канцлер пропустил последние слова мимо ушей.
   — Будь я на вашем месте, — сказал он, — я забыл бы старых придворных, раз они забыли вас, и обратился бы к молодым, которые рады привлечь к себе новых сторонников. Знакомы ли вы с их высочествами?
   — Они меня позабыли.
   — Да, наверное. Кроме того, они не имеют влияния при дворе. Знаете ли вы дофина?
   — Нет.
   — Ну, ничего, ведь сейчас все его мысли заняты прибывающей эрцгерцогиней. А не знаете ли вы кого-нибудь среди фаворитов?
   — Я даже не знаю, как их зовут.
   — Знакомо ли вам имя господина д'Эгийона?
   — Ветрогон, о котором ходят немыслимые слухи: якобы он прятался во время сражения на мельнице… Какой позор!
   — Графиня! — воскликнул канцлер. — Нельзя полностью доверяться слухам: делите надвое… Давайте еще подумаем.
   — Да что тут думать!..
   — Ну, а почему нет? Вот, например… Да нет… Ага, придумал!
   — Кто же это, монсеньер?
   — Почему бы вам не обратиться непосредственно к ее сиятельству?
   — К графине Дю Барри? — раскрывая веер, спросила старуха.
   — Ну да, у нее доброе сердце.
   — Неужели?
   — А главное, она всегда рада услужить.
   — Я принадлежу к слишком старинному роду, чтобы ей понравиться, монсеньер!
   — Мне кажется, вы не правы, графиня. Она стремится завязать отношения с представителями знати.
   — Вы так полагаете? — спросила старая графиня, уже начинавшая уступать.
   — Так вы с ней знакомы?
   — Да нет же, Боже мой!
   — Ах, какая жалость! Вот кто мог бы помочь!
   — Да, уж она-то могла бы помочь, да беда в том, что я ее и в глаза никогда не видала!
   — А ее сестру Шон знаете?
   — Нет.
   — А другую ее сестру — Биши?
   — Нет.
   — Может, вы знаете ее брата Жана?
   — Нет.
   — А ее негра Замора?
   — При чем здесь негр?
   — О, ее негр — влиятельная фигура!
   — Не его ли портреты продаются на Новом мосту? Это тот, который похож на гадкую собачонку во фраке?