Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   Жильбер подбежал к конуре и, отвязав цепь, сказал Маону:
   — Вот ты и на свободе, делай, что хочешь. Маон подбежал к дому, двери которого были заперты, затем бросился к развалинам и исчез за деревьями.
   — Ну, а теперь посмотрим, у кого сильнее развито чутье — у собаки или у человека, — произнес Жильбер.
   Он вышел через дверку, заперев ее на два оборота, и с крестьянской ловкостью забросил ключ в фонтан.
   Природа чувств едина, в то время как их проявления разнообразны. Жильбер, покидая Таверне, страдал так же, как Андре. Правда, Андре сожалела о том, что оставляла, а Жильбер думал только о счастливом будущем.
   — Прощай! — сказал он, повернувшись к дому, и, окинув прощальным взглядом огромный замок, крыша которого просвечивала сквозь листву смоковниц и цветущих эбеновых деревьев, — прощай, приют, где я столько выстрадал, где каждый презирал меня, где мне бросали хлеб, говоря при этом, что я его не заслужил, прощай и будь проклят! Я свободен, сердце мое прыгает от радости, вырвавшись из заключения. Прощай, тюрьма! Прощай, ад! Логово тиранов! Прощай навсегда! Прощай!
   Выкрикнув эти проклятия, Жильбер бросился вдогонку за каретой, стук колес которой еще раздавался вдалеке.

Глава 19. ЭКЮ ЖИЛЬБЕРА

   После получасовой бешеной гонки Жильбер издал радостный крик, увидев в четверти мили перед собой карету барона, которая медленно поднималась в гору.
   Жильбер испытал необыкновенную гордость за себя, понимая, что, будучи таким молодым и сильным, он мог помериться силами с богатыми и могущественными аристократами.
   Господин де Таверне мог бы назвать Жильбера философом, если бы увидел, как он бежал по дороге с тростью в руке и скромным багажом. Жильбер бежал очень быстро, перепрыгивая через кочки, чтобы выиграть время, отдыхая на каждом подъеме и как будто с презрением обращаясь к лошадям: «Слишком медленно вы бежите и вынуждаете меня ждать вас!»
   Да, Жильбера можно было назвать философом, если под философией понимать презрение ко всякому наслаждению и беззаботной жизни. Он не был избалован судьбой, но многих делает стойкими любовь.
   Это было прекрасное зрелище, достойное Творца, создавшего сильных и умных людей, подобных этому раскрасневшемуся юноше, уже два часа бежавшему за каретой по пыльной дороге. Он с наслаждением отдыхал в то время когда выдыхались лошади.
   В тот день Жильбер мог бы вызвать только восхищение. Возможно, надменная Андре была бы растрогана его видом; презрение, вызванное его ленью, сменилось бы уважением к его неиссякаемой энергии.
   Так прошел первый день. В Бар-ле-Дюке барон задержался на час — это позволило Жильберу не только догнать, но и перегнать карету. Услышав, что барон должен заехать к ювелиру, Жильбер обежал весь город в поисках его дома. Увидев карету барона, он спрятался в кустах. Когда карета вновь тронулась в путь, Жильбер, как прежде, последовал за ней.
   К вечеру карета барона догнала кортеж принцессы в деревушке Брийон. Жители, собравшись на холме, встречали ее криками радости и желали ей благополучия За весь день Жильбер съел немного хлеба, который он захватил в Таверне, и мог напиться воды из речушки, через которую был переброшен мост. Ее вода, поросшая желтыми кувшинками, была так чиста и прохладна, что по просьбе Андре карету остановили. Андре вышла из кареты, зачерпнула воды и наполнила золоченую чашку принцессы, единственную из сервиза, которую барон сохранил по просьбе дочери.
   Жильбер наблюдал, спрятавшись за одним из придорожных вязов.
   Когда карета отъехала, Жильбер взошел на пригорок, куда поднималась Андре, и, как Диоген, зачерпнул рукой воду в том самом месте, где утолила жажду мадмуазель де Таверне.
   Освежившись, он продолжал путь.
   Теперь Жильбера волновало одно: остановится ли принцесса на ночлег. Если бы остановилась, что было вполне вероятно, так как в Таверне она жаловалась на усталость, Жильбер был бы спасен. Можно было переночевать в Сен-Дизье. Чтобы его одеревеневшие ноги отдохнули, Жильберу было бы достаточно поспать часа два в каком-нибудь сарае. Потом он отправился бы в путь и за ночь не спеша опередил бы их на пять-шесть миль. А как хорошо прогуляться в прекрасную майскую ночь, когда тебе восемнадцать лет!
   Наступил вечер; на дорогу, по которой бежал Жильбер, спустились сумерки. Вскоре Жильбер уже не различал карету, только на левой дверце мерцал большой фонарь, напоминавший привидение, летевшее вдоль дороги.
   Затем наступила ночь. Карета проехала двенадцать миль и прибыла в Комбль. Экипажи, казалось, остановились. Жильбер окончательно поверил, что небо ему покровительствует. Он приблизился, чтобы услышать голос Анд-ре. Карета стояла на месте, Жильбер притаился возле дверцы. При свете факелов он увидел Андре и услышал, как она спросила, который час. Ей ответили: «Одиннадцать». В это мгновение Жильбер вовсе не чувствовал себя усталым, и если бы ему предложили сесть в карету, он с презрением отказался бы.
   Его пылкое воображение рисовало сверкающий Версаль, город вельмож и королей, и Париж, темный, мрачный, огромный, — город, где жил простой народ.
   Никогда бы Жильбер не согласился променять эти видения на все золото Перу.
   Из восторженного состояния его вывели стук колес и удар, который он получил, наткнувшись на забытый на дороге плуг.
   Голод также давал о себе знать.
   «К счастью, — подумал Жильбер, — я богат: у меня есть деньги».
   Читатель помнит, что у Жильбера был с собой экю.
   В полночь кареты прибыли в Сен-Дизье. Жильбер надеялся, что именно там остановятся на ночлег, — ведь он пробежал шестнадцать миль за двенадцать часов.
   Он сел на обочине дороги.
   Оказалось, что в Сен-Дизье остановились, чтобы переменить лошадей. Жильбер услышал звон бубенцов. Кареты знатных путешественников стремительно удалялись, окруженные факелами и цветами.
   Жильберу пришлось собрать все свое мужество. Невероятным усилием воли он вновь поднялся на ноги, забыв о том, что несколько минут тому назад ноги не слушались его.
   — Хорошо, хорошо, — сказал он, — можете продолжать! Я сейчас тоже остановлюсь в Сен-Дизье, куплю хлеба и кусок сала, выпью стакан вина; я истрачу всего пять су, но на эти деньги я подкреплюсь лучше, чем господа.
   Жильбер произнес это слово с пафосом.
   Жильбер прибыл в Сен-Дизье, когда там закрывали ставни и двери домов, так как эскорт уже проехал.
   Философ заметил приличный постоялый двор служанки были нарядно одеты, слуги расхаживали с бутоньерками, — и это в час ночи!
   В больших фаянсовых блюдах, расписанных цветочками, было подано жаркое из птицы — проголодавшиеся путешественники отведали его.
   Жильбер решительно вошел в большую залу, когда уже закрывали ставни. Ему пришлось отправиться на кухню.
   Хозяйка постоялого двора наблюдала за происходившим и подсчитывала выручку.
   — Простите, сударыня, — обратился к ней Жильбер, — дайте мне, пожалуйста, кусок хлеба и ветчины.
   — Ветчины нет, дружок, — ответила хозяйка. — Хотите цыпленка?
   — Да нет же, я попросил ветчины, потому что я ветчины хочу; я не люблю цыплят.
   — Очень жаль, дружок, — сказала хозяйка, — ничего другого нет. Поверьте, — добавила она с улыбкой, — цыпленок обойдется вам не дороже ветчины. Возьмите половина или целого за десять су, он вам пригодится завтра. Мы думали, что ее высочество остановится у господина Бальи, а нам придется кормить свиту. Но кортеж не остановился, и теперь все пропадет.
   Читатель может подумать, что Жильбер не мог упустить случай плотно поужинать, да и хозяйка была хороша собой. Значит, вы совсем не поняли его характера.
   — Спасибо, — сказал он, — я удовлетворюсь более скромной едой, я не принц, но и не лакей.
   — Ну тогда я вас угощаю, мой милый Артабан, — продолжала хозяйка, — Бог с вами.
   — Я не нищий, моя милая, — сказал Жильбер, чувствуя себя униженным, — и могу заплатить.
   Чтобы подкрепить свои слова делом, он с важным видом засунул руку глубоко в карман.
   Напрасно Жильбер перерыл глубокий карман — он нашел там только лист бумаги, в которую была завернута монета достоинством в шесть ливров. Жильбер побледнел. Монета прорвала истертую бумагу, завалилась за еще крепкую подкладку кармана и проскочила через подвязку.
   Дело в том, что Жильбер ослабил подвязки, чтобы они не стесняли его во время бега.
   Монета, должно быть, лежала на берегу ручья, которым любовалась Андре.
   Вода, которую Жильбер зачерпнул из этого ручья, обошлась ему в шесть франков. Когда Диоген философствовал о никчемности деревянной посуды, у него не было монеты, которая протерла бы карман и выпала на дорогу.
   Хозяйка разволновалась, заметив, как Жильбер побледнел и задрожал от стыда. Другая на ее месте торжествовала бы, оттого что гордыня наказана, а она страдала за него, видя, что он находит в себе силы не терять присутствия духа.
   — Послушайте, дитя мое! Поужинайте и заночуйте у нас, — предложила она, — а завтра снова отправитесь в путь, если это необходимо.
   — Да, да! Необходимо, но только не завтра, а сейчас.
   Ничего больше не слушая, он, схватив пакет, выбежал из дома, чтобы скрыть в ночном мраке стыд и душевную боль.
   На постоялом дворе ставни закрыли. В деревне погасли последние огни, и даже уставшие за день собаки затихли.
   Жильбер был совсем одинок, насколько может быть одинок человек, только что потерявший последнюю монету, единственную, которой он когда-либо обладал.
   Вокруг была беспросветная тьма. Что ему было делать? Он колебался. Вернуться назад в поисках монеты, значит заранее обречь себя на бесплодные поиски; кроме того, он тогда уже не сможет догнать карету.
   Жильбер решил продолжать путь, но едва он пробежал милю, как его опять стал мучить голод. На время заглушенный душевной болью, голод проснулся с новой силой, как только Жильбер ускорил шаг.
   А вскоре дала о себе знать верная спутница голода — усталость. Жильбер сделал над собой невероятное усилие, и ему опять удалось догнать вереницу карет. Но, казалось, все было против него. Кареты останавливались для того, чтобы переменить лошадей; к тому же все происходило так быстро, что во время первой остановки бедный путник смог отдохнуть всего несколько минут.
   И все-таки он продолжал бежать. Занималась заря. Солнце над широкой полосой облаков всходило во всем своем блеске и величии. Ожидался один из жарких дней, как это бывает месяца за два до наступления лета. Сможет ли Жильбер вынести полуденный зной?
   На какое-то мгновение самолюбие Жильбера успокоилось при мысли, что лошади, люди и сам Господь Бог объединились против него. Подобно Аяксу, он погрозил небу кулаком, однако не повторил вслед за ним: «Я убегу, и боги мне не помеха», потому что знал «Одиссею» хуже, чем «Общественный договор».
   Как он и ожидал, наступил момент, когда он понял, что ему не хватит сил, что положение его плачевно. Гордость бросала вызов усталости. Подгоняемый отчаянием, Жильбер напряг последние силы и настиг вереницу карет, которая скрылась вдали; он видел теперь кареты как сквозь кровавую пелену Стук колес отдавался у него в висках. С открытым ртом, с прилипшей ко лбу прядью волос, он походил на механизм, движения которого были более резкими и четкими, чем у человека. Он пробежал около двадцати двух миль. Уставшие ноги его не слушались, глаза заслонила пелена; ему казалось, что земля уходит у него из-под ног, он хотел крикнуть, но не смог, хотел устоять на ногах, так как чувствовал, что вот-вот упадет, но лишь беспомощно взмахнул руками.
   Гневные крики, которые вырвались у него из груди, свидетельствовали о том, что голос к нему вернулся. Жильбер посмотрел туда, где, по его мнению, должен был находиться Париж, и обрушил ужасные проклятья на тех, кто отнял у него силы и отвагу.
   Он схватился за голову, завертелся волчком и рухнул посреди дороги, утешая себя мыслью, что, подобно античному герою, боролся до конца.
   Падая, он все еще бросал угрожающие взгляды и сжимал кулаки.
   Глаза его закрылись, мышцы ослабли: он потерял сознание.
   — С дороги, с дороги, сумасшедший! — кричал осипший голос, сопровождая свой окрик ударами кнута. Жильбер ничего не слышал.
   — Уйди же с дороги, или я раздавлю тебя, черт побери! За криком последовал удар кнута, который должен был привести его в себя.
   Кнут обвил его.
   Жильбер ничего не почувствовал. От дороги между Тьеблсмоном и Воклером сворачивала проселочная дорога, по которой неслась карета, будто подхваченная ураганом. Вскоре она выскочила на дорогу, где без сознания лежал Жильбер.
   Послышался душераздирающий крик.
   Несмотря на нечеловеческие усилия, кучеру не удалось удержать лошадь, скакавшую впереди: она стрелой взвилась над Жильбером. Кучер успел остановить других лошадей. Из окна почтовой кареты высунулась женщина.
   — Боже мой! — в ужасе закричала она. — Бедняжку, верно, задавило?
   Пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь пыль, летевшую из-под копыт, кучер проговорил:
   — Похоже, что так, сударыня.
   — Безумец! Бедный мальчик! Стойте на месте! Стоять, стоять!
   Открыв дверцу, незнакомка вышла из кареты. Кучер спрыгнул с лошади и пытался вытащить из-под колес Жильбера, думая, что тот, истекая кровью, умер. Незнакомка бросилась на помощь кучеру.
   — Вот это называется повезло! — вскричал кучер. — Ни царапины, ни синяка.
   — Но он без сознания.
   — Верно, испугался. Давайте оттащим его к обочине и поедем дальше, ведь госпожа спешит.
   — Ни в коем случае! Я ни за что не брошу бедное дитя.
   — Он цел и невредим, он сам придет в себя.
   — Нет, нет. Такой молодой, такой несчастный! Наверное, сбежал из коллежа и предпринял путешествие, которое оказалось ему не под силу. Посмотрите, как он бледен: еще немного — и он бы умер. Нет, я ни за что его не брошу. Перенесите его на переднее сиденье.
   Кучер повиновался. Незнакомка поднялась в карету. Жильбера положили на переднее сиденье, голова его покоилась на мягких подушках.
   — Трогай, — приказала молодая дама, — мы потеряли десять минут, вы получите один пистоль, если наверстаете упущенное время.
   Кучер угрожающе взмахнул кнутом. Услышав знакомый звук, лошади поскакали галопом.

Глава 20. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖИЛЬБЕР УЖЕ НЕ ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЕТ О ПОТЕРЯННОЙ МОНЕТЕ

   Когда, спустя некоторое время, Жильбер пришел в себя, он был приятно удивлен, увидев, что лежит у ног женщины, которая внимательно его разглядывала.
   Это была молодая женщина лет двадцати четырех — двадцати пяти, с большими серыми глазами, вздернутым носиком и лицом, загоревшим под южным солнцем. Маленький тонко очерченный капризный рот придавал ее открытому и веселому лицу выражение осмотрительности. Красоту ее рук выгодно подчеркивали рукава из фиолетового бархата с золотыми пуговицами. Юбка серого шелка в цветочек, с пышными складками, закрывала все сиденье кареты. Еще больше Жильбер был удивлен тем, что ехал в почтовой карете.
   Улыбаясь, дама внимательно изучала Жильбера. Он смотрел на нее до тех пор, пока не понял, что это не сон.
   — Кажется, вам лучше, дитя мое, — сказала дама.
   — Где я? — произнес Жильбер вовремя вспомнившуюся фразу, которую он часто встречал в романах.
   — В безопасности, мой юный друг, — ответила дама с ярко выраженным южным акцентом. — Но вас только что едва не раздавила карета. Как могло случиться, что вы упали посреди дороги?
   — Я почувствовал слабость, сударыня.
   — Сипы оставили вас? А что случилось?
   — Я очень долго шел.
   — Вы давно в пути?
   — С четырех часов дня. Со вчерашнего дня.
   — И с четырех часов вы прошли?..
   — Я прошел шестнадцать или восемнадцать миль.
   — За двенадцать — четырнадцать часов?
   — Так я же почти все время бежал!
   — Куда вы направляетесь?
   — В Версаль, сударыня.
   — А откуда вы идете?
   — Из Таверне.
   — Что это, Таверне?
   — Это замок, расположенный между Пьерфитом и Бар-ле-Дюком.
   — Вы, наверное, не успели поесть?
   — Не только не успел, сударыня, мне не на что было поесть.
   — Что вы говорите?
   — Я потерял деньги, когда бежал.
   — Значит, вы ничего не ели со вчерашнего дня?..
   — Только немного хлеба, который я взял из дома.
   — Бедняжка! Почему же вы нигде не попросили дать вам поесть?
   Жильбер презрительно усмехнулся.
   — Потому что я горд, сударыня.
   — Но когда умираешь с голоду…
   — Лучше умереть, чем быть униженным.
   Ответ рассудительного собеседника привел даму в восторг.
   — Но кто вы, друг мой? — спросила она.
   — Я сирота.
   — Как вас зовут?
   — Жильбер.
   — Жильбер, а дальше?
   — Дальше — никак.
   — Ах, вот что! — сказала молодая дама, не переставая удивляться.
   Жильбер подумал, что своей замысловатостью его ответы не уступали остроумию Жан-Жака Руссо.
   — Вы слишком молоды, чтобы бродить по большим дорогам, — продолжала незнакомка.
   — Хозяева оставили меня одного в старом замке. Я последовал их примеру и покинул замок.
   — Без всякой цели?
   — Земля круглая: говорят, что под солнцем всем хватит места.
   «Наверно, это какой-нибудь незаконнорожденным, который убежал из дворянской усадьбы», — решила незнакомка.
   — Вы говорите, что потеряли кошелек? — спросила она.
   — Да.
   — Там было много денег?
   — У меня была только одна монета достоинством в шесть ливров, — ответил Жильбер, стыдясь выдать свое отчаяние и боясь назвать слишком большую сумму, что могло навести на мысль о том, что он приобрел их нечестным путем, — но я бы сумел их приумножить.
   — Монета достоинством в шесть ливров для столь долгого путешествия! Этого хватило бы дня на два — и то только на хлеб! А какой долгий путь вас ожидал! Вы сказали, из Бар-ле-Дюка до Парижа?
   — Да.
   — Я думаю, что это приблизительно шестьдесят — шестьдесят пять миль.
   — Я не считал мили, сударыня. Я сказал себе: я должен проделать этот путь, вот и все.
   — Безумец! И вы отправились пешком?
   — У меня сильные ноги.
   — Какими бы сильными они ни были, в конце концов они устают, в чем вы сами смогли убедиться.
   — Меня подвели не ноги, я потерял надежду.
   — В самом деле, мне показалось, что вы были в полном отчаянии.
   Жильбер горько усмехнулся.
   — Какие же мысли вас одолевали? Вы готовы были от отчаяния биться головой и рвать на себе волосы.
   — Вы так думаете, сударыня? — в замешательстве спросил Жильбер.
   — Да! Я уверена, что в таком состоянии вы не услышали стука колес.
   Жильбер подумал, что не мешало бы еще больше возвысить себя в глазах этой дамы, рассказав ей чистую правду. Чутье подсказывало ему, что его история могла заинтересовать незнакомку.
   — В самом деле, я был в отчаянии, — сказал он.
   — Отчего же? — спросила дама.
   — Оттого, что не мог больше следовать за каретой, которую хотел догнать.
   — Ах вот как! — с улыбкой продолжала дама. — Но это настоящее приключение. Речь идет о любви?
   Жильбер покраснел, он еще не совсем овладел собой.
   — Что же это за карета, мой милый Катон?
   — Карета из свиты принцессы.
   — Как! Что вы говорите? — воскликнула молодая дама. — Значит, принцесса впереди нас?
   — Вне всякого сомнения.
   — Я думала, что она еще в Нанси. Разве ее не встречают с почестями?
   — Нет, нет, встречают, но, видимо, ее высочество очень торопится.
   — Принцесса торопится? Кто вам сказал?
   — Я так думаю.
   — Вы так думаете?
   — Да.
   — На чем основаны ваши предположения?
   — Принцесса собиралась остановиться в Таверне на два-три часа.
   — И что же потом?
   — А пробыла она там едва ли три четверти часа.
   — Не знаете ли вы что-нибудь о письме, которое она получила из Парижа?
   — Я видел господина в расшитом камзоле, который принес письмо.
   — Вы знаете, как его зовут?
   — Нет, я знаю только, что это губернатор Страсбурга.
   — Господин де Стенвиль, зять господина Шуазеля! Ай-ай! Быстрее, кучер, быстрее!
   Мощный удар кнута последовал за этим приказанием, и Жильбер почувствовал, что лошади, которые и так уже неслись галопом, помчались еще быстрее.
   — Итак, — продолжала молодая дама, — принцесса впереди нас.
   — Да, сударыня.
   — Но она должна остановиться, чтобы позавтракать, — продолжала дама, как бы говоря сама с собой, — вот тогда мы ее и нагоним, если только ночью… Она останавливалась ночью?
   — Да, в Сен-Дизье.
   — В котором часу?
   — Около одиннадцати.
   — Это был ужин. Значит, теперь она будет завтракать! Кучер! Какой первый город мы будем проезжать?
   — Витри, госпожа.
   — Сколько осталось до Витри?
   — Три мили.
   — Где мы будем менять лошадей?
   — В Воклере.
   — Хорошо. Когда на дороге покажутся кареты, предупредите меня.
   Пока дама разговаривала с кучером, Жильбер почувствовал ужасную слабость. Садясь в карету, дама заметила, что он побледнел и закрыл глаза.
   — Бедное дитя! — вскрикнула она. — Он опять теряет сознание. Это я во всем виновата, я заставляю его разговаривать, а он умирает от голода и жажды.
   Не теряя больше времени, дама вытащила из кармана в дверце хрустальный флакон, к горлышку которого был прикреплен золотой цепочкой стаканчик из позолоченного серебра.
   — Выпейте немного этого южного вина, — сказала она, наполняя стакан и предлагая его Жильберу.
   На этот раз Жильбер не заставил себя просить то ли потому, что стаканчик протягивала изящная ручка, то ли оттого, что пить он теперь хотел гораздо сильнее, чем в Сен-Дизье.
   — Теперь съешьте бисквит, а часа через два я прикажу подать вам солидный завтрак.
   — Спасибо, сударыня, — поблагодарил Жильбер.
   Он проглотил бисквит так же быстро, как выпил вино.
   — Прекрасно! Теперь вы немного восстановили силы, — продолжала дама,
   — и если вы можете мне довериться, скажите мне, зачем вы преследовали карету из эскорта ее высочества.
   — Вот в двух словах вся моя история, сударыня, — сказал Жильбер. — Я жил у барона де Таверне, когда ее высочество прибыла в замок и приказала господину де Таверне следовать за ней в Париж. Он повиновался. Так как я сирота, обо мне никто не подумал, меня бросили без денег и еды. Я поклялся, что пойду в Версаль, так как все отправлялись туда. Только они намеревались доехать туда в прекрасных каретах, запряженных сильными лошадьми, а я в свои восемнадцать лет дойду туда пешком так же быстро, как они доедут в каретах. К несчастью, ноги подвели меня, или скорее судьба обернулась против меня. Если бы я не потерял деньги, я смог бы поесть, а если бы я поел ночью, утром я бы уже догнал кареты.
   — Браво, вот это отвага! — вскричала дама. — Поздравляю вас, друг мой. Однако мне кажется, вы не все знаете.
   — Чего я не знаю?
   — В Версале одной храбростью не проживешь.
   — Я дойду до Парижа.
   — Париж в этом смысле очень похож на Версаль.
   — Если недостаточно храбрости, я буду работать, сударыня.
   — Вот достойный ответ, дитя мое! Но что вы будете делать? Ваши руки не привыкли к тяжелой работе.
   — Я буду учиться, сударыня.
   — Вы мне кажетесь достаточно образованным.
   — Да, я знаю, что я ничего не знаю, — глубокомысленно ответил Жильбер, вспомнив слова Сократа.
   — Простите мое любопытство: какую науку вы собираетесь изучать, дорогой друг?
   — Сударыня! — отвечал Жильбер. — Я считаю лучшей из наук ту, которая позволяет человеку быть полезным обществу. Кроме того, человек так ничтожен, что он должен знать, в чем его слабость, чтобы познать источник своей силы. Я хотел бы понять, почему голод не позволил моим ногам двигаться утром. Я желал бы также узнать, не явился ли тот же голод причиной моей ярости, не из-за него ли меня бросало то в жар, то в холод.
   — О, да из вас выйдет превосходный врач! Вы и сейчас хорошо разбираетесь в медицине. Обещаю, что через десять лет я буду лечиться только у вас.
   — Постараюсь оправдать эту честь, сударыня, — сказал Жильбер.
   Кучер остановил лошадей. Они подъехали к постоялому двору, так и не встретив ни одной кареты.
   Молодая дама попросила узнать, когда проехал кортеж дофины. Ей ответили, что это произошло около четверти часа тому назад и что кортеж остановится в Витри, чтобы переменить лошадей и позавтракать.
   На козлы сел новый кучер.
   Из деревни выехали шагом, но когда поравнялись с последним домом, молодая дама обратилась к кучеру:
   — Вы можете нагнать кортеж дофины?
   — Конечно!
   — Раньше, чем он будет в Витри?
   — Черт побери, их лошади мчались рысью.
   — А если пустить лошадей в галоп? Кучер посмотрел на нее.
   — Я плачу в три раза больше.
   — С этого надо было начать, — ответил кучер, — мы были бы уже в четверти мили от деревни.
   — Вот вам задаток в шесть ливров, постарайтесь наверстать упущенное.
   Кучер обернулся, молодая дама наклонилась, и монета перекочевала из рук незнакомки в карман кучера.
   На спины лошадей пришелся мощный удар кнута: карета полетела, будто уносимая ветром.
   Пока меняли лошадей, Жильбер успел умыться, отчего он только выиграл, и расчесал свои красивые волосы.
   Молодая дама заметила: «Он вовсе недурен для будущего врача».
   Она улыбнулась Жильберу.
   Жильбер покраснел, будто догадываясь, что вызвало улыбку его спутницы.
   После разговора с кучером незнакомка опять обратилась к Жильберу: ее очень занимали его оригинальные мысли и необычное поведение.