Страница:
— Сударь! Маловероятно, чтобы она смогла двигаться против течения; я пойду искать на улицах; пойдемте со мной; может быть, вдвоем нам удастся найти.
— А кого вы ищете? Сына? — робко спросил Филипп.
— Нет, сударь, он — что-то вроде моего приемного сына.
— Вы отпустили его одного?
— Да это уже юноша: ему около девятнадцати лет. Он отвечает за свои поступки, он захотел пойти, я не мог ему помешать. Впрочем, кто мог себе представить, что произойдет!.. Ваша свеча гаснет.
— Да, сударь.
— Пойдемте со мной, я посвечу.
— Благодарю вас, вы очень добры, но мне не хотелось бы вам мешать.
— Не беспокойтесь, я должен искать для собственного спокойствия. Бедное дитя! Он возвращался обыкновенно вовремя, — продолжал старик, идя вдоль по улице, — а сегодня вечером меня будто что-то толкнуло. Я ждал его, было уже одиннадцать часов, жена узнала от соседки о несчастье. Я подождал еще часа два, надеясь, что он вернется. Однако, видя, что его все нет, я под) мал, что с моей стороны нечестно лечь в постель, не имея от него новостей.
— Мы идем к тем домам? — спросил молодой человек.
— Да, вы ведь сами сказали, что толпа должна была двигаться в ту сторону. Бедняжка несомненно побежал туда! Наивный провинциал, не знающий не только обычаев, но и парижских улиц… Может быть, он впервые оказался на площади Людовика Пятнадцатого.
— Моя сестра — тоже из провинции, сударь.
— Отвратительное зрелище! — пробормотал старик, отворачиваясь от сваленных в кучу трупов.
— А ведь именно здесь следовало бы искать, — заметил юноша, решительно поднося фонарь к нагроможденным одно на другое телам.
— Я не могу без содрогания на это смотреть. Я — обыкновенный человек, и разложение приводит меня в ужас.
— Мне этот ужас знаком, однако нынче вечером я научился его преодолевать. Смотрите, вот какой-то юноша, ему можно дать от шестнадцати до восемнадцати лет; должно быть, его задавили: я не вижу раны. Не его ли вы разыскиваете?
Старик сделал над собой усилие и подошел ближе.
— Нет, сударь, — ответил он, — мой моложе, черноволосый, бледнолицый.
— Да они все бледны сегодня вечером, — возразил Филипп.
— Смотрите, мы подошли к Гардмебль, — заметил старик, — вот следы борьбы: кровь на стенах, обрывки одежды на железных прутьях, на пиках решеток. Откровенно говоря, я просто не знаю, куда идти.
— Сюда, сюда, разумеется, — пробормотал Филипп.
— Сколько страдания!
— Боже мой!
— Что такое?
— Обрывок белого платья под трупами. Моя сестра была в белом платье. Дайте мне ваш фонарь, сударь, умоляю!
Филипп и вправду заметил и схватил клочок белой материи. Он бросил его, чтобы единственной здоровой рукой взяться за фонарь.
— Это обрывок женского платья, зажатый в руке молодого человека, — вскричал он, — белого платья, похожего на то, в каком была Андре. Андре! Андре!
Молодой человек заплакал навзрыд.
Старик подошел ближе.
— Это он! — всплеснув руками, воскликнул он. Восклицание привлекло внимание молодого человека.
— Жильбер?.. — крикнул Филипп.
— Вы знаете Жильбера, сударь?
— Так вы искали Жильбера? Эти два восклицания прозвучали одновременно. Старик схватил руку Жильбера: она была ледяной. Филипп расстегнул ему жилет, распахнул рубашку и прижал руку к его сердцу.
— Бедный Жильбер! — проговорил он.
— Мой дорогой мальчик! — вздохнул старик.
— Он дышит! Жив!.. Жив, говорят вам! — закричал Филипп.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен, у него есть пульс.
— Верно! — сказал старик. — На помощь! Помогите! Там есть хирург.
— Давайте спасать его сами, сударь. Я недавно просив помощи, но врач мне отказал.
— Он должен помочь моему мальчику! — в отчаянии воскликнул старик. — Он должен! Помогите мне, сударь, помогите мне донести туда Жильбера.
— У меня только одна рука, — отвечал Филипп, — но вы можете на нее рассчитывать, сударь.
— А я хоть и стар, но соберу все свои силы. Пойдемте! Старик схватил Жильбера за плечи, молодой человек зажал правой рукой его ноги, и они двинулись по направлению к группе людей, возглавляемых хирургом.
— На помощь! На помощь! — закричал старик.
— Сначала простые люди! — отвечал хирург, верный своему идеалу и уверенный в том, что, отвечая таким образом, он вызывает восхищенный шепот среди окружавших его людей.
— Я и несу простолюдина, — горячо подхватил старик, поддаваясь чувству всеобщего восхищения.
— Тогда после женщин, — продолжал хирург, — мужчины сильнее женщин и легче переносят боль.
— Простое кровопускание, сударь, — проговорил старик, — кровопускания будет довольно.
— А-а, это опять вы! — пропел хирург, заметив Филиппа и не видя старика.
Филипп промолчал. Старик решил, что эти слова обращены к нему.
— Я не господин, — ответил он, — я из народа; меня зовут Жан-Жак Руссо.
Врач удивленно вскрикнул и жестом приказал окружающим подвинуться.
— Пропустите! Уступите место певцу природы! Дайте место освободителю человечества! Место гражданину Женевы!
— Благодарю вас, — сказал старик, — спасибо!
— С вами случилось несчастье? — спросил молодой хирург.
— Нет, не со мной, а вот с этим несчастным ребенком, взгляните!
— Так вы тоже!.. — вскричал врач. — Вы, как и я, помогаете человечеству!
Взволнованный неожиданным триумфом, Руссо в ответ бормотал нечто нечленораздельное.
Филипп совершенно потерялся, оказавшись лицом к лицу с вызывавшим его восхищение философом, и отошел в сторону.
Старику помогли положить Жильбера на стол. Жильбер по-прежнему был без сознания.
Руссо бросил взгляд на того, к чьей помощи он взывал. Это был юноша примерно одних лет с Жильбером, но ни одна черта не напоминала о его молодости. Желтая кожа на лице сморщилась, как у старика, дряблые веки нависли над немигающими глазами, губы были обкусаны, словно в приступе эпилепсии.
Рукава были по локоть закатаны, руки забрызганы кровью, всюду вокруг него лежали груды человеческих конечностей. Он скорее напоминал палача за любимой работой, чем врача, исполнявшего скорбный, но святой долг.
Однако имя Руссо произвело на него столь сильное действие, что он на минуту отказался от своей обычной грубости: он осторожно вспорол Жильберу рукав, затянул руку жгутом и кольнул вену.
Кровь сначала вытекала по капле, а через несколько секунд молодая горячая струя ударила из вены.
— Можно считать, что он спасен, — сказал хирург, — но потребуется тщательный уход, ему сильно помяли грудь.
— Мне остается лишь поблагодарить вас, сударь, — проговорил Руссо, — и выразить восхищение не только тем, что вы отдаете предпочтение бедным, но и преданности, с какой вы им служите. Но не забывайте, что все люди — братья, — Даже благородные, даже аристократы, даже богачи? — спросил хирург, сверкнув проницательными глазами из-под тяжелых век.
— Даже благородные, даже аристократы, даже богачи, когда они страдают, — отвечал Руссо.
— Прошу прощения, сударь, — проговорил хирург, — я родился в Бодри, недалеко от Ньюкастля; я, как и вы — швейцарец, и поэтому отчасти демократ.
— Соотечественник! — воскликнул Руссо. — Швейцарец! Как вас зовут, сударь, как вас зовут?
— У меня скромнее имя, сударь, имя человека, посвятившего жизнь науке и надеющегося в будущем отдать ее ради счастья всего человечества. Меня зовут Жан-Поль Марат.
— Благодарю вас, господин Марат, — отвечал Руссо. — Однако разъясняя народу его права, не возбуждайте в нем чувство мести. Если когда-нибудь он начнет мстить, вы сами, возможно, ужаснетесь репрессиям.
На губах Марата заиграла страшная улыбка.
— Вот бы дожить до этого дня! — вскричал он. — Если мне посчастливится увидеть этот день…
Руссо ужаснулся тому, с каким выражением были произнесены эти слова, подобно путешественнику, приходящему в ужас от первых раскатов еще далекой грозы. Он обхватил Жильбера руками и попытался поднять.
— Два добровольца в помощь господину Руссо, два человека из народа! — выкрикнул хирург.
— Мы! Мы! — раздались голоса. Руссо оставалось только выбрать. Он указал на двух плечистых помощников, и те подхватили Жильбера на руки. Проходя мимо Филиппа, Руссо проговорил:
— Держите мой фонарь, сударь, мне он больше не нужен. Берите!
— Благодарю вас, сударь, благодарю! — отвечал Филипп.
Он схватился за фонарь. Руссо двинулся на улицу Платриер, а молодой человек возобновил поиски.
— Бедный юноша! — прошептал Руссо, оглянувшись и видя, как он удаляется по забитой людьми улице.
Он продолжал свой путь, вздрагивая время от времени, когда до него доносился пронзительный голос хирурга:
— Несите людей из народа! Только простых людей! Пусть пропадают благородные, богачи и аристократы!
Глава 36. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Глава 37. ГОСПОДИН ДЕ ЖЮСЬЕ
— А кого вы ищете? Сына? — робко спросил Филипп.
— Нет, сударь, он — что-то вроде моего приемного сына.
— Вы отпустили его одного?
— Да это уже юноша: ему около девятнадцати лет. Он отвечает за свои поступки, он захотел пойти, я не мог ему помешать. Впрочем, кто мог себе представить, что произойдет!.. Ваша свеча гаснет.
— Да, сударь.
— Пойдемте со мной, я посвечу.
— Благодарю вас, вы очень добры, но мне не хотелось бы вам мешать.
— Не беспокойтесь, я должен искать для собственного спокойствия. Бедное дитя! Он возвращался обыкновенно вовремя, — продолжал старик, идя вдоль по улице, — а сегодня вечером меня будто что-то толкнуло. Я ждал его, было уже одиннадцать часов, жена узнала от соседки о несчастье. Я подождал еще часа два, надеясь, что он вернется. Однако, видя, что его все нет, я под) мал, что с моей стороны нечестно лечь в постель, не имея от него новостей.
— Мы идем к тем домам? — спросил молодой человек.
— Да, вы ведь сами сказали, что толпа должна была двигаться в ту сторону. Бедняжка несомненно побежал туда! Наивный провинциал, не знающий не только обычаев, но и парижских улиц… Может быть, он впервые оказался на площади Людовика Пятнадцатого.
— Моя сестра — тоже из провинции, сударь.
— Отвратительное зрелище! — пробормотал старик, отворачиваясь от сваленных в кучу трупов.
— А ведь именно здесь следовало бы искать, — заметил юноша, решительно поднося фонарь к нагроможденным одно на другое телам.
— Я не могу без содрогания на это смотреть. Я — обыкновенный человек, и разложение приводит меня в ужас.
— Мне этот ужас знаком, однако нынче вечером я научился его преодолевать. Смотрите, вот какой-то юноша, ему можно дать от шестнадцати до восемнадцати лет; должно быть, его задавили: я не вижу раны. Не его ли вы разыскиваете?
Старик сделал над собой усилие и подошел ближе.
— Нет, сударь, — ответил он, — мой моложе, черноволосый, бледнолицый.
— Да они все бледны сегодня вечером, — возразил Филипп.
— Смотрите, мы подошли к Гардмебль, — заметил старик, — вот следы борьбы: кровь на стенах, обрывки одежды на железных прутьях, на пиках решеток. Откровенно говоря, я просто не знаю, куда идти.
— Сюда, сюда, разумеется, — пробормотал Филипп.
— Сколько страдания!
— Боже мой!
— Что такое?
— Обрывок белого платья под трупами. Моя сестра была в белом платье. Дайте мне ваш фонарь, сударь, умоляю!
Филипп и вправду заметил и схватил клочок белой материи. Он бросил его, чтобы единственной здоровой рукой взяться за фонарь.
— Это обрывок женского платья, зажатый в руке молодого человека, — вскричал он, — белого платья, похожего на то, в каком была Андре. Андре! Андре!
Молодой человек заплакал навзрыд.
Старик подошел ближе.
— Это он! — всплеснув руками, воскликнул он. Восклицание привлекло внимание молодого человека.
— Жильбер?.. — крикнул Филипп.
— Вы знаете Жильбера, сударь?
— Так вы искали Жильбера? Эти два восклицания прозвучали одновременно. Старик схватил руку Жильбера: она была ледяной. Филипп расстегнул ему жилет, распахнул рубашку и прижал руку к его сердцу.
— Бедный Жильбер! — проговорил он.
— Мой дорогой мальчик! — вздохнул старик.
— Он дышит! Жив!.. Жив, говорят вам! — закричал Филипп.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен, у него есть пульс.
— Верно! — сказал старик. — На помощь! Помогите! Там есть хирург.
— Давайте спасать его сами, сударь. Я недавно просив помощи, но врач мне отказал.
— Он должен помочь моему мальчику! — в отчаянии воскликнул старик. — Он должен! Помогите мне, сударь, помогите мне донести туда Жильбера.
— У меня только одна рука, — отвечал Филипп, — но вы можете на нее рассчитывать, сударь.
— А я хоть и стар, но соберу все свои силы. Пойдемте! Старик схватил Жильбера за плечи, молодой человек зажал правой рукой его ноги, и они двинулись по направлению к группе людей, возглавляемых хирургом.
— На помощь! На помощь! — закричал старик.
— Сначала простые люди! — отвечал хирург, верный своему идеалу и уверенный в том, что, отвечая таким образом, он вызывает восхищенный шепот среди окружавших его людей.
— Я и несу простолюдина, — горячо подхватил старик, поддаваясь чувству всеобщего восхищения.
— Тогда после женщин, — продолжал хирург, — мужчины сильнее женщин и легче переносят боль.
— Простое кровопускание, сударь, — проговорил старик, — кровопускания будет довольно.
— А-а, это опять вы! — пропел хирург, заметив Филиппа и не видя старика.
Филипп промолчал. Старик решил, что эти слова обращены к нему.
— Я не господин, — ответил он, — я из народа; меня зовут Жан-Жак Руссо.
Врач удивленно вскрикнул и жестом приказал окружающим подвинуться.
— Пропустите! Уступите место певцу природы! Дайте место освободителю человечества! Место гражданину Женевы!
— Благодарю вас, — сказал старик, — спасибо!
— С вами случилось несчастье? — спросил молодой хирург.
— Нет, не со мной, а вот с этим несчастным ребенком, взгляните!
— Так вы тоже!.. — вскричал врач. — Вы, как и я, помогаете человечеству!
Взволнованный неожиданным триумфом, Руссо в ответ бормотал нечто нечленораздельное.
Филипп совершенно потерялся, оказавшись лицом к лицу с вызывавшим его восхищение философом, и отошел в сторону.
Старику помогли положить Жильбера на стол. Жильбер по-прежнему был без сознания.
Руссо бросил взгляд на того, к чьей помощи он взывал. Это был юноша примерно одних лет с Жильбером, но ни одна черта не напоминала о его молодости. Желтая кожа на лице сморщилась, как у старика, дряблые веки нависли над немигающими глазами, губы были обкусаны, словно в приступе эпилепсии.
Рукава были по локоть закатаны, руки забрызганы кровью, всюду вокруг него лежали груды человеческих конечностей. Он скорее напоминал палача за любимой работой, чем врача, исполнявшего скорбный, но святой долг.
Однако имя Руссо произвело на него столь сильное действие, что он на минуту отказался от своей обычной грубости: он осторожно вспорол Жильберу рукав, затянул руку жгутом и кольнул вену.
Кровь сначала вытекала по капле, а через несколько секунд молодая горячая струя ударила из вены.
— Можно считать, что он спасен, — сказал хирург, — но потребуется тщательный уход, ему сильно помяли грудь.
— Мне остается лишь поблагодарить вас, сударь, — проговорил Руссо, — и выразить восхищение не только тем, что вы отдаете предпочтение бедным, но и преданности, с какой вы им служите. Но не забывайте, что все люди — братья, — Даже благородные, даже аристократы, даже богачи? — спросил хирург, сверкнув проницательными глазами из-под тяжелых век.
— Даже благородные, даже аристократы, даже богачи, когда они страдают, — отвечал Руссо.
— Прошу прощения, сударь, — проговорил хирург, — я родился в Бодри, недалеко от Ньюкастля; я, как и вы — швейцарец, и поэтому отчасти демократ.
— Соотечественник! — воскликнул Руссо. — Швейцарец! Как вас зовут, сударь, как вас зовут?
— У меня скромнее имя, сударь, имя человека, посвятившего жизнь науке и надеющегося в будущем отдать ее ради счастья всего человечества. Меня зовут Жан-Поль Марат.
— Благодарю вас, господин Марат, — отвечал Руссо. — Однако разъясняя народу его права, не возбуждайте в нем чувство мести. Если когда-нибудь он начнет мстить, вы сами, возможно, ужаснетесь репрессиям.
На губах Марата заиграла страшная улыбка.
— Вот бы дожить до этого дня! — вскричал он. — Если мне посчастливится увидеть этот день…
Руссо ужаснулся тому, с каким выражением были произнесены эти слова, подобно путешественнику, приходящему в ужас от первых раскатов еще далекой грозы. Он обхватил Жильбера руками и попытался поднять.
— Два добровольца в помощь господину Руссо, два человека из народа! — выкрикнул хирург.
— Мы! Мы! — раздались голоса. Руссо оставалось только выбрать. Он указал на двух плечистых помощников, и те подхватили Жильбера на руки. Проходя мимо Филиппа, Руссо проговорил:
— Держите мой фонарь, сударь, мне он больше не нужен. Берите!
— Благодарю вас, сударь, благодарю! — отвечал Филипп.
Он схватился за фонарь. Руссо двинулся на улицу Платриер, а молодой человек возобновил поиски.
— Бедный юноша! — прошептал Руссо, оглянувшись и видя, как он удаляется по забитой людьми улице.
Он продолжал свой путь, вздрагивая время от времени, когда до него доносился пронзительный голос хирурга:
— Несите людей из народа! Только простых людей! Пусть пропадают благородные, богачи и аристократы!
Глава 36. ВОЗВРАЩЕНИЕ
В то время, как несчастья следовали одно за другим, барон де Таверне чудом избежал опасности.
Не имея возможности оказать физическое сопротивление этой всепожирающей силе, сметавшей все на своем пути, он, тем не менее, не терял спокойствия и ловко удерживался в самом центре толпы, катившейся к улице Магдалины.
Много людей было смято на парапетах площади, раздавлено на углу Гардмебль. Толпа эта оставляла за собой кровавый след, но, несмотря на большие потери, вынесла тех, кто находился в центре, в безопасное место.
Сейчас же народ с радостными криками рассыпался по бульвару.
Барон де Таверне оказался вместе с окружавшими его людьми в безопасности.
В то, что мы сейчас сообщим, было бы трудно поверить, если бы мы уже давно не описали характер барона, ничего не скрывая.
Во все это ужасное путешествие барон де Таверне — Да простит ему Господь — думал только о себе.
Мало того, что он был далеко не хрупкого сложения, барон был еще и человеком действия, а в трудную минуту такие люди руководствуются обыкновенно поговоркой Цезаря: Age quod agis.
Не будем утверждать, что барон де Таверне был эгоист; предположим, что он был человек рассеянный Впрочем, как только он оказался на бульваре, как только он почувствовал себя свободнее, как только он понял, что избежал смерти и возвращается к жизни, как только обрел уверенность в себе, барон удовлетворенно крякнул. Но сразу вслед за тем он закричал.
Это был крик отчаяния.
— Дочь моя! Дочь моя!
Он застыл, уронив руки; глаза его смотрели в одну точку и ничего не выражали, он словно перебирал в памяти все подробности разлуки с дочерью
— Бедный! — прошептали сочувствующие женские голоса.
Вокруг барона образовался кружок из людей, готовых его пожалеть и, в особенности, повыспросить.
Однако такие разговоры были не в обычае барона де Таверне. Ему было неловко перед окружавшими его сочувствовавшими людьми. Сделав над собой усилие, он разорвал этот круг и — к чести барона — зашагал по направлению к площади.
Впрочем, те несколько шагов, которые он успел сделать, были следствием неосознанного чувства родительской любви, а она не исчезает навсегда из человеческого сердца. Но здравый смысл в тот же миг пришел на помощь барону и остановил его.
Давайте проследим, если угодно читателю, за ходом его мыслей.
Прежде всего он подумал, что на площадь Людовика XV пробраться невозможно. Там были заторы, убийства; с площади одна за другой катились людские волны, и было бы так же нелепо пытаться идти им наперекор, как пловцу пытаться плыть вверх по Рейну Ну и, кроме того, раз уж десница Господня спасла его в толпе, как он может противиться Божьей воле и снова подвергать себя опасности, разыскивая женщину среди ста тысяч других?
Потом у него появилась надежда, напоминающая золотой луч, скрашивающий безнадежность самой мрачной ночи.
Разве Андре не была рядом с Филиппом, разве не держалась она за его руку, разве он не должен был бы защищать ее, как мужчина и как брат?
Ничего странного не было в том, что его, слабого, немощного старика, увлекла за собой толпа, но Филипп — страстная натура, он вынослив, живуч; у Филиппа — стальные мышцы; Филипп отвечает за сестру; нельзя себе представить, чтобы его могла подчинить себе кучка людей:
Филипп, конечно, боролся и победил.
Как всякий эгоист, барон приписывал Филиппу те качества, которых эгоист обыкновенно лишает себя, но ищет в других: не быть сильным, щедрым, отважным — для эгоиста в этом и заключается эгоизм; человек, обладающий этими качествами, для него — соперник, противник, враг, ведь он лишает его преимуществ, которые эгоист считает себя вправе не признавать.
Барон де Таверне убедил себя в том, что Филипп наверняка должен был спасти сестру, что он потерял какое-то время на то, чтобы потом отыскать отца и тоже его спасти. Но теперь, вероятно — и даже несомненно, — он уже отправился на улицу Кок-Эрон вместе с сестрой, утомленной всей этой суматохой Он повернул назад и, спустившись по улице Капуцинов, вышел на площадь Конкет или Людовика Великого, ныне — площадь Виктории.
Однако, еще не дойдя до особняка, он увидел разговаривавшую с кумушками Николь. Она крикнула с порога:
— А где господин Филипп и мадмуазель Андре? Что с ними?
Всему Парижу было уже известно о случившейся беде от тех, кому удалось спастись; новость обрастала слухами.
— Ах, Боже мой! — вскричал барон. — Так они, значит, еще не возвращались, Николь?
— Нет, сударь, нет, их не видно.
— Должно быть, они пошли в обход, — предположил барон; его все сильнее охватывала дрожь по мере того, как рушились его предположения.
Барон остался ждать на улице с причитавшей Николь и простершим к небу руки Ла Бри.
— Вон господин Филипп! — закричала Николь в неописуемом ужасе, потому что Филипп был один.
Это и в самом деле был Филипп, он запыхался, на лице его было написано отчаяние.
— Сестра здесь? — издалека крикнул он, заметив собравшихся на пороге людей.
— Боже мой! — заикаясь, проговорил бледный барон.
— Андре! Андре! — продолжал кричать молодой человек, подбегая к дому.
— Где Андре?
— Мы ее не видали, ее здесь нет, господин Филипп. Господи, помилуй! Милая барышня! Николь зарыдала.
— Как ты мог вернуться? — вскричал барон с несправедливой злобой.
Вместо ответа Филипп подошел ближе, показал на окровавленное лицо и перебитую и болтавшуюся, словно неживая, руку.
— Ах, Андре, — вздохнул старик, — бедняжечка моя! Он опустился на каменную скамейку рядом с дверью.
— Я найду ее живую или мертвую! — с мрачным видом проговорил Филипп.
Он бросился бежать обратно, словно в лихорадке. На бегу он поддерживал правой рукой левую через прореху в куртке. Если бы эта ненужная рука помешала ему вернуться в толпу и у него был бы топор, он отрубил бы ее.
Тут-то он встретил на площади Руссо, нашел Жильбера, увидел мрачного, залитого кровью хирурга, более похожего на сатану, возглавлявшего убийство, чем благодетеля, облегчавшего страдания.
Филипп почти всю ночь бродил по площади Людовика XV.
Он никак не мог отойти от стен Гардмебль, где был найден Жильбер, поднося к глазам зажатый в кулаке клочок белого муслина.
Когда небо начало светлеть на востоке, изможденный Филипп был готов рухнуть среди трупов, не таких бледных, как он, испытывая странное головокружение. Он вдруг подумал, как в свое время его отец, что Андре уже вернулась или что ее доставили домой: Филипп поспешил на улицу Кок-Эрон.
Он издали заметил у дверей тех, кого оставил, уходя на поиски Андре.
Он понял, что Андре не появлялась, и остановился.
Барон его заметил.
— Ну, что там? — закричал он Филиппу.
— Как! Сестра еще не вернулась? — спросил Филипп.
— Увы!.. — в один голос вскричали барон, Николь и Ла Бри.
— Неужели ничего? Никаких новостей? Никаких сведений? Никакой надежды?
— Ничего!
Филипп рухнул на каменную скамейку у двери, барон завыл.
В это самое мгновение в конце улицы появился фиакр. Он неторопливо подъехал и остановился против особняка.
Через окно в дверце можно было заметить женщину, уронившую голову на плечо и находившуюся словно в забытьи. При виде ее Филипп очнулся и рванулся к экипажу.
Дверца фиакра распахнулась, и оттуда вышел какой-то человек, неся Андре на руках.
— Мертвая! Мертвая! Вот нам ее и принесли! — вскричал Филипп, падая на колени.
— Мертвая! — пролепетал барон. — Сударь! Неужто она и вправду мертва?
— Я другого мнения, господа, — спокойно отвечал державший Андре человек. — Надеюсь, что мадмуазель де Таверне всего-навсего лишилась чувств.
— Колдун! Это колдун! — воскликнул барон.
— Господин барон де Бальзамо! — прошептал Филипп.
— Он самый, господин барон, и я весьма рад, что мне удалось узнать мадмуазель де Таверне в этой ужасной давке.
— Где именно, сударь? — спросил Филипп.
— Около особняка Гардмебль.
— Совершенно верно, — заметил Филипп. Неожиданно выражение радости сменилось на его лице мрачной подозрительностью:
— А почему вы привезли ее так поздно, барон?
— Сударь! Вам нетрудно будет помять мое затруднительное положение, — не удивившись вопросу, отвечал он. — Я не знал адреса вашей сестры и приказал своим людям доставить ее к маркизе де Савиньи, одной из моих приятельниц, она живет недалеко от королевских конюшен. А этот славный малый — вот он, перед вами, — это он помог мне поддерживать мадмуазель… Подойдите, Контуа.
Бальзамо махнул рукой, и из фиакра вышел лакей в королевской ливрее.
— Этот славный малый служит в королевских конюшнях, он узнал мадмуазель, потому что отвозил вас однажды из Ла Мюэт в ваш особняк. Мадмуазель обязана этой счастливой встречей своей необычайной красоте. Я приказал посадить ее в фиакр рядом со мной и вот теперь имею честь вам доставить со всем моим почтением мадмуазель де Таверне менее пострадавшей, чем вы ожидали.
Он почтительно передал девушку на руки барону и Николь.
Барон впервые ощутил на глазах слезы и, подивившись своей чувствительности, не стал их скрывать. Филипп подал здоровую руку Бальзамо.
— Сударь! — обратился барон к Бальзамо. — Вы знаете мой адрес, знаете, как меня зовут. Прошу вас пройти в дом, где бы я мог поблагодарить вас за оказанную нам услугу.
— Я лишь исполнил долг, сударь, — отвечал Бальзамо. — И потом, вы в свое время оказали мне гостеприимство.
Поклонившись, он пошел прочь, не отвечая на приглашение барона зайти в дом.
Обернувшись, он прибавил:
— Прошу прощения, я забыл оставить вам точный адрес маркизы де Савиньи; она живет в своем особняке на улице Сент-Оноре, рядом с Фейан. Я вам сообщаю это на тот случай, если мадмуазель де Таверне сочтет своим долгом нанести ей визит.
В его объяснениях, во всех этих подробностях, в нагромождении доказательств Филипп, да и барон чувствовали любезность, глубоко их тронувшую.
— Сударь, — заметил барон, — моя дочь обязана вам жизнью.
— Я знаю это, сударь, я счастлив и горд этой мыслью, — сказал Бальзамо.
На этот раз Бальзамо в сопровождении Контуа, отказавшегося от вознаграждения Филиппа, сел в фиакр и уехал.
Почти в ту же секунду Андре открыла глаза, будто приходя в себя с отъездом Бальзамо.
Некоторое время она не могла говорить, ничего не слышала и поводила вокруг испуганными глазами.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал Филипп. — Неужто Господь вернул нам ее только наполовину? Уж не сошла ли она с ума?
Казалось, Андре поняла его слова и покачала головой. Однако она по-прежнему не произносила ни слова и будто находилась во власти сильнейшего возбуждения.
Она стояла возле скамейки и указывала рукой в ту сторону, где исчез Бальзамо.
— Довольно! Этому должен когда-нибудь наступить конец. Помоги сестре войти в дом, Филипп.
Молодой человек подхватил Андре здоровой рукой. Другой рукой девушка оперлась на Николь. Андре двигалась, словно во сне. Так они вошли в дом и добрались до своего павильона.
Только здесь к ней вернулся дар речи.
— Филипп!.. Отец! — проговорила она.
— Она нас узнает, она нас узнает! — вскричал Филипп.
— Конечно, узнаю! Господи! Что же это было?
Андре закрыла глаза, но на сей раз не потому, что потеряла сознание, а засыпая спокойным сном.
Николь, оставшись наедине с Андре, раздела ее и уложила в постель.
Вернувшись к себе, Филипп увидел врача: предупредительный Ла Бри сбегал за ним, как только нашлась Андре.
Доктор осмотрел руку Филиппа. Перелома не было, рука была только вывихнута. Доктор сильно надавил на руку и вернул плечо в первоначальное положение.
Беспокоясь за сестру, Филипп пригласил врача к постели Андре.
Доктор пощупал у девушки пульс, послушал ее и улыбнулся.
— Ваша сестра спит спокойно и безмятежно, как ребенок, — сказал он. — Пусть она спит, шевалье, ей ничего больше не нужно.
А барон, едва убедившись в том, что его дети живы, заснул крепким сном.
Не имея возможности оказать физическое сопротивление этой всепожирающей силе, сметавшей все на своем пути, он, тем не менее, не терял спокойствия и ловко удерживался в самом центре толпы, катившейся к улице Магдалины.
Много людей было смято на парапетах площади, раздавлено на углу Гардмебль. Толпа эта оставляла за собой кровавый след, но, несмотря на большие потери, вынесла тех, кто находился в центре, в безопасное место.
Сейчас же народ с радостными криками рассыпался по бульвару.
Барон де Таверне оказался вместе с окружавшими его людьми в безопасности.
В то, что мы сейчас сообщим, было бы трудно поверить, если бы мы уже давно не описали характер барона, ничего не скрывая.
Во все это ужасное путешествие барон де Таверне — Да простит ему Господь — думал только о себе.
Мало того, что он был далеко не хрупкого сложения, барон был еще и человеком действия, а в трудную минуту такие люди руководствуются обыкновенно поговоркой Цезаря: Age quod agis.
Не будем утверждать, что барон де Таверне был эгоист; предположим, что он был человек рассеянный Впрочем, как только он оказался на бульваре, как только он почувствовал себя свободнее, как только он понял, что избежал смерти и возвращается к жизни, как только обрел уверенность в себе, барон удовлетворенно крякнул. Но сразу вслед за тем он закричал.
Это был крик отчаяния.
— Дочь моя! Дочь моя!
Он застыл, уронив руки; глаза его смотрели в одну точку и ничего не выражали, он словно перебирал в памяти все подробности разлуки с дочерью
— Бедный! — прошептали сочувствующие женские голоса.
Вокруг барона образовался кружок из людей, готовых его пожалеть и, в особенности, повыспросить.
Однако такие разговоры были не в обычае барона де Таверне. Ему было неловко перед окружавшими его сочувствовавшими людьми. Сделав над собой усилие, он разорвал этот круг и — к чести барона — зашагал по направлению к площади.
Впрочем, те несколько шагов, которые он успел сделать, были следствием неосознанного чувства родительской любви, а она не исчезает навсегда из человеческого сердца. Но здравый смысл в тот же миг пришел на помощь барону и остановил его.
Давайте проследим, если угодно читателю, за ходом его мыслей.
Прежде всего он подумал, что на площадь Людовика XV пробраться невозможно. Там были заторы, убийства; с площади одна за другой катились людские волны, и было бы так же нелепо пытаться идти им наперекор, как пловцу пытаться плыть вверх по Рейну Ну и, кроме того, раз уж десница Господня спасла его в толпе, как он может противиться Божьей воле и снова подвергать себя опасности, разыскивая женщину среди ста тысяч других?
Потом у него появилась надежда, напоминающая золотой луч, скрашивающий безнадежность самой мрачной ночи.
Разве Андре не была рядом с Филиппом, разве не держалась она за его руку, разве он не должен был бы защищать ее, как мужчина и как брат?
Ничего странного не было в том, что его, слабого, немощного старика, увлекла за собой толпа, но Филипп — страстная натура, он вынослив, живуч; у Филиппа — стальные мышцы; Филипп отвечает за сестру; нельзя себе представить, чтобы его могла подчинить себе кучка людей:
Филипп, конечно, боролся и победил.
Как всякий эгоист, барон приписывал Филиппу те качества, которых эгоист обыкновенно лишает себя, но ищет в других: не быть сильным, щедрым, отважным — для эгоиста в этом и заключается эгоизм; человек, обладающий этими качествами, для него — соперник, противник, враг, ведь он лишает его преимуществ, которые эгоист считает себя вправе не признавать.
Барон де Таверне убедил себя в том, что Филипп наверняка должен был спасти сестру, что он потерял какое-то время на то, чтобы потом отыскать отца и тоже его спасти. Но теперь, вероятно — и даже несомненно, — он уже отправился на улицу Кок-Эрон вместе с сестрой, утомленной всей этой суматохой Он повернул назад и, спустившись по улице Капуцинов, вышел на площадь Конкет или Людовика Великого, ныне — площадь Виктории.
Однако, еще не дойдя до особняка, он увидел разговаривавшую с кумушками Николь. Она крикнула с порога:
— А где господин Филипп и мадмуазель Андре? Что с ними?
Всему Парижу было уже известно о случившейся беде от тех, кому удалось спастись; новость обрастала слухами.
— Ах, Боже мой! — вскричал барон. — Так они, значит, еще не возвращались, Николь?
— Нет, сударь, нет, их не видно.
— Должно быть, они пошли в обход, — предположил барон; его все сильнее охватывала дрожь по мере того, как рушились его предположения.
Барон остался ждать на улице с причитавшей Николь и простершим к небу руки Ла Бри.
— Вон господин Филипп! — закричала Николь в неописуемом ужасе, потому что Филипп был один.
Это и в самом деле был Филипп, он запыхался, на лице его было написано отчаяние.
— Сестра здесь? — издалека крикнул он, заметив собравшихся на пороге людей.
— Боже мой! — заикаясь, проговорил бледный барон.
— Андре! Андре! — продолжал кричать молодой человек, подбегая к дому.
— Где Андре?
— Мы ее не видали, ее здесь нет, господин Филипп. Господи, помилуй! Милая барышня! Николь зарыдала.
— Как ты мог вернуться? — вскричал барон с несправедливой злобой.
Вместо ответа Филипп подошел ближе, показал на окровавленное лицо и перебитую и болтавшуюся, словно неживая, руку.
— Ах, Андре, — вздохнул старик, — бедняжечка моя! Он опустился на каменную скамейку рядом с дверью.
— Я найду ее живую или мертвую! — с мрачным видом проговорил Филипп.
Он бросился бежать обратно, словно в лихорадке. На бегу он поддерживал правой рукой левую через прореху в куртке. Если бы эта ненужная рука помешала ему вернуться в толпу и у него был бы топор, он отрубил бы ее.
Тут-то он встретил на площади Руссо, нашел Жильбера, увидел мрачного, залитого кровью хирурга, более похожего на сатану, возглавлявшего убийство, чем благодетеля, облегчавшего страдания.
Филипп почти всю ночь бродил по площади Людовика XV.
Он никак не мог отойти от стен Гардмебль, где был найден Жильбер, поднося к глазам зажатый в кулаке клочок белого муслина.
Когда небо начало светлеть на востоке, изможденный Филипп был готов рухнуть среди трупов, не таких бледных, как он, испытывая странное головокружение. Он вдруг подумал, как в свое время его отец, что Андре уже вернулась или что ее доставили домой: Филипп поспешил на улицу Кок-Эрон.
Он издали заметил у дверей тех, кого оставил, уходя на поиски Андре.
Он понял, что Андре не появлялась, и остановился.
Барон его заметил.
— Ну, что там? — закричал он Филиппу.
— Как! Сестра еще не вернулась? — спросил Филипп.
— Увы!.. — в один голос вскричали барон, Николь и Ла Бри.
— Неужели ничего? Никаких новостей? Никаких сведений? Никакой надежды?
— Ничего!
Филипп рухнул на каменную скамейку у двери, барон завыл.
В это самое мгновение в конце улицы появился фиакр. Он неторопливо подъехал и остановился против особняка.
Через окно в дверце можно было заметить женщину, уронившую голову на плечо и находившуюся словно в забытьи. При виде ее Филипп очнулся и рванулся к экипажу.
Дверца фиакра распахнулась, и оттуда вышел какой-то человек, неся Андре на руках.
— Мертвая! Мертвая! Вот нам ее и принесли! — вскричал Филипп, падая на колени.
— Мертвая! — пролепетал барон. — Сударь! Неужто она и вправду мертва?
— Я другого мнения, господа, — спокойно отвечал державший Андре человек. — Надеюсь, что мадмуазель де Таверне всего-навсего лишилась чувств.
— Колдун! Это колдун! — воскликнул барон.
— Господин барон де Бальзамо! — прошептал Филипп.
— Он самый, господин барон, и я весьма рад, что мне удалось узнать мадмуазель де Таверне в этой ужасной давке.
— Где именно, сударь? — спросил Филипп.
— Около особняка Гардмебль.
— Совершенно верно, — заметил Филипп. Неожиданно выражение радости сменилось на его лице мрачной подозрительностью:
— А почему вы привезли ее так поздно, барон?
— Сударь! Вам нетрудно будет помять мое затруднительное положение, — не удивившись вопросу, отвечал он. — Я не знал адреса вашей сестры и приказал своим людям доставить ее к маркизе де Савиньи, одной из моих приятельниц, она живет недалеко от королевских конюшен. А этот славный малый — вот он, перед вами, — это он помог мне поддерживать мадмуазель… Подойдите, Контуа.
Бальзамо махнул рукой, и из фиакра вышел лакей в королевской ливрее.
— Этот славный малый служит в королевских конюшнях, он узнал мадмуазель, потому что отвозил вас однажды из Ла Мюэт в ваш особняк. Мадмуазель обязана этой счастливой встречей своей необычайной красоте. Я приказал посадить ее в фиакр рядом со мной и вот теперь имею честь вам доставить со всем моим почтением мадмуазель де Таверне менее пострадавшей, чем вы ожидали.
Он почтительно передал девушку на руки барону и Николь.
Барон впервые ощутил на глазах слезы и, подивившись своей чувствительности, не стал их скрывать. Филипп подал здоровую руку Бальзамо.
— Сударь! — обратился барон к Бальзамо. — Вы знаете мой адрес, знаете, как меня зовут. Прошу вас пройти в дом, где бы я мог поблагодарить вас за оказанную нам услугу.
— Я лишь исполнил долг, сударь, — отвечал Бальзамо. — И потом, вы в свое время оказали мне гостеприимство.
Поклонившись, он пошел прочь, не отвечая на приглашение барона зайти в дом.
Обернувшись, он прибавил:
— Прошу прощения, я забыл оставить вам точный адрес маркизы де Савиньи; она живет в своем особняке на улице Сент-Оноре, рядом с Фейан. Я вам сообщаю это на тот случай, если мадмуазель де Таверне сочтет своим долгом нанести ей визит.
В его объяснениях, во всех этих подробностях, в нагромождении доказательств Филипп, да и барон чувствовали любезность, глубоко их тронувшую.
— Сударь, — заметил барон, — моя дочь обязана вам жизнью.
— Я знаю это, сударь, я счастлив и горд этой мыслью, — сказал Бальзамо.
На этот раз Бальзамо в сопровождении Контуа, отказавшегося от вознаграждения Филиппа, сел в фиакр и уехал.
Почти в ту же секунду Андре открыла глаза, будто приходя в себя с отъездом Бальзамо.
Некоторое время она не могла говорить, ничего не слышала и поводила вокруг испуганными глазами.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал Филипп. — Неужто Господь вернул нам ее только наполовину? Уж не сошла ли она с ума?
Казалось, Андре поняла его слова и покачала головой. Однако она по-прежнему не произносила ни слова и будто находилась во власти сильнейшего возбуждения.
Она стояла возле скамейки и указывала рукой в ту сторону, где исчез Бальзамо.
— Довольно! Этому должен когда-нибудь наступить конец. Помоги сестре войти в дом, Филипп.
Молодой человек подхватил Андре здоровой рукой. Другой рукой девушка оперлась на Николь. Андре двигалась, словно во сне. Так они вошли в дом и добрались до своего павильона.
Только здесь к ней вернулся дар речи.
— Филипп!.. Отец! — проговорила она.
— Она нас узнает, она нас узнает! — вскричал Филипп.
— Конечно, узнаю! Господи! Что же это было?
Андре закрыла глаза, но на сей раз не потому, что потеряла сознание, а засыпая спокойным сном.
Николь, оставшись наедине с Андре, раздела ее и уложила в постель.
Вернувшись к себе, Филипп увидел врача: предупредительный Ла Бри сбегал за ним, как только нашлась Андре.
Доктор осмотрел руку Филиппа. Перелома не было, рука была только вывихнута. Доктор сильно надавил на руку и вернул плечо в первоначальное положение.
Беспокоясь за сестру, Филипп пригласил врача к постели Андре.
Доктор пощупал у девушки пульс, послушал ее и улыбнулся.
— Ваша сестра спит спокойно и безмятежно, как ребенок, — сказал он. — Пусть она спит, шевалье, ей ничего больше не нужно.
А барон, едва убедившись в том, что его дети живы, заснул крепким сном.
Глава 37. ГОСПОДИН ДЕ ЖЮСЬЕ
Давайте еще раз перенесемся в дом на улице Платриер, куда де Сартин посылал своего агента. Мы увидим там утром 31 мая Жильбера, лежащего на матрасе в комнате Терезы, а вокруг него — Терезу, Руссо и их многочисленных соседей, с ужасом наблюдающих за тем, каковы могут быть последствия большого праздника, от которого еще не оправился Париж.
Бледный, окровавленный Жильбер открыл глаза. Едва придя в себя, он приподнялся и попытался оглядеться, полагая, что все еще находится на площади Людовика XV.
Тревога сменилась на его лице радостью. Затем грусть опять затмила радость.
— Вам больно. Друг мой? — спросил Руссо, ласково взяв его за руку.
— Кому я обязан спасением? — проговорил Жильбер. — Кто вспомнил обо мне, одиноком страннике в этом мире?
— Вас спасло то, что вы были еще живы. О вас вспомнил Тот, кто думает о всех нас.
— Все-таки это неосторожно — разгуливать в такой толпе, — проворчала Тереза.
— Да, да, неосторожно, — хором стали поддакивать соседки.
— Как можно быть неосторожным там, где не ожидаешь опасности? А как можно предвидеть опасность, отправляясь поглазеть на фейерверк? Если в этом случае угрожает опасность, это не значит, что человек неосторожен, это говорит о том, что он несчастен. Вот мы рассуждаем об этом, а разве мы не поступили бы так же?
Жильбер огляделся и, заметив, что он лежит в комнате Руссо, хотел было заговорить.
Но в эту минуту кровь пошла у него горлом и носом, и он потерял сознание.
Руссо был предупрежден хирургом с площади Людовика XV, поэтому нисколько не растерялся. Он ожидал такого исхода, и сейчас уложил больного на голый матрас без простыней.
— А теперь можете уложить бедного мальчика в постель, — сказал он Терезе.
— Куда же это?
— Да сюда, на мою кровать.
Жильбер все слышал; крайняя слабость мешала ему немедля ответить, однако он сделал над собою усилие и, открыв глаза, проговорил:
— Нет, нет! Наверху!
— Вы хотите вернуться в свою комнату?
— Да, да, пожалуйста.
Он ответил скорее взглядом, нежели губами. На его желание повлияло воспоминание более сильное, нежели его страдание, способное, казалось, победить даже его разум.
Руссо, будучи натурой весьма чувствительной, вероятно, понял его.
— Хорошо, дитя мое, мы перенесем вас наверх. Он не хочет нас стеснять, — сказал он Терезе; Тереза от души одобряла такое решение.
Итак, было решено, что Жильбер сию минуту будет перенесен на чердак, раз он этого требует.
После обеда Руссо пришел навестить своего ученика и провел возле него время, которое он убивал обыкновенно, перебирая любимые растения; молодому человеку стало немного лучше, и он тихим, тусклым голосом рассказывал о подробностях катастрофы.
Он не сказал, почему пошел смотреть фейерверк; он говорил, что на площадь Людовика XV его привело любопытство.
Руссо не мог заподозрить его в скрытности, ведь он не был колдуном. Вот почему он не выразил Жильберу удивления и довольствовался его ответами. Он посоветовал ему только не вставать с постели. Не стал он ему рассказывать и о найденном в его руке клочке материи, за который ухватился Филипп.
Однако этот разговор обоим собеседникам казался интересным и правдивым, они увлеклись им настолько, что не слыхали шагов Терезы на лестнице — Жак! — окликнула она мужа. — Жак!
— Ну, что там такое?
— Наверное, теперь и ко мне пришел какой-нибудь принц, — слабо улыбаясь, прошептал Жильбер.
— Жак! — опять закричала Тереза, продолжая подниматься по лестнице.
— Что тебе от меня нужно? Тереза появилась на пороге.
— Внизу ждет господин де Жюсье, — сообщила она. — Он узнал, что вас видели ночью на площади, и пришел спросить, не ранены ли вы.
— Милый Жюсье! — воскликнул Руссо. — Превосходный человек, как, впрочем, и все, кто по доброй воле или по необходимости близок к природе — источнику всего доброго! Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, Жильбер, я сейчас вернусь.
— Благодарю, — проговорил молодой человек.
Руссо вышел.
Однако едва он покинул чердак, как Жильбер, собравшись с силами, приподнялся и пополз к слуховому оконцу, откуда было видно окно Андре.
Молодому человеку, совершенно обессиленному и ничего не соображавшему, было довольно трудно взобраться на табурет и приподнять решетку окна, а потом опереться на гребень крыши Однако Жильберу это удалось проделать, но, оказавшись в этом положении, он почувствовал, что свет померк у него в глазах, руки задрожали, кровь подступила к горлу, и он рухнул на пол.
Бледный, окровавленный Жильбер открыл глаза. Едва придя в себя, он приподнялся и попытался оглядеться, полагая, что все еще находится на площади Людовика XV.
Тревога сменилась на его лице радостью. Затем грусть опять затмила радость.
— Вам больно. Друг мой? — спросил Руссо, ласково взяв его за руку.
— Кому я обязан спасением? — проговорил Жильбер. — Кто вспомнил обо мне, одиноком страннике в этом мире?
— Вас спасло то, что вы были еще живы. О вас вспомнил Тот, кто думает о всех нас.
— Все-таки это неосторожно — разгуливать в такой толпе, — проворчала Тереза.
— Да, да, неосторожно, — хором стали поддакивать соседки.
— Как можно быть неосторожным там, где не ожидаешь опасности? А как можно предвидеть опасность, отправляясь поглазеть на фейерверк? Если в этом случае угрожает опасность, это не значит, что человек неосторожен, это говорит о том, что он несчастен. Вот мы рассуждаем об этом, а разве мы не поступили бы так же?
Жильбер огляделся и, заметив, что он лежит в комнате Руссо, хотел было заговорить.
Но в эту минуту кровь пошла у него горлом и носом, и он потерял сознание.
Руссо был предупрежден хирургом с площади Людовика XV, поэтому нисколько не растерялся. Он ожидал такого исхода, и сейчас уложил больного на голый матрас без простыней.
— А теперь можете уложить бедного мальчика в постель, — сказал он Терезе.
— Куда же это?
— Да сюда, на мою кровать.
Жильбер все слышал; крайняя слабость мешала ему немедля ответить, однако он сделал над собою усилие и, открыв глаза, проговорил:
— Нет, нет! Наверху!
— Вы хотите вернуться в свою комнату?
— Да, да, пожалуйста.
Он ответил скорее взглядом, нежели губами. На его желание повлияло воспоминание более сильное, нежели его страдание, способное, казалось, победить даже его разум.
Руссо, будучи натурой весьма чувствительной, вероятно, понял его.
— Хорошо, дитя мое, мы перенесем вас наверх. Он не хочет нас стеснять, — сказал он Терезе; Тереза от души одобряла такое решение.
Итак, было решено, что Жильбер сию минуту будет перенесен на чердак, раз он этого требует.
После обеда Руссо пришел навестить своего ученика и провел возле него время, которое он убивал обыкновенно, перебирая любимые растения; молодому человеку стало немного лучше, и он тихим, тусклым голосом рассказывал о подробностях катастрофы.
Он не сказал, почему пошел смотреть фейерверк; он говорил, что на площадь Людовика XV его привело любопытство.
Руссо не мог заподозрить его в скрытности, ведь он не был колдуном. Вот почему он не выразил Жильберу удивления и довольствовался его ответами. Он посоветовал ему только не вставать с постели. Не стал он ему рассказывать и о найденном в его руке клочке материи, за который ухватился Филипп.
Однако этот разговор обоим собеседникам казался интересным и правдивым, они увлеклись им настолько, что не слыхали шагов Терезы на лестнице — Жак! — окликнула она мужа. — Жак!
— Ну, что там такое?
— Наверное, теперь и ко мне пришел какой-нибудь принц, — слабо улыбаясь, прошептал Жильбер.
— Жак! — опять закричала Тереза, продолжая подниматься по лестнице.
— Что тебе от меня нужно? Тереза появилась на пороге.
— Внизу ждет господин де Жюсье, — сообщила она. — Он узнал, что вас видели ночью на площади, и пришел спросить, не ранены ли вы.
— Милый Жюсье! — воскликнул Руссо. — Превосходный человек, как, впрочем, и все, кто по доброй воле или по необходимости близок к природе — источнику всего доброго! Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, Жильбер, я сейчас вернусь.
— Благодарю, — проговорил молодой человек.
Руссо вышел.
Однако едва он покинул чердак, как Жильбер, собравшись с силами, приподнялся и пополз к слуховому оконцу, откуда было видно окно Андре.
Молодому человеку, совершенно обессиленному и ничего не соображавшему, было довольно трудно взобраться на табурет и приподнять решетку окна, а потом опереться на гребень крыши Однако Жильберу это удалось проделать, но, оказавшись в этом положении, он почувствовал, что свет померк у него в глазах, руки задрожали, кровь подступила к горлу, и он рухнул на пол.