Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   — Ваше высочество зачеркнули три слова.
   — Какие же это были слова? — с живостью спросила принцесса.
   — Это были первые слова письма.
   — Я вас не спрашиваю, где были эти слова, я спрашиваю, что они выражали.
   — Должно быть, слишком сильное выражение привязанности к лицу, которому было адресовано письмо. Вот в чем заключалась слабость, о которой я говорил и которую в определенных обстоятельствах можно было бы вменить в вину вашей матери.
   — Так вы помните эти три слова?
   — Да, я их помню.
   — Вы можете их повторить?
   — Разумеется.
   — Повторите.
   — Вслух?
   — Да.
   — «Мой дорогой друг».
   Закусив губу, Мария-Антуанетта побледнела.
   — Не желает ли ваше высочество, — спросил Бальзамо, — чтобы я сказал, кому было адресовано письмо? — Нет, я хочу, чтобы вы мне это написали. Бальзамо Достал из кармана что-то вроде записной книжки с золотой застежкой, написал на первом листке несколько слов золотым карандашом, оторвал листок и с поклоном протянул его принцессе.
   Мария-Антуанетта взяла листок и прочла:
   «Письмо было адресовано любовнице короля Людовика Пятнадцатого госпоже маркизе де Помпадур».
   Принцесса удивленно взглянула на человека, выражавшегося так ясно, четко, почти не испытывая волнения. Несмотря на то, что, разговаривая с ней, Бальзамо почтительно кланялся, она чувствовала, что он подчиняет ее себе.
   — Все это правда, сударь, — сказала она, — и хотя мне неизвестно, каким образом вы узнали все эти подробности, я готова повторить во всеуслышание, потому что не умею лгать: все это правда.
   — В таком случае, — проговорил Бальзамо, — прошу позволения вашего высочества откланяться. Надеюсь, ваше высочество убедились в безобидности моих премудростей?
   — Отнюдь нет, сударь, — возразила задетая за живое принцесса. — чем больше я убеждаюсь в вашей премудрости, тем больше настаиваю на том, чтобы вы предсказали мне судьбу. Вы ведь говорили о прошлом, а я хочу знать, что меня ожидает в будущем.
   Принцесса разволновалась, чего ей не удалось скрыть от присутствовавших.
   — Я готов, — сказал Бальзамо, — однако осмелюсь просить ваше высочество не торопить меня.
   — Я никогда не повторяю дважды «я хочу», а вы помните сударь, что я однажды уже произнесла эти слова.
   — Позвольте мне хотя бы посоветоваться с оракулом, сударыня, — умоляюще проговорил Бальзамо. — Я должен узнать, могу ли я открыть будущее вашему высочеству.
   — Доброе ли, плохое ли, я хочу его знать, вы меня поняли, сударь? — продолжала Мария-Антуанетта. — В хорошее предсказание я не поверю, сочтя его за лесть. Плохое буду считать предупреждением. Но каким бы ни было ваше предсказание, обещаю, что буду вам за него признательна. Итак, начинайте.
   Принцесса произнесла последние слова тоном, не допускавшим ни замечаний, ни промедления.
   Бальзамо взял пузатый графин с узким и коротким горлышком — мы о нем уже упоминали — и поставил на золотую тарелку.
   Вода осветилась, запрыгали зайчики, отражаясь в перламутровых стенках сосуда и в сверкавшей воде. Казалось, пристальный взгляд прорицателя читал таинственные знаки, начерченные в глубине сосуда.
   Все смолкло.
   Бальзамо поднял хрустальный графин и, в последний раз внимательно на него взглянув, опустил на стол и покачал головой.
   — Что там? — спросила дофина.
   — Не могу сказать, — отвечал Бальзамо.
   Выражение лица принцессы словно говорило: «Ну подожди, я умею заставить заговорить даже тех, кто любит молчать».
   — Так вам нечего мне сказать? — громко спросила она.
   — Есть вещи, которые нельзя говорить царствующим особам, ваше высочество, — отвечал Бальзамо, всем своим видом давая понять, что готов ослушаться даже приказания принцессы.
   — В особенности, — продолжала она, — когда они выражаются в слове «ничего».
   — Меня останавливает совсем не это, сударыня, скорее напротив.
   Бальзамо казался смущенным. Кардинал смеялся ему в лицо; барон, подходя к нему, проворчал:
   — Ну вот, мой колдун истощился: ненадолго его хватило. Теперь недостает только, чтобы на наших глаза все эти золотые чашки превратились в фиговые листки, как в восточной сказке.
   — Я бы предпочла простые фиговые листки всему этому великолепию, устроенному господином Бальзамо для тою, чтобы быть мне представленным.
   — Ваше высочество! — сказал Бальзамо, заметно побледнев. — Соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.
   — Ах, сударь, совсем не трудно было догадаться, что я захочу вас увидеть.
   — Простите его, ваше высочество, — едва слышно пролепетала Андре, — он думал, что хорошо поступает.
   — А я вам говорю, что он поступил дурно, — возразила принцесса так тихо, что ее слышали только Бальзамо и Андре. — Неприлично высказывать свое превосходство, унижая старика. А когда наследница французского престола готова пить из оловянной кружки, принадлежащей честному дворянину, ее не следует заставлять брать в руки золотой кубок шарлатана.
   Бальзамо выпрямился, вздрогнув как от укуса змеи.
   — Ваше высочество, — дрогнувшим голосом обратился он к дофине, — я готов предсказать ваше будущее, раз вы, в ослеплении, настаиваете на этом.
   Бальзамо произнес последние слова столь строгим и угрожающим тоном, что присутствовавшие почувствовали, как холодок пробежал у них по спинам.
   Юная эрцгерцогиня заметно побледнела.
   — Gieb ihm kein gehoer, meine Tochter, — обратилась к ней по-немецки старая фрейлина.
   — Lass sie hoeien, sie hat weissen gewollen, und so soil isie wissen! — возразил Бальзамо.
   Слова, произнесенные на языке, понятном всего нескольким лицам, сообщили происходившему еще большую таинственность.
   — Итак, — проговорила принцесса, не слушая возражений старой опекунши, — пусть говорит. Если я ему прикажу замолчать, он подумает, что я его боюсь.
   Едва были произнесены эти слова, как на губах Бальзамо мелькнула мрачная усмешка.
   — Так я и думал, — прошептал он, — пустое бахвальство.
   — Говорите, — приказала принцесса, — говорите, сударь.
   — Ваше королевское высочество по-прежнему настаивает, чтобы я говорил?
   — Я никогда не отказываюсь от принятого решения.
   — Что же, ваше высочество, я готов, но нас никто не должен слышать, — со вздохом проговорил Бальзамо.
   — Пусть будет так, — согласилась принцесса. — Я отрежу все пути к отступлению. Оставьте нас.
   Повинуясь ее жесту, относившемуся ко всем, присутствовавшие удалились.
   — Это один из способов, — поворачиваясь к Бальзамо, заметила принцесса, — добиться аудиенции, не так ли, сударь?
   — Не пытайтесь меня задеть, ваше высочество, — отвечал Бальзамо, — я не более чем орудие в руках Божиих, которым Господь пользуется для того, чтобы вас просветить. Не дразните судьбу, иначе она ответит вам тем же: она сумеет за себя отомстить. А я только передаю ее волю. Так не пытайтесь же направить на меня свой гнев: он к вам вернется; не мне отвечать за несчастья, о которых я призван вас известить.
   — Так меня ждут несчастья? — удивилась принцесса; уважение, с которым говорил Бальзамо, смягчило и обезоружило ее.
   — Да, ваше высочество, и очень большие несчастья, — с показным смирением добавил он.
   — Расскажите мне об этом подробнее.
   — Попытаюсь.
   — Итак?
   — Задавайте мне вопросы.
   — Будет ли счастлива моя семья?
   — О какой из них вы спрашиваете: о той, которую вы оставили, или о той, которая у вас будет?
   — Я спрашиваю о своей настоящей семье: о матери Марии-Терезии, брате Иосифе, сестре Каролине.
   — Ваши несчастья их не коснутся.
   — Так они ожидают одну меня?
   — Вас и вашу новую семью.
   — Не могли бы вы сказать точнее, о каких несчастьях идет речь?
   — Мог бы.
   — В королевской семье три принца, не так ли?
   — Совершенно верно.
   — Герцог де Берри, граф де Прованс и граф д'Артуа.
   — Совершенно верно.
   — Какая судьба их ожидает?
   — Все они будут царствовать.
   — Означает ли это, что у меня не будет детей?
   — Нет, будут.
   — У меня не будет сыновей?
   — Будут и сыновья.
   — Мне будет суждено пережить их? — Вам будет жаль потерять одного, вы так же пожалеете, что другой останется жить.
   — Буду ли я любима супругом?
   — Он будет вас любить.
   — Сильно?
   — Слишком сильно.
   — Какие же несчастья могут мне угрожать, позвольте вас спросить, если я буду любима супругом и меня будет поддерживать моя семья?
   — Вам этого будет недостаточно.
   — Мне останется еще любовь и поддержка подданных.
   — Любовь и поддержка подданных!.. Да ведь это океан во время затишья… А вам не приходилось, ваше высочество, видеть бушующий океан?
   — Я буду делать добро и помешаю разразиться буре, а если она начнется, я поднимусь на ее волне.
   — Чем выше волна, тем глубже открывающаяся бездна.
   — Со мной будет Бог.
   — Бог не защищает тех, кого обрек на гибель.
   — Что вы хотите этим сказать? Разве мне не суждено быть королевой?
   — Напротив, сударыня, но лучше бы вас миновала чаша сия.
   Молодая женщина презрительно улыбнулась.
   — Слушайте, ваше высочество, и запоминайте, — проговорил Бальзамо.
   — Я вас слушаю, — сказала принцесса.
   — Обратили ли вы внимание, — продолжал пророк, — на гобелен, висевший в той комнате, в которой вы провели свою первую ночь на французской земле?
   — Да, — вздрогнув, отвечала принцесса.
   — Что было изображено на гобелене?
   — Избиение невинных.
   — Признайтесь, что зловещие лица убийц запечатлелись в памяти вашего высочества!
   — Да, запечатлелись.
   — Хорошо. А скажите, вы ничего не заметили во время грозы?
   — Молния угодила в дерево слева от меня, и, падая, оно едва не раздавило мою карету.
   — Вот это и есть предзнаменования, — мрачно произнес Бальзаме.
   — Роковые предзнаменования?
   — Мне кажется, было бы трудно истолковать их иначе.
   Принцесса уронила голову на грудь и замолчала.
   — Какая смерть ожидает моего супруга? — собравшись с духом, спросила она.
   — Он будет обезглавлен.
   — Что ждет графа де Прованса?
   — Ему отрежут ноги.
   — Как умрет граф д'Артуа?
   — Потеряв двор.
   — А я?
   Бальзамо покачал головой.
   — Говорите… — настаивала принцесса, — говорите же!
   — Мне нечего вам сказать.
   — Я жду вашего ответа! — воскликнула охваченная дрожью Мария-Антуанетта.
   — Помилуйте, ваше высочество!
   — Говорите же, — повторила принцесса.
   — Ни за что, ваше высочество, никогда!
   — Говорите! — угрожающе проговорила Мария-Антуанетта. — Говорите, или я подумаю, что все это не более чем забавная комедия. Но тогда берегитесь: с дочерью Марии-Терезии шутки плохи; не шутите с женщиной, которая держит в своих руках жизнь тридцати миллионов человек!
   Бальзамо молчал.
   — Так вы ничего больше не знаете, — презрительно пожав плечами, сказала принцесса. — Или, вернее, вы исчерпали свое воображение.
   — Повторяю, мне известно все, ваше высочество, — возразил Бальзамо, — и раз вы настаиваете…
   — Да, я требую!
   Бальзамо взял графин, стоявший на золотой тарелке, и перенес его в углубление из камней, сложенных наподобие грота. Взяв эрцгерцогиню за руку, он увлек ее под темные своды грота.
   — Вы готовы? — спросил он принцессу, напуганную его горячностью.
   — Да.
   — Опуститесь на колени, ваше высочество, на колени: молите Бога, чтобы он уберег вас от развязки, которая вам уготована.
   Принцесса машинально опустилась на колени.
   Бальзамо коснулся палочкой хрустального сосуда, в котором отчетливо стало видно чье-то мрачное и ужасное лицо. Принцесса попыталась подняться, пошатнулась и упала. Вскрикнув, она потеряла сознание.
   Барон вбежал и увидел, что принцесса лежит без чувств.
   Спустя несколько минут она пришла в себя.
   Она схватилась за голову, будто что-то припоминая.
   С невыразимым ужасом она вскричала:
   — Графин! Графин!
   Барон подал ей графин. Вода в нем была чиста и прозрачна.
   Бальзамо исчез.

Глава 16. БАРОН ДЕ ТАВЕРНЕ НАЧИНАЕТ ВЕРИТЬ, ЧТО ЗАГЛЯНУЛ В БУДУЩЕЕ

   Как мы уже сказали, барон де Таверне первым заметил, что ее высочество потеряла сознание: все это время он держался наготове, более других обеспокоенный тем, что должно было произойти между нею и колдуном. Он услыхал крик, вырвавшийся из груди ее высочества, и увидел убегавшего Бальзамо; барон бросился к ней на помощь.
   Придя в себя, принцесса потребовала показать ей графин; затем велела не трогать колдуна. Приказание принцессы последовало вовремя: Филипп де Таверне, словно разъяренный тигр, уже напал на его след, но голос принцессы остановил пылкого юношу.
   Фрейлина принцессы подошла к ней и заговорила по-немецки; принцесса не отвечала на ее вопросы, сказав только, что Бальзамо ничем ее не оскорбил. Принцесса добавила, что утомление от долгого пути, а также прошедшая накануне гроза послужили, по-видимому, причиной ее нервной лихорадки. Ее слова были переданы г-ну де Роану, ожидавшему объяснений, но не осмеливавшемуся расспрашивать принцессу.
   Придворные обычно вполне довольствуются отговорками: ответ принцессы не мог быть принят, однако всех, казалось, удовлетворил. Филипп подошел к ней.
   — Ваше высочество! — заговорил он. — Я пришел выполнить приказание вашего королевского высочества и, к своему огромному сожалению, должен вам напомнить, что полчаса, которые ваше высочество рассчитывали здесь провести, уже истекли. Лошади поданы.
   — Хорошо, — отвечала она с очаровательной небрежностью, вполне извинительной в ее состоянии. — Однако я возвращаюсь к своему первому намерению. Я не могу сейчас ехать… Мне бы хотелось отдохнуть несколько часов; надеюсь, сон восстановит мои силы.
   Барон побледнел. Андре беспокойно взглянула на отца.
   — Ваше высочество знает, что мой кров совершенно не достоин вас, — пролепетал барон де Таверне.
   — Прошу вас не беспокоиться, — слабеющим голосом отвечала принцесса.
   — Все будет хорошо, только бы мне отдохнуть.
   Андре стремглав бросилась приводить свою комнату в порядок. Ее комната была не самой большой и, может быть, не самой нарядной; однако в комнате любой девушки благородного происхождения, каковой и являлась Аид-ре, даже столь же бедной, как Андре, есть всегда нечто кокетливое, что не может не радовать глаз любой другой женщины.
   Все засуетились вокруг принцессы. Печально улыбаясь, она, не имея сил говорить, жестом отпустила всех, давая понять, что желает остаться одна.
   Придворные удалились. Мария-Антуанетта провожала их взглядом до тех пор, пока они не исчезли из виду. Тогда она уронила затуманившуюся голову на свою прелестную ручку.
   Неужто и в самом деле то были зловещие предзнаменования, сопровождавшие ее прибытие во Францию? Комната в Страсбурге, в которой она остановилась, впервые ступив на французскую землю, где ей предстояло занять трон, поразила ее гобеленом, изображавшим избиение невинных; гроза, повалившая накануне дерево рядом с ее каретой; наконец, предсказания человека столь необычайного, за которыми последовало страшное явление в сосуде, о чем принцесса, по-видимому, решила никому не рассказывать.
   Минут десять спустя возвратилась Андре и сообщила, что комната принцессы готова. Запрет принцессы на нее не распространялся, и она смело шагнула под своды грота.
   Она несколько минут стояла перед принцессой, не осмеливаясь заговорить. Казалось, ее высочество погрузилась в глубокое раздумье.
   Наконец Мария-Антуанетта подняла голову и, улыбнувшись, жестом приказала ей говорить.
   — Комната ее высочества готова, — объявила она. — Умоляю ваше высочество быть…
   — Большое спасибо, — перебила ее принцесса. — Позовите, пожалуйста, графиню де Лангерсхаузен и проводите нас.
   Андре пошла звать фрейлину; старая фрейлина торопливо подошла к принцессе.
   — Подайте мне руку, дорогая Бригитта, — обратилась к ней принцесса по-немецки, — признаться, я чувствую, что не смогу дойти одна.
   Графиня исполнила приказание принцессы; Андре тоже протянула ей руку.
   — Так вы понимаете немецкую речь, мадмуазель? — обратилась к ней Мария-Антуанетта.
   — Да ваше высочество, — отвечала Андре по-немецки, — понимаю и говорю немного.
   — Превосходно! — радостно воскликнула принцесса. — Это мне очень важно.
   Андре не посмела расспрашивать свою августейшую гостью о ее намерениях, несмотря на страстное желание о них узнать.
   Оперевшись на руку г-жи де Лангерсхаузен, принцесса медленно направилась к выходу. Ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног.
   Дойдя до проема, она услыхала голос г-на де Роана:
   — Как, господин де Стенвиль! Вы настаиваете на том, чтобы говорить с ее королевским высочеством, несмотря на ее приказание никого не впускать?
   — Это совершенно необходимо, — отвечал непреклонный губернатор, — я уверен в том, что ее высочество меня извинит.
   — Право, не знаю, должен ли я…
   — Господин де Роан! Пропустите господина губернатора, — приказала принцесса, появляясь в проеме грота, прятавшегося в зелени. — Войдите, господин де Стенвиль.
   Никто не осмелился ослушаться приказания Марии-Антуанетты: придворные расступились, пропуская зятя всесильного министра, крепко державшего в руках всю Францию.
   Господин де Стенвиль окинул взглядом присутствовавших, давая понять, что хочет говорить с глазу на глаз. Мария-Антуанетта поняла, что губернатор собирается сообщить ей нечто важное. Ей не пришлось приказывать оставить их одних: придворные удалились.
   — Депеша из Версаля, ваше высочество, — вполголоса сообщил г-н де Стенвиль, подавая принцессе письмо, которое он прятал под расшитой шляпой.
   Принцесса прочла на конверте:
   — Господину барону де Стенвилю, губернатору Страсбурга.
   — Письмо адресовано не мне, а вам, — заметила она, — прочтите его мне, если там есть что-нибудь, касающееся меня.
   — Письмо в самом деле послано на мой адрес, ваше высочество, однако в уголке, взгляните, стоит условный знак моего брата господина де Шуазеля, который указывает на то, что письмо предназначено лично вашему высочеству.
   — Да, да, вы правы, вот крестик, я его не сразу заметила. Дайте мне письмо.
   Принцесса распечатала письмо и прочла:
   «Вопрос о представлении ко двору госпожи Дю Барри решен при условии, что она найдет поручительницу. Нам остается надеяться, что это ей не удастся. Наиболее верный способ помешать назначению — ускорить прибытие вашего высочества. Как только ваше высочество будет в Версале, никто не осмелится предлагать подобную нелепость».
   — Прекрасно! — воскликнула принцесса, в глазах которой не отразилось ни малейшего волнения. Казалось, письмо нисколько ее не заинтересовало.
   — Не желает ли ваше высочество отдохнуть? — робко спросила Андре.
   — Нет, благодарю вас, мадмуазель, — отвечала эрцгерцогиня, — свежий воздух придал мне сил. Взгляните, как я бодра и весела.
   Она отпустила руку графини и сделала несколько быстрых шагов, будто ничего не произошло.
   — Лошадей! — приказала она. — Я еду.
   Господин де Роан с удивлением взглянул на г-на де Стенвиля, словно ожидая от него объяснений столь резкой перемене.
   — Дофин сгорает от нетерпения, — шепнул губернатор на ухо кардиналу.
   Он так ловко это сделал, что г-н де Роан принял ложь за пустую болтовню губернатора и остался весьма этим доволен.
   Отец давно приучил Андре не удивляться любым прихотям знатных особ, и сейчас она тоже отнеслась спокойно к причудам Марии-Антуанетты.
   Андре смотрела на нее с невыразимой кротостью. Обернувшись к ней, принцесса проговорила:
   — Благодарю вас, мадмуазель, я очень тронута вашим гостеприимством.
   Затем она обратилась к барону:
   — Должна вам сообщить, что, покидая Вену, я поклялась осчастливить первого француза, которого встречу, как только окажусь во Франции. Этим французом оказался ваш сын… Но я на этом не остановлюсь: мадмуазель… Как зовут вашу дочь?
   — Андре, ваше высочество.
   — Мадмуазель Андре не будет забыта…
   — О ваше высочество! — прошептала девушка.
   — Да, да, я хочу, чтобы она стала фрейлиной. Таким образом, мы сдержим нашу клятву, не так ли, барон?
   — О ваше высочество! — вскричал барон, чьи самые заветные мечты исполнялись. — Тут нам нечего беспокоиться: наша семья гораздо более знатна, чем богата.., хотя.., столь высокая честь…
   — Вы ее заслужили! Брат будет сражаться за короля на поле брани, сестра будет служить принцессе во дворце; советы отца научат сына верности, а дочь — добродетели… У меня будут достойные слуги, не так ли, сударь? — продолжала Мария-Антуанетта, обратившись к молодому человеку, который, стоя на коленях, внимал ей, затаив дыхание.
   — Однако… — пробормотал барон, к которому вернулась способность рассуждать.
   — Да, понимаю, — сказала принцесса, — вам необходимо собраться в дорогу.
   — Разумеется, ваше высочество, — отвечал Таверне.
   — Я с вами согласна, но сборы должны быть скорыми. Грустная улыбка мелькнула на губах Андре и Филиппа; барон горько усмехнулся, но взял себя в руки, щадя самолюбие семейства Таверне.
   — Нет, в самом деле, я сужу по усердию, с каким вы пытались мне услужить, — прибавила принцесса. — Кстати, вот что: я вам оставляю одну из своих карет, на ней вы меня догоните. Господин губернатор, подойдите.
   Губернатор приблизился.
   — Я оставляю одну карету господину де Таверне, — я беру его вместе с мадмуазель Андре в Париж, — сказала принцесса. Назначьте кого-нибудь, кто мог бы сопровождать карету и в случае необходимости подтвердить, что она из моего эскорта.
   — Сию минуту, сударыня, — отвечал барон де Стенвиль. — Подойдите, господин де Босир.
   Молодой человек лет двадцати четырех — двадцати пяти с умными живыми глазами уверенной походкой вышел из рядов сопровождавших и подошел, обнажив голову.
   — Вы отвечаете за карету, предназначенную для барона де Таверне, — сказал губернатор. — Вам надлежит сопровождать ее.
   — Постарайтесь, чтобы карета как можно скорее нас нагнала, — добавила принцесса. — Разрешаю вам в случае надобности удвоить прогонные.
   Барон и его дети рассыпались в выражениях благодарности.
   — Столь поспешный отъезд, надеюсь, не причинит вам слишком много хлопот? — спросила принцесса.
   — Мы рады служить вашему высочеству! — отвечал барон.
   — Прощайте, прощайте, — с улыбкой сказала принцесса. — Едемте, господа!.. Господин Филипп, садитесь на коня!
   Филипп поцеловал у отца руку, обнял сестру и вскочил в седло.
   Четверть часа спустя кавалькада исчезла из виду. Обычно безлюдная дорога, ведущая из замка Таверне, вновь опустела, если не считать молодого человека, сидевшего у ворот замка. Он жадно ловил взглядом последние клубы пыли, вылетавшие из-под конских копыт.
   Этот молодой человек был Жильбер.
   Оставшись наедине с Андре, барон некоторое время не мог прийти в себя.
   Гостиная Таверне являла собой необычайное зрелище.
   Сложив на груди руки, Андре думала о множестве неслыханных событий, неожиданно ворвавшихся в ее тихую жизнь; ей казалось, что все это сон.
   Барон пощипывал густые седые брови и безжалостно теребил свое жабо.
   Прислонившись к дверному косяку, Николь наблюдала за хозяевами. Ла Бри уставился на Николь, разинув рот и разведя руки.
   Первым пришел в себя барон.
   — Скотина! — обращаясь к Ла Бри, взревел он. — Стоишь тут, как истукан, а тот господин, офицер его величества, ждет на улице!
   Ла Бри отскочил; спотыкаясь, он поспешил к выходу.
   Спустя минуту он возвратился.
   — Сударь! Господин ждет внизу, — сообщил он.
   — Что он делает?
   — Скармливает лошади наш синеголовник.
   — Пускай делает, что хочет. А карета?
   — Стоит на дороге.
   — Запряжена?
   — Четверкой лошадей! Ох, до чего хороши лошади, государь! Щиплют гранатовую поросль.
   — Королевские лошади могут есть все, что пожелают. А где, кстати, колдун?
   — Колдун, сударь? Исчез…
   — И оставил на столе всю сервировку? — спросил барон. — Не может быть! Должно быть, скоро вернется, или кто-нибудь придет от его имени.
   — Не думаю, — заметил Ла Бри. — Жильбер видел, как он уехал вместе со своим фургоном.
   — Жильбер видел, как он уехал вместе с фургоном? — задумчиво повторил барон.
   — Да, сударь.
   — Ох, уж этот бездельник Жильбер: все-то он видит! Ступай укладывать вещи!
   — Я все уложил, сударь.
   — Как это уложил?
   — Да. Как только я услыхал приказание ее высочества, я пошел в комнату господина барона и упаковал его костюмы и белье.
   — Как ты посмел вмешиваться не в свое дело, негодяй?
   — А как же, сударь, я хотел предупредить ваше желание — Бестолочь! Ну хорошо, помоги моей дочери.
   — Благодарю вас, отец, мне поможет Николь. Барон снова задумался.
   — Ах, мошенник ты эдакий! — снова закричал он на Ла Бри. — Да ведь это же Бог знает что!
   — О чем вы изволите говорить, сударь?
   — Да о том, о чем ты и не подумал, потому что ты вообще ни о чем не думаешь!
   — Что такое, сударь?
   — А что если ее высочество уехала, ничего не оставив господину де Босиру, а колдун исчез, ничего не передав Жильберу?
   В это самое мгновение во дворе кто-то тихонько свистнул.
   — Сударь! — проговорил Ла Бри.
   — Чего тебе?
   — Вас зовут.
   — Кто там еще?
   — Этот господин.