Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   — Значит, мадмуазель де Таверне очень красива? — жеманничая, спросила она.
   — Понятия не имею! — сказал Людовик XV.
   — Как? Вы ее расхваливаете и не знаете, красива она или нет?
   — Я знаю, что она не тощая, только и всего.
   — Значит, вы видели ее обнаженной?
   — Ах, дорогая графиня, вы толкаете меня в западню! Вам известно, что я ее видел сверху, и меня поразили.., формы, к черту мелочи! А у ее высочества я, кроме костей, ничего не заметил, только и всего.
   — У мадмуазель де Таверне вы заметили формы, как вы говорите, потому что у ее высочества — красота изысканная, а у мадмуазель де Таверне — вульгарная.
   — В таком случае скажите, Жаипэ, разве у вас не изысканная красота?
   — Ага! Комплимент, — едва слышно прошептала графиня, — только предназначен он не мне! — И громко продолжала:
   — Я буду очень довольна, если ее высочество выберет себе привлекательных фрейлин. Как ужасно, когда при дворе одни старухи!
   — Мне ли об этом говорить, дорогая? Я еще вчера толковал об этом дофину, но ему это безразлично. Вот образцовый муж!
   — А не начать ли ей с мадмуазель де Таверне?
   — Думаю, что так и будет, — отвечал Людовик XV.
   — Откуда вам это известно?
   — От кого-то я слышал.
   — Она нищая.
   — Да, зато знатная. Эти Таверне-Мезон-Руж — из хорошей семьи и верные слуги.
   — Кто их поддерживает?
   — Этого я не знаю. Но я тоже убежден, что они нищие.
   — Очевидно, не Шуазель, потому что тогда у них ни в чем не было бы нужды.
   — Графиня! Давайте не говорить о политике, умоляю вас!
   — Если я заметила, что Шуазели вас разоряют, — это называется говорить о политике?
   — Разумеется, — отвечал король и встал со своего места. Час спустя его величество вернулся в Большой Трианон в прекрасном расположении духа оттого, что пробудил ревность, и повторяя вполголоса, как вероятно, повторял бы Ришелье в тридцать лет:
   — По правде говоря, ревнивые женщины — это довольно скучно!
   Как только король удалился, Дю Барри встала и прошла в будуар, где ее ждала Шон, сгоравшая от нетерпения узнать новости.
   — Ну, в эти дни у тебя большая победа, — заметила она, — третьего дня
   — представление ко двору, ужин с ее высочеством…
   — Верно. Да мне-то что?
   — То есть как что? Ты знаешь, что в эту минуту сто карет спешат по дороге в Люсьенн в погоне за твоей улыбкой?
   — Мне жаль этих людей.
   — Почему же?
   — Потому что они зря теряют время: ни кареты, ни люди не увидят утром моей улыбки.
   — Не надвигается ли буря?
   — Да, черт побери! Прикажите скорее подавать шоколад!
   Шон позвонила. Явился Замор.
   — Шоколад! — приказала графиня.
   Замор неторопливо повернулся и медленно, с важным видом пошел отмерять шаги.
   — Этот дурак хочет меня уморить! — закричала графиня. — Сто ударов кнутом, если сию минуту не побежит!
   — Я — не бежать! Я — дворецкий! — важно вымолвил Замор.
   — А-а, ты — дворецкий! — прошипела графиня, схватившись за хлыст с рукояткой из золоченого серебра, предназначенный для дрессировки спаниеля. — Дворецкий? Ну, погоди! Я тебе сейчас покажу дворецкого!
   Он бросился бежать, натыкаясь на стены и истошно вопя.
   — До чего вы сегодня жестоки, Жанна! — заметила Шон.
   — Я имею на это право.
   — Разумеется! Однако я должна вас остановить, дорогая.
   — Почему?
   — Боюсь попасться вам под горячую руку. В дверь будуара три раза постучали.
   — Кто там стучит? — нетерпеливо спросила графиня.
   — Хорошенький его ожидает прием! — прошептала Шон.
   — Пусть я буду плохо принят! — проговорил Жан, широко распахнув дверь.
   — А что произошло бы, если бы вы были плохо приняты? Это ведь вполне возможно.
   — Если это произойдет, я больше к вам не приду, — отвечал Жан.
   — Ну и что Же?
   — Вы сами потеряли бы больше, чем я, если бы плохо меня приняли.
   — Наглец!
   — Ну вот! Я уже и наглец, только потому, что не льщу вам. Что с ней сегодня, Шон?
   — Не говори, Жан! Она просто неприступна. А вот и шоколад.
   — Так не будем к ней подходить. Здравствуй, шоколад! — проговорил Жан, принимая поднос. — Как поживаешь, шоколад?
   Он поставил поднос в углу на маленький столик, тут он и уселся.
   — Иди, Шон, — пригласил он, — а слишком гордые останутся без шоколада.
   — Вы просто восхитительны! — вымолвила графиня, увидев, что Шон подала Жану знак, что он может завтракать один. — Вы делаете вид, что очень чувствительны, а сами даже не замечаете, как я страдаю.
   — Да что с тобой? — подходя к ней, спросила Шон.
   — Ни один из вас даже не подумал о том, что меня беспокоит! — вскричала она.
   — Так вас что-то беспокоит? Скажите!
   Жан не двинулся. Он намазывал себе тартинки.
   — У тебя кончились деньги? — спросила Шон.
   — Что ты! Скорее они у короля кончатся!
   — Тогда одолжи мне тысячу луидоров, — попросил Жан, — мне они очень нужны.
   — Вы сейчас получите тысячу щелчков по своему мясистому красному носу.
   — Так король решил оставить при себе этого отвратительного Шуазеля? — спросила Шон.
   — Что же в этом удивительного? Такие, как он, несменяемы.
   — Может, король влюбился в ее высочество?
   — А-а, наконец-то вы подходите к самой сути! Поздравляю вас! Однако взгляните на этого грубияна: он лопает шоколад и пальцем не желает шевельнуть, чтобы мне помочь. Да нет, они оба хотят, чтобы я умерла от огорчения.
   Не обращая ни малейшего внимания на разразившуюся за его спиной бурю, Жан разрезал вторую булочку, намазал ее маслом и налил себе вторую чашку шоколада.
   — Что вы говорите! Король влюбился? — воскликнула Шон.
   Графиня Дю Барри кивнула головой, словно хотела сказать:
   «Вы угадали».
   — В ее высочество? — спросила Шон, всплеснув руками. — Ну, тем лучше; не будет кровосмешения. Да и вам спокойнее: лучше он будет влюблен в нее, чем в кого-нибудь еще.
   — А если он влюблен не в нее, а в кого-нибудь еще?
   — Господи! Что ты говоришь? — побледнев, воскликнула Шон.
   — Вот видишь, теперь и тебе стало нехорошо. Этого только недоставало!
   — Однако, если все обстоит именно так, мы погибли! — пробормотала Шон. — Вот отчего ты страдаешь, Жанна! В кого же он влюблен?
   — Это ты у своего братца спроси. Он уже фиолетовый от шоколада, как бы не умер прямо здесь. Он-то тебе скажет, он наверняка знает или, по крайней мере, догадывается.
   Жан поднял голову.
   — У меня что-то хотят узнать? — спросил он.
   — Да, господин Торопыга, да, господин Главный помощник, у вас спрашивают имя лица, интересующего короля, — ответила Жанна.
   Жан плотно сжал губы и процедил всего три слова:
   — Мадмуазель де Таверне.
   — Мадмуазель де Таверне! — закричала Шон. — Ох, пощадите!
   — Он об этом знает, палач! — завопила графиня, откинувшись в кресле и воздев руки к небу. — Он знает и спокойно ест!
   — О! — воскликнула Шон, очевидно переходя в лагерь сестры.
   — По правде говоря, — кричала графиня, — я не понимаю, почему я до сих пор не выцарапала его огромные отвратительные, заспанные глаза. Бездельник! Смотрите, дорогая, он поднимается!
   — Вы ошибаетесь, — возразил Жан, — я сегодня еще не ложился.
   — Что же вы, в таком случае, делали, бабник?
   — Я, черт возьми, бегал всю ночь и утро, — с возмущением ответил Жан.
   — Да что говорить… Кто будет служить мне лучше, чем служат сейчас? Кто мне скажет, что сталось с этой девицей, где она?
   — Где она? — переспросил Жан.
   — Да.
   — В Париже, черт побери!
   — В Париже?.. Где именно?
   — Улица Кок-Эрон.
   — Кто вам сказал?
   — Ее кучер, я дождался его в конюшнях и допросил.
   — Что он ответил?
   — Он только что отвез все семейство Таверне в особнячок на улице Кок-Эрон; дом стоит в саду, примыкающему к особняку д'Арменонвиль.
   — Ах, Жан! — воскликнула графиня. — Это заставляет меня помириться с вами, друг мой! Однако нам необходимо знать все мелочи. Как она живет, с кем встречается? Чем занимается? Получает ли корреспонденцию? Вот что важно узнать!
   — Ну что ж, узнаем!
   — Каким образом?
   — Каким образом?.. Я уже кое-что нашел, теперь ваша очередь.
   — Улица Кок-Эрон? — с живостью переспросила Шон — Улица Кок-Эрон, — равнодушно повторил Жан.
   — Должно быть, на улице Кок-Эрон сдаются комнаты.
   — Превосходная мысль! — воскликнула графиня — Надо поскорее отправиться на улицу Кок-Эрон, Жан, и снять Дом. Мы там посадим своего человека, он будет следить за тем, кто к ней входит, кто выходит, что там замышляется. В карету, живей, живей! Едем на улицу Кок-Эрон!
   — Пустое! На улице Кок-Эрон дома не сдаются.
   — Почем вы знаете?
   — Навел справки, черт побери! Правда, там есть…
   — Где — там! Говорите!
   — На улице Платриер.
   — Что за улица Платриер?
   — Вы спрашиваете, при чем тут улица Платриер?
   — Да.
   — Эта улица выходит задами на сады улицы Кок-Эрон.
   — Пошевеливайтесь! — приказала графиня. — Надо снять квартиру на улице Платриер.
   — Уже снял, — проговорил Жан.
   — До чего же вы восхитительны! — воскликнула графиня. — Поцелуй меня, Жан!
   Жан вытер губы, чмокнул графиню Дю Барри в щечки и церемонно поклонился в знак признательности за оказанную ему честь.
   — Это большая удача! — заметил Жан.
   — Вас не узнают?
   — Какой черт может меня узнать на улице Платриер?
   — А что вы сняли?
   — Крошечную квартиру в покосившемся домишке.
   — Должно быть, у вас спрашивали, для кого вы снимаете квартиру.
   — Разумеется.
   — Что же вы ответили?
   — Я сказал, что квартира предназначена для молодой вдовы. Ведь ты — вдова, Шон?
   — Вот это я понимаю! — воскликнула Шон.
   — Ну и прекрасно! — проговорила графиня. — Она поселится в квартире и будет за всем следить. Не будем терять времени!
   — Я отправляюсь сию минуту, — сказала Шон. — Прикажите подать лошадей!
   — Лошадей! — крикнула Дю Барри и так яростно тряхнула колокольчиком, что могла бы разбудить весь дворец Спящей Красавицы.
   Жан и графиня знали, как им действовать по отношению к Андре.
   Едва появившись в столице, она привлекла к себе внимание короля, следовательно, Андре была опасна.
   — Эта девица, — заметила графиня, пока запрягали лошадей, — не была бы истинной провинциалкой, если бы перед отъездом в Париж не прихватила из своей голубятни какого-нибудь воздыхателя. Постараемся его отыскать и скорее за свадебку! Ничто так не охладит пыл его величества, как свадьба влюбленных провинциалов.
   — Напротив! — возразил Жан. — Этого-то как раз нам я следует остерегаться. Его величество благочестив — вы же знаете его лучше, чем кто бы то ни было. Молодая замужняя дама для него — лакомый кусочек, а вот девица, у которой есть любовник, вызовет недовольство его величества. Карета подана, — прибавил он.
   Пожав Жану руку и поцеловав сестру, Шон поспешила к выходу.
   — Почему бы вам не отвезти ее, Жан? — спросила графиня.
   — Нет, я отправлюсь следом, — ответил Жан. — Жди меня на улице Платриер, Шон. Я буду первым, кого ты примешь в своей новой квартире.
   Когда Шон удалилась, Жан вновь уселся за стол и выпил третью чашку шоколада.
   Шон сперва заехала домой и переоделась, постаравшись принять вид мещанки. Она осталась собой довольна. Закутав в жалкий плащ черного шелка свои аристократические плечи, она приказала подать носилки и полчаса спустя уже поднималась в сопровождении мадмуазель Сильви по крутой лестнице на пятый этаж.
   Здесь была расположена снятая виконтом квартира.
   Дойдя до площадки третьего этажа, Т Ион обернулась: она почувствовала, что кто-то за ними следит.
   Это была старуха-владелица, которая жила во втором этаже. Услыхав шум, она вышла и начала с большим интересом рассматривать двух молоденьких хорошеньких женщин, вошедших к ней в дом.
   Насупившись, она подняла голову и встретилась глазами с обеими смеющимися женщинами.
   — Эй, сударыни, эй! Вы зачем сюда пришли?
   — Мой брат снял здесь для нас квартиру, сударыня, — проговорила Шон, пытаясь изобразить безутешную вдову. — Неужели вы его не видели? Быть может, мы ошиблись адресом?
   — Нет, нет, это в пятом этаже, — воскликнула старуха-хозяйка, — ах, бедняжка, такая молоденькая, — и уже вдова!
   — Увы! — вздохнула Шон, поднимая глаза к небу.
   — Вам будет хорошо на улице Платриер, здесь очень мило. Сюда не доносится городской шум: окна вашей комнаты выходят в сад.
   — Эго то, о чем я мечтала, сударыня.
   — Впрочем, из коридора можно видеть и улицу, когда проходят траурные процессии или проезжает бродячий цирк.
   — Для меня это будет большим утешением, сударыня, — вздохнула Шон и начала подниматься.
   Старуха провожала ее взглядом до пятого этажа. Когда Шон заперла за собой дверь, она проговорила:
   — У нее вид порядочной женщины.
   Едва захлопнув дверь, Шон бросилась к выходившим в сад окнам.
   Жан не ошибся: почти точно под окном снятой квартиры находился указанный кучером павильон.
   Скоро в этом не осталось никаких сомнений: у окна села девушка с вышиванием в руках. Это была Андре.

Глава 29. КВАРТИРА НА УЛИЦЕ ПЛАТРИЕР

   Шон едва успела разглядеть девушку, как вдруг виконт Жан, перескакивавший через четыре ступени подобно прокурорскому клерку, возник на пороге квартиры пресловутой вдовы.
   — Ну что? — спросил он.
   — Это ты, Жан? Ты меня напугал.
   — Что скажешь?
   — Отсюда все прекрасно видно, жаль только, что ничего не услышу.
   — Ну, ты слишком многого требуешь. Кстати, еще одна новость.
   — Какая?
   — Чудесная!
   — Да что ты?
   — Просто восхитительная!
   — Ты меня просто убиваешь своими восклицаниями!
   — Философ…
   — Ну что еще? Какой философ?
   — Напрасно говорится: «Умный всегда ко всему готов». Хоть я и умен, а к этому не был готов.
   — Интересно, ты когда-нибудь договоришь до конца? Может, вас смущает эта девушка? В таком случае пройдите, пожалуйста, в комнату, мадмуазель Сильви!
   — Да нет, не надо, прелестное дитя ничуть не помешает, напротив! Оставайся, Сильви, оставайся.
   Виконт провел пальцем по подбородку хорошенькой служанки: она уже хмурила брови при мысли, что сейчас скажут нечто такое, чего она не услышит.
   — Хорошо, пусть остается. Говорите же!
   — Да я ничего другого не делаю с тех пор, как я у вас.
   — Но так ничего и не сказали… Тогда молчите и не мешайте мне смотреть, так будет лучше.
   — Не будем ссориться. Итак, я проходил, как я уже сказал, мимо фонтана.
   — Вот как раз об этом-то вы и слова не сказали.
   — Ну вот, вы меня перебиваете.
   — Прохожу я мимо фонтана… Я там хотел купить какую-нибудь старую мебель для этой ужасной квартиры… Вдруг — чувствую, что кто-то обрызгал мне чулки.
   — Подумаешь, как интересно!..
   — Погодите, не торопитесь, дорогая. Смотрю и вижу… Угадайте, кого?.. Голову даю на отсечение, что не догадаетесь!
   — Продолжайте.
   — Я вижу, как молодой человек заткнул куском хлеба кран фонтана, вот отчего во все стороны полетели брызги.
   — Ах, как интересно! — пожав плечами, промолвила Шон.
   — Потерпите. Я громко выругался, почувствовав, что меня обрызгали. Человек оборачивается, и я вижу…
   — Кого?..
   — Моего философа, то есть, вернее, нашего.
   — Кого, Жильбера?
   — Его самого: с непокрытой головой, в куртке нараспашку, в стоптанных туфлях, одним словом — в милом неглиже!
   — Жильбер!.. Что он сказал?
   — Я его узнаю — он меня узнает, я приближаюсь — он отступает, я протягиваю руки — он бросается со всех ног и бежит, как заяц, между каретами, разносчиками воды…
   — И вы потеряли его из виду?
   — Еще бы, черт побери! Вы что же, думаете, что я должен был бежать за ним?
   — Вы правы. Ах, Боже мой! Конечно, не должны, я понимаю, но теперь мы его потеряли.
   — Подумаешь, какое несчастье! — обронила Сильви.
   — Еще бы! — проговорил Жан. — Я его должник: за мной хорошая порка. Если бы мне удалось ухватиться за его мятый воротник, ему не пришлось бы долго ждать, клянусь честью! Но он угадал мои добрые намерения и дал стрекача. Ничего, главное — он в Париже. Когда с начальником полиции состоишь в неплохих отношениях, всегда можно найти то, что ищешь.
   — Он нам необходим.
   — Когда он будет у нас в руках, мы заставим его поголодать.
   — Только на этот раз придется ему выбрать местечко понадежнее! — вмешалась Сильви.
   — Ну да, а Сильви будет носить ему в это надежное местечко хлеб и воду. Правда, мадмуазель Сильви? — заметил виконт.
   — Дорогой брат, довольно шуток, — проговорила Шон, — мальчишка стал свидетелем ссоры из-за почтовых лошадей. Если у него будут основания на вас обидеться, он станет опасен.
   — Я дал себе слово, пока поднимался к тебе по лестнице, что сегодня же отправлюсь к де Сартину и расскажу о своей находке. А де Сартин мне ответит, что человек с непокрытой головой, без чулок, в ботинках без шнурков, да еще макающий хлеб в фонтан, должен проживать неподалеку от того места, где его видели в таком неряшливом виде, после чего он займется его поисками.
   — Что он может здесь делать без копейки денег?
   — На посылках, должно быть.
   — Он? Этот необузданный философ? Да что вы!
   — Должно быть, отыскал какую-нибудь родственницу, старую богомолку, и она его подкармливает корками, слишком черствыми для ее мопса, — предположила Сильви.
   — Довольно, довольно, сложите белье в этот старый шкаф, Сильви. А вас, дорогой брат, я прошу заняться наблюдениями.
   Они подошли к окну с большими предосторожностями. Андре оставила вышивание, небрежно положила ноги на кресло, потом протянула руку за книгой, лежавшей неподалеку на стуле; она раскрыла книгу и стала читать нечто весьма увлекательное, как показалось зрителям, потому что она сидела не шелохнувшись.
   — С каким увлечением она читает! — заметила Шон. — Что же это за книга?
   — Вот что прежде всего необходимо! — отвечал виконт, достав из кармана зрительную трубу; он разложил ее, укрепил в углу подоконника и навел на Андре.
   Шон с нетерпением за ним следила.
   — Ну как, она в самом деле хороша собой? — спросила она виконта.
   — Восхитительна! Изумительная девушка! Какие руки! А пальчики! До чего хороши глаза! Губы могли бы совратить святого Антония. Ножки, ах, божественные ножки! До чего хороша щиколотка в шелковом чулке.
   — Ну что ж, влюбитесь в нее, вам сейчас только этого недоставало! — со смехом воскликнула Шон.
   — А почему бы и не влюбиться?.. Мы бы неплохо все разыграли, особенно если бы она хоть немножко меня полюбила. Это несколько успокоило бы нашу бедную графиню.
   — Дайте мне трубу и перестаньте молоть вздор… Да, она действительно хороша, не может быть, чтобы у нее не было любовника… Да она не читает, взгляните!.. Она вот-вот выронит книгу… Ну вот, книжка выскальзывает.., падает… Видите, я была права, Жан: она не читает, она мечтает.
   — Или спит.
   — С открытыми глазами? До чего красивые глаза, черт возьми!
   — Во всяком случае, — заметил Жан, — если у нее есть любовник, мы его отсюда увидим.
   — Да, если он придет днем. А если ночью?..
   — Дьявольщина! Об этом я и не подумал, а ведь надо было побеспокоиться об этом в первую очередь… Это доказывает, до какой степени я наивен.
   — Да, наивен, как прокурор.
   — Хорошо, что вы меня предупредили, я что-нибудь придумаю.
   — Отличная труба! — похвалила Шон. — Я могла бы прочесть книгу.
   — Прочтите и скажите мне название. Я попробую отгадать что-нибудь по книге.
   Шон с любопытством направилась к окну, но еще быстрее отскочила.
   — Ну, что там еще? — спросил виконт. Шон схватила его за руку.
   — Посмотрите осторожно, брат, — сказала она, — взгляните, кто выглядывает вон из того слухового окна слева. Смотрите, чтобы вас не заметили!
   — Хо, хо, это мой любитель сухарей, да простит меня Бог! — глухо проговорил Дю Барри.
   — Он сейчас свалится.
   — Нет, он держится за водосточную трубу.
   — А куда он смотрит так пристально? Уж не пьян ли он?
   — Кого-то подстерегает. Виконт хлопнул себя по лбу.
   — Я понял! — вскричал он.
   — Что понял?
   — Он высматривает нашу мадмуазель, черт побери!
   — Мадмуазель де Таверне?
   — Да! Вот он, любовник из ее голубятни! Она едет в Париж — он бежит за ней. Она поселилась на улице Кок-Эрон — он сбегает от нас на улицу Платриер. Он смотрит на нее, а она мечтает.
   — Могу поклясться, что это похоже на правду, — проговорила Шон. — Взгляните, как он смотрит, как пристально, как горят у него глаза: он влюблен так, что потерял голову.
   — Сестрица! — сказал Жан. — Мы можем больше не высматривать птичку, влюбленный юнец сделает это за нас.
   — Для себя — да.
   — Нет, для нас. А теперь позвольте вас покинуть: пойду к дорогому Сартину. Черт побери! Какая удача! Будьте осторожны, Шон: философ не должен вас видеть. Вы знаете, как легко его спугнуть.

Глава 30. ПЛАН КАМПАНИИ

   Де Сартин возвратился домой в три часа ночи. Он очень устал и в то же время был вполне удовлетворен вечером, который он сумел устроить для короля и графини Дю Барри.
   Воодушевление народа было в немалой степени подогрето прибытием ее высочества Марии-Антуанетты, вот почему в честь его величества тоже раздавались приветственные крики «Да здравствует король!». Однако справедливости ради следует отметить, что восторженности народа поубавилось со времен знаменитой болезни короля в Меце, когда вся Франция была в церкви или в местах паломничества, молясь за здравие юного Людовика XV, которого называли в то время Людовиком XV Возлюбленным.
   А графиня Дю Барри, которую оскорбляли на улице, выкрикивая словечки особого сорта, была вопреки своим ожиданиям радостно встречена самыми разными слоями зрителей, ловко расставленных в первых рядах. Король был очень доволен и чуть заметно улыбнулся де Сартину; начальник полиции был уверен, что его ожидает щедрое вознаграждение.
   Он подумал, что заслужил право не вставать с постели до обеда, чего с ним давно уже не случалось. Поднявшись, он решил воспользоваться нежданным свободным днем, который он сам себе позволил, для того чтобы примерить две дюжины новых париков, принимая доклады о ночных происшествиях. Когда он мерил шестой парик и выслушал треть доклада, ему доложили о виконте Жане Дю Барри.
   «Отлично! — подумал де Сартин, — вот и вознаграждение! Впрочем, кто знает? Женщины такие капризные!»
   — Просите господина виконта в гостиную!
   Уставший за утро Жан сел в кресло. Начальник полиции не замедлил явиться вслед за ним. Он убедился, что встреча не обещает ничего неприятного.
   Жан и в самом деле казался приветливым.
   Мужчины пожали друг другу руки.
   — Дорогой виконт! Что привело вас в столь ранний час? — спросил де Сартин.
   — Прежде всего мне бы хотелось выразить вам свое восхищение тем, как вы устроили вчерашний праздник, — отвечал Жан, привыкший начинать с лести, когда он разговаривал с нужными ему людьми.
   — Благодарю вас. Это официальное мнение?
   — Что касается замка Люсьенн — да!
   — Мне большего не нужно. Разве не там встает солнце?
   — А иногда там же и садится.
   И Дю Барри грубо расхохотался, что, однако, придало его лицу выражение добродушия, в чем он особенно нуждался.
   — Помимо высказанного вам одобрения, я хотел бы попросить вас оказать мне услугу.
   — Хоть две, если это выполнимо.
   — Да, вы сами мне теперь же это и скажете. Если в Париже что-нибудь потерять, есть ли надежда отыскать эту вещь?
   — Да, если она ничего не стоит или, наоборот, стоит очень дорого.
   — То, что ищу я, стоит недорого, — отрицательно покачав головой, отвечал Жан.
   — Что же вы ищете?
   — Я пытаюсь отыскать восемнадцатилетнего юношу. Де Сартин потянулся за бумагой, взял карандаш и записал.
   — Восемнадцать лет… Как его зовут?
   — Жильбер.
   — Чем он занимается?
   — По возможности ничем.
   — Откуда прибыл?
   — Из Лотарингии.
   — Где проживал?
   — Он был на службе у Таверне.
   — Они привезли его с собой?
   — Нет, моя сестра Шон подобрала его на дороге, когда он умирал с голоду. Она посадила его к себе в карету и привезла в Люсьенн, а там…
   — Что же произошло?
   — Боюсь, что этот дурак злоупотребил гостеприимством.
   — Что-нибудь украл?
   — Я этого не утверждаю.
   — Ну так…
   — Я хочу сказать, что он сбежал при странных обстоятельствах.
   — И теперь вы хотите его изловить?
   — Да.
   — Имеете ли вы хоть какое-то представление, где он может находиться?
   — Я встретил его сегодня у фонтана на углу улицы Платриер и подумал, что он проживает где-нибудь неподалеку. Я даже мог бы показать дом.
   — Ну что же! Если вы знаете дом, нет ничего проще, чем арестовать его в этом доме. Что вы собираетесь с ним сделать после ареста? Посадить его в Шарентон, в Бисетр?
   — Нет, не совсем то.
   — Господи! Да делайте с ним, что пожелаете! Не стесняйтесь.
   — Мальчишка нравился моей сестре, она хотела бы оставить его при себе, он забавен. Вот если бы можно было доставить его к ней, это было бы прелестно!
   — Мы попытаемся это сделать. Вы не узнавали на улице Платриер, у кого он живет?
   — Нет! Понимаете, я боялся, что он меня заметит и смутится. Когда он меня увидел возле фонтана, он задал такого стрекача, словно, сам сатана его подгонял! Если бы он узнал, что я догадываюсь о его убежище, он, возможно, съехал бы.
   — Справедливо! Улица Платриер, говорите? В конце, в середине, в начале улицы?