Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

   Последние слова барона заставили молодых людей вздрогнуть.
   — Что вы надумали, отец? — спросил Филипп.
   — Я неплохо знаю историю, — процедил сквозь зубы барон, — если граф де Медина поджег свой дворец ради удовольствия обнять королеву, то я готов спалить свою хибару, лишь бы не принимать ее высочество. Пусть приезжает!
   Молодые люди услышали последние его слова и беспокойно переглянулись.
   — Пусть приезжает! — повторил Таверне.
   — Она будет здесь с минуты на минуту, — сообщил Филипп. — Я проехал напрямик через Пьеррфитскнй лес, чтобы выиграть время и опередить кортеж хотя бы па несколько минут. Теперь он, должно быть, совсем близко.
   — В таком случае не будем терять время даром! — воскликнул барон.
   С проворством двадцатилетнего юноши барон выскочил из гостиной, вбежал на кухню, выхватил из очага пылавшую головню и бросился к ригам с соломой, сухой люцерной и конскими бобами. Он поднес было огонь к вязанке, как вдруг словно из-под земли вырос Бальзамо и схватил его за руку.
   — Что это вы надумали? — воскликнул он, вырывая из его рук головню. — Эрцгерцогиня Австрии — не коннетабль де Бурбон! Она не может до такой степени опорочить дом, что его лучше спалить, чем пустить ее на порог!
   Старик замер, бледный, трясущийся, улыбка исчезла с его лица. Ему понадобилось собрать все свои силы: в ущерб чести, которую он понимал весьма своеобразно, ему предстояло перейти от едва терпимой бедности к полной нищете — Идите в дом, сударь, идите! — продолжал Бальзамо — У вас мало времени, а вы должны еще успеть снять этот шлафрок и одеться более подобающим образом. Барон де Таверне, с которым я познакомился во время осады Филипсбурга, был удостоен Большого креста Святого Людовика. Я не знаю костюма, которого бы не украсила подобная награда.
   — Сударь, — возразил Таверне, — несмотря ни на что, ее высочество увидит то, чего я не хотел бы показать даже вам: она поймет, что я несчастен.
   — Будьте спокойны, господин барон, я так ее займу, что она даже не заметит, новый у вас дом или старый, бедный или богатый. Помните о гостеприимстве, сударь: это долг дворянина. Чего ждать ее высочеству от врагов — а их у нее предостаточно, — если друзья будут сжигать свои замки, лишь бы не принимать ее у себя? Не будем предвосхищать событий, предсказывая ее неудовольствие: всему свое время.
   Господин де Таверне повиновался со смирением, которое он уже однажды проявил. Он пошел к детям, обеспокоенным его отсутствием и повсюду его искавшим.
   А Бальзаме бесшумно удалился, словно для того, чтобы завершить начатое.

Глава 14. МАРИЯ-АНТУАНЕТТА-ЖОЗЕФИНА, ЭРЦГЕРЦОГИНЯ АВСТРИИ

   В самом деле, как сказал Бальзамо, нельзя было терять ни минуты: оглушительный стук колес, топот копыт, громкие голоса донеслись с дороги, обычно столь безлюдной, которая вела от главной дороги к дому барона де Таверне.
   Показались три кареты, одна из которых была украшена позолотой и мифологическими барельефами. Однако, несмотря на пышность отделки, она была так же покрыта пылью и забрызгана грязью, как две другие кареты. Кортеж остановился у ворот, которые распахнул Жильбер. Его широко раскрытые глаза и сильнейшее возбуждение свидетельствовали о необычайном волнении, которое он переживал при виде такого величия.
   Двадцать всадников, все как один молодые и блестящие, выстроились перед главной каретой, и из нее вышла девушка. Ей можно было дать лет пятнадцать или шестнадцать, ее волосы были не напудрены, она носила высокую прическу. Ее сопровождал человек, одетый в черное, с широкой орденской лентой на груди.
   Мария-Антуанетта — это была именно она — прибыла во Францию с репутацией красавицы, что нечасто выпадало на долю принцесс, которым надлежало разделить трон с королями Франции. Было трудно сказать что-либо определенное о ее глазах: нельзя сказать, что они были очень красивы, однако могли по ее желанию принимать любое выражение, сочетавшее подчас такие противоположные оттенки, как, например, нежность и презрение. Нос ее был правильной формы, верхняя губка была очаровательна, а вот нижняя — аристократическая черта семнадцати цезарей — слишком широкая и отвисшая; она не очень шла к ее милому лицу, если только оно не выражало гнева или возмущения. Цвет лица был восхитителен, нежный румянец просвечивал сквозь прозрачную кожу; ее грудь, шея, плечи были изумительной красоты, руки — античной формы. Поступь ее была твердой, благородной, стремительной, однако, забывшись, она передвигалась вяло, неуверенно и как бы крадучись. Ни одна женщина не могла столь же грациозно, как она, склониться в реверансе. Ни одна королева не умела, как она, приветствовать своих подданных. Кивнув разом нескольким лицам, она могла воздать должное каждому.
   В тот день Мария-Антуанетта чувствовала себя обычной женщиной и улыбалась, как женщина, притом женщина счастливая. Она решила забыть хотя бы на один день, что она — ее высочество. Ее лицо было спокойно, теплая благожелательность оживляла взгляд На ней было белое шелковое платье, прекрасные обнаженные руки прятались под плотной кружевной накидкой.
   Едва выйдя из кареты, она обернулась, чтобы помочь свитской даме преклонного возраста выйти из кареты. Отказавшись от помощи человека в черном, она свободно пошла вперед, вдыхая полной грудью свежий воздух и оглядываясь, словно пыталась как можно полнее насладиться редкими минутами свободы, которые могла себе позволить.
   — О, какое очаровательное место, до чего хороши деревья, какой прелестный домик! — восклицала она — Какое, должно быть, счастье дышать свежим воздухом под этими тенистыми деревьями!
   В это самое мгновение появился Филипп де Таверне в сопровождении Андре, которая заплела свои длинные волосы в косы и надела шелковое платье цвета льна. Ее вел барон, одетый в парадный камзол голубого бархата, — остатки прежней роскоши. Само собой разумеется, что по совету Бальзамо барон не забыл надеть орденскую ленту Святого Людовика.
   Ее высочество остановилась, как только заметила шедших ей навстречу хозяев.
   Молодую принцессу окружили офицеры, державшие под уздцы лошадей, и придворные, обнажившие головы. Они чувствовали себя свободно, держали друг друга под руку и едва слышно переговаривались между собой.
   Бледный от волнения Филипп де Таверне с важным видом приблизился к дофине.
   — Сударыня! — обратился он к ней. — Имею честь представить вашему высочеству моего отца, господина барона де Таверне Мезон-Руж, и мою сестру, мадмуазель Клер-Андре де Таверне.
   Барон низко поклонился как человек, умевший приветствовать королеву. Андре присела в грациозном реверансе с присущей ей скромной и ласковой вежливостью, выражая своим видом самое искреннее уважение.
   Мария-Антуанетта разглядывала молодых людей. Памятуя об их бедности, о которой ее предупреждал Филипп, она догадалась, что им сейчас тяжело.
   — Ваше высочество! — с достоинством произнес барон. — Вы оказываете слишком высокую честь замку де Таверне. Наше скромное жилище недостойно принимать столь знатную и прекрасную даму.
   — Я знаю, что нахожусь в гостях у старого солдата, защищавшего Францию, — отвечала принцесса. — Моя мать, императрица Мария-Терезия, любившая воевать, рассказывала мне, что у вас в стране самые отважные бывают, как правило, самыми бедными.
   С невыразимой грацией она подала свою точеную ручку Андре — та поцеловала ее, преклонив колено.
   Барон, находившийся под влиянием своей идеи, не переставал ужасаться при виде огромной свиты, которая должна была вот-вот наводнить его домишко, а ему, барону, даже некуда было их посадить.
   Принцесса вывела его из затруднительного положения.
   — Господа! — воскликнула она, обращаясь к свите. — Вам не следует терпеть все мои прихоти и не следует пользоваться привилегиями, которыми обладает принцесса. Прошу вас ждать меня здесь. Я вернусь через полчаса. Следуйте за мной, дорогая Лангерсхаузен, — обратилась она по-немецки к той даме, которой она помогла выйти из кареты. — Проводите нас, — приказала она господину в черном.
   Человек, к которому она обращалась, был, несмотря на простое платье, необычайно элегантен. Ему было около тридцати лет, это был красивый мужчина с приятными манерами. Он отступил на шаг, пропуская принцессу вперед.
   Мария-Антуанетта взяла Андре под руку и знаком приказала Филиппу идти рядом с сестрой.
   Барон оказался рядом с, без сомнения, знатным вельможей, которому принцесса оказывала честь, пригласив сопровождать ее.
   — Так вы из рода Таверне Мезон-Руж? — спросил он барона, с аристократической небрежностью поправляя великолепное жабо из английских кружев.
   — Как мне называть вас: сударь или монсеньер? — не уступая в бесцеремонности господину в черном, спросил барон.
   — Можете говорить мне просто принц, — отвечал тот, — или ваше высокопреосвященство, если вам так больше нравится.
   — Прекрасно! Так вот, ваше высокопреосвященство, я из рода Таверне Мезон-Руж, самый настоящий Таверне, — произнес барон все тем же насмешливым тоном, который он редко менял.
   Его высокопреосвященство, обладавший тактом знатного вельможи, сразу смекнул, что имеет дело с мелкопоместным дворянином.
   — Это ваша летняя резиденция? — продолжал он.
   — Летняя и зимняя, — воскликнул барон, желавший как можно скорее покончить с неприятным разговором; он сопровождал каждый свой ответ низким поклоном.
   Филипп время от времени беспокойно оборачивался и смотрел на отца. Дом неумолимо надвигался, угрожающий и жалкий, готовый предстать во всей своей беспощадной нищете.
   Барон приготовился было, смиренно протянув руку к парадному крыльцу, пригласить гостей в дом. В это самое мгновение принцесса обратилась к нему:
   — Простите, сударь, но мне не хотелось бы заходить в дом. В этой тени так хорошо, я готова провести здесь всю жизнь! Мне надоели комнаты. Вот уже две недели меня принимают в комнатах, а я так люблю свежий воздух, тень деревьев и аромат цветов!
   Затем она обратилась к Андре:
   — Мадмуазель! Прикажите принести сюда чашку молока, прошу вас!
   — Ваше высочество! — воскликнул, бледнея, барон. — Как можно предлагать вам столь скромное угощение?
   — Это как раз то, что я люблю. Молоко и свежие яйца — вот чем я любила полакомиться в Шенбрунне.
   Внезапно сияющий и важный Ла Бри в великолепной ливрее, с салфеткой, перекинутой через руку, появился на пороге беседки, обвитой жасмином, где принцесса наслаждалась прохладой.
   — Ваше высочество, завтрак подан! — провозгласил он с непередаваемым выражением спокойного благоговения.
   — О, так я попала к волшебнику! — со смехом воскликнула принцесса.
   Она почти бегом устремилась к другой благоухавшей беседке.
   Обеспокоенный барон, забыв об этикете, оставил вельможу в черном и бросился вслед за принцессой.
   Филипп и Андре обменивались удивленными, в еще большей степени тревожными взглядами.
   Оказавшись под зелеными сводами, принцесса не смогла не выразить изумления.
   Барон, шедший за ней следом, облегченно перевел дух.
   Андре уронила руки с таким видом, точно она спрашивала: «Господи, что все это значит?»
   Юная принцесса краем глаза наблюдала за этой пантомимой; ум ее был достаточно проницателен, чтобы проникнуть во все тайны, если только сердце уже не подсказывало ей разгадку.
   В зарослях ломоноса, жасмина и жимолости, узловатые стволы которых проросли густыми ветвями, был накрыт продолговатый стол овальной формы, сверкавший белизной узорчатой скатерти и столовым серебром с позолотой.
   Десять приборов ожидали столько же сотрапезников.
   Их внимание прежде всего привлекло редкое сочетание изысканнейших кушаний.
   Тут были экзотические фрукты в сахаре, варенья со всех уголков земли, бисквиты из Алеппо, мальтийские апельсины, лимоны неслыханных размеров,
   — все это было разложено в огромных вазах. Благородные вина знаменитых на весь мир марок переливались, словно рубины и топазы, в четырех восхитительных графинах персидской работы.
   Молоко, заказанное принцессой, было налито в кувшин золоченого серебра.
   Дофина оглянулась на хозяев и заметила, что их лица бледны и растерянны.
   Придворные восхищались зрелищем, ни о чем не догадываясь, да и не пытаясь что-либо понять.
   — Так вы меня ждали? — обратилась дофина к барону де Таверне.
   — Я, сударыня? — пролепетал он.
   — Ну да! За десять минут всего этого не приготовить, а я нахожусь у вас не более десяти минут, не так ли?
   С этими словами она взглянула на Ла Бри, словно желая сказать: «Особенно если в распоряжении имеется один-единственный лакей».
   — Ваше высочество! — отвечал барон. — Я в самом деле ожидал вашего прибытия, вернее, был о нем предупрежден.
   Принцесса обернулась к Филиппу.
   — Так, значит, господин Филипп успел вам написать? — спросила она.
   — Нет, ваше высочество.
   — Никто не знал, что я собираюсь у вас остановиться, даже я. Я скрывала это намерение от самой себя, не желая причинять вам беспокойства, которое я обычно вношу с собой. Я говорила об этом с вашим сыном сегодня ночью. С тех пор он находился при мне, отлучившись лишь час назад. Ему, вероятно, удалось опередить меня всего на несколько минут.
   — Да, ваше высочество, не больше, чем на четверть часа.
   — Значит, какая-нибудь добрая фея вам обо мне сообщила? Ваша крестная мать, мадмуазель? — с улыбкой прибавила принцесса, взглянув на Андре.
   — Ваше высочество! — произнес барон, жестом приглашая принцессу за стол. — Об этой счастливой случайности нас уведомила не фея, а…
   — Кто же? — спросила принцесса, видя, что барон колеблется.
   — Клянусь честью, он волшебник!
   — Волшебник? Не может быть!
   — Я ничего в этом не понимаю, потому что не интересуюсь магией, однако именно ему, сударыня, я обязан возможностью оказать вашему высочеству более или менее приличный прием, — признался барон.
   — Так, значит, мы не можем ни к чему прикоснуться, — проговорила принцесса, — потому что стоящее перед нами угощение — следствие колдовства. Его высокопреосвященство слишком поторопился, — прибавила она, поворотясь к господину в черном, — разрезав этот страсбургский пирог: мы, конечно, не станем его есть. А вы, моя дорогая, — обратилась она к фрейлине, — не пейте этого кипрского вина. Лучше последуйте моему примеру.
   С этими словами принцесса налила в золотой кубок воды из пузатого графина с узким горлышком.
   — А ведь ее высочество права! — с испугом произнесла Андре.
   Не имея понятия о том, что произошло накануне, Филипп дрожал от нетерпения и удивления, переводя взгляд отца на сестру и пытаясь прочесть в их лицах то, о чем они сами едва догадывались.
   — Это противоречит догмату веры, — сказала принцесса, — как бы господин кардинал не согрешил!
   — Ваше высочество, — отвечал прелат. — Мы слишком близки к свету — я говорю о.., принцах Церкви, чтобы верить в Божий гнев из-за еды; кроме того, мы слишком человеколюбивы, чтобы сжигать на костре любезных колдунов, которые нас так вкусно кормят.
   — Не шутите, ваше высокопреосвященство, — произнес барон. — Могу поклясться, что, человек, который все это приготовил, — настоящий колдун; примерно с час назад он мне предсказал прибытие ее высочества, а также приезд моего сына.
   — С час назад, вы говорите? — переспросила принцесса.
   — Да, если не больше.
   — И вам хватило этого времени, чтобы накрыть такой стол, выставив фрукты со всех концов земли, приказав доставить вина из Токая, Констанцы, Кипра и Малаги? В таком случае вы еще больший колдун!
   — Нет, ваше высочество, это все он.
   — Как это он?
   — Да, по его приказанию словно из-под земли появился накрытый стол, тот самый, за которым вы сидите!
   — Поклянитесь! — потребовала принцесса.
   — Клянусь честью! — вскричал барон.
   — Да что вы? — совершенно серьезно воскликнул кардинал, отодвинув тарелку. — Я было подумал, что вы шутите.
   — Нет, ваше высокопреосвященство.
   — Так у вас живет колдун, настоящий колдун?
   — Настоящий! Я не удивлюсь, если окажется, что золото на этих приборах — его работа!
   — Так ему, верно, известна тайна философского камня! — вскричал кардинал, в глазах которого мелькнула зависть.
   — Ах, как это было бы кстати для господина кардинала, — проговорила принцесса, — ведь он всю жизнь его ищет, и все без толку!
   — Должен признаться вашему высочеству, — заметил кардинал, — что я не знаю ничего интереснее сверхъестественных вещей, ничего любопытнее вещей невозможных.
   — А я, кажется, задела вас за живое, — проговорила принцесса, — у каждого великого человека есть свои тайны, особенно у дипломатов. Предупреждаю вас, что я чрезвычайно сильна в магии, я даже иногда угадываю вещи если не невозможные или сверхъестественные, то по крайней мере такие,., в которые трудно поверить.
   Это был, по-видимому, намек, понятный одному кардиналу: он смутился. Надобно заметить, что когда принцесса с ним заговорила, в ее глазах вспыхнул огонек, свидетельствовавший о бушевавшей в ее душе ярости.
   Однако она овладела собой и продолжала:
   — Итак, господин де Таверне, покажите же нам своего чародея для полноты праздника. Где он? В какой коробочке вы его прячете?
   — Скорее уж он запрячет меня и весь мой дом в какую-нибудь коробочку! — заметил барон.
   — Откровенно говоря, вы раздразнили мое любопытство, — призналась Мария-Антуанетта. — Я желаю его видеть!
   Мария-Антуанетта умела придавать очарование своим речам, однако тон у нее был властный. Барон, оставшись стоять вместе с сыном и дочерью и прислуживая принцессе, это уловил. Он подал знак Ла Бри, который, вместо того чтобы ухаживать за именитыми гостями, вознаграждал себя за двадцать лет воздержания тем, что рассматривал их, разинув рот.
   Ла Бри поднял глаза, — Ступайте к господину барону Джузеппе де Бальзамо, — приказал Таверне, — и передайте ему, что ее высочество желает его видеть.
   Ла Бри исчез.
   — Джузеппе Бальзамо! — повторила принцесса. — Какое необычное имя, не правда ли?
   — Джузеппе Бальзамо! — задумчиво повторил кардинал. — Мне кажется, я уже слышал это имя.
   Пять минут прошли в полной тишине.
   Внезапно Андре вздрогнула: она раньше других услыхала шаги.
   Ветви раздвинулись: Джузеппе Бальзамо оказался лицом к лицу с Марией-Антуанеттой.

Глава 15. МАГИЯ

   Бальзамо низко поклонился. Подняв умные, выразительные глаза, он остановил почтительный взгляд на дофине, ожидая ее вопросов.
   — Если вы тот человек, о котором нам только что рассказывал господин де Таверне, — проговорила Мария-Антуанетта, — то подойдите ближе, чтобы мы могли видеть, из чего сделан колдун.
   Бальзаме сделал еще шаг и снова поклонился.
   — Вы занимаетесь тем, что предсказываете будущее? — спросила принцесса, не сводя с Бальзамо любопытных глаз и продолжая маленькими глотками пить молоко.
   — Я не занимаюсь этим, ваше высочество, — отвечал Бальзамо, — мне случается предвидеть, вот и все.
   — Мы воспитаны в светлой вере, — сказала принцесса, — единственная тайна, в которую мы верим, — это таинства католической церкви.
   — Они достойны всякого уважения, — почтительно проговорил Бальзамо. — Однако господин кардинал де Роан, будучи представителем католической власти, может сказать вашему высочеству, что уважения заслуживают не только упомянутые вами таинства.
   Кардинал вздрогнул: он никому из присутствовавших не назвал своего имени, никто его не произносил, однако незнакомцу оно было известно.
   Казалось, Мария-Антуанетта не обратила на это обстоятельство никакого внимания.
   — Вы не можете не признать, что это единственные таинства, которые невозможно опровергнуть, — сказала она.
   — Наряду с верой существует уверенность, — все так же почтительно и вместе с тем твердо заявил Бальзамо.
   — Вы выражаетесь слишком туманно, господин колдун. Я настоящая француженка душой, но пока еще не разумом: я не очень хорошо понимаю тонкости языка. Правда, мне обещали, что господин де Бьевр займется со мной. Однако пока я вынуждена просить вас не говорить загадками, если вы хотите, чтобы я вас понимала.
   — А я осмелюсь просить у вашего высочества позволения оставаться непонятым, — с грустной улыбкой возразил Бальзамо, качнув головой. — Мне бы так не хотелось приоткрывать великой принцессе будущее, которое, возможно, не оправдает ее надежд.
   — О, это уже серьезно! — проговорила Мария-Антуанетта. — Господин желает раззадорить мое любопытство для того, чтобы я приказала ему предсказать свою судьбу!
   — Боже сохрани, напротив, я буду вынужден это сделать! — холодно возразил Бальзамо.
   — Неужели? — рассмеялась дофина. — А вам что же, не хочется?
   Смех принцессы постепенно затих; присутствовавшие молчали — они находились под влиянием необыкновенного человека, который привлекал к себе всеобщее внимание.
   — Признайтесь откровенно! — сказала принцесса.
   Бальзамо молча поклонился.
   — Говорят, вы предсказали мое прибытие в дом господина де Таверне? — с едва заметным нетерпением продолжала Мария-Антуанетта.
   — Да, ваше высочество.
   — Как это было, барон? — обратилась принцесса к Таверне Ей не хотелось продолжать разговор с Бальзамо. Она уже пожалела, что начала его, но не могла остановиться.
   — Ваше высочество! — воскликнул барон. — Клянусь небом, все было очень просто: господин Бальзамо смотрел в стакан с водой…
   — Это правда? — взглянув на Бальзамо, спросила принцесса.
   — Да, ваше высочество, — отвечал тот.
   — В этом и состоит все ваше колдовство? Это по крайней мере неопасно, лишь бы ваши предсказания были бы столь же безобидны.
   Кардинал улыбнулся Барон приблизился к принцессе.
   — Вашему высочеству нечему учиться у господина де Бьевра, — заметил он.
   — Дорогой хозяин! — весело проговорила принцесса. — Не льстите мне или, напротив, говорите смелее. Я не сказала ничего особенного. Давайте вернемся к нашему разговору, — обратилась она к Бальзамо.
   Ей казалось, что ее влечет к нему помимо ее воли — так порой нас тянет к месту, где нас ожидает несчастье.
   — Раз вы прочли будущее господина барона в стакане воды, не могли бы вы и мне предсказать судьбу ну, хоть, скажем, читая в графине с водой?
   — С удовольствием, сударыня, — сказал Бальзамо.
   — Отчего же вы с самого начала отказывались?
   — Будущее неясно, сударыня, а я заметил небольшое облачко…
   Бальзамо замолчал.
   — И что же? — спросила принцесса.
   — Как я уже имел честь сообщить вашему высочеству, мне не хотелось огорчать вас.
   — Вы видели меня раньше? Где мы встречались?
   — Я имел честь видеть ваше высочество, когда вы еще были ребенком. Это было у вас на родине, вы стояли рядом с вашей матерью.
   — Вы видели мою мать!
   — На мою долю выпала эта честь. Ваша матушка — могущественная королева.
   — Императрица, сударь!
   — Я хотел сказать, что она — королева сердцем и разумом, однако…
   — Что за недомолвки, сударь, да еще когда речь идет о моей матери! — воскликнула принцесса.
   — И у великих людей бывают слабости, вот что я имел в виду, в особенности, когда они думают о счастье своих детей.
   — Надеюсь, потомки не заметят ни единой слабости у Марии-Терезии, — возразила Мария-Антуанетта.
   — Потому что история никогда не узнает того, что известно императрице Марии-Терезии, вашему высочеству и мне.
   — У нас троих есть общая тайна? — с пренебрежительной улыбкой спросила принцесса.
   — Да, ваше высочество, она принадлежит нам троим, — спокойно отвечал Бальзаме.
   — Что же это за тайна?
   — Если я отвечу вам вслух, это перестанет быть тайной.
   — Все равно, говорите.
   — Ваше высочество настаивает?
   — Да.
   Бальзамо поклонился.
   — В Шенбруннском дворце, — сказал он, — есть кабинет, который носит название Саксонского благодаря стоящим там восхитительным фарфоровым вазам.
   — Да, и что же? — спросила принцесса.
   — Этот кабинет является частью личных апартаментов ее величества императрицы Марии-Терезии.
   — Вы правы.
   — В этом кабинете она имеет обыкновение заниматься частной перепиской…
   — Да.
   — Сидя за великолепным бюро работы Буля, который был подарен императору Франциску Первому королем Людовиком Пятнадцатым.
   — Все, что вы до сих пор сказали, верно. Однако то, о чем вы говорите, может знать кто угодно.
   — Наберитесь терпения, ваше высочество. Однажды, около семи утра, когда императрица еще не вставала, ваше высочество вошли в этот кабинет через дверь, известную лишь вашему высочеству, так как из всех августейших дочерей ее величества императрицы ваше высочество — самая любимая дочь.
   — Дальше?
   — Вы, ваше высочество, подошли к бюро. Ваше высочество, должно быть, помнит об этом, потому что с тех пор прошло ровно пять лет.
   — Продолжайте.
   — Вы, ваше высочество, подошли к бюро, где лежало незапечатанное письмо, которое императрица написала накануне.
   — И что же?
   — Ваше высочество прочли это письмо. Принцесса слегка покраснела.
   — Прочтя письмо, ваше высочество остались им недовольны, потому что потом вы взяли перо и собственноручно…
   Казалось, принцесса почувствовала стеснение в груди. Бальзамо продолжал: