Мицкевич. На росстанях

То ли в шутку, то ли всерьез, Дед Хрущ рассказал, что его предком был
какой-то неведомый драгун. А произошло это так. В той местности, где жили
родичи Алешки, находилось имение графа Бутенева-Хребтовича. Давно это было,
еще во времена крепостного права. Народ в имении был мелкий, хворый. Вот
один из графов надумал завести новое, крепкое племя людей. Всех своих
мужиков он перевел куда-то далеко и на долгое время. Остались одни только
женщины. Бутенев-Хребтович обратился с просьбой к губернатору прислать на
постой в имение эскадрон драгун. Один из них и явился основателем рода
Алешки.
Так это было или не так, никто не знал, да и откуда знать такие
интимно-секретные дела? Одно только можно сказать - Дед Хрущ был достойным
потомком своего неведомого предка и по женской части маху не давал. А что
касается микутичских мужчин, то они даже поощряли ухажерство Деда Хруща и
говорили: "Такой гвардеец! Не жалко и не обидно, если он оставит здесь после
себя кое-какую память: ведь в Микутичах народ начинает мельчать".
Поезд поспешил дальше. Веселый, радостный, возбужденный, Лобанович
слился с толпой молодых учителей и затерялся в ней. Шумной, говорливой
оравой, - а собралось их здесь человек пятнадцать, - направились они в
сторону озера, на дорогу, ведущую в Микутичи. Добрые версты две не
прекращались безудержные шутки, толкотня, суматоха. Учителя теперь сами были
похожи на своих школьников, чьи дурачества им приходилось сдерживать во
время занятий. В летнее время, когда учителя съезжались на каникулы, местным
жителям не раз приходилось встречать их, но такого наплыва учительской
братии никому здесь еще не случалось видеть. Учителя же, хмельные от своей
молодости, здоровья и силы, не обращали ни на кого внимания. Хоть они не
выпили, но сейчас им море казалось по колено.
- Эй, вы, слушайте! - крикнул Янка Тукала, обращаясь к друзьям и
стараясь их перекричать. - Что вы ржете, как жеребцы! Давайте запоем песню,
- знаете, как те местечковые бунтари. "Урядника нет? Стражников нету?"
Узнав, что никого нет, они и грянули:

Как у нас на троне
Чучело в короне!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Янка Тукала, как регент, размахивал руками и орал во все горло,
передразнивая местечковых бунтарей. Веселые, возбужденные учителя потешались
словами песни и кривляньем Янки Тукалы.
- Давайте, хлопцы, потише, - предостерег Садович. - А ты, Янка, воли
горлу не давай, ведь и в этих зарослях можжевельника могут быть уши.
С одной стороны дороги стоял редкий сосняк, с другой - кусты
можжевельника, а дальше - ольшаник. На разумное предупреждение Садовича
никто не обратил внимания. Только Янка Тукала, которого главным образом
касалось замечание Садовича, отозвался:
- Что правда, то правда. Еще один из героев Ибсена сказал: "Если идешь
в революцию, то не надевай новых кальсон".
Учителя дружно захохотали. Смеялся и сам Садович. Подойдя к Янке
Тукале, он дружески толкнул его в загривок.
- А, чтоб ты сгорел!
А ночь все гуще надвигалась на землю. Даже на западе, где долгое время
светилось небо после захода солнца, теперь оно стало тускнеть и окутываться
легким летним мраком. В вышине кое-где замигали, как искорки, далекие
звезды. Сколько раз каждый из нас наблюдал эту картину короткой летней ночи!
С луга, где струился Неман, слегка веяло прохладной сыростью. Тишина, покой,
сон царили вокруг. Лобанович невольно вспомнил, как много раз ходил он по
этой дороге. Давно ли, встретившись на станции с Садовичем, они ходили в
Панямонь, играли в карты! Но сейчас в говорливой учительской толпе трудно
было отдаться воспоминаниям, чтобы из отдельных образов прошлого сложилась
цельная картина. Хотелось поговорить с Садовичем и о том деле, ради которого
собрались учителя. Но обстановка для такого разговора была совсем
неподходящей.
Дед Хрущ, не доходя до шляхетского поселка, где находилось также и
лесничество князя Радзивилла, зычным басом затянул песню:

Смело, товарищи, в ногу...

Хотя Садович и призывал товарищей соблюдать осторожность, но не мог и
сам удержаться, чтобы не присоединить своего голоса к басу Алешки. Когда-то
в семинарии он стоял на клиросе рядом с Дедом Хрущом и не хотел уступать ему
в басовитости. Песню подхватили все учителя. Очень многие из них были
хорошими хористами с хорошими голосами. С первых же звуков песня наладилась,
полилась дружным потоком молодых, сочных голосов. Песня захватывала самих
певцов, поднимала еще выше и без того приподнятое настроение. Она придавала
силы и стойкости в борьбе против зла и социальной несправедливости.

Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой,
Братский союз и свобода -
Вот наш девиз боевой!

Вдохновенно пели учителя. И разве это не правда, что они вышли из
народа, что они дети забитой, угнетенной трудовой семьи?
Вместе с учителями приближалась песня к усадьбе лесничества магната
пана Радзивилла. Отсюда направо и налево и далеко вглубь тянутся бесконечные
пространства лесов, широкие полосы так называемой казенной земли. И всеми
этими необозримыми просторами полей и лесов владеет один старинный род
польского князя Радзивилла. Не слишком ли долго засиделся он в своем
несвижском княжеском гнезде? Вот почему, поравнявшись с воротами, ведущими в
парк лесничества, боевая песня зазвенела еще громче и суровее. Многим из
учителей, в том числе и Лобановичу, казалось, что их вдохновенная, боевая,
горячая песня прокладывает дорогу победе народа над кровавым царем, над его
сатрапами и магнатами и над всей сворой грабителей и насильников.
Весь репертуар тогдашних революционных песен пропели учителя слаженным
хором, проходя мимо лесничества и через шляхетский поселок, а потом и через
лес. Тем временем дорога подошла к болотистой низине, через которую была
проложена гать. По обеим сторонам болота густой стеной стоял лес. Если,
бывало, тихой летней ночью остановишься возле гати и крикнешь, то эхо долго
бежит краем болота, отражаясь от стены леса и, уже несколько измененное,
снова возвращается сюда.
Сымон Чечик, Садович, Янка Тукала и все хлопцы из Микутич знали эту
особенность лесного болота.
- Стойте, хлопцы! - остановился Тукала. - Покричим здесь, послушаем,
что нам будет отвечать эхо!
Учителя остановились. Чечик, Садович и Тукала набрали в грудь воздуха и
разом выкрикнули:
- У вас министры бы-ы-ыли?
Гулкое эхо побежало краем болота, повернуло назад, и все услышали:
- Би-и-или!
- Хлеба вам дава-а-али?
- Дра-а-али!
Несколько минут забавлялись учителя, слушая перекличку своих друзей с
болотом и лесом.
Поздно ночью они пришли в школу Садовича.

XXV

Несмотря на позднее время, в квартире Садовича горела лампа. Здесь
ватагу учителей поджидали близкий приятель Лобановича Микола Райский и мало
известный ему Иван Тадорик - он окончил другую семинарию. Райский остался за
хозяина, чтобы приготовить ужин. Это был высокий, подвижной юноша, такой же
тонкий, как и Садович, но по характеру добрый, сердечный парень. Он горячо
обнял Лобановича и поцеловался с ним. Тадорик ходил по комнате босиком - так
вольней ногам, говорил он, - и почти не обращал внимания на шумную
учительскую ораву, заполнившую всю квартиру Садовича. Изредка перебрасываясь
с кем-либо заковыристыми репликами, он снял со стены скрипку, присел на
жесткую кушетку с ободранной обивкой и наигрывал какие-то мелодии.
Манера держать скрипку и смычок и сама игра свидетельствовали, что Иван
Тадорик умелый скрипач. Лобанович с удовольствием слушал музыку,
всматривался в лицо скрипача, немного угрюмое и слегка изрытое оспой, с
насупленными бровями, с плотно сжатыми губами. Широкий лоб и лицо с довольно
острым подбородком изобличали в Иване Тадорике, как казалось Лобановичу,
человека с выдающимися способностями. Черты лица скрипача напоминала
Лобановичу что-то знакомое. Где-то он видел такое лицо, но где? Наконец
вспомнил: Иван Тадорик имел что-то общее с немецкий философом-пессимистом
Шопенгауэром, только тот был старик, а Тадорик - ровесник Лобановича.
В школе, на квартире Садовича, обосновались Райский, Янка Тукала и Иван
Тадорик. Школа Тукалы находилась верстах в пятнадцати от Микутич, а родителя
его жили не так далеко - за Неманом, в трех верстах отсюда. Но уж такова
натура у Янки: полноценным человеком он ощущал себя только тогда, когда
находился в кругу своих друзей, когда чувствовал рядом их плечо, на которое
можно опереться, когда видел их руку, за которую можно ваяться и идти
вперед, не сбиваясь с дороги.
Был уже поздний час. Садович, как хозяин школы я как человек, принявший
на себя руководство съездом, хотя в лидеры его никто не выбирал, выступил с
речью. При этом он принял соответствующую позу, выпятил немного грудь и
придал лицу серьезное выражение.
- Товарищи! - начал он басом. - Мы сошлись и съехались для важного
дела. Все честные, передовые люди России выступают на организованную борьбу
со злом и несправедливостью...
- А называются они царским самодержавием, - подсказал Иван Тадорик и
сбил оратора с толку.
- Не лезь в пекло поперед батьки! - шутливо и в то же время довольно
строго заметил Садович. - Что надо сказать, я сам скажу. Не забывай, Иван,
не для комедии собрались мы здесь.
- Я и не говорю, что для комедии, - не унимался Тадорик.
Садович не обратил внимания на его вторую реплику.
- Не надо, хлопцы, забывать и в том, что мы должны быть очень и очень
осторожными. И это не есть трусость или страх перед полицейскими шнурами,
этого требуют интересы дела. На всякий случай я поставил стражу. Товарищи,
дело наше очень почетное и очень важное. Подробно о нем мы сегодня говорить
не будем: мы обсудим и решим его завтра, в не в стенах школы, где может и
шашелъ подслушать нас, а в открытом поле. Завтра в двенадцать часов все мы
соберемся на Пристаньке, неподалеку от Лядин. Сходиться туда нужно
небольшими группами, чтобы не бросаться людям в глаза, не вызывать
подозрений.
- Правду говоришь, Бас! - поддержал Садовича Владик Сальвесев. Владик
страдал недостатком в произношении буквы "р", а потому слово "правда" у него
звучало как "прлавда".
- Значит, так, хлопцы, завтра! - продолжал Садович. - А сейчас
расходитесь по каморкам да по сеновалам. Не запрещается и с девчатами
погулять.
Сказав так, Садович взглянул на Деда Хруща. Тот только усмехнулся и
хитро подмигнул Садовичу: знаем, мол, какой ты сам монах!
- В школе останутся бесприютные горемыки: Андрей, Микола Райский, Иван
и Янка - по существу одно и то же, что Янка, что Иван, - заметил с некоторой
претензией на юмор Алесь Садович.
- Боже, какую премудрость сказал ты, Алесь! - не удержался Тадорик.
Садович посмотрел на Тадорика, покачал головой и сказал:
- "Шел Тадор с Тадорою, нашел лапоть с оборою... "
- Ну, и что же? - спросил Тадорик.
Как видно, он был настроен весьма воинственно.
- Ну, так до завтра! - говорили учителя и понемногу разбредались кто
куда.
В школе остались хозяин и его "бесприютные" гости: Лобанович, Райский,
Тадорик и Тукала.
- Что же, хлопцы! Садитесь за стол. На большое угощение не
рассчитывайте, - пригласил хозяин.
- А все же кое-что есть, - сказал Райский и крикнул: - Акуля!
Широкая, коренастая, румяная Акуля показалась в комнате, выплыв из
кухни.
- Подавай, Акуля, что есть, - приказал ей Райский.
Акуля скрылась за дверью комнаты так же молча, как вошла. Иван Тадорик
сложил губы трубкой, вытаращил глаза и, обращаясь к Райскому, выкрикнул с
деланным изумлением:
- О-о-о! Посмотрим, что это за кое-что!
Тотчас же дебелая Акуля - она была сторожихой при школе и вместе с тем
хозяйкой кухни - принесла пять разнокалиберных тарелок, столько же сборных
вилок и пару ножей-инвалидов. Все это она расставила и разложила на Древнем
столе, ничем не застлав его. У Садовича скатертей не было - он считал их
ненужной буржуйской роскошью. Вскоре на столе появилась еще одна тарелка с
нарезанными кусочками сала, затем деревянная, кустарного производства миска
с хлебом, сковорода с яичницей и огромная глиняная миска с редькой,
нарезанной небольшими ломтиками и заправленной кислым молоком. Редьки было
не менее полведра.
Тадорик не мог удержаться от реплики.
- Умри, Микола, и больше не кухарничай, ничего лучшего не придумаешь, -
сказал он Райскому.
А Райский, ни слова не говоря, подошел к книжному шкафу, вытащил из-за
школьных папок кварту горелки и торжественно поставил ее на стол.
- Это дар от моих ничтожных доходов, - проговорил он. - Выпьем, как
говорил Тарас Бульба, за то, чтобы храбро воевали.
Учителя так оживились, загомонили, что их голоса сливались в нестройный
гул, в котором трудно было разобрать отдельные возгласы.
- Вот это "кое-что"! - весело сказал Тадорик.
- Слава Райскому, доброму сыну Бахуса!
- Дай тебе, боже, счастье, и долю, и рубаху на пуп!
- Живи, Райский, пока сам не скажешь: "Хватит!"
Все, как могли, хвалили Райского за редьку, а главным образом за кварту
горелки. Когда же выпили по чарке за его здоровье, Райский сказал:
- Ну, ешьте, хлопцы, да смотрите, чтобы ничего не оставалось, потому
что после вас и свиньи есть не будут.
- Здорово, - засмеялся Тадорик.
А Янка Тукала заверил:
- Не беспокойся, Микола, все сметем, и от твоей редьки останутся одни
только воспоминания.
Ужин затянулся далеко за полночь. Много было молодого смеха, шуток,
веселья. Зашел разговор и о том деле, ради которого съехались учителя с
разных концов страны. На вопрос Лобановича Садович сообщил, что всего
собралось восемнадцать сельских учителей и что завтра, вернее уже сегодня,
приедут еще трое из-под Койданова. Можно надеяться, что из Панямони прибудут
Тарас Иванович Широкий и Базыль Трайчанский. Но на этих последних особенно
рассчитывать не следует - они люди семейные, хотя на словах и сочувствуют
революции, во принять в ней участие вряд ли согласятся.
- Во всяком случае, хлопцы, - говорил Садович, - завтра мы положим
начало организации народных учителей в Белоруссии. Мы будем пионерами
революционного организованного движения в борьбе против проклятого царизма,
- немного риторично, но вдохновенно закончил Садович.
Уже давно рассвело. Начинала пробуждаться привычная жизнь деревни.
- Разве мы будем ложиться спать? - спросил Лобанович и внес предложение
отправиться на Неман, "чтобы смыть грехи прошлого и облечься в одежду нового
Адама", как говорят попы.
Так и не спали всю эту ночь. И запомнилась она Лобановичу на всю жизнь.

XXVI

Акуля на скорую руку приготовила учителям завтрак, правда, не такой
богатый, как ужин. Едва уселись за стол, как дверь в комнату, где завтракали
учителя, открылась. Порог перешагнул Ничыпар Янковец, а за ним вошли в
комнату Пятрусь Гулик и Сымон Лопаткевич. Они только что пришли со станции.
- Приятного аппетита! - громко и торжественно приветствовал Янковец
хозяина и его гостей.
Садович, а с ним и гости встали из-за стола, шумно поздоровались с
вновь прибывшими, а затем усадили их за стол.
Среди учительской голытьбы самым богатым был Ничыпар Янковец. Во время
русско-японской войны он добровольцем поехал на Дальний Восток и попал в
интендантство. Ему довелось быть свидетелем самого разнузданного
взяточничества. Интендантские компанейские чиновники предложили и ему
получить свою долю, но Янковец считал для себя зазорным обкрадывать свою
армию и только в самом конце войны, когда все расползалось по швам, взял
немного "на дорогу". Вообще же Ничыпар был хлопец разудалый, живой и бойкий,
любил временами и гульнуть. Вот почему сейчас, сев за стол и окинув его
взглядом, он велел Садовичу позвать Акулю. Ничыпар дал ей рубль.
- Принеси полкварты и закусить - хоть хвост от тарани. Да на одной
ноте... Ну, так как, потрясатели самодержавия? - обратился он к учителям.
- Тряхнем! - грозно вскинул кудрявую голову Тадорик.
- А ты, Ничыпар, не собираешься тряхнуть его? - поинтересовался
Лобанович.
- Пустился Микита в волокиту, так иди и назад не оглядывайся, -
решительно заявил Ничыпар.
Только тихий и боязливый Сымон Лопаткевич несмело отозвался:
- Самодержавие не груша. Смотри, чтобы нас самих не тряхнули. - Сказав
это, Лопаткевич поправил на носу пенсне, придававшее ему довольно важный
вид.
- А ты думал, тебе титулярного советника дадут за то, что против
самодержавия пойдешь? - поддел Лопаткевича Янка Тукала.
Учителя дружно захохотали. Они часто пели привезенную Ничыпаром песню
про титулярного советника:

Он был титулярный советник,
Она - генеральская дочь.
Он томно в любви объяснился.
Она прогнала его прочь.

- Ну что ж, хлопцы, - сказал после завтрака Садович, - будем помаленьку
двигаться.
- Давайте пойдем, - подхватил Тадорик. - На вольном воздухе ловчее.
- А ты простился с родителями? - спросил Лопаткевича Янка Тукала.
Всем бросалось в глаза, что Лопаткевич и Гулик волновались и, видимо,
раскаивались в том, что приняли участие в нелегальном собрании сельских
учителей, но отступать было поздно, а признаться в своей робости не
хотелось.
Учителя разделились на две группы. Во главе одной стал Садович, другую
повел Лобанович. Они хорошо знали местность и все самые малоприметные
тропинки, по которым можно выйти на дорогу, ведущую к Пристаньке. Пошли
разными дорогами. Садович решил выйти на берег Немана, миновать село, а
затем повернуть влево и дальше в лес. Летом учителя часто гуляли возле реки,
и никто на это не обращал внимания. Лобанович со своей группой сразу
повернул в поле, чтобы межами дойти до леса. С ним пошли Тукала, Гулик и
Лопаткевич.
Таскаемся неведомо где и зачем... - скулил, спотыкаясь на межах, Сымон
Лопаткевич. - И вообще вся эта затея добром не кончится.
- Терпи, Гришка, корчма близко, - подбадривая его Тукала. - И не люблю
я в такой веселый, радостный день, чтобы человек стонал, словно у него
нестерпимо болит зуб. Не нравится - слазь с крыши и не порть гонта!
- Верно, Янка! - поддержал Тукалу Лобанович и уже совсем серьезно
добавил: - Мы не таскаемся, а идем к определенной цели, чтобы вогнать в
чахотку царя, понимаешь?
- Пока мы вгоним царя в чахотку, он сгноит нас в Сибири, - отозвался
Пятрусь Гулик.
- В таком случае, хлопцы, - сказал Лобанович и остановился, - давайте
поворачивать оглобли. Силой вас здесь никто не держит. Вон там Микутичи, а
вот дорога на станцию. Идите, откуда пришли. Будьте "истинно русскими"
людьми, пойте "Боже, царя храни", поздравляйте волостного писаря и пристава
с именинами, читайте в церкви "апостола", целуйте попу руку, возьмите замуж
поповен...
- Ну-ну! Ты уж слишком разошелся, - заговорил Пятрусь Гулик. - Мы
просто испытываем вас... ну, наших... руководителей... Знаешь, братец
Андрей, есть пословица: "Семь раз примерь и один раз отрежь". Так почему же
мы не можем примерять? И неужто ты думаешь, что мы ни о чем не размышляем,
что нас ничто не волнует? Но для того, чтобы не путаться, не делать ошибок,
надо все как следует обдумать.
- Вот это человеческий голос! - воскликнул Лобанович. - Друг мой
дорогой! Для этого мы и собираемся. Нам надо проверить: что мы и кто мы? Или
мы - болотная вода, которой нет ходу, или мы - криничная струя, живая,
свежая, та струя, которая оставляет в стороне гнилую болотную воду и все
стремится вперед и вперед по чистому желтому песочку.
- Стойте, хлопцы! Видите? - испуганным голосом тихо проговорил
Лопаткевич и присел в борозду.
Лобанович взглянул в ту сторону, куда показывала дрожащая рука
Лопаткевича. Среди ржи, на соседней меже, покачивались над колосьями две
фуражки.
- Полиция! - еле пошевелил побледневшими губами Гулик.
Все немного растерялись и пригнули головы.
Раздвинув колосья, Лобанович начал всматриваться. Спустя некоторое
время лицо его повеселело.
- Эй ты, богатырь! - насмешливо обратился Андрей к Лопаткевичу. -
Перестань дрожать от страха, разогнись, протри глаза и посмотри.
Учителя подняли головы, осмотрелись.
- Фуражки-то не начальнические, кокарды не блестят. Значит, какая может
быть полиция! - продолжал Лобанович и засмеялся. - Пойдем навстречу. Это,
вероятно, кто-то из Микутич, а может, и кто-нибудь из наших товарищей счел
за лучшее податься в противоположную сторону от места собрания, - Андрей
выразительно посмотрел на Лопаткевича.
- Я считаю, что надо идти к ним и выяснить, что они и кто они, -
проговорил Тукала. - По крайней мере будем знать и сможем определить линию
нашего поведения, а в случае чего предупредим товарищей.
Тем временем головы неизвестных людей снова замелькали среди ржи, но на
этот раз видно было, что путники направились в другую сторону.
- Гэй! - крикнул Лобанович. - Гэй, кто там? Обождите!
Путники остановились.
- Что ты! - схватил его за руку Лопаткевич. - А вдруг это шпики?
- Тем лучше, - сказал Андрей. - Мы покажем, что никого не боимся, а
просто гуляем в поле.
Учителя и неизвестные двинулись друг другу навстречу и скоро
столкнулись лицом к лицу.
Лобанович узнал "неизвестных". Это были действительно микутичские
крестьяне Мирон Шуська и Лявон Раткевич. Лобанович хорошо знал их обоих, как
своих земляков. Садович часто вел с Шуськой и Раткевичем беседы, научил их
немного разбираться в политике. "Это ваша опора, без народа в ваших делах не
навоюешь", - говорил Садович Андрею.
- А зачем это дядьки гуляют по полю в такую пору?
Раткевич хитро усмехнулся.
- Да вот ходили посмотреть: может, где-нибудь княжеской травы удастся
вечерком накосить.
- Мы же вольные, - горько проговорил Шуська. - Жать рановато, косить,
если бы и хотел, нечего; весь луг княжеский. Жевать также нечего: хлеб
кончился, Вот и ходим вольные - ни рукам, ни зубам работы нет.
Сколько раз Лобановичу приходилось выслушивать такие жалобы, и всегда
они вызывала в нем чувство какой-то и своей вины в беде народа..
- Нечего, дядька, - Лобанович взял Шуську за руку и, волнуясь, даже
запинаясь порой, продолжал: - Вы же знаете, не всегда так будет, надо только
нам, трудящимся людям, ближе стать друг к другу, чтобы вместе защищать свои
интересы, отстаивать свои права. А если так будет, то упадет с престола
коронованный идол, разбегутся его прислужники. Тогда и поля и луга перейдут
в крестьянские руки, которые сами сумеют обработать их, управиться с ними.
Не будете крадучись выкашивать полянки в панском лесу, на свое собственное
поле пойдете работать.
Лопаткевич незаметно дернул Лобановича за рукав.
- Пусть учитель не беспокоится, - открыто глянув ясными глазами на
Лопаткевича, проговорил Шуська, - ничего плохого из нашего разговора не
будет, в плохие уши он не попадет. А если скажу кому, то такому же горемыке,
как я сам. Он меня поймет, потому что и сам хочет дождаться лучшей доли.
На губах Раткевича снова появилась понимающая, хитроватая улыбка.
- Если учителя погулять собрались, то на доброе здоровье, - сказал он.
- А может, гуляя, поговорить о чем-нибудь захочется - говорите смело. Мы тут
поблизости походим и, если что такое, дадим знать. Не так нам уже та панская
трава нужна, - закончил Раткевич.
Учителя, взволнованные неожиданной встречей и поддержкой, поблагодарили
свою добровольную стражу и двинулись дальше.
Лобановичу стало понятно, что разговоры, которые он и Садович вели с
крестьянами, не пропали даром. "Молодец Бас! - мысленно похвалил он
Садовича. - Действительно это ваша опора!"
Когда подходили к Пристаньке, увидели гуляющих возле реки знакомых
учителей. Они громко приветствовали группу Лобановича. Тотчас же показался
из лесу и Садович со своими друзьями. Все сошлись на высоком и живописном
берегу Немана, где можно было присесть или просто поваляться на сочной
зеленой травке.
Всего собралось двадцать один человек. Это были молодые хлопцы,
до-двадцати пяти лет. Одному Ничыпару Янковцу было лет под тридцать. У
некоторых только еле-еле пробивались усики. Зато попался в один бородач. Это
был Милевский Адам. Он отпустил длинную, рыжую, выстриженную в середине
бороду, какие носили министры при царе Александре II. Борода Милевского была
предметом шуток со стороны учителей, но он не обращал на шутки внимания, сам
смеялся над собой и объяснял, что бороду он носит для "фацеции". Одеты
учителя были хоть и не очень богато, но все же на городской лад, а некоторые
даже и щеголевато. Фуражки они носили черные и белые летние с бархатными
околышами. Были, правда, учителя и без фуражек, без пиджаков, в одних только
верхних рубахах.
Когда разговоры и шум немного стихли, Садович обратился к учителям:
- Товарищи! Давайте приступим к делу, ради которого, собственно говоря,
мы и собрались здесь.
- Поскольку мы собрались для того, чтобы навсегда сбросить с себя
одежду "ветхого Адама", - отозвался Иван Тадорик, - давайте сперва
искупаемся в Немане, а наше собрание не медведь, в лес не убежит. Приступим
к важному делу с чистой совестью и с чистым телом.
- Ты мне всегда портишь обедню! - напустился на Тадорика Садович. -
Проведем собрание - оно будет недолгим - и тогда смоешь "ветхого Адама". Как
народ считает? - спросил он учителей.
- Сначала собрание, купаться потом! - загудели все, в том числе и
Лопаткевич и Гулик. Им, очевидно, хотелось поскорей развязаться с этим
небезопасным делом.
- Если так, то перейдем к делу, - торжественно объявил Садович. -
Товарищи! - продолжал он. - Как водится всюду на свете в таких случаях, нам
надо выбрать председателя собрания и секретаря. Кого выберем председателем?