Страница:
раз посмотреть на своего рассудительного друга, пожать ему руку и сказать:
"Янка, держись! Не опускай голову! Иди смело навстречу завтрашнему дню!"
Без малого в полдень прибыл Лобанович на свою станцию. Попалась и
подвода, но учитель пожалел денег, - ведь неизвестно, что будет дальше, - и
зашагал домой. Он выбрал самую короткую дорогу до Верхани, которая оставляла
в стороне хутор Антонины Михайловны. Хотелось скорее очутиться в своей школе
и отдохнуть, - ведь уже третьи сутки учитель не спал, оставаясь все время на
ногах. Чувствовалась такая усталость, что даже трудно было собраться с
мыслями, обдумать все, что произошло за последние три дня.
Наконец дорога кончилась. Вот и школа, и волость напротив нее. Как
обрадуется писарь Василькевич, когда узнает о провале своего несносного
соседа!
- Вернулся мой странничек! - радостно встретила бабка Параска учителя.
- Ну, как же вам ездилось?
- И ездилось, и ходилось, и вот вернулся.
- Ну и слава богу!
Бабка Параска пошла в кухню собирать обед.
Когда Лобанович вошел в свою квартиру, Турсевич сидел за столом,
обложившись учебниками. Он порывисто вскочил, шумно встретил приятеля,
крепко потряс ему руку.
- Явихся еси?- на церковнославянский лад спросил он путешественника и,
посмотрев на него, добавил: - Что-то, братец, ты плохо выглядишь!
- Эх, друг ты мой сердечный, таракан запечный! Дай боже никогда не
являться тебе домой так, как я!
Турсевич сразу увял, от его приподнято-восторженного настроения не
осталось и следа. Он еще раз окинул взглядом Лобановича, словно желая
прочитать его сокровенные мысли, и уже другим тоном спросил:
- А что случилось?
Лобанович без всяких хитростей, прямо и правдиво рассказал обо всем,
что произошло в Микутичах.
Помрачневший Турсевич молча слушал приятеля. Тяжело было у него на
душе. Мысленно он осуждал молодых учителей, но говорить об этом не хотел.
Когда Лобанович окончил невеселый рассказ, Турсевич сокрушенно покачал
головой.
- Та-ак! - протянул он. - Дело, брат... гм... не того!
Вошла бабка Параска, быстро накрыла стол. Хотя при ее появлении учителя
замолчали, она сразу заметила, что "монашек" приехал с недобрыми вестями,
однако расспрашивать его о чем-либо при госте считала неудобным. Бабка вышла
из комнаты и тотчас же возвратилась, поставив на стол холодник. Она знала,
чем угодить учителю.
- Вот спасибо, бабка, за холодник! - сказал Лобанович, подсаживаясь к
тарелке.
Бабка Параска глянула на него, вздохнула.
- Ешьте на здоровье! - И вышла из комнаты.
Турсевич уже пообедал. Он сидел, молчал в о чем-то думал.
- Ну что же, брат, - сказал, пообедав, Лобанович, - пойду спать. Как
вышел тогда из дому, с тех пор и не ложился. Отдохну, а завтра виднее будет.
- Он глянул на Турсевича и добавил: - Погулял казак на воле, надо и
отдохнуть.
Турсевич причмокнул губами, печально покачал головой.
- Гулял и догулялся! Эх, Андрей... Ну, да ничего не поделаешь.
Лобанович остановился на пороге боковушки и сказал:
- Перемелется - мука будет.
- Может, мука, а может, и мука, - заметил Турсевич.
- А что такое мука? - спросил Лобанович и сам ответил на свой вопрос: -
Мука - это все то, что причиняет нам боль и неприятности. Вот нас выгонят из
школы с волчьим билетом, отдадут под суд, посадят, может быть, и в тюрьму,
либо вышлют, и мы будем мучиться. А разве таких мало? Разве миллионы простых
людей не мучаются под пятой царских сатрапов, помещиков и тысяч других
обдирал?.. Но для меня сейчас дороже всего на свете - сон.
Лобанович присел на кровать, снял ботинки, пиджак, положил голову на
подушку и тотчас же уснул.
Турсевич остался один за столом. Покой его был нарушен, да и жалко
стало приятеля. "А хуже всего то, что сам человек виноват в своем несчастье.
Как поможешь ему? И что он этим доказал? Получил уже однажды предупреждение
- так нет, ничему оно не научило его. А еще и гордится, словно совершил
великий подвиг... Эх, брат, жизнь прожить - не поле перейти!"
Несколько раз Турсевич тихонько прошелся по комнате. Осторожно заглянул
в боковушку. Лобанович лежал спокойно на правом боку, подперев плечом
подушку. Он спал так крепко, что даже трудно было заметить его дыхание.
Турсевич наклонился над другом.
- Вот теперь ты счастлив, потому что ни о чем не думаешь, - проговорил
он, отходя.
Новая мысль мелькнула в сознании Турсевича и заслонила все остальные:
удобно ли оставаться теперь в школе небезопасного в политическом отношении
учителя? Не повредит ли это обстоятельство ему, Турсевичу? И, словно в
подкрепление его рассуждений, на память пришли поговорки: "С кем поведешься,
от того и наберешься", "Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты".
Еще большая тревога охватила Турсевича. Теперь мысли о судьбе
Лобановича отошли на задний план. Захватив с собой учебник, Турсевич вышел
из квартиры, чтобы на вольном воздухе обдумать все и принять какое-то
определенное решение.
Сказать правду, рассуждал Турсевич, все, что положено программой, он
давно проштудировал, ведь не сегодня же пришла ему мысль поступить в
институт. А времени осталось не так уже и много. Пока он приедет в свою
школу да приведет в порядок домашние и школьные дела, не за горами будет и
то время, когда нужно отправляться в Вильну держать экзамены. И опять же -
приехать туда нужно заранее.
Все мысли Турсевича сходились на одном - оставаться тут долго нет
никакой нужды. Такое и было принято решение.
Под вечер Турсевич вернулся с прогулки. Он рассчитывал, что приятель,
которого он, напуганный, собирался покинуть, уже проснулся и они откровенно
поговорят о своих делах. Но Лобанович не просыпался, лежал все в той же
позе. Но проснулся он и ночью и на следующий день утром. Только после
полудня, примерно в то же время, когда он лег спать, Лобанович открыл глаза.
- А я, брат, думал, не летаргическим ли сном ты заснул, - сказал
Турсевич.
- Зато и выспался, как никогда в жизни, - ответил Лобанович. Немного
помолчав, он заметил: - Может, оно и неплохо было бы уснуть этак на годик и
не просыпаться.
Турсевич посмотрел на него и сказал, тяжело вздохнув:
- На один год, может, и маловато.
Каждая перемена жизненных обстоятельств, хорошая она или плохая,
выводит человека из обычного равновесия. Его охватывают новые чувства,
мысли, настроения - в зависимости от того, на какой путь в силу тех или иных
обстоятельств становится человек. Так случилось сейчас и с Лобановичем.
Правда, у него теперь не было никакого определенного пути, он просто
очутился на росстанях, выбитый из колеи так или иначе установленной жизни.
Такое положение не очень огорчило его. Наоборот, в этой неопределенности
были какие-то свои привлекательные стороны: ведь интересно узнать, чем оно
все кончится! Увольнение с должности учителя не пугало. Лобанович уже свыкся
с мыслью об увольнении, и оно не будет для него неожиданностью. А вот как
пойдет его жизнь дальше, что станется с ним в последующие дни, как отнесутся
к нему знакомые и приятели, когда он останется без службы, в этом и
заключается интерес. Но пока служат руки и ноги, пока у него есть сила и
здоровье, он не погибнет. Никакой работы он не боится, ведь с детства привык
к ней... Вообще впереди много таких событий, которые сейчас трудно
предвидеть. Важно одно - быть живому, жить и бороться.
На следующий день после того, как проснулся Лобанович, возле школьного
крыльца уже стояла подвода дядьки Ничыпара Кудрика, того самого, который
впервые привез его в Верхань. Лобанович догадывался о причине такого
поспешного отъезда своего приятеля и гостя, но молчал об этом: зачем
доставлять человеку неприятность? Турсевич же со своей стороны старался не
показать настоящей причины отъезда, вел себя так, будто ему очень и очень
хотелось побыть еще в Верхани, но ничего не поделаешь, надо ехать. Он
довольно щедро расплатился с бабкой Параской за услуги. А бабка ходила
хмурая, невеселая. Она уже знала о каких-то "неприятностях" у ее "монашка",
и ей было жалко, что его оставляют в такое время одного.
- Ну, мой дорогой Андрей, - Турсевич жал руку Лобановичу и обнимал его,
- будь здоров, счастлив! Может, все еще обойдется... Не принимай близко к
сердцу этот неприятный случай, держись! А в случае чего и я тебя не забуду.
- Спасибо, друже, за доброе слово! Пусть же будет светлой твоя дорога.
Желаю полной удачи!
Друзья обнялись, поцеловались. У Турсевича на глазах даже показались
слезы.
Лобанович проводил его до подводы. Уже стоя в колымажке, Турсевич снял
шапку, помахал ею приятелю. Подвода двинулась с места.
Писарь Василькевич, приподняв краешек занавески, украдкой смотрел из
своей комнаты на прощание друзей. О происшествии с соседом он еще ничего не
знал. Но писарь был рад и тому, что ненавистная ему Государственная дума
окончила свое существование и это наверняка не очень радовало Лобановича.
Постояв на крыльце, пока подвода не исчезла за поворотом, Лобанович
вернулся в свою комнату. Итак, он снова одинок, быть может более, чем
когда-либо в жизни. На сердце у него было тоскливо. Отъезд Турсевича еще
увеличивал эту тоску. Не скоро встретятся они, а если и встретятся, не будет
уже той радости, которую обычно испытывали они при встречах. Расходятся их
дороги в разные стороны - и в прямом и в переносном смысле.
- Опять мы, монашек, одни, - посочувствовала бабка, войдя в комнату, и
прервала мысли Лобановича.
- Ничего, бабка Параска, одиноко мы приходим на свет, в одиночестве и
покидаем его.
- Ну вот, уж и готово - покидаем свет! Пусть покидают его лихие люди, а
вам жить еще да жить, и не одному, а с красивой женой! - Бабка лукаво
посмотрела на Лобановича.
- Как раз и хорошо, что нет жены: лишняя была бы забота.
- Это почему же? - недоверчиво спросила бабка Параска, но задумалась, а
затем спросила: - Скажите, паничок, что с вами стряслось? Что-то я в толк не
возьму. Тот панич, который уехал, сказал мне: "Неладное случилось с твоим
учителем". А теперь я и сама это вижу.
- Ничего страшного не случилось. Обождем немного, и все станет ясно, -
ответил Лобанович. - Вот того учителя, который был здесь до меня, перевели в
другую школу. Могут перевести и меня, могут даже и совсем уволить.
На лице бабки, усеянном мелкими морщинами, отразилась печаль.
- И никуда не переведут, и не уволят! - запротестовала она. - И не надо
так говорить!
- Надо рассчитывать, бабка Параска, и так и этак, да больше думать и
про лихой конец, чтобы это лихо не было для нас неожиданным.
- Ай! Говорит неведомо что... Вот пойду на каргах поворожу, они скажут
мне всю правду.
Она пошла в свою каморку, вытащила из-под сенника колоду старых, как
сама она, карт, присела на табуретку возле небольшого столика, стоявшего
рядом с кроватью, перетасовала карты на свой особый манер и начала не спеша
раскладывать их на восемь кучек, по три карты в каждой. Когда вся колода
была разложена, бабка Параска начала переворачивать лежавшие вниз лицом
карты в том же порядке, в каком раскладывала их. Каждые три карты имели свое
назначение: "для дома", "для судьбы", "для счастья", "для дружбы" и т. д.
Перевернув очередную карту, бабка Параска внимательно всматривалась в нее. В
середине первой тройки оказался пиковый туз, а с краю бубновая девятка, с
другого трефовый валет, это значит - Лобанович. Бабка недовольно покачала
головой: такое сочетание карт не на руку учителю, оно предвещало невеселые
мысли, неприятности и тяжелые хлопоты. Ничего хорошего для учителя не было и
в другой, и в третьей, и в следующих кучках карт. То примешивался какой-то
злой и хитрый мужчина, то неприятная женщина, то печальная дорога. Бабка
совсем загрустила. Она смешала карты, старательно перетасовала и опять
начала новую раскладку. Но и на этот раз ничего хорошего для Лобановича не
предвещали карты. А бабка не хотела мириться с этим. Много раз раскладывала
она карты и лишь тогда успокоилась, когда характер ворожбы изменился в
лучшую для учителя сторону.
Повеселевшая бабка Параска показалась на пороге комнаты учителя.
- Ну, что я вам говорила, все будет хорошо! - проговорила она. - Вот
идите гляньте, что говорят карты.
- Однако ты, бабка, что-то очень долго ворожила, - заметил Лобанович.
Бабка хитро улыбнулась.
- Я хотела как можно лучше поворожить для вас.
Лобанович догадался, почему так долго ворожила бабка, но ничего не
сказал ей об этом: ведь она так хотела, чтобы все окончилось счастливо для
учителя!
- А что же там наворожили карты? - спросил он, чтобы не обидеть бабку.
- А вот зайдите - посмотрите.
- Но ведь я ничего не понимаю в картах.
- А я вам расскажу, что карты показывают.
Восемь троек карт бабка расположила в три ряда, в двух рядах по три
тройки, а третьем - две.
- Вот сейчас видно все как на ладони, - показала бабка на первую
тройку. - От высокого начальника к вам придут очень приятные вести, каких вы
и не ждете.
- Это вот он высокий начальник? - спросил Лобанович, ткнув пальцем в
бубнового короля, лежавшего в первой кучке карт.
Бабка Параска с укоризной посмотрела на учителя.
- Так показывают карты, - заметила она. - И не смейтесь, потому что
можете испугать свое собственное счастье!
- Да я, бабка, не смеюсь, хоть мне и смешно, что такой балбес, как
бубновый король, высокое начальство.
- А почему же не высокое? Каждый может быть высоким, если ему повезет и
бог поможет. Смотря кто и что его высоко поднимает.
- Да ты, бабка, просто мудрец! Твоя правда, кого счастье не минует, тот
и в лаптях танцует.
Бабка вначале хотела обидеться - ей показалось, что учитель насмехается
над ней. Но она сдержалась и только с укоризной проговорила:
- Ну, если вы не верите картам, то нечего вам и ворожить.
- Милая бабка Параска! - горячо сказал учитель. - Верю я или не верю,
это не важно. Главное в том, что мне интересно послушать такую славную и
умную ворожею, как ты.
Бабка была совершенно обезоружена, а Лобанович еще добавил:
- А если я посмеялся над бубновым королем, ты на это махни рукой. Рыжий
балбес мрачного вида! Я только подумал: кто же из высокого начальства мог
принять вид бубнового короля? И сам себе ответил: это наш директор народных
училищ, статский советник, бородатый Акаронка. И действительно, у него есть
сходство с бубновым королем: оба бородатые, оба горбоносые, оба угрюмые и
оба дураки.
Бабка Параска не могла удержаться, слушая веселые шутки учителя, а сама
рассмеялась. А затем, резко переменив тон, серьезно сказала:
- Вот вы смеетесь и меня рассмешили, это и есть тот добрый знак, что с
вами ничего плохого не случится.
И как бы в подтверждение этих слов и ворожбы бабки Параски на следующий
день Лобановичу принесли довольно объемистый пакет. Лобанович вытащил из
конверта бумагу, в которой за подписью директора народных школ Минской
губернии Акаронки выражалась благодарность учителю верханской школы
Лобановичу за образцовую подготовку учеников к экзаменам.
Возвратись из Микутич, Лобанович не раз вспоминал знакомый хутор,
Антонину Михайловну и свою ученицу Лидочку. Нужно все же зайти к ним и так
или иначе закончить занятия, довести дело до конца. Ведь нельзя же не
учитывать того обстоятельства, что не сегодня-завтра его, Лобановича, из
школы уволят. В этом он нисколько не сомневался. Не поможет и благодарность
дирекции народных школ. Сообщение полиции о нелегальном собрании учителей в
Микутичах, как видно, еще не дошло до высокого начальства. Это высокое
начальство всякий раз, когда о нем думал Лобанович, вызывало в памяти
ворожбу бабки Параски, а мрачный директор народных школ Акаронка напоминал
сердитого бубнового короля. Интересно, как отнесутся к учителю мать с
дочерью, когда узнают, что он без службы?
На третий день после возвращения из Микутич Лобанович направился на
хутор по хорошо знакомой дороге. Поравнявшись с тем леском, где когда-то
попались ему боровики, учитель свернул с дороги, побродил по лесу, а затем
присел на гладко спиленный дубовый пень. В лесу было так хорошо и так
спокойно, что даже неприятное событие, занимавшее учителя все эти дни,
отступило на задний план. Да с ним Лобанович уже свыкся, оно сейчас в
прошлом. А жить надо сегодняшним и завтрашним. Что будет дальше? Ну, уволят
из школы. Куда же он двинется и что будет делать?
Лобанович вышел из лесочка. "Что сказать Лидочке и ее матери и как
сказать?" - спрашивал он себя.
Вот и поворот на хутор Антонины Михайловны. Лобанович шел среди полей,
засеянных озимой рожью и яровыми. По сторонам узкой, малонаезженной дорожки
среди разных трав и цветов буйно рос и уже вызревал пахучий тмин - приправа
многих крестьянских кушаний. И сама узенькая дорожка, и придорожные травы и
цветы, и этот душистый тмин напоминали Лобановичу теперь уже довольно
далекое детство, когда он ходил по таким же тропинкам с матерью или один и
не носил в сердце никаких забот... Эх, счастливая, невозвратная пора!
Лидочка почему-то была уверена, что сегодня к ним придет учитель. И тот
сон, который приснился ей в Эту ночь, как объясняли деревенские женщины,
означал гостя. А снилось ей, что какой-то страшный жук бился в стекло окна,
намереваясь залететь в хату и укусить Лидочку. Если сон про жука
действительно означает приход Лобановича, то Лидочка на жука совсем не
злится. Кто же для нее может быть лучшим гостем, чем молодой учитель! Всех
остальных она и за гостей не считает. В эти дни, сидя одна над учебниками,
Лида часто думала о Лобановиче. Она и сама не могла бы сказать, что это были
за думы. Он просто стоял перед глазами, то ласковый и добрый, то серьезный
и, казалось, немного сердитый. Не выходил из памяти и тот случай, когда он
осторожно, крадучись подошел к полотняной занавеске, за которой лежала Лида,
наклонился над ученицей, стоял и думал, жива она или умерла.
Несколько раз выбегала Лида во двор, выбирала удобное местечко, откуда
хорошо был виден поворот на их хутор, и смотрела, не идет ли учитель. "И не
потому, что очень хотела видеть его, - говорила она себе, - а просто так:
должен же наконец он прийти!" Тем не менее, поглядывая на дорогу, Лида
озиралась по сторонам: ей все казалось, что соседи догадываются, зачем она
глядит на дорогу, кого выглядывает. А когда и действительно она увидела
знакомую фигуру учителя, сердце Лидочки забилось сильнее. Хотелось, как
прежде, побежать ему навстречу. Но нет, этого она не сделает! Ведь что
подумает мать и что скажут люди? Как молодая козочка, юркнула она в хату.
Хорошо, что там не было матеря, иначе она заметила бы волнение своей дочери.
Самое лучшее - сесть за стол, углубиться в учебники и ни на кого не обращать
внимания. Она вытащила из ящика учебники, развернула один и стала читать
одними только глазами. Если бы кто-нибудь спросил, что она читает, девушка
не смогла бы ответить. Она даже не видела букв, так как думала совсем о
другом. К счастью, она быстро спохватилась и только теперь увидела, что
развернула учебник географии. Ну, все равно, география тоже нужная вещь.
Глядя в книжку, она думала, где сейчас должен быть учитель. Что-то долго его
нет... Ну что ж, нет - пусть и совсем его здесь не будет.
Но вот стукнула дверь в сенях и Лида услышала знакомые,
размеренно-неторопливые шаги. Еще мгновение - и порог хаты переступил тот,
кого она ждала.
- О, какая молодчина моя Лидочка! - воскликнул Лобанович, остановившись
возле двери. - Учебников из рук не выпускает! Ну, день добрый, Лидочка!
Учитель подошел к столу и поздоровался с Лидой.
- А я знала, что вы сегодня придете, - сказала Лида. Ей хотелось
рассказать про жука, который приснился ей в эту ночь, но она сдержалась:
ведь ставить в один ряд жука и учителя неудобно, учитель может обидеться.
- Откуда и как ты могла знать, что я приду сегодня?
Лида смутилась, опустила глазки, а затем взглянула на учителя.
- Знала - и все, - ответила она, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
- Ну, а вчера ты думала, что я приду? - допытывался Лобанович.
"Зачем я допрашиваю ее?" - промелькнула у него мысль.
Лида снова опустила глаза.
- Думать думала, а ждать не ждала, - призналась она и глянула учителю в
глаза.
"А все же она славная", - подумал Лобанович.
В хату вошла Антонина Михайловна. Ласковая улыбка, заигравшая на ее
губах и открывшая щербатый рот, свидетельствовала о том, что Антонина
Михайловна рада видеть учителя, которого уже около недели не было здесь. Она
приветливо пожала ему руку. Ее темные глаза загорелись дружелюбным огоньком.
В эту минуту она была даже красивой. Антонина Михайловна присела на
скамеечку возле стола.
- А мы уже и затосковали здесь без вас, - начала она.
Лида немного смутилась и опустила головку. Видимо, она боялась, как бы
мать не сказала чего-нибудь лишнего об их интимных разговорах.
- Ну, как же вы съездили? - спросила Антонина Михайловна.
Вопрос был совсем простой, но не так легко было ответить на него.
- В том-то и вся сила, как съездил, - немного помолчав, отозвался
Лобанович.
Ему надо было выиграть время. Хотя он, идя сюда, и обдумал разговор с
Антониной Михайловной и Лидой, но в их присутствии подготовленные фразы были
забракованы.
В словах учителя Антонина Михайловна почуяла намек на какую-то
неприятность, которая произошла с ним в дороге.
- Да уж рассказывайте все! - забеспокоилась Антонина Михайловна.
Лида также ждала, что скажет учитель.
- Съездил я так, что, наверно, проездил и свою верханскую школу и свою
учительскую службу.
Антонина Михайловна и Лида сразу притихли.
- Как вас понимать? - недоуменно спросила Антонина Михайловна. - Или вы
просто шутите? Как же это можно проездить и школу и учительскую службу.
- Да вот так получилось, - ответил Лобанович. Хотелось сказать всю
правду, но он сдержался, в таких делах осторожность никогда не мешает. - Мы,
молодые учителя, - продолжал Лобанович, - давно хотели собраться, поговорить
о наших делах, о том, что мы должны делать... ну, и просто чтобы повидаться
и повеселиться.
- А разве до этого времени вы не знали, что должны делать учителя? -
иронически спросила Антонина Михайловна.
- Знали, но не все.
- Ничего не понимаю, - пожала плечами Антонина Михайловна. - Ну,
рассказывайте дальше.
- А дальше мало чего осталось рассказывать. Кто-то, видимо, донес в
полицию, что в селе Микутичи собралось много учителей, а для чего? Всем
теперь мерещится крамола. Вот ночью и заглянули к нам становой пристав с
урядником и полицейскими стражниками. Переписали нас. Да, правду сказать, в
этом и нужды не было, потому что сами мы подписались. По-настоящему нас
должны были арестовать. Может, полиция так и поступила бы, если бы не
сбежался народ. - Лобанович подумал, не сказал ли он что-нибудь такое, чего
не стоило говорить. - Ну вот и все, - закончил он свой короткий рассказ.
Антонина Михайловна заметно помрачнела. Лида сидела потупившись. Мать и
дочь некоторое время молчали. Молчал и их гость.
- И что же теперь будет с вами? - спросила Антонина Михайловна.
- Все может быть: со службы уволят, могут арестовать и под суд отдать.
Антонина Михайловна укоризненно покачала головой.
- И зачем нужно было искать себе лиха? - проговорила она.
- А я вам и говорила, чтоб не ездили, - тихо заметила Лида, не поднимая
головы.
- Эх, - вздохнул Лобанович, - если бы знал, где упадешь, соломки
подостлал бы. Живым в землю не полезу. И ничего страшного здесь не вижу.
Мало ли народу сидит в острогах! А может, еще ничего и не будет.
Чтобы дать другое направление разговору, он достал и показал бумагу,
полученную из дирекции народных школ, - благодарность за хорошую подготовку
учеников к экзаменам.
- Было бы хорошо, кабы все хорошо кончилось, - недоверчиво проговорила
Антонина Михайловна и тяжело вздохнула.
- Всегда надо надеяться на лучшее, а вместе с тем не следует быть и
слишком беззаботным, - заметил учитель.
Лобанович вздохнул с облегчением, очутившись за пределами хуторка. И
все же у него было такое чувство, словно он что-то утратил и ему чего-то не
хватает. Правду говоря, не очень приятно было рассказывать о неудачной
поездке в Микутичи. Приходилось изворачиваться, хитрить - ведь он хотел
рассказать все и в то же время кое о чем умолчать. Инстинкт самосохранения
толкал его на такой путь - ведь учитель был уверен, что так или иначе ему
придется иметь дело с начальством и давать объяснения по существу
захваченного приставом протокола, а может быть, отвечать и на вопросы
следователя. Снова и снова вспоминал он свой разговор с Антониной
Михайловной и Лидой, их настроение, навеянное рассказом Лобановича. Ему было
ясно, что теперь они не будут выражать особенной радости, увидев учителя в
своей хате. А если его уволят из школы, то, может быть, на двери их дома
будет висеть замок. Но как бы там ни было, Лобанович твердо решил довести до
конца подготовку Лиды в городское училище, разве только его ноги не будут
свободно ходить по земле.
Кончалось лето. Отгремели июльские и августовские ночные грозы, громко
пропев свои песни лету. День за днем пустели поля. Верханцы уже убирали
поздние яровые. Поспевала гречиха. Просторы земли, казалось, теперь не были
такими широкими, привольными и таили в себе какую-то неясную, невысказанную
печаль. Смолкли разнообразные птичьи песни. Одни только дружные, веселые
скворцы, вырастив птенцов, собирались в огромные стаи, летали над полями, то
"Янка, держись! Не опускай голову! Иди смело навстречу завтрашнему дню!"
Без малого в полдень прибыл Лобанович на свою станцию. Попалась и
подвода, но учитель пожалел денег, - ведь неизвестно, что будет дальше, - и
зашагал домой. Он выбрал самую короткую дорогу до Верхани, которая оставляла
в стороне хутор Антонины Михайловны. Хотелось скорее очутиться в своей школе
и отдохнуть, - ведь уже третьи сутки учитель не спал, оставаясь все время на
ногах. Чувствовалась такая усталость, что даже трудно было собраться с
мыслями, обдумать все, что произошло за последние три дня.
Наконец дорога кончилась. Вот и школа, и волость напротив нее. Как
обрадуется писарь Василькевич, когда узнает о провале своего несносного
соседа!
- Вернулся мой странничек! - радостно встретила бабка Параска учителя.
- Ну, как же вам ездилось?
- И ездилось, и ходилось, и вот вернулся.
- Ну и слава богу!
Бабка Параска пошла в кухню собирать обед.
Когда Лобанович вошел в свою квартиру, Турсевич сидел за столом,
обложившись учебниками. Он порывисто вскочил, шумно встретил приятеля,
крепко потряс ему руку.
- Явихся еси?- на церковнославянский лад спросил он путешественника и,
посмотрев на него, добавил: - Что-то, братец, ты плохо выглядишь!
- Эх, друг ты мой сердечный, таракан запечный! Дай боже никогда не
являться тебе домой так, как я!
Турсевич сразу увял, от его приподнято-восторженного настроения не
осталось и следа. Он еще раз окинул взглядом Лобановича, словно желая
прочитать его сокровенные мысли, и уже другим тоном спросил:
- А что случилось?
Лобанович без всяких хитростей, прямо и правдиво рассказал обо всем,
что произошло в Микутичах.
Помрачневший Турсевич молча слушал приятеля. Тяжело было у него на
душе. Мысленно он осуждал молодых учителей, но говорить об этом не хотел.
Когда Лобанович окончил невеселый рассказ, Турсевич сокрушенно покачал
головой.
- Та-ак! - протянул он. - Дело, брат... гм... не того!
Вошла бабка Параска, быстро накрыла стол. Хотя при ее появлении учителя
замолчали, она сразу заметила, что "монашек" приехал с недобрыми вестями,
однако расспрашивать его о чем-либо при госте считала неудобным. Бабка вышла
из комнаты и тотчас же возвратилась, поставив на стол холодник. Она знала,
чем угодить учителю.
- Вот спасибо, бабка, за холодник! - сказал Лобанович, подсаживаясь к
тарелке.
Бабка Параска глянула на него, вздохнула.
- Ешьте на здоровье! - И вышла из комнаты.
Турсевич уже пообедал. Он сидел, молчал в о чем-то думал.
- Ну что же, брат, - сказал, пообедав, Лобанович, - пойду спать. Как
вышел тогда из дому, с тех пор и не ложился. Отдохну, а завтра виднее будет.
- Он глянул на Турсевича и добавил: - Погулял казак на воле, надо и
отдохнуть.
Турсевич причмокнул губами, печально покачал головой.
- Гулял и догулялся! Эх, Андрей... Ну, да ничего не поделаешь.
Лобанович остановился на пороге боковушки и сказал:
- Перемелется - мука будет.
- Может, мука, а может, и мука, - заметил Турсевич.
- А что такое мука? - спросил Лобанович и сам ответил на свой вопрос: -
Мука - это все то, что причиняет нам боль и неприятности. Вот нас выгонят из
школы с волчьим билетом, отдадут под суд, посадят, может быть, и в тюрьму,
либо вышлют, и мы будем мучиться. А разве таких мало? Разве миллионы простых
людей не мучаются под пятой царских сатрапов, помещиков и тысяч других
обдирал?.. Но для меня сейчас дороже всего на свете - сон.
Лобанович присел на кровать, снял ботинки, пиджак, положил голову на
подушку и тотчас же уснул.
Турсевич остался один за столом. Покой его был нарушен, да и жалко
стало приятеля. "А хуже всего то, что сам человек виноват в своем несчастье.
Как поможешь ему? И что он этим доказал? Получил уже однажды предупреждение
- так нет, ничему оно не научило его. А еще и гордится, словно совершил
великий подвиг... Эх, брат, жизнь прожить - не поле перейти!"
Несколько раз Турсевич тихонько прошелся по комнате. Осторожно заглянул
в боковушку. Лобанович лежал спокойно на правом боку, подперев плечом
подушку. Он спал так крепко, что даже трудно было заметить его дыхание.
Турсевич наклонился над другом.
- Вот теперь ты счастлив, потому что ни о чем не думаешь, - проговорил
он, отходя.
Новая мысль мелькнула в сознании Турсевича и заслонила все остальные:
удобно ли оставаться теперь в школе небезопасного в политическом отношении
учителя? Не повредит ли это обстоятельство ему, Турсевичу? И, словно в
подкрепление его рассуждений, на память пришли поговорки: "С кем поведешься,
от того и наберешься", "Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты".
Еще большая тревога охватила Турсевича. Теперь мысли о судьбе
Лобановича отошли на задний план. Захватив с собой учебник, Турсевич вышел
из квартиры, чтобы на вольном воздухе обдумать все и принять какое-то
определенное решение.
Сказать правду, рассуждал Турсевич, все, что положено программой, он
давно проштудировал, ведь не сегодня же пришла ему мысль поступить в
институт. А времени осталось не так уже и много. Пока он приедет в свою
школу да приведет в порядок домашние и школьные дела, не за горами будет и
то время, когда нужно отправляться в Вильну держать экзамены. И опять же -
приехать туда нужно заранее.
Все мысли Турсевича сходились на одном - оставаться тут долго нет
никакой нужды. Такое и было принято решение.
Под вечер Турсевич вернулся с прогулки. Он рассчитывал, что приятель,
которого он, напуганный, собирался покинуть, уже проснулся и они откровенно
поговорят о своих делах. Но Лобанович не просыпался, лежал все в той же
позе. Но проснулся он и ночью и на следующий день утром. Только после
полудня, примерно в то же время, когда он лег спать, Лобанович открыл глаза.
- А я, брат, думал, не летаргическим ли сном ты заснул, - сказал
Турсевич.
- Зато и выспался, как никогда в жизни, - ответил Лобанович. Немного
помолчав, он заметил: - Может, оно и неплохо было бы уснуть этак на годик и
не просыпаться.
Турсевич посмотрел на него и сказал, тяжело вздохнув:
- На один год, может, и маловато.
Каждая перемена жизненных обстоятельств, хорошая она или плохая,
выводит человека из обычного равновесия. Его охватывают новые чувства,
мысли, настроения - в зависимости от того, на какой путь в силу тех или иных
обстоятельств становится человек. Так случилось сейчас и с Лобановичем.
Правда, у него теперь не было никакого определенного пути, он просто
очутился на росстанях, выбитый из колеи так или иначе установленной жизни.
Такое положение не очень огорчило его. Наоборот, в этой неопределенности
были какие-то свои привлекательные стороны: ведь интересно узнать, чем оно
все кончится! Увольнение с должности учителя не пугало. Лобанович уже свыкся
с мыслью об увольнении, и оно не будет для него неожиданностью. А вот как
пойдет его жизнь дальше, что станется с ним в последующие дни, как отнесутся
к нему знакомые и приятели, когда он останется без службы, в этом и
заключается интерес. Но пока служат руки и ноги, пока у него есть сила и
здоровье, он не погибнет. Никакой работы он не боится, ведь с детства привык
к ней... Вообще впереди много таких событий, которые сейчас трудно
предвидеть. Важно одно - быть живому, жить и бороться.
На следующий день после того, как проснулся Лобанович, возле школьного
крыльца уже стояла подвода дядьки Ничыпара Кудрика, того самого, который
впервые привез его в Верхань. Лобанович догадывался о причине такого
поспешного отъезда своего приятеля и гостя, но молчал об этом: зачем
доставлять человеку неприятность? Турсевич же со своей стороны старался не
показать настоящей причины отъезда, вел себя так, будто ему очень и очень
хотелось побыть еще в Верхани, но ничего не поделаешь, надо ехать. Он
довольно щедро расплатился с бабкой Параской за услуги. А бабка ходила
хмурая, невеселая. Она уже знала о каких-то "неприятностях" у ее "монашка",
и ей было жалко, что его оставляют в такое время одного.
- Ну, мой дорогой Андрей, - Турсевич жал руку Лобановичу и обнимал его,
- будь здоров, счастлив! Может, все еще обойдется... Не принимай близко к
сердцу этот неприятный случай, держись! А в случае чего и я тебя не забуду.
- Спасибо, друже, за доброе слово! Пусть же будет светлой твоя дорога.
Желаю полной удачи!
Друзья обнялись, поцеловались. У Турсевича на глазах даже показались
слезы.
Лобанович проводил его до подводы. Уже стоя в колымажке, Турсевич снял
шапку, помахал ею приятелю. Подвода двинулась с места.
Писарь Василькевич, приподняв краешек занавески, украдкой смотрел из
своей комнаты на прощание друзей. О происшествии с соседом он еще ничего не
знал. Но писарь был рад и тому, что ненавистная ему Государственная дума
окончила свое существование и это наверняка не очень радовало Лобановича.
Постояв на крыльце, пока подвода не исчезла за поворотом, Лобанович
вернулся в свою комнату. Итак, он снова одинок, быть может более, чем
когда-либо в жизни. На сердце у него было тоскливо. Отъезд Турсевича еще
увеличивал эту тоску. Не скоро встретятся они, а если и встретятся, не будет
уже той радости, которую обычно испытывали они при встречах. Расходятся их
дороги в разные стороны - и в прямом и в переносном смысле.
- Опять мы, монашек, одни, - посочувствовала бабка, войдя в комнату, и
прервала мысли Лобановича.
- Ничего, бабка Параска, одиноко мы приходим на свет, в одиночестве и
покидаем его.
- Ну вот, уж и готово - покидаем свет! Пусть покидают его лихие люди, а
вам жить еще да жить, и не одному, а с красивой женой! - Бабка лукаво
посмотрела на Лобановича.
- Как раз и хорошо, что нет жены: лишняя была бы забота.
- Это почему же? - недоверчиво спросила бабка Параска, но задумалась, а
затем спросила: - Скажите, паничок, что с вами стряслось? Что-то я в толк не
возьму. Тот панич, который уехал, сказал мне: "Неладное случилось с твоим
учителем". А теперь я и сама это вижу.
- Ничего страшного не случилось. Обождем немного, и все станет ясно, -
ответил Лобанович. - Вот того учителя, который был здесь до меня, перевели в
другую школу. Могут перевести и меня, могут даже и совсем уволить.
На лице бабки, усеянном мелкими морщинами, отразилась печаль.
- И никуда не переведут, и не уволят! - запротестовала она. - И не надо
так говорить!
- Надо рассчитывать, бабка Параска, и так и этак, да больше думать и
про лихой конец, чтобы это лихо не было для нас неожиданным.
- Ай! Говорит неведомо что... Вот пойду на каргах поворожу, они скажут
мне всю правду.
Она пошла в свою каморку, вытащила из-под сенника колоду старых, как
сама она, карт, присела на табуретку возле небольшого столика, стоявшего
рядом с кроватью, перетасовала карты на свой особый манер и начала не спеша
раскладывать их на восемь кучек, по три карты в каждой. Когда вся колода
была разложена, бабка Параска начала переворачивать лежавшие вниз лицом
карты в том же порядке, в каком раскладывала их. Каждые три карты имели свое
назначение: "для дома", "для судьбы", "для счастья", "для дружбы" и т. д.
Перевернув очередную карту, бабка Параска внимательно всматривалась в нее. В
середине первой тройки оказался пиковый туз, а с краю бубновая девятка, с
другого трефовый валет, это значит - Лобанович. Бабка недовольно покачала
головой: такое сочетание карт не на руку учителю, оно предвещало невеселые
мысли, неприятности и тяжелые хлопоты. Ничего хорошего для учителя не было и
в другой, и в третьей, и в следующих кучках карт. То примешивался какой-то
злой и хитрый мужчина, то неприятная женщина, то печальная дорога. Бабка
совсем загрустила. Она смешала карты, старательно перетасовала и опять
начала новую раскладку. Но и на этот раз ничего хорошего для Лобановича не
предвещали карты. А бабка не хотела мириться с этим. Много раз раскладывала
она карты и лишь тогда успокоилась, когда характер ворожбы изменился в
лучшую для учителя сторону.
Повеселевшая бабка Параска показалась на пороге комнаты учителя.
- Ну, что я вам говорила, все будет хорошо! - проговорила она. - Вот
идите гляньте, что говорят карты.
- Однако ты, бабка, что-то очень долго ворожила, - заметил Лобанович.
Бабка хитро улыбнулась.
- Я хотела как можно лучше поворожить для вас.
Лобанович догадался, почему так долго ворожила бабка, но ничего не
сказал ей об этом: ведь она так хотела, чтобы все окончилось счастливо для
учителя!
- А что же там наворожили карты? - спросил он, чтобы не обидеть бабку.
- А вот зайдите - посмотрите.
- Но ведь я ничего не понимаю в картах.
- А я вам расскажу, что карты показывают.
Восемь троек карт бабка расположила в три ряда, в двух рядах по три
тройки, а третьем - две.
- Вот сейчас видно все как на ладони, - показала бабка на первую
тройку. - От высокого начальника к вам придут очень приятные вести, каких вы
и не ждете.
- Это вот он высокий начальник? - спросил Лобанович, ткнув пальцем в
бубнового короля, лежавшего в первой кучке карт.
Бабка Параска с укоризной посмотрела на учителя.
- Так показывают карты, - заметила она. - И не смейтесь, потому что
можете испугать свое собственное счастье!
- Да я, бабка, не смеюсь, хоть мне и смешно, что такой балбес, как
бубновый король, высокое начальство.
- А почему же не высокое? Каждый может быть высоким, если ему повезет и
бог поможет. Смотря кто и что его высоко поднимает.
- Да ты, бабка, просто мудрец! Твоя правда, кого счастье не минует, тот
и в лаптях танцует.
Бабка вначале хотела обидеться - ей показалось, что учитель насмехается
над ней. Но она сдержалась и только с укоризной проговорила:
- Ну, если вы не верите картам, то нечего вам и ворожить.
- Милая бабка Параска! - горячо сказал учитель. - Верю я или не верю,
это не важно. Главное в том, что мне интересно послушать такую славную и
умную ворожею, как ты.
Бабка была совершенно обезоружена, а Лобанович еще добавил:
- А если я посмеялся над бубновым королем, ты на это махни рукой. Рыжий
балбес мрачного вида! Я только подумал: кто же из высокого начальства мог
принять вид бубнового короля? И сам себе ответил: это наш директор народных
училищ, статский советник, бородатый Акаронка. И действительно, у него есть
сходство с бубновым королем: оба бородатые, оба горбоносые, оба угрюмые и
оба дураки.
Бабка Параска не могла удержаться, слушая веселые шутки учителя, а сама
рассмеялась. А затем, резко переменив тон, серьезно сказала:
- Вот вы смеетесь и меня рассмешили, это и есть тот добрый знак, что с
вами ничего плохого не случится.
И как бы в подтверждение этих слов и ворожбы бабки Параски на следующий
день Лобановичу принесли довольно объемистый пакет. Лобанович вытащил из
конверта бумагу, в которой за подписью директора народных школ Минской
губернии Акаронки выражалась благодарность учителю верханской школы
Лобановичу за образцовую подготовку учеников к экзаменам.
Возвратись из Микутич, Лобанович не раз вспоминал знакомый хутор,
Антонину Михайловну и свою ученицу Лидочку. Нужно все же зайти к ним и так
или иначе закончить занятия, довести дело до конца. Ведь нельзя же не
учитывать того обстоятельства, что не сегодня-завтра его, Лобановича, из
школы уволят. В этом он нисколько не сомневался. Не поможет и благодарность
дирекции народных школ. Сообщение полиции о нелегальном собрании учителей в
Микутичах, как видно, еще не дошло до высокого начальства. Это высокое
начальство всякий раз, когда о нем думал Лобанович, вызывало в памяти
ворожбу бабки Параски, а мрачный директор народных школ Акаронка напоминал
сердитого бубнового короля. Интересно, как отнесутся к учителю мать с
дочерью, когда узнают, что он без службы?
На третий день после возвращения из Микутич Лобанович направился на
хутор по хорошо знакомой дороге. Поравнявшись с тем леском, где когда-то
попались ему боровики, учитель свернул с дороги, побродил по лесу, а затем
присел на гладко спиленный дубовый пень. В лесу было так хорошо и так
спокойно, что даже неприятное событие, занимавшее учителя все эти дни,
отступило на задний план. Да с ним Лобанович уже свыкся, оно сейчас в
прошлом. А жить надо сегодняшним и завтрашним. Что будет дальше? Ну, уволят
из школы. Куда же он двинется и что будет делать?
Лобанович вышел из лесочка. "Что сказать Лидочке и ее матери и как
сказать?" - спрашивал он себя.
Вот и поворот на хутор Антонины Михайловны. Лобанович шел среди полей,
засеянных озимой рожью и яровыми. По сторонам узкой, малонаезженной дорожки
среди разных трав и цветов буйно рос и уже вызревал пахучий тмин - приправа
многих крестьянских кушаний. И сама узенькая дорожка, и придорожные травы и
цветы, и этот душистый тмин напоминали Лобановичу теперь уже довольно
далекое детство, когда он ходил по таким же тропинкам с матерью или один и
не носил в сердце никаких забот... Эх, счастливая, невозвратная пора!
Лидочка почему-то была уверена, что сегодня к ним придет учитель. И тот
сон, который приснился ей в Эту ночь, как объясняли деревенские женщины,
означал гостя. А снилось ей, что какой-то страшный жук бился в стекло окна,
намереваясь залететь в хату и укусить Лидочку. Если сон про жука
действительно означает приход Лобановича, то Лидочка на жука совсем не
злится. Кто же для нее может быть лучшим гостем, чем молодой учитель! Всех
остальных она и за гостей не считает. В эти дни, сидя одна над учебниками,
Лида часто думала о Лобановиче. Она и сама не могла бы сказать, что это были
за думы. Он просто стоял перед глазами, то ласковый и добрый, то серьезный
и, казалось, немного сердитый. Не выходил из памяти и тот случай, когда он
осторожно, крадучись подошел к полотняной занавеске, за которой лежала Лида,
наклонился над ученицей, стоял и думал, жива она или умерла.
Несколько раз выбегала Лида во двор, выбирала удобное местечко, откуда
хорошо был виден поворот на их хутор, и смотрела, не идет ли учитель. "И не
потому, что очень хотела видеть его, - говорила она себе, - а просто так:
должен же наконец он прийти!" Тем не менее, поглядывая на дорогу, Лида
озиралась по сторонам: ей все казалось, что соседи догадываются, зачем она
глядит на дорогу, кого выглядывает. А когда и действительно она увидела
знакомую фигуру учителя, сердце Лидочки забилось сильнее. Хотелось, как
прежде, побежать ему навстречу. Но нет, этого она не сделает! Ведь что
подумает мать и что скажут люди? Как молодая козочка, юркнула она в хату.
Хорошо, что там не было матеря, иначе она заметила бы волнение своей дочери.
Самое лучшее - сесть за стол, углубиться в учебники и ни на кого не обращать
внимания. Она вытащила из ящика учебники, развернула один и стала читать
одними только глазами. Если бы кто-нибудь спросил, что она читает, девушка
не смогла бы ответить. Она даже не видела букв, так как думала совсем о
другом. К счастью, она быстро спохватилась и только теперь увидела, что
развернула учебник географии. Ну, все равно, география тоже нужная вещь.
Глядя в книжку, она думала, где сейчас должен быть учитель. Что-то долго его
нет... Ну что ж, нет - пусть и совсем его здесь не будет.
Но вот стукнула дверь в сенях и Лида услышала знакомые,
размеренно-неторопливые шаги. Еще мгновение - и порог хаты переступил тот,
кого она ждала.
- О, какая молодчина моя Лидочка! - воскликнул Лобанович, остановившись
возле двери. - Учебников из рук не выпускает! Ну, день добрый, Лидочка!
Учитель подошел к столу и поздоровался с Лидой.
- А я знала, что вы сегодня придете, - сказала Лида. Ей хотелось
рассказать про жука, который приснился ей в эту ночь, но она сдержалась:
ведь ставить в один ряд жука и учителя неудобно, учитель может обидеться.
- Откуда и как ты могла знать, что я приду сегодня?
Лида смутилась, опустила глазки, а затем взглянула на учителя.
- Знала - и все, - ответила она, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
- Ну, а вчера ты думала, что я приду? - допытывался Лобанович.
"Зачем я допрашиваю ее?" - промелькнула у него мысль.
Лида снова опустила глаза.
- Думать думала, а ждать не ждала, - призналась она и глянула учителю в
глаза.
"А все же она славная", - подумал Лобанович.
В хату вошла Антонина Михайловна. Ласковая улыбка, заигравшая на ее
губах и открывшая щербатый рот, свидетельствовала о том, что Антонина
Михайловна рада видеть учителя, которого уже около недели не было здесь. Она
приветливо пожала ему руку. Ее темные глаза загорелись дружелюбным огоньком.
В эту минуту она была даже красивой. Антонина Михайловна присела на
скамеечку возле стола.
- А мы уже и затосковали здесь без вас, - начала она.
Лида немного смутилась и опустила головку. Видимо, она боялась, как бы
мать не сказала чего-нибудь лишнего об их интимных разговорах.
- Ну, как же вы съездили? - спросила Антонина Михайловна.
Вопрос был совсем простой, но не так легко было ответить на него.
- В том-то и вся сила, как съездил, - немного помолчав, отозвался
Лобанович.
Ему надо было выиграть время. Хотя он, идя сюда, и обдумал разговор с
Антониной Михайловной и Лидой, но в их присутствии подготовленные фразы были
забракованы.
В словах учителя Антонина Михайловна почуяла намек на какую-то
неприятность, которая произошла с ним в дороге.
- Да уж рассказывайте все! - забеспокоилась Антонина Михайловна.
Лида также ждала, что скажет учитель.
- Съездил я так, что, наверно, проездил и свою верханскую школу и свою
учительскую службу.
Антонина Михайловна и Лида сразу притихли.
- Как вас понимать? - недоуменно спросила Антонина Михайловна. - Или вы
просто шутите? Как же это можно проездить и школу и учительскую службу.
- Да вот так получилось, - ответил Лобанович. Хотелось сказать всю
правду, но он сдержался, в таких делах осторожность никогда не мешает. - Мы,
молодые учителя, - продолжал Лобанович, - давно хотели собраться, поговорить
о наших делах, о том, что мы должны делать... ну, и просто чтобы повидаться
и повеселиться.
- А разве до этого времени вы не знали, что должны делать учителя? -
иронически спросила Антонина Михайловна.
- Знали, но не все.
- Ничего не понимаю, - пожала плечами Антонина Михайловна. - Ну,
рассказывайте дальше.
- А дальше мало чего осталось рассказывать. Кто-то, видимо, донес в
полицию, что в селе Микутичи собралось много учителей, а для чего? Всем
теперь мерещится крамола. Вот ночью и заглянули к нам становой пристав с
урядником и полицейскими стражниками. Переписали нас. Да, правду сказать, в
этом и нужды не было, потому что сами мы подписались. По-настоящему нас
должны были арестовать. Может, полиция так и поступила бы, если бы не
сбежался народ. - Лобанович подумал, не сказал ли он что-нибудь такое, чего
не стоило говорить. - Ну вот и все, - закончил он свой короткий рассказ.
Антонина Михайловна заметно помрачнела. Лида сидела потупившись. Мать и
дочь некоторое время молчали. Молчал и их гость.
- И что же теперь будет с вами? - спросила Антонина Михайловна.
- Все может быть: со службы уволят, могут арестовать и под суд отдать.
Антонина Михайловна укоризненно покачала головой.
- И зачем нужно было искать себе лиха? - проговорила она.
- А я вам и говорила, чтоб не ездили, - тихо заметила Лида, не поднимая
головы.
- Эх, - вздохнул Лобанович, - если бы знал, где упадешь, соломки
подостлал бы. Живым в землю не полезу. И ничего страшного здесь не вижу.
Мало ли народу сидит в острогах! А может, еще ничего и не будет.
Чтобы дать другое направление разговору, он достал и показал бумагу,
полученную из дирекции народных школ, - благодарность за хорошую подготовку
учеников к экзаменам.
- Было бы хорошо, кабы все хорошо кончилось, - недоверчиво проговорила
Антонина Михайловна и тяжело вздохнула.
- Всегда надо надеяться на лучшее, а вместе с тем не следует быть и
слишком беззаботным, - заметил учитель.
Лобанович вздохнул с облегчением, очутившись за пределами хуторка. И
все же у него было такое чувство, словно он что-то утратил и ему чего-то не
хватает. Правду говоря, не очень приятно было рассказывать о неудачной
поездке в Микутичи. Приходилось изворачиваться, хитрить - ведь он хотел
рассказать все и в то же время кое о чем умолчать. Инстинкт самосохранения
толкал его на такой путь - ведь учитель был уверен, что так или иначе ему
придется иметь дело с начальством и давать объяснения по существу
захваченного приставом протокола, а может быть, отвечать и на вопросы
следователя. Снова и снова вспоминал он свой разговор с Антониной
Михайловной и Лидой, их настроение, навеянное рассказом Лобановича. Ему было
ясно, что теперь они не будут выражать особенной радости, увидев учителя в
своей хате. А если его уволят из школы, то, может быть, на двери их дома
будет висеть замок. Но как бы там ни было, Лобанович твердо решил довести до
конца подготовку Лиды в городское училище, разве только его ноги не будут
свободно ходить по земле.
Кончалось лето. Отгремели июльские и августовские ночные грозы, громко
пропев свои песни лету. День за днем пустели поля. Верханцы уже убирали
поздние яровые. Поспевала гречиха. Просторы земли, казалось, теперь не были
такими широкими, привольными и таили в себе какую-то неясную, невысказанную
печаль. Смолкли разнообразные птичьи песни. Одни только дружные, веселые
скворцы, вырастив птенцов, собирались в огромные стаи, летали над полями, то