Страница:
Лобанович забавлял ее маленького сына Леню и рассказывал ему такие
интересные сказки, что мальчик часто вспоминал и спрашивал про дядю Андрея.
- Ну, как вы живете? - спрашивала она гостей. В ее голосе слышались
искреннее сочувствие и тревога.
- Да живем так, что дай боже: то скоком, то боком, часом с квасом, а
порой с водой, - ответил Лобанович.
Янка добавил:
- Мы люди беззаботные, для добрых дел пригодные, хлопцы веселые, хоть
пятки наши голые. Ни о чем не тужим и царю не служим.
Тарас Иванович замахал руками: так говорить небезопасно, - но громко
засмеялся.
- Раешник, настоящий раешник! - похвалил он Янку, а тот признался:
- Мы с Андреем поделили роли, он начинает, а я подбрехиваю, и у нас
выходит складно.
- То, что вы веселые и ни о чем не тужите, очень хорошо, но всего
говорить вслух не стоит, - добродушно заметила Ольга Степановна.
- Иди, иди, жена, возле сковороды да возле буфета походи, - повторил
свою команду Тарас Иванович.
Ольга Степановна вышла. Хозяин и гости перешли в кабинет.
- Ах, голубчики мои! Так вот оно как! - продолжал бурно выражать свою
радость Тарас Иванович, однако заметно было, что он чувствовал себя как бы
связанным и настоящей бури, свойственной его характеру, но получалось.
- А скажите, Тарас Иванович, что говорят про нас в вашей среде, как
расценивают самый факт нашего неудачного собрания? - спросил Лобанович.
- Какая тут среда! - возмутился Тарас Иванович. - Умные люди
сочувствуют вам, дураки, прохвосты охаивают, а более хитрые и подлые молчат.
Да знаете ли вы... - вдруг перешел он на новую позицию. - Только, хлопцы,
молчок! - понизил он голос. - На вас донес наш гад, волостной старшина Язеп
Брыль! Сам лично ходил к становому приставу с доносом! А как он узнал?
Многие из молодых учителей, участников собрания, не считали нужным держать
язык за зубами... Только, братцы, ша! Никому ни гугу, ни звука о том, что я
вам сказал!
Друзья переглянулись.
- Тарас Иванович, мы - могила! - заверил Широкого Лобанович.
В кабинет просунула голову Ольга Степановна.
- Прошу к столу! - проговорила она.
- Пойдем!
Тарас Иванович торжественно повел гостей в столовую. На аккуратно
накрытом столе лежали приборы, стояли чарки, бутылка наливки, ветчина и
объемистая сковорода с яичницей и крупными сочными шкварками.
- Да не оскудевает рука дающего! - проговорил Янка.
Выпили по чарке, по другой, повеселели. Завязался разговор о Панямони,
о панямонских людях, о новостях. Выяснилось, что Тамара Алексеевна вышла
замуж за Найдуса, и таким образом на горизонте "неба Италии" погасла одна
звезда. Зато появились три новые. В местечко приехал ветеринарный фельдшер
Адам Игнатьевич, а с ним две взрослые дочери. За старшей увивается Базыль
Трайчанский. Есть и третья, Аксана. Ничего девушка, хоть и дочь урядника.
Выяснилось также, что сегодня у Адама Игнатьевича день рождения и что Тарас
Иванович с Ольгой Степановной приглашены на ужин. Тарас Иванович в
предчувствии "банчка" после наливки пришел в экстаз.
- Пойдем к Адаму Игнатьевичу! - загорелся он, обращаясь к гостям. - Там
будут не только рады вам, вас на руках носить будут!
В доказательство этих слов на пороге появился Есель с письмом - Адам
Игнатьевич приглашал еще раз Тараса Ивановича с женой и с гостями.
По малолюдной улице Панямони степенно шествовали Тарас Иванович с
Ольгой Степановной и наши приятели. Запорошенная свежим снегом улица была
уже утоптана и укатана ногами пешеходов, полозьями саней и конскими
копытами. Окна вдоль улицы были плотно закрыты ставнями.
Компания шла не торопясь, изредка перебрасываясь короткими фразами.
Лобанович молчал и думал свою думу. Много уплыло дней с той весенней поры,
когда он с Садовичем заходил в Панямонь. Не так давно пришло от него письмо
из Балтиморы. Как он там живет, Садович не пишет; видно, не очень сладко. Об
одном только сообщает - ходят вместе с Ничыпаром на какие-то курсы, чтобы
изучить английский язык.
Мало что изменилось в Панямони за это время. Тот же шумный и еще более
толстый Тарас Иванович, те же вечера местечковой так называемой
интеллигенции с бесконечной картежной игрой, тот же Есель с его прежними
обязанностями. Чем живут здесь люди? О чем они мечтают?
Глядя на еле заметные пучки света, проникавшие сквозь щели ставней,
Лобанович думал, как тускло и скупо пробиваются на свет из непроглядного
мрака мысли здешних людей. В чем же их радость и счастье? В затхлой тишине,
в неподвижном покое, напоминающем стоячую воду тихих заводей, покрытую
тоненькой пленкой плесени. Какие же нужны грозы и громы, чтобы всколыхнуть
эту тишину и пробудить человеческие мысли, чувства, стремления! Пытался
пробудить местечковых обывателей доморощенный редактор Бухберг, но его
запрятали в сумасшедший дом, хотя он сумасшедшим, может, и не был. А вот
шкурники, паразиты, доносчики вроде этого Язепа Брыля процветают.
Вспомнились Лобановичу такие же пустые вечеринки в Хатовичах, в Верхани. Как
же они похожи одна на другую! Старая знакомая песня на тот же заплесневелый
лад. Противна вся эта музыка!..
Появление гостей во главе с Тарасом Ивановичем в доме Адама Игнатьевича
особого впечатления не произвело. Правда, некоторые из присутствующих с
удивлением и даже недоумением окинули взглядом бывших учителей, словно они
пришли с того света, но тут же принялись за свои дела, как очень занятые
люди: одни играли в преферанс, другие - в "шестьдесят шесть", а третьи
просто сидели и болтали. Среди игравших в преферанс Лобанович увидел и того
старого, длинного, как жердь, урядника, который схватил протокол со стола во
время неожиданного налета на школу в Микутичах. Урядник сделал вид, что не
заметил учителей.
Хозяин дома увлекся игрой в "шестьдесят шесть" и напряженно обдумывал
свой ход. Это был черноволосый человек лет пятидесяти, интеллигентный с
виду, напоминавший провинциального адвоката. На мгновение он оторвался от
игры, чтобы выслушать от Тараса Ивановича поздравления, поздоровался с
бывшими учителями, после чего снова сел на свое место. Тарас Иванович
скорчил презрительную гримасу, остановившись возле игроков.
- Играть в "шестьдесят шесть" - все равно что блох ловить.
- На все будет свое время, - наставительно заметил уже известный нам
сиделец Кузьма Скоромный.
Женщины - правда, их было не так много - занимали позицию в другой
комнате, а некоторые из них помогали хозяйке накрывать стол.
Лобанович окинул взглядом присутствующих. Почти все они ему были уже
известны. Из старых знакомых не хватало только Язепа Брыля и Миколы
Зязульского. Базыль Трайчанский тотчас же вынырнул из той комнаты, где
сидели женщины. Он был такой же добродушный, обходительный, как и прежде,
приятная улыбка не сходила с его лица; по-прежнему склонял он голову то на
одну, то на другую сторону, вскидывал то один глаз, то другой. Новое
заключалось только в том, что на этот раз лицо Базыля сияло радостью. Он
очень приветливо поздоровался с Лобановичем и с Янкой Тукалой. О том, как
живут изгнанные из школ учителя, он счел тактичным не расспрашивать.
- Ну что же, Базыль, каменный дом есть, а души этого дома нет.
Базыль Трайчанский понял, на что намекает Янка Тукала. Он просветлел
еще больше и еще ласковее и приветливее улыбнулся. Ему приятно было услышать
напоминание о необходимости сделать в своей жизни тот важный шаг, без
которого жизнь человека не является полной, при этом перед его глазами встал
образ Надежды Адамовны, которая была здесь, за дверью. Но признаваться в
своих сердечных делах Базыль не хотел. Он только взял Янку под руку, кивнул
головой Лобановичу и сказал:
- Пожалуйста, пойдемте! Познакомлю с девушками, а заодно поздороваетесь
с женщинами.
Соблюдая этикет, Базыль подвел друзей сначала к жене Кузьмы Скоромного,
как самой старшей. Это была с виду неинтересная и сердитая женщина. Может,
настроение ей портило то обстоятельство, что у нее было много дочерей, таких
же белобрысых и курносых, как сама она, и ни одна из них еще не вышла замуж.
Павлина Семеновна свысока взглянула на Янку и его приятеля - пользы с них
для нее нет, - но подала руку. Жена дьячка Помахайлика также поздоровалась с
молодыми учителями сухо; внимательно посмотрела на них, чтобы лучше
разглядеть "забастовщиков", а затем шепнула Павлине Семеновне:
- А они ничего себе хлопцы!
Павлина Семеновна так же тихо ответила:
- Голодранцы, да еще, может, острожниками будут!
- Ну, это еще как бог кому определит, - заметила покорно жена дьячка.
Чуткое ухо Янки Тукалы подслушало разговор женщин. Он галантно
поклонился жене дьячка.
- Вашими устами говорит премудрость. Пусть будет по вашему слову!
Женщины немного растерялись и не знали, что ответить.
Базыль же направился с бывшими коллегами дальше. Девушки - их было три
- сидели тесным кружком за столиком. То одна, то другая, то третья поднимали
украдкой свои глазки на хлопцев.
Базыль подошел с Лобановичем сперва к Надежде Адамовне, причем лицо его
осветилось приятнейшей улыбкой. Янка как старый знакомый здоровался с
Аксаной.
- Надежда Адамовна, Мария Адамовна Смолянские, - называл Базыль сестер,
представляя им по очереди Лобановича. - Будьте знакомы и не чурайтесь друг
друга, - сказал в заключение Трайчанский, переходя на веселый, шутливый тон,
но остроумные шутки ему не удавались.
Аксана познакомила Янку с сестрами Смолянскими и сама познакомилась с
Лобановичем. Это была белесая высокая девушка. Лобанович окинул ее коротким
взглядом: ее портрет, нарисованный Янкой, вполне соответствовал
действительности.
- Садитесь, посидите, пожалуйста, с нами, - проговорила Надежда
Адамовна густоватым, немного даже сиплым голосом.
Из трех девушек она показалась Лобановичу самой миловидной. Черты лица
довольно крупные, глаза карие, добрые. Маня была не похожа на сестру; в ее
серых глазах блуждал веселый, шаловливый огонек. Вообще же все три девушки
производили хорошее впечатление, и каждая из них по-своему была
привлекательной. Бросая изредка взгляд на Аксану, Лобанович вспоминал ее
отца, старого долговязого урядника, который коршуном налетел на протокол. Не
верилось, что она дочь этого злого кощея.
- Почему вы так редко бываете в нашем местечке? - спросила учителей
Надя.
- Часто бывать здесь нам небезопасно, - ответил Лобанович, придав
своему лицу сугубо серьезное выражение.
- Почему? - заинтересовались девчата.
Аксана, как показалось ему, с некоторой тревогой ждала ответа.
- Быть в Панямони и не увидеть вас, трех граций, панямонских красавиц,
было бы преступлением с нашей стороны, - пошутил Лобанович.
- А увидеть вас два-три раза - значит и сердце оставить в Панямони, -
подхватил Янка Тукала.
Девушки немного смутились, а затем рассмеялись.
- Ну и что же такого? - лукаво блеснула серыми глазами Маня.
- Вам, конечно, все равно, наши страдания не тронут вас, а каково будет
нам, бедным "огаркам"? - с напускной печалью проговорил Янка.
- А вам откуда известно, как отнесемся мы к вашим страданиям, если бы
они действительно были? - спросила Аксана, и на ее щечках выступил
болезненный румянец.
- Случайно я услыхал, - заговорил Янка, - как здесь одна женщина
сказала по нашему адресу: "Голодранцы, да еще, может, острожниками будут".
Аксана опустила глаза. Румянец еще ярче вспыхнул на ее щеках.
- Так могла сказать глупая и злая женщина. Плюньте на нее, - сказала
она.
Дальнейший разговор прервала хозяйка. Лобанович подумал, что если Надя
доживет до ее лет, то словно капля воды на каплю будет похожа на мать.
- Прошу к столу, - пригласила она гостей.
Для хозяев, к которым приходят гости, немалая забота усадить их за
стол. Гости обычно толкутся некоторое время, не торопятся, стараясь соблюсти
приличие, пока хозяин либо хозяйка не возьмут под руку гостя или гостью и не
посадят на более почетное место. Тогда уже остальные, соблюдая этикет,
размещаются сами.
По соседству с хозяином сели Тарас Иванович, Найдус - Тамара Алексеевна
не могла прийти, - Кузьма Скоромный, урядник. Базыль Трайчанский сел в
уголке с девушками и бывшими учителями.
Тарас Иванович поднял тост за здоровье хозяина.
- Господа, внимание! - зычным голосом воскликнул он, поднявшись с места
и высоко держа чарку. - Наша дружная семья панямонской интеллигенции
пополнилась новым выдающимся членом - Адамом Игнатьевичем, человеком
высокоинтеллигентным, можно сказать профессором от ветеринарии,
высокогуманным, ибо еще в святом писании сказано: "Блажен муж, иже скоты
милует". Это первый человек, который возглавляет у нас ветеринарию. Так
выпьем же до дна за Адама Игнатьевича и пожелаем ему успеха, здоровья и
многих лет жизни.
Дружно выпили за хозяина, потом за хозяйку, за хозяйских "ясных
звездочек" - дочерей. Выпили и за Базыля Трайчанского, за увеличение
населения в его каменном доме. С каждой чаркой гости веселели, а разговор
становился все более и более шумным. От первоначальной степенности, с
которой гости садились за стол, не осталось и следа. Все шумели, кричали,
хохотали, отпускали не совсем пристойные шутки, поднимались со своих мест,
подходили к тем, кто сидел дальше, чокались, выпивали, высказывали друг
другу самые горячие чувства.
Первым подошел к девушкам, с которыми сидели Базыль и наши приятели,
Тарас Иванович. Здесь было особенно оживленно и весело. Шутки и самый
искренний смех не умолкали ни на минуту. Особенно разошелся Янка Тукала и
совершенно затмил Базыля, словно того здесь и не было.
Тарас Иванович чокнулся.
- За наших красавиц! - сказал он. - Судьба не обижает нашу Панямонь и
посылает таких краль, как Надежда и Мария Адамовны, как дорогая Аксана
Анисимовна. Так пусть же здравствует красота, пусть цветет молодость! -
Широкий сделал оговорку: - Правда, Базыль Антонович уже вышел из круга
молодости, но дать жару еще может.
Тарас Иванович долго не задержался, его больше интересовал "банчок",
который уже готовился. Когда гости встали из-за стола, к Лобановичу подошел
урядник и сел рядом с ним, приветливо поздоровавшись.
- Вы, вероятно, думаете обо мне как о злом полицейском служаке? Что
поделаешь, такова наша служба, на свете жить надо. И не мы сами, надо вам
сказать, надумали накрыть вас в Микутичах: со стороны нам подсказали, а наша
обязанность - выполнять. Вы думаете, - продолжал старый урядник, - я не
видел, как вы, сидя на диванчике, щипали какую-то недозволенную рукопись?
Она, может, хуже, чем ваш протокол. А я и пальцем не пошевельнул, чтобы вам
помешать.
- Значит, у вас зоркий глаз, а ваше сердце не совсем одеревенело, -
заметил Лобанович.
Урядник счел, что человеческий долг им выполнен, и присоединился к
группе картежников.
Девушки на прощание долго пожимали руки "огаркам".
- Если бы все были такие, как вы! - с некоторой грустью сказала
Надежда. - Не забывайте нас.
Наступало время весеннего бездорожья. Глубокий снег оседал и чернел, а
под снегом прибывала вода. В небе, словно серебряные колокольчики, звенели
жаворонки. Немного запоздалая, но дружная весна все быстрее входила в силу.
Лобанович узнал от учителя столбуновской школы, что экзамены назначены
на пятое апреля, - для подготовки осталось всего три недели. Эта весть
взволновала и в то же время обрадовала трех учеников Лобановича, которые
собирались сдавать экзамены за курс начальной школы. Недели две они
старательно повторяли пройденное за зиму, писали диктовки, упражнялись в
грамматическом разборе, решали задачи. Наконец учитель дал им передышку и
время разобраться самим в тех вопросах, которые казались им наиболее
трудными.
Незаметно пролетело время, и настал день экзаменов. Лобанович заранее
прибыл с учениками в столбуновскую школу, чтобы они освоились в новой для
них обстановке и чувствовали себя более уверенно и смело. На этот раз
Лобанович, как бесправный учитель, сидел далеко от стола экзаменаторов в
качестве постороннего и пассивного наблюдателя. Его учительское сердце
ощущало какую-то неясную обиду. Зато его ученики счастливыми возвращались
под вечер домой. На радостях они выпили пива, и Тодор Бервенский, идя, пел
песни хрипловатым, словно у молодого петушка, голосом.
Родители учеников добросовестно расплатились с учителем, а сам он
поделился своим заработком с Владимиром, чьим хлебом он все это время
кормился. Несколько десятков заработанных рублей казались сейчас Лобановичу
значительным капиталом, обладая которым можно веселее заглядывать в будущее.
И все же сердце точила тревога: а что будет дальше? Оставаться в этой глухой
Смолярне, где заработки кончились, сидеть на хлебах у брата, который сам не
имел вволю хлеба, Лобанович не мог. Нужно было собирать пожитки и
перебираться в другое место. Вот только бы подсохли дороги.
Но в дорогу пришлось двинуться раньше, чем просохла земля. В Смолярню
неожиданно пришел Янка.
- Сам бог посылает тебя ко мне! - радостно встретил приятеля Лобанович.
- И как это ты отважился в бездорожье пуститься в путешествие?
- Для смелых людей нет бездорожья! - гордо заявил Янка. - Но зачем это
богу вдруг потребовалось посылать меня к тебе?
- Стою, брат, я на росстанях. Один этап моей жизни закончился, нужно
куда-то двинуться, а куда - не знаю. Вот почему я и рад посоветоваться с
тобой, - признался Лобанович.
- А что здесь долго думать, куда двинуться! Иди - и все. Для того я
пришел к тебе, чтобы отправить тебя в дорогу, - в словах Янки зазвучали
серьезные нотки.
- О какой дороге говоришь, Янка?
Вместо ответа Янка достал из кармана письмо, присланное Владиком
Сальвесевым через одного надежного человека. В письме говорилось о
засульской учительнице Фидрус. Она сообщила инспектору народных училищ, что
ее приглашали в Микутичи на учительское собрание. Владик настойчиво просил
переговорить с этой учительницей и как можно скорей, чтобы она отказалась от
своих слов, а нет - то и постращать. И эта обязанность возлагалась на Янку и
Андрея.
- Ну, так что скажешь? - спросил Янка.
- Какому же дурню пришло в голову приглашать на собрание эту глупую
сову? - возмутился Лобанович. - Уже одна ее фамилия чего стоит.
Янка виновато опустил глаза.
- Да, в этом деле есть и моей глупости частица, - признался он.
Лобанович немного смягчился:
- А ты знаешь ее?
- Встречался однажды. Она показалась мне прогрессивной женщиной.
- Молодая пли старая?
- Староватая, - несмело ответил Янка.
- Да ты говори прямо: гриб старый. И, вероятно, из духовного звания?
- А черт ее знает! Совой же ты назвал ее правильно.
- Ну, так иди и целуйся с нею.
- Нет, брат, дело общественное, пойдем вместе.
Лобанович еще немного позлился, наконец сдался:
- Ну что же, если идти, так с музыкой!
- Вот это голос! - повеселел Янка. - Под музыку, под барабан и солдатам
веселее ходить. А с какой музыкой мы пойдем?
- Наша музыка безголосая, а слышна будет далеко.
- И ты начал говорить афоризмами? - немного удивился Янка. - Что же это
за музыка такая?
- Музыка наша начнется от вывороченной ели.
- Во! Теперь я понимаю, о какой музыке идет речь. Пора, пора, братец,
музыкантам нашим по свету походить да поиграть добрым людям.
Друзья уговорились захватить с собой листовки и брошюрки, лежавшие в
лесном тайнике, и разбросать их кое-где, чтобы люди читали. Но сперва эти
брошюрки и листовки нужно было пересмотреть, отобрать, - ведь многие из них
уже отжили свой век и утратили свою злободневность.
Заветное вывороченное бурей дерево верно и честно выполняло свои
обязанности хранителя литературы: ни одна капля воды не просочилась в
засмоленный ящик, все было цело. То, что уже устарело либо просто не
отвечало политическим взглядам двух друзей, было здесь же сожжено, а
наиболее ценное взято в дорогу. Остальное снова спрятали под дерево.
Захватив с собой на всякий случай маленьких гвоздиков и молоток, друзья
двинулись в дорогу. В поле на низинах и по краям лесов еще белел снег. По
дороге бежали ручейки, а под ногами хлюпала жидкая грязь, и только на
высоких песчаных пригорках земля подсохла, там идти было легко и приятно.
- Как хорошо в поле на приволье, когда с земли сходит снег! -
восхищался Лобанович весенним простором земли.
- Вот видишь, а ты не хотел идти...
Версты через три путники вышли на скрещение дорог, где стоял высокий
крест, огороженный деревянным штакетом, полусгнившим и покосившимся. К
кресту была прибита деревянная фигурка Христа работы неизвестного резчика.
Голова фигурки скорбно склонилась вниз, ее украшал венок, также вырезанный
из дерева. Выцветший, истрепанный ветрами и непогодами передничек закрывал
нижнюю часть фигуры Христа.
- Остановимся здесь, - сказал Лобанович и оглянулся вокруг.
- Знаю, что ты хочешь делать, - догадался Янка.
- А что?
- Прибить к кресту прокламацию.
- Угадал, брат Янка.
- Это будет ново и оригинально! - загорелся Янка. - И знаешь что!
Напишем печатными буквами вверху на прокламации несколько слов.
- Каких? - спросил Лобанович.
- А вот таких: "И говорит вам Христос: "Читайте и поступайте так, как
написано здесь".
- А это, пожалуй, будет неплохо, - согласился Лобанович.
Они достали прокламацию, обращение к крестьянам В ней говорилось, чтобы
крестьяне не слушались попов, ксендзов и царских чиновников, потому что все
они лгут, обманывают простых людей. А потому не нужно платить податей для
содержания дармоедов. Крестьяне не должны давать своих детей в солдаты,
должны устраивать забастовки, требовать от землевладельцев справедливой
оплаты труда батраков и батрачек. Не нужен царь, власть должна принадлежать
народу.
Янка сел на камень, взял газету, положил на нее прокламацию и стал
выводить печатными буквами предисловие от имени Христа. Когда все было
готово, Лобанович начал прибивать прокламацию к кресту под фигуркой.
- Да, брат, смотри, чтобы не натолкнулся на нас кто-нибудь. Ведь, с
точки зрения полиции, мы делаем двойное преступление: распространяем
прокламации и совершаем богохульство, - говорил Лобанович, прикрепляя
продолговатый листок.
- Ничего, - ответил смеясь Янка, - в это преступление замешан и сын
божий.
- А все-таки давай, братец, заметем следы и свернем с этой дороги,
пойдем вон по той слепой стежке, обогнем деревеньку и выйдем на свою дорогу
с другой стороны.
- Твоими устами говорит мудрость, - согласился Янка.
Проходя мимо деревеньки, друзья тихонько подкрались к большому амбару,
где хранилось общественное зерно, и прибили к стене несколько листовок и
брошюр. Не заходя в деревеньку, сделали еще один круг, а затем уже
направились своим путем.
Они снова вышли на Засульскую дорогу. Изредка навстречу им попадались
пешеходы. С одним встречным крестьянином путники наши приветливо
поздоровались.
- Остановитесь, дядька, на минутку, - обратился к нему Лобанович.
Крестьянин остановился. Это был человек средних лет, в суконном хорошем
пиджаке домашнего производства, в сапогах. Видать, не бедный хозяин. Он
спокойно и внимательно глянул на друзей.
- Скажите, пожалуйста, далеко ли до Ячонки? - спросил его Лобанович.
- Ячонка осталась слева, сзади, - ответил немного удивленный крестьянин
и еще более внимательно посмотрел на путников.
- А-а, как же это мы прозевали! - почесал затылок Янка.
- А вы идите вон той стежкой, - показал крестьянин на малоприметную
тропинку в поле. - Прождете с полверсты, выйдете на проезжую дорогу и Тогда
повернете влево - там уже недалеко и Ячонка.
- Спасибо за хороший совет, - сказал Лобанович. - Возьмите от нас
подарок - вот эту книжечку и пару листовок. Прочитайте сами и другим дайте
прочитать. Да читайте их внимательно, как святую молитву.
Крестьянин немного замялся, еще раз недоверчиво глянул на друзей, взял
книжечку и прокламации. Он пошел своей дорогой, время от времени
оглядываясь. Друзья свернули на стежку, хотя в этом нужды не было.
- Знаешь, Андрей, а не влипли мы с этим дядькой? Что-то он не очень
дружелюбно посматривал на нас, - заметил Янка.
- И мне он кажется ненадежным.
Как только дядька исчез из глаз, друзья свернули с глухой тропинки и
пошли зарослями, направляясь на сухой, заросший можжевельником пригорок. В
ложбине дорогу преграждала неглубокая, но довольно быстрая речушка, на дне
которой лежал лед. Друзья остановились. Возвращаться назад небезопасно.
- Вперед, Янка!
Друзья разулись, сняли штаны и зашагали по скользкому льду на другую
сторону. Вода обжигала ноги, по льду идти было трудно, но они благополучно
перешли речку, выскочили на берег. Оделись, обулись. Потом, углубившись в
можжевельник, выбрали такое местечко, с которого можно было видеть всю
окружающую местность.
- Давай немного обождем, - предложил Лобанович.
- Музыка безголосая, а слышна будет далеко, - с некоторой тревогой и
насмешкой проговорил Янка.
Идти сейчас к Мальвине Фидрус было не с руки. Друзья обсудили новый
план. И вдруг видят - по дороге мчится кто-то верхом на лошади. Подскакал к
тропинке, которую показывал друзьям крестьянин, и повернул на нее.
- Урядник, столбуновский урядник, - тихо проговорил Янка.
- Пускай ловит ветра в поле. Умно сделали, Янка, что переправились
через речку.
Только вечером пришли друзья в Панямонь, отмерив десятки лишних верст,
чтобы замести свои следы.
Встретиться и поговорить с учительницей Фидрус Янке и Андрею довелось
интересные сказки, что мальчик часто вспоминал и спрашивал про дядю Андрея.
- Ну, как вы живете? - спрашивала она гостей. В ее голосе слышались
искреннее сочувствие и тревога.
- Да живем так, что дай боже: то скоком, то боком, часом с квасом, а
порой с водой, - ответил Лобанович.
Янка добавил:
- Мы люди беззаботные, для добрых дел пригодные, хлопцы веселые, хоть
пятки наши голые. Ни о чем не тужим и царю не служим.
Тарас Иванович замахал руками: так говорить небезопасно, - но громко
засмеялся.
- Раешник, настоящий раешник! - похвалил он Янку, а тот признался:
- Мы с Андреем поделили роли, он начинает, а я подбрехиваю, и у нас
выходит складно.
- То, что вы веселые и ни о чем не тужите, очень хорошо, но всего
говорить вслух не стоит, - добродушно заметила Ольга Степановна.
- Иди, иди, жена, возле сковороды да возле буфета походи, - повторил
свою команду Тарас Иванович.
Ольга Степановна вышла. Хозяин и гости перешли в кабинет.
- Ах, голубчики мои! Так вот оно как! - продолжал бурно выражать свою
радость Тарас Иванович, однако заметно было, что он чувствовал себя как бы
связанным и настоящей бури, свойственной его характеру, но получалось.
- А скажите, Тарас Иванович, что говорят про нас в вашей среде, как
расценивают самый факт нашего неудачного собрания? - спросил Лобанович.
- Какая тут среда! - возмутился Тарас Иванович. - Умные люди
сочувствуют вам, дураки, прохвосты охаивают, а более хитрые и подлые молчат.
Да знаете ли вы... - вдруг перешел он на новую позицию. - Только, хлопцы,
молчок! - понизил он голос. - На вас донес наш гад, волостной старшина Язеп
Брыль! Сам лично ходил к становому приставу с доносом! А как он узнал?
Многие из молодых учителей, участников собрания, не считали нужным держать
язык за зубами... Только, братцы, ша! Никому ни гугу, ни звука о том, что я
вам сказал!
Друзья переглянулись.
- Тарас Иванович, мы - могила! - заверил Широкого Лобанович.
В кабинет просунула голову Ольга Степановна.
- Прошу к столу! - проговорила она.
- Пойдем!
Тарас Иванович торжественно повел гостей в столовую. На аккуратно
накрытом столе лежали приборы, стояли чарки, бутылка наливки, ветчина и
объемистая сковорода с яичницей и крупными сочными шкварками.
- Да не оскудевает рука дающего! - проговорил Янка.
Выпили по чарке, по другой, повеселели. Завязался разговор о Панямони,
о панямонских людях, о новостях. Выяснилось, что Тамара Алексеевна вышла
замуж за Найдуса, и таким образом на горизонте "неба Италии" погасла одна
звезда. Зато появились три новые. В местечко приехал ветеринарный фельдшер
Адам Игнатьевич, а с ним две взрослые дочери. За старшей увивается Базыль
Трайчанский. Есть и третья, Аксана. Ничего девушка, хоть и дочь урядника.
Выяснилось также, что сегодня у Адама Игнатьевича день рождения и что Тарас
Иванович с Ольгой Степановной приглашены на ужин. Тарас Иванович в
предчувствии "банчка" после наливки пришел в экстаз.
- Пойдем к Адаму Игнатьевичу! - загорелся он, обращаясь к гостям. - Там
будут не только рады вам, вас на руках носить будут!
В доказательство этих слов на пороге появился Есель с письмом - Адам
Игнатьевич приглашал еще раз Тараса Ивановича с женой и с гостями.
По малолюдной улице Панямони степенно шествовали Тарас Иванович с
Ольгой Степановной и наши приятели. Запорошенная свежим снегом улица была
уже утоптана и укатана ногами пешеходов, полозьями саней и конскими
копытами. Окна вдоль улицы были плотно закрыты ставнями.
Компания шла не торопясь, изредка перебрасываясь короткими фразами.
Лобанович молчал и думал свою думу. Много уплыло дней с той весенней поры,
когда он с Садовичем заходил в Панямонь. Не так давно пришло от него письмо
из Балтиморы. Как он там живет, Садович не пишет; видно, не очень сладко. Об
одном только сообщает - ходят вместе с Ничыпаром на какие-то курсы, чтобы
изучить английский язык.
Мало что изменилось в Панямони за это время. Тот же шумный и еще более
толстый Тарас Иванович, те же вечера местечковой так называемой
интеллигенции с бесконечной картежной игрой, тот же Есель с его прежними
обязанностями. Чем живут здесь люди? О чем они мечтают?
Глядя на еле заметные пучки света, проникавшие сквозь щели ставней,
Лобанович думал, как тускло и скупо пробиваются на свет из непроглядного
мрака мысли здешних людей. В чем же их радость и счастье? В затхлой тишине,
в неподвижном покое, напоминающем стоячую воду тихих заводей, покрытую
тоненькой пленкой плесени. Какие же нужны грозы и громы, чтобы всколыхнуть
эту тишину и пробудить человеческие мысли, чувства, стремления! Пытался
пробудить местечковых обывателей доморощенный редактор Бухберг, но его
запрятали в сумасшедший дом, хотя он сумасшедшим, может, и не был. А вот
шкурники, паразиты, доносчики вроде этого Язепа Брыля процветают.
Вспомнились Лобановичу такие же пустые вечеринки в Хатовичах, в Верхани. Как
же они похожи одна на другую! Старая знакомая песня на тот же заплесневелый
лад. Противна вся эта музыка!..
Появление гостей во главе с Тарасом Ивановичем в доме Адама Игнатьевича
особого впечатления не произвело. Правда, некоторые из присутствующих с
удивлением и даже недоумением окинули взглядом бывших учителей, словно они
пришли с того света, но тут же принялись за свои дела, как очень занятые
люди: одни играли в преферанс, другие - в "шестьдесят шесть", а третьи
просто сидели и болтали. Среди игравших в преферанс Лобанович увидел и того
старого, длинного, как жердь, урядника, который схватил протокол со стола во
время неожиданного налета на школу в Микутичах. Урядник сделал вид, что не
заметил учителей.
Хозяин дома увлекся игрой в "шестьдесят шесть" и напряженно обдумывал
свой ход. Это был черноволосый человек лет пятидесяти, интеллигентный с
виду, напоминавший провинциального адвоката. На мгновение он оторвался от
игры, чтобы выслушать от Тараса Ивановича поздравления, поздоровался с
бывшими учителями, после чего снова сел на свое место. Тарас Иванович
скорчил презрительную гримасу, остановившись возле игроков.
- Играть в "шестьдесят шесть" - все равно что блох ловить.
- На все будет свое время, - наставительно заметил уже известный нам
сиделец Кузьма Скоромный.
Женщины - правда, их было не так много - занимали позицию в другой
комнате, а некоторые из них помогали хозяйке накрывать стол.
Лобанович окинул взглядом присутствующих. Почти все они ему были уже
известны. Из старых знакомых не хватало только Язепа Брыля и Миколы
Зязульского. Базыль Трайчанский тотчас же вынырнул из той комнаты, где
сидели женщины. Он был такой же добродушный, обходительный, как и прежде,
приятная улыбка не сходила с его лица; по-прежнему склонял он голову то на
одну, то на другую сторону, вскидывал то один глаз, то другой. Новое
заключалось только в том, что на этот раз лицо Базыля сияло радостью. Он
очень приветливо поздоровался с Лобановичем и с Янкой Тукалой. О том, как
живут изгнанные из школ учителя, он счел тактичным не расспрашивать.
- Ну что же, Базыль, каменный дом есть, а души этого дома нет.
Базыль Трайчанский понял, на что намекает Янка Тукала. Он просветлел
еще больше и еще ласковее и приветливее улыбнулся. Ему приятно было услышать
напоминание о необходимости сделать в своей жизни тот важный шаг, без
которого жизнь человека не является полной, при этом перед его глазами встал
образ Надежды Адамовны, которая была здесь, за дверью. Но признаваться в
своих сердечных делах Базыль не хотел. Он только взял Янку под руку, кивнул
головой Лобановичу и сказал:
- Пожалуйста, пойдемте! Познакомлю с девушками, а заодно поздороваетесь
с женщинами.
Соблюдая этикет, Базыль подвел друзей сначала к жене Кузьмы Скоромного,
как самой старшей. Это была с виду неинтересная и сердитая женщина. Может,
настроение ей портило то обстоятельство, что у нее было много дочерей, таких
же белобрысых и курносых, как сама она, и ни одна из них еще не вышла замуж.
Павлина Семеновна свысока взглянула на Янку и его приятеля - пользы с них
для нее нет, - но подала руку. Жена дьячка Помахайлика также поздоровалась с
молодыми учителями сухо; внимательно посмотрела на них, чтобы лучше
разглядеть "забастовщиков", а затем шепнула Павлине Семеновне:
- А они ничего себе хлопцы!
Павлина Семеновна так же тихо ответила:
- Голодранцы, да еще, может, острожниками будут!
- Ну, это еще как бог кому определит, - заметила покорно жена дьячка.
Чуткое ухо Янки Тукалы подслушало разговор женщин. Он галантно
поклонился жене дьячка.
- Вашими устами говорит премудрость. Пусть будет по вашему слову!
Женщины немного растерялись и не знали, что ответить.
Базыль же направился с бывшими коллегами дальше. Девушки - их было три
- сидели тесным кружком за столиком. То одна, то другая, то третья поднимали
украдкой свои глазки на хлопцев.
Базыль подошел с Лобановичем сперва к Надежде Адамовне, причем лицо его
осветилось приятнейшей улыбкой. Янка как старый знакомый здоровался с
Аксаной.
- Надежда Адамовна, Мария Адамовна Смолянские, - называл Базыль сестер,
представляя им по очереди Лобановича. - Будьте знакомы и не чурайтесь друг
друга, - сказал в заключение Трайчанский, переходя на веселый, шутливый тон,
но остроумные шутки ему не удавались.
Аксана познакомила Янку с сестрами Смолянскими и сама познакомилась с
Лобановичем. Это была белесая высокая девушка. Лобанович окинул ее коротким
взглядом: ее портрет, нарисованный Янкой, вполне соответствовал
действительности.
- Садитесь, посидите, пожалуйста, с нами, - проговорила Надежда
Адамовна густоватым, немного даже сиплым голосом.
Из трех девушек она показалась Лобановичу самой миловидной. Черты лица
довольно крупные, глаза карие, добрые. Маня была не похожа на сестру; в ее
серых глазах блуждал веселый, шаловливый огонек. Вообще же все три девушки
производили хорошее впечатление, и каждая из них по-своему была
привлекательной. Бросая изредка взгляд на Аксану, Лобанович вспоминал ее
отца, старого долговязого урядника, который коршуном налетел на протокол. Не
верилось, что она дочь этого злого кощея.
- Почему вы так редко бываете в нашем местечке? - спросила учителей
Надя.
- Часто бывать здесь нам небезопасно, - ответил Лобанович, придав
своему лицу сугубо серьезное выражение.
- Почему? - заинтересовались девчата.
Аксана, как показалось ему, с некоторой тревогой ждала ответа.
- Быть в Панямони и не увидеть вас, трех граций, панямонских красавиц,
было бы преступлением с нашей стороны, - пошутил Лобанович.
- А увидеть вас два-три раза - значит и сердце оставить в Панямони, -
подхватил Янка Тукала.
Девушки немного смутились, а затем рассмеялись.
- Ну и что же такого? - лукаво блеснула серыми глазами Маня.
- Вам, конечно, все равно, наши страдания не тронут вас, а каково будет
нам, бедным "огаркам"? - с напускной печалью проговорил Янка.
- А вам откуда известно, как отнесемся мы к вашим страданиям, если бы
они действительно были? - спросила Аксана, и на ее щечках выступил
болезненный румянец.
- Случайно я услыхал, - заговорил Янка, - как здесь одна женщина
сказала по нашему адресу: "Голодранцы, да еще, может, острожниками будут".
Аксана опустила глаза. Румянец еще ярче вспыхнул на ее щеках.
- Так могла сказать глупая и злая женщина. Плюньте на нее, - сказала
она.
Дальнейший разговор прервала хозяйка. Лобанович подумал, что если Надя
доживет до ее лет, то словно капля воды на каплю будет похожа на мать.
- Прошу к столу, - пригласила она гостей.
Для хозяев, к которым приходят гости, немалая забота усадить их за
стол. Гости обычно толкутся некоторое время, не торопятся, стараясь соблюсти
приличие, пока хозяин либо хозяйка не возьмут под руку гостя или гостью и не
посадят на более почетное место. Тогда уже остальные, соблюдая этикет,
размещаются сами.
По соседству с хозяином сели Тарас Иванович, Найдус - Тамара Алексеевна
не могла прийти, - Кузьма Скоромный, урядник. Базыль Трайчанский сел в
уголке с девушками и бывшими учителями.
Тарас Иванович поднял тост за здоровье хозяина.
- Господа, внимание! - зычным голосом воскликнул он, поднявшись с места
и высоко держа чарку. - Наша дружная семья панямонской интеллигенции
пополнилась новым выдающимся членом - Адамом Игнатьевичем, человеком
высокоинтеллигентным, можно сказать профессором от ветеринарии,
высокогуманным, ибо еще в святом писании сказано: "Блажен муж, иже скоты
милует". Это первый человек, который возглавляет у нас ветеринарию. Так
выпьем же до дна за Адама Игнатьевича и пожелаем ему успеха, здоровья и
многих лет жизни.
Дружно выпили за хозяина, потом за хозяйку, за хозяйских "ясных
звездочек" - дочерей. Выпили и за Базыля Трайчанского, за увеличение
населения в его каменном доме. С каждой чаркой гости веселели, а разговор
становился все более и более шумным. От первоначальной степенности, с
которой гости садились за стол, не осталось и следа. Все шумели, кричали,
хохотали, отпускали не совсем пристойные шутки, поднимались со своих мест,
подходили к тем, кто сидел дальше, чокались, выпивали, высказывали друг
другу самые горячие чувства.
Первым подошел к девушкам, с которыми сидели Базыль и наши приятели,
Тарас Иванович. Здесь было особенно оживленно и весело. Шутки и самый
искренний смех не умолкали ни на минуту. Особенно разошелся Янка Тукала и
совершенно затмил Базыля, словно того здесь и не было.
Тарас Иванович чокнулся.
- За наших красавиц! - сказал он. - Судьба не обижает нашу Панямонь и
посылает таких краль, как Надежда и Мария Адамовны, как дорогая Аксана
Анисимовна. Так пусть же здравствует красота, пусть цветет молодость! -
Широкий сделал оговорку: - Правда, Базыль Антонович уже вышел из круга
молодости, но дать жару еще может.
Тарас Иванович долго не задержался, его больше интересовал "банчок",
который уже готовился. Когда гости встали из-за стола, к Лобановичу подошел
урядник и сел рядом с ним, приветливо поздоровавшись.
- Вы, вероятно, думаете обо мне как о злом полицейском служаке? Что
поделаешь, такова наша служба, на свете жить надо. И не мы сами, надо вам
сказать, надумали накрыть вас в Микутичах: со стороны нам подсказали, а наша
обязанность - выполнять. Вы думаете, - продолжал старый урядник, - я не
видел, как вы, сидя на диванчике, щипали какую-то недозволенную рукопись?
Она, может, хуже, чем ваш протокол. А я и пальцем не пошевельнул, чтобы вам
помешать.
- Значит, у вас зоркий глаз, а ваше сердце не совсем одеревенело, -
заметил Лобанович.
Урядник счел, что человеческий долг им выполнен, и присоединился к
группе картежников.
Девушки на прощание долго пожимали руки "огаркам".
- Если бы все были такие, как вы! - с некоторой грустью сказала
Надежда. - Не забывайте нас.
Наступало время весеннего бездорожья. Глубокий снег оседал и чернел, а
под снегом прибывала вода. В небе, словно серебряные колокольчики, звенели
жаворонки. Немного запоздалая, но дружная весна все быстрее входила в силу.
Лобанович узнал от учителя столбуновской школы, что экзамены назначены
на пятое апреля, - для подготовки осталось всего три недели. Эта весть
взволновала и в то же время обрадовала трех учеников Лобановича, которые
собирались сдавать экзамены за курс начальной школы. Недели две они
старательно повторяли пройденное за зиму, писали диктовки, упражнялись в
грамматическом разборе, решали задачи. Наконец учитель дал им передышку и
время разобраться самим в тех вопросах, которые казались им наиболее
трудными.
Незаметно пролетело время, и настал день экзаменов. Лобанович заранее
прибыл с учениками в столбуновскую школу, чтобы они освоились в новой для
них обстановке и чувствовали себя более уверенно и смело. На этот раз
Лобанович, как бесправный учитель, сидел далеко от стола экзаменаторов в
качестве постороннего и пассивного наблюдателя. Его учительское сердце
ощущало какую-то неясную обиду. Зато его ученики счастливыми возвращались
под вечер домой. На радостях они выпили пива, и Тодор Бервенский, идя, пел
песни хрипловатым, словно у молодого петушка, голосом.
Родители учеников добросовестно расплатились с учителем, а сам он
поделился своим заработком с Владимиром, чьим хлебом он все это время
кормился. Несколько десятков заработанных рублей казались сейчас Лобановичу
значительным капиталом, обладая которым можно веселее заглядывать в будущее.
И все же сердце точила тревога: а что будет дальше? Оставаться в этой глухой
Смолярне, где заработки кончились, сидеть на хлебах у брата, который сам не
имел вволю хлеба, Лобанович не мог. Нужно было собирать пожитки и
перебираться в другое место. Вот только бы подсохли дороги.
Но в дорогу пришлось двинуться раньше, чем просохла земля. В Смолярню
неожиданно пришел Янка.
- Сам бог посылает тебя ко мне! - радостно встретил приятеля Лобанович.
- И как это ты отважился в бездорожье пуститься в путешествие?
- Для смелых людей нет бездорожья! - гордо заявил Янка. - Но зачем это
богу вдруг потребовалось посылать меня к тебе?
- Стою, брат, я на росстанях. Один этап моей жизни закончился, нужно
куда-то двинуться, а куда - не знаю. Вот почему я и рад посоветоваться с
тобой, - признался Лобанович.
- А что здесь долго думать, куда двинуться! Иди - и все. Для того я
пришел к тебе, чтобы отправить тебя в дорогу, - в словах Янки зазвучали
серьезные нотки.
- О какой дороге говоришь, Янка?
Вместо ответа Янка достал из кармана письмо, присланное Владиком
Сальвесевым через одного надежного человека. В письме говорилось о
засульской учительнице Фидрус. Она сообщила инспектору народных училищ, что
ее приглашали в Микутичи на учительское собрание. Владик настойчиво просил
переговорить с этой учительницей и как можно скорей, чтобы она отказалась от
своих слов, а нет - то и постращать. И эта обязанность возлагалась на Янку и
Андрея.
- Ну, так что скажешь? - спросил Янка.
- Какому же дурню пришло в голову приглашать на собрание эту глупую
сову? - возмутился Лобанович. - Уже одна ее фамилия чего стоит.
Янка виновато опустил глаза.
- Да, в этом деле есть и моей глупости частица, - признался он.
Лобанович немного смягчился:
- А ты знаешь ее?
- Встречался однажды. Она показалась мне прогрессивной женщиной.
- Молодая пли старая?
- Староватая, - несмело ответил Янка.
- Да ты говори прямо: гриб старый. И, вероятно, из духовного звания?
- А черт ее знает! Совой же ты назвал ее правильно.
- Ну, так иди и целуйся с нею.
- Нет, брат, дело общественное, пойдем вместе.
Лобанович еще немного позлился, наконец сдался:
- Ну что же, если идти, так с музыкой!
- Вот это голос! - повеселел Янка. - Под музыку, под барабан и солдатам
веселее ходить. А с какой музыкой мы пойдем?
- Наша музыка безголосая, а слышна будет далеко.
- И ты начал говорить афоризмами? - немного удивился Янка. - Что же это
за музыка такая?
- Музыка наша начнется от вывороченной ели.
- Во! Теперь я понимаю, о какой музыке идет речь. Пора, пора, братец,
музыкантам нашим по свету походить да поиграть добрым людям.
Друзья уговорились захватить с собой листовки и брошюрки, лежавшие в
лесном тайнике, и разбросать их кое-где, чтобы люди читали. Но сперва эти
брошюрки и листовки нужно было пересмотреть, отобрать, - ведь многие из них
уже отжили свой век и утратили свою злободневность.
Заветное вывороченное бурей дерево верно и честно выполняло свои
обязанности хранителя литературы: ни одна капля воды не просочилась в
засмоленный ящик, все было цело. То, что уже устарело либо просто не
отвечало политическим взглядам двух друзей, было здесь же сожжено, а
наиболее ценное взято в дорогу. Остальное снова спрятали под дерево.
Захватив с собой на всякий случай маленьких гвоздиков и молоток, друзья
двинулись в дорогу. В поле на низинах и по краям лесов еще белел снег. По
дороге бежали ручейки, а под ногами хлюпала жидкая грязь, и только на
высоких песчаных пригорках земля подсохла, там идти было легко и приятно.
- Как хорошо в поле на приволье, когда с земли сходит снег! -
восхищался Лобанович весенним простором земли.
- Вот видишь, а ты не хотел идти...
Версты через три путники вышли на скрещение дорог, где стоял высокий
крест, огороженный деревянным штакетом, полусгнившим и покосившимся. К
кресту была прибита деревянная фигурка Христа работы неизвестного резчика.
Голова фигурки скорбно склонилась вниз, ее украшал венок, также вырезанный
из дерева. Выцветший, истрепанный ветрами и непогодами передничек закрывал
нижнюю часть фигуры Христа.
- Остановимся здесь, - сказал Лобанович и оглянулся вокруг.
- Знаю, что ты хочешь делать, - догадался Янка.
- А что?
- Прибить к кресту прокламацию.
- Угадал, брат Янка.
- Это будет ново и оригинально! - загорелся Янка. - И знаешь что!
Напишем печатными буквами вверху на прокламации несколько слов.
- Каких? - спросил Лобанович.
- А вот таких: "И говорит вам Христос: "Читайте и поступайте так, как
написано здесь".
- А это, пожалуй, будет неплохо, - согласился Лобанович.
Они достали прокламацию, обращение к крестьянам В ней говорилось, чтобы
крестьяне не слушались попов, ксендзов и царских чиновников, потому что все
они лгут, обманывают простых людей. А потому не нужно платить податей для
содержания дармоедов. Крестьяне не должны давать своих детей в солдаты,
должны устраивать забастовки, требовать от землевладельцев справедливой
оплаты труда батраков и батрачек. Не нужен царь, власть должна принадлежать
народу.
Янка сел на камень, взял газету, положил на нее прокламацию и стал
выводить печатными буквами предисловие от имени Христа. Когда все было
готово, Лобанович начал прибивать прокламацию к кресту под фигуркой.
- Да, брат, смотри, чтобы не натолкнулся на нас кто-нибудь. Ведь, с
точки зрения полиции, мы делаем двойное преступление: распространяем
прокламации и совершаем богохульство, - говорил Лобанович, прикрепляя
продолговатый листок.
- Ничего, - ответил смеясь Янка, - в это преступление замешан и сын
божий.
- А все-таки давай, братец, заметем следы и свернем с этой дороги,
пойдем вон по той слепой стежке, обогнем деревеньку и выйдем на свою дорогу
с другой стороны.
- Твоими устами говорит мудрость, - согласился Янка.
Проходя мимо деревеньки, друзья тихонько подкрались к большому амбару,
где хранилось общественное зерно, и прибили к стене несколько листовок и
брошюр. Не заходя в деревеньку, сделали еще один круг, а затем уже
направились своим путем.
Они снова вышли на Засульскую дорогу. Изредка навстречу им попадались
пешеходы. С одним встречным крестьянином путники наши приветливо
поздоровались.
- Остановитесь, дядька, на минутку, - обратился к нему Лобанович.
Крестьянин остановился. Это был человек средних лет, в суконном хорошем
пиджаке домашнего производства, в сапогах. Видать, не бедный хозяин. Он
спокойно и внимательно глянул на друзей.
- Скажите, пожалуйста, далеко ли до Ячонки? - спросил его Лобанович.
- Ячонка осталась слева, сзади, - ответил немного удивленный крестьянин
и еще более внимательно посмотрел на путников.
- А-а, как же это мы прозевали! - почесал затылок Янка.
- А вы идите вон той стежкой, - показал крестьянин на малоприметную
тропинку в поле. - Прождете с полверсты, выйдете на проезжую дорогу и Тогда
повернете влево - там уже недалеко и Ячонка.
- Спасибо за хороший совет, - сказал Лобанович. - Возьмите от нас
подарок - вот эту книжечку и пару листовок. Прочитайте сами и другим дайте
прочитать. Да читайте их внимательно, как святую молитву.
Крестьянин немного замялся, еще раз недоверчиво глянул на друзей, взял
книжечку и прокламации. Он пошел своей дорогой, время от времени
оглядываясь. Друзья свернули на стежку, хотя в этом нужды не было.
- Знаешь, Андрей, а не влипли мы с этим дядькой? Что-то он не очень
дружелюбно посматривал на нас, - заметил Янка.
- И мне он кажется ненадежным.
Как только дядька исчез из глаз, друзья свернули с глухой тропинки и
пошли зарослями, направляясь на сухой, заросший можжевельником пригорок. В
ложбине дорогу преграждала неглубокая, но довольно быстрая речушка, на дне
которой лежал лед. Друзья остановились. Возвращаться назад небезопасно.
- Вперед, Янка!
Друзья разулись, сняли штаны и зашагали по скользкому льду на другую
сторону. Вода обжигала ноги, по льду идти было трудно, но они благополучно
перешли речку, выскочили на берег. Оделись, обулись. Потом, углубившись в
можжевельник, выбрали такое местечко, с которого можно было видеть всю
окружающую местность.
- Давай немного обождем, - предложил Лобанович.
- Музыка безголосая, а слышна будет далеко, - с некоторой тревогой и
насмешкой проговорил Янка.
Идти сейчас к Мальвине Фидрус было не с руки. Друзья обсудили новый
план. И вдруг видят - по дороге мчится кто-то верхом на лошади. Подскакал к
тропинке, которую показывал друзьям крестьянин, и повернул на нее.
- Урядник, столбуновский урядник, - тихо проговорил Янка.
- Пускай ловит ветра в поле. Умно сделали, Янка, что переправились
через речку.
Только вечером пришли друзья в Панямонь, отмерив десятки лишних верст,
чтобы замести свои следы.
Встретиться и поговорить с учительницей Фидрус Янке и Андрею довелось