Страница:
– А когда ты с ней… встречался, она ничего такого…э…настораживающего не рассказывала? Может, какие неприятности? – спросил Патрик.
– Да нет. Мы при встречах больше на… ну, нейтральные темы. Хотя один раз… – запнулся Серый…
– Ну? – подогнала его уже хозяйка дома.
– Однажды говорила, что познакомилась с интересными людьми. На будущее. Ну, вы же знаете. Она в артистки хотела. Вот и познакомилась с каким-то режиссером.
– У нас? С режиссером?
– Да нет. Это ни к чему случившемуся не относится. Это еще прошлым летом. На море. Как я просёк, этот "интересный человек" больше за ее мамашей ухлестывал…
– Я вот что думаю, – вставил и он свой пятак в импровизированное дознание. Как бы там мы ни говорили, но если кто что и знает… не надо это принародно-то. Даже в фильмах так не делается. Все вместе мы можем вспомнить, кто и где вчера был. Но это, если подозреваем кого из наших. Если нет, то зачем? А по другим вопросам… Я думаю, пусть каждый сам расскажет нашей Кост… Татьяне. А она отберет самое важное и расскажет, кому надо… кто её об этом попросил.
Ребята понимающе переглянулись. Да, там было за кем поухлестывать. Смуглая, как цыганка, с такими же черными волосами, немного полноватая, но с удивительно сохранившейся фигурой, кареглазая Любовь Николаевна была предметом воздыхания не одного поколения офицеров. Поэтому тот факт, что к ней "клеился" еще и некий режиссер, особой настороженности не вызвал.
Вдруг поняв полезность этого сборища именно для него, Максим, наконец сосредоточился, и тихонько прикоснулся к мыслям каждого из них.
– А вы, хлопчики, если вдруг вспомните такое, что мне сказать не можете, шепните Максиму, а он уже мне как-нибудь, – добавила она. – Ну и все, наверное. Пойдем "туда"?
На последних словах Татьяна вспыхнула, но возражать не стала.
– Я тут… зайдем ко мне, – покраснел Патрик. – Насчет цветов. Вы у дома подождете. Я вынесу.
Светлану к этому времени должны были привезти домой и все понимали, что означало " туда".
– Вот так, – констатировала Косточка. – Учитесь, ребята, сопереживать. – Было видно, что после смерти Светланы она пытается занять освободившуюся вакансию классной "первой леди". А может, просто, не пытаясь, заняла?
– Женька, я тебе… потом… всё, что хошь… – растроганно пробормотал Серый, когда они шли к погрузившемуся в траур ДОСу.
Патрик мигом, пока все толпились у его дома, вынес из квартиры и раздал всем понемногу где-то наломанной сирени, а Сергею – где-то добытых роз.
– Давай соберемся у тебя, а? – охрипшим вдруг голосом предложил юноша. – Возьмем Серого, поэта, Ванятку…
Она уже лежала в гробу – непривычно бледная, непривычно спокойная, непривычно неподвижная, с той же, что и в лесу, скорбной гримаской – вот, мол, как неожиданно все кончилось. Для многих одноклассников, впервые осознанно столкнувшихся вот так близко со смертью, это был шок. Во время, когда жизнь кажется вечной, когда только начинаешь понимать, какие еще неоткрытые прелести она хранит, когда узнаешь, что кроме всеобщего есть и твое, сокровенное, когда сердце посещают новые захватывающие чувства, столкнуться с ее величеством Смертью. Которая прошла рядом и забрала с собой вот эту, переполненную такими же, как и ты, чувствами девушку…
Ужас происшедшего подчеркивала и склонившаяся у скорбного ложа мать. Буквально в часы она превратилась из той самой красавицы в старуху с потухшим взором. Как закричала она страшно тогда, в лесу, так и кричала сейчас – больше всего молча, но порой этот крик прорывался из её мира в этот, общий-то стоном, то завыванием, то тем же страшным криком. Максим постоянно слышал этот невообразимый ужас растерзанной материнской души. И держался только ради одного – пытался "скачать" еще хоть немного информации из посмертной памяти все еще погибающих частичек этого тела. Он сел на один из табуретов в уже пропахшей елью и цветами комнате и, не глядя на тело, сосредоточился. Нет. Еще раз… Нет… И тогда он крикнул ей – как крикнул бы живому, уходящему навсегда другу. И вдруг получил ответ – горестный легкий вздох и что-то похожее на нежное прикосновение к его щеке. И "прощай", и "прости", и "спасибо". Словно далекое-далекое, почти неразличимое эхо его крика тронуло его сознание. Тронуло безнадежным отчаянием, мукой души, еще не распростившейся с этим миром. Она ничего не просила. Ничего не хотела. Просто откликнулась и попрощалась с еще одной душой, сумевшей в отчаянии докричаться до нее.
Максим, покачиваясь, пошел прочь. Найдя возле родственников погибшей девушки Сергея, он отвел его в сторону и спросил, дома ли будут его предки. Получив положительный ответ, вновь тяжело задумался. Затем отозвал в сторону Косточку.
– В общем, наших? – поняла Татьяна.
– Да… Ну да… Помянем…Проводим…
– Нельзя поминать непохороненного…
– Не то сказал… Проводим… Успокоим, – сбивчиво объяснил юноша.
– Ты что, уже? – начала, было, девушка, но тут же осеклась, почувствовав, что это – что-то другое. – Хорошо. Собираем. Я девчат, ты – парней. Но… – запнулась она.
– Да?
– Ты как бы будешь должен.
– Это не мне надо. Это – ей… Нет… Вру… Мне… Ладно… Всё, что пожелаешь.
– Макс, не думай плохо. Я на чужом горе…
– Хорошо. Понимаю, сынуля, – неожиданно ласково произнес отец. – Только вот что. Отец Светы хотел с тобой поговорить.
Они разошлись. Найдя среди куривших на улице офицеров отца, Максим сказал, что дома ночевать не будет.
– Поговорим.
– Ты не понял. Сейчас.
– Мне сказали в милиции… ты знаешь, кто, что ты можешь помочь найти. Не знаю, что и как… не могу сейчас думать. Прошу тебя. Умоляю. Перед бедной доченькой моей заклинаю – он, не сдержавшись, всхлипнул, – помоги. Но! – глаза его сверкнули, – сначала мне. Мне скажешь! А уже потом этим законникам. Хорошо?
Отец погибшей девушки по праву носил кличку Слон. Такой же здоровенный, кажущийся добродушным, но умный, порядочный и одновременно страшный в своем гневе слонище. Сейчас он, серый от сдерживаемой в душе боли и ярости, молча, крепко пожимая руки, принимал соболезнования товарищей. Положив руку на плечо подошедшему юноше, он отвел Максима в сторону.
– Ну и что теперь? – хмуро поинтересовался Патрик-поэт.
Когда Максим пришел в квартиру Костянко, там уже собрались "наши". Все были подавлены свалившимся горем.
– Давайте проводим в последний путь, – предложил Максим.
– Ты что? Ты что? – возмутилась Косточка. – Похороны то только завтра.
– Она уже уходит. Уже далеко… Ей страшно и тоскливо… Мы можем только покричать вслед. И еще сегодня она услышит – сбивчиво, но как-то прочувственно и убедительно попытался объяснить юноша свои ощущения.
– Куда уходит? В рай? – уточнила Кнопка.
– Нет… Вообще уходит. Растворяется… Но мы еще можем докричаться. И если, – вдруг решился он, – если кто что-то недосказал… если просто хотите попрощаться, я… могу… передать. Только – немедля.
– Тогда я первый, – решился Сергей. Это как? – Тебе говорить, а ты, как медиум?
– Нет. Закрой глаза, вспомни… только живую и прощайся. А я – как антенна. Давай, Серый.
– Ты ей крикни. Будто она где-то в лесу. Кричи, чтобы услышать, – попросил он друга. А потом, когда услышишь ответ, говори всё доброе, что только можешь.
Сергей закрыл глаза. Максим чувствовал, как он пытается сосредоточиться.
– Ладно, Серенький, ладно, хватит, дай и мне, – попросила через некоторое время Костянко, мягко отодвигая его от медиума. Она с сомневающейся, в другое время – симпатично-смешной миной закрыла глаза и также положила руки на плечи Максиму, затем на мгновенье удивленно открыла свои серые глаза, но тут же закрыла их и что-то зашептала. Затем, не веря, но, повинуясь какому-то чувству, к "живой антенне" стали подходить и остальные…
И Сергей докричался. Услышав эхо ответа, он подошел к другу, положил руки ему на плечи и, обращаясь куда-то к небу, шептал что-то ласковое. Из закрытых глаз его потекли слезы и, глядя на это, поверили, захотели поверить остальные.
– Куда– куда? – прозвучал знакомый голос.
Макс пришел в себя от покалывающих лучей утреннего солнца. Он привычно потянулся за ними и попытался встать, чтобы пройти на балкон. Чьи-то руки, упершись в его грудь, мягко, но решительно не пустили его.
– Доброе утро! – поприветствовала хозяйка протирающего глаза постояльца. – Хоть в этом доброе, – поправилась она.
Окончательно проснувшись, юноша увидел, что лежит на просторной кровати Костянкиных родителей, а в его голую (!) грудь упираются Косточкины ручки.
– Доброе, – машинально ответил юноша. – В чем "хоть в этом?" – поинтересовался он, озираясь по сторонам.
– Ну, я боялась, что ты опять как бы на месяц бухнулся. А я – отвечай. Хорошо, что Мышка еще не знает. А то бы мало не показалось, – она деланно засмеялась.
– Причем тут Мышка? – всё еще осматриваясь, возразил Макс. – Я вчера… не рассчитал. Просто вся энергия ушла. Ну, как ток в аккумуляторе. Надо было… Ну да ладно. Постой, – спохватился он вдруг, – а кто меня это… уложил?
– Неужели ты думаешь, что в постель моих родителей тебя мог как бы уложить кто-то другой, кроме меня?
– Нет… Уложить… Почему же… Это же не… Если оказать помощь, то могли и ребята…И вообще, – начал мямлить подросток.
– Конечно, помогли. Уложили на диван. А в кровать уже я, ночью.
– И… раздевала?
– Ну и что? – с деланным равнодушием ответила девушка. – Подумаешь! Во-первых, не догола же! Во-вторых – и не таких видала. В-третьих – всякие там как бы экстрасенсы, Повелители мух и Принцы цветов – не в моем вкусе.
– А кто в твоем? – обиделся Максим. – Если Сергей, то поспешай – место освободилось.
– Дурак! Ладно, потом, – спохватилась Татьяна, вспомнив о несчастье. – Вставай и одевайся. И имей в виду – ты меня оскорбил. И попозже… когда все утрясется, я потребую как бы сатисфакции, – заявила она отворачиваясь.
– Попозже – что угодно. Но всё-таки какие вы болтливые! – быстро одевался Максим. – Даже Кнопка и та. "Принц цветов"!
– Кстати, – хозяйка явно подыскивала слова. – Мы все… как бы поклялись молчать о вчерашнем. Но… что, что, что это было? – быстро зашептала она, обернувшись к уже натянувшему брюки новоявленному экстрасенсу.
– Не знаю, –пожал он плечами. – Просто мне показалось, что она зовет всех нас, что ей страшно…
– Это все потом поняли. Но почему именно ты?
– Не знаю. Клянусь – не знаю. Не понимаю, что это со мной. – Юноша подошел к окну и привычно уставился на утреннее солнце.
– Спасибо, – попрощался он через несколько минут уже на площадке.
– Кофе бы хоть попил, – пыталась остановить заинтересовавшего ее одноклассника девушка.
– Нет, спасибо. Забегу домой, батьку успокою. Похороны когда?
– После двенадцати. Как бы в три. Ты еще раз туда пойдешь?
– Нет. Не смогу, – честно признался Макс. – Ни на отца, ни на мать ее смотреть не смогу.
– А на …нее? – почему-то шепотом спросила подружка.
– А что "на нее"? Мы с ней вчера попрощались. Не она уже это…
– Максик, я тебя умоляю, я просто заклинаю тебя, – взмолилась вдруг девушка – приходи после похорон. Я просто не смогу спать. Мне как бы страшно после вчерашнего. Я даже ужин сделаю. Уже умею кое-что. Даже вон – как бы курицу в гриле, а? У твоего отца тебя отпрошу, а? Даже у твоей Мышки Котовой.
– Так у моей или у Котовой? – усмехнулся юноша, заглядывая вниз сквозь лестничные пролеты.
– Все равно. И у Кнопки твоей…
– У моей?
– Я тебе много что смогу рассказать. Только приходи, а? И учти, – глаза её вдруг вспыхнули – я так никого и никогда не просила.
– Да ладно тебе. Будто я отказываюсь. Будет у тебя настроение – приду… Если ничего не случится.
– А что ещё может случиться? – уже вдогонку спросила девушка.
– Это так, к слову, – успокоил ее одноклассник.
– Эй, малый! – крикнул он подростку после недолгого разглядывания – мигом сюда!
Случилось. Уже во время процессии (а иначе все население городка, двигавшегося в сторону кладбища, назвать было нельзя) Максим почувствовал ухмылку. Среди волн горя, сочувствия или какого-то болезненного любопытства эта ухмылка липким холодным слизнем мазнула его по сердцу. И он нашел ухмылявшегося. В толпе любопытствующих стоял упомянутый Холерой Прохор. Без передних зубов, в простеньких джинсах и безрукавке, но со здоровенной желтой цепью на жирной шее. По сравнению с фотографией он оказался поупитаннее, повыше, понаглее – этакий довольный жизнью бычила.
"Судьба", – радостно вздохнул Максим, отставая от кортежа.
Прохор, мысленно ухмыляясь и вспоминая картинки измывательств, прошел еще несколько шагов вместе с похоронной процессией. Ему просто было по пути – в небольшой уютный парк, ранее тоже носивший имя девушки-мученицы. Там он развалился на скамейке, явно кого-то поджидая. Дабы не светиться, Макс принял обычный у местной шпаны прикид – купил на входе бутылку пива и, взгромоздясь с ногами на скамейку напротив, начал пить его из горла. Здесь он слегка ошибся. Бычила почему-то явно обратил на него внимание.
– Пиво свежее? – поинтересовался он, когда Макс обычной здесь походкой (а-ля горилла с руками в карманах на гениталиях) продефелировал к нему.
– Нормальное, – однозначно ответил Максим.
– Слетай, возьми мне одну… Нет, две. Такого же.
– Еще чё, как бы бармена нашел в натуре? – возмутился юноша.
– Э-э-э, да ты новенький, – всё также развалившись на скамейке, резюмировал Прохор. – На, слетай, – протянул он новенькому зеленую сотку. – Сдачи не надо. Если поторопишься.
– Что за жмурика понесли? – поинтересовался Прохоров собеседник после хорошего глотка.
Решив не переигрывать, Макс принес крутому два пива за стольник баксов (а ведь действительно круто, да?) и вновь вскарабкался на избранный ранее насест. Траурная музыка уже только глухо пробивалась в парк, когда на скамейку к Прохору плюхнулся еще один близнец-бычила. Впрочем – все они, словно из одного помёта – жирные, приплюснутые с лениво-наглым взглядом хозяев жизни.
Они поручкались, и Прохор протянул незнакомцу одну из принесенных юношей бутылок.
– Девку. Позавчерашнюю.
– Это про которую весь город базарит? Холера сказал, что пока не найдет…
– Да пошел он! Руки коротки.
– Да-а-а? – насмешливо удивился собеседник. – По-моему, разок они до тебя дотягивались.
– Хм, "разок"… Тогда знаешь, кто ему это дозволил? А сейчас – дело другое.
– И что же другое? По моему разумению, расклад у тебя совсем паршивый.
– Ты мне… – Прохор забористо выругался. – Здесь я как за каменной стеной.
– Ты хочешь сказать…
– Ничего я не хочу сказать. За такие слова, что ты подумал, могут язык вырвать конкретно. А пока я буду молчать… Да и так… Ты знаешь – не мой это профиль. Этих шлюшек – на каждом углу. Была нужда на вот такие (он кивнул в сторону кладбища) концерты.
– Лады. Без базаров. Давай о деле. Товар будет завтра на прежнем месте. Весь.
– Бабки завтра тоже на прежнем на месте. И тоже все.
– Лады. Приятно иметь дело с деловыми людьми.
– Взаимно. Ну, бывай. Что еще передать?
– Что передать? – глумливо усмехнулся Прохор. – Скажи, пусть приезжает почаще, если опять придет охота развеяться…
– А что ты про язык говорил?
– Точно! Тогда просто: "Все нормалёк. Тип-топ".
– Ну давай, заваливай, молодой человек. Чем, как говорилось когда-то, обязан? – Прохор говорил с тем самым непередаваемым акцентом, порожденным потугами соединить новомодный московский говорок с приевшимся акцентом уже вышедшего из моды блатняка новых русских.
Они разошлись. Незнакомец – в сторону вокзала, Прохор – в сторону центра. За ним модной шаркающей походкой бездельника направился и Максим.
Жизнь Прохора оказалась исключительно насыщенной – он зашел в гриль-бар, где под пивко постепенно умял целого цыпленка, затем завалил в номер "люкс" единственной в городе сауны, где безвылазно проторчал до раннего вечера. Дулся ли он там в карты или услаждался продажной любовью? Или просто, потягивая пиво, пялился в телевизор? Как бы то ни было, после этого еще более красный, чем ранее, Прохор перебрался в летний парковый ресторан, где засел накрепко. Только теперь юный сыщик смотался домой, написал записку, что сегодня будет с ребятами, затем вновь вернулся на пост в парке.
Его подопечный выбрался из ресторана в одиннадцатом часу в компании каких-то развеселых ребятушек и побрел по главной аллее полупустого сегодня места отдыха горожан.
Достопримечательность города – вековой, даже многовековой, парк являлся ареной многочисленных стычек военных с местными – как взрослых, так и молодежи. Здесь, немного левее от главной аллеи – вон там, у скульптуры лежащего лося летчик – отец знакомого Максу парня порнул местного служебным ножом. Ох, и поднялись тогда аборигены – справедливого суда требовали. А какой может быть справедливый суд, если он, летчик этот до рокового удара трижды бил ножом этого "несчастного", а он все лез и лез… И тоже с нехилым таким ножичком. Или вон там, возле черной пантеры на шаре… А в конце вон той аллеи до сих пор сохранился какой-то вросший в землю фрагмент замковой башни. Когда Максим с друзьями пытался очистить от мусора уходящую вниз винтовую лестницу, они вытянули в конце концов здоровенную кость в полуистлевшем сапоге, добежали без оглядки до гарнизона и раскопки прекратили. Даже, когда повзрослели. Слишком жутким чем-то повеяло. Хотя и говорили о несметных богатствах, сохранившихся в подземельях бывшего замка.
Но сейчас всё это только мимолетно вспоминалось Максиму. Он шел мстить. И когда Прохор, недолго пошатавшись по примыкающей к парку улице, наконец, пожав пацанам руки, ввалился в одноэтажный особнячок, юный следопыт облегченно вздохнул, затем присел на скамейку и задумался. Сейчас? А как "товар"? Ведь наверняка – дурь, наркота. Может, отследить тайники? Но какое мне-то дело до них? Пусть этот … Холера ими занимается! – юноша решительно встал и двинулся к аккуратному домику из красного кирпича.
На звонок дверь отворилась без задержек – словно позднего гостя с нетерпением ждали.
– Погодь-погодь, – хозяин сгреб гостя за грудки и подтянул к своим наглым глазкам. – О, да это мой утренний гарсон! – удивленно-радостно воскликнул он. – Что, недоплатил, или наоборот? Так раньше надо было базарить. А то пацаны запугали: "Хвост, хвост!" Какой же это хвост, а, недоноски? – он резко толкнул Максима от себя и там его подхватили сильные руки.
– Но все равно, разберемся, как говорит наш друг Холера. Вяжите – и в гараж. Там мы узнаем причину столь болезненного любопытства этого юноши. Имей в виду, – Прохор вновь подтянул к себе уже скрученного и связанного подростка – Не люблю фуфла. Даже если скажешь, что у тебя, как это… нетрадиционная ориентация и я тебе очень понравился – не пройдет. Это только вон им говори, – он развернул юношу и тот увидел трех заржавших на шутку шефа холуев – откормленных, уверенных в своей силе и безнаказанности мужичков.
– Послушай, уважаемый, ну пожалей хотя бы меня, если себя не жалеешь. Пожалей моих ребят, а? Ну ведь три часа уже мучаемся. Ну, не поверю я, что ты болтался за мной только потому, что я тебе дал стольник на пиво.
Глава 16
– Но почему? – улыбнулся разбитыми губами Максим. – Я раньше сто баксов в глаза не видел. А тут – за два пива. Вот и решил – вдруг понадоблюсь?
– И поэтому зарулил ко мне вечерком? Типа – постельку постелить не желаете? – вновь не поверил хозяин дома.
– Нет… Конечно нет… Но если бы был хвостом – зачем бы в гости пришел? Побежал бы стучать, – приводил логические доводы юноша, осторожно слизывая с губ сочащуюся кровь. Он намеренно терпел эти измывательства, зная, что очень быстро может прекратить жизненный путь всех этих четверых недоносков. В гараже, предвкушая первый акт представления, ожидая переодевавшегося шефа, гориллы, не скрываясь перед обреченным пацаном, планировали свои дальнейшие похождения. Оказалось, что сегодня ночью следует перетянуть в тайник солидную сумму. И забрать из тайника солидную партию товара. И как всегда, шеф поедет на дело с одним особо доверенным – Бодей. По приосанившейся фигуре одного из ломовиков Максим определил этого "Бодю". Невольно заинтриговав юношу, "быки" продлили его пытки, но заодно – и свои жизни.
– Не можете, ну ничего не можете, – констатировал Прохор после трех часов утомившего всех дознания. – Времени мало, – вздохнул он. –Вот, смотрите и учитесь, – он схватил переноску и грохнул лампой об пол. Затем, ласково улыбаясь и заглядывая в глаза пленнику, оборвал патрон, ножом разделил и развел провода.
Уже после первых ударов Макс понял, как отключить болевой синдром. Он просто видел боль, словно текущую от места удара в центр красную волну. И останавливал её еще на периферии. Правда, это отнимало силы, но все равно было переносимей, чем боль при лечении или при… "Интересно, как будет больно, когда я покончу с этими?" – злорадно подумалось подростку, когда быки, пыхтя и хакая, лупцевали его ногами. – " Ну, ничего, ради такого дела потерплю", – решил он.
– Вот, щеночек, попробуем. – Он ткнул проводами в юношу. Тот машинально отпрянул. Он помнил, как однажды "в детстве" менял лампочку, не выключив свет, и как крутило его электричество. Но сейчас произошло иное. Максим почувствовал, как этот ток, встряхнув нервы, ушел куда-то вглубь, наливая его силой.
– Вот так, пацан, – по-своему понял хозяин реакцию пленника. – Будем говорить правду или продолжим? Ладно, продолжай, – кинул он переноску одному из приспешников (Миколе –уже знал Максим), а сам вновь расположился в кресле, очень дико контрастирующим с общим убранством гаража.
– Ладно, – наконец решил шеф, глядя на дергающегося от каждого электроудара мальчишку. – Некогда. Богдан, нам пора. А ты, Микола, еще попробуй этими проводами, знаешь где? – Все знали где, поэтому захохотали.
Микола начал старательно тыкать переноской в пленника, всё дольше и дольше задерживая провода на теле. И, несмотря на электрическую подзарядку сил, это становилось неприятным. Прежде всего, из-за того, что начала обугливаться и вонять палёным кожа. Кроме того, неприятно, словно не в унисон дернутые струны, начинали звенеть нервы, не привыкшие еще к такому источнику энергии. Ну и, кроме того, неприятно было смотреть на эти морды, удовлетворяющие свои садистские наклонности.
– А потом, – отсмеявшись своей жуткой шутке дополнил шеф, – потом, если и это ничего не даст… Извинись за ошибку. Обязательно извинись, понял? И попробуй мне потом соврать!
– Да ладно, босс, впервой что ли, – обиженно пробурчал Микола.
– В том-то и дело, что не впервой. А мне потом в костеле грехи замаливай, – отрезал босс, уже садясь в машину с Богданом.
– Что? – взревнул обозлившийся негодяй.
Время Максима пришло. И как только быки закрыли на внуренний засов гараж, он начал. Прежде всего, молча повалились два заплечных дел помощника Миколы. И пока тот тряс одного, затем – второго, юноша решал, какой болью одарить палача. Не из мести (ох, врешь!), а только с целью быстрее освободиться, пока Прохор не уехал далеко. Прохор? – спохватился Макс и мысленно слегка прижал сердце сидевшего за рулем Богдана. Слегка, настолько, чтобы тот, обливаясь холодным потом, не забормотал: "Минуточку, босс" и не нажал на тормоза.
Только теперь Максим взялся за Миколу. Он ударил по самым крепким, но и самым нежным нервам палача – зубным. Этот мужичина еще не знал, что такое зубная боль и даже не верил в нее. "Ну как может болеть кость"? – удивлялся он на жалобы своих дружков. Оказывается, может. И еще как! Это был рев смертельно раненного слона. А, может, бегемота. Макс не слышал ни того, ни другого. Но уточнять было некогда. Отпустив боль, он бросил приходящему в себя быку одно слово: "Развяжи"!
– Развяжи или опять будет больно.
– Что? Да я тебя… – и опять рев от боли.
– Понял теперь? Развяжи.
Долго дрессировать не пришлось. Подросток получил первое наглядное подтверждение тому, что больше всего боятся боли вот эти – откормленные, наглые, почему– то уверенные в своей безнаказанности мужланы. Именно они, готовые причинять боль другим и даже убивать, оказываются самими мерзкими и трусливыми людишками, когда боль вдруг причиняется им. И, тем более, когда реальная смерть грозит им. И не случайно все эти шефы-боссы с одной стороны и "менты-омоны" с другой, уничтожают их при малейшей необходимости без всякого даже минутного сожаления. Разве что мелькнет на мгновение у босса досада: "И этот такое же дерьмо". Но это мимолетно – он и сам знает, что за навоз все эти быки.
Не оказался исключением и Микола. Завывая и всхлипывая, он подошел к Максу, упал на колени: "Пощади!". А затем вдруг выхватил пистолет и, не останавливаясь, всадил всю обойму в пленника.
О, это были абсолютно новые и неприятные ощущения. Было, прежде всего, больно. Остановить этот сигнал он просто не успел. Хотя, может, и к лучшему. Боль осветила каким-то электросварочным светом весь организм. По тому, насколько стало светлее в сарае, Макс понял – не только организм.