Страница:
– Эй, грибник, иди к нам, – позвала его вдруг Танька.
– Может, прыгнешь? Пролетишься, как в детстве? На рекорд?
– А если надо, собаку мы мигом организуем, – добавил Кот, и его команда радостно заржала.
– Хорошо, на спор! – почти выкрикнул он.
"Рассказала. Все рассказала. При всех". Краска стыда ударила в лицо юноше. Стыда и гнева. Ему-то казалось… А она… Да еще при этом…
– Пари на что?
– Если я прыгаю… Сергей, сколько сейчас рекорд?
– По-моему, девять ноль один… нет, девять ноль пять.
– Нет, подожди, Бимон же сиганул на восемь девяносто.
– А через тридцать лет его рекорд побили.
– Но точно, больше, чем у Бимона?
– Мальчики, о чем спор? О десяти сантиметрах? Да ладно, пусть прыгнет, как этот ваш Бимон.
– Но так прыгало только три человека на планете. Ещё, помнится…
– Максим будет четвертым. С учетом его способностей в детстве, а? Ладно, – великодушно уступила девушка. – Пусть повторит свои детские достижения. Прыгнет на восемь…
– И ты меня поцелуешь. При всех, – вдруг вырвалось у Макса.
– Идет, – порозовев, согласилась спорщица. – А если не допрыгнешь, то…
– Я целую тебя, – попытался перевести всё в шутку спорщик.
– Беспроигрышная лотерея? Прыгнет он или не прыгнет, они все равно лижуться, – вмешался вдруг Кот. – Ну, нет. Предлагаю: не допрыгнешь, она целует меня. В губы.
– Ты хоть зубы сегодня чистил? – рванулся к нему Сергей.
– Отвали, холуй, – оттолкнул его Котов. – Нарвешься.
– Он мой, Серый. Деремся сегодня, здесь. При всех желающих.
– А потом, если уцелеешь, еще огребешь от меня за холуя.
– Напугали… Так ты пари принимаешь?
– Не от меня зависит.
– Интересная мысль, – начала кокетничать девушка. – Принимается. Будешь впредь меньше спорить.
– Ну, хорошо. Замеряйте.
– Ты прыгни, а мы померяем.
– Ну нет. Бимон так Бимон. Отметочку мне, флажок, докуда прыгнуть.
– С восемью метрами не здесь прыгать. На чемпионатах на пьедесталах стоять. Что за блажь? – ворчал он, прикладывая рулетку. Оказалось, что яма на такое расстояние не рассчитана.
На зов от турника пришел физрук, который на просьбу отмерять восемь метров и восемь метров девяносто сантиметров, только покачал головой.
– Перенесем доску, – предложил Максим. – Чтобы эта длина приходилась на центр ямы.
– Глупости, как ты ее перенесешь?
– Ладно, просто отметим место, откуда прыгать.
– Да, это действительно полеты, а не прыжки. Дохлый номер. Давай, подворачивай ногу при разминке или разбеге. Иначе хана, – шепотом посоветовал верный Серега.
Когда все было готово, от реального расстояния захватило дух.
– Прыгну! – коротко отрезал Максим. Он вдруг почувствовал – прыгнет! Уже внутри появилась волна, пока что плавно приподнимающая его вверх и словно нехотя опуская обратно. Оставалось только придержать ее до нужного момента, а затем отпустить.
– Вот что, – попросил он все того же Сергея. – Мне бы кроссовки. И форму. Не так же, всё-таки.
– Мы мигом, – и они рванули в соседнюю казарму.
– Ну, принарядился, пора. Родина ждет рекордов, а я чего-то другого, – проявил нетерпение Кот.
Когда Макс вышел в форме Сергея, уже все убедились – подрос. Спортивная одежда только недавно бывшего на голову выше друга была теперь впору.
– Николай Николаевич, а результат вы мне в ведомости поставите?
– На сколько прыгнешь, столько и поставлю. Это можешь не сомневаться. Ну, давай, заканчивай эту бодягу. Урок срываешь. Смотри, что творится.
– Во-во! – Одобрил Котов. – Ты, главное, потом сними. Меня кое с кем.
И действительно, весь класс собрался у ямы. Кроме того, уже появились и зеваки из возвращающихся домой школьников и нескольких шедших с обеда офицеров. Постоянно таскающий с собой фотоаппарат Ванька Погорельцев приготовился снимать.
– Ну-ка, ну-ка, – пришел в себя один из офицеров. – Рулетку, пожалуйста.
Максим уже не слышал. Отойдя на расстояние разбега (бежать до пика волны, когда поднимет – прыгать!), он, закрыв глаза, погрузился в себя, ощущая что-то еще более новое и необычное. Если исцелявшие лучи были частью какой-то его силы, то подкатывающая волна была им самим. Всем им! Это она – его новая сущность и она управляет телом, а не наоборот! Вот она вновь приподнимает эту оболочку. Вот она крепнет, она поднимается гигантской цунами, вон ее гребень, и она несется, несется. Это я – цунами! Это я несусь! И он рванулся. На месте нарисованной толчковой доски он упруго оторвался от земли… Это были мгновенья полета, мгновенья радости абсолютной свободы, радости единения с небом!
Но волна разбилась на брызги и осторожно вернула его к реальности – в заполненную грязноватым песком яму.
Юноша поднялся и, отряхнув песок, посмотрел на свой след. Стояла тишина. И в этот момент второй волной накатила боль. Крепясь не застонать и не скривиться, рекордсмен отошел от ямы и сел на скамейку.
– Мы уже замеряли до флажков. Осталось только сплюсовать, – объяснил кто-то.
– Что тут плюсовать? Весь прыжок мерить надо. Да вы понимаете, что он сделал? – захлебывался мужчина, раскручивая блестящую ленту. Потом замолчал и он.
– Сколько? – сквозь боль поинтересовался Макс.
– Но так не бывает…
– Да сколько же? У нас спор.
– Восемь девяносто пять.
– Эх, пяти сантиметров не хватило для ровного счета! – посочувствовала одна из девчат, далекая от мирового спорта.
– Так у нас не прыгают. Это гипноз какой-то.
– Но я заснял! Весь прыжок заснял! – возмущенно закричал Ванятка. – Какой гипноз в аппарате? Вот бежит, а вот летит. Аж светится!
– Записывайте, Николай Николаевич.
– Если я запишу такое, меня завтра с работы выгонят. За пьянку. Ты мне лучше скажи, ты давно вот так?
– Э нет, вы подождите. Слушай, парень, как твоя фамилия? – ввязался офицер, оттесняя физрука.
– Белый он, – с готовностью ответили соратники рекордсмена.
– Сын нашего Белого? Это даже здорово! Вот что, скажи отцу, что ему следует явиться, и непременно с тобой завтра же, к подполковнику Лобешко. Запомнишь? Хотя я лучше запишу. Это же надо! Такой самородок, – вырвалось у него.
– Самородок, да не ваш, – вдруг окрысился физрук. – Ишь, на готовенькое!
– Ах, это вы его отметили, приветили и натренировали. В яме с нарисованной доской.
– В вашей яме. Он наш и не перехватите.
– Отойдем! – они отошли и горячее заспорили.
– Предлагаю поделить, – вполголоса предложил им потрясенный, но еще более озлобленный Кот. – Ножовкой пополам. Как в цирке.
– Молчи, дурак, – вступилась Кнопка.
– А что, огребет наш чемпион за такой прыжок тысяч сто баксов, приедет и начнет вспоминать: "Эта со мной целовалась – на тебе десять кусков, эта за меня заступалась – на тебе пяток, эта со мной… гм…гм – забирай все, я еще прыгну".
– Деремся сейчас же. Только "на серьёз".
– Вот дяди уйдут, и начнем.
– Во, побежал рапортовать о выдающемся прыгуне современности, – съязвил Кот вдогонку. – Ладно, ребята, у нас еще дела. По домам.
Как раз к этому времени красный как отваренная свекла Николай Николаевич объявил, что урок окончен и помчался со стадиона прочь.
– Тестостерон прет, – вздыхала классная руководительница, записывая очередное замечание в красном от них дневнике. Как и следовало ожидать, две группировки, две команды, в конце концов сцепились. Затем наступило перемирие, во время которого каждый из лидеров пытался уколоть другого. Сейчас по непонятной причине Кот этот порядок нарушил. Что-то случилось за время болезни. Но что, Максим пока не мог понять. А сейчас и не пытался. Боль затихающими толчками уходила, но теперь навалилась слабость. Но надо было вступать в бой. Как бы то ни было, никаких отговорок никто бы не принял. И не понял. Подросток, тяжело вздохнув, поднялся со скамейки.
Однако ребята не расходились. Сегодняшний день принес несколько сюрпризов и обещал еще одно зрелище. Дело в том, что раньше Кот был выше и мощнее. Теперь он остался только мощнее. Хулиганистый, похоже, от рождения, он чем-то примагничивал к себе одноклассников. Максим был мягче, явно добрее и спокойнее. Хотя в последнем показателе он в текущем году явно подрастерял.
– Где? – поинтересовался он.
– Вон там, – мотнул головой противник.
– Ну, ты даешь! – хлопнул победителя по плечу Сергей. – Это как в кино. Слушай, устрой меня к вам в секцию!
Судя по всему, он давно присмотрел этот заросший со всех сторон кустами пятачок на окраине стадиона.
Они встали в классическую для всех дерущихся петухов стойку. Макс хотел было применить "классику", но, увидев вольно опущенные руки противника, решил, что это будет как-то трусливо.
Некоторое время они примеривались. Затем Кот сделал выпад, целя кулаком в подбородок соперника. И… и время забуксовало! Это было смешно и удивительно – смотреть, как плавно, словно в замедленной съемке, движется тебе навстречу чужой кулак. Когда эта лапа с неумело сжатыми веснушчатыми пальцами уже приближалась к его лицу, Макс совсем немного шевельнул головой, и кулак все так же медленно двинулся в пустоту. Не понимая происходящего, юноша протянул к сопернику свою руку. Она двигалась нормально, без фокусов с замедлением. И пока Кот тянул свой кулак обратно, Максим хохмы ради потрогал его за нос, затем обернулся к зрителям. Судя по их плавным движениям, и они находились в режиме "замедленной съемки". Пока обозлившийся враг пытался провести сильнейший боковой удар в висок, а Максим приседал под плавно двигающийся кулак, затем – под второй, он понял – "необычайный ускоритель". Был такой дурашливый рассказ у Герберта Уэллса. То есть – не замедляется время у всех. Ускоряются реакции у одного. Почему? Черт его знает, почему. Надо этим просто воспользоваться. И опустив руки, подросток начал дурачиться – щипать бившегося "на серьёзе" соперника за нос, расстегивать пуговицы рубашки, подставлять физиономию под самый удар и уклоняться в последний момент, когда костяшки пальцев уже касались кожи. Это было упоительно, но, вскоре понял Максим, и утомительно. Не понимая, что происходит, слыша оскорбительный смех зрителей, Котов уже всем своим мощным телом кинулся на недосягаемого врага. Дождавшись первого прикосновения этого ревущего тепловозика, Белый резко отклонился, и соперник загремел куда-то в кусты. Оттуда он выскочил в колючках, красный от позора. Собравшиеся зеваки сначала засмеялись, затем примолкли. В руке Кота была зажата арматурина. Дальше события быстро приблизились к развязке. Потерявший от злобы и унижения всякое здравомыслие, подросток так быстро кинулся на Макса и так быстро нанес удар, что никто из присутствующих не успел ему помешать. Только взвизгнуло несколько оставшихся на драку одноклассниц, да подался вперед все тот же офицер, незаметно присоединившийся к болельщикам.
Но "быстро" было для всех, кроме Котиного соперника. Для него все окружающее продолжало течь в плавной замедленной съемке. Вот только железный прут поднялся и опустился немного быстрее. Это, однако, не помешало Максиму без труда уклониться от железяки, и, наконец, ударить соперника. Возмущенный подлостью Кота, он нанес удар куда и планировал – в печень, чтобы отбить дуэлянту всякую охоту драться дальше и не очень его травмировать. Но ударил несколько сильнее, чем думал ранее, – сказалось негодование таким нарушением неписаных правил. От удара нападавшего снесло в кусты вместе с его зловещим орудием. Странный бой закончился, и время вдруг вновь вернулось к своей обычной скорости. Котовы друзья кинулись к своему коноводу, остальные обступили Белого.
– У меня снимки мировые получились! Хоть сейчас в журнал! – восторгался Погорельцев.
– А ведь и убить мог. Когда с арматурой… Подло это, – прокомментировал Пенчо.
– Очухается, – решил Сергей. – А счета не требуется. В этом бою нокаутом победил Белый! – сообщил он, подняв руку друга. Но аплодисментов не последовало. Все испуганно молчали, так как на плечо победителю легла твердая мужская рука. Обернувшись, Макс увидел того же офицера, который уже вызывал его с отцом на завтра.
Максим молчал, вытирая обильный пот. "Как он там?" – заволновался Максим о силе своего удара, когда поверженного подростка вытащили из кустов. Тот был бледен, выпучив глаза, глотал широко открытым ртом воздух и не мог самостоятельно стоять на ногах.
– Та-а-ак, – протянул он.
– Ну так он же с арматурой, – начал оправдываться Макс.
– Видел, всё видел. И все равно, надо осторожней. Мог и покалечить.
– А он не мог? – возмутился юноша.
– Судя по всему – не мог. Тебя не мог.
– Вот именно – меня. И сегодня. А если не меня завтра? Такой железкой не только покалечить, убить можно!
– Давно боксируешь? – поинтересовался офицер.
– Год без малого.
– На соревнованиях выступал?
– Да нет. Наш Синица к серьёзным боям не подпускает раньше времени. Чтобы не покалечили.
– О, у Синицы тренируешься! – почему-то обрадовался собеседник. – Отлично. Значит, жду завтра. С отцом. Непременно жду.
– Ребята, а где Танька? Где в конце концов приз? – заволновался Сергей.
Максим пообещал быть, и надоедливый дядька, наконец, ушел. Оставив Котова с приближенными приходить в себя, остальная школьная братва двинулась, наконец, домой.
– Она еще до драки, сразу после прыжка ушла, – ехидно доложила Кнопка.
– Но так нечестно, – обидевшись за друга, заявил Сергей. – И потом, какая еще драка? Благородная дуэль – не драка, даже если кто-то сподличал.
– Проехали. Я уж сам как-нибудь разберусь. Нужен мне ее поцелуй. Пусть со своим Котом лижется, – мужественно и принародно отказался от награды победитель. По сверкнувшим глазам и тонкой улыбочке Кнопки он понял – завтра же, а может, и сегодня Татьяне донесут его реакцию. Особенно, в каких выражениях она прозвучала. "Ну и пусть!" – решил он. Надо было отдохнуть и собраться с силами перед последним на сегодня испытанием – занятиями у математички.
– Завтра фотки принесу. Закачаетесь, – пообещал Ванятка, исчезая в своем подъезде.
– Ты обязательно прими ванну, можешь – просто душ. И захвати дэзик для рта. Могу дать, если у самого нет. Жвачка не так помогает, – напутствовал его напоследок Сергей.
– Ладно тебе, знаток, – попрощался с другом Максим. – Успокойся, ничего не будет.
– Но если будет, расскажешь, – уже не попросил, а констатировал Сергей. – Я ведь тебе все рассказываю.
– Врешь.
– Ну, почти всё. "Без мелких подробностей", как говорят Кролики.
– Такой же рассказ и получишь.
– Лады, – наконец, согласился Сергей.
– Давно ждешь? Пошли, – кивнула она ученику, проходя вперед.
На этом дневные хлопоты кончились.
Глава 8
Предположения и прожекты Серого дали о себе знать, и к квартире учительницы Максим подошел с замирающим сердцем. Ровно в 19 часов он нажал на кнопку звонка. Пока в квартире раздавался мелодичный перезвон, юноша твердо решил, что сегодня на его долю приключений вполне хватило, так что – только заниматься, и никаких шуточек. Серьезно, выдержанно, равнодушно. Но чего дыхание-то так спирает? Он поймал себя на том, что долго держит руку на кнопке звонка, а в квартире – никакого движения. То ли разочарованно, то ли облегченно вздохнув, он вышел из дома и устроился на скамейке у подъезда. Вовсю буйствовала весна. Может, лучше прошвырнуться с Серым? Есть что обсудить. Над чем посмеяться. Да и девчата наверняка выйдут. Он увидел на балконе противоположного дома друга и развел руками. Тот скорчил разочарованную мину и жестами показал на часы – предложил подождать. Но ждать, да и заниматься не хотелось. И вообще торчать здесь у всех на виду. Макс вскочил, затем вновь сел.
"Буду ждать. Пусть ей будет стыдно. Хоть раз", – решил он. "И чем дольше, тем лучше".
И в это время из-за дома показалась быстро, но как-то понуро идущая учительница. Было видно, что она устала и чем-то расстроена.
– Может не надо сегодня? – спросил юноша.
– Пошли, пошли, наверстаем, долго не засидимся, – по-своему поняла она его вопрос.
– Устраивайся, я сейчас, – показала на кресло у журнального столика математичка, скрываясь в ванной.
В квартире было уютно и тихо. Пахло духами, цветами и, конечно же, через раскрытую балконную дверь – весной.
– Ну, освоился? – показалась в комнате хозяйка. – Сейчас начнем.
"Переодеваться", – понял Максим и осмотрелся. Квартирка была однокомнатной, с небольшим, по ДОСовским меркам, коридором, но большой комнатой. В ней помещались и диван-кровать, и стенка, и телевизор на тумбочке, и столик с двумя креслами, на одном из которых он сидел. Среди книг господствовала, конечно, математика, но, кроме того, были здесь Есенин, и что вообще поразительно, Высоцкий, а также кое-какие фэнтези. Немного хрусталя, светлая картина на стене (спокойная летняя река утром), в трюмо еще портрет офицера в траурной рамке, еще что-то, чего гость не успел рассмотреть.
– Ну, будем заниматься, – словно услышав его мысли, взялась за дело учительница, выкладывая на стол ворох учебников и конспектов. Попробуем порешать задачи нарастающей трудности.
Макс повернулся на голос и слегка разочарованно вздохнул. Словно в известном фильме, он где-то в глубине души ожидал перевоплощения женщины из синего чулка в этакую фею. Этого не произошло. Волосы остались туго зачесаны в пучок, губы покрыты бледной, скорее всего бесцветной помадой, а брови и ресницы не подкрашены. Никакого намека на макияж. И только плотно облегающий фигуру домашний халатик очень легко намекал, что таится за этой непритязательной упаковкой.
"Не мечите бисер", – решил он. "Кто я для нее? Это Серый дурью мается и меня с толку сбивает. Будем заниматься".
– Можно в уме?
– Пока сможешь, будешь только диктовать ответы. – Но, пожалуйста, без фокусов, – как-то устало попросила она. – Нам надо знать уровень твоих возможностей, твоего… дарования, – подыскала она слово. – Это не зачет, не урок. Это опыт.
– В котором я подопытная обезьянка? А банан принесете?
– Неужели тебе самому не интересно знать свои возможности, их пределы?
– Ну… в математике, может и нет. Не задумывался. Для меня это не главное. Но, может, Вы и правы.
– Ну вот, первый шаг навстречу, – улыбнулась хозяйка. Очень доброй оказалась эта улыбка. И очень усталой. Максим вдруг увидел, что губы у его учительницы, хоть и не намазаны, но довольно розовенькие и очень даже ничего. И глаза потрясные – большие, серые и немного навыкате. И веснушки. Очень миленькие такие. Он вдруг улыбнулся своим наблюдениям. Вспомнив еще и запретную нежность кожи, подросток потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Но собеседница больше не разделяла веселья. Почти заметно прошла по лицу волна какой-то отчаянной тоски, моментально его состарив. Однако учительница ровным, приветливым тоном предложила Максиму начинать.
– Банана не принесу, но кофе, чай со сладостями есть. Чего тебе?
– Нет-нет, спасибо, – привычно по-гостевому отказался Максим, уже вникая в задачи.
– Ладно, решай, я сама определюсь, – она вышла на кухню.
– Что можно сказать… Я не знаю, что сказать. Мы прошли все задачи, вплоть до вузовских. Аспирантских у меня нет. Но, судя по всему, ты решал бы и их. Тяжело? – поинтересовалась она.
Уже стемнело, когда они отложили учебники. От выпитого кофе и постоянных решений гудела голова.
Спохватившись, учительница зажгла свет.
– Знаете, вот эти, институтские, последние, больше времени занимают. Наверное, без записи, в уме уже и не решил бы. Точнее, решил бы и в уме, но уже подустал и еще не привык такие длинноты в уме держать.
– Опять хвалишься, – покачала головой учительница. В это время на аэродроме завыла турбина, и женщина, метнувшись к балкону, с грохотом захлопнула дверь.
– Да что же они с ней делают? Сколько же можно! Душу же выматывают! Ведь полетов нет сегодня, нет!
– Ресурсные испытания, – ухмыльнулся Максим. – Это на износ. Пока не развалится.
– И тебе весело?
– Я привык. Всю свою жизнь слышу. Наоборот, когда не ревет, вроде как чего-то не хватает. Так что решим с моим… дарованием? – съязвил он, сделав такую же паузу.
– Не знаю, что у тебя с головой случилось. Где-то замкнуло, мозги стали работать как мощный самопрограммирующийся комп. И гордиться тут нечем, – сделала вывод учительница. – Хотя, конечно, на всех олимпиадах ты победишь. Без труда. Будешь отслеживать свою "бегущую строку" и передирать решения. Пока другие будут действительно решать.
– Почему Вы ко мне так? Почему Вы меня ненавидите?
– А что прикажешь? Любить и уважать? Восхищаться? Так вот что я тебе скажу. Но это между нами, – почти шепотом произнесла хозяйка, машинально растирая виски. Только никому не говори. – И когда заинтригованный гость подался вперед, заявила:
– Ты самовлюбленный эгоист. Самолюбующийся эгоист. Нарцисс. Лентяй и бездельник. А теперь на фоне отца и вот этого … замыкания мозгов, начнешь раздуваться.
– Я… неправда! Как Вы можете? С чего взяли? Вы еще до этого, еще до сегодня меня ненавидели…
– Не кричи. Мне и турбины хватает. Иди уже.
– Хорошо, – попробовал взять себя в руки Максим. Дрожа от обиды, но спокойным голосом он спросил:
– Вы знаете, какая у вас в школе кличка? Нет? "Дневник на стол!" – это у девчат. Вы других слов не знаете. А среди ребят вообще – "Стервоза". Вы всех ненавидите. Всех, не меня одного. А я был по вашему предмету наиболее слабый. И Вы ездили, как могли. Да я и возненавидел математику именно из-за Вас! Кто еще додумался вытащить к доске человека, только из больницы? Ну, спросите остальных учителей. Только Вы – "Стервоза". Юноша постепенно распалялся и выплескивал учительнице все обиды, которые накопились в классе за два года битвы с этим врагом, вспоминал все, даже самые мелочные, вспоминал последствия этих жестокостей.
– У Покровского умирал отец, а Вы: "Дневник на стол! Не готов! "Два!" – закончил он свою обличительную речь. Она сидела, низко склонив голову.
– Ну что Вы, ну не надо, – вдруг осипшим жалким голосом пробормотал юноша. Слезы этой казавшейся жестокой и равнодушной учительницы потрясли его. Неожиданно навернулись собственные.
"Пробрало", – подумал Макс. – И после этого Вы еще в чем-то упрекаете меня?
Она вновь не ответила. Заподозрив неладное, Максим подошел к обвиняемой и, присев, заглянул в лицо. Учительница молча, закрыв глаза, плакала. Слезы маленькими ручейками текли по щекам и капали на журнальный столик, размывая чернила в конспектах и краску в учебниках.
– Уходи, маленькая дрянь. Вон!
На его голос, женщина открыла глаза, увидев его лицо почти вплотную, отшатнулась, вскочила, попыталась улыбнуться, взять себя в руки.
– Но Вы первая… – оправдывался Максим, пятясь к двери.
– Что первая, что? – она схватила юношу за отвороты рубашки и в такт словам начала трясти.
– Да, я первая! Что ты, что вы обо мне знаете? Я пришла к вам, когда разбился мой жених. Вон портрет, – кивнула она головой.
– У нас уже пять лет никто не разбивался… и вообще давно… вот только сейчас… – ошарашенно возразил Максим, не замечая, как шкомотает его за рубаху хозяйка.
– У вас! У вас! А не у вас? Про "летающие гробы" знаешь?
– Вот так! А вы, что устроили вы? Помнишь?
Максим знал и кивнул головой. Отец рассказывал о "подарке Родине" – машине, на которой летчики уже отказывалась летать.
– Ну, мы же не знали, мы же были совсем детьми, сосунками, – промямлил он.
Он помнил. Когда в другие, младшие классы перевели их старую добрую учительницу, не справлявшуюся с новой программой, они устроили обструкцию новой – в наивной надежде, что выгонят эту и вернут любимую Зинаиду Владимировну.
– Не знали! – с горечью повторила она. – А что вы знаете? Кроме себя, любимых? Вы знали, что… А, – она отпустила рубашку Максима, безнадежно махнула рукой и вновь села в кресло.
– Впрочем, ты прав. Ненавижу. Но не тебя, не вас. Ненавижу этот город с его слякотью и дождями, ненавижу самолеты, ненавижу эту турбину, ненавижу эту постоянную головную боль. Я жизнь ненавижу! – она отвернулась и опять разрыдалась, теперь не скрывая этого.
– Извините. Но я же не знал, – прошептал он, чувствуя соленые слезы.
Растроганный подросток подошел к ней, неловко обнял за плечи и ткнулся губами в мокрую щеку.
– Ничего, – не обратила она внимания на происшедшее. – Может, и к лучшему, что напоследок выяснили отношения.
Плачущая резко повернула голову, и их губы случайно прикоснулись.
"Сейчас начнется", – с ужасом подумал Макс, отстраняясь. "Решит, что пристаю в такое время".
– Напоследок? Почему напоследок? – удивился юноша, не замечая, что всё ещё держит руки у неё на плечах.
– Я сегодня почему опоздала? Была в нашей больнице. Может, и не надо говорить. А, все равно! – решилась она. Может, хоть поймете. Я долго терпела… в общем… онкология.
– Что? Чего? – Пересохшими вдруг губами спросил Макс.