Подвойская Леонида. Предтечи Зверя. Книга первая. Максим

"Танька", – понял он и начал сдирать с себя тугие бинты. Затем с удивлением и удовольствием рассмотрел семь круглых, по пятаку размером, пятен с уже довольно твердой коркой. Пожав плечами, юноша прошлепал босиком, открыл балкон и, притянув кресло, уселся в нем, подставив эти, похожие на следы от банок, пятна Солнцу. От чувства прибывающей силы он вновь блаженно задремал.
Татьяна ворвалась в квартиру уже после полудня.
 
   – Я договорилась, – зашептала она. – Давай, вставай. Я помогу. Такси ждет. Врач тебя осмотрит тихонько, как бы не поднимая шума. Я ведь всё понимаю. Такие разборки как бы не для ментов, да?
   – Ничего не надо, – сладко потягиваясь, возразил вновь отсыпавшийся в кровати после солнечных ванн Максим. – Уже все прошло. Почти. Домой надо. Ты бы мне… если можно… Рубашку и брюки батьковы, а? Я дома переоденусь и сразу верну, а?
   – Брось хорохориться! Куда с такими дырками? – она сорвала одеяло, ожидая увидеть перебинтованное ею вдоль и поперек простреленное тело. Увидев же здоровую розоватую грудь с пробивающимся пушком, она молча села на кровать. Уморительно пожевала губами. Затем провела раз-другой по гладкой коже. Затем стала разглядывать ее вплотную, почти касаясь своей щекой.
   – Да ну тебя, щекотно, – рассмеялся, покраснев Максим. Вообще-то он соврал. Дыхание девушки не так, чтобы именно щекотало его, но не скажешь же правду.
   – Но я своими глазами видела, – прошептала, наконец, Косточка.
   – Отпусти такси, потом поговорим, – попросил Макс.
   – Ну, теперь говори, – строго и решительно скомандовала Косточка, метнувшись с четвертого этажа на первый и обратно.
   – Да говорить-то и нечего. Пустяки. Знаешь, это царапины… Они просто воспалились, а теперь воспаление прошло. Вот и всё, – пожал плечами выздоравливающий.
   – Девчата уже говорили, что ты необычный парень. Мышка с Кнопкой за тебя уже как бы дрались, – она усмехнулась. – Оказывается, ты еще и враль необычный. Ну зачем? За кого ты меня принимаешь? Вообще как бы за дурочку? Ты знаешь, как я испугалась! – Она вдруг задрожала и всхлипнула. – Ты же не мертвецом пришел. Гораздо хуже.
   – Ну, не преувеличивай. Ну что может быть хуже мертвеца, – пробормотал Максим.
   – А потом… в ванной… Блин, я решила, что ты умер. С такими дырками-то! Ты думаешь, я не знаю, что такое сквозное ранение?
   – Это было только похоже, – все ещё пытался опровергать ее необычный враль. Он был очень тронут этими слезами.
   – Да, похоже, – вдруг во весь голос разрыдалась Косточка. "Похоже"! На смерть это было похоже. А когда я услышала пульс, так обрадовалась! Я бинтовала тебя и … и… я же видела! Вот здесь… и здесь… А теперь, – она отодвинулась – ты мне как бы лапшу на уши вешаешь! "Похоже! Нарывчики!"
   – Ладно. Иди сюда. Открою тайну, – прошептал тронутый этими чувствами Максим. – Действительно, это были смертельные раны. Но от них есть одно волшебное средство, – продолжал он, притягивая девушку к себе. – Слезы феи. Вот ты поплакала – и они тотчас зажили. Но если это не закрепить, не поцеловать, тогда раны опять откроются и горе тому рыцарю, – добавил он шутливо-зловещим голосом.
   – Врунишка, – усмехнулась между поцелуями Косточка. – Но я все равно дознаюсь… Потом…

 
"Вряд ли", – решил Максим и, заглянув ей через глаза в самую душу, повелел спать, а затем рассказал, что ничего такого и не было – просто приснился ей странный и загадочный сон.
"Всё-таки, нечестно все это", – подумалось Максиму, когда он в чужой одежде быстро сыпался по лестнице вниз. "Действительно враль. А что и как я объясню, если сам ничего не понимаю? Но сейчас – другие проблемы. Хотя, оказывается, зря я тогда Пуха-то. Может, он был и прав? С другой стороны, правильно. Даже если правда – зачем трезвонить?"
Еще год назад Пух – такой же, как и в мультяшке, хитрован-толстячок – Новиченко, разболтал им большой секрет. Оказывалось, по его словам, что на медосмотре была установлена горькая истина. Их девочки, их офицерские скромницы оказались ненамного лучше городских шлюшек – почти все оказались "не девочками". И это в четырнадцать-то лет! Особенно некоторые тихони, некоторые медалистки, – злорадствовал он, косясь на Максима. Тогда еще Кот не перебежал дорожку и все ребята поняли, какой булыжник забросил Пух в огород Белого. В принципе, это была подленькая месть за высмеянное в очередном "Шедевре" обжорство Пуха. Но разве можно так? И этим же вечером (у Максима хватило умишка вытерпеть) они случайно встретились. Ни слова не говоря Макс ударил Пуха вначале теннисной ракеткой по толстой ряшке, затем – кулаком в живот. Ударил зло, жестко, при тех же ребятах. И потом, нарезая по городку привычные маршруты, они видели, как медленно, держась за толстенький бочек, добирался Пух до дома.
 

   – А если ты ему что-нибудь того? – заволновался Сергей.
   – Не волнуйся. Все учтено могучим ураганом, – по Бендеровски отшучивался всё– таки встревоженный мститель. – Просто его никогда не били.
   – А если нажалуется?
   – Тогда и я скажу, за что я его.
   – Да знаю я его. Он – дешевка. Но никогда не сдаст. Не из благородства – из трусости, – поддержал Макса Пенчо. Помнишь "гаденыша"?

 
"Что бы я сделал с ним теперь?" – подумал юноша. Ну, Пух проявил то ли трусость, то ли мудрость, но никого, точнее, Максима не сдал. И постепенно стал если не нашим, то и не чужаком. А вот с "гаденышем"… Уже дома, переодеваясь, он вспоминал ещё одну стычку с одним юным подонком. "Потом", – отмахнулся он, метнулся к мирно спящей девушке, и повесил на место одежду её отца. Выскочив на улицу, он направился к единственному исправному таксофону. Уже начитавшись и насмотревшись, Макс не хотел звонить ни из квартиры, ни по мобиле.
Холера с раздражением схватил телефонную трубку. Хорошо начальству по радио и в прессе … гм… говорить о вежливости. Раз в год поотвечав на звонки. А каждый день, каждый час? И большинство – на звонки психов или неуёмных сутяг? Вежливость им подавай! И он заученными фразами начал представляться.
 

   – Это я, – перебил его знакомый ломающийся юношеский голос.
   – А, экстрасенс, – перешел на неофициальный тон сыскарь. – Что новенького?
   – Хочу поторговаться.
   – Нет, братец. Нос у тебя хоть и искривленный, но не в ту сторону.
   – Я скажу, где "Москвич", чей он, и где малина, на которой все произошло. Может, там что-то и осталось.
   – Что, что, что ты хочешь? – облизывая вдруг пересохшие губы, зачастил капитан.
   – Всего лишь адрес. И номер телефона.
   – Ну?
   – Василий Игнатенко. Алло! Алло! Не слышу! Алло? – кричал в трубку Максим, не понимая молчания на другой стороне провода.
   – Жди на лавочке возле своего подъезда. Через полчаса буду, – уже другим, телеграфным тоном ответила трубка и разразилась гудками.
   – Скажем прямо, обмен неравноценный, – признался Холера, дав интересующий юношу адрес и получив очень-очень интересные сведения. – И всё-таки, может, расскажешь все, что знаешь?
   – Пожалуйста. Наш Прохор был на подхвате. Исполнитель – Игнат с какими-то дружками, заказчик вроде – Ржавый. И что теперь?
   – Что теперь? А теперь я пойду по цепочке и не остановлюсь, пока всех не посажу.
   – Да бросьте Вы!
   – Ты, пацан, это брось, – обиделся Холера. – Ты меня не знаешь. Не будет мне теперь покоя. Да и им тоже. Вот что, эээ, Максим. Давай тандемом, а? Ты добываешь сведения, а я реализую.
   – Нет… Простите, нет.
   – Но почему? Мы вытянем их в суд и – справедливость восторжествует!
   – Вы как-то говорите, как с маленьким. Она восторжествует без суда. Если не верите, подскочите к Прохору.
   – А что?
   – Мне пора. Спасибо за адрес.
   – Но зачем тогда ты даешь мне эти наводки?
   – Может потом, когда они уже будут… отвечать, вы объясните людям, за что они…
   – Какие взрослые мысли!
   – А изнасиловать и задушить, что вы нам с Серым приписывали, – это детские мысли?
   – Подростковые, мой юный друг, подростковые. Это время того самого полового созревания, когда, как говорится, кое-что давит на мозги.
   – Ничего у меня уже не давит, – отмахнулся Максим.
   – Вот как? – искренне удивился Холера. – Ну что же, поздравляю. Я так потерял невинность в восемнадцать – перед уходом в армию.
   – Акселерация, – нашелся покрасневший вдруг подросток.
   – И не говори… Ну, тогда, как мужик мужику, – заговорщески зашептал Холера, – давай всё-таки если не тандемом, то просто заодно.
 
 
 

 
Глава 18
 

   – Ну, привёз звездочек? Или так, просто жеребят из конюшни проветриться? – слегка обняв коллегу за талию, поинтересовался Фролов – некогда одноклубник Синицы, а нынче –средней руки спортивный функционер областного масштаба.
   – Есть разговор, – не приняв полушутливого тона, взял быка за рога Синица.
   – Ого! Сам Синица – и не улыбается. Значит, привёз! Ну что же. Через часок закончим оргвопросы и у меня в кабинете.
   – Нет.
   – У тебя в гостинице?
   – Нет. Давай в нашем кафе.
   – Заинтриговал. Договорились. Только ты всё же помягче. А то все поймут, что у тебя что-то эпохальное то ли намечается, то ли уже свершилось.
   – Вот что, Максим, – с утра отвел в сторонку от делегации тренер свою фишку. – Есть серьезный разговор, но после боя. А пока – покажись. Заставь о себе говорить. Без этого сейчас в спорте – никуда.
   – Вообще-то я никуда в спорте и не собирался…
   – Об этом потом и поговорим. А пока послушай меня. Ты же знаешь, я зла своим не желаю. Покажись. И доставь удовольствие болельщикам.
   – То есть, растянуть удовольствие?
   – Можно сказать, и так.
   – Хорошо, постараюсь. Но потом вы меня отпустите по делам, правда?
   – Я же обещал!

 
Безусловно, драка – это одно, тренировочный бой – совсем другое, а официальный бой, да еще в присутствии зрителей – это совсем третье. Разницу Макс почувствовал сразу, как только вышел на освещенный ринг и диктор пока еще равнодушно объявил, кто находится в красном углу. Да и публика приняла это объявление пока что равнодушно.
 

   – Ну ничего-ничего, – прошептал дебютант. Ему вдруг неожиданно захотелось рева трибун, аплодисментов, свиста… Как говаривал дед Щукарь – ажиотажа.

 
Противника – высоченного для этого веса, а потому худого до костлявости ровесника приняли повеселее. Видимо, тронул послужной список – три боя, три победы, все – за явным преимуществом.
 

   – Всё его "явное преимущество" – в длинных руках. Не подпускает к себе, а сам – бьет с дистанции. Поэтому твоя задача – нырок под удар, сближение и – по печени. В голову не выцеливай – если только снизу в подбородок. Но прошу тебя – поиграй, заведи и соперника и публику. А потом – не калечь. Видишь, какой скелет? – наставлял Син своего подопечного. Тренер был непонятно хмур и озабочен. Хотя четверо его подопечных уже выиграли свои бои. И еще столько же боев впереди. Но главным он считал этот. Тем более, что увидел, кого привел Фрол и видел, как эта яркая явно снизошедшая до не своего уровня женщина порывается встать и уйти.

 
Гонг почему-то не замедлил течения времени. Максим присмотрелся к противнику, приближающемуся к нему в классической стойке, и приглашающе опустил руки, открыв лицо. Публика впервые озабоченно загудела, ожидая быстрой концовки для этого не то наглеца, не то недотепы. Видимо, также решил и длинный, нанеся сильнейший удар правой в открытую скулу. И сейчас же время уняло свой бег, перейдя для Максима на "замедленную съемку". Он видел плавно приближающуюся руку и, вспомнив заклинания тренера, также плавно, чтобы было видно зрителям, нырнул под удар и сделал шаг в сторону. Время вновь ускорилось, и Макс под хохот зала наблюдал, как инерция поволокла соперника вслед за его же рукой – мимо цели, к канатам. И тогда юноша устроил благодарной публике представление. Опустив руки почти по швам, он в течение первого раунда только уклонялся, когда противник пытался ударить стоя на месте или уворачивался, когда тот пытался бить в движении, наезжая всем своим нескладным телом. Первые смешки переросли в хохот, затем в нескончаемые, хотя и жидкие по причине немногочисленности зрителей, аплодисменты. Невольно подыгрывал и противник, не понимающий, что происходит и продолжающий бросаться на Максима.
 

   – Ну, молоток. Просто молоток, – похвалил в перерыве тренер подопечного. Он расцвел и невольно бросал торжествующие взгляды куда-то в зал. – Но теперь смотри не заигрывайся. Пора бить. Это тоже надо показать. Ушел-ударил, ушел-ударил, – показал Син, одновременно обмахивая своего протеже полотенцем. – И смотри, ему наверняка посоветуют зажать тебя в угол, где простора поменьше. Не заигрывайся, – повторил Син уже вдогонку. Но Макс уже вошел во вкус. И представление продолжилось – на этот раз артист не только уклонялся от ударов, но и, едва не касаясь соперника, уходил из углов ринга, оставляя там незадачливого визави. Может быть, он продолжил бы игру, но обозленный противник решился на грязные приемы – стал пробовать навалиться на Макса всем телом. Кроме того, попривыкнув к тому, что противник не наносит ударов, он тоже беззаботно опустил руки. Пришла пора наказывать. И Максим наказал – после очередного нырка под удар он не то чтобы сокрушительно, но крепко приложился в область печени. Это и окончило бой – бедняга рухнул и до десяти отдышаться не смог. Теперь произнесенная диктором фамилия Белый была встречена аплодисментами. И юноша глотнул первую малюсенькую порцию ядовитого напитка – славы.
   – Ты видел, нет, ты видел, кого я заманил? И ты хорош – какой спектакль устроил! Ты прав, дружище, это – фишка. Если, конечно… – Фрол не договорил и потянул солидный глоток темного пива. Они с Синицей вновь сидели в их излюбленном баре. Только теперь, вечером, подвальчик был набит людьми, дымом, запахом спиртного и людским гомоном. Пить здесь и сейчас какие бы то ни было квасы или фанты было бы подозрительным. Да и не хотелось. От перспектив кружилась голова, и друзья собирались отпраздновать первый успех. Но без гусарства и без эйфории, чтобы не спугнуть фортуну. А фортуна вроде бы поворачивалась к ним лицом. Действительно, сегодня Фролу неслыханно повезло. Он сватал на эти, вроде бы заштатные соревнования пацанов, всего лишь мелкого клерка великой подпольной спортиндустрии. А приехала с ним (или наоборот?) сама Элен, она же Ленка – Итальянка, она же… гм..гм… Ну, это не при ней и лучше – не принародно. То ли в попытках разогнать очередную депрессию, то ли решив позаниматься селекцией, то ли из желания "побраконьерничать в заповеднике", но Ленка пришла на соревнования, поскучала и уже хотела уходить, когда на ринге начал вытворять свои чудеса Белый.
   – Знаешь, у нее после первых же финтов просто глаза загорелись. Ты видел, как она хохотала? До слез! А потом свистеть начала! Видел?
   – Мельком. Ты же мое правило знаешь: во время боя – только бой.
   – Ну, много потерял. Хотя, наверстаешь. Завтра обязательно заявится, а куда конь с копытом…. Завтра соберутся. За начало! – Фрол двинул бокалом в сторону бокала Сина.
   – Да ты чего такой хмурый? Боишься, завтра он будет хуже?
   – Да нет. – Синица воровато оглянулся по сторонам и закурил. – Да, опять начал, – ответил он на вопросительный взгляд коллеги. Эта борьба, наверное, на всю жизнь. Да ладно, – махнул он рукой. – Не об этом сейчас. Понимаешь, хлопец он уж больно самостоятельный. Упрямый. Как с ним будем говорить об этом – не знаю.
   – А ты и не говори пока. Пусть на республике победит, а там и разговор поведем. Это у нас когда, через месяц?
   – Раньше. Но он может и не поехать. Он и сюда приехал какие-то свои дела улаживать. Сразу после боя привел себя в порядок и смотался. Ребята говорят – и сейчас его нет.
   – И ты терпишь такие нарушения режима? – изумился Фрол.
   – Я пообещал не соваться. И какой там режим? Этот дар у него не от тренировок – от Бога или от черта – не знаю. Знаешь, как он восстанавливается? – тренер наклонился к коллеге и почему-то шепотом рассказал – на Солнце смотрит.
   – Ну, это юношеские психи. Интересничает. Или, по-нашему, выстебывается.
   – Если бы, – вздохнул Син. Но с таким талантищем надо терпеть.
   – Только не давай на себе ездить. А завтра скажи, чтобы себя показал бойцом. Артистом он уже побыл.
   – Если он раз по-бойцовски двинет, – бой закончится.
   – Ничего, мы ему панчера подберем. Есть пару ребятишечек на примете. Вот пусть и покажется.
   – Ладно, – вздохнул Син.
   – Погодь-погодь. Ты чего вздыхаешь? Тебе что не нравится? Сам напросился. А в этих играх правила уже другие.
   – Да нет, мне просто этих спаррингов жаль.
   – Ну, это ваше дело. Дай нормальную установку, что калечить ребят негоже, что бокс – это не мордобой, а искусство, что это надо показать… В общем, действуй. И расслабься. У нас все получится. Вздрогнем. Они выпили и вскоре ударились в богатые воспоминания.
 
 
 

 
Глава 19
 
 
Свободно владея языком аборигенов, Максим без труда узнал о том, как добираться до интересующей его улицы и вщемился в переполненный по поводу вечера трамвай. Будучи притиснутым вплотную к окну, юноша с интересом рассматривал утопающий в каштанах город. Вскоре трамвай выбрался из узеньких закоулков центральной части старого города, появилась перспектива, уже видны крепко вросшие в землю старинные особняки, рвались в небо своими острыми шпилями костелы… Вдруг Макс почувствовал целенаправленное движение чужой руки к его карману. Движение было легким, профессиональным, но обостренное восприятие подростка сразу отметило это вторжение. Он сосредоточился на этой незванной гостье и вскоре почувствовал ее всю, а с ней и ее хозяина – темное, искрящееся наглостью и одновременно страхом биополе карманника. Недолго думая, юноша полоснул по нервам этой руки вселенским холодом, чтобы они перестали проводить через себя хоть какие сигналы. Он услышал сдавленный стон и почувствовал, как плетью повисла парализованная рука ворюги.
"Одним меньше", – мысленно констатировал он. "Надо и дальше калечить гадов. Вот так – карманнику по руке, грабителю – по глазам, хулигану –по ногам, насильнику –по этому самому. А убийце? Вот, хотя бы этому, к которому еду? Какую месть, кроме смерти? Имеют ли они право жить?" – Ничего не придумав, Максим в очередной раз решил, что "там видно будет".
"Там" оказалось не всё так и видно. Дом его новой жертвы оказался хорошо огороженным особняком на окраине аккуратной улочки с такими же аккуратными двухэтажными особнячками. Чужаков тут не ждали и встречам с ними не очень радовались. Едва юноша успел присесть на веселенькую скамеечку напротив вражьей крепости и всмотреться в ограду, на него отбросил тень здоровенный бычила.
 

   – Ну что? – спросил он, пожевывая жвачку.
   – Что? – уточнил Максим.
   – Нет, это я спрашиваю, ну что? – недружелюбным тоном завязал разговор дылда. Это был хам из качков, упивающийся своими мускулами и безнаказанностью. О том, что его держат за говорящую псину, он никогда не догадывался, полагая, что это он сам снизошел до службы очередному боссу.
   – Я бы хотел к Игнату.
   – Он тебе назначал?
   – Да нет. Просто поговорить надо. По делу.
   – Деловой? Вот так просто поговорить? Давай вали отсюда, цуценя. Босс просто так с детворой не разговаривает.
   – О! Так он ваш шеф? – деланно восхитился Максим. Очень-очень рад. – Тогда передайте ему…
   – Я тебе что, телеграф? "Передайте ему". Шефа нет, и долго не будет. А для тебя – не будет вообще.
   – Да вы даже не знаете, кто я.
   – Я и так вижу, что кусок дерьма. Кусочек. Вали отсюда, пока цел, – и за распальцовкой полезли изо рта так долго сдерживаемые ругательства.
   – Плохо, очень плохо, дяденька, – вздохнул юный собеседник. – Грязный язык. Ненужный. Будешь немым, – вздохнул он.
   – Ммм? – замычал детина, схватив Макса за ворот.
   – Не понял, – горестно покачал головой подросток, даже не пытаясь вырваться. Он вспомнил свой "подарок" карманнику и наградил тем же обе сжимающие его руки.
   – Вот так. Теперь будешь сидеть в переходе, мычать за подаянием. Думаю, шефу ты больше не понадобишься.

 
Бычила, выкатив глаза и выпустив между толстенных губ жвачку, плюхнулся на скамейку и рассматривал висевшие без движения руки.
 

   – Ммм!!! – страстно замычал он.
   – Э нет, и не проси. Ничего ты языком толкового не делал. Руками тоже.
   – Ммм, оооу, – завыл качек и бросился к особняку. Визит не удался. Хозяина нет, а связываться со всей охраной не хотелось. Максим быстро покинул негостеприимную улицу. В гостиницу он пришел злой и неразговорчивый, отмахнулся от приглашения расписать сотню и завалился спать.
   – Этот уже попробовал вкус крови. Начинающий нокаутер. Стремиться закончить бой сразу, одним ударом. И пока это ему удавалось. Очень опасен для начинающих. Многих искалечит, многим отобьет охоту от бокса. А сам – не боксер. Поэтому – отбей охоту у него. Но без инвалидности. И потом… – Син замялся, взвешивая, казалось, уже давно подобранные слова. – И потом… этот бой надо сделать красивым. Понимаешь, не смешным, как вчера, а красивым. Это очень важно. Для тебя и, врать не буду, для меня. Хорошо?
 

 
Максим перестал созерцать разминающегося юного панчера и удивленно взглянул на тренера.
 

   – Ничего не спрашивай. Не думай. Сделай красивый бой. Я тебе зла не желаю.
   – Какое же зло в красивом бою? – пожал плечами подопечный. – Красивый бой и отбить охоту. Постараюсь. Не нравится он мне, – подытожил он свои наблюдения и пошел в центр ринга, на извечный ритуал напутствий рефери.
   – Ну молодчага! Красота! Просто поэма, – отозвался о действиях Макса тренер в перерыве. В результате этой поэмы начинающий панчер был изукрашен до неузнаваемости. Он уже что-то умел и перед своим ударом пытался обмануть Максима какими-то ложными замахами, движениями, наклонами довольно развитого торса. То есть пытался боксировать. Поэтому все действительно получалось красивее. Белый одним незаметным движением выскользал из угла, куда все время пытался загнать его противник, а затем несильно, но смачно бил его по лицу.
   – Пацан! Покажи, что ты мужик! – кричали панчеру тренеры в противоположном углу. – Догони, припри и убей!
   – Ого! Слышал? – обратился Син к своему боксеру. – Понял? Так вот: теперь – не пятиться. Стань, как вкопанный в землю танк. Ни шагу назад. И все наскоки встречай ударами. Но смотри, оставь кусочек его на третий раунд.

 
Противник был очень уверен в своих силах и своей звезде. Трижды Максим опрокидывал на пол этот рвущийся к нему таран. И трижды соперник вставал еще до счета "шесть", мотал головой и вновь шел на стоящего в центре ринга Макса "убивать". Такую настойчивость можно было бы приветствовать, если бы… Если бы не ненависть, уже фонтаном бившая из глаз подростка. Он действительно шел убивать, не понимал, почему это не удается и еще больше ненавидел соперника. Поэтому, когда до конца раунда оставались секунды, Макс, в очередной раз уклонившись от кувалды, ударил расчетливо и сильно. Панчер задохнулся и упал. И во взгляде наконец-то мелькнул страх.
 

   – Ну, зачем? Я же тебя просил оставить немного на третий раунд!
   – Отдышится. Зато теперь забоялся. В третьем охоту убивать отобью.
   – Ну-ну. Обратил внимание на ноги? Здесь у него слабина. Попробуй сам погонять его, если он действительно замандражил.

 
Максим сломал-таки соперника и действительно погонял его по рингу под свист и улюлюкание зрителей. Секрет был прост – грозный панчер боялся боли. Об этом можно было догадаться и ранее. Жестокость – проявление трусости. Так было и здесь. Избивая других, начинающий нокаутер не познал настоящей боли. Не оглушающих до беспамятства ударов по защитному шлему, а жалящих, словно протыкающих печень. Ударов, от которых останавливается дыхание, подкашиваются ноги, а сознание ослепляет острая боль. Уже после первого же удара Макса в третьем раунде, соперник, отдышавшись на счете "восемь", наглухо прижал правый локоть к боку и начал резко отворачиваться от каждого замаха противника. Затем на ватных ногах начал отходить к углу ринга. Ненависть осталась во взгляде, желание убить тоже, но эти чувства уже были столь густо разбавлены элементарным страхом, что Максим понял – этот боксер кончился. И когда тот, понукаемый разъяренным рычанием тренера, вновь изобразил активность, Макс закончил бой, вновь ударив туда же, только сильнее и больнее. Встать несостоявшийся убийца уже не смог или не захотел.
 

   – Ну вот и молоток. Какой же ты молодец! Об ошибках потом. В целом – молодчина. И мы в финале! – ликовал Син, снимая с победителя перчатки. – Но и это еще не всё… – таинственно шепнул он. – Ладно, потом. Иди, – шутливо подтолкнул тренер своего ученика в центр ринга. На этот раз его фамилия была встречена восторженными аплодисментами довольно многочисленных зрителей.
   – На тебя приходили. Специально. Видишь, к выходу потянулись? Но это так себе. С тобой хочет поговорить одна… гмм… очень… гмм важная дама. То есть, не то чтобы она сама важная, но важная как это, ну понимаешь? – сбивчиво говорил Син, ведя героя дня к выходу. – Вон в ту машину – показал он на вытянувшуюся во всю длину переулка белую "Вольво".
   – Вот это да! Бабушка Пугачиха, что ли? – ахнул подросток и рванулся назад.