Страница:
– Легкие.
– Слышал, это лечится…
– Эх ты, – бледно улыбнулась женщина, потрепав его по шевелюре. – "Лечится!" – передразнила она его слова. – Ладно, успокоил, теперь уходи. Действительно, поздно, – она попыталась выскользнуть из его рук и встать.
– Нет! – прижал ее к креслу нахальный гость.
– Что "нет"? – изумилась учительница.
– Вам очень хочется спать, и Вы сейчас уснете. Вы ляжете на диван… Вот так, – он приподнял расслабленное тело и помог ватным ногам перебраться на диван. – Вот так, – повторил он, когда Ирина уже лежала на диване. Теперь спать…спать… и выздоравливать…
– Долго ее жрал? Долго пробирался сюда? Думал, всё? Нет, скотина, – цедил он сквозь зубы. В отдельные моменты он возвращался к реальности и видел, что лучи его пальцев настолько яркие, что освещают комнату, словно лампы дневного света. Да и не пальцев. Жгутами света казалась уже обе руки – аж до оголенных в безрукавке локтей.
– И какое Ваше мнение о Белом? Что выяснили?
– Это, конечно, уникум, – с готовностью ответила математичка. – В какой степени – не знаю. Все задачи школьной программы решает, не поморщившись. Задачи предыдущей республиканской олимпиады порешал в уме. Я предложила ему задачи с мехмата.
– Ну и? – подалась вперед директорша.
– Порешал до второго курса в уме. Затем попросил карандаш. Пятый курс тоже решил, но было видно – трудно.
– А в чем трудность?
– Он решал методами, исходными из школьной программы. Некоторые преобразования очень своеобразны, некоторые просты до гениальности, но незнание предмета… Знаете, это как Маугли.
– Как Маугли? – изумилась директорша.
– Ну да. Ему приходится в муках… ну не в муках, но с затратами этой его энергии, открывать то, что уже давно открыто…
– И Ваши предложения?
– Он все заглатывает на ходу. Если с ним позаниматься, добавить знаний…
– Я рада, что Вы так объективно оценили этот феномен. Но теперь о другом, – решилась наконец пожилая женщина, тяжело вздохнув. – Мне звонили из поликлиники…
– Почему Вам? – тут же вскинулась учительница.
– В таких случаях сообщают родственникам, – глухо ответила собеседница. – У Вас их здесь нет, а решать вопрос о госпитализации необходимо безотлагательно.
– Но Вам сообщили и куда госпитализировать, ведь так?
– Так, – не поднимая глаз, согласилась несчастная директорша.
– Вы знаете, что оттуда выходит один из десяти?
– Да… Но один-то выходит! – в отчаянии вскричала Инесса Григорьевна.
– Я не уверена, что это буду я… Я не бравирую и не ищу сочувствия. У меня есть большая просьба. Дайте мне капельку времени. До конца недели. Или хотя бы три дня. И потом, я обещаю, я поеду. Мне бы только с Белым закончить…
– О чем вы говорите? – горько усмехнулась больная женщина. – Какой там уже риск?
– Так нельзя! Не сдавайтесь! Надо надеяться и бороться. До конца! Даже когда ни на что, кроме чуда, уже надежды нет!
– Спасибо, – всё также горько улыбнулась Ирина. – Если бы я хотела надеяться… – она вырвалась из объятий директорши и выбежала из кабинета.
– Да нет, – односложно ответил Максим. Хотя он отоспался и, казалось, набрался сил, но душевно был опустошен. – Ты мне лучше скажи, что ты про нее знаешь? – вдруг очень серьёзно спросил он Серого. – Что ты в ней видишь, кроме ножек и попки?
– Ну, в остальном, что и все: Стервоза еще та, – пытался отшутиться однокашник.
– Нет, подожди, – не принял тона друг. – Просто, как о человеке? О ее душе, ее проблемах, ее … ну, просто жизни?
– О-о-о… – озадаченно протянул Сергей. – Да ты влюбился!? – полувопросительно, полуутвердительно протянул он. – А ведь я знал, я догадывался! Я предчувствовал! – трагически завыл он. – Хотел предупредить: "Окрутит!" Увы мне, увы, не успел! Ох, бедный, бедный мой дружище, пропащий ты теперь человек! – причитал Сергей, воспользовавшись отсутствием учительницы.
– Да брось ты, – не мог не заулыбаться пропащий человек. – Послушай! У нее, оказывается, жених разбился на "гробу". Три года назад.
– Точно, не вранье? – посерьезнел друг.
– Да кто такими вещами?.. – возмутился Максим.
– Да-а-а, другой расклад, – вздохнул Серый. Дело в том, что люди, ходящие под одной судьбой, относятся с исключительным вниманием к тем, кто попал в жернова этой судьбы. К семьям погибших летчиков относились с особым вниманием. Это было табу, которое не позволяло ни шуток, не пошлостей. Впрочем…
– Впрочем, – нашел лазейку для друга Сергей, – не жена ведь, невеста. А может, они бы еще и не поженились… Так что это не повод.
– А мы ее тогда травили. Помнишь, что придумывали? – продолжал друг.
– Да-а-а, – вновь протянул Сергей, вспомнив некоторые, казавшиеся вплоть до сегодняшнего разговора забавными, проделки.
– И, кроме того, она… наверное… тяжело больна, – осторожно подбирая слова, сообщил Макс.
– Ты что? "Это"? – почему-то шепотом спросил друг. Он опустил глаза, пытаясь понять новые реалии. Было гадко от своего поведения и ужасно стыдно.
– Врешь! – радостно нашел он выход. – Ох, врешь! Она больна, а ты, значит, ее лечил?
– С чего ты взял? – изумился Максим.
– Ты когда к ней вошел? – начал обличать его Серый. – Занимались, ладно. Потом когда свет зажегся? Подводили итоги. Ладно. Потом, когда свет погас? Ладно. А когда ты вышел? И какой вышел? – хитро вопрошал он.
– Ты что, дежурил? Время засекал? – покраснев, обозлился Макс.
– Но ты же знал, что я знаю, – пожал плечами Сергей. – И первый раз все-таки. Простое человеческое любопытство…
– Садись, садись, – мягко улыбнулась учительница. – Я и так вижу, что нет только Мирзоевой. Что с ней?
– Наверное, заболела, – ответствовал Пенчо.
– Жаль, – вздохнула математичка. – Такая пора, такая погода, а она… Ну да ладно. Вчера мы с Вами повторяли некоторые темы. Сегодня продолжим. К доске пойдет…
– А что "Белый"? – рассеянно переспросила учительница. Она была явно смущена.
– Я вот что спрашиваю, – уже встав, начала девушка. И было слышно, что голос у нее дрожит от возмущения. – Он решил уравнение или нет?
– Решил, – озадаченно ответил Максим.
– И, конечно, в уме?
– Конечно, – пожал он плечами.
– Я к чему? – продолжала свою мысль его возлюбленная. – Вот мы здесь напрягаемся, а кто-то все уже сделал и посмеивается.
– Неправда! – взвился Белый.
– Еще какая правда! Вот я вчера, после того, как он прыгнул…
– Убежала, чтобы его не целовать, – вставил слово Сергей…
– Это к делу не относится, – пыталась перекричать грохнувший смехом класс девушка.
– Тише! Замолчали! Прекратить смех! – с прежним металлом в голосе поднялась и учительница. – Продолжай, Татьяна, – обратилась она к стоящей ученице, когда смех стих. – Итак, после того, как он прыгнул… Куда?
– Ну, на спор.
– Спор был на ее поцелуй, – вновь встрял в разговор Максимов дружок.
– Это сейчас ничего не значит, – покраснела девушка.
– Да, это сейчас ничего не значит, – согласилась, наоборот, побледнев, учительница. – Не встревай, Огоньков, – вновь жестко скомандовала она. Тот скорчил покорную мину: "Молчу-с", а одноклассница, наконец, продолжила.
– Так вот, я после этого прочитала и про этого Бимона, и про его прыжок, и про реакцию других прыгунов. Один из них сказал: "А стоит ли после этого вообще прыгать?"
– Ты к тому, что уже ничего решать не надо? Двумя руками "за", – не удержался Сергей и вновь развел руками: "Молчу-с, молчу-с".
– А второй сказал: "Такое впечатление, словно этот парень перемахнул лужу, а мы, как ни топчемся, как ни пыжимся – все в самый ее центр!"
– Ну и? – ждала выводов учительница, пристально глядя на ораторшу.
– Пока он сидит здесь, у меня… у нас такое же впечатление.
– У меня такого впечатления нет, – пожав плечами, заявил вдруг не отличавшийся разговорчивостью Панков.
– И у меня нет, – согласился Ванятка.
– И у меня, – вставила Кнопка. – Я просто им восхищаюсь, – добавила она, покраснев.
– О тебе и так всем известно, – запальчиво уколола ее спорщица.
– А знаешь, почему у нас нет такого ощущения, – вкрадчиво спросил Сергей. И не ожидая ответа, констатировал: – Мы за ним не прыгаем. По одежке, что называется, протягивай ножки.
– Но как ты можешь, Тань? – чуть ли не со слезами возразил, наконец, "виновник торжества". – А сколько до тебя вот так "не допрыгивают"? И теперь ты… ты… – у подростка перехватило дух и он сел.
– Садитесь, – закончила раунд учительница и стала подводить итоги.
– Я, конечно, не ваш классный руководитель и не гуманитарий. Я математик. Поэтому такие вопросы не ко мне. Но если они заданы… Что же… Вчера мы, можно сказать, тестировали вашего новоявленного гения.
– Это когда же? – ехидно попросил уточнить Кот.
– Это уже после того, как он тебе морду начистил, – немедленно и уточнил Сергей.
– Вот как? – удивилась Ирина Сергеевна. – Действительно, на все руки мастер… Но не об этом. Так вот, я уже могу прямо сказать, что Максим – уникум. Для того, чтобы полностью выяснить пределы этого… таланта, следует продолжить тестирование. Но уже можно твердо утверждать – его знания и возможности далеко за пределами школьной программы. Поэтому, конечно, ему на наших… на уроках математики будет скучно. Что же до нас… Татьяна, ты сама исключительно талантлива. Выгоним и тебя, чтобы других не смущать? Вот, горе мое – Сергей Огоньков, оказывается, лучший в школе спринтер и художник. Вон – его шаржи. Даже я похожа, – мимолетно улыбнулась она. (Сергей вдруг мучительно покраснел. Он действительно в классной дурашливой газете "Шедевр" нарисовал шарж на учительницу. Но она, как думалось раньше, не обратила внимания на это творчество вообще). Панков – талантливый хоккеист. Женя – она повернулась ко всё ещё топтавшемуся у доски Покровскому – будущий поэт. Точнее, он уже поэт, но будущий великий поэт. Выгоним с уроков по литературе? Читайте историю. Серость была всегда нетерпима. Всегда люто ненавидела таланты. И вместо того, чтобы стремиться к их уровню, пыталась уничтожить, унизить, растоптать сами таланты. Так проще и спокойнее. Поэтому, я тебе скажу, Татьяна, – эти таланты, в том числе и Максим, будут здесь, среди вас. Для того, чтобы вы тянулись за ними, чтобы прыгали, прыгали и прыгали. Даже, раз за разом, попадая в эту самую лужу. Только так рано или поздно её перепрыгнете и вы. Как перепрыгули всё– таки и Бимона, – обнаружила она некие познания в истории лёгкой атлетики. – Садись, Евгений, – закончила учительница свой монолог. – Мне действительно нравятся твои стихи. И… извини меня.
– Ты чувствуешь? Заметила, но виду не подала. Что ты с ней сделал? Тебя надо почаще к таким крокодилам запускать. Укротитель! И говоришь, ничего не было?
– Да перестань ты! Тоже, как дитя малое. Чуть похвалила, а ты растаял.
– Это ты не понял! Я же говорю: человеком становится.
– Она давно… То есть всегда человек. Просто обстоятельства.
– Ты думаешь… рак? – с придыханием спросил Сергей. – Значит, ты не врал? Жаль, – поник он и оставался угрюмо-серьезен весь день.
– Придешь сегодня? – поинтересовался Серый, когда они возвращались домой.
– Занят. Надо помыться… И вообще…, – соврал Макс. Он надеялся набраться сил перед продолжением мучительной схватки.
– Ты мне зубы не заговаривай. Говори сразу. Это – не к твоей классной. Здесь – без шуточек.
– Да нет, папа, по хорошему поводу. Я просто прыгнул, а он увидел.
– Не говори загадками. Куда сиганул и что из этого получилось? При чем здесь наш зам?
– Просто далеко прыгнул. Так далеко, что и этому… вашему, и нашему физруку понравилось. На рекорд, – не удержался и похвастался он.
– Ну, слава Богу, хоть не натворил ничего, – пропустил мимо ушей сообщение о рекорде отец. – Больше ничего?
– Еще… Еще я подрался с Котярой, а он и это видел.
– Ну?
– Ему тоже понравилось. Спросил, сколько времени я занимаюсь боксом.
– Занимался, – поправил его отец, уже выходя из квартиры.
– Ну почему, папа ? – просительно возразил Максим, пристраиваясь к шагу отца.
– У нас в роду дураков никогда не было и не будущее не надо. Хватит.
– Но это не от бокса.
– Может быть… А где гарантия, что теперь это не будет повторяться после каждой плюхи по голове? Так что забудь.
– У нас, – хмуро уточнил офицер. – У нас в полку. Кто-то пустил слушок… А может, и не слушок, что это … ну столкновение – диверсия была. Попытка теракта против "самого". Из центра комиссия душу выматывает. Меня особенно не трогают, но копают очень глубоко, – вздохнул отец, уже стучась в высокую дубовую дверь.
– Надо добивать! – вслух решил он.
– Слушайте… спите и слушайте, – тоном заклинания обратился Максим к пациентке. – Вы спите и выздоравливаете. Ваш организм борется с болезнью. Вы хотите жить! Вы будете жить! Завтра в семь вечера Вы откроете дверь и уснете. Глубоким спокойным сном… И сейчас – сон, сон, сон. – Он накрыл спящую одеялом и вышел, осторожно и бесшумно, до щелчка замка, притянув к себе дверь.
– Ну и где болтался? – хмуро поинтересовался явно ожидавший его отец.
– Гулял, папа, – односложно соврал сын. Белый-старший пристально взглянул на сына и увидел, насколько явственно он обессилевший и опустошенный.
– Тебе плохо? – уже другим тоном спросил он.
– Нормально. Немного устал. Но это пройдет.
– Я вижу, ты вообще перестал есть.
– По утрам я пью чай, а вечером нажираться вредно. Сам раньше говорил, когда я был толстяком. Вот я и ем в столовой на обед поплотнее, – ещё немного соврал Максим.
– Разве что так… – сомневаясь, покачал головой отец. – Ну что будем решать с предложениями?
– Прыгать не буду, – твердо отказался Максим.
– Но это чистый, уважаемый спорт. И потом, с такими результатами – уже в этом году на Олимпиаду.
– С какими результатами, папа? Ну, сиганул один раз.
– Два. Я помню, как ты в детстве…
– Я тоже помню, папа. Хоть Танька и не верит. Ну, два раза. За пятнадцать лет. А по заказу – не смогу. Это такая волна, как накатила – смог. А в другое время – кто знает?
– А ты пробовал? Ты попробуй. Не на рекорд, а так, для интереса.
– Но это очень больно, па, – признался, наконец, Максим. – Очень больно! И страшно… Уж лучше бокс.
– Ммм-да… Непонятно. А этот мордобой… Не одобряю. Это не больно?
– Ты же слышал, что он говорил! У меня исключительная реакция. Ну, папуля. Один раз на соревнования, а там, посмотрим, а?
– Если бы не этот наш… Но ты пойми, пока по боксу куда-нибудь выберешься, тебя совсем оболдуем сделают. А не дай Бог… Нет!
– Папа, давай я попробую и там и там. И вернемся к этому разговору, ну, через месячишко. На каникулах.
– Но соревнования твои уже через неделю!
– Вот после них и поговорим, а?
– Ладно, иди спать, – не приняв окончательного решения, прекратил препирательства Белый-старший. – Я прежде всего о твоем здоровье беспокоюсь. Ну ладно, спокойной ночи, – оставил одного Максима отец. Тот, как и в прошлую ночь, вышел на балкон и, приняв порцию лунного света, завалился спать. Уже проваливаясь в сон, он вспомнил еще о неприятностях отца и попытался подумать, можно ли применить к этому свои новые способности. Но уснул.
– Ну да, – однозначно ответил Макс, разглядывая стройную мускулистую фигуру отца. "А он у меня действительно еще очень ничего", – с гордостью вспомнил он разговор с медсестрой.
– Слышал, это лечится…
– Эх ты, – бледно улыбнулась женщина, потрепав его по шевелюре. – "Лечится!" – передразнила она его слова. – Ладно, успокоил, теперь уходи. Действительно, поздно, – она попыталась выскользнуть из его рук и встать.
– Нет! – прижал ее к креслу нахальный гость.
– Что "нет"? – изумилась учительница.
– Спать! Тут же ощутив неверность тона, юноша стал говорить по-другому, словно уговаривая собеседницу.
Максим решился. Он заглянул в эту бездонную, наполненную слезами отчаяния серость глаз и скомандовал:
– Вам очень хочется спать, и Вы сейчас уснете. Вы ляжете на диван… Вот так, – он приподнял расслабленное тело и помог ватным ногам перебраться на диван. – Вот так, – повторил он, когда Ирина уже лежала на диване. Теперь спать…спать… и выздоравливать…
– Черт побери! Боже мой, – прошептал растерянно он, садясь в кресло.
Когда веки учительницы сомкнулись, а дыхание стало ровным, Макс провел руками над всей ладной фигуркой молодой женщины. И увидел.
– Вот так, вот так, гад, – начал говорить он, чувствуя, что находится на пределе терпения. Пытаясь ненавистью добавить себе сил, он обращался с болезнью, как с ненавистным живым существом.
"Почему это называют раком?" – подумалось ему. – "Это паук. Беспощадный паук. Вон какая паутина". Он отчетливо видел на фоне светло-розового, похожего на удивительный цветок тела черное пятно в районе правого легкого. От него отходило несколько щупальцев в нижнюю часть легкого, а также нити паутины к печени, почкам и почему-то к левому плечу.
"Не жилица", – промелькнула мыслишка, но Максим встал над несчастной женщиной и опустил над черным врагом руки. Неизвестно откуда, но вдруг пришла к нему уверенность, что здесь придется бороться с врагом по-другому – отсекая его щупальца. И эта битва началась. Словно кислотой, разъедал юноша своими лучами мелкие очаги и паутину в печени и почках раковой жертвы. И боль тут же полоснула его по нервам. Парень видел, как корчится от боли его враг – и сам испытывал неслыханную боль. Он уже понял, что не сможет, не в силах пока уничтожить эту гадость за один раз – просто не хватит сил. В том числе – сил терпеть эту боль. Поэтому он, непроизвольно всхлипывая от боли, всё внимание сосредоточил на метастазах, обрубая их, словно щупальца злобного кракена.
– Долго ее жрал? Долго пробирался сюда? Думал, всё? Нет, скотина, – цедил он сквозь зубы. В отдельные моменты он возвращался к реальности и видел, что лучи его пальцев настолько яркие, что освещают комнату, словно лампы дневного света. Да и не пальцев. Жгутами света казалась уже обе руки – аж до оголенных в безрукавке локтей.
– Слушайте, – прошептал он. – Спите и слушайте. Завтра Вы опять позовете меня заниматься. В семь часов откроете дверь и ляжете спать. Спать… Спать… Завтра в семь вечера… Открыть дверь, – несколько раз повторил он, после чего, шатаясь, вышел из квартиры. Макс боялся, что останься он еще на минуточку и – свалится здесь. Надолго. Что подумает она (он не мог теперь называть эту женщину ни по имени-отчеству, ни по прозвищу), трудно сказать. Поэтому подросток медленно вышел на пустынную, мягко освещенную аллею и добрел до своей квартиры.
"Да что же это такое?" – закрался недоуменный вопрос. "Потом", – был короткий ответ и всё внимание вновь переключилось на черного, корчащегося от света и награждающего целителя болью врага.
За окном наступила тишина поздней ночи, когда ранее страдавшие от миазмов паутины органы засветились спокойным розовым цветом. Ужасающая болезнь еще не была побеждена, главная битва была еще впереди. Максим это понимал, но большего сделать не мог.
– Ирина Сергеевна, есть серьезный разговор. Попрошу Вас ко мне, – заглянула в уже пустеющую учительскую директорша. В своем тесноватом, но уютном кабинете она предложила учительнице присесть и некоторое время собиралась с мужеством.
Дома Максим долго не мог уснуть, – слишком много произошло за один день событий, и слишком он был обессилен. Раздевшись до пояса, он вышел на балкон – к лунному свету. И почувствовал, как этот свет проникает куда-то внутрь, медленно возвращая силы. Не раздумывая, парнишка подвинул к балкону кровать и теперь быстро уснул, купаясь в этих лунных лучах.
Глава 9
– И какое Ваше мнение о Белом? Что выяснили?
– Это, конечно, уникум, – с готовностью ответила математичка. – В какой степени – не знаю. Все задачи школьной программы решает, не поморщившись. Задачи предыдущей республиканской олимпиады порешал в уме. Я предложила ему задачи с мехмата.
– Ну и? – подалась вперед директорша.
– Порешал до второго курса в уме. Затем попросил карандаш. Пятый курс тоже решил, но было видно – трудно.
– А в чем трудность?
– Он решал методами, исходными из школьной программы. Некоторые преобразования очень своеобразны, некоторые просты до гениальности, но незнание предмета… Знаете, это как Маугли.
– Как Маугли? – изумилась директорша.
– Ну да. Ему приходится в муках… ну не в муках, но с затратами этой его энергии, открывать то, что уже давно открыто…
– И Ваши предложения?
– Он все заглатывает на ходу. Если с ним позаниматься, добавить знаний…
– Я рада, что Вы так объективно оценили этот феномен. Но теперь о другом, – решилась наконец пожилая женщина, тяжело вздохнув. – Мне звонили из поликлиники…
– Почему Вам? – тут же вскинулась учительница.
– В таких случаях сообщают родственникам, – глухо ответила собеседница. – У Вас их здесь нет, а решать вопрос о госпитализации необходимо безотлагательно.
– Но Вам сообщили и куда госпитализировать, ведь так?
– Так, – не поднимая глаз, согласилась несчастная директорша.
– Вы знаете, что оттуда выходит один из десяти?
– Да… Но один-то выходит! – в отчаянии вскричала Инесса Григорьевна.
– Я не уверена, что это буду я… Я не бравирую и не ищу сочувствия. У меня есть большая просьба. Дайте мне капельку времени. До конца недели. Или хотя бы три дня. И потом, я обещаю, я поеду. Мне бы только с Белым закончить…
– Настоящие профессионалы познаются в беде. Я никогда не забуду этого Вашего поступка. Но Вы не должны, не имеете права так рисковать…
Захлюпавшая директорша поднявшись, обняла учительницу.
– О чем вы говорите? – горько усмехнулась больная женщина. – Какой там уже риск?
– Так нельзя! Не сдавайтесь! Надо надеяться и бороться. До конца! Даже когда ни на что, кроме чуда, уже надежды нет!
– Спасибо, – всё также горько улыбнулась Ирина. – Если бы я хотела надеяться… – она вырвалась из объятий директорши и выбежала из кабинета.
– Ну как? Удалось? Ну, чего молчишь? Было?
В это время Сергей настойчиво допытывался у друга об обстоятельствах его визита.
– Да нет, – односложно ответил Максим. Хотя он отоспался и, казалось, набрался сил, но душевно был опустошен. – Ты мне лучше скажи, что ты про нее знаешь? – вдруг очень серьёзно спросил он Серого. – Что ты в ней видишь, кроме ножек и попки?
– Ну, в остальном, что и все: Стервоза еще та, – пытался отшутиться однокашник.
– Нет, подожди, – не принял тона друг. – Просто, как о человеке? О ее душе, ее проблемах, ее … ну, просто жизни?
– О-о-о… – озадаченно протянул Сергей. – Да ты влюбился!? – полувопросительно, полуутвердительно протянул он. – А ведь я знал, я догадывался! Я предчувствовал! – трагически завыл он. – Хотел предупредить: "Окрутит!" Увы мне, увы, не успел! Ох, бедный, бедный мой дружище, пропащий ты теперь человек! – причитал Сергей, воспользовавшись отсутствием учительницы.
– Да брось ты, – не мог не заулыбаться пропащий человек. – Послушай! У нее, оказывается, жених разбился на "гробу". Три года назад.
– Точно, не вранье? – посерьезнел друг.
– Да кто такими вещами?.. – возмутился Максим.
– Да-а-а, другой расклад, – вздохнул Серый. Дело в том, что люди, ходящие под одной судьбой, относятся с исключительным вниманием к тем, кто попал в жернова этой судьбы. К семьям погибших летчиков относились с особым вниманием. Это было табу, которое не позволяло ни шуток, не пошлостей. Впрочем…
– Впрочем, – нашел лазейку для друга Сергей, – не жена ведь, невеста. А может, они бы еще и не поженились… Так что это не повод.
– А мы ее тогда травили. Помнишь, что придумывали? – продолжал друг.
– Да-а-а, – вновь протянул Сергей, вспомнив некоторые, казавшиеся вплоть до сегодняшнего разговора забавными, проделки.
– И, кроме того, она… наверное… тяжело больна, – осторожно подбирая слова, сообщил Макс.
– Ты что? "Это"? – почему-то шепотом спросил друг. Он опустил глаза, пытаясь понять новые реалии. Было гадко от своего поведения и ужасно стыдно.
– Врешь! – радостно нашел он выход. – Ох, врешь! Она больна, а ты, значит, ее лечил?
– С чего ты взял? – изумился Максим.
– Ты когда к ней вошел? – начал обличать его Серый. – Занимались, ладно. Потом когда свет зажегся? Подводили итоги. Ладно. Потом, когда свет погас? Ладно. А когда ты вышел? И какой вышел? – хитро вопрошал он.
– Ты что, дежурил? Время засекал? – покраснев, обозлился Макс.
– Но ты же знал, что я знаю, – пожал плечами Сергей. – И первый раз все-таки. Простое человеческое любопытство…
– Здравствуйте, ребята. Садитесь, – как-то по-новому, по-доброму поприветствовала она школьников. Когда все расселись, Ирина Сергеевна долго рассматривала своих подопечных, переводя взгляд по очереди на каждое новое лицо. Когда она также внимательно рассматривала Пенчо (он же просто Юрка Панков), тот, являясь дежурным, встал и решил доложиться.
В запале спора они не обратили внимания на ехидную улыбку сидевшего сзади и якобы сдувавшего домашнюю работу Кота. Прерван же неприятный разговор был появлением героини их пикировки.
– Садись, садись, – мягко улыбнулась учительница. – Я и так вижу, что нет только Мирзоевой. Что с ней?
– Наверное, заболела, – ответствовал Пенчо.
– Жаль, – вздохнула математичка. – Такая пора, такая погода, а она… Ну да ладно. Вчера мы с Вами повторяли некоторые темы. Сегодня продолжим. К доске пойдет…
– Покровский, – назвала учительница фамилию.
Сергей подтолкнул соседа, и тот уже начал было выкарабкиваться из-за ставшей мелковатой парты…
– А что Белый? – вдруг раздался дрожащий голос Татьяны.
Женька покорно поплелся к доске, а Сергей уважительно взглянул на соседа и прошептал: "И ты врешь, что ничего не было?"
Макс пожал плечами и стал ждать развития событий. Но они почти не развивались. "Патрик" потел у доски, остальные решали или делали вид, что решали заданное уравнение.
– А что "Белый"? – рассеянно переспросила учительница. Она была явно смущена.
– Я вот что спрашиваю, – уже встав, начала девушка. И было слышно, что голос у нее дрожит от возмущения. – Он решил уравнение или нет?
– Решил, – озадаченно ответил Максим.
– И, конечно, в уме?
– Конечно, – пожал он плечами.
– Я к чему? – продолжала свою мысль его возлюбленная. – Вот мы здесь напрягаемся, а кто-то все уже сделал и посмеивается.
– Неправда! – взвился Белый.
– Еще какая правда! Вот я вчера, после того, как он прыгнул…
– Убежала, чтобы его не целовать, – вставил слово Сергей…
– Это к делу не относится, – пыталась перекричать грохнувший смехом класс девушка.
– Тише! Замолчали! Прекратить смех! – с прежним металлом в голосе поднялась и учительница. – Продолжай, Татьяна, – обратилась она к стоящей ученице, когда смех стих. – Итак, после того, как он прыгнул… Куда?
– Ну, на спор.
– Спор был на ее поцелуй, – вновь встрял в разговор Максимов дружок.
– Это сейчас ничего не значит, – покраснела девушка.
– Да, это сейчас ничего не значит, – согласилась, наоборот, побледнев, учительница. – Не встревай, Огоньков, – вновь жестко скомандовала она. Тот скорчил покорную мину: "Молчу-с", а одноклассница, наконец, продолжила.
– Так вот, я после этого прочитала и про этого Бимона, и про его прыжок, и про реакцию других прыгунов. Один из них сказал: "А стоит ли после этого вообще прыгать?"
– Ты к тому, что уже ничего решать не надо? Двумя руками "за", – не удержался Сергей и вновь развел руками: "Молчу-с, молчу-с".
– А второй сказал: "Такое впечатление, словно этот парень перемахнул лужу, а мы, как ни топчемся, как ни пыжимся – все в самый ее центр!"
– Ну и? – ждала выводов учительница, пристально глядя на ораторшу.
– Пока он сидит здесь, у меня… у нас такое же впечатление.
– У меня такого впечатления нет, – пожав плечами, заявил вдруг не отличавшийся разговорчивостью Панков.
– И у меня нет, – согласился Ванятка.
– И у меня, – вставила Кнопка. – Я просто им восхищаюсь, – добавила она, покраснев.
– О тебе и так всем известно, – запальчиво уколола ее спорщица.
– А знаешь, почему у нас нет такого ощущения, – вкрадчиво спросил Сергей. И не ожидая ответа, констатировал: – Мы за ним не прыгаем. По одежке, что называется, протягивай ножки.
– Но как ты можешь, Тань? – чуть ли не со слезами возразил, наконец, "виновник торжества". – А сколько до тебя вот так "не допрыгивают"? И теперь ты… ты… – у подростка перехватило дух и он сел.
– Садитесь, – закончила раунд учительница и стала подводить итоги.
– Я, конечно, не ваш классный руководитель и не гуманитарий. Я математик. Поэтому такие вопросы не ко мне. Но если они заданы… Что же… Вчера мы, можно сказать, тестировали вашего новоявленного гения.
– Это когда же? – ехидно попросил уточнить Кот.
– Это уже после того, как он тебе морду начистил, – немедленно и уточнил Сергей.
– Вот как? – удивилась Ирина Сергеевна. – Действительно, на все руки мастер… Но не об этом. Так вот, я уже могу прямо сказать, что Максим – уникум. Для того, чтобы полностью выяснить пределы этого… таланта, следует продолжить тестирование. Но уже можно твердо утверждать – его знания и возможности далеко за пределами школьной программы. Поэтому, конечно, ему на наших… на уроках математики будет скучно. Что же до нас… Татьяна, ты сама исключительно талантлива. Выгоним и тебя, чтобы других не смущать? Вот, горе мое – Сергей Огоньков, оказывается, лучший в школе спринтер и художник. Вон – его шаржи. Даже я похожа, – мимолетно улыбнулась она. (Сергей вдруг мучительно покраснел. Он действительно в классной дурашливой газете "Шедевр" нарисовал шарж на учительницу. Но она, как думалось раньше, не обратила внимания на это творчество вообще). Панков – талантливый хоккеист. Женя – она повернулась ко всё ещё топтавшемуся у доски Покровскому – будущий поэт. Точнее, он уже поэт, но будущий великий поэт. Выгоним с уроков по литературе? Читайте историю. Серость была всегда нетерпима. Всегда люто ненавидела таланты. И вместо того, чтобы стремиться к их уровню, пыталась уничтожить, унизить, растоптать сами таланты. Так проще и спокойнее. Поэтому, я тебе скажу, Татьяна, – эти таланты, в том числе и Максим, будут здесь, среди вас. Для того, чтобы вы тянулись за ними, чтобы прыгали, прыгали и прыгали. Даже, раз за разом, попадая в эту самую лужу. Только так рано или поздно её перепрыгнете и вы. Как перепрыгули всё– таки и Бимона, – обнаружила она некие познания в истории лёгкой атлетики. – Садись, Евгений, – закончила учительница свой монолог. – Мне действительно нравятся твои стихи. И… извини меня.
– Ну, признайся, что ты с ней сделал? Человеком становится! Он вскочил с парты, бросился к стене, сорвал и начал рвать на мелкие куски злополучный "Шедевр".
Еще один густо покрасневший подросток сел за свою парту, провожаемый тридцатью парами удивленных глаз. Никто не знал, что этот сирота пишет стихи. Которые, к тому же, могут нравиться этому синему чулку. Новая сенсация затмила даже таланты Максима. А тот, преисполненный светлого восхищения от добрых слов Ирины (так он вдруг ее назвал), не выдержал и мысленно погладил ее по руке. Словно понимая, кто это, она отозвалась теплой доброй волной, но затем, видимо, какая-то мысль уколола ее и она одернула руку.
"Такому человеку надо жить! Буду терпеть!" – утвердился в своих планах юноша.
После звонка Сергей продолжил доставать друга, но теперь в других, восхищенных тонах.
– Ты чувствуешь? Заметила, но виду не подала. Что ты с ней сделал? Тебя надо почаще к таким крокодилам запускать. Укротитель! И говоришь, ничего не было?
– Да перестань ты! Тоже, как дитя малое. Чуть похвалила, а ты растаял.
– Это ты не понял! Я же говорю: человеком становится.
– Она давно… То есть всегда человек. Просто обстоятельства.
– Ты думаешь… рак? – с придыханием спросил Сергей. – Значит, ты не врал? Жаль, – поник он и оставался угрюмо-серьезен весь день.
– Придешь сегодня? – поинтересовался Серый, когда они возвращались домой.
– Занят. Надо помыться… И вообще…, – соврал Макс. Он надеялся набраться сил перед продолжением мучительной схватки.
– Дважды звонил зам. командира полка. Требует к себе. Вместе с тобой. Ну, говори сразу, что натворил?
Но этого не удалось. Дома его ждал хмурый, сменившийся с дежурства отец.
– Что с тобой, па? Неприятности? – забеспокоился юноша. Он очень любил своего отца и новое, угнетенное его состояние вызывало неясную тревогу.
Отец был уставший и грустный. Какие-то неизвестные сыну заботы явно угнетали его.
– Ты мне зубы не заговаривай. Говори сразу. Это – не к твоей классной. Здесь – без шуточек.
– Да нет, папа, по хорошему поводу. Я просто прыгнул, а он увидел.
– Не говори загадками. Куда сиганул и что из этого получилось? При чем здесь наш зам?
– Просто далеко прыгнул. Так далеко, что и этому… вашему, и нашему физруку понравилось. На рекорд, – не удержался и похвастался он.
– Ну, слава Богу, хоть не натворил ничего, – пропустил мимо ушей сообщение о рекорде отец. – Больше ничего?
– Еще… Еще я подрался с Котярой, а он и это видел.
– Ну?
– Ему тоже понравилось. Спросил, сколько времени я занимаюсь боксом.
– Занимался, – поправил его отец, уже выходя из квартиры.
– Ну почему, папа ? – просительно возразил Максим, пристраиваясь к шагу отца.
– У нас в роду дураков никогда не было и не будущее не надо. Хватит.
– Но это не от бокса.
– Может быть… А где гарантия, что теперь это не будет повторяться после каждой плюхи по голове? Так что забудь.
– А что всё-таки у тебя?
"Интересно, что ты скажешь после беседы с твоим начальством?" – подумал Максим, но вслух спрашивать не рискнул и задал другой, взволновавший его вопрос.
– У нас, – хмуро уточнил офицер. – У нас в полку. Кто-то пустил слушок… А может, и не слушок, что это … ну столкновение – диверсия была. Попытка теракта против "самого". Из центра комиссия душу выматывает. Меня особенно не трогают, но копают очень глубоко, – вздохнул отец, уже стучась в высокую дубовую дверь.
– Не успеешь, тварь, – прошептал Максим и ударил по гадине лучами. И вместе с ней скорчился от боли. Но это сравнение болезни с живым злобным существом помогало юноше в его борьбе. Словно кто-то отвечал ему ударом на удар, словно кусал и жег его в ответ. Это озлобляло бойца и мобилизовывало силы. И вновь яркие лучи давали блики по всей комнате, и вновь переливались они голубыми и зеленоватыми цветами, и вновь Максим, не скрываясь, стонал и подвывал от боли. Не было сейчас ничего. Ни этой квартиры, ни этой женщины, ни этой весны, ни этого времени. Была только сила, лучи, боль и черный извивающийся, словно от боли, спрут, которому подросток отсекал щупальца.
Глава 10
Ровно в семь вечера Максим прошмыгнул в уже знакомый подъезд и с замиранием сердца нажал на ручку двери Ирины Сергеевны. Дверь открылась, и юноша перевел дух. Затем тихонько вошел в квартиру. Было темно и тихо, только на кухне хлопотливо тарахтел старенький холодильник. В комнате за задернутыми шторами было светлее – пробивалось заходящее весеннее солнце. На диване спала хозяйка. Спала, как положено, расстелив постель и накрывшись одеялом. Незваный гость подвинул кресло, сел рядом, и, настраиваясь на муку, стал рассматривать спящую. "Спящая красавица" – подумалось вдруг ему. "Странная какая-то. Днем как Золушка ходит, а на ночь – пожалуйста – и волосы распушила, и накрасилась, и макияж вон, и губы. Еще бы бальное платье одела." Для того, чтобы убедиться в своих мыслях, он осторожно убрал одеяло. Нет, бального платья не было – было хоть и облегающее, но довольно строгое трико.
"Это она днем от всех прячется, чтобы не приставали. А перед сном, бедолашка, хотя бы для себя прихорашивается", – сделал вывод Максим, еще раз охватывая простым человеческим взглядом прелестную фигурку молодой женщины. Но он знал, что затаилось там внутри, под этими формами и никакого желания, никакого вожделения не возникало. Только жалость, нежность к этому одинокому измученному человеку и ненависть к пожирающему ее чудовищу. Эти чувства дополнили его решимость и целитель, закрыв глаза, протянул руки. И словно не уходил он из этой комнаты, словно не было целого дня. Вернулось видение черного не то паука, не то осьминога. Только вместо паутины от его щупалец отходило несколько коротеньких ошметков. Один из них немного пророс.
– Еще на раз! – с отчаянием всхлипнул он. Часы показывали полночь. Пять часов! Пять часов этой боли! Этой борьбы. И еще не всё. Но если не завершить… Он представил злорадствующую тварь, вновь всё пожирающую и пропихивающую свои щупальца все дальше и дальше.
Когда от врага остался только один пульсирующий комок, Максим понял, что больше не может. Погас, словно выключившись, его целительный свет и он осел в кресло.
– Надо добивать! – вслух решил он.
– Слушайте… спите и слушайте, – тоном заклинания обратился Максим к пациентке. – Вы спите и выздоравливаете. Ваш организм борется с болезнью. Вы хотите жить! Вы будете жить! Завтра в семь вечера Вы откроете дверь и уснете. Глубоким спокойным сном… И сейчас – сон, сон, сон. – Он накрыл спящую одеялом и вышел, осторожно и бесшумно, до щелчка замка, притянув к себе дверь.
– Ну и где болтался? – хмуро поинтересовался явно ожидавший его отец.
– Гулял, папа, – односложно соврал сын. Белый-старший пристально взглянул на сына и увидел, насколько явственно он обессилевший и опустошенный.
– Тебе плохо? – уже другим тоном спросил он.
– Нормально. Немного устал. Но это пройдет.
– Я вижу, ты вообще перестал есть.
– По утрам я пью чай, а вечером нажираться вредно. Сам раньше говорил, когда я был толстяком. Вот я и ем в столовой на обед поплотнее, – ещё немного соврал Максим.
– Разве что так… – сомневаясь, покачал головой отец. – Ну что будем решать с предложениями?
– Прыгать не буду, – твердо отказался Максим.
– Но это чистый, уважаемый спорт. И потом, с такими результатами – уже в этом году на Олимпиаду.
– С какими результатами, папа? Ну, сиганул один раз.
– Два. Я помню, как ты в детстве…
– Я тоже помню, папа. Хоть Танька и не верит. Ну, два раза. За пятнадцать лет. А по заказу – не смогу. Это такая волна, как накатила – смог. А в другое время – кто знает?
– А ты пробовал? Ты попробуй. Не на рекорд, а так, для интереса.
– Но это очень больно, па, – признался, наконец, Максим. – Очень больно! И страшно… Уж лучше бокс.
– Ммм-да… Непонятно. А этот мордобой… Не одобряю. Это не больно?
– Ты же слышал, что он говорил! У меня исключительная реакция. Ну, папуля. Один раз на соревнования, а там, посмотрим, а?
– Если бы не этот наш… Но ты пойми, пока по боксу куда-нибудь выберешься, тебя совсем оболдуем сделают. А не дай Бог… Нет!
– Папа, давай я попробую и там и там. И вернемся к этому разговору, ну, через месячишко. На каникулах.
– Но соревнования твои уже через неделю!
– Вот после них и поговорим, а?
– Ладно, иди спать, – не приняв окончательного решения, прекратил препирательства Белый-старший. – Я прежде всего о твоем здоровье беспокоюсь. Ну ладно, спокойной ночи, – оставил одного Максима отец. Тот, как и в прошлую ночь, вышел на балкон и, приняв порцию лунного света, завалился спать. Уже проваливаясь в сон, он вспомнил еще о неприятностях отца и попытался подумать, можно ли применить к этому свои новые способности. Но уснул.
– Ты говорил, с Котовым подрался позавчера? – спросил Белый-отец, потягиваясь навстречу ласковым лучам утреннего солнца.
На следующее утро, проснувшись с рассветом, он понял, что устал. Не восстановился, как говорят спортсмены. Слишком много психических да и просто физических сил он затратил на всевозможные происшествия. И еще это лечение… Привычно проверив дверь к Рыжику, юноша вышел на балкон, под упоительные лучи восходящего солнца. Вскоре на балкон вышел и отец, одетый только в брюки. Он обожал загорать по утрам, но устоявшиеся обычаи не позволяли загорать на балконе в одних плавках, а тем более, трусах. Но поскольку восходящее светило только-только начало согревать утреннюю свежесть, загорать было рановато.
"Что-то хочет спросить", – догадался Максим.
– Ну да, – однозначно ответил Макс, разглядывая стройную мускулистую фигуру отца. "А он у меня действительно еще очень ничего", – с гордостью вспомнил он разговор с медсестрой.