Подвойская Леонида. Предтечи Зверя. Книга первая. Максим

   – Потом я провел тебя, и мы разошлись.
   – Нет, а до этого?
   – До этого… А, ну я попросил у псины прощения.
   – Да, вздохнула девушка. – Скажи, а помнишь, как мы первый раз готовили яичницу? Ну, когда нас оставили одних?
   – А, это когда боялись газ зажигать и спички привязывали к карандашу, чтобы не обжечься? Да, а что?
   – Нет, ничего. Это всё-таки ты. А то я вдруг подумала, что это не ты.
   – Это почему же?
   – У тебя на спине шрам был. Я же помню. Потом нос… Помнишь?

 
Ещё бы не помнить того яркого впечатления. По гарнизону бродила большая добрая дворняга. Ребятня любила ее гладить, чесать, в общем, делать то, что во все века делали дети с собаками. И эта псина безропотно сносила все, иногда и не совсем приятные проявления детского дружелюбия. Максим в детстве обожал возню со всякими четвероногими друзьями. И вот однажды, в порыве добрых чувств, он притянул голову псины вплотную (нос к носу) к своему лицу. Ну, как для поцелуя. Стоявший рядом небольшого тогда ума дружок Борька взял да наступил в это время псине на хвост. Болевая реакция того была предсказуемой и Макс с рёвом, держась за нос, кинулся домой. К счастью, всё обошлось – пес куснул не со зла и несильно. Но мелкий шрамик на правой ноздре оставался.
 

   – И вот здесь был шрамик, – легонько провела по левой щеке юноши Кнопка.
   – Иринка, успокойся. Неужели ты не понимаешь, что если я могу вот такое, как у Наташки, поправить, то себе такие мелочи не смог бы?
   – Не подумала, – облегченно улыбнулась девушка. – Ладно, иди, чудотворец. Я буду ждать здесь – не терпящим возражений тоном заявила она, оставшись у входа в палатку.

 
Перед продолжением Максим попытался обдумать слова Кнопки. Затем, вспомнив, сколько других шрамов и отметин бесследно исчезли, махнул рукой. Может, при полном восстановлении все эти… дефекты и исчезли, – догадался он и вновь взялся за врачевание.
 

   – Теперь спать, спать, спать, – убеждал Максим девушку, когда за палаткой начало светлеть. – За сегодня-завтра пройдет совсем. Ты только не обращай пока особого внимания. Пусть проходит. Я уезжаю послезавтра, забегу посмотреть. Подаришь фотку, хорошо?
   – А ты? – уже засыпая, поинтересовалась Наталья. – Тоже спать?
   – Я возвращаюсь. У меня еще одно дело. По дороге отосплюсь. Скажи ребятам, чтобы не переживали. Спи!

 
Выйдя из палатки, Максим чуть не споткнулся о свернувшуюся клубочком Кнопку, уснувшую на своем посту. Осторожно взяв на руки, он занес маленькую девушку в палатку к уже спящей исцеленной, укрыл и благодарно поцеловал в прохладную от утреннего горного воздуха щечку. Не как маг и волшебник, а как юноша, может даже, как мальчишка.
 
 
Глава 49
 

   – Я почему-то думала, что ты придешь, – улыбнулась с порога Анастасия. Заходи– заходи. Когда пошли эти разговоры, что это ты, ну с Пушкой, с её мамой, со Стервозой, я подумала: "А почему и нет? Если такое может, обязательно придёт". Но ты не приходил, и я решила, что ты просто такие … болезни не лечишь. Присаживайся, сейчас будем пить чай.
   – Некогда, честно, некогда, – осматривался Максим. Ему было стыдно и неуютно. Серая жизнь девушки отложила и серый отпечаток на квартирку. Жила она со старшим братцем – прапорщиком, пропадающим дни и ночи в казарме. Фотографии рано умерших родителей стояли в стекле старого буфета. Маленький шкафчик, узкая девичья кроватка с распятием у изголовья, книжные полки. Столик, рядом – старинный торшер, мягкий стул. Скудность обстановки делала ДОСовскую комнату намного просторнее.
   – Телевизор и комп в комнате брата. У нас там вроде зала. А это у меня типа как спальня – пояснила девушка, садясь на кровать. – Ну, как я поняла, к делу? Что от меня надо? Имей в виду – душу не продам. Лучше такой останусь.
   – Дались вам эти души! Уже третья или четвёртая о том же. Не надо мне. Не чёрт я. Вот, смотри, – он сверкнул своим крестом.
   – Знатно. А перекреститься на распятие можешь? Ну, убедил. Так что надо от меня, чтобы ты смог… вылечить?
   – Ложись и посмотрим. Надо молчать. И потом, время от времени мне выходить на балкон, к лунному свету.
   – Романтика!
   – Ну перестань. Я, конечно, виноват, но я же, всё-таки, пришел! Бросил всё, оставил ребят и – к тебе.
   – Да что ты! Ты и не думай! Я совсем не о том. Необычно как-то. И если честно…страшновато. Поэтому… Не обращай внимания. Мне ложиться?
   – Да и ногу открой. А лучше вообще… до плавок.
   – Хорошо, я сейчас переоденусь.

 
Максим успел перезвонить отцу. После решающего разговора всё вроде наладилось и благодарность Белого-старшего пока не имела границ.
 

   – Не будешь ночевать и сегодня? Понимаю. Ладно. Мы тут в принципе и без тебя нормально пакуемся. Но кое-что придётся из хлама выбросить. Ну, твой старый велосипед, к примеру.
   – Что? – подпрыгнул Максим.
   – А что, музей организуешь?
   – Н-н-нет, конечно…но, папуля, давай без меня ничего не выбрасывать. Я днём забегу.
   – Забежишь днём? Ну, у тебя, видимо крутое прощание. Ну, шучу, давай.

 
Случай Анастасии оказался довольно серьезным. Правда, после исцеления деток всё было понятно – куда и как направить целительные поля. Самым сложным была задавненность болезни и то, что это была болезнь. Травмы или врожденные недуги исцелялись проще – организм сам старался помочь. Болезни же, как живые существа, защищались, огрызаясь болью. С такой тварью Макс ещё не сталкивался и, направляя свое поле на первый из очагов, приготовился терпеть. И не вытерпел. Вскрикнул, напугав пациентку.
 

   – Лежи-лежи. Это ничего. Это так надо. Это будет, но это пройдёт, – сбивчиво объяснял он девушке, собираясь с мужеством. Затем вновь протянул над девушкой руки. Боль была новой. Не острой, не пронзительной, а прожигающей, словно раскаленным металлом. "Каждая болезнь, как каждый зверь, кусает по-своему", – сделал вывод Макс, отвечая на эти удары боли ударами своих лучей.
   – Бедный-бедный, – пожалела его Настя, когда юноша, прервавшись, вышел на балкон. – У тебя со всеми так?
   – По-разному. Но бывало и хуже.
   – Это ты поэтому такой злой пришёл? Но тогда, может, не надо?
   – Я некоторых других усыплял. Могу и тебя. Не глупи. Знал, куда и зачем. И что будет… – односложно предупредил Максим, впитывая лунный свет.

 
Когда утром Максим приволокся домой, отец со своей невестой с удивлением осмотрели его измочаленную фигуру.
 

   – Ну ты даешь, – начал, было, отец, но встретившись с опустошенным взглядом Макса, вдруг понял.
   – Ты опять? – спросил он каким– то глухим тоном. – Кого?
   – Настю. Только, папа, потом. Спать. Всё потом.
   – Умница, сынок. Какая же ты умница! Мне всегда было её жаль… Ладно, потом.

 
Но Макс оказался немногословен и потом. Проспав почти до вечера, он вышел на уже полупустую кухню и сказал, что, может, уедет позже – не успевает.
 

   – Но контейнер будет завтра! Всё! Сдаём квартиру! Да если и не сдавать, что, на полу будешь?
   – Папуля, мне надо ещё две ночи. Эту и следующую. Я найду, где переночевать. И мне уже надо эти…разрешения на поездку. Ты бы лучше здесь их сделал.
   – Это всё уже оформлено. И распакуемся без тебя. Вот только мы… – он взглянул на молчавшую избранницу – мы думали, что … регистрацию хоть вместе отметим, а? Скромно, по-семейному?
   – Нет, это как раз без меня. Где ночевать – найду, – он выскочил из квартиры.

 
"Ну, нахалка, ну хитрованка! Мало того, что я согласился, я ещё на их свадьбе гулять должен! Это точно – она! Показать всем, что и я одобряю! Что и меня, как батьку, окрутила! А совсем недавно, в детском доме, такой серой мышкой была! Заведующая! Все на ней ездили и на неё же плевали. А теперь на нас ездить надумала!". Это был рецидив недавней боли, эхо тоски по матери, и Макс понимал, что не прав, но от этого распалял себя ещё больше. Словно почувствовав его настроение, Анастасия встретила его тихо, сразу прошла в спальню и приготовилась к сеансу. Зато болезни досталось крепко. Вчера Макс всё-таки не был настроен на борьбу и обострённо воспринимал каждый укус. А может, просто устал от боли? Зато сегодня, отмахиваясь от ожогов, как от мух, он яростно избивал болезнь своими лучами. И уже к первому перерыву недуг был сломлен – блистающие черные пятна костей ноги стали стремительно растворяться розовым цветом здорового тела.
 

   – Теперь мы быстро справимся, – пообещал он девушке, облокачиваясь на перила балкона. Балкон был ниже, всего лишь на втором этаже. Совсем рядом мягко шелестели листики берёзы. Он дотянулся и погладил их, словно волосы девушки. Берёза отозвалась невидимыми волнами ответной ласки и едва слышным шелестом. Справа вверху была Луна. А еще правее, на балконе стояла Мышка, глядя в его сторону. Вроде как полжизни прошло после неё? Что она должна подумать теперь? Знает, наверное… Даже "спасибо" не сказала. Всё-таки спас. Ну, спасли вместе с Котом. Его, наверное, отблагодарила… А кто меня? Кнопка? Да и та послала править губы, ноги… Ладно, – вздохнул он, возвращаясь в квартиру.

 
За ночь они действительно здорово продвинулись по пути к исцелению. И Макс не так вымучился. Поэтому рано утром он пришел домой терпимым и в меру покладистым. Вспомнив, что давно не ел, позавтракал по-семейному. Решили, что взрослые всё-таки сегодня съедут. Он переночует один, вон на той раскладушке. Все документы здесь. Вот деньги. В общем, дерзай! И Макс вновь завалился спать, но на этот раз с более светлыми чувствами.
Проснулся он вечером с сознанием какой-то гулкой пустоты. Он лежал на своей кровати среди пустой комнаты. Рядом, на старинной армейской табуретке лежала записка.
"Сынок, мы решили тебя не тревожить. Всё обговорено. Ты, выходя, только захлопни дверь, всё оставшееся, кому надо, заберут. Не забудь документы и деньги. До встречи. Отец".
Вот так. "Уходя, только захлопни дверь…". Максим включил везде свет и прошелся по действительно гулкой квартире. Ввернутые в патроны лампы светили холодно и неуютно. "Только захлопни" А пятнадцать лет куда? Куда, папа? Вот здесь, за этими батареями, ты по дедовой традиции прятал от нас домашнюю колбасу, чтобы высохла. А вот здесь, в это углу… В этом, да? Вы с мамой поставили меня и заболтались. А я стоял-стоял и уснул. А вот здесь… А здесь… И теперь "только захлопни"? Неужели всё это ты так спешишь вычеркнуть, папа? Или уже вычеркнул? Максим прикоснулся к выглядывавшему куску старинных обоев – тех, которые должны были помнить еще тепло маминых рук. Мама… А ведь я даже к ней не зашел, – остановился вдруг он. Вытерев слёзы стыда, Максим выскочил из квартиры.
Он закончил своё лечение с рассветом. Даже раньше, но до первых утренних зарниц, уже по традиции, одарил девушку своими золотыми лучами.
 

   – Всё. Вставай, – предложил он. – Вот так, сама. Смелее. И распрямись. Нет уже боли. И не будет. И нога, как у всех. Даже лучше, чем у многих. Давай, пройдись. Потренируйся.

 
Девушка послушно, с напряженным лицом распрямилась, прислушалась к новым ощущениям. Сделала шаг, с непривычки оперлась на стену. Сделала другой. Заулыбалась. Затем порывисто, всё еще смешно передвигая ногами, бросилась к Максу.
 

   – Что, что, что я могу для тебя? Что? Ты хоть сам понимаешь что ты для меня сделал? А это надолго? – вдруг спохватилась она.
   – Думаю, навсегда. Пойду я. Знаешь, что я попрошу? Ты, вы все… хоть вспоминайте. Не надо, как старую квартиру. Захлопнул и –всё.
   – Я, наверное, тебя понимаю. Макс, Максимчик, разве такое можно забыть? Но ты куда? После такого – и уходишь?
   – Есть ещё одно дельце. Должок. Мусор выгрести.
   – Как знаешь. Ни просить, ни, тем более, приказывать не могу. Тогда… тогда… – девушка метнулась к постели, сорвала со стены распятие и протянула своему спасителю. – Вот, самое дорогое, что у меня есть. От матери осталось. Не хочу сейчас рассказывать. Возьми. Когда тяжело будет, прикоснешься и вспомнишь.
   – Куда же мне оно, Стана? А тем более – такое. Нельзя же… Давай, как определюсь, приедешь и подаришь что-нибудь другое, хорошо?

 
Юноша прошел по знакомой с детства аллее. Парк сдавал – старел и дурнел на глазах. Вековые деревья – свидетели знаменитого прошлого этого края – величественно угасали, постепенно теряя листву, ветви и кору. Новая дикая неухоженная поросль вылазила где попало. И если центральные аллейки ещё хоть как-то поддерживались в порядке, то в глубине парка царило какое-то мрачное запустение. Не вызывал больших симпатий и парковый ресторан. Со времени встречи с Прохором он, конечно, мало изменился. Но тогда была поздняя весна. Или раннее лето? Сейчас, в жару, среди деревьев с пожухлой листвой, здание казалось неказистым и вообще заброшенным. Если бы не тусовка всевозможных авто. Несколько, наиболее престижных, стояли у входа. Другие, многофункциональные внедорожники умастились и на центральной, примыкающей к ресторану аллее, и на боковых аллейках.
Пара громил в излюбленном прикиде – коже, очках и при жвачке, не пустила Макса даже к двери с табличкой "Спецобслуживание", посоветовав юноше "быстро уносить отсюда свою задницу". Макс почти послушался – присел на дальней скамейке, в пределах видимости здания. На этой же скамье он ожидал тогда Прохора. Как давно это было! Давно? Он вспомнил ту первую разборку, своё первое убийство. Всё-таки тем двоим сердца он оборвал сам. Ну и что? – мысленно продолжил он спор с Татьяной. – Вон, стоят две гориллы. Нет. Противней. Павианы. Убьют, не поморщившись. Или те, кто собрался там, внутри. Заматерелые. Какое там раскаяние или исправление. Смешно! Ты в другом права, Танюша. Сейчас ослеплю я их или покалечу, и что? Ещё больше обозлятся. Ещё безжалостнее, ещё подлее. Нет! Выжигать! Как жгу метастазы раковой опухоли! Но как конкретно? Устраивать мелодраму, как у Ржавого, незачем. Нечего выяснять. А на расстоянии… Он вдруг вспомнил, как прихватило сердце у Прохорового подручного, когда тот сидел в машине. Сам Макс тогда был в гараже, а Прохор с этим (Бодей что ли?) уже выехали на своем джипе. Да. Тогда смог. Но знал, видел этого человека, представлял его. А сейчас? И не одного. Ну, это не главное. Если полем можно лечить сразу нескольких, то убить – подавно. Полем. Электричеством? Он вспомнил рассказ Холеры про короля бильярда и вздрогнул. Это же надо – такой шик. В ванной – и с телефоном. И даже не с сотовым. Нет, здесь так не пойдет. Не дотянусь. Или дотянусь, но на таком расстоянии рассеется. Это как свет. Или звук. Звук? А что если? Он вспомнил публикации об инфразвуковых волнах-убийцах. Типа органных, только еще ниже. Если попробовать?
Максим представил себе длинный тоскливый звук органной трубы. Ниже. Еще ниже. Теперь она не слышна и не видна, но она есть, эта волна. Он закрыл глаза и почувствовал рождение в себе этой новой силы. Как тогда, перед прыжком на спор, эта волна поднималась откуда-то из глубины, словно лава вулкана бурлила и закипала в нём, приливала и опускалась, словно ждала сигнала вырваться наружу. Не хватало зла, того самого гнева, который помог проявиться его первым убойным качествам. И в этом ему помогли стоявшие на крыльце павианы. Связавшись с кем-то внутри и, видимо, получив инструкции, они оба вразвалку направились к нагло развалившемуся на скамейке юнцу.
 

   – Слушай, урод, тебе каким языком сказано убираться? Ты не понимаешь, или помочь? – протянул один из них лапу к Максу. Созерцание этой наглой откормленной морды очередного "хозяина жизни" явилось катализатором. Макс почувствовал, как вырвалась из него невидимая смерть и рванулась в здание, к собравшимся там вражинам.

 
Видимо, инфразвук лишь слегка зацепил находившихся рядом с Максом часовых. Они остались живы, но, одинаково схватившись за головы, рванулись прочь – каждый в свою сторону.
 

   – Вот и всё, – прошептал Максим. Он понял, почувствовал, что там действительно "всё". Мститель встал и медленно побрёл по аллейке, а затем – по полуприметной тропке к выходу. Возле тех самых зубцов вросшей в землю башни Максим остановился, собираясь с мыслями. Хома с друзьями всё-таки пробрались туда? И он вытащил этот мой крест оттуда? Мой? И за это его растерзали? Эти, которых я сейчас…? Ну, тогда, мой странный товарищ, ты отомщен. Хотя, нет. Не те. Да. За этот крест, но не те. Кто-то пострашнее, – вновь почувствовал юноша, но бояться не было сил. Он был сейчас опустошён этим массовым убийством. Вот так, скопом, не видя, не чувствуя… Правильно ли это? Можно ли? Макс плюхнулся на заброшенную скамейку в глухой части парка и тяжело задумался. Он вспомнил рассказ отца про рассказ деда. Да-да рассказ про рассказ.
   – Когда я был в твоем возрасте и рвался в училище, отец, твой дед, рассказал мне про Карибский кризис, и как это было страшно. Когда впервые под их самолёты подвесили атомные бомбы, и лётчики в кабинах ждали сигнала. И знаешь, что было самое страшное? Нет, не погибнуть, к этому он был готов. Сбросить эту смерть. Цель у них была – портовый город в Италии. Вроде, как по базе натовского флота. Но ты же знаешь, что такое термояд. Города бы не осталось. А там в кроватках спали такие же малые дети, как у наших лётчиков, и такие же женщины, и такие же старики, в общем, миллион мирных жителей. Вот это был ужас! И было понятно, что также ударят по нам. И уцелеть, вернуться сюда, на такое же атомное пепелище, тоже было ужасно Поэтому, когда всё обошлось, ох и напились же они!
   – А ты бы смог, папа? – поинтересовался Максим у отца после такого рассказа.
   – Если бы не смог, пошёл бы в гражданскую авиацию. А ты подумай.
   – Это же война, правда? И в ней всегда случайно гибло гражданское население.
   – Знаешь, твой дед застал ещё пикировщиков – ну которые на пикирующих бомбёрах воевали. Вот кто бил только по военным целям. По конкретным врагам. Хотя в глаза их не видели и личной вражды к ним не имели. Вот кому можно позавидовать. Хотя и они порой ошибались.

 
"Вот и я сегодня, папа. По конкретным врагам", – начал успокаиваться Максим. Враги же. И никого из посторонних не зацепил. Холера говорил, там никого из "чужих " не должно быть. А вдруг? Нет. Не должно.
Немного придя в себя, подросток медленно побрёл домой, добрался до пустой гулкой квартиры и завалился спать на оставленной кровати. Больше его здесь решительно ничего не удерживало. "Загляну к маме и уезжаю", – решил он, проваливаясь в сон, больше похожий на беспамятство.
 
 
Глава 50
 
 
А потом был удивительный вечер. Настя организовала и привела всех. Ну, почти всех на своё, как она выразилась, воскресение. "Анастасия – "воскресшая". Вот и я дождалась". Одноклассники быстро организовали всё – от стульев до рюмок и магнитофона. Максим лишь метнулся в магазин за хорошим вином и фруктами. Он был неправ – прощались с ним ребята хорошо, искренне. Трогательно было смотреть и на смущающуюся теперь от всеобщего внимания Наталью, – губка встала на место, и лицо стало прехорошеньким. Одной ей теперь оставаться не приходилось. За накрытым всем миром столом говорили хорошие слова и вроде, никто не кривил душой. Вспоминали интересные, трогательные или смешные эпизоды из школьной жизни.
 

   – Ты молодец, что вылечил Стервозу, – как всем известный факт прокомментировал Ванятка. – Хоть и попила она нам кровушки, но мы тоже были хороши, а?
   – Ребята, дайте сказать, – ворвался в разговор Кот. – Мы долго с Максом враждовали. По ерунде всё-таки. Но знаете что? Он мировой парень. Ты мировой парень. Тогда в походе… – Он протянул Максиму руку и крепко пожал протянутую навстречу.
   – Жаль, Серого нет, – вырвалось у Максима.
   – Да, разваливается наш восьмой – боевой. Серый, ты, вот, Косточка… Ребята, за всех нас, – поднял рюмку Пенчо.
   – Я тоже скажу – поднялась долго молчавшая Мышка. – Я, Макс, знаю, наверное, о твоих чудесах больше всех остальных. С начала. С больницы, да? Вы знаете, что те, кто убил нашу Светку уже почти все на том свете?
   – Не надо, Тань, рано! – попросил Макс.
   – Хорошо, не буду. А вы знаете, что кроме вот Наташки и Станы и ещё…гарнизонных… чем он ещё занимался? Вы что, ни газет ни читаете, ни новостей не смотрите?
   – Тань, ну, не о том сегодня.
   – Тогда просто спасибо. За жизнь. И за всё, что было раньше, – спасибо.
   – Ребята, а может, потанцуем? – растворил официоз Кот.
   – Я буду ждать тебя, буду ждать, буду ждать. Я тебя найду, найду, найду – как заклинание повторяла в танце Кнопка.
   – Так говоришь, как бы сон? – прищурив свои чудесные глаза, спросила Косточка.
   – О чём ты? – деланно удивился Максим.
   – Ладно, пусть будет сон, – вздохнула девушка.

 
С Натальей потанцевать не пришлось. Было видно, что в школе после каникул появятся две новые звезды и обе – бывшие Максимовы пациентки.
 

   – Ну вот, а ты говорил: "Не хлопайте дверью"… или что-то такое. Уже обижался на весь неблагодарный мир, – попрекнула Анастасия Макса, когда ватага разбрелась. – Ты представляешь, как я была на весь этот мир озлоблена? И вдруг появился ты – и вот. Слушай, я ни разу ещё с парнем не ходила ночью на речку. Пошли, а?
   – Ну, теперь находишься. Отбою в желающих не будет.
   – Но с тобой-то уже вряд ли. Пошли-пошли, – потянула она Макса из квартиры.

 
И была та же дамба. И те же соловьи. И те же цветы спали под лунным светом. И рядом шла красивая девушка. Им по большому счету действительно воскрешенная к полноценной жизни девушка. Но на душе было только тепло. И немного грустно. Всё-таки "уходя, захлопни дверь"?
 

   – Красота-то какая… Знаешь, что мне было уготовано? Где-то через годик начали бы резать. Сначала немножко – ступню. Потом еще немножко… И так, пока не достали бы ногу из этого… тазобедренного сустава… Максим, родненький, скажи, это правда – навсегда? Это не вернётся? – прижалась девушка щекой к его плечу..
   – Нет-нет, что ты, – поспешил успокоить её Макс. – Хотя…– вдруг остановился он.
   – Что, что "хотя"? Ну, честно!
   – Хотя, понимаешь, сколько времени-то прошло с первого случая? Всего ничего.
   – Это с Пушкарихой?
   – Но во втором случае делали анализы, и ничего, понимаешь, ничего от болезни не осталось.
   – Это со Стервозой?
   – А в третий раз анализы и обследование делали в столице… И тоже – никаких следов болезни. Поэтому, думаю, что…
   – Ты становишься таким, важным, таким рассудительным… "Думаю", "Хотя", – улыбнулась девушка. Нет, чтобы… Одной тут танец жуков устраивал, другой – танец цветов, а мне – успокоительное?
   – Просто тоскливо. Уезжаю…
   – И привык ко мне, как к калечке, правда?
   – Ну, зачем ты так?
   – Я всё понимаю, Макс. Ладно, пошли домой. Ничего, там, вдали, отвыкнешь. Я подожду….

 
Могилка была недавно прибрана и усыпана цветами.
"Папа", – понял Макс, усаживаясь на низенькую скамеечку. Он долго всматривался в дорогие черты, растворяемые в памяти временем и событиями. Затем осторожно, словно по лицу спящей, провел пальцами по камню. Но в отличие от живого лица гранит был холодным и этот холод ледышкой воткнулся в душу подростка. Он прижался к камню щекой и расплакался. Ещё более откровенно, чем тогда, на кухне.
 

   – Ушла, ушла, ушла, – повторял он сквозь плач непонятное сейчас слово. Но он чувствовал своими странными, необъяснимыми им самим струнами – ушла. Было что-то теплое, что-то родное, мамкино вот здесь, на этом старом кладбище. Может, частичка её души? Или какой-то неведомый канал, соединяющий этот и тот мир? И по этой запретной лазейке удавалось маме передавать свое тепло, свою нерастраченную любовь? Или наоборот, нуждалась она там в любви и памяти отца и сына? А теперь – ушла. Не вынесла предательства отца? А заодно – и сына?
   – Она была красивая, я её немножко помню, – прервал истерику подростка голос Кнопки. – Не надо, Макс. Она бы не одобрила.
   – Понимаешь, она ушла. Совсем, – вытирая слёзы, объяснил Максим.
   – Тем более не надо так… Случилось. Ушла. Значит, так надо, да?

 
Простые нескладные слова вдруг успокоили Максима.
 

   – Может, мы… я уезжаю, поэтому и она?
   – Тебе же лучше знать, Макс.
   – А ты что здесь?
   – Вчера толком не попрощалась, решила проводить, догадалась, что ты зайдешь сюда. У тебя когда поезд?
   – Да, пора.

 
Уже на вокзале и уже перед самым отправлением поезда девушка решилась, и привстав на цыпочки, потянулась к возлюбленному.
 

   – Спасибо за вчера, – пролепетала она после поцелуя.
   – ???
   – Я… следила… Прости. Спасибо, что там, на речке с Настей ничего не было… Лучше бы…лучше бы ты оставался, как все. Но я всё равно буду ждать – и она вновь потянулась к юноше.

 
Затем, как в старом кино, она махала вслед рукой Максиму, его вагону, его поезду, следу его поезда.
Максим ехал в столицу. Он не послушал отцовского совета и "уходя не захлопнул дверь". В переносном, конечно, смысле. Но ничуть об этом не жалел. А сейчас его ждала сказка – встреча со Средиземным морем. Неужели это правда и это будет?
 
 
Глава 51
 
 
Карие глаза излучали боль, страдание и мужественную решимость. Максиму вдруг понравился этот взгляд. Было в нем еще и любопытство, и мудрость, и надежда, затаенная от всех, как признак недостойной настоящего мужчины и правителя слабости. Юноша ответил на немой вопрос своим взглядом таких же карих глаз. "Пока не знаю", – попытался передать он. "Немного доверия и терпения – и я Вам отвечу".
 

   – Оставьте нас двоих, – повелительным, воистину королевским жестом отправил он присутствующих.