Прус Болеслав. Эмансипированные женщины

   — Мы видели в окно, что вы приехали! Вы к нам? Нет, к Корковичам. Ах, если бы вы только знали, какие у нас строгости! А знаете, в июле умерла Зося Пясецкая…
   — У меня по всем предметам отлично, я получила первую награду, — громче других говорила красивая брюнетка с бархатными глазами.
   — Милая Мальвинка, да не хвастайся ты так!
   — А ты, Коця, не мешай. Я ведь была ученицей панны Магдалены, и ей будет приятно узнать, что во всем пансионе я самая способная.
   — Знаете, панна Магдалена, бедная Маня Левинская так и не кончила шестой класс.
   — А, это ты, Лабенцкая! Как поживаешь! — спросила Мадзя. — Почему же Маня не кончила?
   — Она должна жить у своего дяди Мельницкого. Помните, такой толстяк. После смерти пани Ляттер его разбил паралич, и Маня за ним ухаживает.
   — Вы совсем меня забыли. А я так по вас скучаю!
   — Да что ты, Зося, вовсе не забыла!
   — Мне столько надо сказать вам! Пойдемте к окну.
   Зося увлекла Мадзю к окну и зашептала:
   — Если вы его увидите… Ведь он скоро должен вернуться…
   — Кто, Зося?
   — Ну… пан Казимеж Норский…
   — Ты все еще думаешь о нем? И это в шестом классе! — огорченно воскликнула Мадзя.
   — Нет, я совсем о нем не думаю. Пан Романович в тысячу раз лучше! Ах, панна Магдалена, какую он за лето отпустил красивую бороду!
   — Ты ребенок, Зося!
   — Вовсе не ребенок, я умею уже презирать. Пусть женится на этой монголке.
   — Кто, на ком? — бледнея, спросила Мадзя.
   — Казимеж на Аде Сольской, — ответила Зося.
   — Кто тебе наболтал таких глупостей?
   — Никто не наболтал, никто ничего не знает, только… чует мое сердце. Ах, недаром сидят они в Цюрихе!
   В дверь постучали. Девочки бросились врассыпную, как стайка воробьев при виде ястреба. Вошла горничная и позвала Мадзю завтракать.
   В комнате начальницы Мадзя застала седенькую, худенькую, но очень подвижную старушку.
   — Я здешняя хозяйка, — весело сказала старушка. — Дочки нет, так что позвольте предложить вам…
   Старушка была похожа на докторшу Бжескую, и растроганная Мадзя поцеловала ей руки.
   — Присаживайтесь, дитя мое, простите, не помню, как звать вас?
   — Магдалена.
   — Присаживайтесь, панна Магдалена! Я налью вам кофе, вы, наверно, устали. И булочку намажу маслом. Я это умею.
   — Большое спасибо, я не ем масла, — прошептала Мадзя, не желая вводить в расходы свою покровительницу.
   — Вы не хотите масла? — удивилась старушка. — Что, если об этом узнает Фелюня? Избави бог! Она считает, что без масла хлеб ничего не стоит. Мы все здесь должны есть масло.
   Итак, Мадзя ела булочку с маслом, и в сердце ее это отозвалось тихой печалью. Когда у родителей на полдник подавали в беседке кофе, булочку тоже ели только с маслом… Что поделывают теперь майор, ксендз, папа с мамой? Ах, как тяжело покидать родной дом!
   Старушка, угадав, быть может, ее печальные мысли, сказала:
   — Вы теперь, наверно, надолго в Варшаву, как и мы? Фелюня уже очень давно не была в деревне.
   — Ах нет, нет, сударыня! — запротестовала Мадзя. — Через год я, может, вернусь домой. Я хочу открыть небольшой пансион, — прибавила она, понизив голос.
   — В Варшаве? — живо спросила старушка, глядя на Мадзю испуганными глазами.
   — О нет, что вы! В Иксинове.
   — Иксинов?.. Иксинов?.. У нас нет ни одной ученицы из Иксинова. Что ж, может, оно и хорошо. Вы бы присылали к нам учениц в старшие классы.
   — Ну конечно, только к вам, — ответила Мадзя.
   Старушка успокоилась.
   В соседнюю гостиную, куда дверь была полуотворена, вошла начальница, а за нею какая-то дама.
   — Я согласна платить четыреста, — говорила дама. — Что ж, ничего не поделаешь!
   — У меня для вашей девочки уже нет места, оно вчера было занято, — отвечала начальница.
   Минута молчания.
   — Как же так? Ведь может же в таком просторном дортуаре поместиться еще одна кроватка, — снова с беспокойством заговорила дама.
   — Нет, сударыня. У нас количество учениц определяется размерами помещения. Либо много воздуха, либо малокровие, а я не хочу, чтобы в моем пансионе дети страдали малокровием.
   Дама, видно, собралась уходить.
   — Пани Ляттер никогда не была такой несговорчивой, — сказала она с раздражением в голосе. — До свидания, сударыня!
   — Потому-то и кончила плохо. До свидания, сударыня! — ответила начальница, провожая даму в коридор.
   Мадзю поразила решительность панны Малиновской, но еще больше лицо ее матери. Во время разговора в гостиной на лице старушки испуг сменялся гордостью, гнев — восторгом.
   — Она всегда такая, моя Фелюня! — сложив руки и тряся от волнения головой, говорила мать. — Какая это исключительная женщина! Не правда ли, панна… простите, панна…
   — Магдалена, — подсказала Мадзя.
   — Да, да, панна Магдалена… вы уж меня извините. Не правда ли, Фелюня необыкновенная женщина? Во всяком случае, я другой такой не встречала.
   На пороге показалась начальница.
   — Ну как, мама, — спросила она, — белье у Гневош сходится со списком?
   — Белья у нее достаточно, — ответила старушка, — но списка никакого нет.
   — По обыкновению! Гневош сегодня вместо прогулки пересчитает с вами белье и составит список, а когда отец навестит ее, даст ему список на подпись. Вечный беспорядок!
   Затем панна Малиновская обратила свой спокойный взор на Мадзю.
   — Прошу, панна Магдалена, ваши вещи в бывшей комнате Сольской. До пяти часов вы можете занять эту комнату. До этого времени вы свободны.
   Мадзя поблагодарила старушку за завтрак и направилась в указанную ей комнату. Она нашла там свой дорожный сундук и картонки, большой медный таз с водой, белоснежное полотенце и — ни живой души. Все, видно, были заняты, никто и не помышлял о том, чтобы занимать ее.
   Брр! как здесь холодно! В ушах у Мадзи все еще отдается стук колес поезда, ее все еще поташнивает от паровозной гари, так трудно освоиться с мыслью, что она уже в Варшаве. Остановившись посреди комнаты, она закрывает глаза, чтобы представить себе, будто она еще не уехала из Иксинова. За дверью слышен шорох, — может, это идет мама? Кто-то кашлянул, — это, наверно, отец или майор! А это что? Ах, это пронзительные звуки шарманки!..
   Как хотелось ей в эту минуту кого-нибудь обнять и поцеловать, как хотелось, чтобы кто-нибудь поцеловал ее. Если бы кто-нибудь хоть слово вымолвил, хоть послушал, как хорошо было ей дома и как тоскливо сегодня! Если бы услышать хоть одно слово утешения! Ни звука! По коридору бесшумно снуют люди; порою около лестницы кашлянет швейцар; в открытую форточку тянет духотой, а где-то далеко, на другой улице, играет шарманка…
   «О моя комнатка, мой сад, мои поля! Даже наше маленькое кладбище не так уныло, как этот дом; даже на могиле бедного самоубийцы не так пустынно, как в этой комнате», — думает Мадзя, с трудом сдерживая слезы.
   Если бы хоть что-нибудь напоминало тут Сольскую! Нет, ничего не осталось! Даже обои ободраны и стены покрашены в стальной цвет, напоминающий спокойные глаза панны Малиновской.
   Когда Мадзя переоделась, к ней вбежала панна Жаннета.
   — Ах, наконец-то! — воскликнула Мадзя, протягивая руки озабоченной девице, которая когда-то совершенно ее не занимала, а сейчас казалась самым дорогим существом в мире.
   — Я пришла проститься с тобой, мы уходим сейчас с классом в Ботанический сад, а потом, может, не увидимся…
   — Ты не зайдешь ко мне? — с сожалением воскликнула Мадзя.
   — Не могу, сегодня мое дежурство.
   — А нельзя ли и мне пойти с вами на прогулку? — спросила Мадзя умоляющим голосом.
   — Право, не знаю, — ответила Жаннета с еще более озабоченным видом. — Попроси панну Малиновскую, может, она разрешит.
   — Что ж, тогда до свидания, — грустно сказала Мадзя.
   Тяжело ей было оставаться в этой светло-голубой комнате, но еще больше боялась она обращаться к начальнице за разрешением. Панна Малиновская так занята, что, если она откажет или разрешит с неохотой?
   — Не больна ли ты? — спросила вдруг панна Жаннета. — А то я скажу, и к тебе сейчас же придет доктор.
   — Ради бога, Жаннета, ничего не говори! Я совершенно здорова!
   — У тебя такой странный вид, — сказала панна Жаннета и, слегка пожав плечами, простилась с Мадзей.
   После ухода подруги Мадзя снова осталась одна со своими мыслями, которые так терзали ее, что она отважилась на героический шаг. Выйдя из комнаты, она пробежала на цыпочках через коридор, озираясь при этом так, точно собиралась совершить преступление, и в гардеробной отыскала мать начальницы.
   — Сударыня, — сказала она, краснея, — у меня есть свободное время, не могу ли я помочь вам?
   Старушка в эту минуту считала белье с пансионеркой, у которой от слез покраснели глаза.
   — Дорогая панна… простите, панна Магдалена, — подняла она на Мадзю удивленные глаза, — чем же вы можете мне помочь? Скорее что-нибудь нашлось бы у Фелюни. Она сейчас у себя в кабинете.
   И старушка снова взялась считать белье.
   — Носовых платков пятнадцать, — говорила она пансионерке. — Написала, деточка?
   — Написала, — прошептала девочка и руками, перепачканными в чернилах, стала тереть глаза.
   — Надо четко писать, деточка, очень четко…
   Выйдя из гардеробной, Мадзя со страхом вошла в кабинет, где панна Малиновская, склонившись над письменным столом, писала письма.
   Услышав шум шагов, начальница повернула голову.
   — Сударыня, не могу ли я чем-нибудь помочь вам? — тихо спросила Мадзя.
   Панна Малиновская пристально на нее посмотрела, словно силясь отгадать, какую цель преследует Мадзя, предлагая ей свою помощь.
   — Что вы, что вы! — воскликнула она. — Пользуйтесь, дорогая, теми часами свободы, которые вам остались. Работы у вас будет предостаточно.
   Получив отказ, пристыженная и подавленная Мадзя торопливо удалилась к себе в комнату. Чтобы не предаваться отчаянию, она вынула из дорожного сундука все вещи, книги и тетради и стала их снова укладывать.
   Занятие это не требует особого умственного напряжения, и оно успокоило Мадзю. Только теперь она поняла разницу между родным домом, где у всех было время, чтобы любить ее, и чужим домом, где ни у кого не было времени даже поговорить с нею.
   Около трех часов в коридоре поднялось движение: пансионерки вернулись с прогулки, а затем пошли обедать. По отголоскам, доносившимся до ее слуха, Мадзя поняла, что девочки идут парами и тихонько разговаривают. При пани Ляттер в такие минуты было много шума, смеха, беготни, а сегодня ничего похожего!
   «Обо мне забыли!» — вдруг подумала Мадзя, сообразив, что ее никто не зовет обедать.
   Кровь бросилась ей в голову, слезы навернулись на глаза, с непреодолимой силой ее потянуло домой.
   «Домой, домой! Не надо мне ни панны Малиновской, ни ее протекции, ни ее гостеприимства! Да моя мама с нищим так не обошлась бы, если бы он очутился у нас в обеденную пору! У меня девяносто рублей кредитками да несколько золотых майора, можно вернуться домой. А в Иксинове, если я в месяц даже пятнадцать рублей заработаю, никто не посмеет меня оскорбить!»
   Так говорила себе Мадзя, в волнении расхаживая по комнате… на цыпочках. Она опасалась, как бы кто не услышал ее шагов и не вспомнил о ней. Ей хотелось, чтобы все о ней забыли, чтобы стены расступились и она незаметно смогла уйти из этого странного дома.
   — Боже, боже, и зачем я сюда приехала? — шептала Мадзя, ломая руки.
   Весь ужас ее положения представился Мадзе, когда она почувствовала вдруг, что хочет есть.
   «У меня нет гордости, — думала она в отчаянии. — Как можно в такую минуту испытывать голод?»
   Но тут она удивилась: наверху поднялось движение, раздался смех, беготня, звуки фортепьяно. Несколько пар, кажется, даже пустились танцевать.
   — Что это значит? — сказала она себе. — Стало быть, и здесь можно веселиться?
   В эту минуту послышался стук в дверь, и в комнату, улыбаясь, вошла панна Малиновская.
   — Теперь наша очередь, — сказала она, — прошу!
   Она взяла Мадзю под руку и повела в комнату своей матери, где был накрыт стол на три персоны и дымилась суповая чашка.
   «Боже, я так никогда и не поумнею!» — подумала Мадзя, смеясь в душе над собой.
   Мрачные мысли прошли, зато разыгрался аппетит.
   — Ну, вот, как будто немножко отдохнула, — заметила панна Малиновская после жаркого. — Право, мне даже завидно, что вам не удалось открыть маленький пансион в этом вашем Иксинове.
   — О, я вернусь и открою хотя бы два класса: приготовительный и первый, — ответила Мадзя, желая успокоить хозяйку дома.
   — Два класса тоже дадут себя знать, особенно на первых порах. Нам-то это знакомо, правда, мама?
   — Ах! — вздохнула старушка, хватаясь руками за голову. — Да тебе еще такой пансион достался! Не приведи бог! Знаете, панна Магдалена, — обратилась она к Мадзе, — сколько я слез пролила, сколько ночей не спала прошлую четверть! Но Фелюня железный человек. Да!
   — Можно мне заходить изредка к вам, чтобы присмотреться к делу? — робко попросила Мадзя у начальницы.
   — Пожалуйста, но что вы здесь увидите, дорогая? Надо раньше всех вставать, позже всех ложиться, за всем следить и, что самое главное, каждому сразу определить его обязанности, и никаких поблажек! Когда пани Ляттер не исключила первую пансионерку за то, что та с опозданием явилась от родителей, все было потеряно. С этой минуты начались визиты студентов к панне Говард, прогулки панны Иоанны. Однако не будем говорить об этом. Вы знакомы с пани Коркович, у которой будете работать?
   — Девочек я знаю. А пани Коркович, кажется, как-то видала, — ответила Мадзя.
   — Я ее тоже не знаю. Слыхала, что люди они богатые, выскочки, и пани Коркович заботится о воспитании дочерей. Разумеется, если вам будет у них плохо, мы найдем другое место, а может, даже у меня откроется вакансия.
   — Ах, это было бы лучше всего! — сложив руки, воскликнула Мадзя.
   Панна Малиновская покачала головой.
   — Погодите, погодите! Спросите лучше у ваших подруг, в таком ли они восторге? — сказала начальница. — Ничего не поделаешь! Я не хочу идти по стопам пани Ляттер.
   После обеда начальница поднялась наверх, где, несмотря на ее присутствие, пансионерки шумели по-прежнему. Без четверти пять она забежала к Мадзе.
   — Одевайтесь, — сказала она, — едем. Дорожный сундук пришлют через час.
   Когда Мадзя осталась одна, ее охватил страх. Как примет ее пани Коркович? Может, и у нее такие строгости, как у панны Малиновской? Бледная, она дрожащими руками надела пальто, а поскольку была одна в комнате, перекрестилась и, опустившись на колени, помолилась богу, прося благословения в такую важную минуту жизни.

Глава вторая

Дом с гувернанткой

   Начальница приоткрыла дверь и позвала Мадзю. Они вышли на улицу, взяли извозчика и через несколько минут уже были в бельэтаже роскошного особняка. Панна Малиновская дернула хрустальную ручку звонка, и лакей в синем фраке и красном жилете отворил дверь.
   — Как прикажете доложить? — спросил он.
   — Мы должны были приехать в пять часов, — входя в прихожую, ответила панна Малиновская.
   Не успели они снять пальто, как из гостиной выбежала низенькая, толстая, подвижная дама, в шелковом платье с длинным шлейфом и кружевным воротничком, с кружевным платочком в одной руке и веером слоновой кости в другой. В ушах ее сверкали два крупных брильянта.
   — Ах, пани начальница, вы сами побеспокоились, как я вам благодарна! — воскликнула дама, пожимая руку панне Малиновской. — Как я счастлива, что наконец познакомилась с вами! — обратилась она к Мадзе. — Прошу в гостиную! Ян, скажите барышням, чтобы они сейчас же шли сюда. Прошу, покорнейше прошу, садитесь! Вот на эти креслица!
   И она пододвинула два золоченых креслица, крытых малиновым шелком.
   — Когда же приезжают Сольские? — спросила дама, глядя на Мадзю. — У пана Сольского по соседству с нами имение, и какое имение! Леса, луга, а земля какая! Шесть тысяч моргов! Муж говорит, что там за гроши можно построить сахарный завод и получать огромные доходы. Вы переписываетесь с панной Сольской? — снова спросила она у Мадзи.
   — Да, раза два я писала ей, — в замешательстве ответила Мадзя.
   — Как два раза! — воскликнула дама. — Кому выпало счастье иметь подругу в таких сферах, тот должен поддерживать с ней постоянную переписку. Я влюблена в панну Сольскую. Какой ум, какая скромность и благовоспитанность!
   — Вы знакомы с панной Сольской? — вмешалась в разговор панна Малиновская, со свойственным ей спокойствием глядя на толстуху.
   — Лично нет, еще не имела чести познакомиться. Но пан Згерский столько мне о ней рассказывал, что я даже набралась смелости и попросила ее принять участие в сборе средств на строительство больницы в наших местах. И знаете, она прислала тысячу рублей и в самых учтивых выражениях ответила мне на письмо!
   Пухлые щеки пани Коркович затряслись.
   — Простите, сударыня, — продолжала она, моргая глазами, — но я без волнения не могу вспоминать об этом. Только панне Сольской, только семейству Сольских я первая нанесла бы визит, так я преклоняюсь перед ними… К тому же такое близкое соседство…
   Лицо Мадзи сияло от восторга, когда она слушала разглагольствования пани Коркович. Какое счастье попасть в дом, где так любят твою подругу! И какая, наверно, благородная женщина сама пани Коркович, если она сумела оценить Аду по достоинству, даже не зная ее! Зато лицо панны Малиновской ничего не выражало, а может, выражало скуку или насмешку. Она сидела выпрямившись, и большие глаза ее смотрели так, что трудно было понять, что, собственно, привлекает ее внимание: пани ли Коркович, ее ли гостиная, заставленная пестрыми гарнитурами мебели, или два огромных ковра на полу, из которых один был темно-вишневый, а другой светло-желтый.
   Когда хозяйка поднесла к губам кружевной платочек, словно давая понять, что она уже излила все свои восторги, панна Малиновская спросила:
   — В чем будут заключаться обязанности панны Бжеской у вас?
   Пухлая дама смешалась.
   — Обязанности? Никаких! Быть компаньонкой моих дочерей, чтобы они приобрели хорошие манеры, и помогать им в ученье, собственно, следить за ними. Мои девочки берут уроки у лучших учителей и учительниц.
   — А какое вы назначаете жалованье панне Бжеской? Насколько я помню…
   — Триста рублей в год, — прервала ее дама.
   — Да, триста рублей, — повторила панна Малиновская и, повернувшись к покрасневшей от изумления Мадзе, прибавила: — На протяжении года у вас будет одна свободная неделя на рождество, вторая на пасху и месяц летом, когда вы можете навестить родителей.
   — Ну, разумеется! — подтвердила пани Коркович.
   — И само собой разумеется, в доме пана и пани Коркович с вами будут обходиться как со старшей дочерью…
   — Даже лучше: я ведь знаю, кого беру в дом!
   — А теперь позвольте мне посмотреть комнату панны Бжеской, — продолжала начальница, поднимаясь с золоченого креслица с таким равнодушием, точно это был самый обыкновенный табурет.
   — Комнату? — повторила пани Коркович. — Ах да, комнату панны Бжеской… Прошу!
   Мадзя, как автомат, последовала за панной Малиновской. Под предводительством подвижной хозяйки дома они миновали длинную анфиладу гостиных и кабинетов и очутились в небольшой, но чистой комнате с окном, выходившим в сад.
   — Кровать я сейчас велю принести, — говорила хозяйка дома. — Рядом живут мои девочки, а сын… на третьем этаже.
   — Вот видите, у вас и пепельница есть на случай, если вы когда-нибудь научитесь курить папиросы, — сказала Мадзе панна Малиновская.
   — Ах, это пепельница моего сына, он иногда любит здесь вздрем… почитать после обеда, — ответила смущенная хозяйка дома. — Но он больше сюда не заглянет.
   — До свидания, сударыня, — сказала вдруг панна Малиновская, пожимая пани Коркович руку. — Благодарю вас за условия. Будьте здоровы, Мадзя, — прибавила она, — работайте так, как вы умеете, и помните, что мой дом всегда открыт для вас. Конечно, до тех пор… пока не приедут ваши друзья и покровители Сольские, которых я временно заменяю, — прибавила она с ударением.
   — Ах! — вздохнула пани Коркович, глядя на Мадзю с выражением материнской любви. — Уверяю вас, Сольские останутся довольны!
   Когда после осмотра дамы вернулись в гостиную, они застали там двух изящно одетых, вполне сформировавшихся барышень, пожалуй, слишком сильно затянутых в корсеты. Обе были блондинки с красивыми чертами лица, только у одной лоб был наморщен, точно она на кого-то сердилась, а у другой брови высоко подняты и рот полуоткрыт, точно она чего-то испугалась.
   — Позвольте представить вам моих дочерей, — сказала хозяйка дома. — Паулина, Станислава!
   Обе девочки сделали панне Малиновской реверанс по всем правилам, причем брови у Станиславы поднялись еще выше, а лоб у Паулинки избороздили еще более угрюмые морщины.
   — Панна Бжеская, — сказала хозяйка дома.
   — О, мы знакомы! — воскликнула Мадзя, целуя девочек, которые покраснели и мило улыбнулись ей, одна с некоторой горечью, другая — с выражением меланхолии.
   — Всего хорошего, сударыня, — повторила панна Малиновская. — До скорого свидания, Мадзя! Будьте здоровы, дети!
   Мадзя проводила начальницу до лестницы и, целуя ее в плечо, прошептала:
   — Боже, как я боюсь!
   — Не беспокойтесь, — ответила панна Малиновская. — Я таких господ знаю, мне уже ясно, чего им надо.
   Когда Мадзя вернулась в гостиную, пани Коркович отошла от золоченого гарнитура и уселась в бархатное кресло, а Мадзе указала на стул.
   — Вы, сударыня, давно имеете удовольствие знать Сольских? — спросила дама.
   В эту минуту девочки схватили Мадзю за руки и в один голос крикнули:
   — А что, Вентцель все еще учится в пансионе?
   — А про пани Ляттер вы слыхали?
   — Линка! Стася! — прикрикнула на них мать, хлопнув рукой по подлокотнику кресла. — Сколько раз я вам говорила, что воспитанные барышни не перебивают старших? Сейчас… Ну вот и забыла, о чем хотела спросить панну Бжескую!
   — Ну конечно, все о тех же Сольских, имение которых по соседству с папиной пивоварней, — с сердитым видом ответила Паулинка.
   — Линка! — погрозила ей мать. — Линка, ты своим поведением вгонишь меня в гроб! Помни, я недавно вернулась из Карлсбада!
   — Но, мама, вы уже едите салат из огурцов, — вмешалась Стася.
   — Маме можно все есть, мама знает, что делает, — ответила дама. — Но воспитанные барышни не должны… Линка, ты скоро усядешься на колени панне Бжеской!
   — Точно я не сидела в пансионе!
   — В пансионе это другое дело!
   В прихожей раздался могучий бас:
   — Говорил я тебе, шут гороховый, чтобы ты не смел рядиться, как обезьяна!
   — Барыня велели, — ответил другой голос.
   Дверь отворилась, и в гостиную вошел бородатый мужчина в шляпе.
   — Что это сегодня за маскарад? — кричал господин в шляпе. — Какого черта…
   Он умолк и снял шляпу, заметив Мадзю.
   — Мой супруг, — поспешила представить его хозяйка дома. — Панна Бжеская.
   Пан Коркович с минуту смотрел на Мадзю; на добром его лице изобразилось удивление.
   — А! — сказал он протяжно.
   — Задушевная приятельница Сольских.
   — Э! — ответил он пренебрежительно, а затем, взяв руку Мадзи в свои огромные лапы, сказал: — Так это вы будете учить наших девочек? Будьте к ним снисходительны. Они у нас глупенькие, но старательные!
   — Пётрусь! — остановила его супруга, торжественно поправляя кружевной воротничок.
   — Милая Тоня, кого ты хочешь обмануть, учительницу? Да она мигом распознает твоих дочек, как сиделец молодое пиво. Ну как, этот болван уже вернулся?
   — Я тебя не понимаю, Петр, — возмутилась дама.
   — Папа спрашивает, вернулся ли Бронек! — объяснила Паулинка.
   — Что подумает панна Бжеская о нашем доме! — взорвалась дама. — Не успел войти и уже зарекомендовал себя как грубиян!
   — Но ведь я всегда такой, — ответил господин, с удивлением разводя руками. — Панна Бжезинская, или как ее там, не будет платить по моим векселям, если бы я даже за ней приударил. Вот негодяй! Не наказывал, не лупил его, покуда он был мал, так теперь сущее наказание с ним!
   — Что ты болтаешь? Что с тобой? — кричала пани Коркович, видя, что Мадзя испугалась, а обе дочери смеются.
   — Что я болтаю? Этот гуляка не заплатил вчера в банке по векселю, и если бы не Свитек, добрая душа, ко мне в контору явился бы нотариус. Ах разбойник!
   — Но ведь Бронек не растратил этих денег, он только опоздал! — прервала мужа возмущенная пани Коркович.
   — Хорошо ты его защищаешь, нечего сказать! Да если бы он хоть грошик истратил из этих денег, то был бы вором, а так просто болван! — кричал отец.
   Супруга побагровела. Она вскочила с кресла и, задыхаясь, сказала Мадзе:
   — Панна Бжеская, пройдите, пожалуйста, с девочками к ним в комнату. Ну, милый, такой скандал при особе, которая нас не знает…
   Мадзя, бледная от волнения, вышла из гостиной. Но обе девочки были по-прежнему веселы; когда они очутились в своей комнате, Липка, глядя Мадзе в глаза, спросила:
   — Панна Магдалена, вы, что, боитесь папы? Вы думаете, папочка в самом деле такой страшный? — прибавила она, склонив набок голову. — Да у нас никто его не боится, даже Стася!
   — Знаете, панна Магдалена, папочка вот как делает, — вмешалась Стася. — Если он рассердится на маму, то ей самой ничего не скажет, только нам начинает на нее наговаривать. И если Бронек выкинет штуку, папочка ему тоже ничего не скажет, только нам или маме начинает грозиться, что расправится с ним.