Прус Болеслав. Эмансипированные женщины

   — Теперь он на всех будет вам жаловаться, — вмешалась Линка. — О, я знаю! Вы очень папочке понравились!
   — И маме, — прибавила Стася. — Мама вчера говорила, что если бы вы были умнее и поторговались, то могли бы получать у нас пятьсот рублей в год.
   — Милая Стася, панна Магдалена и так получит пятьсот, — прервала ее Линка.
   — Что вы выдумываете, дети? — со смехом воскликнула Мадзя. — Где это видано, выдавать семейные тайны?
   — А разве вы не член нашей семьи? — бросилась Стася Мадзе на шею. — Вы у нас и часу не пробыли, а мне кажется, уже целый век!
   — Я вижу, вы эту подлизу будете больше любить, чем меня. А я вас просто обожаю, хоть и не обрываю на вас платье, — надулась Линка, прижимаясь к плечу Мадзи.
   — Я вас обеих буду любить одинаково, скажите только мне, что вы теперь учите? — сказала Мадзя, целуя по очереди обеих девочек. Сперва Стасю и Линку, потом Линку и Стасю.
   — Я скажу, панна Магдалена! — воскликнула Стася. — С тех пор как мы ушли из пансиона, мы все учили: словесность, историю, алгебру, французский…
   — А как начались каникулы, ничего не делаем, — подхватила Линка.
   — Нет уж, извини, я учусь играть на фортепьяно, — прервала ее Стася.
   — Ты влюблена в пана Стукальского, а он бранится, говорит, что с твоими лапами тебе только картошку чистить.
   — Милая Линка, у тебя самой роман с паном Зацеральским, вот ты и думаешь, что все так уж сразу и должны влюбляться, — покраснела Стася.
   — Тише, дети! — успокоила их Мадзя. — Что это за пан Зацеральский?
   — Художник, он учит Линку рисовать, а папа все спрашивает, когда же они начнут натирать у нас полы, а то полотеры дорого стоят.
   — А Стасю пан Стукальский учит играть на фортепьяно и пол-урока только и делает, что пальцы ей распяливает на клавишах. Ты не думай, мама уже заметила, что во время занятий у вас музыку мало слышно. Клянусь богом, если бы твой Коць получал за урок не два рубля, а только рубль, кончились бы все эти нежности.
   — Может, скажешь, что твой Зацеруша стал бы учить тебя даром? — съязвила Стася.
   — Меня-то он бы учил даром, — ответила обиженная Линка, — я чувствую натуру…
   — Ну конечно! Когда он задал тебе нарисовать корзину вишен, ты вишни съела, листья выбросила за окно, а потом сказала, что у тебя голова разболелась.
   — Ах боже мой, дети! — успокаивала девочек Мадзя. — Скажите мне лучше, где вы занимаетесь?
   — Стася на фортепьяно играет наверху, я рисую в оранжерее, а другими предметами мы занимаемся, то есть будем заниматься в учебном зале, — объяснила Линка.
   — Я вас туда провожу, — вызвалась Стася.
   — И я.
   Девочки подхватили Мадзю под руки и, выйдя из своей комнаты, через анфиладу кабинетов, коридоры и переходы проводили ее в большой зал.
   Было уже темно, и Линка, найдя спички, зажгла четыре газовых рожка.
   — Вот наш учебный зал, — сказала она, — на каникулах здесь гладили белье.
   — Нет, уж извини, здесь стояли сундуки с шубами, — поправила ее Стася.
   Мадзя с удивлением осматривала зал. Перед изящными столиками стояло несколько мягких скамей, классная доска была большая, как в пансионе, а главное, один шкаф был заставлен чучелами зверей, а другой физическими приборами.
   — Зачем же столько скамей? — спросила Мадзя.
   — Да… мама хочет, чтобы у нас занималась группа девочек и преподавали лучшие учителя, — ответила Линка.
   — А к чему эти приборы? Вы учите физику?
   — Нет еще, — ответила Стася. — Но, видите ли, панна Магдалена, дело было так: мама узнала, что у панны Сольской есть все эти приборы, и тотчас купила и нам.
   — И все они стоят без употребления?
   — Конечно, — сказала Линка, — в пневмоническом, или как там его называют, насосе Бронек мышей давил, ну, папа разбил колокол, накричал на Бронека и запер шкаф на ключ. Но вам он ключ отдаст.
   С полчаса осматривала Мадзя учебный зал, пока наконец лакей, одетый уже в сюртук, не доложил, что чай подан.
   — Мне бы хотелось помыть руки, — сказала Мадзя.
   — Так пойдемте в вашу комнату, — предложила Стася. — Линка, выключи газ, а я возьму спички.
   Они снова прошли через сени, гардеробную, освещенный коридор и остановились перед одной дверью. Стася зажгла спички, Линка толкнула дверь, и Мадзя… почувствовала вдруг крепкий запах табаку и в то же самое время услышала мужской голос:
   — Вон отсюда! Вам чего надо?
   Раздался скрип, стук, и с шезлонга вскочил жирный молодой человек, в одном жилете. К счастью, спичка погасла.
   — Вам чего надо, козы? — спрашивал заспанный молодой человек.
   — Что ты здесь делаешь? Это комната панны Бжеской! — кричали обе девочки.
   — Пошли прочь! — проворчал молодой человек, силясь запереть дверь, которую держала Линка.
   Но тут в глубине коридора распахнулась другая дверь, и из нее выбежали пани Коркович, пан Коркович, а за ними лакей с канделябром.
   — Что ты здесь делаешь, Бронек? — с беспокойством спросила пани Коркович у молодого человека, который, спрятавшись за шкафом, натягивал сюртук. — А где кровать? — обратилась она к лакею, когда осветилась внутренность комнаты. — Ян, где кровать для панны Бжеской?
   — Да наверху, в комнате молодого барина.
   — Ты с ума сошел? — ахнула дама.
   — Вы же, барыня, велели поставить кровать в ту комнату, где спит молодой барин.
   — Где спит после обеда, дурень ты этакий! — говорила рассерженная дама.
   — Так ведь пан Бронислав там и спит после обеда, а здесь только под вечер, — оправдывался лакей.
   — Отвори окно, принеси оттуда кровать. Ах негодяй!
   — Эх, вижу, давно я на этом заводе машин не смазывал! — произнес пан Коркович. Вырвав канделябр из рук у лакея, он схватил его за шиворот и вывел в гардеробную. Через минуту раздался крик и тупой звук ударов.
   — Пойдемте в столовую, — вздохнула хозяйка. — Это ужас, что сейчас делается с прислугой!
   Когда все уселись за стол, она обратилась к Мадзе:
   — Мой сын Бронислав… Извинись же перед панной Магдаленой за свой бестактный поступок.
   Толстый молодой человек проворчал с низким поклоном.
   — Про… прошу прощенья, сударыня. Хотя, право, не знаю, за что?
   — За то, что осмелился спать в комнате панны Магдалены.
   — Все меня попрекают, говорят, соня! Но ведь должен же человек спать!
   Вошел Коркович-старший.
   — Ну! — крикнул он сыну. — Расскажи-ка мне, что вчера произошло в банке?
   — А вы, папаша, уже поднимаете шум! — ответил сын. — Честное слово, я уйду от вас!
   — Прошу тебя, Пётрусь, оставь его в покое, — вмешалась мать. — Стася, позвони.
   Вошел Ян, закрывая платком нос.
   — Ты почему не прислуживаешь за чаем? — спросил хозяин.
   — Позвольте, барин, поблагодарить вас за службу.
   — Что это значит? — грозно крикнул хозяин.
   — Да так! — ответил слуга. — Вы, барин, только и знаете, что оскорблять человека, а потом удивляетесь…
   — Ну-ну! Не болтай пустого! Ничего с тобой не случилось!
   — Легче вам, барин, бить, чем мне принимать побои! — пробормотал Ян.
   Изумленная и перепуганная Мадзя подумала, что в доме Корковичей есть много странностей.

Глава третья

Каково учить чужих детей

   Пани Коркович пользовалась в доме неограниченной властью. Только ее боялись слуги, только ей уступал муж, только ее приказания выполняли девочки и даже обожаемый сын, который не очень-то слушался папаши.
   Она подчинила себе домашних лишь после того, как они оказали ей большее или меньшее сопротивление. Каково же было ее удивление, когда через некоторое время она обнаружила, что в доме рядом с нею вырастает новая фигура — Мадзя.
   Веселая, вежливая даже с прислугой, Мадзя с каждым днем приобретала в доме все больший вес, хотя сама никогда не противоречила хозяйке и была гораздо послушней, чем Линка и Стася. Все чувствовали ее присутствие, и прежде всего сама хозяйка, хотя она никак не могла постигнуть, как же это получается.
   Через несколько дней после приезда Мадзи пани Коркович торжественно вызвала гувернантку в гостиную, чтобы дать ей указания, в каком направлении должны вестись занятия с барышнями.
   — Панна… панна Бжеская, — начала пани Коркович, рассаживаясь на диване, — вам надо съездить к панне Малиновской и спросить у нее, каких учителей она могла бы порекомендовать для моих девочек. Так или иначе, я полагаю, что мужу придется пригласить пана Романовича, он ведь читал в апреле лекцию в ратуше и осенью тоже будет читать. Кроме пана Романовича, мы пригласим еще кое-кого…
   — Сударыня, — сказала Мадзя, — а зачем нашим девочкам учителя?
   Пани Коркович вздрогнула.
   — Что? Как зачем?
   — Трудно сказать, что дадут девочкам уроки, — продолжала Мадзя, — а меж тем расходы предстоят большие. Если даже считать, что в день у них будет два урока по два рубля, и то в месяц составится около ста рублей. Мое жалованье, уроки музыки и рисования стоят девяносто рублей, всего получится около двухсот рублей.
   — Двести! — в замешательстве повторила пани Коркович. — Я об этом не подумала. Но у нас будет группа, человек десять, так что на каждую ученицу придется каких-нибудь двадцать рублей, а то и того меньше…
   — А вы уже набрали эту группу?
   — Я как раз этим занимаюсь. Но сейчас у меня еще никого нет, — с беспокойством ответила пани Коркович.
   — Давайте, сударыня, сделаем так. Когда вы наберете группу, тогда мы и обратимся к учителям, а пока я буду повторять с девочками то, что они проходили в пансионе и успели уже подзабыть.
   — Двести рублей в месяц! — шептала дама, вытирая платком лицо. — Ясное дело, придется подождать. — Минутку передохнув, она прибавила: — Итак, решено. Я займусь подбором группы, а вы спросите у панны Малиновской, каких она может рекомендовать учителей. А пока повторяйте с девочками то, что они прошли в пансионе.
   — Хорошо, сударыня.
   Пани Коркович была довольна, что окончательный приказ исходил от нее и что Мадзя без возражений согласилась его выполнить. Она была довольна, но в душе у нее осталось смутное чувство тревоги.
   «Двести рублей! — думала она. — Как это мне сразу не пришло в голову? Что ж, на то она и гувернантка».
   Это было только начало.
   В жаркие дни пан Коркович-старший с незапамятных времен привык являться к обеду без сюртука. Однажды в конце августа выдался такой знойный день, что пан Коркович уселся за стол без жилета. Мало того, он расстегнул манишку, откровенно обнажив красную грудь, покрытую густой растительностью.
   Рядом с матерью развалился пан Бронислав, лакей побежал звать барышень, и вскоре в столовой появились Линка, Стася и, наконец, Мадзя.
   — Мое почтение, панна Магдалена! — крикнул хозяин, наклонясь, отчего грудь еще больше раскрылась.
   — Ax! — вскрикнула Мадзя и бросилась за дверь.
   Пан Бронислав вскочил с места, а пан Коркович спросил удивленно:
   — Что случилось?
   — Как что случилось? — сказала Линка. — Ведь вы, папочка, раздеты.
   — Ах, черт подери! — пробормотал хозяин, хватаясь за голову. — Попросите сюда панну Магдалену. Вот дьявол!..
   Он выбежал к себе в комнату и через несколько минут вернулся одетый, как по картинке. В эту минуту снова появилась Мадзя, хозяин, кланяясь, попросил у нее извинения, заверив, что больше такой прискорбный случай не повторится.
   — В твои годы, Пётрусь, многое прощается, — кислым тоном обронила хозяйка.
   — То ли многое, то ли немногое! — прервал ее пан Бронислав. — Англичане к обеду надевают фраки.
   — У панны Магдалены нет оснований обижаться, — продолжала хозяйка. — Но ты вспомни, Пётрусь, сколько раз я просила тебя не выходить к обеду неодетым? Надо соблюдать правила приличия, хотя бы ради девочек…
   Когда обед кончился, Мадзя сказала хозяйке, что хотела бы навестить Дембицкого.
   — Дембицкий?.. Дембицкий?.. — хмурясь, повторила хозяйка.
   — Это библиотекарь и друг Сольского, — объяснил хозяин.
   Лицо пани Коркович прояснилось.
   — Ах, — сказала она с улыбкой, — это вы хотите узнать, когда приезжают Сольские. Что ж, пожалуйста…
   — А я вас провожу, — вскочил со стула пан Бронислав.
   — Благодарю вас, — ответила Мадзя с такой холодностью, что пани Коркович даже вздрогнула.
   — Ха-ха! Вы стесняетесь? — засмеялся пан Бронислав. — Если нас кто-нибудь встретит, я скажу, что я ваш третий ученик.
   — Для ученика вы слишком велики.
   — Тогда вы скажете, что я ваш гувернер.
   — Для гувернера вы слишком молоды, — закончила Мадзя. — До свидания, — простилась она со всеми.
   Вслед за Мадзей выбежала Стася, а Линка осталась за столом и, погрозив брату кулаком, сердито сказала:
   — Послушай, ты… Если ты будешь так обращаться с панной Магдаленой, я тебе глаза выцарапаю!
   — Правильно говорит! — подтвердил отец. — Надо быть сущей дубиной, чтобы приставать к порядочной девушке.
   — Тоже мне порядочная! — пренебрежительно бросил жирный молодой человек. — У порядочных барышень нет часиков, осыпанных брильянтами.
   — Что эта скотина болтает, а? — спросил отец.
   — Ясное дело! — упирался пан Бронислав. — Часики стоят рублей четыреста, откуда же может их взять гувернантка?
   — А я знаю откуда! — воскликнула Линка. — Вот уже неделя, как мы со Стасей посмотрели эти часики. Чудные часики! Даже у мамы нет таких! Стася открыла футлярчик, и мы прочитали надпись: «Дорогой Мадзе на память. 187… год. Вечно любящая Ада». Ада — это панна Сольская, — закончила Линка.
   — Такая надпись? В самом деле? — спросила пани Коркович.
   — Честное слово! Мы обе знаем ее наизусть.
   — Вот тебе и часики с брильянтами, остолоп! — вздохнул пан Коркович, хлопнув рукой по столу.
   — Прошу тебя, Бронек, будь с панной Бжеской учтив и предупредителен, — торжественно сказала пани Коркович. — Я знаю, кого взяла в дом.
   Пан Бронислав приуныл.
   — Бронек дурак! Бронек дурак! — подпрыгивая и смеясь, напевала Линка.
   — Только, Линка, о том, что мы здесь говорили, панне Бжеской ни слова, — предупредила дочку пани Коркович. — Ты меня в гроб уложишь, если…
   Когда хозяин ушел по делам в город, пан Бронислав отправился соснуть, а Линка убежала к Стасе на урок музыки, пани Коркович перешла к себе в кабинет, устроилась на качалке и предалась размышлениям.
   «Кажется ли мне только, или наша гувернантка и в самом деле начинает забывать свое место? Петр для нее одевается к обеду… Впрочем, должен же он отвыкнуть от своих ужасных манер!.. Линка защищает ее, как львица… Что ж, в этом нет ничего дурного! Правда, Бронек с нею неучтив. Но парень должен быть вежлив с нею, да и я, и вообще все мы. Платить каких-нибудь тридцать рублей в месяц и так относиться! Золотые часики с брильянтами!.. Если мы теперь не сведем дружбу с Сольскими, то уж больше это нам никогда не удастся. Однако при первом же удобном случае я дам понять этой барышне, кто здесь я и кто она…»
   Качалка покачивалась все медленней; голова пани Коркович упала на сбившуюся набок подушку; из полуоткрытого рта вырывался по временам громкий храп. Сон, брат смерти, смежил томной даме очи.
   Пан Стукальский успел уже посвятить свою ученицу в трудное искусство постановки рук, не забыв при этом напомнить, что ей следовало бы чистить картошку, барышни уже успели выбежать в сад, где сердитая Линка уселась на трапецию, а заплаканная Стася принялась качать ее, — когда Мадзя, войдя в кабинет пани Коркович, застала хозяйку на качалке с запрокинутой назад головой и сложенными на груди руками.
   — Ах, простите! — невольно прошептала Мадзя.
   — Что? Что такое? — вскочила хозяйка. — Ах, это вы! А я как раз думала… Так что же вы, милочка, узнали о Сольских?
   — Они думают вернуться в конце октября. В начале октября в Варшаву приедет пан…
   Тут Мадзя вздохнула.
   — Пан Сольский?
   — Нет, пан Норский, — вполголоса ответила Мадзя. — Сын покойной пани Ляттер.
   — Покойной пани Ляттер? — повторила пани Коркович. — Не на его ли сестре хочет жениться пан Сольский?
   — Кажется, да.
   — Мне непременно надо познакомиться с паном Норским, чтобы хоть частично возместить невольную обиду. Боюсь, — вздыхая и качая головой, продолжала дама, — что одной из причин самоубийства несчастной пани Ляттер было то обстоятельство, что я взяла из пансиона моих девочек… Но, видит бог, панна Бжеская, я не могла поступить иначе! У пансиона в последнее время была ужасная репутация, а ведь я мать! Я мать, панна Бжеская!
   Мадзя помнила тот день, когда Стася и Линка ушли из пансиона, ей показалось тогда, что пани Ляттер и внимания не обратила на это обстоятельство.
   — У меня к вам большая просьба, — робко сказала Мадзя после минутного молчания. — Не разрешите ли вы племяннице пана Дембицкого учиться вместе с нашими девочками?
   — Она хочет войти в группу?
   — У нее нет денег на учителей, она занималась бы только со мною.
   «Гм! — подумала пани Коркович. — Теперь, милая барышня, ты поймешь, кто я и кто ты!»
   Вслух она сказала:
   — К чему бедной девочке высокие науки, которым будут обучаться мои дети?
   Мадзя посмотрела на нее с удивлением.
   — Впрочем… впрочем… — продолжала пани Коркович, чувствуя, что говорит вздор. — Пан Дембицкий, у которого вы бываете, он, что, холостяк?
   — Холостяк, но очень старый. Ах, какой это ученый, какой благородный человек! Пан Сольский очень его любит, насилу упросил старика занять у них должность библиотекаря.
   — Простите, — сказала вдруг пани Коркович, — что это у вас за часики? Какие красивые! Память?
   — Мне их Ада Сольская подарила, — краснея, ответила Мадзя и протянула часики хозяйке. — Иногда мне просто стыдно носить их.
   — Отчего же? — спросила пани Коркович, с трудом открывая футляр. — «Моей дорогой Мадзе…» Отчего же девочка Дембицкого не посещает пансион? Мы могли бы помочь с платой за учение…
   — У ее дяди случилась неприятность с ученицами, и ему пришлось уйти из пансиона пани Ляттер. Зосю этот случай так напугал, что она боится теперь ходить в пансион и занимается, бедняжка, сама, только дядя ей немного помогает.
   — Ну, если вы уверены, что пан Дембицкий такой хороший человек…
   — Очень, очень хороший…
   — А девочка бедна, что ж, пусть ходит. Только, чтобы от этого не было ущерба для моих девочек.
   — Напротив, для девочек от этого будет только польза. Это заставит их соревноваться в успехах.
   — Признаюсь, однако, я делаю это только для того, чтобы поддержать отношения с Сольскими. Я ведь не знаю пана Дембицкого! — сказала хозяйка, чувствуя, что положение ее по отношению к Мадзе становится все более ложным.
   Дня два пани Коркович была несколько холодна с Мадзей; но когда Дембицкий сделал ей визит и рассказал, что знал обоих Сольских еще детьми и раза два в месяц переписывается со Стефаном, пани Коркович переложила гнев на милость.
   Она даже была благодарна Мадзе за эту новую связь.
   «Дембицкий, — думала она, — был бы неблагодарным человеком, если бы не отозвался хорошо о нас у Сольских. Бжеская тоже должна хорошо отзываться, так что постараемся завоевать ее расположение».
   С этого времени дом Корковичей стал для Мадзи земным раем. Пану Брониславу велено было здороваться и прощаться с нею с особой почтительностью; Коркович-старший получил право изъявлять ей свои чувства; наконец, сама хозяйка дома стала сажать Мадзю за столом около себя, и лакей подавал ей блюда сразу же после барыни.
   Несмотря на самые лучшие намерения пани Коркович, Мадзя по отношению к ней все время делала промахи. Со свойственной ей снисходительностью пани Коркович считала, что по некоторым поступкам Мадзи видно, какое у нее доброе сердце, но что вместе с тем гувернантка обнаруживает неслыханное отсутствие такта.
   Однажды, например, Линка заметила во дворе дочь прачки из их дома. Девочка была босая, в рваной рубашонке и таком заплатанном платьишке, что просилась на картину. Линка кликнула девчушку и, усадив в оранжерее, стала рисовать ее в окружении пальм, кактусов и прочих экзотических растений.
   На ее упражнения смотрели Стася, пани Коркович, пан Коркович и даже пан Бронислав, который никак не мог решить, рисует его сестра в данную минуту кактус или ногу девчушки. Тут-то Мадзя и заметила, что ребенок ужасно кашляет.
   — Боже! — воскликнула она. — Да ведь девочка совсем раздета! — А потом прибавила по-французски: — Если ее, бедняжку, не лечить и не одеть, она умрет!
   Линка перестала рисовать, у Стаси от испуга глаза наполнились слезами.
   Присмотрелись сестры, видят, девочка кашляет, а на обувь у нее даже намека нет, рубашонка внизу оборвана и не может заменить юбочки, а платьишко все в заплатках и больше похоже на паутину.
   С той минуты барышни перестали рисовать девочку и взяли ее под свою опеку. Они сложились тайком от матери, чтобы позвать доктора, купили башмачки и чулочки, набрали полотна и бумазеи и с помощью служанки и Мадзи стали девочку обшивать.
   — Вот видите, как хорошо, что вы у пани Ляттер учились шить, — напомнила им Мадзя.
   Когда пани Коркович увидела, что Линка с трудом строчит на швейной машине бумазею, она, по собственным ее словам, думала, что упадет замертво. Мадзи в комнате не было, и почтенная дама только провела следствие, затем схватила злосчастную бумазею и, стиснув губы, помчалась в комнату к мужу; Линка бросилась за матерью, решительно требуя, чтобы та не вмешивалась в ее дела.
   — Нет, ты только полюбуйся, Петр! — воскликнула дама, бросив супругу на стол бумазею. — Слыханное ли это дело?
   Затем они наперебой с дочерью стали рассказывать всю историю оборванной девочки: как она кашляла и как девочки оказали ей помощь. При этом Линка напирала на то, что девочка бедна, а пани Коркович на то, что она грязна, что кашель у нее, наверно, заразный, а у Мадзи замашки эмансипированной девицы.
   Поняв, в чем дело, пан Коркович погладил пышную бороду и спросил у дочери таким спокойным тоном, что супруга его совсем встревожилась:
   — А когда ты девочку рисовала, она не была грязна?
   — Как чумичка была, папочка! — ответила Линка.
   — И не кашляла?
   — О, гораздо сильней, чем сейчас!
   — Ступай, Линка, — сказал отец все с тем же возмутительным спокойствием в голосе, — ступай и поцелуй ручки панне Магдалене за то, что она побудила вас сделать доброе дело.
   — Но, Петр, это немыслимо! — воскликнула супруга. — Я этого не допущу!
   — Тоня, — ответил супруг, когда Линка вышла из комнаты, — Тоня, не сходи с ума! Ведь только сегодня я увидел, что у моих дочерей есть сердце. Бог послал нам панну Бжескую…
   — Знаю, знаю, — прервала его супруга. — Тебе нравится все, что делает эта панна Бжеская! И если бы я сегодня умерла…
   — Опомнись, Тоня. Если ты хвалишь Сольскую за то, что она прислала тебе тысячу рублей на больницу, то не кори же собственных детей за то, что они одевают сиротку.
   — Но они сами шьют для нее!
   — Английские принцессы тоже сами шьют одежду для бедных детей, — возразил муж.
   — Вот только верно ли это? — невольно сорвалось у супруги, которая почувствовала, что гнев ее быстро остывает.
   Спустя час она похвалила дочерей за то, что они занялись девочкой, и выразила благодарность Мадзе. Однако в душе она решила при первом же удобном случае указать эмансипированной гувернантке на ее новшества, которые сеют рознь в самых почтенных семействах.
   Самое важное событие в семейных отношениях произошло через полтора месяца после появления в доме Мадзи.
   Это было за обедом. Во время короткого перерыва между бифштексом и цыплятами с огуречным салатом Линка сердито сказала лакею:
   — Убери эту тарелку.
   — Она чистая, барышня, — ответил Ян, осмотрев тарелку и ставя ее снова на место.
   — Болван! Убери, раз я велела! — крикнула Линка, которая после спора со Стасей по поводу того, выше пан Зацеральский Лессера или только равен ему, была очень сердита.
   — Раз барышня сказала, значит, так и должно быть, — отчеканила пани Коркович.
   Лакей убрал тарелку и подал другую, затем обнес всех цыплятами с салатом и, наконец, вышел в кухню.
   Тогда Мадзя наклонилась к Линке и, обняв ее рукой за шею, шепнула:
   — В другой раз ты не ответишь так Яну, не правда ли?
   Эти невинные слова произвели за столом ошеломляющее впечатление. Стася еще выше подняла брови; пан Бронислав вынул изо рта вилку, которой ковырял в зубах; пан Коркович побагровел и так нагнулся над тарелкой, что выпачкал бороду в остатках салата. Линка часто-часто задышала, залилась слезами и выбежала из столовой.
   — Приходи к третьему, крем будет! — с искренним сочувствием крикнул пан Бронислав.
   — Великолепно! — буркнул отец.
   Пани Коркович остолбенела. Однако дама она была необыкновенно сообразительная и, мгновенно оценив обстановку, торжественно сказала Стасе:
   — В аристократических домах барышни обращаются с прислугой с изысканной вежливостью.
   Пан Коркович с таким видом хлопнул себя по жирному затылку, точно хотел сказать жене, что слова эти сказаны вовсе не к месту. Супруга хоть и сохраняла свой обычный апломб, однако втайне тоже была смущена. Она чувствовала, что с этой минуты отношение детей к прислуге изменится, причем благодаря Мадзе, а не ее нравоучениям. С горечью вспомнила она о том, что Ян и прислуживает Мадзе охотней, и разговаривает с нею веселей, чем с барышнями, а за обедом старается подсунуть гувернантке кусочек получше, хотя Мадзя и не берет его.
   «Вижу, ты не девушка, а Бисмарк! — думала пани Коркович, накладывая отсутствующей Линке двойную порцию крема. — А с другой стороны, сколько лет уже я прошу Пётруся, чтобы он не ругал прислугу. И девочкам я давно уже собиралась сказать, чтобы с людьми низшего сословия они были повежливей. Вот она меня и предупредила! Посчитаемся мы как-нибудь, барышня, с вами, непременно посчитаемся!»