Прус Болеслав. Эмансипированные женщины

   «Какая страшная жизнь! — думала Мадзя. — Сидеть в вечной тюрьме, порвать с семьей, отказаться от знакомых, смотреть на мир только через решетку. И никакой цели, никакой надежды! Ах, лучше сразу умереть!»
   Но пани Коркович была очень довольна, так довольна, что, потирая руки, сказала Мадзе:
   — Ну, если уж теперь Сольские не вспомнят о нас, тогда они люди настолько неделикатные, что и знакомиться с ними не стоит!
   Спустя несколько дней, незадолго до обеда, в комнату к Мадзе вбежала взволнованная Линка.
   — Панна Магдалена! — крикнула она. — Пришли Сольские, мама вас зовет. Боже, а тут папа уехал!
   Мадзя от радости обняла Линку.
   — Наконец-то, — воскликнула она, — исполнилось наше с мамой самое горячее желание! Ах! какие они милые!
   У запертой двери гостиной Стася подглядывала в замочную скважину. Увидев Мадзю, она смутилась и убежала в столовую, но когда Мадзя вошла в гостиную, вернулась на прежнее место и, потянув Линку, шепнула ей:
   — Какое счастье! И Бронек здесь. Теперь уж он, наверно, женится на панне Сольской… Но какая же она некрасивая!
   Мадзя вошла как раз в ту минуту, когда охваченная возбуждением пани Коркович представляла Сольским пана Бронислава.
   — Мой сын! — говорила она с воодушевлением. — Какое несчастье, что мужу пришлось уехать в Корков, туда, где вы, ваше сиятельство, — тут она поклонилась обоим, — хотите построить сахарный завод. Но после возвращения муж не замедлит…
   — Ваше сиятельство, вы кажется, совсем не бываете у Стемпека? — спросил пан Бронислав.
   — Вы угадали, сударь, — любезно ответил Сольский.
   — Не могу передать вам, — декламировала пани Коркович, — как панна Магдалена скучает по вас.
   Мадзя с изумлением воззрилась на пани Коркович, но в это время заговорил Сольский.
   — Кстати, вы мне напомнили, милостивая государыня, что мы приехали к вам с просьбой…
   — Приказывайте, ваше сиятельство! — склонив голову набок, воскликнула пани Коркович.
   — Мы боимся просить вас, не будучи уверены в том, что вы нам не откажете…
   — Для нашего дома, ваше сиятельство, ваше желание закон!
   Мадзя сидела как на угольях, панна Сольская краснела, пан Бронислав, увидев, что гостья краснеет, тоже покраснел.
   «Не так уж она некрасива, как говорили!» — подумал он.
   — Моя сестра, — говорил Сольский, — так любит панну Магдалену, что не может обойтись без нее…
   — Пожалуйста, в любое время, на весь день!.. — прервала его пани Коркович.
   — …и мы явились к вам с покорнейшей просьбой освободить, если соблаговолите, панну Магдалену от нынешних ее обязанностей, — закончил Сольский.
   — Но… — запротестовала Мадзя.
   — Дорогая, прошу тебя! — взяв ее за руку, шепнула панна Сольская.
   Пани Коркович остолбенела.
   — То есть как это? Если я вас верно поняла… — начала она.
   — Да, да, — подтвердил Сольский, — именно об этом мы вас и просим.
   — Не знаю, согласится ли на это панна Магдалена, которую все мы так любим…
   — Именно потому, что мы знали о ваших чувствах и понимаем, какую жертву вы должны принести, мы поехали с сестрой…
   — Но я не могу… — прервала его Мадзя.
   Панна Сольская сжала ее руку.
   — Так вы исполните нашу просьбу? — спрашивал Сольский с такой настойчивостью, что даже сестра посмотрела на него с укоризной.
   Пани Коркович была уничтожена.
   — Что ж! — сказала она изменившимся голосом, — если уж вы непременно хотите…
   — Мы вам очень признательны, — сказал Сольский, кланяясь и пожимая пани Коркович руку. — Теперь твой черед, — обратился он к сестре.
   — Ты поедешь с нами, милочка, ты мне не откажешь! Ведь ты нам родня! — умоляла Мадзю панна Сольская.
   — Да, родня, — подтвердил брат, — по Струсям.
   — Одевайся же, моя единственная, и раз уж пани Коркович оказала нам любезность и освободила тебя, поезжай с нами…
   — Конечно, — сказал Сольский.
   Через пять минут в роскошной гостиной остались только пани Коркович, которую, казалось, вот-вот хватит удар, и ее сын, который все еще не мог прийти в себя от изумления.
   — Ха-ха-ха! — расхохотался он. — Родственница Сольских! Здорово у вас получилось, мама, с этой темной клетушкой!
   — Мы будем навещать ее у Сольских! — вдруг произнесла мамаша. — Мы имеем право, это просто наш священный долг.
   — Как же, примут они нас! Я ведь давно говорил вам, что они дрянь! — заключил пан Бронислав.
   Линка и Стася, которые подслушивали под дверью, поняли, что произошло, и даже не простились с Мадзей. Они заперлись у себя в комнате на ключ и заливались слезами.
   Когда обеспокоенная мамаша стала ломиться к ним в комнату, Линка крикнула ей:
   — Ну, не говорила ли я вам, мама, что вы довоюетесь?
   — Но мы будем навещать панну Бжескую у Сольских, — успокаивала ее пани Коркович, хотя сердце ее терзали дурные предчувствия.

Глава десятая

Дом друзей

   С той минуты как Мадзя простилась с пани Коркович, она перестала понимать, что с нею творится.
   Пан Сольский помог ей спуститься с лестницы, помог сесть в роскошную карету, не ту, что обычно приезжала за нею; рядом с Мадзей он усадил сестру, сам сел напротив дам, и карета тронулась, поскрипывая по снегу, который сплошной белой пеленой покрыл улицы и крыши домов.
   Мадзя в молчании смотрела на Аду и пана Стефана. Она чувствовала, что надо что-то сказать, но ни слов, ни мыслей у нее не было. Никогда не думала она, что может оказаться в таком странном положении: ее буквально увезли, если не силой, то, во всяком случае, не с ее ведома и не по доброй воле.
   Карета остановилась перед домом Сольских. Пан Стефан помог своим спутницам сойти, снова взял Мадзю под руку и повернул с нею к правому крылу дома. Заметив, что они миновали главный вход, Мадзя заколебалась; но Сольский не дал ей подумать и решительно, хотя в то же время деликатно, увлек ее наверх.
   «Ужасный человек!» — подумала Мадзя, не смея сопротивляться.
   На втором этаже их ждала молодая некрасивая горничная, которая была одета никак не хуже Мадзи.
   — Ануся, вот ваша барышня, — показал Сольский горничной на Мадзю.
   — Постараюсь, чтобы барышня были довольны, — храня серьезный вид, ответила некрасивая горничная.
   При виде ее Мадзя отметила про себя мимоходом, что в доме Сольских вся мужская прислуга — красавцы, а женская — дурнушки.
   Теперь Сольский остановился в дверях комнаты, и руку Мадзе подала Ада.
   — Входи, Стефек, — сказала Ада брату. — Сегодня Мадзя в виде исключения разрешает тебе это. Твои комнаты, Мадзя, — говорила она с волнением в голоce. — Вот гостиная. Это рабочая комната, а там спальня, если захочешь, она может сообщаться с моей.
   Комнаты были большие, светлые, веселые, кабинет с балконом, выходившим в сад, засыпанный сейчас снегом.
   Мадзя позволила горничной раздеть себя и неподвижно остановилась посреди маленькой гостиной. С изумлением смотрела она на большие зеркала в золоченых рамах, на кресла и стулья, обитые голубым штофом, расшитым в полосы, на большие вазы свежих цветов.
   — Стало быть, я больше не служу у Корковичей? — тихо спросила Мадзя.
   — Нет, милочка, к твоему и нашему счастью, — ответила панна Сольская, покрывая Мадзю поцелуями. — Вещи привезут сегодня вечером.
   — Кто же я сейчас?
   — Наш друг, наша дорогая гостья, — сказала Ада. — Позволь мне, — продолжала она, — хоть немного вознаградить тебя за те неприятности, которые ты испытала по нашей вине…
   — Я?
   — Только не скрывай! Весь город уже знает, что пани Коркович велела подавать тебе кушанья после своего мужа, что поместила тебя в каком-то чуланчике и даже не позволяла проявлять жалость к людям. И все это потому, что ты не сумела завлечь нас в ее салоны.
   — В ее дворцы, которые высятся гордо! — продекламировал пан Стефан.
   — Только не отпирайся, — подхватила Ада, обнимая Мадзю и садясь с ней на козетку. — Признаюсь, я так беспомощна, что, рассердясь, могу только слезы лить, и готова была уже согласиться на предложение панны Малиновской, которая хотела взять тебя в пансион. Но Стефек, должна тебе сказать, просто вскипел. И вот видишь, как все получилось! Он повез меня с визитом к пани Коркович и вырвал тебя оттуда, справедливо полагая, что мы не можем дать в обиду внучку Струсей, мы ведь сами из их рода.
   Мадзя расплакалась. Сольский в смущении бросился к ней.
   — Панна Магдалена, — сказал он, взяв ее за руку, — клянусь, я не хотел огорчить вас. Но скажите сами, мог ли я равнодушно слушать разговоры о выходках пани Коркович и смотреть на ручьи слез, которые проливала моя сестра? Ведь она от горя совсем за эти дни извелась.
   — Магдуся, — шептала Ада, прижимаясь к Мадзе, — прости мне мой эгоизм! Я так одинока и так тоскую! Я уже давно хотела попросить тебя поселиться у нас, но, зная твою щепетильность, не решалась. Однако даже я набралась храбрости, когда узнала, как ты была добра к пани Коркович. Ты ведь не сердишься, Магдуся, а? Вспомни, как хорошо было нам под одной кровлей! Разве не стоит хотя бы на несколько месяцев оживить эти воспоминания?
   — Но я буду давать уроки у панны Малиновской, — сказала вдруг Мадзя, заметив, что ее подруга огорчена и обеспокоена.
   — Делай, что хочешь, милочка!
   — И… потом я перееду жить к панне Малиновской. Видишь ли, — оправдывалась Мадзя, — я должна научиться руководить пансионом, ведь после каникул мне придется открыть в Иксинове маленькую школу.
   — Так уж непременно в Иксинове? — прервала ее Ада. — Ты же сама говорила, что там не было ни учеников, ни учениц.
   — А где же еще, дорогая? Ведь если в первый год я понесу убытки, мне помогут дома. Ну, а потом…
   — Милочка, — сказала Ада, делая знак брату, — если для счастья тебе непременно нужна школа, так ведь у нас будет своя школа при сахарном заводе. Ты можешь работать там, как только она откроется, без всякого риска и без всяких расходов.
   — Мы очень вас просим, панна Магдалена, — вмешался Сольский, — а я просто умоляю, не бросайте моей сестры. Ну хоть до тех пор, пока я не покончу с самыми важными делами. Ада в самом деле одинока, и мы будем вам очень благодарны, если вы позволите хоть раз в день взглянуть на вас и обменяться с вами двумя-тремя словами.
   — Вы меня портите, — прошептала Мадзя, пряча лицо на плече Ады.
   — Так ты не сердишься? Ты согласна, милочка, золотко мое! — спросила Ада.
   — Благословение господне на вас! — со смехом воскликнул Сольский и, преклонив колено, поцеловал Мадзе руку. — Теперь вас не отнимет у нас целый мир.
   Когда Сольские перешли в свои комнаты, оставив Мадзю одну, пан Стефан потер руки и с жаром сказал сестре:
   — Ах, какая необыкновенная девушка! Нет, ты понимаешь, Ада? Она всегда готова жертвовать собой, страдает без единой жалобы, и знаешь что? Похоже на то, что она даже не подозревает, что прелестна. Так мне кажется. Какая простота, какая естественность!
   Он быстро ходил по комнате и потирал руки, а маленькие глазки его сверкали.
   — Она тебе понравилась? — спросила сестра.
   — Да я бы влюбился по уши, если бы… если бы был уверен, что она действительно такая, какой кажется.
   — За это я ручаюсь, — сказала Ада, положив брату руку на плечо и заглядывая ему в глаза.
   — Ни за кого не ручайся, — произнес он тем же тоном и тоже положил ей руку на плечо и заглянул в глаза. Затем он поцеловал сестру в лоб и со вздохом прибавил: — Счастье, что перед лицом разочарований мы можем быть опорой друг другу.
   — Снова Элена? — спросила сестра.
   — Ах, не все ли равно! — ответил брат, а затем прибавил: — Видишь ли, Элена, насколько я знаю женщин, не хуже других, но она с изюминкой. Вот если бы были на свете такие женщины, как ты, или такие, какой кажется Магдалена… Ах, Ада, поверь, мир был бы лучше и нам легче было бы жить.
   — Я ручаюсь, ручаюсь, что Мадзя такая.
   — Хорошо, если ты права! Но, на всякий случай, ни за кого не ручайся. В конце концов житейская мудрость заключается в том, чтобы брать людей такими, какие они есть: коварные твари, без которых мы не можем обойтись.
   — Если бы ты нашел такую жену, как Мадзя! — сказала сестра.
   — А может, она бы надоела мне? — с улыбкой спросил Сольский. — Я ведь непостоянен и люблю перемены…
   Он простился с сестрой и через длинную анфиладу комнат прошел к себе в кабинет.
   Это была комната с двумя окнами, обитая темным штофом, заставленная шкафами и столами, полными книг и бумаг. Мебель была дубовая, обитая кожей. У одного окна стоял письменный стол с кнопками электрических звонков; позади стола висел на стене план будущего сахарного завода и его строений.
   Сольский сел за стол, заваленный эскизами и отчетами, и зевнул.
   «Это факт, — подумал он, — что другая на ее месте уже не один год использовала бы Аду, а она этого не делала. Быть может, по наивности?»
   Сольский нажал одну из кнопок на столе. Дверь прихожей бесшумно отворилась, и в кабинет вошел лакей; вид у него был если не заспанный, то, во всяком случае, усталый.
   — Приезжал, ваше сиятельство, тот, с кирпичного завода, немец был и адвокат. Визитные карточки я положил на стол.
   Сольский сразу заметил на обычном месте визитные карточки, но ему не хотелось смотреть их.
   — Письма отослал?
   — Отослал, ваше сиятельство.
   — Почты не было?
   — Не было, ваше сиятельство.
   — Странно! — пробормотал Сольский и тут же подумал, что все эти письма, и собственные и чужие, все визиты техников, кирпичников и адвокатов совершенно его не интересуют.
   — Ступай, — сказал он вслух.
   «Быть может, теперь панна Магдалена кое-чем поживится у Ады, а впрочем… Кто мешал ей сразу поселиться не у Корковичей, а у нас? Стало быть, она горда. А если там она сносила грубости только из любви к девочкам, значит, она способна на привязанность».
   Он поднял глаза к потолку, и ему представилась Мадзя в минуту, когда она увидела свое новое жилище: серенькое платьице, полуоткрытые губы и неописуемое изумление в глазах.
   «Как сильно она удивилась! — подумал он. — Человек, который умеет так удивляться, должен быть искренним».
   «Впрочем, — прибавил он через минуту, — посмотрим, как она будет держаться с Корковичами. Панна Элена в подобном случае отнеслась бы к ним с убийственным презрением. А ведь презирать других не всякий способен!.. Роскошная львица! А как она развернулась в обществе! У нее нет только денег и имени, а то бы она блистала в Европе. Миллион придает женщине неслыханную прелесть».
   А тем временем Мадзя, оставшись одна, сперва схватилась руками за голову, а потом со все возрастающим любопытством стала осматривать свои апартаменты.
   «Рабочая комната, — думала она. — какой письменный столик, какие книги! Шекспир, Данте, Шатобриан!.. Спальня! Не знаю, смогу ли я спать на такой широкой кровати?»
   Напротив камина стояло кресло-качалка, совсем как в кабинете у пани Коркович. Мадзя уселась, качнулась раза два, но это не показалось ей таким уж приятным, и она снова погрузилась в размышления:
   «Если я не сойду здесь с ума, то, право, не знаю, что натворю! Я как мужик, которого оборотили князем. Вот уж не решилась бы перебросить человека из комнаты гувернантки в салон светской дамы, — а баре все могут. Право, не знаю, прилично ли занять место учительницы у них в заводской школе? Да и прихоть эта может еще пройти… Ах, денег пропасть, вот и не знают люди, что с ними делать!»
   Все большая тревога овладевала Мадзей. Она не могла представить себе, что отношения с Корковичами порваны, и боялась даже подумать, что они скажут о ней? Как картину, как мебель, ее перевезли в другой дом… Красивая роль, нечего сказать!
   Однако она тут же вспомнила, с каким искренним расположением отнеслись к ней Сольские. Их оскорбило обращение с нею Корковичей, и они забрали ее так, как если бы она была их сестрой. Такое отношение нельзя не оценить, и Мадзя его оценила.
   — Боже, боже! — прошептала она. — Какая я неблагодарная! Ведь они облагодетельствовали меня.
   «А может, здесь только и начнутся мои обязанности? — подумала она. — Ада несчастлива, и, может, это меня бог послал…»
   — Ну конечно! — прошептала она. — Очень нужно господу богу прибегать к услугам такого ничтожества!
   «А если все-таки? А может, мне удастся уговорить Элену выйти замуж за Сольского! Ведь это было самое горячее желание ее матери, которой я стольким обязана… Даже тем, что сейчас я у Сольских… Нет, я уверена, что судьба привела меня к ним не ради меня и не для меня…»
   Пришла Ада и прервала течение ее мыслей.
   Около шести подали обед в огромной столовой; прислуживали два лакея, но стол на четыре персоны был накрыт маленький.
   Когда Мадзя хотела уже было спросить, кто же четвертый будет с ними обедать, невидимая рука широко распахнула дверь, и в комнату величественно вплыла тетка Сольских, пани Габриэля. Это была высокая, худая, болезненного вида дама, одетая с изящной простотой. Она едва взглянула на смущенную Мадзю, которую представила ей Ада, села на свое место и велела подавать.
   — Как спали сегодня, тетя? — спросил Сольский.
   — Как всегда, не сомкнула глаз.
   — А нервы?
   — И как ты можешь спрашивать об этом? Со смерти вашей матери я не знаю ни сна, ни покоя.
   Затем, который раз уже, с глубокими вздохами, от которых, однако, не уменьшался ее аппетит, тетя Габриэля начала уговаривать Сольских выезжать в свет.
   — Вы совсем одичаете, — говорила она, — отвыкнете от вида людей, о вас уже рассказывают странные истории…
   — Мне это ужасно нравится, — прервал ее Сольский.
   — Вчера, например, у Владиславов меня уверяли, что Стефан будет управлять своим собственным сахарным заводом. Отчего же, — ответила я, — вы не назначите его сразу домоуправляющим или конюхом?
   — Вам, тетя, сказали правду, — снова прервал ее Сольский, — я уже руковожу подготовкой планов завода.
   — О боже! — воскликнула тетя Габриэля, устремив глаза к небу. Затем она спросила у Ады, можно ли при этой «барышне» говорить по-французски, так как при слугах не все скажешь по-польски. Получив утвердительный ответ, она стала разглагольствовать о том, что образ жизни, который ведут сейчас Сольские, крайне удивляет свет. О том, что отношения Стефана с панной Норской, брата которой не плохо принимают в обществе, дают повод для двусмысленных улыбок. И о том, что Стефану следовало бы жениться, хотя бы ради сестры. Жениться ему тем легче, что в обществе есть несколько прекрасных партий, и Стефан может рассчитывать, что предложение с радостью будет принято, несмотря на его чудачества, а быть может, даже благодаря его чудачествам.
   — Стефан, — закончила тетя Габриэля, — пользуется славой волокиты, что в глазах светских дам придает ему очарование.
   — А есть ли деньги у невест, которых я очаровал? — спросил Сольский.
   — О других я бы и толковать не стала! — воскликнула тетя Габриэля. — Все они с именем и с деньгами, все красавицы, и все-таки многим бедняжкам грозит опасность остаться в старых девах только потому, что мужчины охотно ищут привязанностей вне своего круга.
   Обед кончился, а за десертом лакей вполголоса доложил Аде, что панне Бжеской привезли вещи и письма. Одно письмо с деньгами было от пани Коркович, другое от девочек.
   За кофе Ада, да и пан Стефан с тетей Габриэлей уговорили Мадзю не стесняться и просмотреть письма, которые могли быть и важными. То краснея, то бледнея, читала Мадзя эти письма. Сольский, украдкой следивший за нею, заметил, что грудь девушки вздымается все выше, губы дрожат и она с трудом удерживает слезы.
   «Кто умеет читать так письма своих учениц, не может быть злым человеком, — подумал он. — Разве только если это дерзкие письма».
   — Ну как? — спросила Ада.
   — Ничего. Хотя, знаешь, Ада, мне все-таки придется сходить к ним, — ответила Мадзя, не поднимая глаз, из которых вдруг неудержимо покатились слезы.
   — Но не сегодня, милочка?
   — Когда хочешь, золотко, — тихо промолвила Мадзя. Она уже не могла сдержаться и выбежала из комнаты.
   Оба лакея скромно отвернулись к окну, а тетя Габриэля пожала плечами.
   — Знаешь, Ада, — воскликнула она, — среди этих барышень ты могла бы найти подругу повеселей. Может, только тебе нравится смотреть на нервные припадки. Но тогда я напрасно скрываю свои страдания.
   — Тетя, — с непривычной серьезностью заметил Сольский, — эти слезы дороже наших брильянтов.
   — Ты меня удивляешь, Стефан, — удивилась тетя Габриэля. — Я каждый день проливаю реки слез…
   — Ее, видно, очень огорчила разлука с ученицами, — вмешалась Ада.
   — Ну что ж, вместо того чтобы плакать, пусть возвращается к ним, — сказала тетя Габриэля тоном, разрешающим все сомнения как физического, так и метафизического свойства.
   Сольский забарабанил пальцами по столу.
   — Ах, тетя, тетя! — воскликнул он. — Вы даже не догадываетесь, какое прекрасное зрелище мы наблюдали в эту минуту. Скажите сами, плакал ли кто-нибудь, жалея вас, Аду или меня, да еще такими неподдельными слезами? Никто никогда, хотя мы никому не нанесли обиды. И быть может, поэтому нам приходится проливать реки слез над вымышленными страданьями. Скажи, Ада, любил ли кто-нибудь нас так, как панна Бжеская своих учениц?
   — Вот видишь, а ты мне не верил! — ответила сестра.
   — Благословен тот день, — с волнением говорил Сольский, — благословен тот день, когда эта девушка вошла в наш дом. — Мы увидим картины, — прибавил он с иронией, — более величественные, чем северное сияние и восход солнца на Риги…
   — Ты меня возмущаешь, Стефан! — сложив руки, сказала тетя Габриэля. — Говоришь, как влюбленный. Точь-в-точь, как после первой прогулки с этой, ну как ее?.. с панной Норской.
   — Э, что там панна Норская! — сердито бросил Сольский.
   — Ах, вот как! Понятно! Король умер, да здравствует король! Можно вставать, — закончила тетка.
   Разговор велся на французском языке, и лакеи делали вид, что решительно ничего не понимают. Тем не менее с этих пор все слуги при встрече с Мадзей стали низко ей кланяться.
   — Наши господа, — говорил на кухне один из лакеев, — любят в доме новую потеху.
   — Забудут и эту, — промолвил старый камердинер.
   — Да, но каких денег она будет стоить? — вмешался повар. — За те, которые господа потратили на Норских, я бы купил три таких ресторана, как в Европейской гостинице. Волк не сожрет столько, сколько баба! А стоит ли она этого? Уж мы-то лучше знаем, пан Юзеф…
   Камердинер покачал седой головой.
   — Вам на это жаловаться не приходится, — медленно сказал он. — От одной Евы столько родилось людей, что всем поварам хватит на выпивку, пока их не побьют каменьями…

Глава одиннадцатая

В новой роли

   Так Мадзя поселилась в доме Сольских. Все, кроме тети Габриэли, которая отказывалась понять, как можно водить дружбу с «этими барышнями», хорошо относились к ней. Ада горячо любила ее, слуги наперебой оказывали ей услуги, а властелина этого царства, пана Сольского, как мальчишку на качелях, бросало из одной крайности в другую: он то молился на Мадзю, как на божество, то переставал верить женской половине рода человеческого.
   Однако Мадзю в новых условиях не покидала тревога. Ночью она не могла спать на резной кровати, а когда ей случалось вздремнуть, она всякий раз пробуждалась оттого, что ей чудилось, будто у нее нет крыши над головой и она блуждает по улицам города.
   С четырех часов утра она не могла сомкнуть глаза, но когда около семи часов входила горничная, притворялась спящей. Ей было стыдно, что эта изысканная барышня должна чистить ее бедное платьице.
   После первого завтрака в комнате Ады Мадзя отправилась к Корковичам, где ей был оказан восторженный прием. Пани Коркович разрыдалась, девочки плакали еще со вчерашнего дня, а пан Коркович, который за час до прихода Мадзи вернулся из деревни, пожал ей руку и сказал своим грубым голосом:
   — Хотел бы я, чтобы вы были не гувернанткой у меня в доме, а невесткой, невестку у меня никто бы не отнял.
   Пани Коркович жалобно вздохнула. За истекшие полсуток она потеряла надежду женить сына на Аде Сольской, зато много думала о другом деле.
   — Панна Магдалена, — спросила она среди поцелуев, — эти Струси, о которых вчера говорили Сольские, наверно, иностранцы?
   — Нет, сударыня, это польский род.
   — Я так и думала. Ну, а мой муж родом из Германии, там они звались Пропфенбергами. И только Нантский эдикт вынудил их…
   — Брось ты эти бредни! — возмутился пан Коркович. — Какой-то мой дед служил в кабаке, бутылки открывал, вот откуда и пошла наша фамилия.
   — Не возражай, Пётрусь! Я сама была на Рейне, на холме Пропфенберг, который, как объяснил мне граф Пшеврацальский, наверное, был гнездом наших предков. Граф Пшеврацальский даже советовал мне купить это место и построить…
   — Третий пивоваренный завод? — спросил пан Коркович. — Дудки!
   — Да нет же! Построить маленький замок.
   — Клянусь богом, — ударил себя в грудь Коркович, — иногда мне кажется, что я умней тебя! А ведь я не учился в пансионе и на старости лет не учусь французскому языку.
   В гостиную вошел пан Бронислав. Он смутился, увидев Мадзю, однако овладел собой и воскликнул, бросаясь на диван:
   — Чертовски везет этому Казику: вчера он у меня рублей шестьсот выиграл! Но зато сестра у него! Говорю вам, папочка, пальчики оближешь!
   — Где ты ее видел? — с беспокойством спросила мать.
   — Э! Целая история! — ответил пан Бронислав, размахивая руками и качая ногой. — Я ее встретил неподалеку от Саксонской площади, она шла со своим американским папашей. Стал я, мама, и верите, стою как истукан, оторваться не могу, а она на меня глазками — хлоп! Я за нею, обгоняю, а она опять глазками — хлоп! Ну, тут я совсем ошалел, а она повернула деликатно мордашку и как будто улыбается мне. В жар меня бросило, а она зашептала что-то отцу, зашептала, и они свернули к художественной выставке, а я за ними! Ничего я, кроме нее, не видел, — продолжал пан Бронислав, вытирая платком потное лицо, — но она тоже на меня поглядывала. Потом мы разошлись. Но Казик-то мне должен, я и попросил его представить меня сестре. Он пообещал, и сегодня или завтра я с ней познакомлюсь. Верите, папаша, как вспомню, земли под собой не слышу. В Варшаве пропасть красивых девчонок, но такой я еще не видел.