Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

новаторства Греции отмечают новый этап в опыте человечества, пластическое
искусство Греции -- не более чем продолжение опыта предшествовавших
цивилизаций. Работы по золоту, ювелирные изделия, печати, небольшие
статуэтки, вазы и т.п. греческой работы также появляются в этот
замечательный период, однако они не превосходят подобных им изделий
предшественников греков -- эгейских народов или мастеров времен XVIII
династии Египта.
Своим особым изяществом и неповторимым совершенством отличается
греческая архитектура. Ее преобладающая черта -- колоннада, строгая и
благородная, с тяжеловатой дорийской капителью, изящной ионийской или словно
бы увенчанной цветами коринфской. Коринфский канон и его ответвления в
римскую эпоху, словно вездесущий сорняк, заполонили собой архитектуру, и
теперь он цветет повсюду, где ни встретишь какой-нибудь банк или дорогой
отель.
Но именно на греческую скульптуру всегда обращают внимание, когда
заходит речь о неповторимом превосходстве той эпохи. Формальная поначалу,
она достигает в период между Писистратом и Периклом небывалой ранее
естественности и раскрепощенности. Во времена Эхнатона египетская скульптура
также пришла к реализму и раскованности, однако достигнутое тогда не идет ни
в какое сравнение с той свободой, которую удалось выразить грекам.
Как принято теперь считать, большинство греческих изваяний были еще и
раскрашены в различные цвета. Та неповторимо-прекрасная строгая белизна,
которая поражает сейчас наше воображение, когда мы сталкиваемся с
памятниками греческой скульптуры, словно бы облагородившая их прикосновением
смерти и совершенства, на самом деле не являлась частью замысла художника.
Руины греческих храмов также обладают неземной, только им присущей магией,
которая, пожалуй, лучше воспринимается при лунном свете; несомненно, этого
не было в их блистательной молодости.
О греческой живописи нам известно очень немного. Сохранились упоминания
о шедеврах той эпохи, но ни один из них не уцелел до нашего времени. Мы
можем судить о ней лишь в той мере, в какой ее традиции отразились и не
успели выродиться в дни Римской империи. Образная живопись Помпеи и
Геркуланума исполнена артистизма и жизнерадостности и несравнимо более
естественна и реалистична, чем живопись Египта или Вавилона.

Глава двадцать вторая. ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО

1. Филипп Македонский. 2. Убийство царя Филиппа.3. Первые завоевания
Александра. 4. Поход Александра.
5. Был ли действительно Александр великим?
6. Преемники Александра.
7. Пергам -- последнее прибежище греческой культуры.
8. Александр как предвестник мирового единства

1

Подлинный герой истории Александра Великого (356--323 до н. э.) -- не
столько Александр, сколько его отец Филипп. Автору произведения никогда не
удается предстать перед зрителем в тех лучах славы, в которых предстает
перед нами актер, исполнитель написанной им роли. Именно Филипп заложил
основание и выковал оружие того величия, которого достиг его сын. Именно
Филипп, по сути, начал персидский поход в последний год своей жизни.
Филипп Македонский, вне всякого сомнения, был одним из величайших
монархов, которых когда-либо знал свет. Он был человеком невероятного
интеллекта и способностей. Его мировоззрение было значительно шире
представлений его времени. Филипп сделал Аристотеля своим другом; он, должно
быть, обсуждал с ним те проекты организации подлинного знания, которые
философу удалось позже реализовать благодаря денежной поддержке Александра.
Филипп, насколько мы можем судить, был "единственным мужем, облеченным
властью", который читал произведения Аристотеля. К нему Аристотель
обращался, как обращаются к тому, кем восхищаются и кому доверяют. К Филиппу
взывал Исократ -- как к великому правителю, которому по силам избавить
Грецию от беспорядков, объединить и облагородить греческое общество.
Во многих книгах утверждается, что Филипп был человеком большого
цинизма, безудержно стремившимся к пороку. Правда, что на празднествах, как
и все македоняне того времени, он мно-
го пил и иногда сильно напивался. Но, по-видимому, в те времена это
считалось признаком дружеского расположения -- пить на пирах, не зная меры.
Прочие же обвинения не подтверждены ничем серьезным, тем более что мы узнаем
о них только из нападок на Филиппа его непримиримых антагонистов -- таких,
как Демосфен (384--322 до н. э.), афинский демагог и оратор, человек,
склонный к безответственной риторике. Можно процитировать одну-две его
фразы, чтобы увидеть, куда мог завести Демосфена его патриотический гнев. В
одной из "Филиппик", как называются его гневные обличения Филиппа, он дает
волю своему негодованию:
"Филипп, человек, который не только не грек, но даже и общего ничего не
имеет с греком -- это даже не варвар из достойной страны -- нет, это
несносный мужлан из Македонии, страны, из которой у нас нет даже пристойного
раба". И так далее, в том же духе. Мы знаем, что македоняне были арийским
народом, который находился в ближайшем родстве с греками, и что Филипп,
вероятно, был одним из самых высокообразованных людей своего времени. Но
именно в таком духе писались сочинения, враждебные Филиппу.
Когда Филипп в 359 г. до н. э. стал царем Македонии, это было небольшое
государство, не имевшее ни морского порта, ни значительных городов. Ее
население состояло главным образом из сельских жителей, почти греков по
языку и готовых к объединению с греками, но сохранивших больше нордических
черт, чем народы, жившие южнее. Филипп превратил эту маленькую варварскую
страну в великую державу. Он создал самую эффективную военную структуру,
какую когда-либо знал древний мир, и ко времени своей смерти смог собрать
большую часть Греции в единый союз государств под своим началом. Огромная
проницательность Филиппа, способность видеть дальше представлений своего
времени очевидна не столько по этим делам, сколько по тому, как тщательно он
готовил сына продолжить политику, творцом которой был.
Филипп -- один из немногих монархов в истории, который позаботился о
том, чтобы воспитать себе преемника. Александр был в числе тех немногих
правителей, которых с рождения готовили для Империи. Аристотель -- лишь один
из нескольких выдающихся наставников, которых выбрал для него его отец.
Филипп вел свою политику с учетом того, что его сменит Александр, доверял
сыну принимать самостоятельные решения в управлении государством с того
времени, когда ему исполнилось шестнадцать. Александр под присмотром отца
командовал конницей в сражении при Херонее. Его растили для власти -- ничего
для него не жалея и ничего от него не скрывая.
Каждому, кто знакомится с жизнеописанием Александра, очевидно, что он
начал свой путь, уже обладая подготовкой и знани-
ями беспримерной для правителя ценности. Когда же он выходил за рамки
здравого смысла, в котором был воспитан, то совершал поступки, порой
чудовищные в своей глупости. Изъяны его характера восторжествовали над его
воспитанием задолго до того, как он умер.
Филипп был царем старого образца, царем-вождем, первым среди равных,
какими были цари древних ариев. Ядром армии, которую Филипп создал в
Македонии, были пешие воины, а также всадники -- знать, так называемые
гетайры, или "товарищи царя". Македонцы в большинстве своем были
земледельцами и охотниками, возможно, склонными к пьянству, однако готовыми
к дисциплине и обладавшими настоящим бойцовским духом. И если народ был
непритязателен, то жизнь при дворе отличалась разнообразием и широтой
интересов. На протяжении нескольких поколений языком знати был аттический
(афинский) диалект греческого языка, и двор был достаточно цивилизован,
чтобы принимать и поддерживать таких выдающихся людей, как Еврипид, который
умер в Македонии в 406 г. до н. э., и художник Зевксис (IV в. до н. э.).
Более того, сам Филипп, прежде чем занять македонский трон, провел несколько
лет в изгнании в Греции. Он обладал самым лучшим образованием, какое только
могла дать Греция в то время.
Надо полагать, он был знаком и с идеей Исократа -- идеей великого союза
греческих полисов Европы для подчинения Востока. Филиппу было известно
также, до какой степени неспособна афинская демократия из-за своего
устройства и традиций воспользоваться теми возможностями, которые лежали
перед ней. Ведь в таком случае пришлось бы с кем-то разделить эти
возможности. Для афинян и спартанцев это означало бы допустить "множество
чужеземцев" к преимуществам своего гражданства. Это означало бы снизойти до
равенства и партнерства с македонянами -- народом, из которого "у нас нет
даже пристойного раба".
Не существовало иного способа, кроме революционного по своей сути
политического действия, чтобы обеспечить необходимое для задуманного
предприятия единство греков. Не миролюбие удерживало греков от этого
опасного, но заманчивого начинания, а отсутствие у них политического
единства. Ресурсы некоторых полисов были истощены постоянными
междоусобицами, которые начинались по самым незначительным поводам и
раздувались громогласными призывами демагов. Вспашка неких священных земель
возле Дельф фокейцами, к примеру, послужила предлогом для кровопролитной
Священной войны между Дельфийской амфиктионией и Фокидой.
Первые годы своего царствования Филипп посвятил подготовке и обучению
армии. До этого большинство сражений в ми-
ре велось строем пеших воинов. На очень древних шумерских изображениях
батальных сцен мы видим копейщиков в тесном порядке; между двумя такими
противоборствующими линиями происходило основное сражение. Так сражались и
отряды зулусов в XIX столетии.
Войска греков во времена Филиппа по-прежнему сражались таким же
образом. Фиванская фаланга была строем пеших воинов-копейщиков; задние ряды
просовывали свои более длинные копья между воинами передних рядов.
Подобный строй легко проходил через менее дисциплинированное войско,
что противостояло ему. Конные лучники, конечно, могли нанести значительные
потери пешему строю людей, и как только для войны стали использовать
лошадей, всадники появились во всех армиях тех времен, как вспомогательные
силы в основном ходе сражения. Читатель должен помнить, что в западном мире
лошадей стали эффективно использовать для ведения войны лишь после
ассирийцев и поначалу это были только колесничные упряжки. Колесницы на
полном ходу мчались на строй пехоты и старались разрушить его. И если
дисциплина пехоты была не очень прочна, им удавалось достичь назначенной
цели. Сражения у Гомера -- это сражения колесниц.
Только в последнем тысячелетии до нашей эры мы обнаруживаем, что
воины-всадники (верховые, а не те, что сражались в колесницах) начинают
играть самостоятельную роль в общей картине боя. Поначалу они, очевидно,
сражались сами по себе, а не как единое целое. Каждый стремился лично
выделиться в бою: так лидийцы сражались против Кира.
По-видимому, именно Филиппу принадлежит первенство в создании
наступательной кавалерии. Он приказал "товарищам царя" тренироваться в
нанесении массированных конных атак. И он укрепил свою фалангу, углубив ее
строй до шестнадцати-двадцати рядов и вооружив людей в задних шеренгах более
длинными, чем до того (до 6 метров), копьями. Македонская фаланга была
попросту усиленным вариантом фиванской фаланги. Но ни одно из этих массовых
пехотных образований не было достаточно гибким, чтобы выдержать саму по себе
атаку с флангов или с тыла. Маневренность их была ограничена.
Поэтому и победы Филиппа, и его сына следовали одной общей схеме
взаимодействия двух родов войск -- конницы и пехоты. Фаланга наступала по
центру и сдерживала основные силы противника; на одном или на обоих крыльях
сражения атаковала конница, сметая конницу врага и устремляясь с флангов и
тыла на вражескую пехоту, передние ряды которой уже были разрушены
македонской фалангой. Боевой порядок неприятеля разваливался, и битва
превращалась в резню. Когда у Александра
накопилось больше военного опыта, он прибавил к этой схеме еще и
использование на поле боя катапульт, способных осыпать ряды неприятеля
градом огромных камней. До этого катапульты использовались во время осады,
но никогда -- в полевых боях. Александру принадлежит первенство в
изобретении "артподготовки".
Имея в руках обновленную и сильную армию, Филипп первым делом обратил
внимание на север Македонии. Он осуществил походы в Иллирию, дошел до Дуная,
а также распространил свою власть по балканскому побережью вплоть до
Геллеспонта. Теперь в его владениях был и порт, Амфиполь, и прилегающие к
нему золотоносные рудники. После еще нескольких фракийских походов Филипп
полностью переключился на походы в южном направлении. Он воспользовался, как
поводом, враждой Дельфийской амфиктионии со святотатцами-фокейцами, представ
в этом конфликте в роли защитника религии эллинов.
Нужно учитывать, что среди греков существовала сильная партия, так
называемая панэллинская партия, которая была настроена в пользу
всегреческого лидерства Филиппа. Главным поборником панэллинского движения
был Исократ. Афины, с другой стороны, возглавляли силы, оппозиционные
Филиппу. Они не скрывали своей симпатии к Персии и даже посылали эмиссаров к
Великому царю, чтобы предупредить его о той угрозе, которую представляет для
него объединенная Греция. Не будем здесь вдаваться в подробности этого
противостояния, затянувшегося на семнадцать лет. В 338 г. до н. э. долгая
борьба между сепаратизмом и панэллинизмом подошла к решительной развязке --
в сражении при Херонее Филипп нанес сокрушительное поражение Афинам и их
союзникам. Он даровал Афинам мир на исключительно великодушных условиях;
Филипп всегда был последователен в том, чтобы склонить на свою сторону этот
неумолимый город. И в 338 г. до н. э. Коринфский общегреческий конгресс
полисов признал его главнокомандующим в войне против Персии.
К этому времени Филиппу исполнилось сорок семь. Казалось, что мир лежит
у его ног. Он превратил свою маленькую страну в ведущую державу
греко-македонского союза. Это объединение должно было стать прелюдией к еще
более значительному объединению Западного мира и Персидской империи в единую
мировую державу всех известных тогда народов. Можно ли сомневаться, что у
него была такая мечта?! Сочинения Исократа убеждают нас, что была. И кто
сможет отрицать, что Филипп был в силах осуществить ее? У него была вполне
обоснованная надежда деятельно прожить еще хотя бы четверть века. В 336 г.
до н. э. авангард его войска переправился через Геллеспонт в Азию...
Но Филиппу не суждено было возглавить свои основные силы. Он был убит.
Следует теперь сказать несколько слов о том, как выглядела домашняя
жизнь царя Филиппа. На его жизни и жизни Александра оставила свой отпечаток
личность неугомонной и жестокой женщины, Олимпиады, матери Александра.
Она была дочерью царя Эпира, страны на запад от Македонии, такой же
"полугреческой", как и Македония. Она встретила Филиппа на одном из
религиозных собраний на острове Самофракия. Плутарх утверждает, что это была
женитьба по любви. Это говорит в пользу обвинений против Филиппа в том, что
он, как и большинство людей, наделенных энергией и воображением, был склонен
к неудержимым любовным порывам. Он женился на ней, когда уже был царем, и
она родила ему Александра три года спустя.
Но очень скоро болезненный разрыв произошел в отношениях Филиппа и
Олимпиады. Она ревновала его, но гораздо больше неприятностей приносила ее
страсть к религиозным мистериям. Нам уже приходилось говорить о том, что под
покровом прекрасной и сдержанной нордической религии греков страна полнилась
религиозными культами более древними, темного характера -- культами
исконного населения, с тайными посвящениями, оргиастическими празднествами и
зачастую с жестокими и непристойными ритуалами. Эта религия тьмы, эти обычаи
женщин, крестьян и рабов дали Греции ее орфические культы, культы Диониса и
Деметры; они пронизывают традиции Европы едва ли не до настоящего времени.
Колдовство средневековья, с его использованием крови младенцев, частями
плоти казненных преступников, заклинаниями и магическими кругами -- не что
иное, как сохранившиеся пережитки древних доарийских ритуалов.
Олимпиада была знатоком и фанатичным приверженцем всего этого. Плутарх
упоминает, что она достигла значительной славы, используя для своих
"благочестивых" занятий ручных змей. Змеи были повсюду в ее жилище, и не
совсем ясно, вызывали ли они недовольство у Филиппа или религиозный трепет.
Но бесспорно, что эти увлечения жены причиняли ему серьезные неудобства.
Македоняне все еще находились на той здоровой стадии общественного развития,
когда не приветствуется ни чрезмерная религиозность жен, ни их
бесконтрольное поведение.
Острая неприязнь, существовавшая между матерью и отцом, видна во многих
деталях дальнейшей биографии Александра. Олимпиада открыто завидовала
завоеваниям Филиппа; она ненавидела его славу. Множество примеров указывает
на то, что она изо всех сил старалась настроить сына против отца и полностью
привязать его к себе. Сохранилась история (в "Жизнеописаниях" Плутарха), что
"только лишь приходила весть о победах Филип-
па, о взятии города или успехе в каком-либо великом сражении, Александр
никогда не выказывал своей радости, услышав ее". Напротив, в таких случаях
он обычно говорил, обращаясь к своим товарищам по играм: "Все достанется
одному лишь отцу, друзья, он не оставит на нашу долю ни одного великого
деяния".
Если мальчик так сильно завидует своему отцу, нисколько не вдохновляясь
его успехами, то такую зависть едва ли можно считать нормальной. Эти слова
будут сохранять свою значимость на протяжении всей истории Филиппа и
Александра.
Мы уже говорили о том, что Филипп однозначно считал своим преемником
Александра, и о том, сколь велико было его желание оставить славу и власть
своему сыну. Он был поглощен мыслями о том политическом устройстве, которое
создавалось его руками, а мать Александра ничего не заботило, кроме
собственного величия и славы. Олимпиада скрывала ненависть к мужу под маской
материнской заботы, якобы беспокоясь о будущем сына. В 337 г. до н. э.
Филипп, по обычаю царей тех времен, женился еще раз. Его второй женой стала
местная уроженка, Клеопатра, "в которую он был страстно влюблен", и теперь
Олимпиаду уже ничто не могло сдержать.
Плутарх приводит в биографии Александра описание той постыдной сцены,
которая произошла на свадьбе Филиппа и Клеопатры. Во время праздничного пира
было выпито много вина, и у Аттала, отца невесты, который "потерял разум от
выпитого", вырвались слова, выдавшие общую неприязнь македонян к Олимпиаде и
к Эпиру. Он надеется, сказал македонянин, что этот брак принесет Македонии
подлинного наследника. Тогда Александр, не вынеся оскорбления, закричал:
"Так кто же тогда я?" и швырнул свою чашу в Аттала. Взбешенный Филипп
вскочил и, как пишет Плутарх, хотел вытащить меч и броситься на сына, но
лишь покачнулся и упал. Александр, ослепленный гневом и ревностью, принялся
насмехаться над отцом:
"Македоняне,-- сказал он,-- вот тот полководец, который собирается
пройти от Европы до Азии! Да он не может дойти от одного стола до другого!"
Какая живая сцена -- неуклюжее движение, вспыхнувшие лица, звенящий от
гнева голос юноши! На следующий день Александр с матерью покинул Македонию
-- и Филипп не сделал ничего, чтобы удержать их. Олимпиада уехала к себе в
Эпир, Александр отправился в Иллирию, откуда впоследствии Филипп убедил его
вернуться.
Новые неприятности не заставили себя долго ждать. У Александра был
слабоумный брат, Арридей, замуж за которого персидский наместник Карий хотел
отдать свою дочь.
"Друзья Александра и его мать снова стали внушать ему подозрения, хотя
и совершенно необоснованные, что такой благородной парой, и последующей за
этим поддержкой, Филипп приготовил Арридею царский венец. Александр,
обеспокоенный подозрениями, послал некоего Фессала, трагического актера, в
Карию, предложив этому вельможе отвергнуть Ар-ридея, который был
незаконнорожденным и к тому же не сполна разумен, а вместо этого породниться
с законным наследником царства. Пиксодар был несказанно рад этому
предложению. Но Филипп, лишь только проведал об этом, тут же отправился в
покои Александра, взяв с собой Филоту, сына Пармениона, одного из наиболее
близких его товарищей, и в его присутствии стал корить Александра, называя
его человеком низменным, недостойным царства, раз он решил быть зятем
карийцу, рабу царя варваров. Вместе с тем Филипп написал коринфянам, требуя,
чтобы они заковали в цепи и прислали ему Фессала. Он выслал и некоторых
других товарищей сына -- Гарпала и Неарха, Эригия и Птолемея. Но Александр
затем снова призвал их и принял с большими почестями".
Есть что-то очень трогательное в этой истории об отце, взывающем к
благоразумию любимого сына, стараясь пробиться к нему сквозь паутину клеветы
и домыслов, которыми опутано его воображение.
Филипп был убит на свадьбе своей дочери с ее дядей, царем Эпира и
братом Олимпиады. Он шел в праздничной процессии, направлявшейся к театру,
когда один из его телохранителей пронзил его мечом. Убийца приготовил лошадь
для бегства, и ему удалось бы уйти, но нога лошади запуталась в лозе дикого
винограда. Споткнувшись, она сбросила его, вскоре подоспели и
преследователи...
Так в возрасте двадцати лет Александр стал царем Македонии и мог больше
не беспокоиться о судьбе своего наследства.
Олимпиада вернулась в Македонию и могла считать себя полностью
отомщенной. Говорят, она настаивала на таких же пышных похоронах убийцы, как
и для Филиппа.
В Греции это событие вызвало нескрываемое ликование. Демосфен, когда
эта новость дошла до него, появился в народном собрании Афин в лавровом
венке, несмотря на то что всего семь дней миновало со дня смерти его
собственной дочери.
Как бы Олимпиада не поступила с убийцей своего мужа, историки не
сомневаются в том, какая участь постигла ее соперницу, Клеопатру. Как только
Александру случилось отлучиться (ему сразу же пришлось заняться восстанием
горцев), новорожденный ребенок Клеопатры был убит прямо в руках у матери, а
затем и сама Клеопатра была задушена. Говорят, что это крайнее проявление
женских эмоций потрясло Александра. Однако это не помешало ему оставить свою
мать в Македонии и наделить ее весьма значительной властью. Олимпиада писала
сыну письма, делилась своим мнением по политическим и религиозным вопросам,
он же выказывал ей должное расположение, отправляя значительную часть
захваченных на войне ценностей.
Нам важны эти детали потому, что без них невозможно понять историю.
Огромный мир лежал между Индией и Адриатикой, готовый, как никогда прежде, к
единству, к единому правлению. Государственное устройство Персидской
империи, с ее дорогами, почтовыми станциями, ее всеобщим миром и
процветанием, полностью созрело для того, чтобы на эту плодородную почву
были привиты достижения греческой цивилизации. И вот мы узнаем, какого рода
людям выпали эти невиданные возможности. Вот перед нами Филипп, выдающийся и
благородный человек, и при этом пьяница, неспособный навести порядок у себя
дома. Вот Александр, во многом значительно более одаренный, чем любой из его
современников,-- а также тщеславный, подозрительный и вспыльчивый, разум
которого был беспощадно испорчен его матерью.
Мы постепенно начинаем представлять, каким может быть наш мир, какие
перспективы ожидают человечество, если мы созреем для этих перспектив. Нас и
Александра разделяют какие-то семьдесят поколений, а между нами и нашими
предками, дикарями-охотниками, которые жарили свою еду на углях или просто
ели ее сырой,-- всего четыре или пять сотен поколений. Стоит только
разбудить в любом из мужчин или женщин ревность и страх, разозлить или
напоить -- налитые кровью глаза пещерного человека будут смотреть на нас и
сегодня. У нас есть письменность и образование, знание и сила, мы укротили
диких животных и овладели молнией. Мы приручили и облагородили животных, но
нам еще предстоит приручить и облагородить самих себя.
С самого начала своего правления Александр показал, как хорошо он
впитал замыслы своего отца и как велики его собственные способности. Для
рассказа о том, как прошла его жизнь, понадобится карта известного тогда
мира. Поначалу, получив заверения Греции, что именно он остается
главнокомандующим объединенных греческих сил, Александр прошел через Фракию
к Дунаю, переправился через эту реку и сжег скифскую деревню. Он стал вторым
из великих правителей, который вторгся на скифские земли за Дунаем. Затем он
снова пересек Дунай, пошел на запад и вернулся в Македонию через Иллирию. К
этому времени восстали Фивы, и свой следующий удар он нанес в Греции.
Фивы, конечно же не поддержанные Афинами, были взяты штурмом и
разграблены. С захваченным городом Александр обошелся с крайней жестокостью.