Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

что голова Цезаря, даже при рождении, была необычайно большой, красивой
формы. Но у нас нет по-настоящему удовлетворительных свидетельств того, что
этот бюст и в самом деле изображает Цезаря, и очень непросто соотнести
отстраненную сдержанность этого лица с той репутацией, которую Цезарь
снискал своей импульсивностью и приступами неконтролируемой жестокости. К
тому же и другие бюсты, на которых представлено совершенно другое лицо, с
определенной долей вероятности приписываются Юлию Цезарю.
Можно не сомневаться в том, что он был распущенным и расточительным
молодым человекам. В пользу этого свидетельствует нагромождение скандалов
вокруг его недолгого пребывания в Вифинии, куда он бежал от Суллы. Цезарь
был сообщником подлеца Клодия и заговорщика Катилины*. Ничто в его
политической карьере не дает оснований предполагать, что у него была
какая-то цель, более высокая или отдаленная, чем собственное продвижение к
власти, которая сулила личную славу и безнаказанность.
Мы даже не будем пытаться здесь рассказать обо всех ухищрениях, на
которые он шел на протяжении своей политической карьеры. Несмотря на то что
он происходил из старой патрицианской фамилии, Цезарь вошел в политику как
любимчик простонародья. Он тратил огромные суммы на устроение пышных
празднеств, не жалея средств, и наделал множество значительных долгов.
Цезарь выступал против начинаний, связанных с именем Суллы, и всегда с
почтением относился к памяти Мария, который приходился дядей его первой
жене. Какое-то время он выступал в союзе с Помпеем и Крассом (так называемый
Первый триумвират), но после смерти Красса последовал разрыв между ним и
Помпеем.
В 49 году до н. э. он и Помпеи со своими легионами, Цезарь с запада, а
Помпеи с востока, вступили в открытую борьбу за власть в Римском
государстве. Цезарь первым нарушил закон, переведя свои легионы через реку
Рубикон, который был границей между территорией, находившейся под его
управлением, и соб-
Публий Клодий Пульхр (ок.92--52 до н. э.) и Луций Сергий Каталина
(108-62 до н. э.) -- политики, стремившиеся к единоличной власти.
ственно Италией. В сражении при Фарсале в Фессалии (48 г. до н. э.)
Помпеи потерпел полное поражение и был убит, пытаясь найти пристанище в
Египте, оставив Цезаря единоличным хозяином римского мира -- еще большим,
чем был Сулла.
Его объявили диктатором на десять лет в 46 г. до н. э., а в начале 45
г. до н. э. он был назначен пожизненным диктатором. Это уже была монархия,
если и не наследственная, то уже, по крайней мере выборная пожизненная
монархия. И это была небывалая возможность послужить человечеству. По духу и
по характеру того, как он использовал эту диктаторскую власть на протяжении
четырех лет, мы вполне можем судить, что за человек был Цезарь. Он
осуществил определенную перестройку местной власти и, по-видимому,
планировал восстановление двух уничтоженных римлянами морских портов,
Карфагена и Коринфа. Совершенно очевидно, это было насущной потребностью тех
дней: с их разрушением пришла в упадок морская жизнь в Средиземноморье.
Но еще более очевидным было то влияние, которое оказывали на его разум
Клеопатра и Египет. Как и Александр перед ним, Цезарь не устоял перед
традицией царя-бога, и в этом, несомненно, не последнюю роль сыграло
низкопоклонство очаровательной наследственной "богини" Клеопатры. Перед нами
-- тот же конфликт, на той же почве притязаний на божественность, теперь
между Цезарем и его личными друзьями, который мы уже отмечали в случае с
Александром. Пока это касалось эллинизированного Востока, в оказании
божественных почестей не было ничего из ряда вон выходящего, но все еще
сохранявшийся в Риме арийский дух продолжал испытывать к ним отвращение.
Марк Антоний (82--30 до н. э.), его правая рука в сражении при Фарсале,
был первым среди его льстецов.
Плутарх описывает сцену, произошедшую на играх при стечении народа,
когда Антоний силой пытался возложить корону на Цезаря, а тот с напускной
скромностью перед открытым неудовольствием со стороны народа отверг ее. Но
он принял скипетр и трон, которые были традиционными символами древних царей
Рима. Его изображение вносили во время торжественного шествия-помпы на арену
вместе с прочими богами, а в одном из храмов поставили его статую с надписью
"Непобедимому богу". Для ритуальных почестей божественному Цезарю были даже
назначены жрецы. Это скорее говорит не о великом уме, а о мании величия
посредственности.
Все, что нам известно об усилиях Цезаря способствовать этой пародии на
собственный государственный культ,-- это глупые и постыдные потуги на личное
обожествление. Они никак не увязываются с представлениями о Юлии Цезаре как
о мудром, невиданном прежде сверхчеловеке, призвание которого -- навести
порядок в этом беспомощном мире.
В конечном итоге (44 г. до н. э.) он был убит своими же друзьями и
последователями, которым стали нестерпимы эти притя-
зания на божественность. Ему преградили дорогу, когда он направлялся в
сенат, и, получив двадцать три кинжальные раны, Цезарь умер -- у подножия
статуи Помпея Великого, своего поверженного соперника.
Это событие говорит также о полной деморализации верховного властного
органа Рима. Брут (85--42 до н.э.), предводитель убийц, хотел обратиться к
сенаторам, но те, захваченные врасплох всем случившимся, разбежались кто
куда. Большую часть дня Рим не знал, как поступить. Убийцы Юлия Цезаря с
окровавленным оружием в руках прошли по улицам замершего в нерешительности
города. Никто не выступил против них, и лишь немногие осмелились к ним
присоединиться. Затем общественное мнение обратилось против них, толпа
штурмовала дома некоторых из заговорщиков, и им пришлось бежать, спасая свою
жизнь.
Сам ход событий неотвратимо вел Рим к монархии. Еще тринадцать лет
продолжалась борьба претендентов на верховную власть. На этом фоне можно
выделить лишь одного человека более широких взглядов, который не
руководствовался только эгоистическими мотивами,-- Цицерона (мы упоминали о
нем выше).
Он был человеком незнатного происхождения, но его красноречие, сила его
слова завоевали ему выдающееся место в сенате. Стиль Цицерона несколько
страдает склонностью к личным выпадам против оппонента -- наследство
Демосфена -- но, тем не менее, только его благородная и бессильная фигура,
призывающая окончательно деградировавший, подлый и трусливый сенат вернуться
к высоким идеалам Республики, заметна среди прочих действующих лиц того
времени. Речи и письма, которые оставил нам Цицерон и отличительная черта
которых -- тщательная проработка стиля и слога, могут показаться интересными
и современному читателю.
Цицерону не удалось избежать проскрипций, и он был убит в 43 г. до
н.э., спустя год после убийства Юлия Цезаря. Его отрубленные голова и руки
были прибиты на римском Форуме. Гай Октавиан (63 до н. э.-- 14 н.э.),
который позднее одержал полную победу в борьбе за Рим, пытался спасти
Цицерона. Это убийство, без сомнения, не на его совести.
Здесь мы не станем распутывать тот клубок союзов и измен, которые
привели в конечном итоге к возвышению Октавиана, внучатого племянника и
наследника Юлия Цезаря. Тем не менее судьба всех основных действующих лиц
оказалась так или иначе переплетена с судьбой Клеопатры.
После смерти Цезаря она решила покорить Антония, сыграв на его чувствах
и тщеславии. Антоний был гораздо моложе Цезаря, и Клеопатра, вероятно, уже
была с ним знакома. На какое-то
время Октавиан, Антоний и третий персонаж этой истории, Лепид (ок.
90--12 до н. э.), поделили между собой римский мир (так называемый Второй
триумвират), как это сделали Цезарь и Помпеи до своего окончательного
разрыва. Октавиан взял более суровый запад и принялся за укрепление своей
власти. Антоний выбрал более роскошный восток -- и Клеопатру. Лепиду тоже
бросили кость -- африканский Карфаген.
Лепид, по всей видимости, был порядочным человеком, который скорее был
занят восстановлением Карфагена, чем личным обогащением или удовлетворением
тщеславных прихотей. Антоний же пал жертвой тех древних представлений о
божественности царской власти, которые оказались непосильными и для
душевного равновесия Юлия Цезаря. В обществе Клеопатры Антоний предавался
любовным утехам, развлечениям и чувственному блаженству, пока Октавиан не
решил, что пришло время покончить с этой парочкой египетских божеств.
В 32 г. до н. э. Октавиан принудил сенат отстранить Антония от
управления востоком и открыто выступил против него. Исход решающего морского
сражения при Акции (31 г. до н. э.) был предрешен неожиданным бегством, в
самый разгар сражения, Клеопатры и ее шестидесяти кораблей. Сейчас уже
совершенно невозможно понять, чем было вызвано такое решение, то ли это была
заранее обдуманная измена, то ли просто прихоть очаровательной женщины.
Отход ее кораблей поверг флот Антония в замешательство, которое еще
более усилилось после того, как сам флотоводец бросился вдогонку за неверной
возлюбленной. Даже не поставив в известность своих командиров, Антоний решил
догнать Клеопатру на быстроходной галере, оставив своих людей сражаться и
умирать за него. Какое-то время они не могли поверить, что Антоний бежал,
оставив их на произвол судьбы.
Но сеть Октавиана уже успела накрыть его соперника. Не исключено, что
Октавиан и Клеопатра договорились за спиной Антония, как, возможно, и при
Юлии Цезаре египетская царица и Антоний смогли найти общий язык. Теперь
Антоний уже разыгрывал трагедию, перемежаемую любовными сценами.
Действительно наступил последний акт его маленькой личной драмы. Антоний
какое-то время изображал из себя киника, потерявшего веру в человечество,
хотя у брошенных им при Акции моряков было больше оснований считать себя
обманутыми.
Наконец, они с Клеопатрой дождались того, что Октавиан оказался под
стенами Александрии. Была осада с внезапными вылазками и незначительными
успехами, Антоний громогласно вызывал Октавиана решить все личным поединком.
Когда же его убедили, что Клеопатра покончила с собой, этот герой-любов-
ник пронзил себя мечом, да так неловко, что смерть пришла к нему не
сразу, и он еще успел умереть у нее на глазах (30 г. до н. э.).
Плутарх рассказывает об Антонии, в значительной степени опираясь на
свидетельства тех, кто лично знал его. Он характеризует Антония как
образцового героя, сравнивая его с полубогом Геркулесом, которого Антоний
объявил своим предком, а также с Бахусом (Дионисом). Мы находим у Плутарха
неприглядную, но очень красноречивую сцену: как однажды пьяный Антоний
пытался выступить в сенате, и в этот момент с ним случилось одно из самых
отвратительных последствий, которыми сопровождается опьянение.
Клеопатра еше какое-то время боролась за жизнь. Наверное, она
надеялась, что и Октавиана удастся заразить теми божественными фантазиями,
на которые оказались так падки, не без ее помощи, Юлий Цезарь и Антоний. Она
имела встречу с Октавианом, явившись на нее в образе страдающей красавицы, в
ничего не скрывавшем наряде. Но когда стало ясно, что Октавиан не собирается
изображать из себя полубога, а ее безопасность волнует его лишь настолько,
чтобы провести ее в триумфальной процессии по улицам Рима, Клеопатра тоже
совершила самоубийство. Ей принесли, обманув римскую охрану, маленькую змею,
спрятанную в корзине с фигами, и от ее укуса Клеопатра умерла.
Октавиан, как видится, был почти полностью лишен божественных
притязаний Юлия Цезаря и Антония. Он не был ни богом, ни романтическим
героем; он был человеком, при этом гораздо большей широты взглядов и
способностей, чем любой другой персонаж этого последнего акта
республиканской драмы в Риме. Насколько можно судить, он представлял собой
наилучший вариант правителя, который мог появиться в Риме на тот момент.
Сорокатрехлетний Октавиан добровольно отказался от тех чрезвычайных
полномочий, которыми прежде обладал, и, по его собственным словам, "вернул
Республику под власть сената и римского народа". Старая законодательная
машина была снова приведена в движение; сенат, собрания и магистраты
возобновили исполнение своих обязанностей, а Октавиана приветствовали как
"спасителя государства и защитника свободы".
"Теперь было непросто определить, какое положение ему, действительному
хозяину римского мира, придется занять в этой воскресшей Республике. С его
отречением, в любом подлинном смысле этого слова, все снова бы вверглось в
прежний хаос. Интересы мира и порядка требовали, чтобы он сохранил за собой
как минимум значительную часть своих полномочий. И эта цель была в
действительности достигнута с учреждением имперской формы правления,
способом, который не имеет параллелей в истории. Говорить о восстановлении
монархии не приходилось, и сам Октавиан решительно отказывался от
диктаторства. Обошлись также и без создания специально для него нового поста
или нового официального титула. Но сенат и народ передали ему в соответствии
со старыми конституционными формами определенные полномочия, как и многим
гражданам до него, и таким образом Октавиан занял свое место рядом с законно
из-
бранными высшими должностными липами Республики. Но, чтобы подчеркнуть
его превосходство как первого среди прочих, сенат постановил, что он должен
принять дополнительное имя -- "Август", в то время как в просторечии он с
тех пор именовался как принпепс -- не более чем уважительный титул,
привычный в республиканском обиходе и обозначавший всего лишь общепризнанное
первенство и превосходство над своими согражданами.
Идеал, очерченный Цицероном в его речи "О республике" ("О
государстве"), идеал конституционного правителя свободной республики был, на
первый взгляд, воплощен в жизнь. Но это была только видимость. В
действительности особые прерогативы, пожалованные Октавиану, давали ему по
существу ту единоличную власть, от которой он якобы отказывался. Между
восстановленной Республикой и ее новым принцепсом баланс сил был определенно
на стороне последнего" .
Так республиканское устройство нашло свое завершение в принципате, или
единоличном правлении, и первый великий эксперимент самоуправляемого
общества в масштабах, больших, чем племя или город, окончился неудачей.
Основная причина неудачи заключалась в том, что этому обществу не
удалось сохранить свое единство. На начальном этапе его граждане -- и
патриции, и плебеи, подчинялись традиции справедливости, добропорядочности и
лояльности закону. Общество придерживалось этой идеи закона и
законопослушного гражданина до I в. до н. э. Но с появлением и широким
обращением денег, с соблазнами и разрушительным влиянием имперской
экспансии, путаницей в избирательных методах эта традиция была подорвана.
При таких условиях у общества не оставалось иного выбора, кроме хаоса
или возвращения к монархии, то есть признания за одной избранной личностью
объединяющей государство власти. При таком возврате всегда таилась надежда,
что этот монарх, словно по волшебству, перестанет быть простым смертным,
будет мыслить и поступать, как нечто более великое и благородное -- как
государственный муж. И, конечно же, раз за разом монархия оказывалась
неспособной оправдать эти ожидания. Мы увидим позднее, как шел этот развал
Империи в главе, где пойдет речь о римских императорах. Один из более-менее
конструктивных императоров, Константин Великий (нач.IV в. н. э.), отдавая
себе отчет в своем несоответствии роли объединяющей силы, обратился за
поддержкой к вере, к системе одного из новых
Джоунс Г. С. Энциклопедия Бритаиника. Рим.
религиозных течений Империи, чтобы дать людям то связующее и
объединяющее начало, которого им так явно недоставало.
При цезарях цивилизации Европы и Западной Азии снова вернулись к
монархии, и впоследствии немалую роль в этом сыграло и христианство. С
помощью монархии европейская цивилизация почти восемнадцать веков стремилась
обрести спокойствие, справедливость, счастье и упорядочить свой мир. Затем
почти внезапно она совершила крутой поворот к республике, сначала в одной
стране, потом в другой. В этом немалую поддержку оказали новые силы,
завоевавшие место в общественной жизни,-- книгопечатание, пресса и всеобщее
образование, а также объединяющие религиозные идеи, которые наполняли мир на
протяжении нескольких поколений.
На практике для императора стало обычным явлением назначать и готовить
себе преемника, предоставляя эту честь своему родному или приемному сыну,
либо ближайшему родственнику, которому он мог доверять. Власть принцепса
была сама по себе слишком велика, чтобы передать ее в руки одного человека
без соответствующего контроля. В дальнейшем она укрепилась традицией
обожествления монарха, которая из Египта распространилась по всему
эллинизированному Востоку и которая приходила в Рим в голове каждого раба
или эмигранта из восточных провинций Империи. Ничего удивительного, что
почти незаметно представление о боге-императоре распространилось и на весь
романизированный мир.
После этого лишь одно не давало римскому императору забывать, что он
тоже смертный,-- армия. Бог-император никогда не чувствовал себя в
безопасности на своем Олимпе Палатинского холма в Риме. Он мог быть спокоен
за свою жизнь только до тех пор, пока оставался обожаемым предводителем
своих легионов. И как следствие только энергичные императоры, державшие свои
легионы в постоянном движении и в постоянной связи с собой, правили долго.
Меч легионера всегда висел над головой императора, принуждая его к
активности. Если же он перекладывал свои обязанности на плечи
военачальников, один из них впоследствии занимал его место. Этот стимул
можно, пожалуй, назвать компенсирующим фактором римской имперской системы. В
большей по территории, более густонаселенной и безопасной Китайской империи
не было такой постоянной потребности в легионах -- соответственно не было и
скорой расправы с ленивыми, беспутными или инфантильными монархами, которая
неизбежно ждала подобных правителей в Риме.

Глава двадцать седьмая. ЦЕЗАРИ МЕЖДУ МОРЕМ И ВЕЛИКОЙ. РАВНИНОЙ

1. Несколько слов о римских императорах.
2. Римская цивилизация и Рим в зените своего величия.
3. Искусство в эпоху Империи.
4. Ограниченность воображения римлян.
5. Великая равнина приходит в движение.
6. Западная (собственно Римская) империя рушится.
7. Восточная (возрожденная эллинистическая) империя

1

Западные авторы в своем патриотическом порыве склонны переоценивать
организованность Римской империи эпохи цезарей августов, преувеличивать ее
усилий по насаждению цивилизованности римского образца на покоренных
территориях. От римской абсолютной монархии берут свое начало политические
традиции Британии, Франции, Испании, Германии, Италии, и для европейских
авторов они часто оказываются важнее, чем традиции остального мира.
Превознося достижения Рима на Западе, они стараются не замечать того, что он
разрушил на Востоке.
Но по меркам мировой истории величие Римской империи не кажется столь
непревзойденно высоким. Ее хватило всего на четыре столетия, прежде чем она
распалась окончательно. Византийскую империю нельзя считать ее
непосредственной продолжательницей, это была, пусть урезанная, но
вернувшаяся к своим истокам эллинистическая империя Александра Великого. Она
говорила по-гречески; ее монарх носил римский титул, это так, однако такой
же титул был и у болгарского царя. Своим путем после римского периода
развивалась и Месопотамия. Ее эллинистические приобретения были дополнены
уникальными местными чертами благодаря гению персидского и парфянского
народов. В Индии и Китае влияние Рима не ощущалось вовсе.
На протяжении этих четырех столетий Римской империи случалось
переживать периоды разделения и полного хаоса. Годы, когда она процветала,
если сложить их, не превышают пары сто-
летий. В сравнении с неагрессивной, но уверенной экспансией ее
современницы, Китайской империи, с уровнем ее безопасности и
цивилизованности или же в сравнении с Египтом между 4000 и 1000 гг. до н. э.
и с Шумером до семитского завоевания -- эти столетия покажутся лишь
небольшим эпизодом Истории.
Персидская империя Кира, которая простиралась от Геллеспонта до Инда,
тоже имела свой высокий стандарт цивилизации, и ее исконные земли оставались
непокоренными и процветали больше чем два столетия. Ей предшествовало
Мидийское царство, просуществовавшее полстолетия. После краткого периода,
когда персидское государство оказалось под властью Александра Македонского,
оно возродилось как Селевкидская империя, история которой также насчитывает
несколько столетий. Владения Селевкидов в итоге протянулись к западу от
Евфрата до границ Римской империи. Сама же Персия, воскреснув при парфянах
как новая Персидская империя, сначала при Аршакидах, а затем при Сасанидах,
пережила Римскую империю. Она приняла у себя греческую науку, когда на нее
начались гонения на Западе, и явилась источником новых религиозных идей.
Сасанидам неизменно удавалось переносить военные действия на
византийские земли и держать пограничную линию по Евфрату. В 616 г. в
царствование Хосрова II персам принадлежали Дамаск, Иерусалим и Египет, они
грозили Геллеспонту. Но успехи Сасанидов теперь почти никто не помнит на
Западе. Слава Рима благодаря процветанию его наследников оказалась прочнее.
И римская традиция представляется теперь более значимой, чем была на самом
деле.
История сохранила для нас память о нескольких династиях или фамилиях
римских императоров, и некоторые из императоров были великими правителями.
Первый, кто открывает последовательность римских императоров, это -- цезарь
Август, единоличный правитель с 30 г. до н. э., император с 27 г. до н. э.
по 14 г. н. э. (Октавиан из предыдущей главы). Он приложил значительные
усилия, чтобы реорганизовать управление провинциями и провести финансовую
реформу. Ему удалось также заставить чиновничий аппарат хранить прежнюю
верность закону и искоренить в провинциях открытые произвол и коррупцию. При
Августе римские граждане из провинций получили право обращаться напрямую к
цезарю.
Август закрепил европейские границы Империи по Рейну и Дунаю, оставив
варварам Германию, без которой невозможна стабильная и процветающая Европа.
Такая же разделительная черта была проведена им и на восток от Евфрата.
Армения, сохранив свою независимость, стала с тех пор постоянным яблоком
раздора между римлянами и персидскими правителями из династий
Аршакидов и Сасанидов. Едва ли он считал, что устанавливает в этих
пределах окончательные границы Империи. Но Августу казалось более
своевременным посвятить несколько лет сплочению уже существующих римских
владений, прежде чем пытаться дальше расширять их границы.
О Тиберии (14--37 н. э.) также писали как об умелом правителе. Однако
он снискал себе на редкость дурную славу в Риме, которую приписывали его
грязным и постыдным наклонностям. Но его безнравственность и тяга к
жестокости и тирании не мешали Империи процветать. Сложно объективно судить
о Тиберии, почти все существующие исторические источники настроены
откровенно враждебно к нему.
Калигула (37--41 н. э.) был сумасшедшим, но это никак не отразилось на
общем состоянии Империи, во главе которой он пробыл четыре года. В конце
концов его убили собственные приближенные в его же дворце. За этим,
по-видимому, последовала попытка восстановить правление сената, попытка,
которую быстро подавили преторианцы -- легионы личной гвардии цезаря.
Клавдий (41--54 н. э.), дядя Калигулы, на которого пал выбор
легионеров, был человеком неуклюжим и странноватым, однако показал себя как
усердный и достаточно способный правитель. При Клавдии западные пределы
Империи снова раздвинулись, к ней была присоединена южная часть Британии.
Клавдий был отравлен женой Агриппиной, матерью его приемного сына Нерона,
женщиной огромного личного очарования и силы характера.
Нерону (54--68 н. э.), как и Тиберию, приписывают чудовищные пороки и
жестокости, но Империя уже получила достаточный импульс, чтобы продержаться
четырнадцать лет его пребывания у власти. Он определенно убил свою любящую,
но слишком неугомонную мать, и свою жену -- последнюю, как знак искренней
любви к еще одной женшине, Поппее, которая потом женила его на себе.
Впрочем, домашние неурядицы цезарей не являются частью нашего повествования
Читателю, жаждущему криминальных подробностей, следует обратиться к
классическому источнику: Светонию*.
Мы лишь отметим, что все эти цезари, а также женщины из их окружения
были, по своей сути, не хуже остальных слабых и подверженных страстям
человеческих существ. Но оказавшись в положении живых богов, сами они не
знали настоящей веры. Они не имели широты знаний, которая оправдывала бы их
притязания, их женщины, необузданные и зачастую невежественные, не знали
запретов закона или обычая. Их окружали личности, готовые потакать самым
незначительным прихотям своего властелина, исполнять едва заметные его