Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

обычая сулило огромные немедленные выгоды для владельцев плантаций, шахт, а
также на крупных общественных работах. В некоторых отношениях новое
артельное рабство было даже хуже, чем в древние времена. Особенно
отвратительным было то, что работорговля инспирировала войны и охоту на
людей в Западной Африке, не говоря уже о тяготах длительного плавания через
Атлантический океан. Несчастных людей набивали в корабли без достаточных
запасов воды и пищи, без соответствующих санитарных условий и без
медицинского обеспечения.
В это грязное дело были вовлечены, в основном, три европейских
государства -- Британия, Испания и Португалия, потому что именно они
являлись основными собственниками новых земель в Америке. Относительная
невиновность других европейских государств в первую очередь объясняется их
меньшей заинтересованностью. Они были обществами такого же типа; в сходных
обстоятельствах они действовали бы точно так же.
На протяжении всей середины XVIII в. в Великобритании и Соединенных
Штатах велась активная кампания против рабства негров. Согласно оценкам, в
1770 г. в Британии было пятнадцать тысяч рабов, завезенных их владельцами в
основном с островов Вест-Индии и из Виргинии.
В 1771 г. этой проблемой в Британии вплотную занялся лорд Мэнсфилд.
Один неф по имени Джеймс Сомерсет был привезен в Англию из Виргинии своим
владельцем. Он сбежал, был пойман и насильственно помещен на корабль для
возвращения в Виргинию. Его сняли с корабля по исковому заявлению в
соответствии с законом о неприкосновенности личности (habeas corpus). Лорд
Мэнсфилд объявил рабство состоянием, несовместимым с английскими законами,
состоянием "одиозным", и Сомерсет вышел из здания суда свободным человеком.
Массачусетская конституция 1780 года провозглашала, что "все люди
рождаются свободными и равными". Некий негр, Квэко, решил проверить это в
1783 г., и в том же году Массачусетс уподобился Британии, проявив такую же
нетерпимость к рабству; этому человеку тоже суждено было стать свободным. Но
никакой другой штат Союза не последовал тогда этому примеру. Во время
переписи 1790 года Массачусетс, единственный из всех штатов, высказался
против рабства.
Примечательно тогдашнее состояние общественного мнения в Виргинии,
поскольку оно отражало специфические проблемы южных штатов. Великие
государственные деятели родом из Виргинии, такие как Вашингтон и Джефферсон,
осуждали рабство, но поскольку никакой другой формы домашней прислуги не
было, то и у Вашингтона были слуги-рабы.
Идея освобождения рабов пользовалась в Виргинии сильной поддержкой,
однако при этом выдвигалось требование, что освобожденные рабы должны
покинуть пределы штата в течение года или же они будут объявлены вне закона!
Вполне естественно, что белых жителей штата пугала возможность того, что
рядом с ними на земле Виргинии возникнет свободное варварское черное
общество, многие члены которого, родившись в Африке, будут носителями
традиций каннибализма, а также таинственных и жутких религиозных обрядов.
Поближе познакомившись с этой точкой зрения, можно понять, почему так
случилось, что большое число жителей Виргинии было настроено на то, чтобы
держать в штате массу негров в качестве рабов, и в то же самое время яростно
выступало против работорговли и притока свежей крови из Африки. Очевидно,
что получившие свободу черные легко могли превратиться в неприятную
проблему. И действительно, вскоре свободный штат Массачусетс закрыл для них
свои границы.
Проблема рабства, которая в древнем мире была не более чем проблемой
разницы в статусе между двумя расово идентичными индивидуумами, оказалась
связана в Америке с другой и более глубокой проблемой -- проблемой отношений
между двумя расами, находящимися на противоположных краях человеческого
биологического вида и принадлежащими к совершенно различным типам традиции и
культуры. Если бы черный человек был белым, мало сомнений в том, что рабство
негров исчезло бы в Соединенных Штатах в течение поколения после принятия
Декларации независимости, так как это было естественное следствие
содержащихся в этой Декларации принципов.
Мы говорили о Войне за независимость как о первом значительном
отделении от системы европейских монархий и иностранных министерств, как о
решительном отказе нового общества от макиавеллиевского способа ведения
государственных дел, который был тогда доминирующим во всех сферах
общественной жизни. Десятилетие спустя вспыхнуло новое и намного более
мощное восстание против этой чуждой игры великих держав, сложного
взаимодействия королевских дворов и дипломатий, которыми была одержима
Европа.
Однако на этот раз отказ от прошлого произошел не на окраинах. Этот
второй переворот произошел во Франции -- гнезде и родном доме великой
монархии, в сердце и центре Европы. И, в отличие от американских колонистов,
которые просто отвергли короля, французы, следуя примеру Английской
революции, отрубили своему королю голову.
Подобно Английской революции и революции в Америке, причины Французской
революции можно отыскать в амбициозных абсурдностях монархии. Честолюбивые
замыслы и цели великого монарха приводили повсеместно в Европе к такому
увеличению расходов на содержание армии, что это выходило далеко за пределы
возможностей тогдашних налогоплательщиков. И даже внешнее великолепие
монархии было слишком дорогостоящим для тогдашней производительности труда.
В годы Войны за независимость в Америке мало было каких-либо признаков
того, что во Франции назревает взрыв. Была сильная нищета низших классов,
было много критики и сатиры, много откровенного либерализма, но мало было
признаков того, что этот государственный строй в целом, с его привычками,
обычаями и внутренними разногласиями, может рухнуть.
Во Франции тогда были широко распространены либеральные мысли, речи и
настроения. Параллельно с Джоном Локком в Англии и немного позже него
Монтескье (1689--1755) во Франции первой половины XVIII в. подверг
социальные, политические и религиозные институты настолько же тщательному и
основательному анализу, особенно в работе "De lesprit des loix" ("О духе
законов"). Он сорвал магический покров с абсолютистской монархии во Франции.
Ему и Локку принадлежит заслуга развенчания многих фальшивых идей, которые
ранее сдерживали целенаправленные и сознательные попытки перестроить
человеческое общество.
И не его вина в том, что поначалу на освободившемся месте возникли
грязные временные лачуги. Поколение, которое пришло ему на смену в середине
и в последние десятилетия XVIII в., в своих смелых теоретических исканиях
пользовалось тем моральным и интеллектуальным вкладом, который сделал
Монтескье. Группа блестящих литераторов и ученых -- энциклопедисты",-- в
основном бунтари из привилегированных иезуитских школ, приступили под
руководством Дидро (1713--1784) к изложению проекта нового мира в
специальном собрании работ (1766).
Слава энциклопедистов основывалась на их ненависти к несправедливости,
их осуждении работорговли, неравномерного налогообложения, коррупции в
правосудии, расточительности войн, на их мечтах о социальном прогрессе, их
симпатиях к промышленной империи, которая уже начинала преобразовывать мир.
Видимо, главная ошибка энциклопедистов заключалась в их беспричинной
враждебности к религии. Они считали, что человек от рождения справедлив и
политически компетентен, в то время как его стремление к общественному
служению и самоотречению обычно развивается посредством религиозного, по
своей сути, воспитания и сохраняется лишь в атмосфере честного
сотрудничества. Несогласованные человеческие инициативы не приводят ни к
чему, кроме социального хаоса.
Бок о бок с энциклопедистами работали экономисты, или физиократы,
которые делали смелые и не всегда продуманные попытки анализа производства и
распределения продуктов питания и товаров. Морелли. автор "Code de la
nature" (1755 г.), осуждал институт частной собственности с позиций морали и
предлагал коммунистическую организацию общества. Он был предшественником
большой и многообразной школы мыслителей-коллективистов XIX в., известных
под общим названием "социалисты".
Как энциклопедисты, так и физиократы требовали от своих сторонников
значительных интеллектуальных усилий. Легче и проще было следовать за Руссо
(1712--1778). Он проявил интересное сочетание логической жесткости и
сентиментального энтузиазма. Он провозглашал соблазнительную доктрину, что
счастье и благодетель заключались в первоначальном состоянии человека, из
которого он деградировал под влиянием бессмысленной деятельности
священников, королей, юристов и им подобных.
В целом интеллектуальное влияние Руссо было деморализующим. Оно
наносило ущерб не только конкретно существовавшей социальной структуре, но и
любой социальной организации вообще. При написании своего "Общественного
договора" он, казалось, скорее оправдывал нарушения этого договора, чем
указывал на необходимость его соблюдения.
Человек настолько несовершенен, что писатель, провозглашающий точку
зрения (которая имеет повсеместное распространение и которой все мы обязаны
противостоять), что невозвращение долгов, половая распущенность, тунеядство
и нежелание нести расходы на образование для себя и других являются вовсе не
проступками, а проявлением естественной добродетели,-- неизбежно должен был
завоевать большое число последователей в каждом социальном слое, в котором
была распространена грамотность. Огромная мода на Руссо много сделала для
популяризации сентиментального и напыщенного способа решения социальных и
политических проблем.
Вплоть до 1788 г. республиканские и анархические речи и труды
французских мыслителей выглядели, наверное, столь же бесполезными и
лишенными политического веса, как и эстетический социализм Уильяма Морриса в
Англии в конце XIX в. Социальная и политическая системы продолжали
существовать с непоколебимым постоянством: король выезжал на охоту и строил
замки, Двор и высшее общество жили удовольствиями, финансисты непрерывно
думали о том, куда бы еще вложить деньги, бизнес неуклюже брел своими
старыми путями, страдая от налогов и жульничества, крестьяне пребывали в
заботах, тяжело трудились и испытывали бессильную ненависть к дворцам знати.
Можно было говорить что угодно, потому что казалось, будто ничего никогда не
произойдет.
Впервые дисгармония в этом ощущении безопасной неизменности жизни
появилась во Франции в 1787 году. Людовик XVI был недалеким,
малообразованным монархом, к тому же имел несчастье жениться на взбалмошной
и экстравагантной женщине -- Марии Антуанетте, сестре австрийского
императора. Вопрос о ее добродетелях представляет значительный интерес для
историков определенного сорта, но мы не будем его касаться в этой книге.
Когда казна была опустошена войной в Америке, когда в стране ширилось
недовольство, Мария Антуанетта воспользовалась своим влиянием, чтобы пресечь
попытки министров короля заняться экономикой, и стала поощрять всякую
аристократическую экстравагантность и возвращать Церкви и дворянству то
положение, которое они занимали в великие дни Людовика XIV. Офицеров
неаристократического происхождения приказано было изгнать из армии;
предполагалось расширить влияние Церкви на частную жизнь.
В чиновнике из высшего сословия, которого звали Калонн, она обрела свой
идеал министра финансов. С 1783 по 1787 год этот удивительный человек
доставал деньги, словно по мановению волшебной палочки,-- закончились они
тоже, как по мановению волшебной палочки. И в 1787 г. министр потерпел крах.
До этого он безудержно занимал деньги, а теперь, когда долги достигли
огромной суммы, объявил, что монархия, Великая монархия, правившая Францией
с дней Людовика XIV, стала банкротом. Брать деньги было уже негде. Для
рассмотрения этой ситуации должно было состояться собрание нотаблей
королевства.
Собранию нотаблей, ассамблее выбранных королем главных людей страны,
Калонн предложил проект налогообложения всей земельной собственности. Это
вызвало бурю возмущения среди аристократов. Они потребовали созыва органа, в
общих чертах эквивалентного британскому парламенту -- Генеральных штатов,
которые не созывались с 1614 года. Несмотря на то что этим шагом они
создавали орган для выражения недовольства более низких социальных слоев,
французские нотабли, возмущенные предложением взять на себя часть
финансового бремени страны, настояли на своем, и в мае 1789 г. Генеральные
штаты были созваны.
Это была ассамблея представителей трех социальных слоев: дворян,
духовенства и третьего сословия, общин. У третьего сословия право голоса
было очень широким, почти каждый налогоплательщик старше двадцати пяти лет
мог голосовать. Приходские священники голосовали в качестве духовенства, а
мелкопоместная знать -- как дворяне. Генеральные штаты были органом без
каких-либо процедурных традиций. Во время подготовки их открытия встал
вопрос о том, должны ли штаты собираться как единый орган или тройственный,
где каждое из сословий имело бы один го-
лос, равный голосу другого сословия. Поскольку духовенство насчитывало
308 человек, дворяне -- 285, а депутаты -- 621, то первая схема давала
третьему сословию абсолютное большинство. Согласно же второй схеме
представители третьего сословия имели один голос из трех.
Не было у Генеральных штатов и определенного места созыва. Надо ли их
созывать в Париже или в каком-либо провинциальном городе? Выбрали Версаль
"из-за возможности поохотиться".
Понятно, что король и королева отнеслись к этой суматохе вокруг
национальных финансов, как к очередному невыносимо скучному событию, и
намеревались максимально, по возможности, ограничить его влияние на
привычный социальный порядок. Поэтому собрания проводились в неиспользуемых
салонах, оранжереях, на теннисных кортах и тому подобное.
Понятно, что основное место занял вопрос о способе голосования: по
сословиям или каждый депутат в отдельности. Эту проблему напряженно
обсуждали шесть недель. Затем представители третьего сословия, вооружившись
страницей из протоколов английской палаты общин, объявили, что они одни
представляют народ и впредь не должно быть никакого налогообложения без их
согласия. В ответ на это король закрыл зал, где происходило собрание, и
объявил, что депутатам лучше разъехаться по домам. Вместо этого депутаты
встретились на удобном теннисном корте и поклялись -- это назвали потом
"клятвой в зале для игры в мяч",-- что не разойдутся, пока не будет
выработана конституция Франции.
Король занял решительную позицию и попытался разогнать третье сословие
силой. Но солдаты отказались повиноваться. После чего король с пугающей
внезапностью пошел на уступки и согласился с тем принципом, что
представители третьего сословия будут совещаться и голосовать вместе как
единое Национальное собрание. Тем временем, явно по наущению королевы, были
вызваны находившиеся на французской службе иностранные войска под
командованием маршала де Брольи, которым можно было доверить действия против
народа. Король готовился отказаться от своих уступок.
И тогда Париж и Франция восстали. Брольи не решился стрелять в толпы
людей. В Париже было сформировано Временное муниципальное правительство.
Такие же правительства возникли и в большинстве других крупных городов, и
этими муниципальными органами были созданы новые войска -- Национальная
гвардия, изначально предназначенная исключительно для сопротивления войскам
Короны.
Июльское восстание 1789 года стало настоящей Французской революцией.
Жители Парижа штурмом взяли Бастилию -- мрачного вида тюрьму, которая была
защищена крайне слабо, и бунт
быстро распространился по всей Франции. В восточных и северо-западных
провинциях многие принадлежащие знати дворцы были сожжены крестьянами,
документы, подтверждающие титулы,-- уничтожены, а владельцы дворцов -- убиты
или изгнаны. Восстание охватило всю Францию. В течение месяца древняя и
пришедшая в упадок система аристократического общественного порядка рухнула.
Многие принцы и влиятельные придворные бежали за границу. Перед Национальным
собранием встала задача создания новой политической и социальной системы для
новой эпохи.
Французскому Национальному собранию пришлось выполнять свою задачу в
условиях, гораздо менее благоприятных, чем американскому конгрессу. У
последнего было в распоряжении полконтинента и ни одного потенциального
противника, кроме британского правительства. Религиозные и образовательные
организации Америки отличались разнообразием и не могли оказывать сильного
коллективного влияния. В целом они были настроены доброжелательно. Король
Георг был далеко, в Англии,-- и медленно впадал в состояние слабоумия.
И тем не менее Соединенным Штатам понадобилось несколько лет, чтобы
выработать действующую конституцию. Французы же находились в окружении
агрессивных соседей с макиавеллиевскими взглядами, им мешали король и Двор,
исполненные решимости сеять раздоры и причинять вред, а Церковь представляла
собой единую крупную организацию, неразрывно связанную со старым порядком.
Королева вела интенсивную переписку с графом д'Артуа, принцем Конде и
другими находившимися в изгнании роялистами, пытавшимися подбить Австрию и
Пруссию напасть на новое французское государство. Более того, еще до
революции Франция стала страной-банкротом, в то время как у Соединенных
Штатов были неограниченные и пока нетронутые ресурсы. Революция, изменив
условия ведения сельского хозяйства и торговли, привела к экономической
дезорганизации, чего не было в Америке.
Это были трудности, которых нельзя было избежать в данной ситуации. Но
Национальное собрание еще и само создавало себе трудности. Устоявшейся
процедуры заседаний и принятия решений не было. У английской палаты общин
был более чем пятисотлетний опыт работы, и Мирабо (1749--1791), один из
великих лидеров начальной стадии революции, тщетно пытался добиться принятия
английских правил. Но общая атмосфера в то время больше способствовала
выражению возмущения, драматическим
срывам и другим подобным проявлениям "естественной добродетели". К тому
же, источником беспорядка было не только собрание. Была еще большая галерка
-- может быть даже слишком большая -- для всех желающих: кто осмелится
помешать свободным гражданам принимать участие в государственном
управлении?! Эта галерка была битком набита людьми, жаждавшими "сцен",
готовыми заглушить аплодисментами или криками находившихся внизу ораторов.
Способные ораторы были вынуждены подыгрывать галерке и принимать
сентиментальный и сенсационный тон. В моменты кризиса можно было легко
воспользоваться услугами толпы и похоронить дебаты.
Вот в таких неблагоприятных условиях Национальное собрание приступило к
работе по созиданию. Четвертого августа оно добилось крупного и
впечатляющего успеха. Под руководством нескольких либеральных представителей
знати оно внесло целый ряд резолюций, упраздняющих рабство, привилегии,
налоговые льготы, церковные десятины и феодальные суды. (Однако во многих
частях страны эти резолюции были выполнены только через три или четыре
года.)
Нельзя сказать, что отмена титулов была воспринята чересчур болезненно.
Задолго до того, как Франция стала республикой, для дворянина считалось
оскорбительным ставить при подписи рядом с именем свой титул. Целых шесть
недель -- с бесконечными риторическими отступлениями -- посвятило
Национальное собрание выработке "Декларации прав человека и гражданина",
ориентируясь на принципы, заложенные в английском Билле о правах.
Тем временем Двор замышлял ответный удар; люди знали и чувствовали, что
Двор занимается организацией заговора. К тому же дело осложнялось
мошенническими интригами кузена короля -- Филиппа Орлеанского, надеявшегося
использовать тогдашние противоречия, чтобы сменить Людовика на французском
троне. Его сады в Пале-Руаяле были открыты для публики и стали значительным
центром обсуждения передовых идей. Его агенты старались усилить подозрения
людей относительно замыслов короля. Общее негативное влияние на ситуацию
оказала нехватка продовольствия -- в этом тоже обвиняли правительство
короля.
Вскоре в Версале появился верный королю Фландрский полк. Королевская
семья планировала тайно покинуть Париж, чтобы затем все повернуть вспять,
восстановить тиранию с ее расточительностью и сумасбродством. Такие
конституционные монархисты, как генерал Лафайет, были не на шутку
встревожены. И именно в это время произошел взрыв народного возмущения из-за
недостатка продуктов питания, которое легко превратилось в возмущение против
предполагаемых действий короля и его сторонни-
ков. Считалось, что Версаль ломится от запасов провианта и что продукты
эти специально прячут от народа. Общественное настроение подогревалось
сообщениями (возможно, сообщениями преувеличенными) о недавнем антинародном
банкете в Версале. Вот некоторые выдержки из Карлейля*, характеризующие этот
злополучный банкет.
"Разрешение на зал Оперы получено, салон Геркулеса будет приемной.
Пировать будут не только фландрские офицеры, но и швейцарские, из "сотни
швейцарцев", и даже те офицеры Версальской национальной гвардии, которые
сохранили хоть какую-то верность королю; это будет редкостное торжество!
А теперь представьте, что официальная часть этого торжества завершена и
открыта первая бутылка. Представьте, что произнесены привычные здравицы
верности королю, за его здоровье и здоровье королевы -- под оглушительные
крики "Виват!"; однако тост за народ "пропущен" или даже "отвергнут".
Шампанское льется рекой, звучат хвастливые хмельные речи, играет оркестр;
пустые, увенчанные перьями головы шумят, заглушая друг друга...
И вот -- смотрите! Появляется она, словно луна из-за туч, эта
прекраснейшая несчастная червовая Дама; царственный супруг рядом с ней,
маленький дофин у нее на руках! Она спускается из ложи, окруженная блеском и
овациями; королевской походкой она обходит столы, грациозно кивает головой.
Ее облик полон печали и в то же время -- благосклонности и отваги, у ее
материнской груди -- надежда Франции! А после того как оркестр грянул "О
Ричард, о мой король, весь мир покидает тебя", что еще мог сделать мужчина,
как не подняться до высот сострадания и отважной верности? Могли ли
бестолковые молодые офицеры не принять белые кокарды Бурбонов, поданные ее
прекрасными пальчиками, не обнажить шпаги и не присягнуть королеве, не
растоптать кокарды Национальной гвардии, не подняться в ложи, откуда
донеслось недовольное бормотание, не выразить поднявшуюся в них бурю чувств
криками, шумом, вспышками ярости и умопомрачения как в зале, так и за его
пределами...
Это было обычное пиршество; в спокойные времена -- совершенно
безвредное, но теперь -- фатальное... Бедная, сбитая с толку Мария
Антуанетта: ее действиями руководила женская пылкость, а не дальновидность
правителя! Это было так естественно и так неразумно! На следующий день,
выступая перед публикой по поводу празднества, Ее Величество заявляет, что
"в восторге от четверга"".
А теперь для сравнения еще одна цитата из Карлейля, которая рисует
народные настроения.
"В понедельник утром на грязных нищенских чердаках просыпаются матери и
слышат плач голодных детей. Они вынуждены идти на улицу, на зеленый рынок и
в очереди за хлебом; они встречают там других голодающих матерей,
сочувствующих, тоже доведенных до отчаяния. О мы, несчастные женщины! Но
почему вместо хлебных очередей не пойти во дворцы аристократов, корень всех
бед? Вперед! Собирайтесь! В Отель-де-Виль, в Версаль..."
Перед тем, как материализовалась эта последняя идея, в Париже было
много крика и суеты. Появился некий Майар, обла-
* Карлейль Т. (1795--1881) -- английский историк и философ.
давший организаторскими способностями, и взял на себя некоторое
руководство событиями. Вряд ли приходится сомневаться, что лидеры революции,
и в частности генерал Лафайет, организовали и использовали это восстание для
того, чтобы предотвратить бегство короля, дабы тот, подобно Карлу I,
сбежавшему в Оксфорд, не начал гражданскую войну. К концу дня процессия
начала свой утомительный двенадцатимильный пеший поход.
И снова цитата из Карлейля:
"Майар остановил своих медлительных менад на вершине последнего холма,
и их удивленному взору открылся Версаль, Версальский дворец и за ними
обширные наследственные владения королевской семьи...
Под вечер пошел дождь.
И вот все обширное пространство эспланады покрылось группами грязных
промокших женщин и жуликоватого вида мужчин с прямыми от дождя волосами. Они
вооружены топорами, ржавыми копьями, старыми мушкетами и обитыми железом
дубинками (batons ferns -- "железные батоны"), имеющими на конце нож или
клинок -- вид самодельных алебард. Это похоже на голодный бунт и ни на что