Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

перестраивали дворцы, а дворянство и мелкопоместная знать разрушали свои
замки
и заменяли их красивыми зданиями. Городской дом планировался уже в
более крупных размерах. Церковная архитектура была в упадке, муниципальное
строительство занимало второстепенное положение.
В архитектуре этого периода, как во всех иных аспектах, тон задавал
процветающий индивидуалист. В Англии пожар 1666 года, уничтоживший большую
часть Лондона, предоставил печальную возможность сэру Кристоферу Рену, с его
собором Святого Павла, а также теми лондонскими церквями, которые он создал,
стать кульминационной точкой в истории британской архитектуры. Он послал в
Америку чертежи для сельских особняков, которые там возводились, и его
своеобразный талант отразился, таким образом, и на раннем американском
строительстве.
Иниго Джонс (1573--1652) был второй крупной фигурой среди английских
архитекторов XVII в. А его Банкетный зал -- часть неоконченного дворца в
Уайтхолле -- знакомит каждого посетителя Лондона с его творчеством. Оба эти
архитектора, как, собственно, и все английские, французские и немецкие
архитекторы того периода, работали по все еще актуальным и развивающимся
схемам итальянского Возрождения, и многие из наилучших зданий в этих странах
были созданы итальянцами. Постепенно, к концу XVIII в., свободное и
естественное развитие ренессансной архитектуры было остановлено наплывом
классического педантства. Непрерывное накопление классических знаний в
школах Западной Европы проявилось в растущей тенденции к имитации греческих
и древнеримских моделей. Что когда-то было стимулом, превращалось теперь в
привычный и отупляющий наркотик.
Банки, церкви, музеи изысканно оформлялись, как афинские храмы, и даже
террасы домов имели колоннады. Однако наихудшие проявления этой омертвляющей
тенденции имели место в XIX в., за пределами рассматриваемого периода.

8

Мы уже показали, как идея всемирного правления и содружества
человечества впервые вошла в мировую политику, проследили, как неспособность
христианских церквей поддержать и укрепить эти идеи своего основателя
привела к упадку морали в политических делах, возврату к эгоизму и
отсутствию веры. Мы видели, как макиавеллиевская монархия противопоставила
себя духу братства во Христе и как макиавеллиевские монархии в большей части
Европы переросли в абсолютистские и парламентские монархии XVII и XVIII вв.
Но разум и воображение че-
ловека работают неустанно, и под пятой великих монархов постепенно
создавался, словно сплетаемая сеть, комплекс понятий и традиций, которые
овладевали человеческими умами: концепция международной политики как
предмета сделок не между правителями, но между, в своем роде, бессмертными
сущностями -- между Державами.
Государи приходили и уходили; на смену Людовику XIV пришел бабник
Людовик XV, после него -- глуповатый слесарь-любитель Людовик XVI. Петр
Великий уступил место череде императриц; династия Габсбургов после Карла V,
как в Австрии, так и в Испании, превратилась в последовательность толстых
губ, некрасивых подбородков и всяческих предрассудков; дружелюбная подлость
Карла II превращала в пародию его же претензии. Неизменными и надежными
оставались лишь секретари министров иностранных дел и воззрения людей,
которые докладывали о делах государства. Министры поддерживали
преемственность политики в те дни, когда их монархи "отдыхали", а также в
интервалах между уходом одного монарха и приходом другого.
И вот мы видим, как государь в представлениях людей становился менее
важным, чем государство, главой которого он являлся. Все меньше и меньше мы
узнаем о хитрых планах и амбициях короля Такого-то и все больше -- о "планах
Франции" или "амбициях Пруссии".
И в эпоху, когда религиозная вера была в упадке, мы видим, как люди
стали проявлять новоявленное и вполне конкретное верование в эти
персонификации. Эти громадные расплывчатые фантазии -- "державы" --
незаметно проникли в европейскую политическую мысль и в конце XVIII и в XIX
вв. стали полностью в ней доминировать. Они доминируют в ней и до нынешнего
времени. Европейская жизнь номинально оставалась христианской, но
поклоняться единому Богу в духе и истине -- означает принадлежать к единому
сообществу таких же почитателей этого Бога. Но в реальной жизни Европы этого
не происходило. Она всецело отдалась поклонению этой странной мифологии
государства. Этим верховным божествам -- единству "Италии", гегемонии
"Пруссии", славе "Франции" и историческому предназначению "России" -- она
принесла в жертву целые поколения несостоявшегося единства, мира и
процветания, а также жизни миллионов людей.
Рассматривать племя или государство как, своего рода, человеческое
существо -- является очень давней склонностью человеческого разума. Библия
насыщена такими персонификациями. Иудея, Эдам, Моав, Ассирия фигурируют в
древнееврейских священных писаниях как живые люди; иногда невозможно
распознать, что имеет в виду древнееврейский автор -- страну или личность.
Это явно примитивная и упрощенная тенденция. Но в том, что касается
современной Европы, она возвращается вновь.
Во времена идеи христианского мира Европа ушла далеко по пути
объединения. И если такие племенные образования, как Израиль или Тир
действительно представляли некую общность крови, некое единообразие типа и
интересов,-- европейские государства, которые возникли в XVII и XVIII веках,
были объединениями полностью искусственными. Россия, по сути дела, была
совокупностью совершенно разнородных элементов: казаков, татар, украинцев,
московитов и, после правления Петра, эстонцев и литовцев. Франция Людовика
XV включала в себя германский Эльзас и недавно ассимилированные регионы
Бургундии; она была тюрьмой для угнетенных гугенотов и каторгой для
крестьян. В Британии Англия несла на себе груз владений Ганноверской
династии в Германии, а также Шотландию, глубоко чуждых валлийцев и
враждебных католиков-ирландцев. Такие государства, как Швеция, Пруссия и в
еще большей степени Польша и Австрия, если рассматривать их в серии
исторических карт,-- сжимаются, расширяются, выбрасывают отростки и бродят
по карте Европы, словно амеба под микроскопом...
Очень медленно мир начинает понимать, насколько глубоко косвенное
обучение окружающей действительностью может быть дополнено, видоизменено и
исправлено с помощью позитивного обучения, литературы, дискуссий и
правильной критики практического опыта. Реальная жизнь простого человека --
это его повседневная жизнь, его маленький круг привязанностей, страхов,
страстей, вожделений и творческих импульсов. И только тогда, когда он
воспринимает политику как нечто жизненно важное, влияющее на сферу его
личной жизни, он неохотно о ней задумывается.
Вряд ли будет преувеличением утверждать, что простой человек старается
думать о политических делах как можно меньше и перестает думать о них, как
только это становится возможным. И только очень любознательные и
неординарные умы, которые по примеру или благодаря образованию обрели
научную привычку пытаться узнать почему, или умы, потрясенные какой-либо
общественной катастрофой и поднявшиеся до широкого понимания опасности,
будут критически воспринимать правительства и органы власти, даже если они
не вызывают у них непосредственного раздражения. Обычное человеческое
существо, не возвысившись до такого понимания, с готовностью будет принимать
участие в любых происходящих в этом мире коллективных действиях и с такой же
готовностью будет воспринимать любую формулировку или символику,
соответствующую его смутному стремлению к чему-то большему, чем его личные
дела.
Если иметь в виду эти очевидные ограничения нашей природы, станет
понятно, почему, по мере того, как идея христианства как мирового братства
людей дискредитировала себя из-за своей фатальной зависимости от духовенства
и папства, с одной стороны, и от власти государей -- с другой, и эпоха веры
сменилась нынешней эпохой сомнения и неверия,-- люди стали жить не
царством Божьим и идеями человеческого братства, а в соответствии с
более близкими реалиями: Францией и Англией, Святой Русью, Испанией,
Пруссией. Эти реалии находили воплощение по крайней мере в действующих
королевских дворах, которые следили за выполнением законов, оказывали
влияние посредством армий и флотов, с неотразимой торжественностью
размахивали флагами и были напористы и ненасытно жадны -- в такой понятной,
слишком человеческой манере.
Такие люди, как кардиналы Ришелье и Мазарини, считали, что они служат
целям более высоким, чем цели их собственные или даже цели их монархов; они
служили квазибожественной Европе, существовавшей в их воображении. Этот
способ мышления передавался, сверху вниз, их подчиненным и общей массе
населения. В XIII и XIV вв. основная часть населения Европы была настроена
религиозно и только в незначительной степени -- патриотически; к началу века
XIX она стала всецело патриотической. В переполненном железнодорожном вагоне
где-нибудь во Франции, Англии или Германии презрительные насмешки над Богом
вызвали бы гораздо меньше враждебности, чем язвительные колкости по поводу
этих странных образований -- Англии, Франции или Германии.
К этому тяготели человеческие умы и тяготели по той причине, что им
казалось, будто во всем мире не было предметов более достойных. Национальные
государства были живыми и реально существующими божествами Европы.
XVII век в Европе был веком Людовика XIV; центральным мотивом этого
века было доминирующее влияние Франции и Версальского стиля. Аналогично,
XVIII столетие было столетием "возвышения Пруссии как великой державы", а
главной действующей фигурой был Фридрих II, Фридрих Великий. С историей его
деятельности тесно переплелась история Польши.
Состояние дел в Польше отличалось своеобразием. В отличие от своих трех
соседей -- Пруссии, России и Австрийской монархии Габсбургов, Польша не
создала великой монархии. Наилучшим образом ее систему правления можно
охарактеризовать, как республику с королем в качестве избираемого пожизненно
президента. Каждого короля избирали отдельно. Фактически, Польша была более
республиканской, чем Британия, но ее республиканская система была более
аристократической по форме. Торговля и производство Польши были развиты
слабо; она была страной аграрной, в которой все еще преобладали пастбища,
ле-
са и необрабатываемые земли. Это была страна бедная, и ее
землевладельцы были бедными аристократами. Массу ее населения составляли
обездоленные и крайне невежественные крестьяне, в ней проживало также
большое количество очень бедных евреев. Страна оставалась католической. Она
представляла собой своего рода нищую католическую континентальную Британию,
вместо моря полностью окруженную врагами. У нее не было четких
географических границ -- ни морских, ни горных. Ее беды усиливались тем, что
некоторые из ее избранных королей были способными и агрессивными
правителями. На востоке ее шаткие владения охватывали регионы, почти
полностью заселенные русскими и украинцами; на западе ее владения
простирались на регионы, где проживали ее немецкие подданные.
Ввиду отсутствия интенсивной торговли, в Польше не было крупных
городов, сравнимых с западноевропейскими, не было также бурлящих жизнью
университетов, которые объединяли бы интеллект нации. Класс дворянства --
шляхта -- жил в своих поместьях, не утруждая себя интеллектуальной жизнью.
Дворяне были патриотически настроенными, обладали аристократическим чувством
свободы,-- настолько же значительным, насколько и систематическое угнетение
ими крепостных,-- но их патриотизм и чувство свободы были не в состоянии
эффективно взаимодействовать. Пока войны велись с помощью рекрутов и
реквизированных лошадей,-- Польша была сравнительно сильным государством. Но
она была совершенно неспособна поспевать за развитием военного искусства,
которое сделало регулярные войска, состоящие из профессиональных солдат,
необходимым инструментом ведения войны. Однако, какой бы разобщенной и
ослабленной она ни была, Польша может гордиться некоторыми выдающимися
победами. Последнее турецкое наступление на Вену (1683) было сокрушено
конницей короля Яна Собеского, Яна III (1674--1696). (Этот же самый
Собеский, до того, как его избрали королем, был на службе у Людовика XIV и
также воевал на стороне шведов против своей собственной страны.)
Совершенно понятно, что эта слабая аристократическая республика, с ее
регулярными выборами короля, буквально подталкивала к агрессии троих своих
соседей. "Иностранные деньги" и всякого рода вмешательства были в этой
стране обычным делом на каждых выборах. И, подобно древним грекам, каждый
недовольный польский патриот перебегал на сторону врага, дабы излить свое
негодование и отомстить неблагодарной стране.
Даже после выборов у польского короля было мало власти из-за взаимной
вражды шляхтичей. Подобно английским пэрам, они предпочитали на выборах
короля иностранца, потому что у него
не было родовых связей внутри страны; но, в отличие от британцев, в их
собственном правительстве не было той солидарности, на которую вдохновляли
британских пэров периодические собрания парламента в Лондоне, "поездки в
город", как тогда говорили. В Лондоне было "светское общество", постоянное
взаимодействие влиятельных личностей и идей. У Польши не было Лондона и
"светского общества". Поэтому в Польше практически не было никакого
центрального правительства. Король Польши не мог объявить войну или
заключить мир, взимать налоги или изменять законы без согласия польского
парламента -- сейма, а каждый отдельный член сейма обладал правом наложить
вето на каждое рассматриваемое в парламенте предложение. Ему достаточно было
встать и заявить: "Я не согласен" -- и вопрос снимался; он мог расширить
сферу действия своего свободного вето, liberum veto, еще дальше. Он мог
возражать против созыва сейма, и парламент распускался. Польша была не
просто коронованной аристократической республикой, как Англия, она была еще
и парализованной республикой. У Фридриха Великого существование Польши
вызывало особое раздражение из-за того, что Польша расширила свою территорию
до Балтийского моря в районе Гданьска и тем самым отрезала его родовые
имения в Восточной Пруссии от его территорий внутри империи. Именно он
побудил царицу России Екатерину Вторую и Марию Терезию Австрийскую, уважение
которой он заслужил, отобрав у нее Силезию, к совместному нападению на
Польшу.
Пусть об этом расскажут четыре карты Польши. После первого
надругательства 1772 года в Польше произошел большой переворот в умах и
сердцах людей. И вправду, Польша родилась как нация накануне своего
исчезновения.
Имело место лихорадочное, но значительное развитие образования,
литературы и искусства; появились историки и поэты, а возмутительная
конституция, сделавшая Польшу бессильной, была аннулирована. Право вето было
упразднено, королевская власть была сделана наследственной, чтобы уберечь
Польшу от иностранных интриг, сопутствовавших каждым выборам, и был
утвержден парламент по образу британского. Однако в Польше существовали
сторонники старого порядка, которые были недовольны этими новыми
изменениями, и, конечно же, их обструкционистская деятельность была
поддержана Пруссией и Россией, которые не желали польского возрождения.
Последовал второй раздел, и после ожесточен ной патриотической борьбы,
которая началась в аннексированном Пруссией регионе и которая обрела своего
лидера в лице Костюшко (1746--1817), Польша была окончательно стерта с карты
Европы. Вот так на некоторое время исчезла эта "парламентская угроза"
великим монархи ям в Восточной Европе. Но чем больше угнетали поляков, тем
сильнее и отчетливее становился их патриотизм. Сто двадцать лет Польша
боролась, опутанная политической и военной сетью великих держав. Она воз
никла вновь в 1918 году, в конце мировой войны.

10

Мы уже говорили о господствующем влиянии Франции в Европе, о быстром
упадке когда-то сильного Испанского государства и его отделении от Австрии,
а также о подъеме Пруссии. Что касается Португалии, Испании, Франции,
Британии и Голландии, их борьба за господствующее влияние в Европе
затягивалась и усложнялась борьбой за заморские владения.
Открытие огромного континента Америки, неплотно заселенного,
неосвоенного и великолепно приспособленного для поселения и труда
европейцев, одновременное открытие громадных пространств необработанной
земли к югу от знойных экваториальных регионов Африки, европейцам прежде
почти неизвестных, а также постепенное освоение обширных островных регионов
в Восточных морях, еще не тронутых Западной цивилизацией, предоставило
человечеству возможности, прежде не виданные за всю его историю. Это
выглядело так, как будто народы Европы неожиданно получили огромное
наследство. Их мир неожиданно увеличился в четыре раза. Его хватало на всех
и с избытком; надо было только взять эти земли и жить на них счастливо,
забыв, как о кошмарном сне, о своей прошлой бедности в переполненной Европе.
Европейские государства начали с того, что стали неистово "закреплять
права" на новые территории. Они затеяли изнурительные конфликты. Испания,
успевшая раньше других закрепить за собой наибольшее количество земель, на
некоторое время стала "хозяйкой" двух третей Америки и не придумала ничего
лучшего, чем почти до смерти истощить себя в этих новых владениях. Мы уже
рассказывали о том, как папство, в своем последнем притязании на мировое
господство, разделило Американский континент между Испанией и Португалией,
вместо того, чтобы осуществлять миссию христианства по созданию великой
общей цивилизации на новых землях. Это, конечно же, спровоцировало
враждебность наций, оставшихся за рамками этой сделки. Английские моряки не
проявили никакого уважения к обеим обладательницам прав на Американский
континент и были настроены особенно агрессивно против Испании; шведы
истолковали свое протестантство подобным же образом. Голландцы, едва
избавившись от своих испанских господ, тоже поплыли на Запад, в пику
Римскому Папе, чтобы поживиться дарами Нового Света. "Его Высочайшее
Католическое Величество" Франции проявил не больше сомнений, чем любой
протестант. И вскоре все эти государства только и делали, что предъявляли и
закрепляли свои права на земли в Северной Америке и островах Вест-Индии.
Ни Датское королевство (которое в то время включало в себя Норвегию и
Исландию), ни шведы не смогли получить что-либо существенное в ходе этой
дележки. Датчане аннексировали несколько островов Вест-Индии. Шведам не
досталось ни одного. Как Дания, так и Швеция были глубоко вовлечены в
германские дела. Мы уже рассказывали про Густава Адольфа, протестантского
"Северного льва", и про его кампании в Германии, Польше и России. Эти
восточные регионы представляют собой мощные поглотители энергии, и сила,
которая могла бы обеспечить шведам большую долю владений в новом мире, была
растрачена на бесплодную борьбу за европейскую славу. Те небольшие
поселения, которые шведы основали в Америке, вскоре перешли в руки
голландцев.
У голландцев, в ситуации, когда Французская монархия под руководством
кардинала Ришелье и Людовика XIV прогрызала себе дорогу к их границе через
испанские Нидерланды, тоже не было лишних ресурсов для заморских
приключений, в отличие от Англии, укрывшейся за "серебряной полоской моря".
Более того, результатом абсолютистской власти Якова I и Карла I, а
также реставрации Карла II был исход из Англии большого количества
непреклонных, республикански настроенных протестантов, людей неординарных и
с характером, которые обосновались в Америке, особенно в Новой Англии, вне,
как они полагали, досягаемости короля и его налогов. "Мэйфлауэр" был лишь
одним из первых кораблей в потоке эмигрантов. Британии повезло, что эти
эмигранты, хоть они и были диссидентами по духу, все-таки остались верны
английскому флагу. Голландцы никогда ' не снаряжали поселенцев в таких
количествах и такого качества,- -во-первых, потому, что им этого не
позволяли их испанские властители, а во-вторых, потому, что у них хватало
проблем в собственной стране. И хотя большое количество
гугенотов-протестантов эмигрировало, спасаясь от репрессий и преследований
Людовика XIV, им не нужно было далеко бежать -- они могли найти убежище в
Голландии и Англии, находившихся буквально под рукой. Их предприимчивость,
умения и рассудительность пошли на усиление этих двух стран, особенно
Англии. Некоторые из гугенотов основали поселения в Каролине, однако они не
остались французскими; сначала ими завладели испанцы, а в конечном счете --
англичане.
Голландские поселения, так же как и шведские, тоже перешли в британское
владение; Новый Амстердам стал английским в 1674 г., и его название было
изменено на Нью-Йорк. Положение дел в Северной Америке в 1750 г. четко
показано на карте. Британское правление было установлено вдоль восточного
побережья от Саванны до реки Св.Лаврентия, а Ньюфаундленд и значительные
северные территории, территории компании Гудзонова залива, были
приобретены ими по соглашению с французами. Британцы заняли Барбадос (почти
самое старое из их американских владений) в 1605 г. и получили от испанцев
Ямайку, Багамские острова и Белиз. Но Франция вела очень опасную игру --
игру, которая на карте выглядела еще более опасной, чем в действительности.
Она основала настоящие поселения Квебек и Монреаль на севере и Новый Орлеан
на юге; ее первопроходцы и агенты двигались на юг и на север через весь
континент, заключая соглашения с американскими индейцами великих прерий и
заявляя права на владения землей, но не основывая при этом поселений. Все
это делалось за спиной британцев. Британские колонии последовательно
заселялись классом добропорядочных и активных людей, их уже насчитывалось
более миллиона; французы же в то время едва достигали десятой части от этого
количества. На них работало определенное количество прекрасных
путешественников и миссионеров, но их деятельность не подкреплялась наличием
населения.
В 1754 г. вспыхнула война, и в 1759 г. британские и колониальные войска
под командованием генерала Вулфа захватили Квебек, а в следующем году
завершили завоевание Канады. В 1763 г. права на Канаду были окончательно
переданы Британии. Однако западная часть довольно неопределенно
обозначенного южного региона, названного Луизианой в честь Людовика XIV,
оставалась вне сферы британского влияния. Этот регион перешел к испанцам, а
в 1800 г. его выкупило у Франции правительство Соединенных Штатов.
В этой канадской войне американские колонисты обрели значительный опыт
в искусстве ведения войны и знание британской военной организации, из чего
им суждено было извлечь большую пользу несколько позже.

11

Французские и британские интересы сталкивались не только в Америке.
Тогдашнее положение в Индии было привлекательным и для европейских
авантюристов. Великая Могольская империя Бабура, Акбара и Аурангзеба к тому
времени уже давно пришла в упадок. То, что случилось с Индией, было очень
похоже на то, что случилось с Германией. Великий Могол в Дели в Индии,
подобно Священному Римскому императору в Германии, был законным верховным
правителем, но после смерти Аурангзеба он пользовался лишь номинальной
властью, за исключением ближайших окрестностей своей столицы. Имело место
великое возрождение индуизма и национального духа. На юго-западе
одна из индийских народностей, маратхи, подняла восстание против
ислама, восстановила брахманизм в качестве правящей религии и на некоторое
время расширила свою власть на весь южный треугольник Индии. В Раджпутане
исламское правление также было заменено брахманизмом, в Бхаратпуре и
Джайпуре правили могущественные раджпутские правители. В Ауде существовало
шиитское королевство со столицей в Лакхнау, а Бенгалия также была отдельным
исламским королевством.
Далеко на севере, в Пенджабе, возникла очень интересная религиозная
группа -- сикхи,-- которая проповедовала вселенское господство единого Бога
и резко критиковала как индуистские Веды, так и мусульманский Коран. Будучи
первоначально пацифистской сектой, сикхи вскоре последовали примеру ислама и
предприняли попытку -- поначалу с весьма плачевными для себя последствиями
-- установить Царство Божие с помощью меча. И вот в эту смятенную, лишенную
внутреннего порядка, но находящуюся в стадии индийского возрождения Индию
пришел захватчик с севера, Надир-шах (1736--1747), тюркский правитель
Персии. Он прорвался через Хайберский перевал, разбил все армии, пытавшиеся
остановить его продвижение, захватил и разграбил Дели и унес с собой
огромную добычу.
После его ухода север Индии был настолько разрушен и дезорганизован,