Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

своем собственном лице, стал идеальным "государем". Он был, в пределах своих
возможностей, исключительно способным королем; его амбиции были сильнее, чем
его низменные страсти, и он вел свою страну к банкротству через сложности
блистательной внешней политики с чувством собственного достоинства, которое
до сих пор вызывает наше восхищение. Своей первоочередной задачей он считал
сплочение и расширение Франции до Рейна и Пиренеев, включая поглощение
испанских Нидерландов; в будущем более отдаленном он видел французских
королей в качестве возможных наследников династии Карла Великого в
воссозданной Священной Римской империи.
Он превратил взятку в более важный инструмент государственной политики,
чем война. Он платил английскому королю Карлу И, а также большинству
польского дворянства, о котором вскоре пойдет речь. Его деньги, или,
правильнее сказать, деньги тех французских общественных слоев, которые
платили налоги, шли на самые различные цели. Но главным его занятием было
обеспечение внешнего великолепия. Его замечательный дворец в Версале, с
его салонами, коридорами, его зеркалами, террасами, фонтанами, парками и
панорамами пробуждал зависть и восхищение во всем мире.
Он вызывал всеобщее подражание. Каждый король и князек в Европе строил
свой собственный Версаль, не по средствам расходуя столько денег, сколько
позволяли его подданные и кредиты. Повсюду дворяне перестраивали или
расширяли свои замки и дворцы под новый образец. Широкое распространение
получила промышленность, производившая прекрасные и утонченные ткани и
мебель. Повсеместно процветало искусство роскоши: скульптуры из алебастра,
фаянс, позолота по дереву, работа по металлу, тисненая кожа, много музыки,
великолепной живописи, прекрасные гравюры и обшивки, изысканные блюда и вина
высшего качества. А среди зеркал и великолепной мебели расхаживал странный
народ, состоявший из "господ" в сильно напудренных париках, шелках и
кружевах, которые балансировали на высоких красных каблуках и опирались на
необычного вида трости; а также из еще более прекрасных "дам" с башнями
напудренных волос на головах, одетых в необъятные шелковые и сатиновые
платья с проволочными вставками. И на фоне всего этого выделялся великий
Людовик, солнце своего мира, не ведая о злобных, угрюмых и ожесточенных
лицах, которые следили за ним из тех темных углов, куда свет его солнца не
мог попасть.
В этой книге мы не имеем возможности подробно рассказать о войнах и
свершениях этого монарха. Во многих отношениях вольтеровский "Век Людовика
XIV" до сих пор является наилучшим и наиболее полным отчетом. Он создал
военно-морской флот, способный противостоять флотам английскому и
голландскому, что являло собой значительное достижение. Но поскольку ум его
не мог подняться над соблазном этой Фаты Морганы, этой трещины в
политическом разуме Европы -- мечты о всемирной Священной Римской империи,--
он пришел в конце своего правления к примирению с папством, ранее
настроенным к нему враждебно. Он выступил против вдохновителей независимости
и разъединения -- протестантских правителей -- и воевал с протестантством во
Франции. Большому числу его наиболее трезвомыслящих и полезных подданных
пришлось бежать за границу от религиозных преследований, унося с собой свои
умения и трудолюбие. Например, производство шелка в Англии было налажено
французскими протестантами. Во время его правления проводились "дракониады"
-- особо злобная и действенная форма преследований. В домах протестантов
расквартировывалась солдатня, имевшая полную свободу нарушать жизнь своих
хозяев и всячески оскорблять их жен и дочерей. Мужчины, выдерживавшие огонь
и пытки, противостоять такому виду давления не могли.
Обучение последующего поколения протестантов прерывалось, и родителям
приходилось давать детям католическое образование либо вообще никакого. Они
давали его со скрытой издевкой и такой интонацией, которая подрывала всякую
веру в это обучение. В то время как более терпимые страны стали,
в целом, искренне католическими или искренне протестантскими,-- страны,
практиковавшие религиозные преследования, вроде Франции, Испании и Италии,
так искажали истинное протестантское учение, что люди становились, в
основном, верующими католиками либо католическими атеистами, готовыми стать
чистыми атеистами при первой возможности. Следующее правление, правление
Людовика XV, было веком великого насмешника Вольтера (1694--1778), веком, во
время которого все во Франции просто приспосабливались к Католической церкви
и почти никто ей не верил.
Частью политики великой монархии -- и частью превосходной -- было ее
покровительство литературе и наукам. Людовик XIV учредил Академию наук, в
противовес учрежденному Карлом II Английскому королевскому обществу и
подобной ассоциации во Флоренции. Он украсил свой двор поэтами,
драматургами, философами и учеными. Хотя этот патронат и не оказал особого
влияния на научный прогресс, он по крайней мере способствовал получению
ассигнований для экспериментов и публикаций, а также обеспечивал
определенный престиж в глазах простого народа.
Литературная деятельность во Франции и Англии задавала тон большей
части литературной деятельности в Европе в этот период больших и малых
монархов, роскошных загородных особняков и возрастающих коммерческих
возможностей. Французские условия были многим более монархическими, чем
английские, более централизованными и единообразными. Французским писателям
недоставало великой традиции свободного и необузданного духа Шекспира,
французская интеллектуальная жизнь имела привязку ко двору и в большей
степени сознавала свою подчиненность, чем английская; никогда она не
порождала таких литературных "простолюдинов", как англичанин Буньян (1628--
1688), а в XVII столетии она не дала проявлений такого духа инакомыслия, как
во времена Английской республики, когда появился Мильтон. Французская
интеллектуальная жизнь больше тяготела к соответствию и ограничениям, она
была под более полным контролем школьных директоров и ученой критики.
Сущность она подчиняла стилю. Учреждение Академии еще больше усилило и
без того чрезмерные ограничения. В результате всех этих противоречий
французская литература до XIX в. была насыщена литературной застенчивостью
-- создавалось впечатление, что ее творили, скорее, в духе послушного
ученика, боящегося плохих отметок, а не в духе человека, стремящегося к
искреннему самовыражению. Это -- литература холодных, "правильных" и
бессодержательных шедевров: трагедий, комедий, романов героического жанра и
критических трактатов, поразительно лишенных жизненности. Среди тех, кто
практиковал по-
добный "правильный" подход в драматургии выделялись Корнель
(1606--1684) и Расин (1639--1699). Это были люди исключительно одаренные;
тем, кто внимательно изучал их творчество, хорошо знакома их внутренняя
энергия; но тем, кто не имеет представления об условностях того периода, это
творчество кажется таким же унылым, как и монументальная кирпичная кладка
(за которой иногда могут скрываться глубокие чувства). Этот период обозначен
также триумфом Мольера (1622--1673), комедии которого некоторые знатоки
считают лучшими в мире. Среди этих благовоспитанных и величавых умственных
построений периода французской великой монархии единственную жилку легкого,
живого интересного чтения можно отыскать, разве что, в скандальных
мемуарах-сплетнях того времени. Кроме скандалов, слухов и сплетен в них
также нашли яркое отражение социальные и политические противоречия.
Некоторые из самых интересных и лучших литературных произведений на
французском языке были созданы за пределами Франции теми ее гражданами,
которые выступали против режима и находились в изгнании. Декарт
(1596--1650), величайший из французских философов, большую часть своей жизни
прожил в Голландии в относительной безопасности. Он является центральной и
доминирующей фигурой в созвездии творческих умов, которые активно
критиковали, смягчали и препятствовали распространению благочестивого
христианства своей эпохи. Над всеми литераторами-изгнанниками и над всеми
современными ему европейскими писателями возвышается великая фигура
Вольтера, о взглядах которого мы поговорим позже. Жан-Жак Руссо
(1712--1778), еще один изгнанник духа, с его сентиментальной критикой
формальной морали и с его сентиментальной идеализацией природы и свободы, с
его талантом писателя-романиста, также был значительной фигурой в тогдашней
Франции. О нем мы тоже поговорим позже.
Английская литература XVII в. отразила менее устоявшийся и
централизованный характер английской жизни и несла в себе больше жизненности
и меньше лоска, чем литература французская. Английский двор и столица не
поглотили национальную жизнь до такой степени, как это было во Франции.
Декарту и его школе можно противопоставить Бэкона, о котором мы уже говорили
в нашем рассказе о научном Ренессансе, а также Гоббса (1588--1679) и Локка
(1632--1704). У Мильтона, облаченного в разношерстные одежды из греческой и
римской учености, итальянской культуры и пуританской теологии, была
собственная слава. Существовал значительный массив литературы за пределами
классического влияния, нашедший, возможно, свое наиболее характерное
выражение в книге Буньяна "Странствия пили-
грима" (1678). Все еще неоцененным должным образом остается творческий
труд Дефо (ок. 1660--1731), явно адресованный публике, незнакомой с
достижениями и благочинными манерами академического мира. Его "Робинзон
Крузо" является одним из великих достижений в области литературы, а "Молль
Флендерс" -- это восхитительное исследование образа жизни и манер. Эти
работы, а также работы, в которых художественно осмысливается история, по
своему мастерству превосходят работы его современников.
Почти на одном уровне с ним находился Филдинг (1707-- 1754), член
лондонского городского магистрата, автор "Тома Джонса". Сэмюэл Ричардсон
(1689--1761), торговец льняными товарами, написавший "Памелу" и "Клариссу",
был третьей великой фигурой английской литературы XVIII в., литературы,
которая не слишком заботилась о литературной форме. Благодаря этим именам, а
также Ж.-Ж. Руссо роман, этот псевдореальный рассказ об образе жизни, о
событиях в мире, о столкновении с моральными проблемами, снова обрел
значимость. С упадком Римской империи роман исчез. Его возвращение
знаменовало собой появление новых, не виданных ранее типов людей, интересных
своим образом жизни и поведением, людей, обладающих свободным временем,
желающих поделиться собственным опытом в рассказах о всяческих похождениях.
Жизнь стала для них менее опасной и более интересной.
Перед тем как закончить это литературное отступление, можно также
упомянуть как значительное явление в английской литературе и грандиозную
бессодержательность Эддисона (1672-- 1719), и тяжеловесную привлекательность
Сэмюэла Джонсона (1709--1784), составителя первого английского словаря. Из
всего, что он написал, читабельным в наше время являются разве что краткие
биографии поэтов, однако его высказывания и странности увековечены в
неподражаемой биографии Босуэлла.
Александр Поуп (1688--1744), классик по намерениям и француз по духу,
перевел Гомера и преобразовал деистическую, в широком смысле, философию в
утончен но-изысканные стихи. Наиболее значительный писатель этой эпохи
благовоспитанных и недалеких людей, как в Англии, так и во Франции,
выразитель духа отчаянного противления существующему порядку и, собственно,
всему мироустройству -- Свифт (1667--1745), автор "Путешествия Гулливера".
Лоренс Стерн (1713--1768), священник с весьма сомнительной репутацией,
который написал "Тристрама Шенди" и научил более поздних романистов сотням
литературных приемов, черпал свое вдохновение в величии Рабле --
предшественника классической французской литературы. Историка Гиббона мы
процитируем в одном из следующих разделов, а за-
тем возвратимся к критике характерных для этой благовоспитанной эпохи
интеллектуальных ограничений.
"Великий монарх" умер в 1715 г. Людовик XV был его внуком и неудачным
имитатором величия своего предшественника. Он воображал себя государем, но
правила им совсем обычная человеческая страсть -- страсть к женщинам,
смягчаемая суеверным страхом ада. О том, как такие женщины, как герцогиня
Шатору, мадам де Помпадур и мадам дю Барри, главенствовали в удовольствиях
короля, как начинались войны и создавались альянсы, как опустошались целые
провинции, погибали тысячи людей из-за тщеславия и злобности этих созданий,
как вся общественная жизнь Франции и Европы была запятнана их интригами,
проституцией и жульничеством -- читатель может узнать из мемуаров того
времени. А энергичная внешняя политика при Людовике XV неуклонно
приближалась к своему окончательному краху.
В 1774 году Людовик XV умер от оспы, и его преемником стал его внук
Людовик XVI (1774--1792), скучный благонамеренный человек, великолепный
стрелок и довольно искусный слесарь. О том, как вышло так, что он последовал
за Карлом 1 на эшафот, мы узнаем в нижеследующем разделе. Сейчас же нас
интересует великая монархия в дни своей славы.
Среди основных правителей, практиковавших стиль великой монархии за
пределами Франции, мы можем, прежде всего, назвать прусских королей:
Фридриха Вильгельма I (1713--1740), а также его сына и наследника Фридриха
II -- Фридриха Великого (1740--1786). История медленного восхождения
Гогенцоллернов, которые правили Прусским королевством с самого незаметного
его возникновения, слишком скучна и малоинтересна, чтобы здесь ее излагать.
Это история об удаче и насилии, смелых притязаниях и внезапных
предательствах. К XVIII в. Прусское королевство было достаточно влиятельным,
чтобы угрожать империи; оно обладало сильной, хорошо вымуштрованной армией,
а его король был внимательным и достойным учеником Макиавелли.
Фридрих Великий довел до совершенства свой Версаль в Потсдаме. Парк Сан
Суси, с его фонтанами, аллеями и статуями, был тщательно скопирован; там
были также Новый дворец, обширное кирпичное здание, построенное на огромные
средства, оранжерея в итальянском стиле с коллекцией картин, Мраморный
дворец и так далее. Фридрих вознес культуру до высоты своего трона: он
переписывался с Вольтером и принимал его у себя, что закончилось обоюдным
раздражением.
Австрийские владения были слишком озабочены своим положением между
французским молотом и турецкой наковальней, чтобы заниматься созданием
настоящего стиля великой монархии. Так было до тех пор, пока на престол не
взошла Мария
Терезия (1740--1780), которая, будучи женщиной, не могла носить титул
императрицы. Иосиф II, который был императором с 1765 по 1790 г.,
унаследовал ее дворцы в 1780 г..
При Петре Великом (1682--1725) империя Московии порвала со своими
татарскими традициями и вошла в сферу французского влияния. Петр сбрил
азиатские бороды своей знати и ввел европейскую одежду. Но это были лишь
внешне видимые знаки его западнических устремлений. Чтобы освободиться от
азиатских настроений и традиций Москвы, в которой, как и в Пекине, был
священный внутренний город, Кремль,-- он построил себе новую столицу,
Петербург, на болотах Невы. И конечно же. он построил с помощью французского
архитектора свой Версаль, Петергоф, примерно в восемнадцати милях от этого
нового Парижа, с террасами, фонтанами, каскадами, картинной галереей,
парками и всеми иными необходимыми деталями. Его наиболее выдающимися
наследницами были Елизавета (1741--1761) и Екатерина Великая, немецкая
принцесса, которая, взойдя на престол в чисто азиатской традиции --
посредством убийства своего мужа, законного царя,-- обратилась к передовым
западным идеалам и правила очень энергично с 1762 по 1796 г. Она учредила
Академию и переписывалась с Вольтером. Она прожила достаточно долго, чтобы
стать свидетельницей конца системы великой монархии в Европе и казни
Людовика XVI.
Мы не в состоянии здесь даже перечислить тогдашних менее значительных
"великих монархов" во Флоренции (Тоскане), Савойе, Саксонии, Дании и Швеции.
Мы также не можем уделить внимание войне "за испанское наследство". Испания,
надорвавшись от имперских инициатив Карла V и Филиппа II, ослабленная
фанатичным преследованием протестантов, мусульман и евреев, на протяжении
XVII и XVIII вв. все больше и больше теряла свой временно обретенный в
европейской политике вес, снова опускаясь до уровня второстепенной державы.
Эти европейские монархи правили своими королевствами точно так же, как
их дворяне правили своими имениями: они строили друг против друга заговоры,
они были до неестественности политизированы и проявляли изощренную
дальновидность; они развязывали войны, транжирили ресурсы Европы из
абсурдных "политических соображений" агрессии и противостояния. И в конце
концов на них обрушился сильнейший ураган, поднявшийся из глубин. Этот
ураган, Первая Французская революция, восстание простого европейца,-- застал
их систему врасплох. Подобное взрыву, это было только начало великого цикла
политических и социальных бурь, который еще не закончился и который,
возможно, будет продолжаться до тех пор, пока последние остатки
националистических монархий не исчезнут с лица земли и небо не очистится для
великого мира, в котором будет жить федерация человечества
XVII и XVIII столетия явились периодом быстрого прогресса в музыке.
Музыкальные инструменты были усовершенствованы; были установлены мажорные и
минорные гаммы, с их фиксированной последовательностью нот,
приспособляемостью к модуляции и возможностью гармонической окраски. Стало
возможным четко определять музыкальный замысел, с большой точностью
управлять взаимодействием различных инструментов. А социальные условия,
растущие города, королевские дворы, загородные резиденции увеличивали сферу
применения музыки по сравнению с более ограниченным диапазоном церковных
хоров. В XVI столетии были популярны театры масок и карнавальные шествия --
они предоставляли хорошие возможности для изысканной музыки; а в XVII в.
большое развитие получили опера и оратория.
В Италии возникла "Nuove Musiche" ("Новая музыка"). Люлли (1632--1687),
по словам сэра У.-Х. Хэдоу, "наиболее важен в историческом смысле не только
благодаря драматической мощи его мелодии, но и благодаря высокой точности
его фразировки". С ним можно сравнить итальянца Монтеверди (1567--1643). В
этот период музыка начала функционировать в широком масштабе.
"Мессы XVI в. были написаны для церковных хоров, мадригалы XVII
столетия -- для круга друзей за обеденным столом; и только в конце XVII в.
лютнисты и верджинелисты начали вводить в исполнительское искусство понятие
виртуозности... Значительные улучшения в органном деле дали целую плеяду
великих исполнителей: Булл и Филипс у англичан, Свелинк у нидерландцев,
Фрескобальди в Риме, Фробергер в Вене, Букстехуде в Любеке, которым
восхищался Бах... Вместе с этим происходит развитие клавишных... Не менее
важным было появление и запоздалое признание скрипки и ее разновидностей.
Начиная со времен семей великих мастеров инструментов Тиффенбрюкеров и Амати
в первой половине XVI в. понадобилось почти сто лет для ее общественного
признания; еще в 1676 году лютнист Мейс яростно нападал на "воющие скрипки"
и защищал более тихий и ровный звук ее предшественницы виолы. Но ее более
широкий диапазон, живость, большая психологическая мощь и экспрессия
проявились гораздо позже... В Италии, на своей родине, она получила
признание как единственный инструмент, который может соперничать с
человеческим голосом"*.
Известно, что в течение некоторого времени выступление вокалистов в
итальянской опере и восхищение ими сдерживали развитие музыки; певцы XVII
в., и особенно мужские сопрано, пользовались почти такой же вульгарной и
громкой славой, что и современные звезды кино, однако этот период дал также
глубо-
* Сэр У.-Х. Хэдоу, "Музыка"
кую и прекрасную музыку Алессандро Скарлатти (1660--1725), предвестника
Моцарта. В Англии период застоя во времена Республики сменился вспышкой
бурной музыкальной деятельности, кульминацией которой был Перселл (ок.
1659--1695). В Германии мелкие королевские дворы и городские оркестры являли
собой бесчисленные центры музыкальной активности, и в 1685 году в Саксонии
родились И.-С. Бах (ум. в 1750) и Гендель (ум. в 1759), которые подняли
немецкую музыку до такого высокого уровня, что она сохраняла свое
верховенство еще в течение полутора столетий.
Палестрина, явившийся воплощением наивысших музыкальных достижений в
предыдущий период, выглядит по сравнению с ними как существо из другого
мира. Он был признанным мастером хоральной музыки в дни, предшествовавшие
периоду инструментальных достижений. Вслед за Бахом и Генделем пришло целое
созвездие других композиторов: Гайдн (1732--1809), Моцарт (1756--1791),
Бетховен (1770--1827). Они выделяются как звезды наибольшей величины.
Современная музыка хлынула широким и могучим потоком. Поток этот не
ослабевает и в наши дни. Здесь мы можем лишь назвать имена композиторов;
позднее, в одном из следующих разделов, мы дадим несколько сжатых обобщений
о музыке в XIX столетии и в наши дни. В XVII и XVIII вв. музыка была
привилегией узкого круга образованных людей при королевских и княжеских
дворах, людей, которые могли организовывать представления, людей в городах,
достаточно больших, чтобы там были залы для опер и концертов. В то время
когда развивались эти новые формы, крестьянин и рабочий Западной Европы XVII
и XVIII вв. слышал все меньше и меньше музыки. Народное пение находилось в
упадке и, казалось, было предано забвению. Несколько популярных песен,
несколько гимнов -- вот и все, что доставалось общей массе людей в смысле
музыкальной жизни. Возможно, что религиозное возрождение тех дней частично
обязано высвобождению сдерживаемого порыва к пению. Только в наше время, с
его широким развитием механических методов воспроизведения музыки, музыка
усовершенствованная, развитая и многообразная возвращается в повседневную
жизнь, а Бах и Бетховен становятся частью общей культуры человечества.
Живопись и архитектура этого периода, как и его музыка, отражают
социальные условия своего времени. Это -- время фрагментации идей и власти,
и изобразительное искусство уже не руководствуется соображениями цели и
достоинства. Религиозные темы отходят на второй план, а там, где они
затрагиваются,-- они затрагиваются как одни из звеньев в цепи повествования,
а не как значительные и впечатляющие события. Ал-
легория и символические изображения приходят в упадок. Художник рисует
только для того, чтобы отразить видимое, а не воплотить идею или отразить
суть события. Картины повседневности сменяют героическое и высокое -- точно
так же, как реалистический роман пришел на смену эпосу и фантастическому
героическому роману.
Двумя самыми выдающимися мастерами живописи XVII в. являются Веласкес
(1599--1660). и Рембрандт (1606--1669). Может сложиться впечатление, что на
жизнь они взирали равнодушно, за исключением тех моментов, когда она давала
им большую или меньшую возможность отразить прекрасное -- в атмосфере,
свете, вещественности. При загнивающем Испанском дворе Веласкес рисовал Пап
и королей без всякой лести, а карликов и калек без отвращения. В работах
этих выдающихся мастеров, предтеч современной живописи, аналитическое и
буквальное изображение предметов сменяется широкой передачей впечатления,
сосредоточенностью на единстве впечатления за счет всех второстепенных
деталей. Ранее, в более организованной жизни прошлого, картина была
свидетелем, проповедью, льстецом, приукрашиванием; теперь же, в очень многих
случаях, она стала вещью в себе, существующей ради себя. Картины
вывешивались просто как картины -- собранные в галереи.
Энергично развивался такой вид живописи, как пейзаж, а также жанровая
живопись. Обнаженную натуру рисовали нежно и с восхищением, а во Франции
Ватто (1684--1721), Фрагонар (1732--1806) и другие забавляли и ублажали
знать изысканным прославлением деревенской жизни. В этих картинах нашли
отражение признаки растущего сообщества уверенных в своем будущем,
зажиточных и вполне жизнерадостных людей, любящих жизнь и близко знакомых с
ее бедами и радостями.
Елизаветинский период в Англии не дал такого энтузиазма в искусстве
ваяния, который можно было бы сравнить с его литературной и музыкальной
деятельностью. Англия ввозила своих художников и архитекторов из-за рубежа.
Но в XVII и XVIII вв. накопившиеся ресурсы и богатство страны, которая ранее
была на задворках европейской цивилизации, создали благоприятные условия для
изобразительного искусства, и в XVIII в. появились такие английские
художники, как Рейнолдс (1723--1792), Гейнсборо (1727--1788) и Ромни,
которые могли выдержать сравнение с любыми современными им художниками.
Этот период монархий и дворянства был также исключительно благоприятным
для развития определенных видов архитектуры. Процессы, начавшиеся еще в XVI
столетии, теперь все более набирали ход. Повсюду монархи строили и