Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

Довольно рано буддизму в своем развитии пришлось столкнуться с
интересами набиравших силу брахманов. Как мы уже отмечали, эта жреческая
каста во времена Гаутамы еще только боролась за доминирование в индийском
обществе. Но они уже тогда пользовались огромными преимуществами. У них было
исключительное право на обладание традицией, на совершение ритуалов. Вызов
их власти бросило влиятельное воинское сословие (каста кшатриев), поскольку
большинство родовых вождей и царей не принадлежало к касте брахманов.
Импульсом к возвышению воинской касты послужили персидское и греческое
вторжения в Пенджаб. Мы уже упоминали царя Пора, которого, несмотря на его
слонов, Александр победил и превратил в сатрапа. В это же время в стан
греков возле реки Инд прибыл некий искатель приключений по имени Чандрагупта
Маурья (ум. ок. 293 до н. э.), которого греки называли Сандракот, с планами
завоевания земель в долине Ганга. Эти планы не нашли поддержки у македонян,
которые взбунтовались, отказавшись от какого-либо дальнейшего продвижения в
глубь Индии, и Чандрагупте пришлось бежать из их лагеря.
Он решил заручиться поддержкой племен, живших в пограничных
северо-западных районах, и когда Александр со своим войском ушел,
Чандрагупта захватил Пенджаб, выгнав из него македонский гарнизон. Затем он
завоевал долину Ганга (около 321 г.
до н. э.), успешно воевал (303 г. до н. э.) с Селевком I, который
попытался было вернуть себе Пенджаб, и сплотил под своей властью в одной
огромной империи земли всей североиндийской равнины от западной границы до
восточного моря.
Чандрагупте тоже не удалось избежать конфликта с растущим влиянием
брахманов, того конфликта между царской властью и жречеством, который мы
отмечали на примерах Вавилонии, Египта и Китая. Чандрагупта увидел в
набирающем популярность буддизме своего союзника против крепнущей жреческой
касты. Он встал на его сторону и обеспечил поддержкой общину, поощряя
проповедь буддийского учения.
Чандрагупте наследовал его сын, на смену которому пришел Ашока (правил
приблизительно в 268--232 гг. до н. э.), один из величайших монархов в
истории человечества, владения которого простирались от Афганистана до
современного Мадраса. Он единственный из известных в истории правителей,
который, одержав победу, отказался от продолжения войны.
Ашока вторгся в Калингу (около 255 г. до н. э.), страну, расположенную
на восточном побережье Индостана. Возможно, он намеревался завершить
завоевание, полностью захватив и южную оконечность полуострова. Его поход
был успешным, но Ашока решил остановить свои войска, глубоко потрясенный
жестокостью и ужасами войны. Он провозгласил, и до нашего времени эти слова
сохранились на древних стелах, что отныне он будет стремиться покорять
страны не войной, а проповедью религии. Остаток своей жизни Ашока посвятил
распространению буддизма по всему миру.
Он сумел сохранить мир в своей огромной империи, продолжая умело
править страной, но не как религиозный фанатик. В годы своей первой и
единственной войны он принял буддийское учение сперва как мирянин, а затем
как полноправный член монашеской общины, и посвятил свою жизнь достижению
нирваны, следуя по Восьмеричному Пути.
Ашока служит примером того, насколько в те времена управление
государством могло сочетаться с полезной и добродетельной деятельностью на
благо общества. Его жизненный путь прошел под знаком правильных устремлений,
правильного усилия и правильного образа жизни. По его приказу по всей Индии
стали рыть колодцы и сажать деревья, создавая тенистые рощи. Он назначил
специальных чиновников, которые следили за эффективностью благотворительных
работ. Он основывал больницы и разбивал общественные сады. Отдельно
создавались сады, в которых произрастали целебные травы и растения. Если бы
у него был свой Аристотель, который вдохновил бы его на проведение научных
изысканий, несомненно, они проводились бы на самом широком уровне.
Ашока также создал министерство, которое заботилось о коренном
населении Индии и покоренных народов. Он не забывал и об образовании женщин.
Им была предпринята попытка -- первым из правителей -- научить свой народ
правильному образу жизни.
Ашока всегда исключительно щедро поддерживал буддийских
монахов-проповедников и побуждал их к лучшему изучению своей собственной
духовной литературы. По всей стране были установлены стелы с обстоятельными
надписями-манифестами, в которых излагались основы учения Гаутамы,-- и это
было простое и человечное изложение, а не позднейшие, противоречащие
здравому смыслу напластования. Тридцать пять из этих стел, сохранились до
наших дней.
Более того, он направил миссионеров распространять благородное и
разумное учение своего наставника по всему миру -- в Кашмир, на Цейлон, к
Селевкидам, к Птолемеям. Именно одна из таких миссий привезла на Цейлон
черенок дерева Бодхи, о котором мы уже рассказывали.
Двадцать пять лет Ашока неустанно трудился, стараясь на деле помочь
людям в их нуждах. Среди десятков тысяч правителей, имена которых полнят
исторические анналы, всех этих высочеств, величеств и святейшеств
по-настоящему сияет, как звезда на небосклоне, едва ли не одно только имя
Ашоки. В Азии его имя по-прежнему окружено почетом. Китай, Тибет и даже
Индия, хоть она и не последовала за той верой, которую исповедовал Ашока,
сохраняют память о подлинном, а не показном величии этого человека. Перед
ней преклоняется в наши дни больше людей, чем перед именами Константина или
Карла Великого.
Принято считать, что значительные пожертвования Ашоки в пользу буддизма
в конечном счете стали причиной его упадка, так как они привлекали в общину
много неискренних и корыстолюбивых последователей. Но несомненно, что
широкое распространение буддизма в Азии обусловлено главным образом его
миссионерскими усилиями.
Буддизм проник в Центральную Азию через Афганистан и Туркестан, а затем
достиг Китая. Буддийское учение впервые попало в Китай где-то около 64 г. н.
э., во времена династии Хань. Первым проповедовал буддизм в Китае пандит
Кашьяпа, за которым последовал ряд других выдающихся учителей. Наибольшим
успехом проповедь буддизма пользовалась в Китае в III и IV веках н. э. За-
тем он подвергся серьезным гонениям, но вернул себе утраченные позиции
с наступлением династии Тан (VII в. н. э.).
Общепризнанной и распространенной религией в Китае, с которой пришлось
соприкоснуться буддизму, был даосизм, развившийся из очень древних и
примитивных магических практик. В годы династии Хань он был преобразован в
религиозный культ со своей отличительной обрядностью. "Дао" означает путь,
что очень близко соотносится с представлениями Арийского пути. Две эти
религии после открытого соперничества затем развивались и распространялись
совместно, претерпев сходные изменения, так что в настоящее время их
обрядовая сторона в Китае отличается очень немногим.
Буддизму также пришлось столкнуться и с конфуцианством, обладавшим еще
менее религиозным характером и более походившим на кодекс нравственного
поведения. Еще одним соперником буддизма было учение Лао-цзы, "анархиста,
эволюциониста, пацифиста и моралиста", которое также было не столько
религией, сколько философским переосмыслением жизни. Учение Лао-цзы
впоследствии стало частью религии даосизма.
Конфуций (Кун-цзы), основатель конфуцианства, так же, как Лао-цзы и
Гаутама, жил в VI в. до н. э. Его жизнь имеет ряд интересных параллелей с
жизнями греческих философов V и IV веков. VI век в Китае -- это время
правления династии Чжоу, однако эта династия в те дни обладала лишь показной
властью. Император совершал традиционные ритуалы Сына Неба и пользовался
неким формальным почетом. Но даже его номинальная империя не превышала по
размерам шестой части современного Китая. Мы уже рассматривали, как обстояли
дела в Китае в ту эпоху. Фактически Китай представлял собой множество
враждующих государств, открытых для набегов северных варваров.
Конфуций был подданным царства Лу -- одного из таких государств. Он
происходил из благородной, но обедневшей семьи и, сменив несколько
чиновничьих должностей, основал подобие Академии в Лу, чтобы искать Мудрость
и делиться ею. Конфуций также странствовал от царства к царству в Китае в
поисках правителя, который взял бы его к себе советником, чтобы с этого
царства начать переустройство Поднебесной. Платон, двумя столетиями позднее,
движимый теми же побуждениями, прибыл в Сиракузы, чтобы стать советником
тирана Дионисия; связь Аристотеля и Исократа с Филиппом Македонским мы уже
имели возможность обсудить.
Ключевым моментом учения Конфуция было понятие о достойной жизни,
которое он воплотил в идеале человека, названного им "благородный муж". Это
словосочетание часто перево-
дят как "почтенная особа", однако эти слова, и "почтенный", и "особа",
давно приобрели некий насмешливый оттенок, что, конечно же, совершенно не
уместно в связи с конфуцианством. На деле он представил своей эпохе идеал
человека, посвятившего свою жизнь служению обществу.
Общественная сторона этого идеала была очень важна для Конфуция. В том,
что касалось политики, его взгляды были гораздо более конструктивны, чем у
Гаутамы или Лао-цзы. Конфуцию были далеко небезразличны судьбы Китая, и его
"благородные мужи" главным образом были призваны обеспечить появление
благородного государства. Стоит процитировать одно из его высказываний:
"Невозможно удалиться от мира и общаться со зверями и птицами, которые не
имеют подобия с нами. С кем же мне общаться, как не со страдающими людьми?
Возобладавшие повсюду беспорядки -- вот что требует моих усилий. Если
царство будет зиждиться на правильных установлениях, тогда не будет нужды
изменять положение вещей".
Под непосредственным влиянием политических идей его учения сложились
нравственные представления, характерные для китайцев. Прямое обращение к
роли Государства в конфуцианстве мы встречаем чаще, чем в любом из
европейских или индийских этических и религиозных учений.
На какое-то время Конфуций был назначен судьей в царстве Лу, где он
предпринял попытку упорядочить жизнь людей в самой немыслимой степени,
подчинив все их действия и взаимоотношения очень сложным предписаниям.
"Церемониальные правила, которые обычно встречаются разве что при дворах
правителей или в имениях высоких сановных особ, теперь стали обязательными
для большинства людей. Все моменты повседневной жизни были учтены и
регулировались жесткими установлениями. Даже то, какую пищу можно было есть
представителям различных классов, также подлежало регламентации. Мужчины и
женщины должны были ходить по разным сторонам улицы. Даже толщина гробов, а
также форма и местоположение могил были предметом строгого регулирования".
Все это, как мы бы сказали, весьма в китайском духе. Никакой другой
народ не пытался достичь нравственного порядка и общественной стабильности
через детальную регламентацию того, как должны вести себя граждане. Но в
Китае методы Конфуция возымели огромное влияние, и ни одна нация в мире в
настоящий момент не имеет такой всеобъемлющей традиции этикета и
сдержанности.
Впоследствии влияние Конфуция на правителя Лу ослабло, и ему снова
пришлось вернуться к жизни частного лица. Его последние дни были омрачены
смертью самых близких и способных учеников. "Нет разумного правителя,--
говорил он,-- который согласился бы взять меня в наставники, и мне пришло
время умереть..."
Однако он умер, чтобы продолжать жить. По словам Хэрта, "Конфуций
оказал большее влияние на станоатение китайского национального характера,
чем все императоры вместе взятые. Ему, следовательно, должно уделяться
первоочередное внимание, если речь идет об истории Китая. То, что Конфуцию
удалось в такой степени повлиять на жизнь своего народа, следует отнести,
как мне кажется, более к особенностям этого народа, чем к его собственной
личности. Если бы он жил в какой-либо другой части света, его имя, возможно,
было бы забыто. Как мы видели, его взгляды на характер и его личное
восприятие человеческой жизни сформировались после тщательного изучения
документальных источников, тесно связанных с моральной философией, которая
культивировалась прежними поколениями. То, что он проповедовал своим
современникам, следовательно, не было во всем совершенно новым для них. Но,
услышав, изучая древние памятники, отдаленный голос мудрецов прошлого, он
стал рупором, поведавшим народу о тех воззрениях, что происходят из ранней
эпохи развития самого народа... Огромное влияние личности Конфуция на жизнь
китайского народа было обусловлено не только его сочинениями и словами,
сохранившимися в передаче других, но также и его деяниями. Черты его
характера, о которых поведали его ученики, а также более поздние авторы,
стали образцом для миллионов, склонных подражать манерам великого
человека... Что бы он ни совершал публично, было отрегулировано до
мельчайшей детали церемонией. И это не было его собственным нововведением,
поскольку церемониальная жизнь культивировалась в Китае за много столетий
перед Конфуцием. Но его авторитет и пример во многом послужил закреплению
того, что он признавал как желательный общественный порядок".
Учение Лао-цзы, который долгое время заведовал императорской
библиотекой династии Чжоу, было гораздо более таинственным, менее доступным
и постижимым в сравнении с конфуцианством. По всей видимости, он
проповедовал стоическое равнодушие к мирской суете и славе и возвращение к
мнимо простой жизни прошлого. Лао-цзы оставил после себя писания, очень
разные по стилю, смысл которых не всегда поддается истолкованию. Лао-цзы
предпочитал высказываться притчами. После смерти Лао-цзы его учение, как и
учение Гаутамы Будды, подверглось искажениям и обросло различными легендами.
Вдобавок на нем прижились самые немыслимые и запутанные обряды и
предрассудки. Но учение Конфуция оказалось менее подвержено позднейшим
переделкам, потому что оно было обращено к обществу без всяких околичностей
и не делало уступок различным искажениям ради завоевания большего числа
приверженцев.
Китайцы говорят о буддизме и об учениях Лао-цзы и Конфуция, как о Трех
Учениях. Вместе они составляют основу и отправную точку для всей позднейшей
китайской мысли. Их глубокое изучение является первоочередным условием,
когда речь идет об установлении подлинного духовного и нравственного
единства между этим великим народом Востока и Западным миром.
Можно выделить некоторые общие моменты в этих трех учениях, из которых,
бесспорно, великое учение Гаутамы является наиболее глубоким; его доктрины и
по сей день властвуют мыс-
лями огромного множества людей. В определенных моментах эти учения
расходятся с теми мыслями и настроениями, которым суждено было вскоре
овладеть Западным миром. И в первую очередь эти доктрины отличаются своей
терпимостью. Они обращены непосредственно к самому человеку. Это учения
Пути, образа жизни, великодушия, а не догм церкви или общих правил. Они не
выступают за или против существования и поклонения общепринятым богам.
Афинские философы, отметим это особо, также стремились отстраниться от
теологии: Сократ вполне охотно отдавал почести любому божеству, оставляя за
собой право на собственные суждения.
Это отношение прямо противоположно тем умонастроениям, которые
складывались в еврейских общинах Иудеи, Египта и Вавилонии, где
представление о едином Боге было изначальным и очень влиятельным. Ни у
Гаутамы, ни у Лао-цзы или Конфуция нет никаких намеков на подобное
представление о "ревнивом" Боге, который требует "да не будет у тебя других
богов",-- Боге, который не потерпит никаких древних обрядов, подспудных
верований в магию и колдовство, жертвоприношений богу-царю или любого
свободного обхождения с "нерушимым" миропорядком.
Нетерпимость иудейского ума и в самом деле смогла сохранить основы
своей веры простыми и понятными. Теологическая всеядность великих учителей
Востока, с другой стороны, способствовала усложнениям и нагромождению
ритуальных правил. Если не считать того, что Гаутама настаивал на Правильных
Представлениях, которые легко игнорировались,-- ни в буддизме, ни в даосизме
или конфуцианстве не существовало действенного запрета на суеверные
практики, заклинания, экстатические состояния и поклонение различным
божествам. Уже на самой ранней стадии развития буддизма началось вкрапление
в него подобных представлений, которое не прекращалось и впоследствии. Эти
новые религии Востока, как оказалось, подхватили почти все болезни тех
испорченных верований, которые они стремились заменить; они переняли идолов
и храмы, алтари и кадильницы.
Тибет в наше время -- это буддийский регион, однако Гаутама, случись
ему вернуться на Землю, мог бы исходить его вдоль и поперек в напрасных
поисках своего учения. Он увидел бы на троне самый что ни на есть древний
тип человеческого правителя, царя-бога -- далай-ламу, "живого Будду".
Гаутама обнаружил бы огромный храм в Лхасе, с многочисленными жрецами,
служителями и ламами,-- а ведь сам он строил только хижины и не назначал
жрецов. Его взгляду предстал бы алтарь, с огромным золоченым идолом на
возвышении, имя которого, как он с удивлением бы уз-
нал,-- "Гаутама Будда"! Он услышал бы торжественные гимны, обращенные к
его божественности, а некоторые из наставлений, которые читались в храме,
показались бы ему отдаленно знакомыми. Звону колоколов, каждению,
иступленным чувствам также было отведено место в этих удивительных
церемониях. В один из моментов службы раздавался удар колокола, и
поднималось зеркало, в то время как все собравшиеся, в избытке благоговения,
отвешивали низкий поклон...
По всей этой буддийской стране он обнаружил бы множество любопытных
приспособлений, вращающихся ветряных и водяных барабанов, на которых были
начертаны короткие молитвы. Каждый раз, когда совершался поворот такого
барабана, как он узнал бы, это засчитывалось за молитву. "Кому?" --
наверное, спросил бы он. Более того, он обнаружил бы по всей стране
множество шестов с прекрасными шелковыми полотнищами, надпись на которых,
вполне возможно, озадачила бы его -- "Ом мани падме хум", "жемчужина в
лотосе". Каждый всплеск полотнища -- тоже молитва, очень благотворная для
того щедрого человека, который заплатил и за его установку. Целые бригады
работников, нанятые такими благочестивыми людьми, ходили по всей стране,
вырезая эту драгоценную формулу на камнях и скалах. Наконец он бы понял, как
мир обошелся с его религией! Под этим внешним благолепием был погребен
Арийский Путь, который вел к душевной безмятежности.
Мы уже отмечали отсутствие какой-либо исторической идеи в
первоначальном буддизме. В этом он снова контрастирует с иудаизмом.
Представление об обетовании наделяло иудаизм свойствами, которыми до того не
обладала ни одна из религий,-- предшественниц или современниц иудаизма.
Обетование оправдывало его ревностную нетерпимость, потому что оно
направляло его на определенную и единую цель в будущем. Несмотря на всю
правдивость и глубину психологической стороны учения Гаута-мы, недостаток
подобной направляющей идеи привел к застою и искажению буддизма. Иудаизм,
следует признать, на своих ранних стадиях не слишком вторгался в души людей;
он позволял им оставаться порочными, алчными, суетными или суеверными. Но
своей убежденностью в обетовании и божественном водительстве иудаизм был, не
в пример буддизму, всегда наготове к действию, словно тщательно отточенный
меч.
Некоторое время буддизм процветал в Индии. Но брахманизм, с его
многобожием и бесконечным разнообразием культов, чувствовал себя не менее
уютно у него под боком, а организация брахманов становилась все более
могущественной. Наконец, им представилась возможность всерьез заняться этой
религией, отрицающей касты, и полностью вытеснить ее из Индии. Мы не станем
пересказывать здесь, как проходила эта борьба; она было отмечена
преследованиями и противодействиями им, но к XI в.,
кроме общины в Ориссе, буддийское учение перестало существовать в
Индии. Многое из его милосердия и доброты было, однако, впитано самим
брахманизмом.
Буддизм по-прежнему исповедуют во многих странах мира. Вполне возможно,
что в контакте с западной наукой первоначальное учение Гаутамы, ожившее и
очищенное, еще сыграет значительную роль в судьбах человечества.
Но с уходом из Индии Арийский Путь перестал управлять жизнями арийских
народов. Любопытно отметить, что в то время как одна арийская религия в
настоящее время исповедуется почти исключительно монголоидными народами,
сами арийские народы находятся под влиянием двух других мировых религий,
христианства и ислама, которые, как мы увидим позже, являются семитскими в
своих истоках. Кроме того, буддизм, даосизм и христианство носят схожее
одеяние ритуалов, которые пришли к ним через эллинизм, из страны храмов и
жрецов -- Египта, от более древней и основополагающей ментальности
смуглокожих хамитских народов.

x x x

* Книга пятая. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И КРУШЕНИЕ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ *

Глава двадцать пятая. ДВЕ ЗАПАДНЫЕ РЕСПУБЛИКИ

1.Истоки латинян. 2. Новый тип государства.
3. Карфагенская республика богатых.
4. Первая Пуническая война.
5. Катон Старший и катоновский дух.
6. Вторая Пуническая война. 7. Третья Пуническая война.
8. Как Пунические войны подорвали свободу римлян.
9. Римская республика и современный тип государства

1

Настало время перейти к истории двух республик Западного
Средиземноморья, Рима и Карфагена, и рассказать, как Риму за несколько
столетий удалось создать империю, еще более великую, чем держава Александра
Македонского. Эта новая империя была, как мы постараемся показать,
политической системой, глубоко отличной по своей природе от любой из тех
восточных империй, которые предшествовали ей. Огромные перемены в структуре
человеческого общества и в условиях общественных отношений происходили на
протяжении нескольких столетий. Гибкость и удобство в перемещении и
расчетах, которыми обладала денежная система, превратили ее в силу, и как
любая сила в неопытных руках, она стала опасной для человеческих отношениях.
Она изменила отношение богатых людей к государству и к его более бедным
согражданам. Эта новая, Римская империя, в отличие от всех предыдущих
империй, не была созданием одного великого завоевателя. У истоков Римской
империи не было личности, подобной Саргону, Тутмосу, Навуходоносору, Киру,
Александру или Чандрагупте. Эта империя была создана республикой. Ее
появление было неизбежностью, обусловленной действием тех объединяющих и
сплачивающих сил, которые все больше заявляли о себе в отношениях людей.
Но прежде необходимо в общих чертах обрисовать положение дел в Италии в
те столетия, что предшествовали появлению Рима в мировой истории.
До XII в. до н. э., иначе говоря, еще до возвышения Ассирийской
империи, до осады Трои и до окончательного разрушения Кносса, но уже после
Аменхотепа IV, Италия, как и Испания, была населена преимущественно смуглыми
европеоидными народами средиземноморского типа. Это коренное население, по
всей видимости, было малочисленным и довольно отсталым. Но в Италии, как и в
Греции, уже началось продвижение на юг арийских племен. К X в. до н. э.
переселенцы с севера обосновались на большей части северной и центральной
Италии. Как и в Греции, они смешались со своими предшественниками и
образовали группу арийских языков -- италийскую группу -- более всего
близкую к кельтским языкам, чем к каким-либо другим.
Наиболее интересной, с исторической точки зрения, была группа латинских
племен, обосновавшихся на равнинах к югу и востоку от реки Тибр. К тому
времени греки, уже обосновавшиеся на Балканах, вышли в море и, добравшись до
южной Италии и Сицилии, основали там свои колонии. Впоследствии они стали
создавать свои колонии вдоль нынешней французской Ривьеры и основали Марсель
на месте старой финикийской колонии.
Еще один примечательный народ прибыл в Италию по морю. Это были
смуглокожие коренастые люди, если судить по тем изображениям, которые они
оставили после себя. Вполне вероятно, что это было одно из племен тех
эгейских народов, которых вытеснили из Греции, Малой Азии и островов между
ними греки. Мы уже рассказывали о судьбе Кносса и о том, как родственные
критянам филистимляне поселились в Палестине.
Об этрусках, как их называли в Италии, еще в античные времена
существовало мнение, что они выходцы из Азии. Было бы очень соблазнительно,
хотя и не совсем верно, объединить эту традицию с "Энеидой", эпической
поэмой римского поэта Вергилия, в которой основание латинской цивилизации
приписывается троянцам, бежавшим из Малой Азии после разрушения Трои. Но
троянцы, скорее всего, были арийским племенем, родственным фригийцам,