Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

"богемцами".
Цыганам не удалось сохранить подлинных традиций своей прародины, однако
у них остался свой особенный язык, который может свидетельствовать об их
утраченной истории. Он содержит множество североиндийских слов и, вероятно,
по своему происхождению североиндийский или бактрийский. В их речи также
ощутимо значительное армянское и персидское влияние.
Их можно встретить во всех европейских странах -- торговцев,
барышников, бродячих артистов, гадателей и попрошаек. Тем, кому не чужда
романтика, кажется очень привлекательной жизнь цыганского табора --
дымящийся костер, шатры, пасущиеся лошади и шумная возня смуглых цыганят.
Цивилизация так недавно появилась в истории и совсем недавно была
настолько ограничена в пространстве, что ей еще предстоит подчинить и
приспособить большую часть наших инстинктов для своих нужд. В нас, уставших
от условностей и сложностей цивилизации, продолжает биться кочевая жилка. Мы
домоседы лишь наполовину. Та кровь, что течет в нас, созревала на степных
просторах не менее чем на пашнях.
Среди прочего, что цыгане переняли, странствуя по разным краям, была и
народная музыка тех стран, через которые лежал их путь. Они всегда были
увлеченными музыкантами, пусть и не очень оригинальными; повсюду они
подхватывали то, что пели и играли в народе, переиначивая все на свой лад.
Они воровали мелодии у народов, как временами они воровали у них детей, и те
становились цыганами. Они никогда не пользовались нотами, но их собственная
традиция была сильна, и цыганская песня дала буйную поросль в музыке
Венгрии, Испании и России.

Глава тридцать третья. ВОЗРОЖДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

(на смену сухопутным путям. приходят морские пути)

1. Христианство и всеобщее просвещение.
2. Европа начинает мыслить самостоятельно.
3. Великая чума и зарождение коммунизма. 4. Как бумага освободила разум
человека.
5. Протестантизм правителей и протестантизм народов.
6. Новое пробуждение науки. 7. Новый рост европейских
городов. 8. Литературный Ренессанс.
9. Художественный Ренессанс. 10. Америка входит в историю.
11. Что Макиавелли думал о мире. 12. Швейцарская республика.
13а. Жизнь императора Карла V. 136. Протестанты, если угодно князю.
13в. Два течения в общественной жизни Европы

1

Если взглянуть на карту, станет очевидным, что три столетия от начала
XIII и до конца XV вв. были эпохой отступления христианского мира. Эти
столетия были эпохой монгольских народов. Кочевники, выходцы из Центральной
Азии, господствовали во всем известном мире. В период, на который пришлась
вершина их могущества, правители из числа монголов или родственных им
тюркских народностей и традиций были в Китае, Индии, Персии, Египте,
Северной Африке, Балканских странах, Венгрии и России.
Турки-османы даже вышли в море и сражались с венецианцами на их родных
средиземноморских водах. В 1529 г. турки осадили Вену, которую им помешала
взять скорее непогода, чем защитники города. Империя Габсбургов при Карле V
платила султану дань. И так продолжалось вплоть до 1571 г., когда в морской
битве при Лепанто, в том сражении, где Сервантес, автор "Дон Кихота",
потерял левую руку, христианский мир, говоря его сло-
вами, "сокрушил гордыню османов на глазах у целого света, прежде
считавшего турецкий флот непобедимым".
Единственным регионом, где христианство наступало, была Испания.
Какому-нибудь провидцу, который постарался бы оценить ближайшее будущее
мира, глядя из начала XVI столетия, показалось бы, что сменится еще
несколько поколений -- и мир будет принадлежать монголам и, вероятно,
мусульманам. Совсем как в наши дни, большинство было склонно считать чем-то
само собой разумеющимся, что европейскому правлению и некоему подобию
либерального христианства предстоит охватить собой весь мир; лишь немногие,
видимо, отдают себе отчет, сколь недавним и, вероятно, сколь недолговечным
является это европейское господство. Лишь когда близился к завершению XV в.,
стали отчетливо видны приметы действительной жизнеспособности Западной
Европы.
Давайте постараемся объективно и беспристрастно, насколько это возможно
для нас, исследовать, каковы же были те силы, что разделяли и сковывали
энергии Европы в период гигантского всплеска активности монгольских народов.
Мы должны также объяснить, как шло накопление сил, и духовных, и
общественных, на протяжении этого периода кажущегося отката, которые
вырвались на свободу после его завершения.
Мы проследили в нашем "Очерке", как постепенно складывались все более
крупные "цивилизованные" общины, начиная с дней палеолитического
племени-рода. Мы видели, как преимущества и ограничения земледелия, страх
перед племенными божествами, представления о жреце-царе и боге-царе сыграли
свою роль в консолидации все более многолюдных и могущественных обществ в
регионах с наиболее плодородными землями. Мы проследили, как складывались
сложные взаимоотношения между жрецом, обычно соплеменником покоренных, и
царем, обычно завоевателем, в этих ранних цивилизациях, как происходило
развитие письменной традиции и ее высвобождение из-под контроля жрецов. Мы
отметили и появление новых сил, поначалу случайных и вторичных, которые мы
назвали свободным разумом и свободной совестью человечества. Мы видели
также, как правители первичных цивилизаций речных долин расширяли свои
владения и распространяли свою власть на другие племена и одновременно с
этим на менее плодородных землях планеты примитивная племенная дикость
превращалась во все более сплоченный и политически дееспособный номадизм.
Первичные цивилизации представляли собой, мы можем это утверждать,
"общества послушания", они были сцементированы покорностью богу-царю или
царю под богом. Номадизм же, напротив, всегда стремился к другому типу
взаимоотношений, ко-
торый мы здесь называем "обществом воли". В сообществе, жизнь которого
наполнена постоянными странствиями и войнами, личность должна быть
одновременно уверенной в себе и дисциплинированной. Вожди таких сообществ
должны быть лидерами, за которыми следуют, а не хозяевами, которые
приказывают.
Подобное общество воли присутствует на протяжении всей истории
человечества. Повсюду в поведении кочевников, будь то нордические, семитские
или монгольские племена, мы обнаруживаем изначально присущую склонность быть
более волевыми и менее податливыми внешним силам, чем у оседлого населения.
Нордические народы пришли в Италию и Грецию вслед за своими
предводителями-царями. Они не принесли с собой какого-то своего храмового
культа -- они застали все это на покоренных землях и, как смогли,
приспособили эти культы к своим обычаям. Не прошло много времени, как греки
и италики с легкостью заново распались на республики, так же поступили и
арии в Индии. Традиция избирать своего короля существовала и в ранних
франкских и германских королевствах, хотя обычно выбор делался в пользу
члена царской касты или семьи. Были выборными ранние халифы, судьи Израиля и
"цари" Карфагена и Тира, то же самое мы можем сказать и о Великом хане
монголов, пока Хубилай не стал китайским императором.
С таким же постоянством мы обнаруживаем противоположное представление
-- о невыборной божественности царей, их врожденном и неотъемлемом праве
властвовать.
И эта естественная самоотверженная борьба человечества за примирение
цивилизации и свободы век за веком подкреплялась военным и политическим
бессилием каждого "общества послушания", какое когда-либо существовало.
Покорность, которую вбили в людей, легко принимает новых хозяев, что на руку
все новым и новым завоевателям. Свидетельство того -- типичные страны
подчинения, "колыбели цивилизации": Египет, Месопотамия и Индия, их
пассивность, когда они переходили из состава одного государства в другое.
Цивилизация рабов, словно магнит, всегда притягивает свободных охотников
поживиться за чужой счет.
Но, с другой стороны, "обществу воли" необходимо хоть в какой-то своей
части оставаться невосприимчивым к воздействию нового раболепного окружения.
История Александра Великого демонстрирует, как общество воли
соратников-македонян начало постепенно расслаиваться в ответ на требование
воздавать ему божественные почести. Убийство Клита -- вполне типичный пример
борьбы свободной и рабской традиций, которая никогда не прекращалась, как
только новый завоеватель из вольных краев переселялся во дворец древней
монархии.
Римская республика показывает нам первое масштабное общество воли в
мировой истории, первое свободное общество, значительно превосходившее
размерами город. Мы знаем, как оно слабело по мере роста и тратило свои силы
на сомнительные успехи, пока, наконец, ему не пришлось уступить место
монархии древнего типа и быстро деградировать до уровня самого слабого
рабского общества, которое пало перед горсткой захватчиков-иноземцев. В этой
книге мы уже обсуждали некоторые факторы, которые сказались на этой
деградации, так как они имеют первостепенное значение для всей истории
человечества. Одним из наиболее очевидных факторов было отсутствие любой
массовой организации просвещения, которое воспитывало бы в сознании рядовых
граждан представление о служении и долге перед Республикой, ради того, чтобы
они проявляли свою волю. Другим фактором было отсутствие какого-либо
средства общей информации, призванного гармонизировать действия граждан,
дать им возможность проявлять свою волю как целое. Общество воли ограничено
в масштабе теми рамками, которые установлены для возможностей развития
общества знания. Сосредоточение богатства в руках немногих и замена
свободных трудящихся рабами стали возможны из-за упадка духа общественности
и дезориентации общественного сознания, которые были следствием этих
ограничивающих рамок.
Более того, за Римским государством не стояло никакой действенной
религиозной идеи. Римский официальный культ, заимствованный у смуглокожего
этруска, искавшего ответы в печени жертвенного животного, был столь же мало
приспособлен к политическим нуждам многомиллионного общества, как и похожий
на него шаманизм монголов. И христианству, и исламу, каждому своим
отличительным способом, пришлось восполнить этот очевидный недостаток,
присущий как римской республиканской системе, так и номадизму,-- дать
всеобъемлющее нравственное образование народным массам, сформировать для них
общую историю прошлого и идею общечеловеческого дела и предназначения: в
этом заключается их огромная историческая важность.
Платон и Аристотель, как мы уже отмечали, положили идеальному обществу
предел в несколько тысяч граждан, поскольку они не могли представить, как
объединить общей идеей более значительное множество. Им недоставало для
этого опыта образовательной системы, превосходившей устные наставнические
методы их времени. Греческое образование почти исключительно основывалось на
передаче знаний "от учителя к ученику", оно могло распространиться,
следовательно, только на ограниченный круг аристократии. Но христианская
церковь и ислам продемонстрировали ущербность этих ограничений. По нашему
мнению, они выполняли свою задачу при тех широких возможное -
тях, которые перед ними открывались, плохо и грубыми методами, но для
нас в данном случае важно, что они все-таки делали это, несмотря ни на что.
Они вели пропаганду своих идей и своего духа почти общемирового масштаба.
Успешной также оказалась их ставка на силу письменного слова, которое
соединило огромные множества самых разных людей в общих предприятиях.
В XI в., как мы уже видели, представление о сообществе христианских
стран объединило новые государства -- прежде несовместимые осколки Западной
Римской империи и Европу далеко за ее пределами. Она создала неглубокое, но
действенное общество воли на небывалом прежде пространстве и из
беспрецедентного до той поры множества человеческих жизней. На тот момент
иудеи уже поддерживали целостность своей общины систематическим
образованием, по меньшей мере с начала христианской эры. И лишь еще одно
подобное начинание смогло затронуть обширную часть человечества -- идея
общества достойного поведения, которую образованный класс распространял в
Китае.
Католическая церковь смогла дать обществу то, чего недоставало Римской
республике,-- систему учителей, непосредственно работавших с народом,
университеты, возможность и средства доносить свое учение до самого широкого
круга людей. Этими достижениями церковь открыла дорогу новым возможностям
общечеловеческого правления, которые все отчетливее будут проявляться в
нашем "Очерке" и которые мир, в котором мы живем, все еще продолжает
разрабатывать. До этого управление государствами было либо авторитарным,
оставаясь уделом неизменной и не подвластной критике смеси жреца и царя, или
же это была демократия, необразованная и неосведомленная, деградировавшая с
каждым новым значительным территориальным приращением, как это было в Риме и
Афинах, в правление толпы и политикана. Но в XIII в. начали проглядывать
первые признаки современного идеала правительства, которому еще предстоит
воплотиться в жизнь,-- идеала всемирного образовательного правительства, в
котором простой человек является не рабом абсолютного монарха или
правителей-демагогов, но информированным, воодушевленным, обладающим голосом
членом общества. Упор здесь следует делать на просвещение в мировом масштабе
и на то, что информирование должно предшествовать подаче голоса.
Именно в практическом осознании идеи, что образование -- это
коллективная функция, а не индивидуальное дело, и заключается различие по
существу между "современным государством" и его предшественниками.
Современный гражданин -- люди начинают понимать это -- должен быть
информирован, прежде чем будут спрашивать его мнение. Прежде чем мы
проголосуем, мы
должны выслушать позиции, прежде чем решать, нам следует знать.
Начинать надо не с открытия избирательных участков, а с открытия школ, нужно
сделать массовыми и общедоступными литературу, знания и средства информации:
так откроется путь от рабства и смятения к государству добровольного
сотрудничества, которое является идеалом современности. Голоса сами по себе
не стоят ничего. Люди могли голосовать в Италии во времена Гракхов, но их
голоса не помогли им. Для невежественного человека обладать правом голоса --
бесполезная и опасная вещь. Идеальное общество, к которому мы движемся,--
это не просто общество воли, это общество воли и знания, заменившее собой
общество веры и послушания. Образование -- посредник в объединении кочевого
духа свободы и уверенности в себе с коллективным трудом, материальным
достатком и безопасностью цивилизации.
Хоть католическая церковь своей пропагандой, своим обращением к
народным массам через школы и университеты и открыла перспективы для
современного образовательного государства в Европе -- понятно, что
католическая церковь никогда не намеревалась делать что-либо подобное. Она
не открыла знания миру со своим благословением, она выпустила их на свободу
по недосмотру. Римская церковь полагала себя наследницей не Римской
республики, но римского императора. Ее образовательной концепцией было не
освобождение знания, не приглашение принять участие в его поиске, но
подчинение разума. Два великих просветителя средневековья были вовсе не
служители церкви, это были монархи и люди государственного склада ума --
Карл Великий и английский король Альфред, которые воспользовались церковной
организацией для своих властных нужд. Но именно церковь обладала такой
организацией. Церковь и самодержец в своем соперничестве за власть
стремились склонить каждый на свою сторону помыслы простого человека. В
ответ на эти противоборствующие призывы и появился простой человек
современного типа, независимый и не связанный ни с каким официозом, со своим
собственным мнением.
Уже в XIII в., как мы видели, Папа Григорий IX и император Фридрих II
оказались вовлечены в беспощадный публичный обмен ударами. В то время уже
было ощущение, что должен прийти в мир новый судья -- выше, чем Папа или
монархия, уже были читатели и общественное мнение. Авиньонское пленение Пап
в XIV в. значительно стимулировало свободное суждение о власть имущих по
всей Европе.
Поначалу критика в адрес церкви непосредственно касалась вещей
нравственных и материальных. Богатство и роскошь высшего духовенства и
непомерные поборы, введенные папством, были главным поводом для
недовольства. И самые первые попытки вернуться к христианской простоте,
например, основание францисканского ордена, были не раскольническими
движениями, но движениями в духе возрождения. Позднее сложился более
глубокий и разрушительный критицизм, который повел наступление на
центральный пункт учения церкви и оправдание значимости священства, а именно
-- на таинство мессы.
Столкновение между древними и новейшими элементами христианства,
несомненно, только усилилось с предписанием целибата Папой Григорием VII
католическому духовенству в XI столетии. Восток знал религиозные обеты
воздержания не одну тысячу лет; на Западе на них смотрели с подозрением и
скепсисом.
В это время, в XIII и XIV вв., когда нордические народы начали
приобретать знания, читать, писать и стремиться к самовыражению, после
стимулирующего соприкосновения с достижениями арабов -- мы обнаруживаем, что
начинается куда более содержательная критика католицизма. Это была подлинная
интеллектуальная атака на священнослужителя и на ритуал мессы как
центральный момент религиозной жизни, сочетавшаяся с требованием вернуться
непосредственно к словам Иисуса, отображенным в Евангелиях.
Мы уже не раз упоминали англичанина Уиклифа, который перевел Библию на
английский язык, чтобы установить контравторитет римскому Папе. Он отверг
доктрину церкви о мессе как губительную ошибку, и в частности учение об
освященном хлебе, съедаемом во время этого обряда, который непостижимым
образом становится подлинным телом Христа. Мы не станем развивать здесь
вопрос пресуществления, как называется это мистическая трансформация
элементов в причастии,-- это тема для ученого-богослова, специалиста в этом
вопросе. Но совершенно очевидно, что любая доктрина, подобная католической,
делающая освящение элементов в причастии таинственным процессом, выполняемым
священником и только священником, при том, что причастие является
центральной потребностью религиозной системы,-- будет изо всех сил
увеличивать и подчеркивать значение священнослужителей.
Ей противостояла точка зрения типично "протестантская": что причастие
представляет собой просто съедание хлеба и питье вина в знак личного
воспоминания об Иисусе из Назарета, что полностью устраняло потребность в
рукоположенном священнике.
Сам Уиклиф не дошел до этой крайности. Он был священником и оставался
священником до конца жизни. Он придержи-
вался мнения, что Бог духовно, если не субстанционально, присутствует в
освященном хлебе, но его учение породило вопросы, которые повели людей
значительно дальше его позиций. С точки зрения историка, борьба Рима с
Уиклифом очень быстро стала началом того, что можно назвать борьбой между
рациональной, или правовой, религией, которая обращается к свободному разуму
и свободной совести человечества, и авторитарной, традиционной,
церемониальной, священнической религией. Крайние тенденции в этой непростой
борьбе стремились полностью лишить христианство, подобно исламу, всех
возможных атрибутов архаического жречества, использовать в качестве
авторитета только Библию и очистить от напластований, насколько это
возможно, изначальное учение Иисуса. В большинстве этих разногласий
христиане и в наши дни не достигли единой позиции.
Нигде сомнения Уиклифа не оказали такого влияния, как в Богемии. Около
1396 г. ученый чех Ян Гус прочитал в Пражском университете несколько лекций,
основанных на идеях великого учителя из Оксфорда. Гус стал ректором
Пражского университета, но его учение дало повод церкви для отлучения
(1412).
Это было во время "Великого раскола", непосредственно перед Собором в
Констанце (1414--1418), который созвали, чтобы обсудить постыдный
беспорядок, царивший в церкви. Мы уже рассказывали, как расколу был положен
конец с избранием Папы Мартина V. Этот собор стремился полностью
восстановить единство западного христианства. Но методы, которые избрали для
воссоединения, могут лишь неприятно поразить современного человека. Собор
постановил сжечь кости Уиклифа. Гуса обманом удалось вызвать в Констанц,
пообещав полную неприкосновенность, где его подвергли суду по обвинению в
ереси. Ему приказали отречься от некоторых из его взглядов. Он ответил, что
не сможет отречься, пока не будет убежден в их ошибочности. Тогда ему
объяснили, что его обязанность -- отречься, раз того требуют те, кто старше
его по сану, и обоснованность его убеждений тут ни при чем. Гус не
согласился с этим. Несмотря на неприкосновенность, обещанную императором,
его сожгли заживо (1415), и Ян Гус стал мучеником не столько за свое учение,
сколько за весь свободный разум и совесть человечества.
Суд над Яном Гусом яснее ясного выявил суть противоречий между
священником и антисвященником -- черную ненависть, которую питало
духовенство к свободомыслию. Сподвижник Гуса, Иероним Пражский, был сожжен в
следующем году.
Ответом на этот вызов церкви стало восстание гуситов в Богемии (1419),
первое в серии религиозных войн, которыми отмечен переломный период
западного христианства. В 1420 г. Папа Мартин V издал буллу, призывавшую к
крестовому походу, "дабы со-
крушить виклифитов, гуситов и прочих еретиков в Богемии". Привлеченные
этим приглашением, бродяги Европы -- оставшиеся без найма солдаты удачи,
всякое отребье разного пошиба, объединились против отважной страны. Но в
Богемии они встретили куда больше испытаний и меньше наживы, чем ожидали эти
крестоносцы. Предводителем восставших был выдающийся полководец Ян Жижка
(1360--1424). Гуситы вели свои внутренние дела с невиданным до той поры
демократизмом, и вся страна горела желанием поквитаться за смерть Яна Гуса.
Крестоносцы подступили к Праге, но не смогли взять ее, затем последовало еще
несколько поражений, которые закончились тем, что крестоносцам пришлось
отступать из Богемии. Следующий крестовый поход (1421) оказался не более
успешным. Затем провалились еще два. Затем, к несчастью для гуситов, у них
появились внутренние разногласия. Воспользовавшись этим, ободренные
крестоносцы, собравшиеся под знамена пятого похода (1431), пересекли границу
под предводительством маркграфа Бранденбургского Фридриха.
Армия этих крестоносцев насчитывала самое меньшее 90 тысяч пехоты и 40
тысяч всадников. Напав на Богемию с запада, они первым делом обложили город
Тахов. Однако, потерпев неудачу под стенами укрепленного города, они
обрушились на городок Мост. Там, как и в окружающих деревнях, они устроили
немыслимую в своей жестокости расправу над местными жителями, большая часть
которых была абсолютно невиновна по отношению к любой теологии.
Крестоносцы, двигаясь медленным маршем, проникали все далее в глубь
Богемии, пока не достигли окрестностей города Домажлице. "Было три часа
пополудни 14 августа 1431 года, когда крестоносцы, ставшие лагерем на
равнине возле Домажлице, получили известие, что приближаются гуситы, ведомые
Прокопом Великим. Хотя богемцев отделяли от них четыре мили, уже слышны были
грохот боевых возов и песня "Все мы воины Христовы", которую пело их
войско". Воинственный настрой крестоносцев стал улетучиваться с
поразительной быстротой. Лютцов описывает, как папский представитель и
герцог Саксонский поднялись на холм, откуда удобнее было наблюдать за полем
боя. Но они обнаружили, что лагерь немцев был в полном замешательстве и ни о
каком бое речь уже не идет. Всадники на полном скаку уносились во всех
направлениях, и громыхание пустых фургонов почти заглушило звуки песни
гуситов. Крестоносцы бросили даже награбленное. Подоспел и посланник от
маркграфа Бранденбургского -- тот настоятельно советовал бежать, удержать
войска не было никакой возможности. Теперь они представляли опасность даже
для своих, и папскому представителю довелось провести неприятную ночь,
прячась от них в лесу... Так окончился крестовый поход против Богемии.
В 1434 г. гражданская война вспыхнула уже между гуситами, и в ней
крайнее и наиболее героическое крыло потерпело поражение. В 1436 г. наспех
было заключено соглашение между Базельским собором и умеренными гуситами, по
которому Богем-
ской церкви было позволено ввести определенные отличия от общей
католической обрядности, которые сохранялись до самого времени немецкой
Реформации XVI в.
Раскол среди гуситов был вызван уклоном наиболее крайней его части в