Страница:
важнейшая тема, тема отца и сына, продолжается в "реальном" пространстве, в
отцовской заботе Блума о Стивене, и ее завершение есть завершение всего
эпизода: явление Руди.
Эпизод шестнадцатый, Евмей. Час ночи. Ночной Дублин. Усталость. Даже
проза "буксует от утомления". Одиссея близится к концу. Извозчичья
забегаловка. Стивен и Блум, "сын и отец", молодость и зрелость...
Весь смысл "Улисса" - в едином мгновении близости Блума, смешного,
комического персонажа, к Стивену, которого он вытащил из пьяной драки. У
Блума умер сын. У Стивена, впрочем, отец жив. Но дело, конечно, не в этом:
важно духовное отцовство.
Хижина Евмея - "Приют извозчика", куда Блум приводит окончательно не
протрезвевшего Стивена.
Гомеровские параллели, видимо, следует искать на прямых соответствиях:
скажем, хозяин "Приюта извозчика" - Евмей. Особенно важна сама идея поисков
себя, своей сути. Одиссей по совету Афины появляется в хижине Евмея, изменив
свое обличье. Телемаку еще предстоит узнать отца. Так и Стивену еще
предстоит узнать Блума, понять, что несет в своем сердце этот нелепый,
путающий литературные цитаты и композиторов человек.
Орган, который символически представляет эпизод, - нервная система.
Искусство - мореплавание, а потому и главный символ-лейтмотив - моряк,
мореплаватель. Но, конечно, Джойсу в первую очередь важен пловец в море
житейском.
В отличие от Гомера, Джойс не устремляет отца и сына друг к другу: как
история не может двигаться к великой цели, так и люди сходятся и расходятся.
Блум и Стивен сидят в ночной кучерской чайной и не находят, о чем
говорить. Вместо них в центре неожиданно какая-то темная фигура, плетущая
путаные басни. А больше не совершается ничего: как и в предыдущий четный
эпизод. "Евмей" - задержка, затяжка действия. Выводы будут делаться в
"Итаке".
Тематический план. Каким должен быть ведущий прием "Евмея"? Джойс
решает этот вопрос, выбирая главную отличительную особенность эпизода и
развивая для ее передачи особое, ранее не использованное письмо. Особенность
эту он видит в состоянии героев: их предельной утомленности, вымотанности.
Передать такие черты формой и техникой письма - задача, типичная для
художественного мышления Джойса, его миметического подхода... Стиль, что
возникает в итоге, я называю антипрозой, ибо это проза, специально
испорченная, наделенная целым списком дефектов. У нее стертый, тривиальный
язык из шаблонных оборотов и путаная, осоловелая речь. Ее заплетающиеся
фразы не умеют ни согласоваться, ни кончиться, "зевают, спотыкаются,
забредают в тупик" (Стюарт Гильберт), слова и выражения повторяются... И в
связи с этим приходит один вопрос, кому же принадлежит такая речь? Мы не
внутри сознания героев, и это не их речь, но при столь специфических
свойствах это и не речь автора, он не может демонстративно зевать и
спотыкаться. Единственное, что остается, - речь рассказчика. Но ведь
никакого рассказчика, никакой "фигуры говорящего" тоже нет!
Здесь перед нами еще одна важная черта прозы Джойса. Она пишется со
многих позиций, многими голосами, но в ней вовсе не выполняется привычное
правило прозы традиционной - чтобы каждый голос принадлежал определенному,
зримому лицу. Скорей здесь голоса инструментов оркестра - у каждого есть
свое звучание (тон, окраска) и свое положение в мире текста (темы и объем
информации), но больше может ничего и не быть. Уже рассказчик "Циклопов" -
Безликий, но у него еще масса индивидуальных черт, и мы ничуть не
сомневаемся, что он - личность. Однако в "Евмее" положение рассказчика - как
у автора, речь же - как у героев, и такая парадоксальная конструкция,
подобно поручику Киже принципиально "фигуры не имеет".
Целая вереница сюжетов, образов, вариаций на тему возвращения проходит
в "Евмее", и общий урок их в том, что горечь, забвение и предательство от
этой темы неотделимы. Недаром такое место тут занимает история Парнелла, в
которой Джойс видел чистый, образцовый пример предательского деяния; в
статье 1907 г. он писал, что ирландские политики "только однажды доказали
свой альтруизм, когда они предали Парнелла и не потребовали тридцати
сребреников". Но в то же время возвращение - рок, необходимость в
циклической вселенной Джойса. Несладко. И любопытно отметить, что в
древнехристианской мистике возвращение, греч. "Ностос" (это слово часто
употребляет для возвращения
Джойс, так он, в частности, называл поел, часть романа) имеет еще одно
значение: "ощущение сладости", блаженство присутствия благодати. Здесь
Ностос - соединение с Богом, и это не горечь и утрата, а сладость и
обретение - причем именно то обретение, путь к которому ищет и не находит
"Улисс": обретение Отца, усыновление человека Богу (через приобщение
Христу). Итак, весь этот узел возвращения, тугой клубок постоянных
джойсовских тем, включающий даже рисунок его собственной судьбы, стоит в
отношении прямой инверсии к глубинным христианским представлениям.
Еще одна нить в клубке возвращенья - мотив узнавания и удостоверения
личности. Он тоже для Джойса очень свой, он тянется и к теме иллюзий и
обманов, стерегущих нас в мире - лабиринте (эп. 10), и еще глубже - к тайне
личности. Нет, на поверку, личности, которая бы не была темной личностью,
клубящимся облаком обличий. В чем неопровержимая печать личности, чем
свидетельствуется ее идентичность? чем именно я - это я, а не другой?
Именем, внешностью? - Нет. А чем тогда? Об этом размышляет "Евмей", и ответа
не дает. Ибо "Улисс" не учебник.
Но мы сами можем восстановить взгляды автора точней. Тема была с ним
всю жизнь, выступая в ранней прозе как тема "портрета". В наброске "Портрет
художника", с которого началась проза Джойса, он писал: "Портрет - не
фотография на удостоверении, но скорее изгиб эмоции... ин-дивидуирующий
ритм" - и только избранные, художники, способны "высвободить его из комка
материи". Это - ответ, и он вполне в духе романтико-модернистского культа
художника-творца. Но для позднего Джойса ритм - скорей универсализующее, чем
индивидуирующее начало, и печати единственности уже не найти нигде. У Молли
в "Пенелопе" местоимение "он" безразлично, без перехода, обозначает то
одного, то другого. И еще дальше к модели размытой личности, лишенной
твердого опознавательного ядра, идут "Поминки по Финнегану". - С. Хоружий.
"Он устремил на Стивена долгий ведь-ты-не-прав взгляд, полный робкой и
затаенной гордости кротким порицанием, но также и отчасти просительный,
поскольку от него словно бы неким образом излучалось будто бы что-то тут
было не совсем.
- Ex qui bus - не слишком внятно и без особого выражения пробормотал
Стивен, меж тем как два или четыре их глаза вели между собою беседу, -
Christus или Блум его имя или в конце концов какое угодно, secundum carnem*.
* От них... Христос... по плоти (латин.), - Послание к римлянам, 9, 5 .
- Конечно, - счел нужным оговориться мистер Б., - вопрос всегда надо
рассмотреть с обеих сторон. Трудно установить какие-то точные правила, кто
прав, а кто нет, но все-таки всегда есть возможности к улучшению, хотя, как
говорят, каждая страна, не исключая и нашу многострадальную, имеет такое
правительство, какого она заслуживает. Только вот будь хоть капелька доброй
воли у всех. Это так приятно хвалиться взаимным превосходством, но как все
же насчет взаимного равенства. Меня отталкивает насилие и нетерпимость в
любом их виде. Этим ничего не остановишь и ничего не добьешься. Революция
должна совершаться в рассрочку. Это же полная, вопиющая бессмыслица -
ненавидеть людей за то, что они живут, так сказать, не на нашей улице и
болтают не на нашем наречии.
- Историческое сражение на Кровавом мосту, - согласился Стивен, - и
семиминутная война между проулком Кожевников и Ормондским рынком.
Да, мистер Блум был с этим абсолютно согласен, он полностью одобрял это
замечание, поразительно верное. Мир был полон таких историй.
- Это так и вертелось у меня на языке, - сказал он. - Передергивают все
факты, концы с концами не сходятся, так что, по чести, даже и тени истины...
Все эти жалкие свары, по его скромному разумению, болезненно
возбуждающие шишку воинственности или какую-то железу и совершенно ошибочно
объясняемые мотивами чести и знамени - на деле вопрос-то в них был чаще
всего в денежном вопросе, который стоит за всем, в алчности и зависти, ведь
люди ни в чем не знают предела.
- Они обвиняют, - произнес он в полный голос.
Он отвернулся от остальных которые вероятно и заговорил тише и ближе,
так чтобы остальные если они вдруг.
- Евреев, - негромко отнесся он в сторону, на ухо Стивену, - обвиняют в
разрушении. Но в этом нет ни крупицы истины, смею заверить твердо. История -
не удивитесь ли вы, когда это узнаете? - неопровержимо доказывает, что
Испания пришла в упадок, когда инквизиция изгнала евреев, а в Англии
началось процветание, когда Кромвель, этот чрезвычайно небесталанный бандит,
на котором в других отношениях масса и масса вин, привез их туда. А почему?
Да потому, что у них правильный дух, они люди практичные, и они доказали
это".
Эпизод семнадцатый. Итака. Два часа пополночи. Возвращение домой. Дом
Блума. Скиталец, странник, путешественник Блум-Одиссей возвращается к началу
пути, приведя с собой "сына", обретенного Стивена-Телемака.
Хотя встреча отца и сына уже произошла, не произошло еще духовного
слияния: возраст, мудрость, доброта
Блума еще не оплодотворили холодную ученость, рационализм,
схоластический интеллект Стивена. Только после общей трапезы он уйдет в
ночь, в новый день - но уйдет уже другим и по-другому начнет читать книгу
жизни.
По замыслу Джойса, "Итака" должна символически представлять даже не
отдельный орган человеческого тела, а целый скелет. Кости - события дня. И
наконец, снова настойчиво в этом эпизоде, который символически представляет
науку, возникает образ зеркала, а вместе с этим образом снова настойчиво
звучит вопрос, содержащийся практически во всех эпизодах "Улисса" - как
переделать жизнь?
Специфика эпизода, написанного в технике катехизиса - в форме вопросов
и ответов, - поток информации, энциклопедия жизни и быта, анналы, скрижали,
суммы. Жизнь, обращенная в летопись всего, что попадается на глаза.
Тематический план. Для "Итаки" автор выбрал форму, вообще не связанную
с изящной словесностью, - форму вопросоответов, когда содержание излагается
в виде серии ответов на специально составленные вопросы. Самое известное
применение этой формы - церковный катехизис, отчего и принято говорить, что
"Итака" написана в форме катехизиса. Но это применение не единственно,
иногда данную форму использовали и в другой литературе дидактического и
педагогического характера (в Средние Века она применялась в такой литературе
весьма широко); и прямей всего "Итака" связана как раз не с катехизисом,
хотя ирония в его адрес тут есть, конечно. Ближайший источник и родственник
ее стиля - энциклопедия-вопросник "Исторические и прочие вопросы для
юношества" (1800) англ. дамы - педагога Ричмэл Мэгнолл (1761 - 1820). Ее
широко использовали в школах, Джойс знал ее с детства (и сохранил экземпляр
в своей триестской библиотеке), и в начале "Портрета" малыш Стивен
размышляет о "великих людях, чьи имена стояли в вопроснике Ричмэл Мэгнолл".
Для "Итаки" взят не только стиль: именно "Вопросы" (к началу нашего века
давно устаревшие) - первоисточник всего "научного" багажа эпизода.
Выбранная форма хорошо подходила для подведения итогов романа, которое
Джойс решил осуществить весьма оригинально: проделав разложение героев,
сведение их к неким универсальным категориям, первоэлементам. Здесь
сохранялся и ставший привычным для него принцип миметизма, усвоения формою
качеств и черт содержания: ибо форма тоже была разложена до предела, сведена
к набору простейших блоков вопрос - ответ. Но эти достоинства сопровождались
и большою опасностью: разумеется, совсем не случайно стиль кате-
хизиса никогда не был стилем художественной прозы, ибо он, особенно
взятый в больших количествах, почти неизбежно кажется монотонен и сух,
педантичен и догматичен. "Итака" очень велика, и некоторой монотонности,
утомительности, возможно, автор не избежал (говорю из объективности, ибо
погрузившийся в Джойса думать так неспособен). Но в главном задача решена
виртуозно: самый сухой из стилей оказался насыщен человеческим содержанием,
проникнут юмором, эмоциями, даже лирическим волнением... Необычность и риск
предприятия импонировали творческой натуре Джойса, и "Итака" была его самым
любимым эпизодом.
При всем том, джойсово завершение и подведение итогов крайне далеко от
финала классического романа, где все вопросы получают ответ, все концы
сходятся с концами и все линии выстраиваются в гармоническую картину.
Последняя ирония художника: форма "Итаки" навязчиво утверждает, что тут
всякий вопрос немедленно получает полный ответ, - но, на поверку, множество
вопросов оставлено без ответа, начиная с шутейного: кто такой Макинтош? и
кончая первым и центральным вопросом романа: что же такое сыновство и
отцовство? какова природа связи отца и сына? Мир "Улисса" - глубоко
неклассический мир, где концы не сходятся и линии не образуют гармонического
узора. Стала привычною параллель между миром Джойса и миром Эйнштейна в
физике; но в новой физике мир Джойса имеет и другую, не менее глубокую
параллель: понятие нарушенной симметрии. Он обладает некой фундаментальной
несогласованностью, его события и вещи без конца повторяются и перекликаются
- и в то же время они отнюдь не прилажены, не подогнаны друг к другу, и
всюду, куда ни глянь, всегда будет несоответствие, зазор, всегда будет
неудача, путаница, ошибка... - С. Хоружий.
"Какие темы обсуждались дуумвиратом во время странствия?
Музыка, литература, Ирландия, Дублин, Париж, дружба, женщины,
проституция, стол, влияние газового освещения или же света ламп накаливания
и дуговых на рост близлежащих пара-гелиотропических деревьев, установленные
муниципалитетом мусорные урны на улицах, римско-католическая церковь,
безбрачие духовенства, ирландская нация, учебные заведения иезуитов,
различные профессии, изучение медицины, минувший день, коварное влияние
предсубботы, обморок Стивена".
В "Итаке" возникает впечатление, что автор "помешался" на информации.
Ведь даже самое простое, самое банальное действие влечет за собой
многослойное, подробное,
утомительное объяснение - например, Блум открывает кухонный кран, и за
этим следует рассказ об устройстве дублинского водопровода и о воде вообще.
Почему же Джойсу был так дорог этот [инвентаризационный] эпизод?
Возможно, потому что именно здесь он показал, как Слово может завладеть
материалом жизни. А поскольку материал Джойса - вся жизнь, высокая и низкая,
сегодняшняя и прошлая, политическая, религиозная, культурная, внутренняя, то
этот безбрежный материал фиксируется, инвентаризуется, аннотируется, жадно
собирается автором. Джойс как-то полушутливо-полусерьезно заметил:
"Представьте себе на минуту, что Елена Троянская явилась нам, смертным, во
плоти и крови. Конечно, всякий захочет узнать секрет ее красоты. Художник
станет измерять ее нос, считать число ресниц на глазах...". Иными словами,
художник начнет поверять гармонию алгеброй.
Вот и Джойс "мерит" жизнь, четырежды переписывая "Итаку", думает, как
организовать этот огромный, рассыпающийся, сверкающий всеми красками
материал. И решает-с помощью техники катехизиса, ну, а если отвлечься от
религиозной терминологии, в которую так любит играть Джойс, то, в сущности,
с помощью техники монтажа. Монтаж предельно, безжалостно обнажает принцип
"как это делается", не стесняется даже "считать число ресниц на глазах Елены
Троянской".
Гомеровская Одиссея - античный миф, джойсовский Улисс - современная
панорама человеческой жизни, где не пропущено ни одной детали. Можно
говорить что угодно - это скучно, вульгарно, омерзительно, пошло,
беспощадно, одного нельзя сказать - что это неправдиво.
Пенелопа, ожидающая Одиссея... Нимфа Калипсо, удерживающая его в
любовном плену, Кибела, Гея Теллус, великая матерь-земля, жена, любовница и
мать, "вечно женственное" начало мира, природа, набухающая жизненными
соками...
Итак, последний, восемнадцатый эпизод. Пенелопа. Три часа ночи.
Знаменитый поток сознания засыпающей Молли, Мэрион Блум, Пенелопы. Ее Джойс
воспринимал как реальное лицо, она сама ему часто снилась, беседовала с
ним...
"Джойс здесь пытался изобразить землю, которая существовала до человека
и которая будет существовать, когда его не будет". "Перед ней мужчина
подобен человеческому зародышу, скрючившемуся в материнском чреве. Прибой
сонных грез, прапамять тканей и клеток тела, ритмы земли, символика
различных геологических эр, поток сексуальной энергии - первичной стихии
мироздания...".
Тематический план. Роль и назначение эпизода - эпилога исчерпывающе
выражает лаконическая фраза автора: "Молли должна поставить свою подпись на
Блумовом паспорте в вечность" Исполнение "подписи" складывается из двух
взаимно симметричных и тесно связанных задач: построение женской речи и
построение женщины - собственницы речи. После всего, что было проделано в
романе, новый ведущий прием, женский поток сознания, кажется не так сложен
(да и не совсем нов, мы уже видели девичий поток сознания в "Навсикае"). Как
уже сказано, главная черта этого потока - текущая, льющаяся, слитная речь,
подобная речному теченью. Стихия речи и стихия реки достигают у Джойса
удивительного, уникального сходства. Монолог Молли льется сплошным потоком,
но этот поток - не грубая масса, вся разом увлекаемая в одном направлении,
как по трубе. В нем есть внутренняя структура и форма. Слова в монологе
связываются между собой, образуют синтаксические блоки и части фраз;
возникают темы, они развиваются, ветвятся, подобно струям потока,
поворачивают, переплетаются меж собой - и все это льется, не обрываясь, без
конца течет и течет... Перед нами явно - вольная река, с прихотливым
течением, струями, перекатами, порогами: последнее опять буквально, ибо семь
раз поток речи, не прерываясь, вдруг делает перепад - абзац. От этой модели
речи - реки прямая нить ведет к "Поминкам по Финнегану", где связь речной и
женской стихий закреплена в мифологическом образе Анны Ливии Плюра-белль,
жены дублинского трактирщика и одновременно - дублинской реки Лиффи. И ясно
уже, что для Джойса нет, собственно, двух разных задач. Построение речи уже
и есть построение женщины, в нем есть все, и итог построения, река, равно
представляет речь и рекущую. Как в речи Молли текучи границы между словами и
фразами, так в ее мире, как писал Джойс, "нет резких линий, которые бы
отделяли одну личность от другой" (ср. Тем. план "Евмея") Это соответствие
читатель легко может развить дальше.
Но эпизод утверждает и другое символическое соответствие Молли - Земля:
и на этом соответствии стоит общая концепция, общий образ эпизода, ибо
именно образом он виделся своему автору... - С. Хоружий.
... и я бы хотела один из этих костюмов в "Джентльвумен" объявление
дешевые с резиновыми клиньями на бедрах он со-
хранил тот который у меня есть но он никуда не годится что там сказано
что они придают восхитительную линию фигуре 11/6 устраняя неприятное
впечатление ширины нижней части спины чтобы убавить тело мой живот немного
чересчур велик придется прекратить пиво за обедом а то я к нему слишком
пристрастилась последний раз прислали от О'Рурка такое безвкусное как трава
ему деньги легко достаются его называют Лэрри прислал на Рождество скаредную
посылку пирог и бутылку помоев которую он хотел всучить за кларет никто его
не хотел пить господи сбереги ему плевки чтобы он помер от жажды или мне
надо делать дыхательные упражнения интересно знать бывает ли толк от этих
пилюль против полноты как бы не переборщить худые сейчас не в моде подвязки
и те что у меня есть фиолетовая пара которую я сегодня надевала вот и все
что он мне купил из того чека который он получил первого...
... и та ночь когда мы опоздали на пароход в Алжесирасе а сторож ходил
кругом спокойно со своим фонарем и о этот страшный водопад в глубине и море
море иногда алое как огонь и великолепные закаты и фиговые деревья в садах
Аламеды да и все эти смешные маленькие улочки и розовые и голубые и желтые
дома и сады роз и жасмина и герань и кактусы и Гибралтар где я была девочкой
горный цветок да когда я вкалывала розу в волосы как обыкновенные
андалузские девушки или мне приколоть красную и как он меня поцеловал у
Мавританской стены и я подумала не все ли равно что он что другой и тогда он
спросил меня согласна ли я да сказать да мой горный цветок и я сначала
обвила его руками и привлекла его к себе так что он мог почувствовать мои
груди вся ароматная и его сердце билось безумно и да я сказала да я согласна
Да.
А. Беннет:
Эти сорок очень трудных страниц, где не встретишь ни одного знака
препинания, поражают своим реализмом, правдой факта и точностью документа,
это удивительное, завораживающее изображение сознания женщины, которого не
знала литература. Кто после этого осмелится сказать, что он знает женскую
психологию... Никогда не читал ничего подобного и едва ли когда-нибудь
прочитаю что-нибудь, что может сравниться с этими страницами.
"...говорит душа нет у тебя внутри никакой души одно серое вещество
потому что сам-то он не знает что это такое иметь душу да когда я зажгла
лампу должно быть он 3 или 4 раза спустил этой своей здоровенной красной
дубиной я думала вот-вот у него жила или как ее там зовут лопнет а кстати
нос почему-то у него
не такой уж большой я с себя сняла все и шторы были плотно задернуты
спрашивается зачем столько часов наряжалась причесывалась душилась а у него
как толстенный стержень или железный лом и все время стоит должно быть ел
устрицы я думаю несколько дюжен устриц и он был очень в голосе нет мне
никогда в жизни еще не приходилось ни с кем у кого был бы такого размера
чувствуешь что тебя заполняет всю наверно потом он съел целого барана и что
это нас создали на такой манер с какой-то дырищей посредине как Жеребец
засаживает в тебя им ведь от нас только этого одного и надо и вид при этом у
них какой-то решительный злой я не выдержала прикрыла глаза а все-таки
живчиков в нем не так чтоб ужасно много когда я заставила его вынуть и
кончить на меня думаю раз такой здоровый пусть лучше так вдруг потом не все
вымоется как следует ну и последний раз уж позволила в меня кончить не дурно
это они придумали насчет женщин все удовольствие себе а доведись им бы самим
испробовать знали бы тогда через что я прошла с Милли это же никто не
поверит и потом когда у нее зубки резались а муженек Майны Пьюрфой со своими
бакенбардами задает темп начиняет ее ребенком или двойней каждый год
регулярно как часы... да сейчас кожа настолько глаже настолько он целый час
с ним я уверена по часам как будто у меня был какой-то большой младенец они
все хотят себе в рот сколько же удовольствия эти мужчины получают от женщины
я еще чувствую его рот О Боже надо вытянуться во всю длину хочу чтобы он был
тут или еще кто-нибудь с кем я могла бы внутри прямо как огонь или если бы я
могла это приснить себе когда во 2-ой раз он меня заставил кончить щекотал
сзади пальцем я кончала наверно пять минут ноги у него за спиной и еще потом
должна была его обнимать О Боже хотелось закричать говно или хуй что угодно
только бы не оставаться в таком уродском виде да потом еще морщины от
напряжения неизвестно как бы он это принял когда ты с мужчиной надо
чувствовать куда ты идешь но слава Богу не все такие как он другим нравится
если ты очень деликатная в этих вещах я заметила разницу он в это время не
разговаривает я придала глазам то самое выражение волосы слегка распушились
от возни язык выглядывает между губами к нему грубый дикарь четверг пятница
один день суббота два воскресенье три О Боже я не могу ждать до
понедельника...".
"Непотребства", неприличия, физиологизмы Джойса, шокирующие лицемеров и
ханжей, - это ведь правда жизни, отнюдь не худшая ее часть, далеко не самая
"непотребная" из того, что каждодневно свершается в сотнях миллионах
постелей, в хлевах и полях...
Любопытна половая окраска потока сознания, разного для мужских и
женских персонажей. Адекватно сексуальным особен-
ностям психологии внутренняя речь мужчин отрывиста, структу-рированна,
даже логична, напротив, поток сознания женщин текуч, алогичен, лишен
причинно-следственных связей, насыщен феминизмами.
Читателя, одолевшего семнадцать эпизодов "Улисса", удивить трудно. Но
все же конец поражает - сорок с лишним страниц текста, рискованного даже с
точки зрения ко всему привыкшего человека XX в., текста, на первый взгляд
представляющего собой одно предложение, к тому же без единого знака
препинания. На самом деле эпизод состоит из восьми гигантских, лавообразных
предложений, в первом из которых - две с половиной тысячи слов.
Место действия - постель Молли Блум, точнее, сознание засыпающей
отцовской заботе Блума о Стивене, и ее завершение есть завершение всего
эпизода: явление Руди.
Эпизод шестнадцатый, Евмей. Час ночи. Ночной Дублин. Усталость. Даже
проза "буксует от утомления". Одиссея близится к концу. Извозчичья
забегаловка. Стивен и Блум, "сын и отец", молодость и зрелость...
Весь смысл "Улисса" - в едином мгновении близости Блума, смешного,
комического персонажа, к Стивену, которого он вытащил из пьяной драки. У
Блума умер сын. У Стивена, впрочем, отец жив. Но дело, конечно, не в этом:
важно духовное отцовство.
Хижина Евмея - "Приют извозчика", куда Блум приводит окончательно не
протрезвевшего Стивена.
Гомеровские параллели, видимо, следует искать на прямых соответствиях:
скажем, хозяин "Приюта извозчика" - Евмей. Особенно важна сама идея поисков
себя, своей сути. Одиссей по совету Афины появляется в хижине Евмея, изменив
свое обличье. Телемаку еще предстоит узнать отца. Так и Стивену еще
предстоит узнать Блума, понять, что несет в своем сердце этот нелепый,
путающий литературные цитаты и композиторов человек.
Орган, который символически представляет эпизод, - нервная система.
Искусство - мореплавание, а потому и главный символ-лейтмотив - моряк,
мореплаватель. Но, конечно, Джойсу в первую очередь важен пловец в море
житейском.
В отличие от Гомера, Джойс не устремляет отца и сына друг к другу: как
история не может двигаться к великой цели, так и люди сходятся и расходятся.
Блум и Стивен сидят в ночной кучерской чайной и не находят, о чем
говорить. Вместо них в центре неожиданно какая-то темная фигура, плетущая
путаные басни. А больше не совершается ничего: как и в предыдущий четный
эпизод. "Евмей" - задержка, затяжка действия. Выводы будут делаться в
"Итаке".
Тематический план. Каким должен быть ведущий прием "Евмея"? Джойс
решает этот вопрос, выбирая главную отличительную особенность эпизода и
развивая для ее передачи особое, ранее не использованное письмо. Особенность
эту он видит в состоянии героев: их предельной утомленности, вымотанности.
Передать такие черты формой и техникой письма - задача, типичная для
художественного мышления Джойса, его миметического подхода... Стиль, что
возникает в итоге, я называю антипрозой, ибо это проза, специально
испорченная, наделенная целым списком дефектов. У нее стертый, тривиальный
язык из шаблонных оборотов и путаная, осоловелая речь. Ее заплетающиеся
фразы не умеют ни согласоваться, ни кончиться, "зевают, спотыкаются,
забредают в тупик" (Стюарт Гильберт), слова и выражения повторяются... И в
связи с этим приходит один вопрос, кому же принадлежит такая речь? Мы не
внутри сознания героев, и это не их речь, но при столь специфических
свойствах это и не речь автора, он не может демонстративно зевать и
спотыкаться. Единственное, что остается, - речь рассказчика. Но ведь
никакого рассказчика, никакой "фигуры говорящего" тоже нет!
Здесь перед нами еще одна важная черта прозы Джойса. Она пишется со
многих позиций, многими голосами, но в ней вовсе не выполняется привычное
правило прозы традиционной - чтобы каждый голос принадлежал определенному,
зримому лицу. Скорей здесь голоса инструментов оркестра - у каждого есть
свое звучание (тон, окраска) и свое положение в мире текста (темы и объем
информации), но больше может ничего и не быть. Уже рассказчик "Циклопов" -
Безликий, но у него еще масса индивидуальных черт, и мы ничуть не
сомневаемся, что он - личность. Однако в "Евмее" положение рассказчика - как
у автора, речь же - как у героев, и такая парадоксальная конструкция,
подобно поручику Киже принципиально "фигуры не имеет".
Целая вереница сюжетов, образов, вариаций на тему возвращения проходит
в "Евмее", и общий урок их в том, что горечь, забвение и предательство от
этой темы неотделимы. Недаром такое место тут занимает история Парнелла, в
которой Джойс видел чистый, образцовый пример предательского деяния; в
статье 1907 г. он писал, что ирландские политики "только однажды доказали
свой альтруизм, когда они предали Парнелла и не потребовали тридцати
сребреников". Но в то же время возвращение - рок, необходимость в
циклической вселенной Джойса. Несладко. И любопытно отметить, что в
древнехристианской мистике возвращение, греч. "Ностос" (это слово часто
употребляет для возвращения
Джойс, так он, в частности, называл поел, часть романа) имеет еще одно
значение: "ощущение сладости", блаженство присутствия благодати. Здесь
Ностос - соединение с Богом, и это не горечь и утрата, а сладость и
обретение - причем именно то обретение, путь к которому ищет и не находит
"Улисс": обретение Отца, усыновление человека Богу (через приобщение
Христу). Итак, весь этот узел возвращения, тугой клубок постоянных
джойсовских тем, включающий даже рисунок его собственной судьбы, стоит в
отношении прямой инверсии к глубинным христианским представлениям.
Еще одна нить в клубке возвращенья - мотив узнавания и удостоверения
личности. Он тоже для Джойса очень свой, он тянется и к теме иллюзий и
обманов, стерегущих нас в мире - лабиринте (эп. 10), и еще глубже - к тайне
личности. Нет, на поверку, личности, которая бы не была темной личностью,
клубящимся облаком обличий. В чем неопровержимая печать личности, чем
свидетельствуется ее идентичность? чем именно я - это я, а не другой?
Именем, внешностью? - Нет. А чем тогда? Об этом размышляет "Евмей", и ответа
не дает. Ибо "Улисс" не учебник.
Но мы сами можем восстановить взгляды автора точней. Тема была с ним
всю жизнь, выступая в ранней прозе как тема "портрета". В наброске "Портрет
художника", с которого началась проза Джойса, он писал: "Портрет - не
фотография на удостоверении, но скорее изгиб эмоции... ин-дивидуирующий
ритм" - и только избранные, художники, способны "высвободить его из комка
материи". Это - ответ, и он вполне в духе романтико-модернистского культа
художника-творца. Но для позднего Джойса ритм - скорей универсализующее, чем
индивидуирующее начало, и печати единственности уже не найти нигде. У Молли
в "Пенелопе" местоимение "он" безразлично, без перехода, обозначает то
одного, то другого. И еще дальше к модели размытой личности, лишенной
твердого опознавательного ядра, идут "Поминки по Финнегану". - С. Хоружий.
"Он устремил на Стивена долгий ведь-ты-не-прав взгляд, полный робкой и
затаенной гордости кротким порицанием, но также и отчасти просительный,
поскольку от него словно бы неким образом излучалось будто бы что-то тут
было не совсем.
- Ex qui bus - не слишком внятно и без особого выражения пробормотал
Стивен, меж тем как два или четыре их глаза вели между собою беседу, -
Christus или Блум его имя или в конце концов какое угодно, secundum carnem*.
* От них... Христос... по плоти (латин.), - Послание к римлянам, 9, 5 .
- Конечно, - счел нужным оговориться мистер Б., - вопрос всегда надо
рассмотреть с обеих сторон. Трудно установить какие-то точные правила, кто
прав, а кто нет, но все-таки всегда есть возможности к улучшению, хотя, как
говорят, каждая страна, не исключая и нашу многострадальную, имеет такое
правительство, какого она заслуживает. Только вот будь хоть капелька доброй
воли у всех. Это так приятно хвалиться взаимным превосходством, но как все
же насчет взаимного равенства. Меня отталкивает насилие и нетерпимость в
любом их виде. Этим ничего не остановишь и ничего не добьешься. Революция
должна совершаться в рассрочку. Это же полная, вопиющая бессмыслица -
ненавидеть людей за то, что они живут, так сказать, не на нашей улице и
болтают не на нашем наречии.
- Историческое сражение на Кровавом мосту, - согласился Стивен, - и
семиминутная война между проулком Кожевников и Ормондским рынком.
Да, мистер Блум был с этим абсолютно согласен, он полностью одобрял это
замечание, поразительно верное. Мир был полон таких историй.
- Это так и вертелось у меня на языке, - сказал он. - Передергивают все
факты, концы с концами не сходятся, так что, по чести, даже и тени истины...
Все эти жалкие свары, по его скромному разумению, болезненно
возбуждающие шишку воинственности или какую-то железу и совершенно ошибочно
объясняемые мотивами чести и знамени - на деле вопрос-то в них был чаще
всего в денежном вопросе, который стоит за всем, в алчности и зависти, ведь
люди ни в чем не знают предела.
- Они обвиняют, - произнес он в полный голос.
Он отвернулся от остальных которые вероятно и заговорил тише и ближе,
так чтобы остальные если они вдруг.
- Евреев, - негромко отнесся он в сторону, на ухо Стивену, - обвиняют в
разрушении. Но в этом нет ни крупицы истины, смею заверить твердо. История -
не удивитесь ли вы, когда это узнаете? - неопровержимо доказывает, что
Испания пришла в упадок, когда инквизиция изгнала евреев, а в Англии
началось процветание, когда Кромвель, этот чрезвычайно небесталанный бандит,
на котором в других отношениях масса и масса вин, привез их туда. А почему?
Да потому, что у них правильный дух, они люди практичные, и они доказали
это".
Эпизод семнадцатый. Итака. Два часа пополночи. Возвращение домой. Дом
Блума. Скиталец, странник, путешественник Блум-Одиссей возвращается к началу
пути, приведя с собой "сына", обретенного Стивена-Телемака.
Хотя встреча отца и сына уже произошла, не произошло еще духовного
слияния: возраст, мудрость, доброта
Блума еще не оплодотворили холодную ученость, рационализм,
схоластический интеллект Стивена. Только после общей трапезы он уйдет в
ночь, в новый день - но уйдет уже другим и по-другому начнет читать книгу
жизни.
По замыслу Джойса, "Итака" должна символически представлять даже не
отдельный орган человеческого тела, а целый скелет. Кости - события дня. И
наконец, снова настойчиво в этом эпизоде, который символически представляет
науку, возникает образ зеркала, а вместе с этим образом снова настойчиво
звучит вопрос, содержащийся практически во всех эпизодах "Улисса" - как
переделать жизнь?
Специфика эпизода, написанного в технике катехизиса - в форме вопросов
и ответов, - поток информации, энциклопедия жизни и быта, анналы, скрижали,
суммы. Жизнь, обращенная в летопись всего, что попадается на глаза.
Тематический план. Для "Итаки" автор выбрал форму, вообще не связанную
с изящной словесностью, - форму вопросоответов, когда содержание излагается
в виде серии ответов на специально составленные вопросы. Самое известное
применение этой формы - церковный катехизис, отчего и принято говорить, что
"Итака" написана в форме катехизиса. Но это применение не единственно,
иногда данную форму использовали и в другой литературе дидактического и
педагогического характера (в Средние Века она применялась в такой литературе
весьма широко); и прямей всего "Итака" связана как раз не с катехизисом,
хотя ирония в его адрес тут есть, конечно. Ближайший источник и родственник
ее стиля - энциклопедия-вопросник "Исторические и прочие вопросы для
юношества" (1800) англ. дамы - педагога Ричмэл Мэгнолл (1761 - 1820). Ее
широко использовали в школах, Джойс знал ее с детства (и сохранил экземпляр
в своей триестской библиотеке), и в начале "Портрета" малыш Стивен
размышляет о "великих людях, чьи имена стояли в вопроснике Ричмэл Мэгнолл".
Для "Итаки" взят не только стиль: именно "Вопросы" (к началу нашего века
давно устаревшие) - первоисточник всего "научного" багажа эпизода.
Выбранная форма хорошо подходила для подведения итогов романа, которое
Джойс решил осуществить весьма оригинально: проделав разложение героев,
сведение их к неким универсальным категориям, первоэлементам. Здесь
сохранялся и ставший привычным для него принцип миметизма, усвоения формою
качеств и черт содержания: ибо форма тоже была разложена до предела, сведена
к набору простейших блоков вопрос - ответ. Но эти достоинства сопровождались
и большою опасностью: разумеется, совсем не случайно стиль кате-
хизиса никогда не был стилем художественной прозы, ибо он, особенно
взятый в больших количествах, почти неизбежно кажется монотонен и сух,
педантичен и догматичен. "Итака" очень велика, и некоторой монотонности,
утомительности, возможно, автор не избежал (говорю из объективности, ибо
погрузившийся в Джойса думать так неспособен). Но в главном задача решена
виртуозно: самый сухой из стилей оказался насыщен человеческим содержанием,
проникнут юмором, эмоциями, даже лирическим волнением... Необычность и риск
предприятия импонировали творческой натуре Джойса, и "Итака" была его самым
любимым эпизодом.
При всем том, джойсово завершение и подведение итогов крайне далеко от
финала классического романа, где все вопросы получают ответ, все концы
сходятся с концами и все линии выстраиваются в гармоническую картину.
Последняя ирония художника: форма "Итаки" навязчиво утверждает, что тут
всякий вопрос немедленно получает полный ответ, - но, на поверку, множество
вопросов оставлено без ответа, начиная с шутейного: кто такой Макинтош? и
кончая первым и центральным вопросом романа: что же такое сыновство и
отцовство? какова природа связи отца и сына? Мир "Улисса" - глубоко
неклассический мир, где концы не сходятся и линии не образуют гармонического
узора. Стала привычною параллель между миром Джойса и миром Эйнштейна в
физике; но в новой физике мир Джойса имеет и другую, не менее глубокую
параллель: понятие нарушенной симметрии. Он обладает некой фундаментальной
несогласованностью, его события и вещи без конца повторяются и перекликаются
- и в то же время они отнюдь не прилажены, не подогнаны друг к другу, и
всюду, куда ни глянь, всегда будет несоответствие, зазор, всегда будет
неудача, путаница, ошибка... - С. Хоружий.
"Какие темы обсуждались дуумвиратом во время странствия?
Музыка, литература, Ирландия, Дублин, Париж, дружба, женщины,
проституция, стол, влияние газового освещения или же света ламп накаливания
и дуговых на рост близлежащих пара-гелиотропических деревьев, установленные
муниципалитетом мусорные урны на улицах, римско-католическая церковь,
безбрачие духовенства, ирландская нация, учебные заведения иезуитов,
различные профессии, изучение медицины, минувший день, коварное влияние
предсубботы, обморок Стивена".
В "Итаке" возникает впечатление, что автор "помешался" на информации.
Ведь даже самое простое, самое банальное действие влечет за собой
многослойное, подробное,
утомительное объяснение - например, Блум открывает кухонный кран, и за
этим следует рассказ об устройстве дублинского водопровода и о воде вообще.
Почему же Джойсу был так дорог этот [инвентаризационный] эпизод?
Возможно, потому что именно здесь он показал, как Слово может завладеть
материалом жизни. А поскольку материал Джойса - вся жизнь, высокая и низкая,
сегодняшняя и прошлая, политическая, религиозная, культурная, внутренняя, то
этот безбрежный материал фиксируется, инвентаризуется, аннотируется, жадно
собирается автором. Джойс как-то полушутливо-полусерьезно заметил:
"Представьте себе на минуту, что Елена Троянская явилась нам, смертным, во
плоти и крови. Конечно, всякий захочет узнать секрет ее красоты. Художник
станет измерять ее нос, считать число ресниц на глазах...". Иными словами,
художник начнет поверять гармонию алгеброй.
Вот и Джойс "мерит" жизнь, четырежды переписывая "Итаку", думает, как
организовать этот огромный, рассыпающийся, сверкающий всеми красками
материал. И решает-с помощью техники катехизиса, ну, а если отвлечься от
религиозной терминологии, в которую так любит играть Джойс, то, в сущности,
с помощью техники монтажа. Монтаж предельно, безжалостно обнажает принцип
"как это делается", не стесняется даже "считать число ресниц на глазах Елены
Троянской".
Гомеровская Одиссея - античный миф, джойсовский Улисс - современная
панорама человеческой жизни, где не пропущено ни одной детали. Можно
говорить что угодно - это скучно, вульгарно, омерзительно, пошло,
беспощадно, одного нельзя сказать - что это неправдиво.
Пенелопа, ожидающая Одиссея... Нимфа Калипсо, удерживающая его в
любовном плену, Кибела, Гея Теллус, великая матерь-земля, жена, любовница и
мать, "вечно женственное" начало мира, природа, набухающая жизненными
соками...
Итак, последний, восемнадцатый эпизод. Пенелопа. Три часа ночи.
Знаменитый поток сознания засыпающей Молли, Мэрион Блум, Пенелопы. Ее Джойс
воспринимал как реальное лицо, она сама ему часто снилась, беседовала с
ним...
"Джойс здесь пытался изобразить землю, которая существовала до человека
и которая будет существовать, когда его не будет". "Перед ней мужчина
подобен человеческому зародышу, скрючившемуся в материнском чреве. Прибой
сонных грез, прапамять тканей и клеток тела, ритмы земли, символика
различных геологических эр, поток сексуальной энергии - первичной стихии
мироздания...".
Тематический план. Роль и назначение эпизода - эпилога исчерпывающе
выражает лаконическая фраза автора: "Молли должна поставить свою подпись на
Блумовом паспорте в вечность" Исполнение "подписи" складывается из двух
взаимно симметричных и тесно связанных задач: построение женской речи и
построение женщины - собственницы речи. После всего, что было проделано в
романе, новый ведущий прием, женский поток сознания, кажется не так сложен
(да и не совсем нов, мы уже видели девичий поток сознания в "Навсикае"). Как
уже сказано, главная черта этого потока - текущая, льющаяся, слитная речь,
подобная речному теченью. Стихия речи и стихия реки достигают у Джойса
удивительного, уникального сходства. Монолог Молли льется сплошным потоком,
но этот поток - не грубая масса, вся разом увлекаемая в одном направлении,
как по трубе. В нем есть внутренняя структура и форма. Слова в монологе
связываются между собой, образуют синтаксические блоки и части фраз;
возникают темы, они развиваются, ветвятся, подобно струям потока,
поворачивают, переплетаются меж собой - и все это льется, не обрываясь, без
конца течет и течет... Перед нами явно - вольная река, с прихотливым
течением, струями, перекатами, порогами: последнее опять буквально, ибо семь
раз поток речи, не прерываясь, вдруг делает перепад - абзац. От этой модели
речи - реки прямая нить ведет к "Поминкам по Финнегану", где связь речной и
женской стихий закреплена в мифологическом образе Анны Ливии Плюра-белль,
жены дублинского трактирщика и одновременно - дублинской реки Лиффи. И ясно
уже, что для Джойса нет, собственно, двух разных задач. Построение речи уже
и есть построение женщины, в нем есть все, и итог построения, река, равно
представляет речь и рекущую. Как в речи Молли текучи границы между словами и
фразами, так в ее мире, как писал Джойс, "нет резких линий, которые бы
отделяли одну личность от другой" (ср. Тем. план "Евмея") Это соответствие
читатель легко может развить дальше.
Но эпизод утверждает и другое символическое соответствие Молли - Земля:
и на этом соответствии стоит общая концепция, общий образ эпизода, ибо
именно образом он виделся своему автору... - С. Хоружий.
... и я бы хотела один из этих костюмов в "Джентльвумен" объявление
дешевые с резиновыми клиньями на бедрах он со-
хранил тот который у меня есть но он никуда не годится что там сказано
что они придают восхитительную линию фигуре 11/6 устраняя неприятное
впечатление ширины нижней части спины чтобы убавить тело мой живот немного
чересчур велик придется прекратить пиво за обедом а то я к нему слишком
пристрастилась последний раз прислали от О'Рурка такое безвкусное как трава
ему деньги легко достаются его называют Лэрри прислал на Рождество скаредную
посылку пирог и бутылку помоев которую он хотел всучить за кларет никто его
не хотел пить господи сбереги ему плевки чтобы он помер от жажды или мне
надо делать дыхательные упражнения интересно знать бывает ли толк от этих
пилюль против полноты как бы не переборщить худые сейчас не в моде подвязки
и те что у меня есть фиолетовая пара которую я сегодня надевала вот и все
что он мне купил из того чека который он получил первого...
... и та ночь когда мы опоздали на пароход в Алжесирасе а сторож ходил
кругом спокойно со своим фонарем и о этот страшный водопад в глубине и море
море иногда алое как огонь и великолепные закаты и фиговые деревья в садах
Аламеды да и все эти смешные маленькие улочки и розовые и голубые и желтые
дома и сады роз и жасмина и герань и кактусы и Гибралтар где я была девочкой
горный цветок да когда я вкалывала розу в волосы как обыкновенные
андалузские девушки или мне приколоть красную и как он меня поцеловал у
Мавританской стены и я подумала не все ли равно что он что другой и тогда он
спросил меня согласна ли я да сказать да мой горный цветок и я сначала
обвила его руками и привлекла его к себе так что он мог почувствовать мои
груди вся ароматная и его сердце билось безумно и да я сказала да я согласна
Да.
А. Беннет:
Эти сорок очень трудных страниц, где не встретишь ни одного знака
препинания, поражают своим реализмом, правдой факта и точностью документа,
это удивительное, завораживающее изображение сознания женщины, которого не
знала литература. Кто после этого осмелится сказать, что он знает женскую
психологию... Никогда не читал ничего подобного и едва ли когда-нибудь
прочитаю что-нибудь, что может сравниться с этими страницами.
"...говорит душа нет у тебя внутри никакой души одно серое вещество
потому что сам-то он не знает что это такое иметь душу да когда я зажгла
лампу должно быть он 3 или 4 раза спустил этой своей здоровенной красной
дубиной я думала вот-вот у него жила или как ее там зовут лопнет а кстати
нос почему-то у него
не такой уж большой я с себя сняла все и шторы были плотно задернуты
спрашивается зачем столько часов наряжалась причесывалась душилась а у него
как толстенный стержень или железный лом и все время стоит должно быть ел
устрицы я думаю несколько дюжен устриц и он был очень в голосе нет мне
никогда в жизни еще не приходилось ни с кем у кого был бы такого размера
чувствуешь что тебя заполняет всю наверно потом он съел целого барана и что
это нас создали на такой манер с какой-то дырищей посредине как Жеребец
засаживает в тебя им ведь от нас только этого одного и надо и вид при этом у
них какой-то решительный злой я не выдержала прикрыла глаза а все-таки
живчиков в нем не так чтоб ужасно много когда я заставила его вынуть и
кончить на меня думаю раз такой здоровый пусть лучше так вдруг потом не все
вымоется как следует ну и последний раз уж позволила в меня кончить не дурно
это они придумали насчет женщин все удовольствие себе а доведись им бы самим
испробовать знали бы тогда через что я прошла с Милли это же никто не
поверит и потом когда у нее зубки резались а муженек Майны Пьюрфой со своими
бакенбардами задает темп начиняет ее ребенком или двойней каждый год
регулярно как часы... да сейчас кожа настолько глаже настолько он целый час
с ним я уверена по часам как будто у меня был какой-то большой младенец они
все хотят себе в рот сколько же удовольствия эти мужчины получают от женщины
я еще чувствую его рот О Боже надо вытянуться во всю длину хочу чтобы он был
тут или еще кто-нибудь с кем я могла бы внутри прямо как огонь или если бы я
могла это приснить себе когда во 2-ой раз он меня заставил кончить щекотал
сзади пальцем я кончала наверно пять минут ноги у него за спиной и еще потом
должна была его обнимать О Боже хотелось закричать говно или хуй что угодно
только бы не оставаться в таком уродском виде да потом еще морщины от
напряжения неизвестно как бы он это принял когда ты с мужчиной надо
чувствовать куда ты идешь но слава Богу не все такие как он другим нравится
если ты очень деликатная в этих вещах я заметила разницу он в это время не
разговаривает я придала глазам то самое выражение волосы слегка распушились
от возни язык выглядывает между губами к нему грубый дикарь четверг пятница
один день суббота два воскресенье три О Боже я не могу ждать до
понедельника...".
"Непотребства", неприличия, физиологизмы Джойса, шокирующие лицемеров и
ханжей, - это ведь правда жизни, отнюдь не худшая ее часть, далеко не самая
"непотребная" из того, что каждодневно свершается в сотнях миллионах
постелей, в хлевах и полях...
Любопытна половая окраска потока сознания, разного для мужских и
женских персонажей. Адекватно сексуальным особен-
ностям психологии внутренняя речь мужчин отрывиста, структу-рированна,
даже логична, напротив, поток сознания женщин текуч, алогичен, лишен
причинно-следственных связей, насыщен феминизмами.
Читателя, одолевшего семнадцать эпизодов "Улисса", удивить трудно. Но
все же конец поражает - сорок с лишним страниц текста, рискованного даже с
точки зрения ко всему привыкшего человека XX в., текста, на первый взгляд
представляющего собой одно предложение, к тому же без единого знака
препинания. На самом деле эпизод состоит из восьми гигантских, лавообразных
предложений, в первом из которых - две с половиной тысячи слов.
Место действия - постель Молли Блум, точнее, сознание засыпающей